Небо на западе переливалось всеми цветами радуги. Перистые облака, напоминавшие пышные страусовые перья, раскинулись на половину небосвода и, освещенные клонившимся к горизонту солнцем, создавали величественную красочную феерию. Невозможно было отвести взгляд от чудесных превращений полупрозрачных облачных волокон - то окрашенных пурпуром, то зеленоватых, то золотых с вкраплениями розового, сизого, фиолетового, лилового. Закатное небо всегда гипнотизировало и завораживало его своей нечеловеческой красотой и грандиозностью разворачивающегося на глазах действа. Всегда своеобразного и неповторимого. Как жизнь. Да. Как жизнь.
Он сидел на веранде своего загородного дома и наслаждался зрелищем, которое дарило опускавшееся за горизонт дневное светило, зрелищем, которое никогда не надоедало ему. Веранда, деревянная, небольшая, как и весь дом - тоже деревянный, с мезонином, - смотрела на небольшую, извилистую речку, берега которой поросли осокой и кустарником. Каждое лето на речке гнездилось несколько утиных семейств. Вот и сейчас один из утиных выводков во главе с матерью-уткой чинно плавал среди разросшихся кувшинок и кормился водорослями.
Выстроенный в середине семидесятых годов прошлого века дом, тем не менее, напоминал строение начала века - ему всегда нравились такие аккуратные загородные домики с верандой и мезонином. В них было что-то от серебряного века, к которому он питал слабость. И когда он получил свою первую Государственную премию, то, не задумываясь, выстроил этот пятикомнатный дом, с камином в гостиной на нижнем этаже, а одну из небольших комнат превратил в уютный кабинет с письменным столом возле окна и книжными стеллажами от пола до потолка.
Заповедная нетронутость окружающей природы создавала совершенно особое настроение. Прилепившийся на склоне пологого, поросшего соснами холма, дом был практически оторван от благ цивилизации. Однако лет пятнадцать тому назад этот отдаленный от мегаполиса район неожиданно сделался престижным. Вокруг, как грибы после дождя, одно за другим стали возникать новые строения, стилизованные то под финский коттедж, то под английский замок, - так что теперь весь их большой участок по периметру окружали заборы различной высоты, соответственно желаниям и амбициям владельцев. Хорошо хоть дорогу еще не заасфальтировали, и неширокая, извивающаяся лента грунтовки лишь подчеркивала столь милый его сердцу среднерусский пейзаж.
Привычка в теплые летние дни сидеть в кресле на веранде и любоваться закатом появилась у него, кажется, вместе с постройкой дома. Два кресла и небольшой столик посредине, на котором стояли бутылка хорошего вина, - у него была слабость к хорошим винам - бокал и пепельница, с лежащей рядом пачкой сигарет, - его обычный вечерний набор, привычка, не менявшаяся десятилетия.
Многоярусное кучевое облако медленно наступало на акварельно-легкие мазки перистых. Густо-синее посредине, оно приобретало сизоватый оттенок ближе к краям, и было окаймлено расплавленным золотом. А прорывавшиеся сквозь облачную ткань солнечные лучи образовали над ним подобие сверкающей короны - глаз не отвести. Он налил в опустевший бокал белого легкого вина, закурил и, откинув голову на спинку кресла, замер, преисполненный тихого восторга перед вершившимся в небе чудом. Именно в такие минуты полного одиночества он ощущал свое глубокое единение с природой, ощущал себя ее составной частью, крохотным живым комочком в гигантской мировой мозаике. Ощущал абсолютную гармонию бытия.
Казалось, время замедлило свой бег или же вовсе остановилось. Однако величавое кучевое облако уже успело покинуть сцену, и небо вновь обрело прозрачную легкость и переливчатость бесценной перламутровой раковины. Наконец он задвигался в кресле и выпрямился. Посмотрел вниз на реку: по воде уже разбрелись вечерние тени, и утиное семейство куда-то исчезло, вероятно, укрылось на ночь в зарослях осоки. Повернув голову направо, он вдруг увидел, что по извилистой тропинке к дому идет девушка. Странно, он не слышал ни скрипа отворяемой калитки, ни звука шагов по гравию. Впрочем, когда он впадал в задумчивость, он не слышал ничего; и эта его особенность - полностью уходить в себя, ничего не видя и не слыша, - очень обижала его жену в первые годы их совместной жизни. Теперь же ему показалось, будто он различает легкий шорох гравия, по которому ступали светлые туфельки незнакомки; ее летний наряд чем-то неуловимым напомнил ему собственную юность, но лица ее, затененного полями шляпки, все еще невозможно было разглядеть.
Он тяжело поднялся и подошел к перилам веранды. Девушка уже приблизилась к дому, подняла голову и, придерживая рукой шляпку, произнесла мелодичным голосом:
- Могу я войти?
Почему-то ничуть не удивившись этим словам, он жестом пригласил ее в дом. Скрипнула входная дверь, - сколько раз он собирался смазать петли! - потом застучали каблучки по деревянным половицам, - и вот она уже стоит перед ним на веранде, слегка улыбаясь, юная и прекрасная, как сама молодость. Он смотрел на нее, и ему казалось, что они уже встречались когда-то, только никак не мог припомнить, где и когда. Однако ее отделанное кружевом длинное платье, светлые кружевные перчатки и шляпка с изогнутыми полями до боли напоминали ему что-то знакомое, пробуждая в душе томительное и сладостное чувство. И хотя, увидев ее вблизи, он сразу всё понял, ни страха, ни ужаса он не ощутил - наоборот, щемящее чувство, словно выплывшее из далекого прошлого, разом пробудило у него множество воспоминаний, за которые он был благодарен незваной гостье.
Несколько мгновений он стоял неподвижно, вглядываясь в прекрасное лицо незнакомки, в котором непонятным образом угадывались бесчисленные лица людей самых разных рас и национальностей. Необычная красота этого лица пугала и одновременно завораживала. Гениальная красота, подумалось ему, - на грани уродства или сумасшествия. Абсолютное совершенство. Особенно эти глаза: широко распахнутые, удлиненные к вискам, холодные и прозрачные, словно льдинки или кристаллы горного хрусталя, - которые затягивали в свою глубину, как в бездну. От них трудно, вернее, невозможно было оторваться.
- Да, это я, - просто сказала девушка и сама отвела глаза, отпуская его взгляд.
- Понимаю. Я узнал тебя... - после небольшой паузы отозвался он. - Ты за мной?
- За тобой, - легко подтвердила она, и ему показалось, что в брошенном ею на него взгляде промелькнуло чисто женское лукавство. - Может, ты все-таки предложишь даме сесть? Неужели я такая страшная?..
- Напротив! - Он поклонился и указал на кресло: - Прошу... вас... тебя... - он смешался и вопросительно посмотрел на нее.
- Давай на "ты", - деловито отозвалась она, непринужденно располагаясь в кресле и аккуратно расправляя складки светлой юбки, - ведь я сопровождаю тебя с самого рождения. Да и в течение жизни мы не раз пересекались.
Он согласно кивнул и тоже опустился в свое любимое кресло. Прислушался к себе: страха в душе действительно не было. Но что же он тогда испытывал? Чувств было много, самых разных и противоречивых - этакое множество разнонаправленных векторов. Но над всеми явно превалировало любопытство. Да-да, именно любопытство, свойственное настоящему ученому, который постоянно стремится заглянуть за грань неведомого. А что есть смерть - как не шаг в неведомое?!
Они сидели и молча любовались закатом. Перистые облака, расцвеченные всеми оттенками розового и лилового, своей причудливой формой теперь напоминали гигантские морозные узоры на замерзшем стекле, только раскинувшиеся на полнеба. Он подумал, будет ли уместно предложить своей визави вина?
- Почему нет? - Отозвалась она в ответ на его мысли.
- Тогда, пожалуйста, сходи в комнату и принеси из буфета еще один бокал, - попросил он, - мне...
Но она уже легко поднялась из кресла и скрылась в комнате, так что конец фразы он пробормотал про себя: "трудно ходить..."
Потом они смаковали вино, не произнося ни слова. Девушка закурила - он слышал, как щелкнула зажигалка, но даже не повернул головы. Он жадно смотрел на небо, в последний раз пытаясь запечатлеть его бесконечную изменчивость.
- Ты ждал меня? - наконец прервала она долгое молчание.
- Да, конечно. Как любой старик.
- Но ты не любой. Поэтому я здесь.
Он обернулся к ней, удивленный.
Она полулежала в большом мягком кресле. Руки на подлокотниках. Изящные кисти тонких рук обтянуты нежным кружевом летних перчаток. Шляпку она, вероятно, оставила в комнате, ее темные волнистые волосы были уложены по моде 50-х годов. И эта прическа из прошлого, и весь ее наряд - вдруг всколыхнули в нем воспоминание о первой встрече с будущей женой, с которой он познакомился на студенческом балу. А потом было жаркое сумасшедшее лето, и они часто гуляли в парке культуры и отдыха и целовались, целовались, - и на ней было именно такое платье с кружевами, и летные перчатки, и полупрозрачная шляпка с полями. И наряд этот придавал ей необычайную женственность и загадочность. У него защемило сердце.
- Ты вспомнил, как познакомился со своей женой?
Он кивнул.
- Твой старомодный наряд, твоя летняя шляпка и перчатки напомнили мне о ней. О том времени. Мне кажется, у тебя даже духи такие же, как были у нее.
Она едва заметно улыбнулась:
- Тебе не кажется. Это духи "Красная Москва". Хотелось сделать тебе приятное.
- Это действительно приятно, - он зажмурился и втянул носом тонкий аромат, витавший в воздухе. - Спасибо.
Она ничего не ответила.
- Что ж, я готов. - Он решительно поставил на столик бокал, откинулся в кресле и уцепился за подлокотники.
- Ты словно приготовился к дальнему перелету в салоне самолета, - с легкой иронией произнесла девушка.
- А что - разница существенная? - неуклюже пошутил он.
- Да. - Серьезно отозвалась она. - Странные вы существа, люди. Чего ты, собственно, ожидал? Что я явлюсь тебе в черном потрепанном балахоне и с косой, как в фильме Бергмана, и предложу сыграть партию в шахматы? Или прикачу в черной карете, запряженной вороными конями, под карканье ворона? - Она прыснула очень по-девичьи.
- Нет, но... - смутился он.
- Ладно, проехали! Вообще-то я могу принять любой облик. Но - вернёмся к нашим баранам.
Он невольно поморщился.
- У тебя лексикон, как у моих продвинутых внуков.
- Приходится соответствовать, - пожала она плечами. - Я, между прочим, и Интернетом пользуюсь. Захожу на сайты, посвященные мне. Например, сайт самоубийц.
- И ты... - он невольно поёжился.
- Нет, только когда приходит их срок. - Теперь она пристально смотрела на него. - У нас не так уж много времени. Видишь ли, иногда я встречаюсь с людьми, избранными мною людьми, чтобы сделать им своего рода подарок. Поэтому я здесь.
- Подарок, - повторил он задумчиво. - Подарок от собственной смерти. Хмм... Но что ты можешь мне предложить? Несколько лишних часов жизни в обмен на что-то?
- Нет, продлить твою жизнь я не в силах - окончательное решение принимаю не я. Зато я могу подарить тебе один день из прошлого. Выбери самый счастливый день своей жизни - и я верну тебя в него. Ты проживешь его заново - длинный, счастливый день - секунда за секундой, час за часом. Хотя здесь, в этом мире, пройдет одно мгновение.
- О, это действительно царский подарок, - произнес он и немного расслабился. - Надо подумать... - взял бокал с вином и пригубил его. - Значит, самый счастливый день...
- Ты, конечно, можешь выбрать и самый трагический, - сказала она, пожав плечами. - Но ты, кажется, не мазохист?
А у нее своеобразный юмор, подумал он, невольно усмехаясь.
- Нет, не мазохист. Могу я задать тебе вопрос?
Она кивнула, тоже пригубила вина и закурила, чуть зажмурив глаза от удовольствия.
- Чем я заслужил такой подарок?
Она помолчала, словно раздумывая, стоит ли отвечать. Он решил, что вопрос его не корректен и заговорил первым:
- Если по каким-то причинам ты не ответишь - я пойму.
- Дело не в этом. Мне трудно сформулировать свои мысли доступно, чтобы было понятно на вашем человеческом плане. - Она снова замолчала. Потом встрепенулась: - Ну, если коротко, пожалуй, так... Ты, наверное, догадываешься, что в космосе существуют свои непреложные законы. Я имею в виду законы не физические, а другие, всеобщие. Их пытаются донести до людей Великие Учителя. Библия, Коран, другие священные книги в той или иной форме повествуют о них. Один земной философ тоже нащупал эти законы и основной из них определил как... - она остановилась и внимательно посмотрела на него.
- Категорический моральный императив, - подхватил он. - Я много думал над этим, особенно в молодости, когда решал для себя как жить. И сделал свой выбор. С тех пор старался по возможности следовать собственным принципам.
- Ты всегда следовал собственным принципам, - ясно и четко произнесла она. - И зачастую себе во вред.
- Бывало, - согласился он. - Но все-таки я многого добился.
- Ты добился всего, о чем может мечтать ученый. И человек.
- Всего? Ну, это, пожалуй, ты чересчур! - слегка улыбнулся он. - Порой мне казалось, что уже всё кончено, мои идеи растоптаны, идеалы приказали долго жить, а меня самым непочтительным образом выбросили на свалку. И вдруг знак моей судьбы резко менялся с минуса на плюс, события перекручивались и складывались таким странным образом, что всё снова приходило в норму и возвращалось на круги своя. Меня это даже удивляло, особенно в юности.
- Но однажды ты понял, что обладаешь огромной личной силой.
- Именно. Хотя далеко не сразу.
- Главное, ты никогда не употребил ее во зло.
- По крайней мере, старался...
- Твои поступки соответствовали основным космическим законам. Не нарушали Всеобщей Гармонии.
Она замолчала. Повисла долгая пауза.
- Суть я, кажется, уловил. Спасибо. - Наконец произнес он.
Он закрыл глаза и перед его мысленным взором, словно кадры знакомого кинофильма, замелькали эпизоды прошедшей жизни. Ему действительно не было страшно. Наоборот, присутствие рядом с ним смерти в облике прелестной молодой девушки придавало остроту и яркость его переживаниям. Даже сейчас, закрыв глаза, он явственно ощущал рядом ее, и ощущение это невозможно было перепутать ни с каким другим. Пожалуй, она пришла вовремя. Ему не на что жаловаться. Он слишком много видел и испытал, так что порой ему казалось, что он узнал и перечувствовал уже все, что только может узнать и перечувствовать человек. Даже чтение, без которого он когда-то не мог обходиться ни дня, не доставляло прежней радости. Мало кто из писателей или философов был способен сказать ему что-либо новое или оригинальное. Ибо новое - почти всегда лишь хорошо забытое старое. Люди тоже не представляли для него загадки: их тайные помыслы, характер и даже в какой-то мере судьбу - можно прочесть по лицам, нужно только уметь видеть. А он умел. Большое знание рождает печаль и скуку. Человеческое сообщество, по сути, управляется весьма примитивными законами. Другое дело - природа, наблюдать явления которой ему не надоест никогда.
А его работа? Всю жизнь заниматься тем, что тебя по-настоящему захватывает, - разве этого мало? Он действительно был счастлив, познавая законы этого мира, пытаясь приподнять завесу над таинственным устройством мироздания. Неутолимая жажда познания заставляла его всё глубже проникать сознанием в хитросплетения материи, состоящей из определенного числа частиц, - этих невидимых глазу кирпичиков, - из которых строится наша вселенная. Это было завораживающе интересно. И он многого добился. Самый молодой академик в стране. Многочисленные премии. Собственная научная школа. Международное признание. И, как итог всего, - он поднимается по широким ступеням на подиум, где король Швеции вручает ему главную награду его жизни. А потом - торжественный прием и великолепный обед в честь новоявленного лауреата. Как же была счастлива его жена!.. А он сам?! Был он счастлив тогда? Пожалуй... Хотя чувства, наполнявшие его душу в те мгновения, всё же неправильно называть счастьем. Были ощущение триумфа, гордость за свои свершения, почти детская радость - ай, да я, ай, да сукин сын! Нет, счастье всё же нечто другое.
Горячей волной нахлынуло следующее воспоминание. Он - новоиспеченный супруг и безмерно счастлив. Молодой, сильный, амбициозный. Тогда ему казалось, он не ходит, а парит над землей. Это было какое-то безумие, постоянное состояние эйфории и ожидание чего-то сверхъестественного и прекрасного. Каждый вечер жена встречала его в тесной прихожей, обнимала за шею и прижималась всем телом. И они не могли оторваться друг от друга и спешили в спальню, чтобы слиться в единое целое и пережить чудесные мгновения. Они доводили себя до полного изнеможения, почти до физической смерти. Порой ему казалось, что в их слиянии есть нечто мифологическое. Он - небо, она - безбрежный океан, и соединяясь, они рождают землю. Ощущения были не просто удивительные. Невообразимые. Космические. Никогда позже ему не доводилось переживать ничего подобного. Ибо слияние с любимым человеком порождает вселенную. Он растворялся в ней, терял ощущение тела, пространства и времени. Плыл среди звезд и знал, что это звезды Млечного Пути. Это была феерия любви. Взрыв чувств и эмоций. Нечто фантастическое.
Но - было ли это счастьем в высшем смысле? Хочет ли он пережить всё это заново?..
Быть может, истинное счастье мы испытываем только в детстве, когда еще ничего не понимаем, а только чувствуем? Чувствуем всеми фибрами души окружающий мир, в котором разлита любовь. И принимаем этот мир целиком, не пытаясь расщепить его сознанием. Потом, в юности, тебе начинает казаться, что ты знаешь и понимаешь всё, что мир распростерт у твоих ног и ты хозяин собственной жизни и судьбы. Наивное заблуждение! Только по прошествии жизни понимаешь, насколько всё взаимосвязано и безмерно сложно устроено. Непостижимо сложно.
Хочу ли я вернуться в детство, когда был окружен заботой и любовью, словно коконом? - спросил он себя. Наверное, нет. Ведь я даже не сознавал тогда, насколько был счастлив. Было ощущение безопасности, полного душевного комфорта, защищенности. Можно ли это назвать счастьем в чистом виде?.. Не знаю, не уверен.
И вот он снова молод. И возле роддома ожидает жену. Морозно. Сыплет нескончаемый снег, но он не замечает этого. Наконец открываются двери - и появляется жена с ребенком на руках. Медленно спускается по обледенелым ступеням крыльца и с улыбкой передает ему нечто, завернутое в одеяльце. Он осторожно принимает из ее рук младенца и с восторгом и трепетом приподнимает угол одеяльца. Его охватывает удивительное чувство: он отец. А это сморщенное существо - его первенец. Его продолжение, его часть, его бессмертие. Восторг и восхищение перед свершившимся чудом рождения новой жизни, в сотворении которой он принял участие, захлестывает его. Он - отец! И готов умереть за это крохотное создание, которое полностью зависит от него, за мальчика, в чьем нежном тельце течет его кровь, и кровь его предков, и кровь предков предков. Его охватывает непередаваемое чувство полноты жизни. А как он радовался два года спустя, когда родилась дочь! И еще через несколько лет при рождении второго сына. И чувство безмерной ответственности за будущее его семьи, которое тяжким бременем тогда легло ему на плечи. Но тяжесть эта была одновременно и счастьем. Хотя с тех самых пор в его жизнь навсегда вошел безотчетный страх за детей, которых подстерегает на жизненном пути множество опасностей, от которых их необходимо защищать.
Дети давно выросли. И у них теперь свои дети, его внуки. И он боготворит этих оглоедов, всё им прощает и всячески балует. Наверно потому, что с детьми был излишне суров, в чем его всегда упрекала жена. И когда ещё при жизни жены все они в середине лета съезжались сюда, в этот постаревший вместе с ним дом, и рассаживались за большим столом во дворе, а дети качались на качелях, играли с собаками и кошками, путались под ногами у взрослых - разве он не был счастлив?.. Несмотря на вспыхивавшие порой между взрослыми ссоры и конфликты, - а в какой семье их нет? Казалось, старший сын вот-вот разведется с женой, а дочь никогда не выйдет замуж, потому что безнадежно влюблена в женатого человека. Но это и была жизнь. Запутанная жизнь большого семейного клана. А значит, наверное, - счастье. Теперь, после смерти жены, да, уже два года, как ее не стало, он в полной мере сознает, насколько много значили для него те шумные, наполненные через край суетой, дачными развлечениями и долгими вечерними чаепитиями дни.
Но услужливая память продолжает раскручивать ленту событий и переносит его в... Италию.
Он взял двухнедельный отпуск в институте и вдвоем с женой улетел на Апеннинский полуостров. Проблемы подождут. И хотя их скопилось достаточно, требующих принятия его личного решения, - он взял своеобразный тайм-аут. Необходимо было подумать. Или - на время ото всего отключиться. Иногда это даже лучше, чем думать. Мысли придут потом, ясные и точные, словно омытые утренней росой отдохнувшего сознания.
Они бродили, взявшись за руки, по извилистым улочкам Рима, вечерами сидели в уличных кафе, слушая музыку итальянской речи и впитывая неповторимую атмосферу насыщенной любовью и эротикой средиземноморской жизни. Середина сентября - бархатный сезон. Пили легкие вина, пробовали незнакомые блюда из морепродуктов, иногда весьма своеобразные на вкус, и отдавались тому особому неспешному ритму существования, в котором суета отходит на второй план, а на первый - выходит сама жизнь в виде разнообразных и чисто земных удовольствий. Кажется, только на третий день они решили посетить Сикстинскую капеллу. Там он пережил настоящий катарсис. Фрески Микеланджело не просто потрясли его. Они вывернули наизнанку его душу, заставили плакать. И он, серьезный, взрослый мужчина, состоявшийся ученый, который неосознанно причислял себя к избранным мира сего, внезапно ощутил себя ничтожным в сравнении с этим богоравным художником, которому оказалось под силу "сотворение мира". Сила и совершенство. Недосягаемое совершенство. Абсолют. Воплощение божественного. Это чувство невозможно было уместить в себе. Оно разрывало его изнутри, пока не вылилось слезами. И это было наслаждение и счастье. Он потом помнил это чувство всегда. Хотя со временем оно, конечно, утратило свою силу и остроту. Можно ли назвать счастьем настолько острое и болезненное переживание прекрасного?.. В этом он сомневался. Как сомневался и в том, что хочет вернуться именно в тот день.
И вот он снова в своем доме. Почему ему настолько хорошо запомнился, казалось бы, совершенно обычный день - ведь прошло уже почти пять лет? В тот год осень наступила рано. Вечером они с женой расположились в гостиной возле камина. Да, было прохладно, и он растопил камин. Сидели в креслах и молча смотрели на огонь. В окна барабанил дождь, в камине потрескивали поленья, - и это создавало удивительный уют. Хочешь чаю? - спросила она. Немного позже, - ответил он. И снова молчание, и монотонный стук капель, и удивительное единение их душ, когда не надо ни слов, ни жестов, потому что между близкими людьми царит абсолютная ясность прожитой жизни и умение общаться без слов. Потом она встала и включила приемник. Откуда-то издалека, сквозь шорох эфира в комнату полилась негромкая музыка Бетховена. Его любимая соната, печальная и красивая, как этот вечер, как осень, как нескончаемый дождь за окном. Музыка, казалось, рождалась из темноты за окном, шума дождя и посвиста ветра в кронах деревьев, - словно это звучала сама природа. Жена вернулась в свое кресло и замерла. Моментами музыка прерывалась - возникали помехи в эфире, - но потом возвращалась снова, омывая их души. И это было истинное счастье. Тот осенний вечер. Они вдвоем. И музыка.
- Да, это было истинное счастье... - повторил он вслух.
Девушка молча смотрела на него. Но теперь ее глаза были черными и бездонными, как ночь.
- Все-таки я прожил счастливую жизнь, - сказал он.
- Ты прожил свою жизнь, - негромко произнесла она. - А это удается немногим.
- Пожалуй... - он вдруг рассмеялся почти весело.
Смерть с надеждой посмотрела на него.
- Ты все-таки нашел свой самый счастливый день!
- Нашел. - Теперь его глаза молодо блестели. - Да, я его нашел. И это было прекрасно. Благодарю тебя, - он слегка поклонился.
- Ну что ж... я готова исполнить свое обещание.
- Нет, - твердо сказал он. - Я не могу принять твой подарок. Вернее, не хочу.
- Но почему? - изумилась смерть. - Еще никто и никогда не отказывался от моего подарка!
- Я бесконечно признателен тебе, - произнес он, - за то, что ты пришла за мной в облике девушки из моей юности. За твое драгоценное предложение. Но как бы тебе объяснить?.. Пережить еще раз уже пережитое однажды - значит утратить быстротечность момента. В нашей земной жизни ценно именно то, что она неповторима и конечна. Ты меня понимаешь?
- Наверное, - сказала девушка. И ему показалось, что она несколько разочарована. - И все же я не ошиблась в тебе. Ты - уникален.
Мощная грозовая туча надвинулась на солнце. Темно-фиолетовая, с сизыми выступами, она напоминала мрачную гору. В ее чреве сверкали молнии. Окаймленные темным пурпуром, края казались потёками остывающей лавы.
- Пора, - мягко произнесла смерть, поднимаясь.
- Я готов.
- Тогда дай мне свою руку.
Он с трудом поднялся из кресла и протянул ей руку.
- Не бойся, - сказала она, не поворачивая головы. - Все уже свершилось.
У нижнего края тучи, там, где она, казалось, вырастает из горизонта, вдруг открылось окно, из которого протянулся луч теплого красноватого оттенка. Луч достиг веранды, на которой выделялись две фигуры, мужская и женская, и омыл их своим ласковым светом. Словно пламя камина на мгновение вспыхнуло и погасло. Небесное окно закрылось. На веранде, в разом сгустившихся сумерках, неподвижно лежал в кресле старик. Лицо его разгладилось. На губах застыла счастливая улыбка.