Аннотация: Продолжение повести "Два короля, мальчик и белый пес"
Надежда Локтева
СЫН НОЧНОГО ВЕТРА
Повесть
(продолжение повести "Два короля, мальчик и белый пёс")
Предисловие Кори Мак-Грогана, придворного летописца короля Эдвина
"Несколько лет назад, усердно изучая науки в Лондоне, Риме и Дублине, куда я, смиренный и недостойный раб Божий и слуга Его величества короля Эдвина Второго, направлен был монаршей волею моего господина, я начал на досуге записывать сказки, предания и песни моих родных мест, слышанные в детстве от кормилицы и крестьян во владениях моего отца, лэрда Малкольма Алистера Мак-Грогана. Воротившись в родные земли, я, с дозволения и одобрения моего государя, продолжил сей труд, а благодаря рассказам Её величества королевы Гвендолен, принявшей живейшее участие в моих изысканиях, сумел не только существенно пополнить свой архив, но и обобщить некоторым образом сумму знаний, что вылилось в написание фундаментального труда под названием "Сравнительное описание народных преданий Высоких Земель и Северного Диведа", откуда родом королева. Замечу не без гордости, что первый том "Сравнительного описания..." уже хранится в королевской библиотеке рядом с "Подлинной историей короля Эдвина Юного"; историю же сию, записанную мною со слов Его величества, поведал моему государю эльфийский владыка, знакомству же с коим Его величество король Эдвин обязан ещё одной удивительной истории, подробно описанной мною в повести о двух королях, мальчике и белом псе.
Многие сиятельные леди и благородные лорды, храбрые рыцари, прославленные в подвигах во имя моего господина, прочтя сию повесть, остались в недоумении: достойно ли дворянина и королевского летописца тратить драгоценный пергамент и чернила на описание мыслей и деяний отрока столь низкого происхождения, каковым является пастушок Колин? Милостивые государи! - отвечу я вам, - низость происхождения не всегда говорит о низости характера, равно как и благородство души не всегда определяется благородством рождения, и доказательством сему служат не только исполненные дивной поэзии песни, сказки и притчи, сложенные людьми низкого звания, но и множественные примеры святых подвижников, вождей, королей, учёных и прочих светочей доблести, разума и добродетели, рождённых в хижинах пастухов, плотников и землепашцев. И если история содержит в себе нечто, могущее послужить примером и поучением для доброго читателя, значит, она воистину достойна быть изложенной на бумаге...
Сия же повесть, которую я ныне скромно предлагаю на суд взыскательных читателей, записана мною со слов Колина из Высоких Земель, и повествует о верной дружбе оного Колина с Лаэгом, сыном Брана, оруженосцем короля эльфов; о встрече двух отроков с некой весьма юной, своенравной и высокородной особой; а также опасных и удивительных приключениях, пережитых ими на морском берегу близ владений сиятельной графини леди Олвен Мак-Артур.
Своей несравненной супруге пред Богом и людьми, светлейшей и прекраснейшей леди Элен, навеки осветившей дни скромного учёного, с любовию и признательностью посвящаю сей труд..."
Глава 1. УТРЕННИЙ ЛУЧ
...Окунь был большой, тёмно-полосатый и свирепый, он грозно топорщил спинной плавник, увенчанный острыми шипами, и бился, пока я снимал его с крючка. Я нанизал его за жабры на прут, где уже сидели два, поменьше, и опустил в просвеченную солнцем лужу между обломками каменной кладки, упавшими в озеро с обрыва, где высились развалины старого замка. Пососал проколотый палец и, ещё ощущая в руках струнную дрожь водимой лесы, стал насаживать на крючок нового червя. Я любил это место: здесь, в глубоком омуте под камнями, окуни просто бросались на наживку, а овцы с удовольствием щипали нежную травку, сплошным ковром покрывшую прибрежную гальку. Но теперь солнце уже поднялось высоко, и овцы, напившись воды из озера, сбились кучкой в тени обрыва и улеглись там, пережёвывая жвачку. Гвен и Грайне вытянулись там же, время от времени лениво поглядывая на них.
Следующий окунь сорвался, сверкнув на солнце алыми плавниками, и громко плюхнулся в озеро, подняв фонтан мелких брызг. Меня порядком разморило на пригреве, и я, снова забросив удочку, вытянулся на тёплых камнях, надвинул на лицо шапку и задремал. Сквозь дрёму я слышал шорох гальки, радостное взлаивание собак, но очнулся лишь, когда солнце вдруг заслонила чья-то большая тень, и знакомый голос весело произнёс:
- Ну что, как клюёт, братишка? Ты, похоже, так увлёкся, что не замечаешь ничего вокруг!
Я открыл глаза. Прямо надо мной склонялась жарко дышащая конская морда, а над ней я увидел смеющееся лицо Лаэга. Гвен и Грайне вились вокруг, всем видом выражая радость, и Лаэг, загорелый, летний, босоногий, в лёгкой зелёной тунике до колен, свесившись с коня, протягивал к ним ладонь. На бронзовой коже предплечья тонкой полоской выделялся небольшой шрам. У меня был такой же - с позапрошлой весны, когда мы с Лаэгом порезали себе руки и смешали кровь на берегу чистого горного озера в седловине между двумя вершинами, именуемыми Два Брата. Но если раньше мой кровный побратим ездил на смирной серебристо-серой в яблоках лошадке по имени Снежная Звезда, то теперь конь под ним был чёрным, как вороново крыло. Я даже подумал, что это - Ночной Ветер, на котором ездил сам король эльфов, но у Ночного Ветра грива была чёрной, а у этого - густо отливала серебром, как Млечный путь.
- Лаэг! Ой, какой у тебя конь!.. Я думал - Ночной Ветер...
- Похож, да? - гордо улыбаясь, спросил Лаэг. - Это Утренний Луч, сын Ночного Ветра, и теперь это мой конь! Мне ведь сегодня исполнилось ровно четырнадцать, и король сказал, что я могу готовиться к посвящению в оруженосцы!..
- И молчал... - я почему-то пристыженно подумал, что даже не помнил, когда у Лаэга день рождения. У нас в деревне этот праздник не было принято отмечать, и о том, что сам я родился зимой, в канун Крещенья, я знал лишь со слов священника, ведущего записи о рождениях, смертях, свадьбах и крещениях в большой церковной книге.
Для Лаэга же, как оказалось, день его четырнадцатилетия был особенным вдвойне. И не только из-за Утреннего Луча.
- Если считать по старым законам, я уже совсем взрослый, - весело объяснил он, спрыгнув с коня. - Раньше у людей, если отец умирал, оставляя четырнадцатилетнего сына, тот принимал права наследования без опекунов, сам. И на войну должен был идти наравне со старшими, а если совершал какой-нибудь подвиг, то мог быть посвящён в рыцари!
- И жениться можешь? - с лёгкой ехидцей спросил я. И, словно в первый раз, заметил вдруг, как изменился за последний год мой названый брат. Прошлым летом Лаэг был, ну хоть и старше меня на полтора года, но всё-таки ещё мальчишкой, долговязым подростком, теперь же его скорее можно было назвать юношей. Он и тогда уже сильно вытянулся, но теперь мальчишеская щуплость и ломкость сменились стремительной гибкостью стального клинка. Кисти и запястья окрепли от постоянных занятий с оружием (не деревянным, как раньше, а настоящим, боевым), а над верхней губой едва заметной тенью обозначился тонкий темнеющий пушок. Лаэг рассмеялся и легонько двинул меня кулаком в плечо:
- Пошли купать Утреннего Луча. Потом, если ты ему понравишься, он, может быть, позволит тебе немножко покататься. Луч, это Колин. Он любит иногда говорить глупости, но вообще человек хороший. К тому же мы с ним кровные братья, так что прошу любить и жаловать... Подойди к нему, - обратился он ко мне.
Я осторожно протянул руку к тёплой морде Утреннего Луча, и конь потянулся ко мне, ласковым дыханием окатил ладонь, тронул мягкими губами, - не в поисках угощения, а просто здороваясь. Потом наклонил голову, позволив мне погладить себя по серебряной гриве, по изящно изогнутой шее, по выпуклым подрагивающим жилкам под короткой бархатной шерстью. Шумно вздохнул и поддел мордой мою ладонь, отзываясь на ласку.
- Признал! Он тебя признал! - засмеялся Лаэг.
...Озёрная вода, даже в самое жаркое лето, прогревалась только на поверхности: сверху - парное молоко, а опустишь ноги - и пальцы сводит от ледяного холода. Матери в обеих долинах пугали детей громадным водяным чудищем, обитающим-де здесь, в тёмной глубине под камнями, и утаскивающим к себе неосторожных купальщиков, обвивая их своими холодными, как лёд, щупальцами. Однако наш священник и одноглазый плотник Энгус из соседней долины, в молодости служивший матросом на кораблях, в один голос утверждали другое: дело не в чудище, а в подводных ключах, во множестве бьющих со дна. В общем, если не нырять и быть настороже, то можно плыть хоть до середины озера, до маленького скалистого островка с гнёздами чаек. Эльфийскому коню студёные родники и вовсе были нипочём.
До чего же здорово плыть, держась одной рукой за гриву Утреннего Луча, мощно и плавно раздвигающего гладь озера! Правда, большой зверь разбил и взбаламутил тёплый слой воды, и ледяные струи, прорываясь на поверхность, щекотали уже не только ступни, но и всё тело. Но к холоду я привычен, а рядом с Лаэгом и Утренним Лучом не так страшно, если вдруг схватит судорога... Мой друг плыл с другой стороны, тоже держась за гриву. Серебристые пряди струились, словно водоросли, переливаясь в солнечных лучах... Может быть, Утренний Луч - из породы водяных лошадок-оборотней, о которых рассказывают сказки: сядешь на такого, а он вдруг возьмёт и исчезнет в волнах?..1 Я в шутку спросил об этом Лаэга, и тот усмехнулся:
- Попробуй сядь! Но даже если бы он был водяным коньком, то всё равно не сделал бы тебе ничего плохого, ведь я же сказал ему, что ты - мой брат... Утренний Луч - из рода коней Заморья, его предков завезли сюда эльфы в древние времена. В его жилах течёт кровь морских скакунов, - добавил он с гордостью.
Из воды мы выбрались только, когда всё тело покрылось мурашками, а зубы начали стучать, выбивая крупную дробь. Утренний Луч мелко встряхнулся всей кожей, сбрасывая с себя воду; его чёрная шкура лоснилась и блестела в свете солнца. Мы вытерли его пучками травы. Конь стоял смирно, кося блестящим, с лиловым отливом глазом: видно было, что ему нравится, когда за ним ухаживают. Лаэг угостил коня кусочком яблока из мешочка на поясе, похлопал его ладонью по шее и с места, подтянувшись на руках, вскочил верхом.
- Смотри, братишка...
На родине матери Лаэга, в Ирландии, в старину сражались на колесницах, запряжённых двойкой коней. Верхом спасались трусливые или неудачливые воины, потерявшие в бою колесницу, и потому многие люди брезговали верховой ездой, почитая её делом недостойным. Эльфы думали иначе, хотя и среди них были отменные колесничные бойцы. Лаэг говорил: в старые времена их так и узнавали: если всадник - значит, из Древнего народа... Большинство эльфов ездили без седла и удил, управляя сообразительным и хорошо вышколенным скакуном с помощью едва заметных движений рук, коленей, пальцев ног, составляя с ним, казалось, единое целое... Явно красуясь конём и сноровкой наездника, мой друг проехал несколько раз взад-вперёд по галечному берегу, заставляя Утреннего Луча то подниматься на дыбы, то замирать на месте, грациозно ударяя в землю передним копытом, то пускаться в галоп, перелетая валуны и взмётывая серебристой гривой.
Потом Лаэг осадил коня у торчащего из травы обломка каменной кладки и похлопал по крупу Утреннего Луча позади себя:
- Садись!..
Ах, как рванулся вперёд Утренний Луч, выбравшись по крутому склону с берега на равнину и почуяв простор! Мне не очень много доводилось ездить верхом; у нас в долине держали низкорослых местных лошадок, больше похожих на пони, и потому, когда я уселся позади Лаэга, держась за его пояс, я сразу почувствовал себя очень высоко над землёй. Я невольно вцепился в своего друга, но почти сразу же убедился: свалиться со спины Утреннего Луча, даже и без седла, было немногим легче, чем с лавки у себя дома. Дробно и гулко ударяли в землю копыта; коленями я ощущал, как ходят под шкурой упругие мышцы, но здесь, наверху, толчки почти не ощущались. Лаэг объяснил потом: эльфийский конь согласится везти не всякого, но уж если кого признает, то позаботится о том, чтобы с седоком ничего не случилось, даже если тот неважный наездник. Ветер трепал волосы, не просохшие после купания, холодил виски, перехватывал на скаку дыхание...
Тропа пошла под уклон, пересекая редкую дубраву, и в лицо сразу же пахнуло ароматом цветущих колокольчиков: по густой траве, словно обрызганной солнечно-синим, замелькали блики; дальше сумеречной шелестящей стеной вставали высокие резные папоротники. Утренний Луч врезался в них грудью, как лодка во вспененные волны. Я зажмурился в ужасе и вцепился в Лаэга, увидев впереди перегородивший тропу и почти скрытый в папоротниках ствол упавшего дерева, но эльфийский конь перелетел его, не задержавшись ни на мгновение. Лаэг обернулся ко мне, блеснув глазами:
- Страшно?
Я только засмеялся.
Глава 2. К МОРЮ!
Некоторое время Лаэг не показывался: он постился где-то в дальних гротах Зачарованных Скал, готовясь к посвящению в оруженосцы. Я не знал, какие испытания ожидали моего друга: говорить об этом не разрешалось, и Лаэг честно хранил тайну, а может, ему и самому не всё было известно, - но смысл этого посвящения, как и любого другого, он мне сам как-то объяснял. Когда-то давно все мальчики, достигшие определённого возраста и готовящиеся принять в руки оружие, проходили суровые и подчас жестокие испытания, подтверждая своё право называться мужчинами и воинами, способными охотиться, сражаться, переносить голод и боль, но главной целью этого обряда была не только проверка ловкости и мужества. Посвящение подобно смерти: ребёнок умирает, мужчина рождается. В прежние времена, рассказывал Лаэг, некоторые людские племена давали вновь посвящённому новое имя, наносили на тело разноцветные татуировки, метя клеймом своего рода, знаками воинской доблести. Теперь, конечно, испытания и вдвойне не были такими суровыми, а мучительных и кровавых у эльфов не было вовсе, но я всё равно беспокоился за него.
Он появился через несколько дней, похудевший и как будто ещё повзрослевший, но весёлый. Отпустил пастись Утреннего Луча, присел к костру и спросил:
- Братишка, ты можешь на некоторое время поручить кому-нибудь своих овец? Король отпустил меня на несколько дней, и мы с тобой можем съездить к морю!
К морю! Я даже подскочил на месте от радости. Мне захотелось облапить его с восторженным воплем, но я удержался: во-первых, подобные проявления чувств у нас не очень-то были приняты, а во-вторых, как ещё посмотрит на такое ребячество новоиспечённый королевский оруженосец? Который, судя по всему, достойно прошёл через все подобающие испытания.
Однако Лаэг не стал чиниться и сам с радостным смехом (и довольно чувствительно) вляпал мне ладонью по плечу. Ловко увернулся от встречного удара в живот, подставил подножку, но и сам не удержался на ногах (кое-чему я всё-таки от него научился), и мы покатились по траве, награждая друг друга тумаками и хохоча во всё горло. Но он всё-таки меня скрутил и, заломив руку за спину, сунул носом в гущу цветущего вереска.
- Сдавайся, несчастный!
- Ни жа што! - промычал я. Поскольку, чтобы не смеяться, мне пришлось закусить зубами пахнущие медвяной горечью стебельки. Мой друг громко фыркнул, не выдержав, и в тот же миг я, изогнувшись, крепко врезал ему пяткой между лопаток. Лаэг охнул и на мгновение ослабил хватку, и я тут же вывернулся приёмом, которому он меня учил. Немедленно перекатился в сторону, изготовившись к обороне, однако Лаэг и не думал нападать. Он весело хохотал, сидя на траве...
А что касается овец, то что может быть проще? Во-первых, большая часть стада принадлежит кузнецу Коналу, который ещё ни разу не отказывал мне, когда нужно было куда-нибудь отлучиться. А во-вторых, у самого Конала уже подросли старшие сыновья Динни и Мики, которым несколько дней с овцами в горах покажутся захватывающей игрой. Динни, правда, в ноябре стукнет только семь, но Мики уже пошёл десятый, и парень он не промах. А с братьями можно оставить Грайне, которая присмотрит за мальчишками не хуже, чем за несмышлёными ягнятами: не даст свалиться в пропасть или утонуть, купаясь в озере. Кузнецовы дети любили Гвена, но относились к нему с почтением, не допускали панибратства, а на Грайне висли, пытаясь покататься верхом, запрягая в самодельную повозку или заплетая в косички густую длинную шерсть. Добрая сука сносила всё терпеливо и лишь беззлобно ворчала, обнажая белые зубы, когда кто-то из малышей ловил руками чёрный собачий нос или привязывал к хвосту погремушку из высушенного рыбьего пузыря с горошинами внутри.
- А куда мы поедем? В Лунную гавань? - От Лаэга я был немало наслышан об эльфийских кораблях и спрятанном в скалах глубоком колодце, который эльфы называли "Окно Миров". Откуда, если захотеть, можно увидеть всё, что происходит на свете. Но Лаэг покачал головой.
- Нет. Ты не обижайся, братишка, но в Лунную гавань людям вход закрыт. Если, конечно, просто так, не ради какого-то серьёзного дела... - и, чтобы перевести разговор на другую тему, поспешно добавил:
- Мы поедем туда, где наш король и Эдвин Юный сражались с северными пиратами. Здесь недалеко, если по прямой, через перевал у Двух Братьев. А потом, если хочешь, можно рвануть дальше на север. Там есть такие места...
Я хотел. Не говоря уже о том, что я давно мечтал увидеть море, мне хотелось ещё раз оказаться на берегу чистого озера в седловине между вершинами Двух Братьев. Самому добраться туда мне с тех пор так и не довелось: весна в этом году выдалась дождливой и травы в окрестностях хватало, так что гонять овец далеко не было надобности. Шататься же по свету просто так, без видимого повода, у нас в долине считалось занятием, достойным либо бродяг без роду-племени, либо людей совсем уж легкомысленных, не знающих, как убить время. А путешествие с Лаэгом - совсем другое дело.
- Завтра к вечеру и тронемся, - решил мой побратим. - Дорога недальняя, Утренний Луч и за полдня домчит, но чего откладывать? Заночуем в горах, под звёздами, а утром, по холодку, и до побережья рукой подать. Ты не против?
Конечно же, против я ничего не имел. Кузнец лишь одобрительно кивнул, услышав, что друг, с которым я познакомился на ярмарке в городке (Лаэга они знали именно в этом качестве), позвал меня погостить у его дяди, живущего на побережье. Динни и Мики, узнав, что им предстоит провести несколько дней в горах и ночевать одним у костра, дружно завопили от восторга и бросились тормошить Грайне (к общему веселью тут же присоединился ещё один приятель мальчишек, чёрный с рыжими подпалинами молодой пёс Колли, сын Гвена и Грайне, родившийся осенью и живший теперь у кузнеца: его братья, разумеется, тоже собирались взять с собой). Меган, жена Конала, тут же собрала мне в дорогу узелок со свежевыпеченными лепёшками, сыром и куском копчёной бараньей грудинки, и задолго до заката солнца мы с Гвеном уже ждали Лаэга на берегу ручья недалеко от развалин замка.
Мы двинулись в путь налегке, сложив все пожитки в один заплечный мешок. К чему обременять себя лишним грузом? Немного съестных припасов (Лаэг сказал, что на берегу можно будет ловить рыбу и собирать съедобных моллюсков), помятый котелок, кремень с кресалом в непромокаемом кожаном мешочке. Эльфийские плащи, одинаковые у обоих, послужат и постелью, и защитой от непогоды: июльские ночи тёплые. У Лаэга был лук, которым он владел мастерски, и у меня тоже - старый, можжевеловый, доставшийся от отца, - но мы решили их не брать: охотиться никто из нас не любил, а в случае крайней нужды можно обойтись и метательными ножами (знали бы мы тогда, как скоро придётся пожалеть об оставленном оружии!..). Один нож Лаэг носил пристёгнутым к бедру, другой - в потайных ножнах в рукаве, а на поясе у него висел неизменный кинжал, выкованный эльфами из истинного серебра; я взял с собой тяжёлый охотничий нож, тоже ещё отцовский.
Итак, предвечерней порой ясного июльского дня мы отправились в путешествие на запад, к морскому побережью. Утренний Луч шёл неторопливой, нетряской рысью, чтобы не утомить Гвена, бежавшего сбоку, и ласковый ветер летел навстречу, трепал по-приятельски волосы, обвевая лицо запахами вереска и дорожной пыли. Для меня эти запахи были привычны, но что-то тревожно и радостно запело в груди, перекрывая стрёкот кузнечиков, как мелодия песни вплетается в монотонный аккомпанемент волынки, и мне тоже захотелось петь - от полноты счастья и неизъяснимого чувства свободы, что распахнулась передо мной, как небо, неоглядный горизонт, уже охваченный золотым закатным сиянием. В первый раз я покидал родную долину не в поисках нового пастбища для овец, не ради поездки на ярмарку и даже не так, как в прошлом году, когда люди короля увезли Гвена, и мне пришлось отправиться выручать его в столицу, - а просто так, как пускались в путь герои сказаний: посмотреть мир и себя показать. Мне казалось, что уже сегодня, вот сейчас, за следующим поворотом дороги нас ждут весёлые приключения. Ну пусть немного страшные, но чтобы потом всё кончилось хорошо... Лаэг учил меня драться на деревянных мечах, и в мечтах я нередко воображал нас двумя братьями-рыцарями, побеждающими жадного дракона или спасающими страну от нашествия врагов с моря.
На самом деле рыцарем мне, конечно, не бывать. Куда уж, с суконным-то рылом... Да и, по правде говоря, не очень хочется: больно уж рыцари, друзья нашего лэрда, приезжающие к нему на охоту, и те, которых я повидал в городе, не похожи на тех, из сказок. Разве что Лаэг, когда станет рыцарем, возьмёт меня в оруженосцы - это можно, если из простых, - а потом меня посвятят в рыцари за какой-нибудь подвиг... Но Лаэг служит королю эльфов, а я - человек... Ну и пусть. Мне было хорошо ехать верхом вместе со своим другом, подставлять лицо тёплым потокам ветра, вдыхая запахи лета и дороги - самые дикие и вольные запахи на свете. Уже остывающее, ласковое солнце золотистым шаром висело впереди, заливая горизонт мягким лучезарным сиянием. Мне стало весело, и я крикнул названому брату:
- Мы едем прямо за солнцем!
- Догоним? - Лаэг обернулся, смешливо блеснув глазами. Я посмотрел на Гвена. Пёс неутомимо трусил чуть впереди, но иногда ему становилось скучно бежать просто так, и он то начинал носиться вокруг нас кругами, то отбегал в сторону, пугая кроликов и фыркая от попадающей в нос цветочной пыльцы.
- Догоним, - отозвался я.
- Тогда держись, - весело сказал Лаэг. Выпрямился, толкнул пятками Утреннего Луча и звонко крикнул ему что-то на своём языке. Эльфийский конь стремительно прянул вперёд, и я не свалился только потому, что Лаэг сказал "держись". Ветер свистел в ушах, и очертания трав и камней сливались в единую летящую мимо полосу.
Глава 3. НОЧНОЙ РАЗГОВОР.
Солнца мы, конечно же, не догнали: опускаясь всё ниже и ниже, оно на каком-то повороте дороги плавно скользнуло за одну из выросших впереди вершин Двух Братьев. Сразу пала прохлада, от скал потянуло холодком.
Дорога через перевал проходила в стороне, оставляя справа обе вершины и седловину с озером. Я робко тронул Лаэга за плечо:
- Ты не знаешь, с той стороны есть спуск с седловины? Ну... чтобы лошадь могла пройти?
- Есть, - Лаэг с готовностью кивнул. - Хочешь подняться?
- А... можно? - меня почему-то охватило необъяснимое волнение, как тогда, два года назад весной, когда Лаэг рассказал мне о клятве двух королей.
- Отчего же нельзя? - улыбнулся мой друг. Присвистнул и легонько толкнул пяткой Утреннего Луча, поворачивая его на тропу, ведущую к седловине.
Эльфийский конь легко взнял вверх по склону, и вскоре перед нами открылась знакомая котловина с озером, прозрачно голубеющим на дне каменной чаши. С одного края возвышались отвесные утёсы, с другого под воду полого уходили гранитные плиты, кое-где покрытые островками мха, травы и тесными куртинками горных, жмущихся друг к другу колокольчиков. Здесь мы сидели, болтая ногами в холодной воде, и отсюда же потом падали в озеро тяжёлые капли крови, смешиваясь на наших руках... "Выходит, мы побратались и с озером", - лукаво поблёскивая глазами, заметил тогда Лаэг. Его иногда не поймёшь, шутит он или говорит серьёзно. А дальше... дальше, за вершинами ближайших гор, где-то на самой грани видимости, в лучах закатного солнца теплилось, мерцало, переливалось какое-то золотое сияние, искристая дымка, поглотившая собой окоём. Я уже был здесь однажды, но дыхание перехватило от переполнившего душу восхищения. Лаэг обернулся ко мне, с сияющими глазами указывая на светлую дымку вдали:
- Море!..
* * *
На ночлег мы расположились чуть ниже седловины с другой стороны, где через край каменной чаши небольшим водопадом переливался ручей, в тени корявого приземистого дуба с шаром омелы в ветвях. Под дубом валялось довольно много сухих веток, немало валежника сыскалось и в зарослях можжевельника поблизости, и вскоре костёр весело запылал в густеющих сумерках. Лаэг повесил над огнём котелок с водой из ручья, бросил туда пару горстей брусники, только-только закрасневшейся на солнечных склонах, добавил несколько веточек вереска, шалфея и ещё каких-то трав: как всякий эльф, он знал толк в подобных вещах. Отвар получился отменный, а когда мой друг отправил в котёл ещё и изрядный ком прошлогоднего затвердевшего мёда, аромат от него достиг, казалось, обеих вершин Двух Братьев. Мы разогрели на костре грудинку и съели её со свежими овсяными лепёшками, запивая медовым напитком из котелка. Сытый Гвен уютно вытянулся между узловатых дубовых корней и задремал, вздрагивая лапами во сне. Нам спать пока не хотелось, и мы, расстелив свои плащи по обе стороны от костра, улеглись на них, закинув руки за голову и глядя на звёзды.
- А почему смертный человек не может увидеть Лунную гавань? - спросил я, вспомнив вчерашний разговор. Спросил как можно более беззаботным тоном, чтобы Лаэг не подумал, что я обиделся. Потому что, честно говоря, это было так. Немножко. Не на Лаэга, а вообще. Потому что втайне я мечтал увидеть когда-нибудь эльфийские корабли, уплывающие на Запад, к неведомым берегам. - А если на лодке... вдоль берега или по скалам... кто-нибудь случайно бы забрёл? Какие-нибудь рыбаки или местные жители... Или там стража везде?
- Нет, стражи там нет, - помолчав, ответил Лаэг. - То есть, она есть, конечно, но дело не в этом. Просто... ты не найдёшь этого места, как будто его и нет. Если на лодке, то увидишь просто море и скалы - и ничего больше, никаких кораблей, причалов, дворца... Это ведь место... как тебе сказать?.. оно не совсем в этом мире. Кстати, если бы ты и в Зачарованные скалы тогда пришёл просто так, из любопытства, то вряд ли что-то бы увидел. Но туда человеку попасть легче. Собственно, Зачарованные скалы - просто убежище... укрытие. А Лунная гавань - это переход. Врата в другой мир. Там и были-то за всё время только два человека. Король Эдвин Юный и ещё... моя мама...
На этих словах Лаэг слегка запнулся, словно воспоминание о матери причинило ему боль. Но продолжал спокойно:
- Но ты-то как раз можешь прийти в Гавань один раз... если я уйду за Море... если захочешь проводить меня. Мы ведь братья, - он улыбнулся, чтобы смягчить невольную грустинку. - Но это, наверное, будет ещё не скоро. Ты ещё успеешь вырасти... а может, даже состариться.
Я вдруг почувствовал странную грусть. Даже заныло что-то в самой середине груди, как бывало иногда, когда я начинал думать о чём-то совсем уж отдалённом и непонятном. Например, о своей собственной смерти. Или о тех древних-древних временах и народцах, о которых на пиру у короля эльфов пел менестрель Ойсин. Куда должен уйти Лаэг? Зачем? Почему эльфы не могут и дальше жить здесь рядом с людьми, как это было в давние времена? В каком мире находятся заветные Острова? Лаэг когда-то говорил, что если людской корабль будет идти и идти далеко на Запад, он не найдёт там ничего, кроме бескрайнего океана или, может быть, далёких неведомых земель, населённых другими людьми и диковинными животными. Редкие из мореплавателей-людей сумели достичь Островов или хотя бы увидеть их издали; но все эти путешественники были людьми не простыми, как святой Брандан, о котором я слышал от священника, и направлял их, если верить его рассказам, Божий промысел, а может быть, и другие неведомые и могущественные силы.
- Зачем нужно уходить в Гавань, Лаэг?
В темноте я не мог видеть его лица, но почему-то знал, что он улыбается немножко грустной и таинственной улыбкой, как всегда, когда я спрашивал о чём-то, чего он при всём желании не мог бы мне объяснить. Чуть виновато произнёс:
- Ну... Я же говорил когда-то... Мир меняется, братишка. И эльфам в нём не остаётся места. Таких мест, как Зачарованные скалы, теперь всего-то меньше десятка... А раньше - в каждом холме...
- Но почему? Разве вас кто-то гонит? Ведь ваш король с королём Эдвином теперь в дружбе, - возразил я, хотя чувствовал, что Лаэг говорит совсем не об этом. - А даже если бы и по-другому... Жили же раньше...
- Так то - раньше, - помолчав, ответил он. - Дело не в том, что нас кто-то гонит отсюда. Мир уже не тот, что прежде, да и эльфы меняются, хотя не все хотят в этом признаться... Я не могу сказать точно, я же не жил раньше... Просто... отец говорит, волшебство в мире теряет свою силу. И те, кто хотят сохранить его любой ценой, попадают во власть других, тёмных сил... Говорят, такие эльфы живут где-то на севере, в холмах... кое-кого из них и эльфами-то уже нельзя назвать. Некоторые докатились до того, что вступают в союз с ожившими мертвецами, мёртвыми богами и слугами Владыки Пустоты... даже приносят им жертвы...2 - Лаэг передёрнул плечами, и я невольно поёжился. Кто такой Владыка Пустоты и как называют его люди, я примерно догадывался, но предпочитал об этом не задумываться. Особенно ночью, среди пустынных гор. А тем более - об оживших мертвецах...
- ...Но таких не очень много, - продолжал мой друг. Лицо его оставалось в тени, но голос звучал спокойно и чётко. - Я, во всяком случае, с ними не встречался. Большинство эльфов всё же предпочитают уходить за Море. Над Островами время пока не властно... хотя говорят, что, когда настанет конец времён, изменятся и они... только я не знаю, как. Чтобы остаться в этом мире, надо стать человеком, братишка. Когда-нибудь этот выбор - уйти на Запад, принять людской удел или предаться злу, пытаясь удержать власть, - предстоит сделать каждому из нас. У каждого этот срок свой, но когда-нибудь настанет время, когда выбирать придётся всем... И быть может, срок этот наступит очень и очень скоро... - Лаэг перевернулся на бок, опершись на локоть, и подбросил хвороста в костёр. Он молчал, задумчиво глядя в огонь, и мне теперь было видно, какое у него грустное лицо. Поймал мой взгляд и улыбнулся одними губами: глаза, казавшиеся совсем тёмными в свете костра, остались печальны.
- Значит... ты должен уйти, - неловко произнёс я. И сам не понял, что это было больше: вопрос или утверждение. Он опустил глаза и долго молчал, тонким прутиком чертя в золе замысловатые узоры. Вынул его из костра, наблюдая, как занявшийся на конце огонёк взбегает вверх, обращая сухой прут в ломкие пепельно-алые столбики - сперва пламенеющие, а потом рассыпающиеся в прах. Обжёг кончики пальцев, подул на них и посмотрел на меня, на этот раз с любопытством.
- Почему ты так думаешь?
- Ну как же... Ты же сам сказал. Чтобы остаться, нужно стать человеком. Или связаться со всякой нечистью. Ты же не... Я имею в виду, ты же не собираешься...
- Конечно, нет, - Лаэг покачал головой. - Об этом и речи не идёт.
- Но ты же тогда состаришься и умрёшь! Ты этого хочешь?
- Нет, - он помолчал. - Умирать мне, конечно же, не хочется. Я не знаю, как объяснить, братишка, только... мне жаль уходить отсюда навсегда. Может быть, людская кровь тому виной, а может, я просто вообще ещё жил очень мало. Мне нравятся люди, и я хотел бы узнать их лучше... Может быть, я стану мореходом, как отец, но когда уйдёт последний корабль, уйдут последние эльфы, путь в этот мир тоже закроется. А остаться здесь навеки после того, как увидишь благословенные берега... говорят, это никому не под силу... Смотри, какая луна! - Лаэг вдруг сел и указал на встающее над горизонтом огромное огненно-алое полушарие - в несколько раз больше, чем обычная луна. По далёкой водяной глади кровавой струйкой прорезалась багряная дорожка. Зрелище было красивым, но сейчас мне почему-то стало не по себе.
- Как кровь... - я поёжился. - Говорят, это к несчастью...
- Ерунда, - беспечно отозвался мой друг. - Просто сегодня первый день полнолуния. Сейчас она поднимется, и всё будет как обычно...
Багровое светило росло, поднимаясь над морем, точно гигантский гриб-дождевик, и, наконец, отделившись краем от горизонта, превратилось в правильный шар, который, на глазах уменьшаясь в размерах и бледнея, медленно восходил всё выше по небосклону. Заворожённые этим зрелищем, мы молча наблюдали, и я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем высоко в небе перед нами повисла самая обычная полная луна, ярким серебристым сиянием заливающая склон и вершины ближайших гор. Мир сразу преобразился, обратившись в царство сверкающих бликов и чёрных теней. Резкие очертания скал, седой в лунном свете вереск, покрытый мелкими капельками росы, ползущие по склону белесые пряди тумана, в которых луна зажгла колдовское призрачное свечение, - всё казалось частью таинственной и волнующей сказки, чуть жутковатой, но обязательно с хорошим концом. Стало так светло, что можно было разглядеть букашку, ползущую по стебельку травы. Это был уже привычный мир - мир лунной ночи в горах, - хорошо знакомый и всё же не совсем обыкновенный.
- Здорово! - облегчённо выдохнул я. Лаэг усмехнулся.
- А ты говоришь... Смотри, у нас костёр погас. Под утро будет холодно... - он вскочил и, подпрыгнув, повис на сухой ветке дуба. Раскачал её, обломил и, ломая об колено, начал подбрасывать в костёр. Припорошенные пеплом угли раскалённо светились в кострище. Лаэг кинул на них последний, самый толстый сук и бесстрашно полез в ярко освещённые луной колючие заросли можжевельника; оттуда раздался треск ломаемого сушняка. Я нехотя сбросил с себя плащ и поплёлся помогать.
Наконец наш костёр запылал так, что на нём можно было зажарить целого барана. Сразу стало жарко, сонный Гвен недовольно заворчал и отодвинулся дальше от огня. Пламя весело гудело, плясало, опадало и вновь взлетало вверх, взмётывая снопы искр к звёздному небу, и тревожное настроение, вызванное недавним разговором, улетучилось.
- Давай спать, - зевая, сказал Лаэг. - Завтра неплохо бы выехать пораньше, чтобы не по жаре...
Он завернулся в плащ и вскоре ровно задышал, но, уже проваливаясь в сон, я, как мне показалось, различил боковым зрением блеск его открытых глаз, устремлённых в небо, где, бледнея между звёзд, уже занимался ранний рассвет...
Глава 4. НА МОРСКОМ БЕРЕГУ.
Меня разбудили птицы в ветвях дерева. Солнце пока не поднялось над горизонтом, но, ещё не открыв глаза, я уже знал: утро будет ясным и сверкающим.
Гвен, уютно свернувшийся у меня под боком, завозился и поднялся, потягиваясь и шумно отряхиваясь. Утренний Луч пасся поблизости, и серебристая его грива, словно усыпанная мелкими капельками росы, казалась прядью ночного тумана.
Лаэг оживлял костёр, раздувая тлеющие угли и подкладывая мелкие щепочки и сухие травинки. Волосы его были густо припорошены пеплом. Почувствовав мой взгляд, он поднял голову, улыбнулся и сказал:
- Привет!
- Ты как будто седой, - заметил я смеясь. Лаэг помотал головой, отряхнул ладонью волосы надо лбом. И тоже засмеялся.
- Поседеешь тут. Вон какая роса, - Набрав побольше воздуха, он снова дунул на угли, и робкий огонёк, народившись в глубине шалашика из отсыревших щепок, наконец несмело лизнул одну ветку, другую, и вскоре весело затрещал, поедая влажные дрова. Я выбрался из-под плаща и, не обуваясь, пошёл вверх по течению ручья, срывая по пути созревающие ягоды брусники. От босых ног, оставляющих тёмную дорожку в белёсой от росы траве, по всему телу разбежался озноб, но сон слетел мгновенно. Бр-р-р! Я бегом добрался до водопада, стащил, поёживаясь, рубашку, и сунул голову и спину под холодные струи...
Когда я, продрогший и освежённый, вернулся к костру, волоча прихваченную по пути сухую корягу, солнце, уже поднявшись над седловиной, разогнало остатки ночного тумана, и мир засиял всеми красками торжествующего утра. Над огнём подогревался котелок с остатками вчерашнего медового напитка, а Лаэг скакал по поляне, размахивая, как мечом, подобранной под деревом корявой дубинкой. Выхватил из ножен кинжал и принялся одновременно вращать им и палкой, перебрасывая из руки в руку. Я бросил корягу в костёр и тоже попрыгал, согреваясь. Сел у огня, кутаясь в плащ, сунув окоченевшие ступни едва ли не в самое пекло. Гвен, лёжа под деревом, с хрустом разгрызал мягкие косточки от вчерашней грудинки. Лаэг разломил пополам большую лепёшку, натянув рукав на ладонь, снял с огня котелок. Душистое сладкое варево разлилось внутри блаженным теплом, веселя согревшееся тело, побуждая его к действию. Мы залили костёр и тщательно заложили кострище камнями и вырезанными накануне кусками дёрна: когда поднимется примятая трава, и не скажешь, что здесь кто-то был, - и попрощались с этим местом.
От седловины тропа повела под уклон, и скоро мы оказались на дороге, с которой свернули накануне, только уже по другую сторону от перевала. Дорога шла долиной, по которой, весело подпрыгивая на камнях, бежала небольшая речка. Берега её густо заросли колючими кустами облепихи. Горы расступались перед нами, как танцоры на праздничном шествии, и где-то на горизонте всё росла, ширилась полоса дымчато-лазурного сияния, сливающегося там, в необозримой дали, с небом. Солнце поднималось всё выше и выше, и водопад смеющихся бликов искрился на поверхности, высился впереди, пока за очередным поворотом дороги перед нами не распахнулся вдруг ослепительный простор, стена живого сверкания и синевы, что вставала за краем пологой равнины, заканчивающейся крутым обрывом. Кое-где скалы вздымались на головокружительную высоту, кое-где, понижаясь, образовывали ложбины, утопавшие в колючих зарослях.
Мы спустились вдоль неглубокого распадка, сплошь заросшего кустами облепихи. Сквозь узкие серебристые листья блестела струйка воды: там из-под камня пробивался родничок, сбегал вниз и терялся в густых зарослях. Найдя место, где можно было спуститься к воде, не ободравшись о колючки, мы напились, наполнили фляжки и отпустили пастись Утреннего Луча, а сами двинулись дальше. Не доходя до края обрыва, распадок заканчивался узкой трещиной, наполовину заваленной камнями. Под камнем темнела проточенная весенними водами и ливнями промоина, куда легко мог протиснуться человек. Гвен первый соскочил в провал и исчез там; до нас доносился только шорох мелких пересыпающихся камушков. За ним проворно спрыгнул Лаэг, нырнул под камень, и вскоре до меня долетел его приглушённый голос:
- Давай сюда, братишка! Не бойся, тут светло...
Я осторожно сполз в провал, сразу же почуяв под ногами круто уходящую вниз осыпь из камней, перемешанных с глиной. Мой названый брат сидел на камне внизу, посреди довольно просторной пещеры, освещённой слабым светом, поступавшим сквозь трещину вдоль потолка. Дальше проход сужался и вёл ещё ниже; в конце явственно брезжил свет. Лаэг, улыбаясь, обвёл пространство вокруг себя широким жестом хозяина:
- Я нашёл это место, когда мы путешествовали с отцом. Тут можно даже заночевать, но лучше наверху, под звёздами... Дождя не будет, я чувствую... В слабый дождь здесь хорошо, а в сильный - даже опасно, ручей разливается...
- Роскошная берлога, - восхищённо заметил я, когда глаза немного привыкли к полумраку. - А где Гвен?
Мой побратим махнул рукой в сторону узкого лаза, откуда тут же долетел призывный лай, а через мгновение показалась морда Гвена, которому явно наскучило ждать, пока мы последуем за ним.
- Дальше придётся немного поползать, - беззаботно сказал Лаэг. - Ход очень узкий, особенно у выхода. Отец, например, не смог пролезть, застрял в самом конце...
Я помнил Брана, отца Лаэга: стройный, подтянутый, гибкий, он был, конечно, шире в плечах своего сына, но... Мне доводилось лазать по подземельям: в раннем детстве старшие мальчишки брали меня с собой в подвалы разрушенного замка над озером, и потом я облазил несколько пещер, которых немало было в окрестностях (некоторые - вместе с Лаэгом).