Местечко Кеннигас, что славилось сдобными пирожками и пышными красавицами, обзавелось еще одной достопримечательностью - поселившимся на окраине чудаковатым выходцем из германских земель.

Коренные кеннигасцы поначалу побаивались пришлого умельца, всё подумывали, не обратиться ли за помощью к ворожке - порчу навести или просто со свету сжить, да все никак решить не могли, кого из местной братии к ведунье послать и чьим бараном колдовские услуги оплатить. Думали-гадали да и свыклись. А чего уж. Старина Ганс человеком слыл не буйным, завидя кого издали, здоровался, за провизию и волов платил исправно, девиц-красавиц в дом к себе не водил. Впрочем, именем, данным от рождения, в отношении Ганса горожане пользовались редко, предпочитая величать заезжего гостя то сумасбродом, то профессором.

Доля истины в словах поселенцев таки была. Юношеские годы Ганс провел в университете, подавал надежды, но, предпочтя физику богословским диспутам, осел в тихом немноголюдном городке, где жители, с головой погруженные в быт, не досаждают праздной болтовней, где потчует соленым морским воздухом холодный западный ветер, и крики чаек вызывают ностальгический прилив. Или вовсе не чайки с их пронзительными голосами нарушают долгожданный покой. Скорее, то протяжно скрипят несмазанные шестерни высоченного сооружения Ганса.

"Ветряная долина - непочатый край работы", - рассудил Ганс, едва ступив в городишко семи ветров, и тут же принялся воплощать в бревенчатой конструкции давнишнюю мечту.

Соломенные волосы ученого обильно припорошила седина, но к тем годам профессор завершил достойный прожитой жизни труд. Каждое лето, не покладая рук, сооружал он помесь ветряных мельниц и флюгеров, а зимними вечерами запирался высоко в башенке и до полночи под мерное колебание свечи чертил, записывал, размышлял. Благо дело, пресловутая башня - предмет зависти насквозь продуваемых соседей - в любой сезон по воле Ганса оборачивалась к ветру тыльной стороной.

Изредка подрабатывал образованный германец, обучая мальчишек премудростям письма, или от имени и по просьбе одноземельцев строчил жалобы и прошения в столичную управу.

Старый зажиточный мельник дольше других косился на заезжего ученого, подозревая в том серьезного конкурента. Что он там творит? Да кто ж его знает.

Одно ясно - опасения мельника не подтвердились. Зерно на вышку Ганс не возил. Зато, тщательно закрепив водруженную на вертикальную ось башню, запрягал волов и вращал опоясывающее ее колесо.

При виде вытягивающихся от удивления лиц прибывающих в поселение купцов кеннигасцы катались со смеху. Еще бы, три мельницы, насаженные на шест в два обхвата - и так уж диво. Но своими глазами увидеть, как лопасти ветряков легко мотают против ветра, - тут невольно засомневаешься, не помутнен ли рассудок.

Как бы там ни было, сооружение Ганса простояло не один год, с неведомой горожанам целью перелопачивая воздух.

Близился к концу последний месяц лета, наступала пора народных празднеств и женитьб. Поселенцы, разряженные в лучшие одежды, красовались друг перед другом и тихо посмеивались над неопрятным чужаком. Нет, со свойственной германцам педантичностью Ганс всегда носил выстиранный костюм и вылинявшую под цвет волос шляпу. То есть не всегда - обычно. "Небритый Ганс - к дождю", - давно бродила по городу шутейная поговорка, вместившая то, что поселенцы углядели интуитивно, но рассудком осмыслить не смогли.

Селение гуляло. Сквозь деловитое гуденье пчел со всех концов местечка нередко доносился разноголосый хмельной хор, и вторили ему чуть слышные вдали раскаты грома.

Хлынул дождь. Раскрасневшийся люд поспешал убраться кто куда - под крышу ли отцовского дома или с любимым в паре на сеновал. Лишь безумный профессор, обливаясь потом и умываясь под струями дождя, немилосердно стегал волов и с воловьим же упрямством самолично напирал на рычаги, час от часу поглядывая вдаль, где, набирая силу, клубясь и багровея, сгущались тучи.

Дождь лил, не переставая, три дня. Распугав веселящихся и протрезвив захмелевших, ливень явился лишь скромным предвестником невиданно жестокой бури.

Час испытания приближался. Худощавый Ганс совсем осунулся, нечесаные пряди жесткими пучками выбивались из-под вымокшей насквозь шляпы.

"Кесарю кесарево, ловцу непогоды небывалая гроза", - проносились мысли в ученой голове.

Селение притихло. Не на шутку встревоженные жители вполголоса обсуждали предстоящий шторм и сквозь щелочки в ставнях наблюдали за неистовой работой сумасшедшего профессора.

"Ох, будет-то что, что будет", - причитали хозяюшки и, сгребая детей в охапку, держали тех подле материнской юбки.

Шквал сорвался внезапно. Покосились стены ратуши, накренилась профессорская башня.

Вламываясь в окна и продираясь сквозь дымоход, ураган принялся по-хозяйски разгуливать по Кеннигасу. Люди в ужасе выбегали из домов, прихватывая ценнейшие пожитки. Ураган с готовностью принимал лакомство из некрепких рук. Швырял из стороны в сторону, бросал на плетень, волочил вдоль улицы домашнюю утварь, сломанные ветки и обломки строений, награждая неосторожных горожан многочисленными ссадинами и синяками.

Могучие ветряки жалобно скрипнули и остановились. Измотанные до полусмерти волы, упершись копытами в землю, наотрез отказались двигаться с места. Будто паруса, хлестали полотнища о рамы, угрожая сорваться или вывернуть башню из земли. Один за одним лопались канаты, доселе державшие волов в единой упряжке. Башенное колесо дрогнуло и чуть сдало назад. Предоставленные самим себе лопасти, все ускоряясь под напором ураганного ветра, завертелись по ходу бури, будто вспоминая, как в редкие времена затишья, Ганс с силой раскручивал их, подгоняя тучи с запада на восток.

Ворот, послушный воле ветра, будто и не замечал слабых попыток Ганса утихомирить стихию.

- Ну-ка сдвинься. Подсоблю чуток, - прогудел над ухом голос кузнеца, и здоровенный детина, ухнув, налег на опоясывающее башню колесо.

На мгновение лопасти остановились, отчаянным треском оповещая о своем недовольстве, призадумались, чьи дюжие руки не дают буйству разгуляться вовсю. На миг притих и ураган, лишь для того, чтоб дунуть с новой силой, крутануть лопасти, снести крыши с нескольких домов и приняться выметать припрятанные в избах запасы.

Дед Йонас, подгоняемый крепкими словцами супруги, едва не уносясь по ветру им вслед, неловко ловил ускользающий скарб, в награду щедро получая затрещины от жены. В который раз прочувствовав ее тяжелый нрав, Йонас в сердцах кинул отвоеванный хлам, сердито сплюнул и, вжимаясь в драную рубаху, скоренько заковылял помогать двум землякам.

Толку от Йонаса было как от пущенной вдогонку брани его жены, да полезным оказался стариковский пример. Один за одним кеннигасцы покидали дома - уж лучше дать отпор, чем в страхе ждать милости от стихии.

- Вангпутис, Вангпутис, - шептал старовер Тавальс, взывая к разгневанному богу ветра, и, каясь в несовершенных грехах, налегал на рукоять, подкрепляя слова делом.

Едва ли не все селение, исключая немощных и детей, высыпало наружу. Мужики толпились у ворота, бабы, кутаясь в простыни, прижимались к стене сарая, наперебой убеждая благоверных вернуться.

- Окстись, дуреха, - ответствовал за всех Витовт. - Вон Никас с Янисом впряглись. Непогоду усмиряют. Как же я в глаза мужикам смотреть буду.

Решимость решимостью, но ураган лишь посмеивался над горсткой ремесленников и пастухов, возглавляемых безумцем, с каждым вдохом выплескивая ведра воды на горе-богатырей. Очередной порыв сопроводился хрустом - на сломанной жерди повисла ставшая бесполезной одна из лопастей. Всеобщий взгляд устремился в небо, и в тот же миг молния, вспарывая небо, впилась в островерхую башню. Плохо дело. Сам Перкунас точит молнии в небесных жерновах. Оплавленный медный петушок, украшавший верхушку башни, кубарем полетел вниз. Отчаянно заверещала баба. Будто только и ожидая условный сигнал, голосящую поддержали другие, слившись в истошно визжащий хор.

- Цыц, - тотчас прикрикнул кузнец. - А ну становись в ряд.

Бабка Йонасиха, отпихнув хлипкого муженька, закатала рукава по локоть, не срамясь народа, заткнула за пояс полы долгого платья и налегла на упрямое колесо, крутящееся супротив воли горожан.

В творящейся сутолоке сгрудились чепчики вперемешку с плешивыми головами, хватаясь за рукояти-бревна, вытряхивая из круга тех, кто послабей.

- Поднатужьтесь, бабоньки, - голосила тощая ткачиха, не подпуская к занятому месту дородных баб, и пуще других толкала ворот.

Разнородной толпой хлюпая в грязи, бранясь и сопя, поселенцы только мешали друг другу.

- И-и-и-и р-р-раз! - скомандовал кузнец.

- И-и-и-и два! - отозвались дружно.

Шестерни уперлись клином, натужно хрустнули и, чудом уцелев, расцепились.

- Поднажали-и-и!

- Пошла родимая, пошла!

И чудо-мельница поддалась!

В ночном небе заметались молнии. Осенил себя крестным знамением оголтелый люд. Зашептал молитву Тавальс-старовер.

Сердится Перкунас, заступается за буяна Вангпутиса, грохочет, злится, а против хитроумного механизма сделать ничего не может. Да будет тебе, бог-громовержец. Поутихни маленько, мы уж в долгу не останемся - жирными баранами и пивом хмельным задобрить сумеем.

Живей зашевелились люди, кряхтя и постанывая, ворочая колесо, а в вышине бесновался ветер, рвал тучи в клочья, раскачивал башню, выворачивал наизнанку плохонькие дома. Опьяненные успехом кеннигасцы, выкладывались по полной, валились от усталости с ног, их место занимали другие, а потрепанные ветрила все вращались, сдерживая ветер и заставляя его устремляться назад, в сторону моря.

Работа не прекращалась, никто и не думал, оставить ответственный пост, пока утреннее солнце не отыскало тонюсенькую щелочку среди облаков и не осветило многострадальный городишко.

Возглас ликования прошелся по рядам, поселенцы поздравляли друг друга, по-приятельски похлопывали Ганса по плечу, угощали поостывшими пирожками. А всеобщий спаситель, гордый, измученный и довольный, задумчиво жевал пирожок и улыбался своим мыслям.

А после горожане занялись бытовыми заботами: загоняли в хлева мечущихся в страхе животин, чинили крыши домов, выметали битую посуду. Девицы на выданьи все норовили прогуляться недалеко от башни и явить профессорскому взору пышные прелести и округлые локотки.

Могла бы на том закончиться история о кеннигасской диковинке, мог бы и Кеннигас остаться заурядным провинциальным городком, кабы людская молва не подхватила весть о том, как его жители отворотили страшную напасть, не разлетелась по всему свету и не донеслась до самого князя. Призадумался владыка и справедливо рассудил - нужны державе великие умы. Указом, скрепленным великокняжеской печатью, назначен был Ганс Безродный на должность управителя ветров и отмерено ему подобающее жалование.

С тем и остались мысли о скором сватовстве, поселившиеся в иных головах, всего лишь мыслями. Ведь отдать племянницу за мастера столь редкостного ремесла не погнушался сам пан Ольбрахт Йовак - родовитый шляхтич и богатей.

Стоит ли говорить, что со времени описанных событий об ураганах в тех краях и не слыхали. Оно и ясно - едва ли сунется посрамленный Вангпутис в городок, именуемый нынче Гансигас. Но германскому профессору и без того работы хватает: то волны успокоить, то тучи на юг перегнать, то к ярмарке ясную погоду заготовить. Кто не пробовал, не знает - тяжкий это труд. Да и сынишка растет, мальца учить надо. Замаялся совсем. Вот ближе к старости и перебрался Ганс в родовое поместье жены, что близ Вильнюса. Там и овцы пожирнее, и трава зеленей, да и куда проще с погодой будет ладить юному Алгесу Безродному, потомственному управителю ветров.