Аннотация: Планируется романчик о жизни молодых военных учёных в последние советские годы, а также о конце одного "ящика".
ГАЗОГЕНЕРАТОР
(роман о жизни молодых военных учёных в последние советские годы)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ВВОДНАЯ
--
Вместо предисловия (Глава 1)
На гражданке газогенераторов много - одни из сопревшего дерьма метан могут получать, другие из угля угарный газ, да что далеко ходить - простая бочка с карбидом, дающая ацетилен для сварки, тоже газогенератор. Все они штуки мирные и в технике полезные. Однако в советской Военной Токсикологии назначение и народно-хозяйственная польза газогенераторов были весьма специфическими.
Газогенераторами назывались подвесные устройства на сверхзвуковых самолетах или ракетных боеголовкаx для синтеза и распыления химического оружия, например бинарных и тринарных газов. Ну не всегда только этих газов - пэ-гэ-гэшки (ПГГ) разные были. Допустим моделированные биотоксины с них же распылялись. Моделированный токсин это чуть-чуть измененный естественный токсин. За модель брали формулку какой-нибудь природной гадости и на её основе создавали что-нибудь новенькое - изменяли, чтоб покрепче было, для усиления "отравных" и боевых свойств: ботулотоксин - 21 миллион жизней на грамм, батрахотоксин - 19 млн, рицин - 1500 (совсем слабый), стафилотоксин - 59 млн (самый сильный), стрептотокс - 2 млн, тетродотокс - 16 млн и т.д. и т.п. Из тех же машинок можно было распылять кристаллическое ЛСД (ДЛК-25 по-русски), или Би-Зед (ПСТ-40, как его советский аналог назывался). Эти травили не насмерть - до психоза, но от этого были не менее эффективны. Чтоб каким-нибудь древним зарином полк уничтожить, то надо потравить процентов шестьдесят бойцов. А психотропами можно и тремя процентами управиться - когда в тылу измена, и ближний твой тебя в упор расстреливает с диким воем и ненавидящими глазами, то воевать с противником становится трудно. Приходится воевать со други своя.
Так что, как ни крути, а газогенератор, какую бы химию не распылял, являл собой весьма эффективное средство доставки и по праву считался неотъемлимой частью химоружия, как оружия массового поражения номер два. То есть после ядерного фугаса скромный газогенератор был наиболее грозной убивалкой, способной косить жизни миллионами. Номером три за ним шел эр-бэ-а (РБА) - распылитель биологических аэрозолей, чем-то похожая на ПГГ штука для применения биологического оружия - кристаллических вирусов, сухих бактериальных спор, а то и самого микробного концентрата. А вот на контейнеры с насекомыми-носителями или диверсантов отравителей-заражателей всегда смотрели, как на дополнительную экзотику. Хотя тоже весьма эффективную в перспективе. В конце XX-го века в реальных военных планах и документах эти методы на ведущих позициях тотальных конфликтов отнюдь не фигурировали. Им место было предпоследнее, где-то перед вилами крестьянской войны 1812-го года.
Конечно, распылить грамм стафилотоксина на 59 миллионов мирных, или каких других, жителей была несбыточная мечта военного токсиколога. В организм попадали тысячемиллионные части излитых в атмосферу ядов. Ну эту проблему тоже решили весьма просто - количеством. При массивном применении всей этой дряни по площадям (не по городским площадям, а по площадям в тысячи квадратных километров на карте) создавались необходимые концентрации, гарантировавшие стопроцентное отравление, или как это культурно называлось - боевое поражение всех людей, ну и всяких там птичек-зверушек до кучи. Поэтому в реальности получалась мертвая зона, сквозь которую с громадными потерями могла продраться только сама армия, затянутая в защитные костюмы и противогазы. Но в таком случае имелись свои сюрпризы - химсмесь легировалась специальными веществами-пенетрантами, способными растворить химагент в себе, а затем самим раствориться в резине. Например мирный, используемый в медицине ДМСО (диметилсульфоксид) при смеси с ФОВ (фосфоротравляющими веществами, типа VX или даже примитивных зомана-табуна) за минуты проводил их к коже лица прямо через резину противогаза. А колеса автомобилей? Положи на такое колесико ладошку, и будешь трупом минут через десять-пятнадцать! Хотя с бактериальным и иным химоружием белковой природы такие фокусы было делать сложнее - молекула слишком большая, через резину не пролазит.
Это сейчас Россия всякие там договора о хим-токс-бак-био запретах соблюдает. Толи у власти моралисты, толи денег нет. СССР на договора в этой области ложил с прибором, хотя подписывал их с похотливой улыбкой по первому предъявлению. Логика была простая - пусть им, врагам, с их сенатскими комиссиями по контролю за военным бюджетом трудно будет. В Стране Советов с этим было куда проще - дал подписку о неразглашении, а дальше уже твой личный выбор как жить - за колючей проволокой в виде учёного на спецпайкЕ, или за той же проволокой в виде зека на зоновской пАйке. Конечно нормальные люди выбирали спецпаёк со спецсанаториями. Были и дураки, но с ними система быстро разбиралась. Росли и множились на Руси филиалы всяких там биоцентров да пущиных-на-оке, номерных ленинсков да свердловсков, загорсков да арзамасов, ангарсков с приозерсками да островами возрождения.
Подобно тому, как Новая Земля из ведомства романтичных географов-полярников перешла в ведомство ядерных физиков-полковников, Чёрные Земли и близлежащая Голодная Степь совершили очень похожую трансформацию. Если раньше они были известны больше как кладбище сайгаков в казахских преданиях, то в период развитого социалистического застоя они стали вполне передовой в технологическом плане кузницей диссертаций по спецтемам в области химии и военной науки, молекулярной и генной инженерии, а также микробиологии и биотехнологии, вирусологии, эпидемиологии и прочая, прочая, прочая смежныя специальность. Помню, в начале 1990-х все американские журналы облетели фотографии - доктора химических, медико-биологических, просто биологических или просто медицинских наук работают чернорабочими в Казахстане по разрушению собственных лабораторий. Махают кувалдами в смысле. Сейчас уже Конгресс за эти дела денег платит мало - что надо ещё при Боре Ельцине порушили. Ныне в Голодной Степи и на Чёрных Землях одни фундаменты остались - всё оборудование по производству самых сильных токсагентов давно уже в виде металлолома переплавлено и народу продано в виде всяких Вольксвагенов да Хонд. Да и сами фундаменты основательно тротилом подпорчены. Мертва система, в том виде, каком мы, старики, её помним. Конечно, кое-что кое-где до сего дня осталось, но масштабы явно не те - как детская модель самолета и сам самолет. Ну вот, собственно, и конец нашей научо-популярной лекции из области военной токсикологии и иного неконвенционного оружия массового поражения, что было в закромах у СССР. Можно приступать собственно к историям.
--
Чёрные Земли (Глава 2)
А они совсем не чёрные. Они - белые! Белые от соли, выступившей на засохшей глине. А сама глина к концу апреля растрескивалась на неровные плиты, размером со здоровую суповую тарелку, а кое-где и около полуметра. В трещину между ними запросто входит ладонь до запястья. Куда не глянь - мёртвый солончак до горизонта, где ничто, кроме вибрирующего миражного марева, не дает и намёка на движение. В полдень жара лезет к сорока пяти и навевает на странности - звон крови в ушах начинает казаться галлюцинаторным стрекотанием далёких цикад, как и иллюзорные ртутные "лужи" над небольшими ложбинками, где раскалённый сухой воздух глючит настоящей водой. Кое-где видны небольшие холмики высотой по колено, а то и ниже, но на некоторых растёт малюсенькая убогая солянка - смешное горько-кисло-солёное растеньице, похожее на гибрид кактуса с полынью. Местами соль слегка вымывается весенними и осенними скудными дождиками, но кроме солянки там всё равно ничего вырасти не может.
В трещинах же жизнь есть. Солдаты, устав от безделья, запросто вам покажут с десяток примитивных способов ловли громадных щетинистых фаланг, кажущихся существами не из мира сего. Чем живут эти желто-серые, как бы покрытые стекловатой, "инопланетяне" для меня осталось загадкой - в солёной глине жрать им определенно нечего. Фаланга, как и солянка, тоже походит на некий странный гибрид - смесь паука-тарнтула и скорпиона. Километров двести на юг или север (без разницы) казахи, или колбиты на древне-советском военном наречии, именно к результату таких бездумных половых связей и причисляли возникновение подобных arachnida. Скорпионьего хвоста нет, а клешни прижаты к головогруди, ноги в волосках, на которых у самок может сидеть многочисленное потомство. Что касается "прародителей" - то эти тоже водятся, правда не в изобилии. В изобилии на Чёрных Землях только военные из войск химзащиты водились.
Тарантулы - это громадные темно-серые мохнатые пауки. Эти соваются медленно, и ловить их одно удовольствие, однако ели укусят, то мало не покажется - при достаточной чувствительности к их яду будешь биться в судорогах, танцуя испанскую тарантеллу (откуда и название). Казахстанские скорпионы напротив, мелкие, но бегают быстро. Укус их далеко не смертелен, может как пяток обычных ос. Скорпионы - это любимая добыча солдат. Их ловят и заливают эпоксидкой - чуть полировки, и зрелище достойное музея, прям тебе доисторическое насекомое в янтаре, хороший сувенир на дембель.
Изредка встречаются каракурты - самая ядовитая паукообразная тварь. Тонконогий паучок с пятачок, весь чёрненький, на брюшке мелкие красные точки. Красивой концентрической паутины эта зверюга делать так и не научилась, как попало оплетет солянку здоровой редкой сеткой, напоминающей потерянную тонюсенькую леску, и всех делов - по видимому сказывается наследственная эволюционная бездарность с конца силурийского периода, когда предки aranei первыми вылезли из древнего океана на сушу. Ну сами посудите, что можно взять с членистоногого, установившего полнейший матриархат с каннибализмом? Как только мальчик каракуртик подходит к девочке каракуртихе, та радостно ему отдается, а потом его же и съедает - два плотских удовлетворения за раз. По-тюркски "кара курт" - "чёрная вдова", что весьма точно. На вид мирное насекомое, кушает одних малюсеньких мушек, а характер, не приведи Господь - ядовиты не по размеру, верблюды от их укуса обычно дохнут. Поэтому военный токсиколог каракурта уважает - нравится ему такой подход, любит он маленьких да удаленьких. Один капитан медицинской службы наводил порядок на вверенном ему складском помещении. Вооружившись баллончиком с дихлофосом, он двигал ящики и коробки, а при обнаружении паучков попрыскивал на них отравой. Так вот перед каждым пшиком он говорил им уважительное "извини, коллега". Во истину каракурт тотемное животное военной токсикологии.
Можно плюнуть на однообразие ландшафта, сесть на мотоцикл с коляской и бездумно погнать на север, ориентируясь исключительно на свою тень. Часа через полтора плавной тряски, как бы по окаменевшим морским волнам, но с хрустом солонца под колесами, вы вдруг вылетаете на настоящую мокрую глину. Первые секунды не можете понять, почему вас занесло, и почему белесый бетон-монолит неожиданно превратился в тонюсенькую корочку, скрывающую нечто стеклоподобно-склизлое, постепенно переходящее в настоящее илистое болото. Ну вот мы наконец и застряли - мотоцикл больше не заносит, он плотно сидит по ось колеса в только что казавшейся плотной, как взлетно-посадочная полоса, почве. Перед вами Лысый Лиман - здоровый, изрезанный, заиленный и залитый мутной, горькой рапой залив солёного Балхаша. Кое где от Лимана отходят небольшие мелкие рукава-протоки. Почему "протоки" я не знаю - все они слепо упираются в Чёрные Земли как некие флегмонозно-гангренозные аппендиксы. Хотя если протоки достаточно отделены от самого лимана мелкими бугорками наносной глины, то ветер не гонит в них солёную волну. А это значит, что там соль слегка разведена талым снегом (которого очень мало) или весенним дождём (которого ещё меньше). А это в свою очередь значит, что там есть жизнь! Там растёт знаменитый балхашский камыш. Только если на плавнях пресного Балхаша камыш достигает 3-4-х метров, то в протоках он достигает 2-3-х малюсеньких листков. Этакий бонсай-тросничок, размером с авторучку и хохолком с акварельную кисточку.
На Лимане бывает водоплавающая дичь, а весной и осенью, так её даже очень много. Гуси, утки, чайки и даже фламинго с пеликанами! Правда пеликаны редкие залетные гости - им на Лимане делать нечего, рыбы там нет, а вот фламинго до самого ноября торчат тут и там сюрреалистическим дополнением унылого пейзажа. Птица до ужаса имбицильная - часами топчется на одном месте, как новичок на бальном танце. Намутит ила, запустит свой уродско-согнутый крюк-клюв и чего-то там фильтрует с негромким щёлканьем. Гуси и лебеди поумнее - любят плавать с подветренной (или надвтренной?) стороны - ну, куда ветер дует, и кушают себе калорийную зеленую накипь из согнанных волной одноклеточных водорослей. Утки глупее - те задирают задницы кверху и жрут дно. А дне - "та це ж гимно, шо други птыци насралы", как сказал один мудрый прапорщик советских войск химзащиты. Чайки - те вообще клинические идиоты. Летают за жратвой или к нам на помойку (километров пятьдесят), или на большой Балхаш (тоже не близко). За каким им возвращаться на Лиман и носиться там целый день с заунывным кваканьем? Самые умные из чаек - мартыны. Они размером с хорошую курицу и одеты в светло-коричневое оперение. Эти жрут чужих птенцов. Мартына всякая другая тварь боится, а гнездятся они прямо на грязнючих глиняных холмиках посередине лимана. Птица ленива и гнезда не строит - кидает свои длинные яйца, похожие на коричнево-серый фарфор в крапушку, прямо на засохший ил.
Ещё есть мухи, живущие большими стаями у самой кромки воды, они взлетают мелкодисперсной кучей при малейшем движении. Твари многочисленные, но безобидные. Благодаря этим насекомым над водой постоянно носятся ласточки с открытыми ртами, пожирая с аппетитом всё, что туда влетело. Но где они гнездятся для меня осталось неразрешимой загадкой, вроде ласточки не водоплавающие, правда ведь? Да, ещё есть там комары - эти тоже дебилы, похлеще фламинго. Я не знаю, на каких дураков рассчитывают сии кровожадные насекомые - млекопитающие с вкусной тёплой кровью в этих местах появляются крайне редко, в основном вида homo sapiens подвида военнослужащих сверхсрочной службы.
А вот с иными зверями настоящая трагедия. Помню, в одну студёную зимнюю пору, когда снега нет, а мороз под сорок, зашло на Чёрные Земли стадо сайгаков из нормальной казахской степи. Врядли ветер их сбил с толку, скорее всего их вожак был проповедником из секты массовых самоубиств, ибо казалось, что они пришли к нам с единственной целью - коллективно умереть. Побродили сайги по промёрзшей солёной глине, да и околели все до одного. Низкокалорийная глина оказалась, не смогла компенсировать антелопьи потребности в пище. Потом до весны несколько гектаров степи напоминали мясохладобойню - среди кочек густо валялись кудлатые сайгчьи туши. Этот холодильник разведали вездесущие чайки и коршуны. Последние нажирались так, что не могли летать. Кроме суицидально настроенных парнокопытных, других теплокровных животных нет, если не считать десятка бродячих котов в Городке, да немногих собак и крыс, что живут на помойке. Ещё в домиках и казармах встречаются мыши и тараканы, да кое где под крышами живут воробьи и голуби. Но это так сказать, антропозависимые биоценозы, порожденные исключительно советской военной цивилизацией. Главным источником существования этих биологических сообществ является деятельность прапорщика-хозяйственника. От них, благодетелей, пополняется помойка отходами со столовой и мусором из домиков, в которых всегда имеется приличное содержание белков, жиров, и углеводов. А что ещё для счастливой жизни надо?
Но вот солнце садится за горизонт, рисуя флаг Японии в белесом от соленой пыли воздухе. Быстро смеркается, и гигантский термостат резко континентального климата переключается с жары на мороз. Апрельские плюс сорок за минуты падают ниже нуля, и вскоре можно отыскать иней на старых металлических бочках из-под солярки, разбросанных тут и там по степи. Вы уже забыли, что недавно снимали рубашку, вы торопливо одеваете ватник или кутаетесь в шинель. Круглым куском теста восходит громадная луна, и в её ртутно-люминисцентном свете становится отчетливо виден пар вашего дыхания. Вы опять ёжитесь и направляете свой взор на родную цитадель, из трубы которой также валит пар, отчетливо выделяясь на потемневшем горизонте кудлатой белой бородой гигантского Деда Мороза. Это горячее дыхание образуется после катализного пережога и выброса внутреннего воздуха - единственное, что разнообразит унылую пыльную серость пустынных сумерек. Наконец диссонансом к монотонному пейзажу и словно с пожеланиями доброй ночи, в холодной, но все же южной темноте, зажигает свои квадратные жёлтые огни Лобок.
--
Лобок (Глава 3)
Когда его строили, то назывался он ЛК-3 - прозванный третьим или главным ЛабКа, чтобы отличать от уже существующих ЛК-2 и ЛК-1. Ну какой нормальный человек будет так говорить? ЛабКа - это лабораторный корпус, а ЭлКа - это тоже лабораторный корпус. Корпус ЛК-2 когда-то тоже был главным лабораторным, но потом стал мал, и рядом построили другой, но старое название сохранилось - его по-прежнему называли Элкой. А новый ЛабКа быстро перекрестили в Лобок. К такой трансформации приложили руку выпускники Военно-Медицинской Академии, в Лобке их много водилось. В ВМА тоже было похожее здание - УЛК, или Учебно-Лабораторный Корпус, вместилище кафедр микробиологии, эпидемиологии и военной гигиены, которое также обзывалось Лобком. Вот из-за подобного тематического родства и перенеслась ностальгия по Ленинграду на Чёрные Земли. Старпёрам-полковникам такое понравилось, и они комплекс маленьких старых зданий ЛК-1, соединявшихся с громадиной ЛК-2, прозвали Элкин Лобок, видимо с ностальгией по молодости, когда были Берия и Сталин, плюс некие эллочки рядом с молодыми тогда лейтенантами, а также малюсенькие трёхэтажные лаборатории, вместо нынешних монстров. Эллочки давно развелись и убежали на Большую Землю, а те первые здания сохранились, но там сейчас какая-то подсобка, мастерские и виварии.
Итого в центре стоял Лобок, рядом Элка, соединенная с Лобком подземным переходом, а с фланга к ней примыкал Элкин Лобок - хаотичное нагромождение соединенных флигелями трёхэтажных строений, выдержанных в советском научно-индустриальном стиле позднего репрессанса, где конические шиферные крыши и белые колонны у главного входа запросто соседствуют с глухими стенами красного кирпича и навесными блестящими наружными трубами воздухоподачи для принуждённой вентиляции. Рядом с Элкиным Лобком стояла Ада или Адок, или официально АК - Административный Корпус - неприметное четырёхэтажное здание за забором со специальной проходной, напоминающее типичное заводоуправление какого-нибудь периферийного предприятия. Однако в табеле о рангах Ада была самой главной - там был штаб части, научный и особый отделы, строевой и секретный отдел, а также отдел кадров. Ещё там получку выдавали, финотдел там тоже был. Ну и тыловики в отделе мат-тех обеспечения там же сидели. Короче, когда за зарплатой - то этот казённый домик нам был милой цыганкой Адой, а когда к начальству, то сразу Адком становился.
Рядом с Адой стояло трёхэтажное старое длинное здание склада, где выдавали обмундирование и хранили всё необходимое для жизни Лобков и Элки, а за складом находилась маленькая двухэтажная Секретка - секретная библиотека со специальным и общим читальными залами. Непонятно кто обозвал спецзал залом - мы её называли "Изба", а большой зал "Читальней". "Изба" состояла из десятка малюсеньких комнаток, где можно было читать "два нуля", "совсек" и "госваж". "Читальня" тоже была оборудована определённым образом - её зал был забит нагромаждением клетушек, отделяющих каждый стол лёгкими перегородками от любопытных соседских глаз. Там читалось ДСП и "один ноль", а также секжурналы (сек-, а не секс!). Для непосвященных в сакральные тайны режима обеспечения секретности в СССР поясню - ДСП (для служебного пользования) это ерунда, доступная почти всем, а "совсек" и "госваж" (совершенно секретно, государственной важности) тоже ерунда, только считай никому не доступная. Рядом с Секреткой была Научка - похожее здание, но с одним нормальным читальным залом и абонентским отделом, словом самая обычная научная библиотека, аналог имеющимся в каждом солидном НИИ или ВУЗе.
Потом был белый длинный забор из слегка рифлённых бетонных плит, какими обычно огораживали воинские части в СССР. В заборе имелись два разрыва в виде зелёных ворот с красной звездой и будочками КПП (контрольно-пропускных пунктов). Эти места назывались "На Городок" и "На Землю". Если поехать прямо по асфальтовой дорожке из Лобка через "На Землю", то через час начнет появляться полынь, а потом упрётесь в шлагбаум, где вас остановят. Выйдет солдат, будет рассматривать ваши документы, что-то писать в свой журнал От шлагбаума в обе стороны уходит ряд колючей проволоки, впрочем весьма чахлой и кое-где порванной. На столбах тут и там висят таблички "Стой! Запретная зона". Но вот вас выпустили, вы лихо катите ещё минут пятнадцать по хорошему асфальту, как тот внезапно переходит в плохой. Всё, дальше армия не при чём - обычная казахская дорога на Алма-Ату. За неё мы не отвечаем, о выбоинах и колдобинах пожалуйста жалуйтесь в Миндорстрой Казахской ССР.
А если поехать через "На Городок", то хороший асфальт Вас приведет к ещё одному забору - к "Части", отдельному полку химзащиты и трём батальонам спецобеспечения. Там три КПП, похожих на наши, они называются "Первое", "Второе" и "На Поле". Через "Первое" едут к Лобку, через "Второе" в Городок, а через "На Поле" на поле. На лётное поле. Один из отдельных батальонов носит не чёрные погоны, а голубые, да и вместо круглых блямб химзащиты у них лётные эмблемки. Авиаторы они, и офицеры там под стать - много лётчиков, есть даже испытатели. Второй отдельный батальон весь "красный с капустой" - в смысле красные общевойсковые погоны с пехотными эмблемами "сижу в кустах и жду героя" - звезда в капусте. Офицеры там самые обычные - это батальон охраны. Полк и третий спецбат чёрные. Спецбатовцы носят скрещенные пушечки, артиллерийские эмблемки, хотя сами ракетчики. Ну а полк... Полк войск химзащиты. С виду обычный, однако случись чего, то по мобилизационному плану на его базе можно развернуть три линейных дивизии этих же войск. Сказка? А вот и нет - необходимое оборудование на длительной консервации рядом в капонирах зарыто, а экскаваторы в полуподземном гараже стоят. Ну и нам, конечно, этот полк здорово помогает науку делать и обороноспособность советского государства поддерживать.
Если поехать от Части через Второе КПП, то через пару километров вы попадёте в Городок. Вообще расстояния здесь не случайны - от Лобка до Части шесть километров, от Части до лётного поля пять кэмэ, от Части до Городка ещё четыре. Точнее два, если до знака "Городок", а там ещё два, если до моего домика - лётное поле в стороне получается, но от дома номер 36 до Лобка пёхом полных два часа длинными ногами по хорошей погоде - двенадцать километров не шутка. Но ногами здесь редко топают - зимой ждут автобуса, а летом ездят на мотоцикле или машине. Зарплаты хорошие, машин у офицеров и "сверчков" много. "Сверчки", это сверхсрочнослужащие, те кто изъявил желание остаться в армии после положенных дух лет. Все мы живем в домиках и по советским понятиям очень комфортно. Домики в Городке хороши - двухэтажные коттеджи, каждый этаж (три комнаты, кухня и санузел) даётся на семью, а если холост, то три комнаты на двоих. Заборов нет - кому придёт в голову пустую глину огораживать? Да и расстояния между домиками солидные - от ста до двухсот метров от угла до угла. Сделано такое не случайно и обусловлено исключительно "рассредоточением личного состава и семей на случай утечки или выброса". В смысле, чтоб пореже люди были, если гадость с неба закапает. В Городке есть детсад, школа, Дом Быта, Военторг и Спецгостиница. Ещё есть цветы. Они есть исключительно у того, кто женат - перед домиком кладутся разрезанные пополам шины от грузовиков, туда насыпается привезённая земля, и сажаются цветы. Потом надо ежедневно поливать, а это уже удел жён. В обычную землю их сажать бесполезно - всё убьёт соль.
Конечно же далекий Лобок был сердцем всего Городка. Мы все здесь жили ради него. Он походил на громадную бетонную коробку с множеством сравнительно небольших квадратных окон. Эти окна имели тройные алюминиевые рамы с толстенными стёклами и плотными резиновыми прокладками. Открывать окна было строжайше запрещено, да похоже, что они с момента строительства никогда не открывались. Я понятия не имею, откуда берется грязь и пыль между герметичными рамами, но она там берётся - окна выглядели несколько грязно, хотя изнутри в Лобке все сияло чистотой и стерильностью. Внутри Лобка были лаборатории. Разные лаборатории - патогистологические, иммунохимического анализа, химической масс-спектрофотометрии, гелиевой газхроматографии, анализа ультраследовых остатков, гельэлектрофереза и т.д. и т.п. Много лабораторий - пара десятков на этаж, а этажей - двенадцать вверх и семь вниз. Между первым и минус-первым стояла "переборочка" - громадная монолитная шестиметровая железобетонная плита, что должна была спасти Минуса при воздушном ядерном взрыве. Лифты сквозняком через неё не ходили, надо было делать пересадку с верхних на нижние, пройдясь через "переборочку" по закрученным ступенькам.
Вообще на Минуса было ходить проблема - туда требовался или спецдопуск с красным пропуском, или разовый пропуск, что оформлялся в строевом отделе штаба части, или тут же, в Лобке, в отделе временных пропусков. А ведь порой приходилось бегать на Минуса по три раза на дню - вот мы и матюкали три раза в день нашу Семёрку - 7-й "Секретный" Отдел, главной и единственной задачей которого было обеспечение режима секретности нашей воинской части. Но режим секретности худо-бедно соблюдался, на наши матюки секретчики не обращали никакого внимания, но и пропуска выдавали особо не вникая в причины. Да и невозможно было им эти причины объяснить!
- Товарищ старший лейтенант, зачем вам во вторую нейрогистологию?
- Как зачем?! Мне вот это по Нислу и Гольджи-Коксу прокрасить надо... Я им Джи-Ди-Эм-Эс, а они мне классику!
- А-а-а... Ну ладно - разовый до 12-00.
И что вы думаете, этот дурак вообще хоть слово понял? Да ничё он не понял, а если мне надо, то по Нислу я и сам у себя там на верху прокрашу, вот уж невелика наука. А вниз на Минуса мне надо о рыбалке с друзьями потрепаться, такая вот у нас тут секретность - все про всех всё знают, и тот словесный понос про тканевые исследования пустая формальность, галочки ради.
А вот в Элку и Элкин Лобок я могу ходить без проблем - кроме Ады и Минусов мой доступ и синий пропуск это позволяли. Правда войти в корпус ещё не означало войти в лабораторию. Вообще-то в чужую лабораторию можно легко проникнуть, если там работает твой друг, который своим перфоключом откроет тебе двери. Перфоключ - это такая квадратная пластмассовая карточка с дырочками. Тогда магнитных полосок ещё не было, вот и писалось фломастером на куске пластика воинское звание, фамилия-имя-отчество, отдел и личный номер, а потом этот кусок перфорировали, делая из него ключ. Замки были электронными, как всунешь туда ключ, так примитивный компьютер-бегемот в 7-м Отделе фиксирует, что мол такой-то во столько-то вошел туда-то. А если двери не открылись, значит такой-то за каким-то пытался войти куда ему не положено. Потом вызывают и спрашивают, за каким? Ну и на этажах стояли вахтенные контролеры - прапорщики с пистолетами да солдаты с автоматами, которые просто смотрели твой обычный пропуск, книжечку-разворотку с фотографией и печатями допуска. По началу такой контроль создавал ощущение значимости собственного дела, однако за месяц это приедалось, и мы на все эти меры смотрели как на некую дурь, не только мешающую нормально работать, но и как на неизбежную необходимость вроде снега зимой.
Была б моя воля, то я бы Лобок построил между Адлером и Сочи. Но его построили на самых гадких землях Советского Союза. Может вечная мерзлота и хуже нашей глины, но там холодно, и это плохо для особоопасных микробов и ядов - при низкой температуре они долго сохраняются, а вот под казахстанским солнцем совсем наоборот, быстро распадаются. Приходится нам тащить службу не в курортной зоне у синего Чёрного Моря, а в закрытой зоне на белых Чёрных Землях. Нас тут много, и все мы чем-то схожи. О себе я рассказывать не буду - рассказывать особо нечего, да и судьба заурядного кэ-эм-бэ-эна, кандидата медико-биологических наук, не интересна в силу своей типичности. У меня много друзей, и жизнь некоторых поинтересней моей будет. Взять хотя бы Фила. До последнего времени он был обладателем такой же банальной судьбы, как и моя, разве что жена его работала в Лобке, как и он сам. Мне легче, у меня жены не было, а значит и личной драмы быть не может. А у него была, вот и вышла драма. Вот уже какой вечер подряд мы выезжаем на моём чахленьком "Юпитере" на берег Лысого Лимана и сидим там бесцельно. Точнее у меня цель есть - я хочу чуть-чуть помочь Филу, а главное послушать его рассказ. Я люблю слушать чужие рассказы, не только Филовы, а любого, кто готов мне их рассказать. Я слушаю, а потом плюю на ведомственные инструкции - я их в тайне записываю в свой дневник. Дневники вести строжайше запрещено, всё что касается научной деятельности необходимо фиксировать в прошитых рабочих журналах, а потом отражать в квартальных и годовых отчетах под грифом соответствующей секретности. В моих дневниках ежедневной работы мало - это копилка интересных моментов из людских судеб трудяг ЛК, наших моментов из нашей жизни.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: КУРСАНТЫ-МЕДИКИ
--
Во солдаты (Глава 4)
В школе Феликс Феликсович Рутковский считался очень прилежным учеником. Он всегда исправно делал уроки, получал пятёрки, участвовал в разных умных олимпиадах городского уровня и не совершал плохих поступков. К десятому классу перед ним стал вопрос "куда дальше?" Мать Феликса на этот вопрос отвечала весьма демократично - куда хочешь, а лучше у отца спроси.
Отца Феликса звали Шапкин. Вообще-то Шапкин был родным Феликсу и официально его звали Феликс Войцехович Рутковский, но так как он был хорошим подпольным скорняком, шившим отличные меховые шапки, то народ и окрестил его Шапкиным. Шапкин работал сторожем с окладом в семдесят рублей, но имел большой дом на окраине Железноводска и машину "Волга", что тогда считалось круто. А все это благодаря шкуркам, из которых он эти шапки шил. Шкурки скупались по всему Союзу, где только Шапкин умудрялся их достать. Иногда нужного материала не хватало, и тогда Шапкин скупал то, что что приносили ему местные "поставщики" - охотники-любители, охотники-браконьеры, алкаши и цыгане. Лиса, ондатра и куница были наиболее прибыльными, затем шли волки, шакалы и енотовидные собаки, давным-давно акклиматизированные на Кавказе и наплодившиеся там в достаточных для промысла количествах. А когда не было енотовидных, то в Шапкино дело вовсю шли обычные псы, точнее их наружная часть. Вот и в этот день Шапкин стоял во дворе и увлеченно мездрил шкуру очередного бобика. Мездрить значит специальным ножем сдирать плёнки с внутренней части шкуры, самая трудоёмкая процедура перед дублением. Феликс сунул босые ноги в разиновые калоши, накинул фуфайку на голое тело и подошел к отцу:
- Па-ап!
- А вылез из-под своих уроков. Помог бы мне лучше, вон сколько материала просолено на выделку.
- Потом, пап. Скажи мне лучше, куда мне после школы податься?
- Как куда? В Армию. Отсужишь, вернёшься, мы с тобой такое дело развернём - в золоте купаться будем! Научу тебя закройке, а сам займусь исключительно скупкой. На пошив возьмём втихую пару человек, подкладки будем перекупать прям с завода, чтобы не возиться и чтоб с этикеткой были. А потом вози шапки по комкам и собирай денежку. У меня на каждый коммерческий магазин уже подстава есть - комар носа не подточит. Понял? Вот о другом и не мечтай!
А Феликс мечтал. Недавно он беседовал со своей химичкой, классным руководителем, та ему прямо сказала - у тебя биология, химия и физика лучше всего идут, вот и путь тебе в медицинский институт, там эти предметы на вступительных экзаменах, а сочинение уж как-нибудь напишешь. Об этом разговоре сын и поведал отцу, на что батя ответил, что Феликс дурак, так как убить шесть лет, а потом начать жизнь с девяносто рэ в месяц могут только дураки. И ещё добавил - попрёшься в институт, живи сам, денег на твою дурь я не дам. Феликс сильно опечалился ибо знал, что выжить на одну стипуху очень тяжело. Но тут подвернулся школьный "воевода", военрук и преподаватель НВП, Василий Пантелеевич. НВП, это начальная военная подготовка, обязательный предмет в советской школе. Так вот на этом самом НВП Пантелеич всех пацанов агитировал идти в военные училища, мол забот никаких, армия кормит, поит, одевает, а потом даёт сразу две зарплаты - одну за звание, а другую за должность. Звучало заманчиво. Но как быть с медициной? Оказалось и это не проблема - в Ленинграде-городе есть некая Военно-Медицинская Академия, где всё также, только на военврачей учат. Конкурс туда правда был большой, тогда более двадцати человек на место, но экзамены на месяц раньше, чем в институтах. Пролетел - забирай документы и поступай по новой на гражданке.
Угроза отца показалось не такой уж страшной, и подростковый нонконформизм победил семейные устои - на следующий день Феликс сидел в Военкомате и под диктовку писал заявление. Было их там человек двадцать, заявление было стандартным и одинаковым для всех, различались только названия учебных заведений. Жизнь показалась Феликсу лучезарной и удивительной. Он закрыл глаза, и перед ним предстала чёрная "Волга" с личным водителем, генральский погон и широкий лампас, папаха и ордена. А ещё почет и уважение, соответствующие его военному и научному статусу - генерал-академик. Юношеский максимализм набирал обороты.
Однако с "войной" неожиданно возникло одно осложнение - Феликс был частичным дальтоником, что полностью срезало его шансы стать офицером. За предложенную взятку в размере четвертного врач-офтальмолог на военкоматской медкомиссии не стала заносить этот факт в официальный документ, но честно предупредила, что всё равно Феликсу это не поможет - в военных училищах свои медкомиссии. Феликс страшно расстроился. Он до вечера торчал у ворот военкомата, поджидая эту врачиху в надежде на какой-нибудь совет или лекарство. Наконец она вышла. Феликс отдал ей положенные 25 рублей и спросил коронное "что делать?". Ничего, даже лёгкий дальтонизм, или частичная цветовая слепота, не лечится. Единственный совет - найти "своего" глазника, который проверит его по каждой странице таблиц Рабкина. Феликс должен заучить страницы, где он не может различать нарисованные разноцветным горошком цифры и фигуры. Это единственный шанс обмануть офтальмолога.
"Своих" глазников не было. Были только "общественные" в городской поликлинике. Брать талончик и вваливаться под своей фамилией Феликсу показалось рискованным - вдруг глазник окажется гнилым и стуканет его в Военкомат? Дома Феликс взял свою новую шапку - шапка ни разу не одёвана, сделана из серебристой норки и стоила по советским понятиям бешенных денег. На дворе зацветала акация и шапки давно уже не носили. Но другой взятки у Феликса не нашлось. Аккуратно завернув шапку в белую бумагу, он отправился в поликлинику. В регистратуре ему сообщили, что работают только два офтальмолога - Семёнова и Шафран. К Семёновой запись на завтра, а к Шафран запись только на послезавтра, так как на сегодня к ним талончиков уже нет. А как зовут доктора Шафран? Как?! Сара Абрамовна! Да, плохо что женщина (шапка мужская), а национальность то, что надо. Значит кабинет номер пять, и она сегодня до шести. С евреями договариваться легче, это Феликс знал со слов отца.
Доктор Шафран пользовалась заслуженным авторитетом, как единственный оперирующий офтальмолог в городе. Народу перед её кабинетом было полно, и народу стараждущего - у половины на глазах висели белые квадратики, подушечки из марли. Феликс тихо сел в уголке и стал дожидаться конца рабочего дня. В шесть кончились очередники, но пошли "личные больные", уже без талончиков, зато с коробками конфет. Наконец закончились и они. Тогда Феликс набрал полную грудь воздуха и смело вошел в кабинет. Медсестра возилась у раковины, а доктор Шафран уже сняла халат. Появление Феликса её несколько озадачило, и врачиха с удивлением уставилась на него, как бы пытаясь вспомнить, с кем ещё она договаривалсь насчёт этого молодого человека.
- Здравствуйте Сара Абрамовна. Я к вам по личной просьбе. Меня Сашей зовут. Вот это - вам.
- Хорошая шапка. Дорогая. Я вроде мужу не заказывала...
- Да она и на женщин подойдет! Вот увидите, никто и слова не скажет, что мужская, смотрите подбивок на откладыше какой...
- Что?
- Я в смысле, что хотите мужу, хотите себе... Мне надо Рабкина наизусть. За шапку. Ну не всего, а там где не вижу.
- Что? И за это такую шапку?! Молодой человек, вы что её украли? Ваше дело стоит двадцать рублей!
- У меня нет двадцати рублей, у меня есть шапка. Я не крал, мне её отец сшил. Новая она совсем. Ну возьмите, пожалуйста!
Сара Абрамовна с сомнением смотрела на Сашу-Феликса. Из раздумий её вывела медсестра, сообщившая, что уходит. Шафран согласно кивнула головой, а когда та вышла, то взяла шапку и затолкала её в свой портфель.
- Я вам верю, вы почти плачете. В лётчики хотите?
- Нет, в военврачи.
- О-о-о, ну чтож, будущий коллега, приступим.
Шафран достала из своего ящика новые таблицы Рабкина и минут за двадцать досконально проверила Феликса. Везде, где он не видел, она ручкой обводила цифры и всякие там треугольники-квадратики. Сказала, что опытные офтальмологи всегда закрывают номер страницы, и поэтому учить надо и страницу и код каждой таблицы, а главное - говорить не думая. После чего она вручила изрисованную книжку Феликсу и пожелала ему удачи, посоветовав книжку хранить - если он поступит, то медкомиссии у него будут ежегодно.
Феликс заучил таблицы быстро, но для беглости ответа всё равно проверял себя дважды в день - сразу после пробуждения и перед сном. С таким странным ритуалом и окончился десятый школьный год, отзвенел Последний Звонок, пролетели экзамены, вручен Аттестат, и отгулян выпускной школьный балл. А ещё через пару дней пришел из Военкомата ответ, что к вступительным экзаменам в ВМА Феликса допускают. Феликс коротко подстригся, зашёл в Военкомат за проездным документом (кое-как собранных денег на билет тратить не хотелось), потолкался на вокзале у кассы, наконец взял положенную плацкарту и укатил в Ленинград. В поезде подчитал биологию, а с сочинением решил не рисковать - по примеру таблиц Рабкина он загодя выучил наизусть пять "элитных" сочинений по пяти популярным темам в надежде, что хоть одна из них ему попадется. В Ленинграде отыскал Штаб Академии, куда его не пустили, а коротко сказали немедля отправиться за город в Красное Село, где живет вся абитура и проводятся вступительные экзамены.
В Красном Селе оказалась полевая база Академии. У Феликса отобрали все документы, а самого поселили в маленький летний домик с тридцатью подобными организмами. Феликс прибыл в числе последних и место ему досталось на "втором этаже". Домик был фанерный и одноэтажный, просто кровати в нём двухярусные. Ночью нестерпимо кусали комары, да и сами ночи были непривычно белыми, что мешало сну, но помогало учёбе. На следующий день всех погнали на зарядку, а потом на завтрак. На завтрак была пшёнка с пережаренным в томате салом. Не, ну ей Богу, мать курям лучше делала. На обед борщ, похлебать можно, хотя тоже свинский и вроде как приврален соляной кислотой, на второе макароны с подливкой, сыроваты и к зубам липнут, но жуются. На третье - кисель, правда полкружечки. Ужин - картошка пюре на воде, почему-то сильно отдающая аспирином, кусок рыбы. День ото дня особым разнообразием меню не отличалось - бигус из квашенной капусты, прозваный "силосом", овсянка - "комбикорм", перловка - "шрапнель", "музыкальный" горох и "птычка" - пшеничная сечка. Первые два дня Феликс солдатскую еду не ел, слишком невкусной она ему казалась, ограничивался кислым чёрным хлебом-"динамитом" и деликатесным белым, который совал по карамнам "на потом". Но голод взял своё, и скоро он трескал за обе щеки всё без разбору. Раз ходили в наряд по столовой. На стене посудомоечной какой-то местный знаток написал очередной армейский афоризм - "пей салага больше брома, хуй поднимешь только дома". Ходили легенды, что в еду и особенно компоты добавляют бром, как некое универсальное успокаивающее средство - чтоб не дрались и по бабам не бегали. Феликс в такие предания охотно верил, но компот пил.
В наряде Феликсу и ещё паре человек выпало "сидеть на корнях", тоесть работать в корнечистке - полуподвальной каморе, где чистят лук, морковку и картошку. Перечистить руками пару тонн картошки невозможно в принципе, да этого и не требовалось. Требовалось только ковырять глазки, остальное делала картофелечистка - шумный механизм, чем-то похожий на стиральную машину. В барабан засыпали сразу два ящика картошки и включали воду. Грубые нождачные камни, которыми было обложено нутро этой адской штуковины, за минуту сдирали кожуру, стекавшую ручьями по кафелю в виде мутной пены. Эти потоки осаждали на полу здоровые песчанные косы - островки белого крахмала. Впрочем и выреазние глазков требовало приличного напряжения сил. Ребята быстро "модернизировали" процесс - оказалось, если крутить картошку подольше, то вырезать становится нечего. Правда катрошка получалась в виде маленьких круглых шариков d=2 см. Зато пол стал напоминать пустынные барханы - кафель полностью скрылся под толстым слоем крахмального песка. В этот момент в корнечистку и ворвался прапорщик Ложки-Давай. Ох он и орал! Потом побежал за начальником столовой капитаном Тараканом. Таракан, увидев такую неоправданную убыль продукта, тоже орал, да ещё топал сапожищами по крахмальному болоту, от ярости брызгая на стены и даже на потолок. Ну и на растреявшихся виноватых нарядчиков. Однако угрозы сейчас же выгнать всех с экзаменов к ядрёной матери так и остались угрозами. Несмотря на жидкий суп и дважды водянистое пюре для шести с половиной тысяч абитуриентов, троим виновным никаких карательных акций не последовало.
Всякие построения и проверки докучали мало, абитуру щадили и излишне не напрягали, давая время на подготовку к экзамену. Первым была химия. Итог - первая пятерка. Потом биология, затем физика - тот же результат. Но далеко не все были столь везучи - двойки сыпались вокруг, как при ковровой бомбардировке. Абитура быстро редела. После третьего экзамена осталась едва ли пятая часть претендентов, палаточный городок свернули, оставшихся "уплотнили" в опустевшие домики. Там народ быстро перезнакомился друг с другом, и к Феликсу прилипла кличка "Фил". Затем шло физо - экзамен по физподготовке. Бегали, прыгали, подтягивались. Ерунда, в общем, сдали почти все, видать особо чахлых забраковали ещё в военкоматах под видом "конкурса документов". А потом был психотбор.
Человек по двести загоняли в столовую и раздавали длинные картонные карточки, где были проставлены номера от одного до тысячи, а рядом с каждым номером две маленьких клеточки "да" и "нет". Офицер быстро читал вопросы, на которые следовало давать только однозначные ответы, зачеркивая карандашом соответствующий вашей душе вариант. Вопросы часто повторялись и порой были весьма тупыми: "Я по ночам писяюсь", "я люблю девочек", "я люблю мальчиков", "я не люблю мальчиков", "я люблю врать", "я никогда не вру", "я люблю выпивать", "я не пью", "у меня болит голова", "я ненавижу...", "я никогда...", "я иногда...", "я всегда...", "порой...", "часто..." и тэ пэ. Потом дописывали предложения типа "Когда я взял её за...". Нет, не за упругую большую сиську, за "...крышку, то банка с молоком показалась тяжёлой". Хотя для психологов это значило тоже самое, что и большая сиська. Потом рисовали картинки на абстрактные понятия типа "веселье", "грусть", "разлука", "честь", потом наоборот, давали названия уже нарисованным картинкам. Наконец все эти выкрутасы забрали и абируру отпустили готовиться к последнему экзамену.
А ещё через день была медкомиссия. Двести парней по команде скинули всю одежду, включая трусы, построились в рядок и зашагали нагишом по длинному коридору с бесчисленными кабинетами. Начали с роста-веса, а заканчивали психиатром. Где-то в середине был офтальмолог. А перед ним хирург. У хирурга сидела молодая медсестра, понятно женского полу, что всех ужасно смущало, потому как хирург заставлял раздвигать ягодицы и приседать, а потом тыкал каждого пальцем в паховое кольцо, что у основания члена, а затем щупал мошонку. Ясное дело - проверял грыжи и варикоз, но медсестра неприкрыто косилась на всё это, видимо проводя свой собственный сравнительный анализ болтающихся мужских достоинств. У грузина, шедшим перед Филом, зарделись щеки и началась непроизвольная эрекция. Видать бром не помог. Хирург в чине капитана неодобрительно гаркнул:
- Что, ещё один с мокрой головой?!
- Ныкак нэт. Сухая, совсэм бэз гонореи!
- Да анекдот это. У одного вот так же член встал, то его попросили выйти в туалет и смочить головку холодной водой - так тот дурак волосы на голове намочил!
- А можно и мнэ в туалэт, а то она смотрит.
- Ну иди, иди.
Медсестра захихикала, грузин пулей вылетел в коридор, а Фил обреченно вздохнул и как все шагнул на экзекуцию публичного эксгибиционизма. Но это не самое страшное, ведь за хирургом шёл глазник.
Стараясь выглядеть как можно более спокойным, Фил уверенно, даже слишком, до боли в босых пятках, зашлёпал в тёмный кабинет офтальмолога. Приказано белой лопаточкой закрыть один глаз и прочитать буквы. Это ерунда, всё в порядке, острота зрения сто процентов. Затем злополучные таблицы и сразу вылетает красно-зелёная, то что Фил не видит. Доктор-майор номера страниц не прячет, уже легче - треугольник и круг, девяносто шесть, треугольник и квадрат (эти синие с зелёным, это видно), затем "слепая" цифра пять. Всё. Подойдите сюда, сейчас посмотрим ваше глазное дно. Ха-ха, это уже не старшно, дальтонизм так не определить. Жалобы? Нет! Свободны.
Фил вышел из кабинета и заметил, что у него слегка дрожат руки. Постоял, глубоко подышал, успокоился. За дальнейшее можно не волноваться. Кровь, моча и психиатр. Не зря предупреждали, чтоб терпели по маленькому, ссать в банку приходилось при прапорщике, который следил, чтоб не сдавали мочу за других. У психиатров сидели дольше всего - их было несколько, и перед каждым лежал психологический профиль, общитанный компьютером результат психологического теста. Психиатры задавали вопросы, правда уже не такие дурацкие, как в тесте. Казалось, что они как бы сверяют человека со своими бумагами. Наконец и это позади, одевайтесь и на выход, а завтра последний экзамен.
На последнем экзамене, сочинении, Фил схватил четвёрку, но по сумме набранных балов он уже железно проходил по конкурсу. Как Феликс и предполагал, одна из его "козырных" тем оказалась в предложенном задании. Так и осталось загадкой, почему же, несмотря на все вызубренные запятые, его "недооценили", хотя эта проблема уже не волновала. После экзамена разрешили выход в город, короткое увольнение на полдня. Зачитка списков поступивших намечена только на завтра. Завтра же и собеседование - некая непонятная грозная процедура перед официальным зачислением. А сегодня... Сегодня надо погулять, а для этого найти, кто из знакомых гарантированно поступил и может составить компанию для поезки в Ленинград. Фил медленно шёл мимо сетчатого забора , где собралась довольно большая толпа переживающих родителей. Они возбужденно галдели, толкались авоськами с вкусной едой и всматривались вглубь территории, надеясь отыскать своих чад. Друзья, которых за забором ждали родственники, Филу не подходили, ясно, что они сейчас прильнут к своим мамочкам, с такими не погуляешь. Те, кто нахватался троек или схватил "банан", не подходили также - им уже на всё плевать, а это значтит возможная пьянка и залёт. Рисковать по глупому, сделав такое большое дело, Филу не хотелось.
Наконец собралась небольшая групка парней, таких же как и он сам, поступивших, в меру осторожных и без пап и мам. Прогулка получилась почти детской - пошатались вдоль Невы, покушали мороженного, потом украли стакан в автомате "газ-вода" и вскладчину купили в ближайшем винно-водочном две бутылки шампанского. На шестерых это сущая ерунда - чисто символически отметить последний успешный экзамен. Нашли лавочку около Домика Петра, там же и "взорвали" шампань. Пить приходилось быстро и оглядываясь по сторонам, колючее вино залпом доставляло мало удовольствия, но в Красное Село вернулись с чувством выполненного долга, что мол "обмыли" поступление.
Утром следующего дня все построились, вышел какой-то шустрый майор и зачитал списки прошедших по конкурсу. Назвали фамилию Рутковский. Затем тот же майор зачитал ещё один короткий список, человек на тридцать, и приказал этим людям взять ручки и собраться в экзаменационном классе. Феликса назвали второй раз, и он полелся в указанное место. Майор-живчик сказал собравшимся, что для поступления необходимо выполнить одну формальность - написать новое заявление. Он начал диктовать. Заявление оказалось коротким: "Прошу зачислить меня в Первый Десантный Взвод. Хочу служить в Воздушно-Десантных Войсках. Фамилия, имя, отчество, дата, подпись". В ВДВ почти никто не хотел, но заявление написали все. Затем началось собеседование. Вызывали по алфавиту. Наконец крикнули Рутковского. Фил зашёл в большой зал. За длинными столами, поставленными буквой "П" сидело человек пять генералов и десятка три полковников. В самом центре восседал генерал-полковник Иванов, начальник Академии. Фил отрапортовал, как учили.
- Здравия желаю товарищ генерал-полковник! Абитуриент Рутковский на собеседование прибыл.
- Поляк?
- Никак нет, товарищ генерал-полковник! Русский! И по паспорту тоже.
- А почему Рутковский, да ещё Феликс Феликсович?
- Не могу знать! Так родился.
- Ци пан розуме по полску?
- Да что вы, так пару слов... От бабушки.
- Ну и какие это слова?
- "Матка бозка" да "пся крэв".
Генералы дружно заржали.
- Матку божью нам не надо, а вот пёсья кровь... Красиво!
Генерал-полковник стал вспоминать войну, как он проходил через Польшу. Остальные подобострастно слушали, заглядывая ему в рот. Феликс стоял не шелохнувшись, коря себя за столь глупую выходку - ляпнул бы "дзянкую", а лучше бы вообще ничего не говорил. Тут начальник Академии снова обратился к нему:
- Что такое "дупа"?
- Понятия не имею.
- А что такое "житча"?
- Не знаю... Жизнь, наверное.
- Правильно, жизнь! А говорил, что по-польски не понимаешь. Ну что, зачислим железного Феликса?
Тут резво выскочил недавний майор-попрыгунчик и затараторил о среднем экзаменационном балле и Филовом желании быть врачом-десантником. Седые головы удовлетворённо закивали.
- Товарищ Рутковский! Вы зачисленны в Первый взвод, первого курса Второго Факультета. Поздравляю. Следующий!
Фил рассеяно брякнул гражданское "большое спасибо", потом попытался резко развернуться через левое плечо. Получилось плохо, Фил завихлялся и замотал руками, чтоб не упасть. Генералы опять заржали, а майор грозно сверкнул глазами. Изображая некоторое подобие строевого шага Фил быстренько выскочил за дверь. Надо же, про дупу спрашивал - ищи дурака, так я тебе и скажу, что "дупа" это "жопа" по-польски. Вот оно какое, таинственное собеседование!
Начался Курс Молодого Бойца. Над поступившими со школьной скамьи поставили начальниками солдат и сержантов, поступивших из армии. Всем выдали форму и долго учили, что куда надо пришивать. Фил умел шить и справился первым. Однако когда он принёс свою работу на проверку к сержанту Хайрулову, своему командиру отделения, то тот аж побледнел от злости:
- Ты что, чмо, издеваешься? Кто зелёной ниткой красный погон пришивает?!
Не зря Хайрулов с самого первого дня получил кличку Мамай. Тут ведь дело не только в его татарском происхождении - злючий он был, и порядки устанавливал не легче чем под игом у Золотой Орды. Застроил весь взвод, потом продемонстрировал строю Филову работу, со злобным треском отодрал погоны и петлицы и заставил всех отжаться от пола раз по двадцать, а потом пришиваться по новой. С этого момента все нитки у Фила были подписаны, и проколов больше не случалось. Не зря мама запрещала Феликсу собирать помидоры - красный с зелёным путать нехорошо! Курсанты-десантники, за исключением нескольких прыжков с парашютом, никак не отличались от остальных "сухопутчиков" и носили красный погон. Ещё были "летуны", курсанты, учившиеся на лётных врачей - у этих погоны были небесной синевы. Ну и "мореманы", будущие флотские военврчи, эти были одеты в матросскую форму. Близость факультетов быстро распространила морской сленг вроде бы непричастным к этому "летунам" и "сухопутчикам" - домики стали "кубриками", полы "палубой", тазы "обрезами", а столовка "камбузом".
Наряд по камбузу был самым неприятным - на мойке в кипятке до волдырей обжигали себе руки, а потом едко пахнущий щёлоком порошок-посудомой разъедал раны. Да что вообще на КМБ приятного? Полдня маршируешь на плацу, а остальные полдня занимаешься какой-то ерундой, в виде бесчисленных уборок территории и наведения порядка в кубрике. После наведённого порядка обычно следует донаведение порядка, и так до бесконечности. Сержант надзирает с нравоучениями, что при нормальном мытье полов по лицу обязан катиться пот, а с пола должна смываться краска до дерева. Пот катился, и краску смыли. Но на этом пот не кончался - в перерывах между уборками бегали кросс или как-нибудь по иному насиловали свои организмы на физо. Если заставят читать Устав, то это отдых, правда наверняка заснёшь, а заснул - немедля пойдёшь мыть туалеты. Ещё надо орать патриотические песни, немного стрелять из автомата, копать ямы и тут же их закапывать, козырять дуракам-сержантам и вообще кому ни попадя, и гнобить, гнобить, гнобить. Свой протест гнобить. Доводить себя до состояния бездумного раба, некой машины, в которой запрограмирован десяток команд, с вводным модулем "так точно!" и "есть!".
Портянки научились мотать - потертости и волдыри постепенно исчезали. До памятника, дота Типанова (а это шесть кэмэ), уже бегали не падая. Руки от лопат, гирь и турничной перекладины стали как у рудокопов, кожа забурела и покрылась многочисленными ссадинами, под обломанные ногти, казалось навсегда въелась грязь, пальцы в страшных болючих заусеницах, ладони с толстенными мозолями, о которые смельчаки тушили сигареты. Глядя на них, трудно верилось, что через полтора десятка лет некоторые из этих рук будут ловко раздирать спайки клапанов в живых сердцах, восстанавливать кровоток в мозгах, а то и под микроскопом невидимыми тонюсенькими нитями пришивать чьи-то другие, оторванные руки. Многим рукам такого не дано, им суждено денно и ношно долбать клавиши печатных машинок, рожая очередные научные перлы, а некотрым выпадет лишь козырять и сжимать стаканы с казёным спиртом. Каждому своё, но это в каком-то нереальном будущем. В реальном настоящем пока всем всё одинаково.
Раз в неделю водили в баню, а по субботам водили в клуб. В клубе крутили какое-нибудь дрянное кино, три четверти его не смотрело, а моментально проваливалось в сон, развалившись на деревянных неудобных креслах тёмного кинозала. Усиленно стали учить присягу, КМБ подходил к концу. Перед присягой маршировали больше обычного и дольше орали песни. Как-то присев просто так в курилке некурящий Фил стрельнул сигарету. От табачного дыма закружилась голова, но пришло некоторое, уже порядком затоптанное ощущение собственной крутости. В первый свободный момент Фил сбегал в "чипок", маленький военторговский буфет-окошко, и там купил себе пачку "Беломора". Он будет как все, он начнет курить. Курить он начал, по началу совершенно без удовольствия, чисто из солидарности к окружившей его "взрослости". Терпкий табачный дым драл голосовые связки, без того сорванные громким пением, и в результате Фил сильно охрип.
Наконец загрузились в автобусы и уехали в Ленинградский "Пентагон", как на академическом слэнге называлось курсантское общежитие, по форме реально напоминавшее знаменитое министерство обороны США. Разобрались с кроватями в казарме, сходили строем на склад за новой формой, опять подшивались до поздна. Затем смотр в парадной одежде. По каким-то семейным обстоятельствам, начальник курса, которым оказался тотже майор-проныра по фамилии Коклюн, привёл на это курсовое построение свою маленькую дочку. Все как положено застроились, заровнялись, засмирнялись, доложили, отчитались. И тут дитё, что рядом с начальником стояло, громко так всему строю и заявляет: "А вы все ГОВНЫ!" Видать, дома наслушалась папочкиных разговоров. Сквозь едва сдерживаемый смех, Коклюновым подопечным стало понятно, какого мнения о них придерживается родной начальник.
Всё, завтра присяга, а с ней и воинская ответственность с присвоением звания "рядовой". На присяге Фил по рыбьи широко открывал рот, из-за посаженного горла его осипшых слов почти не было слышно. Вот автомат передан следуюшему, шагом марш к столу, там Фил размашисто подписывается перед только что зачитанным текстом. И на хрена его было учить наизусть, если всем с листа читать дают? Наверное так надо для серьёзности момента. Бахнул оркестр, и новоиспеченные вояки впечатали бодрым строевым мимо трибун стадиона Академии, где сидело начальство и многочисленные родственники. Послезавтра первое сентября, первый учебный день курсанта-медика.
--
Три года крематорий (Глава 5)
На следующий день всех погнали в библиотеку за книжками. Ой, маманя родная!!! Разве ЭТО возможно прочитать?! Про выучить вообще молчим. Многотомный анатомический атлас Синельникова - да ведь каждый том по размеру с Большую Советскую Энциклопедию. Учебник Анатомии Привеса - тридцать на сорок сантиметров, толщина сантиметров двенадцать, страниц этак восемьсот с гаком. Половина текста состоит из названий по-латыни, которые надо знать. Учебник Анатомии Тонкова - формат такой же, страниц много больше, текст более мелкий. А ещё всякие там Истории Партиии, учебники латинского языка и бесчисленные мелкие кафедральные книжки по физикам-химиям. А ещё Ленин, Владимир Ильич. Чёрт возьми, ну это уж точно читать не будем - парень 53 тома умудрился накатать. Хоршо, что помер рано, дожил бы до седин ныне здравствующего Ильича, то наверное было бы все сто пятьдесят три. Кстати о нынешнем Ильиче не забыли - работы Леонида Ильича Брежнева и материалы последнего партийного съезда тоже в списке обязательных учебных пособий.
Книжки рассовали, выспались, и началась первая лекционная неделя. Халява. Это не уроки, сиди себе и слушай по три лекции в день. Феликс времени не терял, он учился эти лекции конспектировать, то есть как можно более быстро и подробно записывать. Школьный почерк для такого дела подходил плохо, на глазах почерк стал меняться, приближаясь по виду к помехам в телевизоре, и вскоре стал читабелен только для него самого. То есть началось формирование настоящего медицинского почерка. После шестичасовой неприрывной писанины рука болела, как у первоклашки. На последем часу, когда рука уже окончательно не могла писать, Фил решил чуть подшутить над сержантом Мамаем-Хайруловым, расквитаться за случай с демонстративным отдиранием погон. Как и все сержанты, Мамай поступал из армии, где по своему званию и выслуге числился старослужащим, и согласно своему "дедовскому" статусу он из своей пилотки всегда что-то модное делал. Фил стащил у него пилотку и не торопясь (полчаса лекции впереди), обстоятельно, мелким, почти фабричным стежком зашил её своей подписанной зелёной ниткой. Конец лекции. Встать, смирно и все дела, до свидания, товарищи курсанты. Мамай берёт пилотку, пытается её раскрыть, чтобы надеть на голову - зашито. Переворачивает, пытается открыть - зашито! На лице недоумение. Опять переворачивает - зашито. Брови на лице лезут аж к границе роста волос, благо недалеко, а в глазах: "Замуровали, демоны!" Ещё раз лихорадочно крутит и уже вслух: "ЗАШИТО, бля!!!" В общем, по разным свидетельствам очевидцев сержант перевернул пилотку от четырёх до шести раз, пока догадался. Причем Филу лично вспоминается скорее шесть, чем четыре.
Наконец пошли первые уроки. Мозги от дьявольской латыни порой влетали в ступор, как зависнувший компьютер - все проклинали этот мёртвый язык. Фил завёл малюсенький блокнот, куда выписывал слова и термины, а потом доставал его из кармана в любом месте, за исключением моментов, требовавших хождения по сложным траекториям. Соблюдая прямолинейное движение, например при хождении строем, он смело читал свой рукописный фолиант-"лилипутик". Пошли первые оценки, на удивление хорошие.
Вот первое занятие по нормальной анатомии. Да пока только кости, вон кучки позвонков на главном мраморном столе, но в класс входить страшно - вокруг полно "консервированных" трупаков, которых потрошит второй курс. Второкурсников сейчас в классе нет, и первокуры хозяева положения. Страх перед двойками быстро пересиливает страх перед мертвецами, а мальчишеское любопытство толкает их немножко поисследовать. В одном из классов стоят ванны Гайворонского - этакие гробы, залитые специальным раствором. Открой крышку и покрути ручку - из мутной "водички" на решётке всплывает мёртвое лицо, затем и всё тело. Эти трупаки уже полностью "разделали", кожи и жира на них нет, видны каждая мышца, нервик, сосуд. На блестящих столах из нержавейки лежат обычные трупы, скромно прикрытые белыми простынками. Чтоб не разлагались, кровь из них слита как из туши на бойне, а вместо неё в сосуды каждого вкачано ведро формалина. Запаха тухлятины нет. Почти. То есть он присутствует, но резкая формалиновая вонь перешибает трупную. На первом перерыве, как только вышел старлей-препод, аккуратненько и боязливо, пока только пинцетом, Фил открывает одно из тел в их классе. Ух ты - баба! Все собираются вокруг, с интересом комментируют увиденное. Лет этак под тридцать, кожа в татуировках, зечка наверное.
Почти все трупы в Академии зековские. Такие трупы идут за первый сорт, сравнительно молодые мужчины и женщины, мускулатура выражена, а жира мало. Трупаки гражданских медов хуже - в основном старики. Группа ставит самого зашуганного у дверей предупредить на случай о появлении офицера, и продолжает исследования дальше. Ты сиськи открой! Ой какие, фу-у-у! На лицах отражется двоякое чувство - некое смешение крайней брезгливости и неподдельного интереса с вполне очевидной сексуальной окраской. Нет, никакой некрофилии здесь нет, просто большинство наших семнадцатилетних мальчиков голое женское тело рассматривают впервые в жизни. Раздаются откровенные сожаления, что баба мёртвая, была бы живая, то за такие буфера можно бы и подержаться. Ну вот покрывало полностью снято. Все собрались у ног трупа, коментируя наружные женские половые органы. "Вот это да-а-а" и "фу-у-у" звучат от всех одновременно и в равных количествах. Наконец любопытство удовлетворено, брезгливость берёт верх, труп снова прикрывают. Закрой глаза, и перед ними сразу появляется эта увиденная часть. Похоже аппетита на обеде не будет. Один парень стоит бледный, видать совсем не хорошо ему от такого лицезрения. Хотя всем остальным вроде как и наплевать... Никто никого специально не учил, чтоб трупаков не бояться. Вроде как уже и не страшно. Нет, ещё страшно - одному в такой класс заходить пока очень даже не хочется.
День ото дня страх улетучивается. Натуральные человеческие кости и черепа больше не вызывают содрогания, когда берёшь их в руки. Кости запросто выдаются на дом для самоподготовки. Перед сном их вертят перед глазами, стараясь запомнить бесчисленные анатомические образования, а потом, чувствуя, что засыпаешь, просто суют под подушку и спокойно спят до утреннего противного треска загоревшихся люминисцентвных ламп, сопровождающихся ненавистным криком дневального "Курс! Подъё-о-ом!!!". После скелета начинаются связки, количество вложенной инфрормации уже кажется превысило возможности мозга. А ещё физика и химия, там правда полегче - учить много приходится, но кое-где можно выехать на элементарной логике. А вот История Партии... Тут логика бессильна. Тут требуется классовая убежденность в правоте социалистического выбора. Фил по началу пытался учить ИП, как обычную науку, но как-то сам нарвался на кучу противоречий в самом обычном учебнике для военных училищ, и с дуру спросил об этом своего преподавателя, полковника Гудкова:
- Товарищ полковник, а почему если к семнадцатому году уже сформировался левый троцкистский уклонизм, то в восемнадцатом самого Троцкого единогласно поставили руководить строительством Красной Армии, то есть на вторую должность в государстве, после Ленина?
- Товарищ курсант! Это идеологическая диверсия!!! Да в военное время я бы вас расстрелял у заднего колеса вашего "Уазика"! Да как вы вообще можете! Нет, вы посмотрите как низко упала политическая сознательность! И это будущий офицер! Позор!
Вопрос полковнику Гудкову обошелся Филу дорого - первым экзаменом на зимней сессии шла злополучная История КПСС. Феликс ответил на твёрдую пятерку, может даже его ответ был лучшим во взводе, но не имеет права такой политически незрелый элемент получить "отлично" по Истории нашей Партии. Гудок, скрепя зубами, вкатил Филу четвёрку. Так и осталось это "хорошо" первой оценкой и единственной четвёркой в Филовой зачётке за все оставшиеся шесть лет. Остальные отметки разнообразием не баловали - короткие "отл".
Однако кроме уроков много времени приходилось тратить что называется в пустую. Главным хронофагом (времепожирателем по-латыни) были различные наряды и хозработы. Один замполит факультета, проповедник победы революционных идей над здравым смыслом, полковник Василий Кононов видит в таких мероприятих толк. Если судить по его речам, то это самый главный воспитующий момент в курсантской жизни. Сегодня замполит разошёлся не на шутку, в пылу заявив, что хозработа важнее для курсанта-медика, чем анатомия. Мол первая воспитывает волю, а вторая же просто наука, каких много. И вообще наука ничего не воспитывает, а просто учит, да и то плохо. Вот Партия учит хорошо - социалистический труд на благо всего общества создаёт нового человека. Во как! Прям те новая эволюция. С этими словами замполит благословил всех вместо уроков идти разбирать старую кафедру Паразитологии. Там Фил нашёл здоровый полый кирпич, ещё дореволюционный, с ятями. С двух сторон было написано "КОНОНОВЪ". Курсанты посмеялись, кто-то предложил туда насыпать земли и посадить дубок. Дубов рядом было порядочно, быстро отыскали проросший желудь. Принесли дубок на курс, поставили на подоконник словно комнатный цветочек. Курсанты о нём заботились, поливали, пока Вася Кононов не нашёл своего однофамильца при очередном шмоне. Видать в спешке забыли спрятать реликвию. Замполит орёт, мол, что это? Феликс было пустился в какую-то пространную лекцию об японском искусстве, экибана-бонсай... И улетел этот натюрморт с третьего этажа об асфальт, как граната во врага. Замполит намёк слишком близко к сердцу принял.
Однако акт вопиющего вандализма не остался безнаказанным - Феликс решил отомстить "красному попу" за погибшего любимца. Так как именно у его кровати находился злополучный подоконник с именным кирпичём, то доказать свою непричастность Филу не удалось, и он получил от замполита наряд вне очереди. С ним за компанию в наряд поставили Изю, Игорька Сафронова, тоже залётчика-внеочередника. Залетел Изя по-дески - на рубильнике. Незадолго до шмона послал его старшина Абаж-Апулаз открывать боковой вход - курс со столовки встречать. Сафронов вход открыл, стоит, ждёт, а курса всё нет. И обнаружил он на стене здоровый железный ящик с ручкой. От нечего делать Игорь этот рычаг дернул вниз, а оттуда сноп искр! Курсант сразу в неописуемый восторг пришёл. И делал салют еще минуты три, всё равно от скуки маяться. За этим увлекательным занятием его и застали Образец и Кашалот, оба генералы - начальники факультетов сухопутчиков и мореманов. Они бегали по всему расположению, пытаясь найти причину ритмичных перебоев с электричеством - рычаг-то был рубильником, отключавшим ток сразу во всех кабинетах начальства. С генеральского слова Изю заступили в наряд повторно, да и не один раз. Понятно, такое тоже требовало мести. К сожалению кабинет Кашалота оказался неприступен, а вот кабинеты замполита Кононова и генерала Образцова дежурный ночью открыл и как нельзя кстати пригнал Изю с Филом там убираться. Во время уборки ребята тихонько открутили розетки и спрятали в тех дырках сырые яйца. Дней через десять яйца протухли и у начальства такой аромат в кабинетах стоял - хуже, чем в морге на Судебке! Генерал с полковником искали-искали, что воняет, да так и не нашли.
В ночь "диверсии" у Сафронова шёл уже третий наряд вподряд, и он порядком вымотался от постоянного недосыпания, да и Феликс вместо драгоценных минут сна среди ночи по генеральским розеткам лазил. К концу наряда сил у них почти не оставалось, вот и прохалявили слегонца - толчки не помыли. А наряд у них принимал тот же старшина Абаж-Апулаз и сержант Клизьма. Заходят, значит, они в туалет, а там всё засрано! За такую борзость Абаж-Апулаз грозится ещё нарядов вне очереди влупить, а Клизьма обещает припахать курсантов "на донаведение порядка" не приседая часов этак до трёх ночи. От такой перспективы Феликс пожух, а у Игоря вообще дополнительные наряды, как смертный приговор - и так учёбу вконец запустил. Он и спрашивает:
- Товарищи командиры, что бы вам такого сделать, чтоб вы от нас отцепились?
- Вот если подашь нам ананасов в шампанском, то простим. Вам пятнадцать минут, время пошло! - в издёвку закомандовал Абаж-Апулаз.
Ну какие могут быть ананасы в шампанском ночью в советском Ленинграде, да ещё в курсантской казарме?! И Феликс, и Игорь тогда в жизни вообще ананаса то не пробовали. Но тут случается чудо - через пятнадцать минут приходит Сафронов и несёт два стакана тонкого стекла, где в шампанском плавают свеженарезанные кусочки ананаса. Командиры от такого поворота обалдели и наряд приняли с грязным туалетом, а Игоря на все оставшиеся шесть лет Изей прозвали с лёгкого словца старшины:
- Нет, ну ты, курсант, точно еврей - так выкрутиться славянину невозможно!
Оказывается, Изя прямо в форме пробрался в валютный бар гостиницы "Ленинград", где умудрился разжалобить бармена. Тот пожалел военного, забесплатно сделал ему коктейли и отдал вместе со стаканами. Гостиница рядом, вот он и управился за пятнадцать минут.
Справедливости ради надо заметить, что не все замполитовские мероприятия были рабски-трудовыми или мозгопромывочными, кое-что было вполне приятным. Например культпоходы - от экскурсий на "Аврору" и по другим местам "колыбели революции и боевой пролетарской славы", до выходов в цирк или на концерты. В ближайшее воскресенье увольнений не будет - Феликс со всем курсом идёт слушать хоровое пение. Дяди в возрасте с животиками, но в форме рядовых здорово поют патриотические песни, хотя конечно всё равно лучше бы в город сбегать, кинушку посмотреть, со студентками побалагурить или просто пивка попить. Когда шли строем с концерта, произошёл один забавный случай. Самый длинный на курсе Витька Закриничный, по прозвищу Какря, как положено топал в первом ряду, и как не положено вертел головой по сторонам, разглядывая прохожих девочек и... И провалился в открытый канализационный люк! Вылезает по шею в дерьме. Пришлось Какрю в середину строя ставить, чтобы народ в центре Ленинграда не пялился. А он, зараза, идёт, из-за роста своего как тополь на Плющихе выделяется и говном воняет. Курсанты в строю орут: только к нам не прикасайся! Потом прям в шинели пошёл в душ мыться, его дневальный на курс не пустил.
Вообще с Какрей всегда забавные случаи постоянно происходили толи от его излишней долговязости, то ли от безалаберности. Например только вчера майор Коклюн застроил весь курс и в назидание поведал историю о вреде излишнего служебного рвения. После лекций у первого курса полным ходом шла санитарная практика. Выпало Какре напару с другим курсантом по кличке Тубус отрабатывать эту практику в клинике Факультетской терапии. В эту клинику по скорой с астмой поступает бабка, а лифт как назло ушёл. Бабка кашляет и задыхается, вот скорости ради Какрик с Тубусом решили лифта не дожидаться, а на носилках бабушку бегом на четвёртый этаж по лестнице дотащить. Так вот, бабка у них с носилок вылетела, сломала себе руку, пару рёбер и заработала сотрясение мозга. Короче, тормознули бабушку на первом этаже, в смысле в хирургии оставили, а Коклюна вызвали на ковёр за нерадивых курсантов.
У Фила тоже были забавные моменты на санитарной практике. Достаточно вспомнить одного полковника КГБ, который на кафедре Курортологии профилактическое лечение получал, а через день после выписки оказался в Военно-полевой хирургии. Этому мудаку на Курортологии нарзанные орошения прямой кишки делали от геморроя. Ему это эпикурейское удовольствие понравилось, он поехал на дачу и там себе в жопу шланг для полива засунул. Как включил водичку, так и того - весь толстый кишечник разорвало. Едва не сдох от разлитого калового перитонита. Или когда бабку с каловым завалом привезли - запор страшнейший, бабушка неделю не какала. В этот день Феликс дежурил с Шуркой-Ректумом. Они ей всю ночь напролёт клизмы ставили, наконец размыли. Утром Шура входит в палату и орёт:
- Ну что, бабка, просралась!?
- Да, молодой человек, спасибо.
- Вот не хер тебе делать - сидишь дома, дура старая, не двигаешься. Хоть бы дачку завела. Работаешь хоть где, или только на пенсии бездельничаешь?
- Да работаю пока... Я академик-историк, замдиректора Эрмитажа по науке... - бабка скромненько ему в ответ.
Кстати за этот же случай ему кликуху и прилепили, а ведь он сейчас профессор-проктолог. Вот что имя делает - назвали Шуру "ректумом", прямой кишкой по-латыни, и в проктологи вывели! Правда тогда, на первом курсе, Шура был ещё тот профессор... Как-то заставили его оформить титульный лист истории болезни. Как раз поступил на терапию солдат с воспалениём лёгких. Он чёрный был, в смысле настоящий негр. Наверное, мамка в студенческие годы нагуляла, хотя тогда такое было редкостью. В смысле русские негры, а не гулять. Так вот ему Шура в истории болезни так и поставил главный диагноз "русский негр", а в сопутствующую патологию уже записал воспаление. Доцент это увидел, начал смеяться и Ректума позорить. Тот извинился за ошибку, "русский негр" зачеркнул и написал "советский негр"!
На своём курсе Фил не был самым умным, он был одним из самых волевых и терпеливых. Первым вызвался на Анатомии ощипать голову. Тогда на кафедре существовал строгий порядок - в конце семестра у "почиканного" трупака обычной ножевкой отпиливали башку, которую "варили" в специальном растворе. Этот метод назывался ферментативно-щелочной мацерацией, после которой все мягкие ткани легко удалялись анатомическим пинцетом и проволокой. Мацерированную голову можно было взять "на личный череп", но с условием - одну голову необходимо было ощипать для кафедры, а потом сколько хочешь для себя. "Кафедральный" череп Фил щипал на месте, а вот "свой собственный" решил доделать дома, точнее после отбоя, сидя на перевернутом мусорном ведре в туалете казармы. Да ничего особенного - многие так делали. На кафедре он быстро содрал с "варёной" головы скальп и щёки, выдернул язык и глаза, а остальное уложил в целофановый кулек и засунул в портфель. По пути забежал в булочную, чтобы купить белый батон, абсолютно необходимю вещь для желающих учиться до трёх ночи. Ужин в восемь, и через семь часов молодой организм просто помирает от голода.
В булочной не обошлось без курьеза - Филу пришлось уносить от туда ноги так споро, насколько он был способен. Фил не собирался толкать булку рядом с трупной головой, стоя у кассы он просто понял, что забыл свой кошелёк во внутренем кармане портфеля. Открыть портфель, чтоб все увидели человеческую голову, он не мог. Такие случаи с курсантами порою случались, и начальство за них довольно строго наказывало. Поэтому Фил лишь чуть-чуть приоткрыл язычек и в узкую щёлочку затолкал свою руку. Но тут вмешалась тётка на кассе, которой такое поведение покупателя показалось очень подозрительным:
- Молодой человек, а чего вы платите только за сайку, я же видела, что вы большую буханку круглого белого брали - во она у вас в портфеле выпирает!
- Извините, это не хлеб, я брал только сайку!
- Тогда откройте портфель!
- Не открою!
- Он врёт, а ещё и военный! Товарищи! Это вор!
Люди в очереди злобно зашипели, и Филу стало крайне неприятно. Его взяла злость на дуру-продавщицу, и он снова запустил в портфель руку громко говоря:
- Хотите посмотреть - пожалуйста. И хлеба мне вашего не надо - без хлеба поужинаю!
С этими словами Фил выдернул из портфеля кулёк с варенной головой поднёс его к лицу продавщицы. Очередь ахнула. Кто-то тихо, но очень отчетливо в ужасе брякнул:
- Объел то как!!!
Фил кинул голову обратно в портфель и бегом выбежал на улицу. Через витринное стекло булочной было видно, как несколько человек бросились поддержать падающую в обморок продавщицу. Ещё слава богу, что ментам не позвонили и не стукнули на Факультет. О подобных выходках курсантов могут рассказать в любой булочной, что в радиусе двух километров от ВМА, а в этой ближайшей и подавно. Пора бы привыкнуть.
Туалет первого курса - вот где средоточие курсантнской жизни! По Уставу первые сорок пять минут после отбоя надо лежать неподвижно, а затем можно встать, чтобы справить нужду. Но сорок пять минут святые - замри в своей кроватке, и чтоб ни звука. Будет звук - будешь тренироваться "подъем-отбой", по команде выпрыгивать из койки, одеваться "на один чирк" - пока спичка горит, потом так же скоро раздеваться и прыгать назад в койку. Поэтому кому надо читать, то приём прост - ныряешь под одеяло с фонариком, где открываешь учебник и учишь то, на что дневного времени не хватило. Казарма значительно отличалась от солдатской, отсеки без дверей, где спят по восемь человек на обычных "одноэтажных" кроватях. Тумбочка и табуретка на каждого, два здоровых книжных шкафа на восьмерых. Но вот сержанты захрапели, и казарма тихо оживает. Кто-то поплёлся в сортир перекурить. Наиболее стойкие пошли туда же с книгами подмышкой. Тут надо спешить - мусорных вёдер и подоконников на всех не хватит. Ну а самые стойкие крадутся в сортир как разведчики - в их руках зажаты бутылки и стаканы, бухнуть ребята решили. Там же дощипываются черепа, туда же тащатся микроскопы с планшетками - коробочками стекляшек с прокрашенными срезами тканей - их смотрят прямо на грязном полу, ставши у микроскопа раком. Порой туда же несут боксёрские перчатки и устраивают беззвучные ночные бои, там же в полголоса рассказывают анекдоты и моют кости командирам. Бедный дневальный, кому выпала участь стоять в это время - его главной задачей считается шухер, громко закашлять, если проснётся старшина. Прокол ему может дорого стоить - минимум, что гарантируется, это всеобщее презрение, когда соберется вокруг него добрая половина курса и тыкая пальцами хором загудит: "У-у-у, су-у-ука!!!"
Фил щипает череп, бросая ошмётки в толчек. На первом курсе унитазов не положено, вместо них какие-то раковины, над которыми надо восседать на корточках. Рядом пристроились Серёга-Гематома, Петя-Панариций, Валёк-Ульнарий и Ржавый - они мирно распивают уже вторую бутылку беленькой по случаю успешно сданных коллоквиумов по тому же черепу и вспоминают инциденты, что произошли сегодня на Неорганике. На лабораторной Дима-Ви-Газ синтезировал йодистый азот и напитал им промокашку. По идее, сразу как промокашка высохнет, то она должна была взорваться - соединение крайне нестойкое и может существовать только в гидратированной форме, в воде, то есть. Однако обещанного шоу не получилось, подсохшая промокашка взрываться не желала. Тогда синтезировали ещё раз и опять без эффекта. Вообще такой опыт делали подпольно, он в программе не стоял. Просто ингридиенты нужные попались. Уже без надежды на что-либо, "заряженные" бумажки положили на батарею и тут вошли преподы - доцент Колба-Шапиро и профессор Электрон. Ну встать, смирно, продолжаем занятие. Короче, как только те пускаются в научные дебри и тонкие материи, так просохший йодистый азот начинает взрываться. Не сильно так, а громко трещать, как пистоны. Доцент рядом сидел, а ума не хватало понять, что это не батарея трещит - с дуру вызвал сантехника. К концу занятия пришёл работяга, склонился над батареей, да стукнул по бумжке разводным ключём. И тут ка-а-ак ё... Ну, бабахнет! Сантехник отпрыгнул, а преп в истерику и, наоборот, к батарее. От взрыва бумажка слетела, и препод на неё наступил, понятно она ещё раз как ебанёт! Препод как подскочит! И всё замерло. Сантехник первым очухался, выматерился и злющий ушёл, доцент же с прфессором давай на курсантов наседать. А курсанты что? Ничего не знаем! Да, лежали там какие-то бумажки, мож то вы на кафедре тараканов травите, мы то при чём? Короче, вроде замяли... А потом Дима Ви-Газ вообще чуть кафедру не спалил, когда у него эфир с кислотой на столе взорвался... Тут уж, думаем, доцента Колбу точно с инфарктом в Госпитальную Терапию свезут, а бедный профессор Электрон едва лекции не отменил из-за острого приступа заикания. Нет, стука на курс не было - пара человек с бананами за лабу ушла и всех дел. Обошлось, в общем. Всё же Неорганика либеральная кафедра...
- Фил, хватит тебе над бывшим человеком издеваться. Или ты его на праздник Жопы готовишь, ну когда Норму сдадим, тогда "академики" черепа со злости бьют?
- Сам дурак. Это мой череп. Я его спилил с того трупа-великана, что в нашем классе у окна лежал. Вырасту большой в кабинете у себя поставлю над шкафом со спиртом. И чтоб командир не заходил...
- А-а-а, понятно. Пить будешь? У нас тут децил остался.
- Ну плесни...
Фил глотает грамульку водки. Ребята уходят спать. Туалет потихоньку пустеет. Остаются Удав-Бабэнэ, который окончательно помешался на биофизике, Андрюха-Канцер с его полипотентной любовью ко всему, что можно выучить и Дедушка Карболыч, любитель похвал от преподов. Третий час ночи, жрать хочется. Дед-Карболыч приносит четыре куска сахара, по-братски раздаёт на всех. Потом на время исчезает Канцер, после чего каждому достается по тоненькому кругляшку копчёной колбасы, сумел гад, где-то спрятать - на первом курсе хранить мясные продукты не разрешалось. Удав и Фил сегодня на порожняке, угоститься нечем. Пора спать. Фил берёт пустой пузырь и вылезает на подоконник. Замах, бросок, и в открытую форточку далеко на газон улетает "контейнер из-под антиматерии". Винно-водочный магазин, что напротив Штаба, называется "Антимир", ну а бухло соответственно "антиматерия". Спать осталось три часа сорок минут, ой бля, какой уж день вподряд зарекались о пятичасовой диете сна. Не получается пять часов, слишком роскошно - времени на учёбу не хватает.
За тяжёлой учёбой время летело быстро, но для первокуров особого разнообразия в жизни не было, если не считать новых изучаемых тем. Однако в середине первого семестра в Академии случилось неприятное ЧП, поставившее всю Академию на голову. Одному "мореману" с Четвёртого Факультета пришла из дома посылка с яблоками. Будучи нормальным курсантом, а не жлобом, тот парнишка угостил весь взвод. Каждому получилось по яблоку, ну а ему самому и парочке его друзей по два. Яблоки сожрали за завтраком, и с полчаса всё было как обычно. Пришли на занятия, и тут начались странности. Всех рвало, развились острые симптомы, чем-то напоминающие менингит, а у тех, кот съел по два яблока последовали остановки дыхания, парализ сердечной деятельности и смерть. Академия забурлила, во всю подключились особисты. То, что родители таким образом отравили сына отпало сразу - дома подвал забит такими яблоками с собственного сада, все абсолютно нормальные, даже не опрыскивались за год ни разу. Мать и отец оказались полностью убиты горем. Сохранился посылочный ящик, на нем нашли кое-какие следы, свидетельства, что ящик вскрывался после сургучной опечатки на почте. Но самое страшное было то, что не нашли НИКАКИХ следов отравляющего вещества. Смысл? Если не пускаться в экзотические предположения, то можно выдвинуть только одну более-менее реальную версию. Каким-то силам очень хотелось посмотреть, а найдут ли в самом центре советской военной медицины саму причину? Её не нашли. Нет, причина смерти очевидна - остановка дыхательного и сосудодвигательного центров мозга от воздействия некого нейротоксина, но вот какого токсина? Вся советская наука оказалась бессильной ответить на этот вопрос.
Особисты трясли всех и каждого, а Фила в особенности. Дело в том, что получатель посылки был родом из Винсадов, что совсем недалеко от Железноводска, и Фил считал его своим земляком. Ещё хорошо, что его самого яблочком не угостили. Пять трупов и двадцать пять человек в реанимации Военно-Полевой Терапии и все из одного взвода! В строй вернули не всех, некоторых комиссовали по состоянию здоровья. После Великой Отечественной войны это первый случай, когда целый взвод оказался полностью поражен. Тогда Фил впервые задумался о мощнейшей силе, под названием наука Военная Токсикология. Чёрт, а силен противник, если на такие "шуточки" отваживается. Спустя много лет, сидя со мной на солёной глине Лысого Лимана, Фил уверенно шепчет: "А ведь мы до сих пор не знаем что это было, но зато я знаю откуда это. Это из Китая, вспомни тот случай, что я тебе рассказывал, про четырнадцать трупов на леднике Гиндукуша в самом разгаре Афганской войны! Там были китайские химические гранаты и абсолютно аналогичная картина отравления без малейшего намека на следы самого яда!" Я помню тот случай, я еще опишу его, как один из мазков Филовой биографии.
Потеря "зёмы", земляка с которым всегда так приятно встретиться, обсудить совместные планы на отпуск, да просто потрепаться о красотах родных Машука и Бештау, сильно потрясла Фила. Не волновали его гэбисты-особисты, берущие на пушку "мальчик, ты нам не всё сказал". Он видел зёмину мать - старушку, намного старше своей матери, в старомодном платочке, наивно подходящую к любому офицеру медицинской службы с единственным вопросом "скажите, как мне забрать тело сына?" Офицеры шарахались, что-то лепетали, мол вы не по адресу, а за тело беспокоиться не надо - вам его привезут в цинковом гробу. Для Феликса эта картина стала наполняться какой-то особой значимостью, а когда страсти улеглись, он пожалуй первый на курсе заявил, что "знаете ребята, а я не хочу быть хирургом, я бы в Токсу пошел". Тут даже не в некой моральной травме дело - тут дело в самой могущественной силе тезиса "яд не идентифицирован". И Фил пошел в токсикологи, правда через хирурга.
--
ВНОС (Глава 6)
ВНОС это аббревиатура, означающая военно-научное общество слушателей, некий аналог СНО - студенческого научного общества, разве что более серьезное и с реальными замашками на возможность будущей специализации. Обычно до третьего курса науки в этих обществах мало, в лучшем случае пашешь бесплатным лаборантом для собственного научрука, собирая ему фактический материал на докторский диссер. Но не всё так плохо, как кажется. Во-первых до кучи и себе данных на кандидатслую диссертацию запросто набрать можно. Во-вторых получить уникальные практические навыки. В-третьих перезнакомиться с персоналом кафедры, если туда задумаешь возвращаться из войск для дальнейшей научной карьеры. Все курсанты это знали, но не у всех на ВНОС хватало сил - очень уж многим жертвовать приходилось ради реального занятия наукой.
Фил довольно быстро сошёлся с Вовкой Черныхом. Володькин батька рулил крутой должностью в области военно-полевой хирургии Советского Союза, подчиняя себе в случае войны десятки госпиталей с сотнями гражданских профессоров-хирургов и тысячами обычных врачей. В высоких медицинских кругах Черныха-старшего хорошо знали, боялись и уважали. Черныха-младшего не знали, но догадывались о его "благородном" происхождении, особенно когда догадки подтверждались звонком от Черныха-старшего. Быть другом такого блатника было выгодно во всех отношениях. Однако Фил такой возможностью почти не воспользовался.
Непонятно, что свело этих двух первокурсников - Фил считался "деревней", а Черных "сытым". Сытые (блатники) с деревней (низами) на гражданке серьезно не водились. Однако военный быт первого курса, живущего на казарменном положении, такую разницу значительно нивелировал - в отличие от студентов среди курсантов хвастаться папочкиными заслугами считалпсь крайней гнилостью. Самое смешное случалось месяца через два после зачисления - самые блатные сынки по непонятным причинам становились страшными врагами друг другу и усиленно искали себе поддержки "в народе", то есть среди детей рабочих и крестьян. Фил стал протекцией Черныху среди курков, а Черных стал протекцией Филу среди любых армейских хирургов. Да все было бы хорошо, полюби Фил экстренную хирургию...
Прошло каких-то неполных три месяца службы-учёбы, как Черных предложил Филу начать специализироваться. Все дело выглядело очень просто - оба курсанта идут на Кафедру ВПХ (Военно-полевой хирургии), где устраивают для себя смотрины из имеющихся в наличии молодых преподователей, не имеющих докторских степеней. Каждый ищет себе научного руководителя в чине ниже полковника, и этот научрук за оставшиеся пять с половиной лет не только обеспечивает себе докторскую с папиной протекцией, но и кандидатскую для "протектанта". Стать протектантом означало получить быструю путёвку в большую жизнь - мечту любого "простого" мальчика. А диссертация по окончании Академии - ух как круто это звучало в совковые времена! Нет, кандидата медицинских наук сразу не присваивали, но имея полностью написанный диссер через годик после диплома можно было подать на реальное соискание научной степени, а защитившись, без проблем вернуться на кафедру в ординатуру или адъюнктуру, затем благополучно перерасти в преподавателя или научного сотрудника в крупном госпитале или закрытом институте. С первого курса жизненная карьера выходила на финишную прямую, и Фил ответил на Черныховское предложение полным и безоговорочным согласием.
Пошли два друга на ВПХ. Их там приветливо встретил старый знакомый Вовкиного отца полковник Алексеев. Он провёл смущенных первокурсников в свой кабинет, угостил чаем и по отечески с часок им рассказывал кто есть кто. Самым перспективным казался молодой майор Гурьев. Недавно защитил кандидатскую, амбиции большие, уже активно копает на докторскую. Но самое притягательное в том, что мужик в своих исследований стоит в стороне от собственно хирургии - его больше интересуют не что и как порезать да ушить, а тонкие биохимические изменения мозга при различных травмах и ответ иммунной системы на такие изменения. То есть копает молодой ученый больше патофизиологию системы крови и мозга, нежели само хирургическое "рукоделие". Такой теоретический изыскательский подход в научном плане сулил куда больше возможностей, чем непосредственно лечебное дело, и ребята за этот шанс сразу ухватились.
Представление было очень коротким. Гурьев хмыкнул насчё возраста учеников - начало первого курса к серьёным занятиям наукой не распологало, а затем поставил несколько задач и условий. Первая задача была самой простой - он вручил Филу и Вовке по старому иглодержателю, хирургической игле, по здоровому мотку шёлковых ниток и куску поролона, наказав одеть обычные толстые зимние перчатки и учиться шить - прокалывать поролон и вязать на нём хирургические узлы. Вторым заданием было написание стостраничного реферата по узким иммунологическим темам применительно к черепно-мозговой травме, где необходимо было использовать не менее сорока статей из советской научной периодики и десяти статей из зарубежной. Ещё одним условием было немедленное зачисление на курсы иностранных языков при Доме Офицеров, мол мои ученики должны иметь диплом референта-переводчика и читать специальную литереатуру без словаря. Курсы были трёхгодичные с вечерними занятиями три раза в неделю, и такое условие требовало истинной жертвенности, так как с трояками в зачётках Гурьев себе в опекунство курсантов не брал, мотивируя простой мыслью - зачем я буду вкладывать навыки и знания в человека, шансы которого вернуться в науку весьма невелики. Ну и последнее - он приказал присутствовать на всех его ночных дежурствах по клинике, что выпадали около двух раз в месяц.