Ему было двадцать два и Он пил жизнь большими глотками... И думал, что так будет всегда! Все мы так думаем... Нет, конечно, где-то в глубине, мы понимаем, что станем когда-то взрослыми и степенными. И строим планы, исходя из своих прекрасных, юношески-идиотских взглядов, включая, тем не менее, в романтическое видение своего будущего и меркантильно-респектабельную составляющую: с детьми и женами, с дачами, машинами и квартирами, с доходной и интересной работой, с веселыми коллегами и симпатичными, длинноногими...
А где-то рядом, скрытым, но неизбежным файлом, всегда маячат мысли запретные и невеселые... В них - старость, одиночество, болезни... И тяжелый, неживой запах пожелтевших простыней... Только они совсем не про нас, теперешних - ведь всё это случится с каким-то другим человеком, с опытным и серьезным, непременно ЗНАЮЩИМ ответ на пугающий вопрос: почему старики не бояться..., а порой даже просят ЕЁ прихода... И мы верим в то, что тоже будем улыбаться внукам из постели, и говорить, что не боимся... А еще есть глупая надежда и бесстрашное лукавство, что мы не доживем до своей старости и безобразной смерти. Мы мечтаем лишь о том, чтобы весело и полноценно дожить до зрелости, до тридцати пяти или сорока, а там хоть трава не расти. Но вот, этот коварный рубеж, изогнувшись, как в неэвклидовом пространстве, отодвигается до сорока пяти, до пятидесяти... А потом, с грустной улыбкой утверждаешь, что после шестидесяти жизнь только начинается... Да, всё это не мы. ЕЩЕ не мы!
Девушки появились как-то незаметно: когда Он в очередной раз оторвал взгляд от костра, на другом берегу неширокой речки уже лежали, распластавшись на пестрых подстилках, две загорелые фигурки. Сизый дымок неспешно поднимался в прозрачный, утренний воздух, а они с Борькой, как два опытных туриста, кипятили на огне котелок с травяным чаем, призванным смягчить их вчерашнее неумеренное возлияние. За их спинами синели раскинутые крылья палатки, а у берега была привязана небольшая прогулочная лодка.
С момента появления девушек, спокойствие в их общении словно растворилось, и все попытки сделать вид, хотя бы внешний, что они тут одни и ни от кого не зависят, всё больше превращались в глупое притворство и натянутость в общении. Наконец, Борька не выдержал, и сказал вполголоса:
- Клёвые тётки!
- Да...
- Блин..., вот только соберешься побыть в одиночестве, пообщаться с природой "тет на тет", и на тебе... Ну, всё - можно собирать манатки и уматывать. Отдыха не будет...
- Ага, а сам, небось, думаешь: а хорошо бы познакомиться...
- А то ты не думаешь! - вяло огрызнулся Борька.
- А чего тут думать - плыви и познакомься.
- Ага, прям так, без повода? Давай лучше плыви ты, орел Чапаевский - посмотрю я...
- Странный ты человек, Борька... На словах - все девки на улице твои, а как до дела... Давай, действуй! У тебя же язык, что помело - придумаешь что-нибудь на ходу!
- Да иди ты... Я так сразу не могу, мне надо принять ва-анну..., выпить чашечку ко-офэ... - "по-Мироновски" загнусавил Борька, шевеля для видимости угли костра лыжным алюминиевым стержнем.
Вдруг справа, из-за прибрежных кустов...
Жизнь - интересная и непредсказуемая штука! Иногда думаешь, что вот она течет себе, лениво, течет..., но ничего в ней не меняется, вопреки древнему тезису, и что так она вся и пройдет - медленно, скучно и мимо... Но через секунду меняется всё..., и словно что-то повернется в её загадочном механизме: встанут в определенном порядке какие-то шестеренки, дырочками совместятся с палочками, последует резкий щелчок... И грянет вдруг призовой звон! А бывает, что и похоронный...
Нет, в Бога ОН не верил, да и потом не поверил всерьез, но тогда, словно разверзлись небеса, и сквозь скучную, привычную с позднего детства пелену обыденности, вдруг проглянул луч божественного вмешательства. Промысел... - он потом так и расценивал эту неразрывную связь последовавших далее событий, за которыми явно стоял некто могучий и невидимый, который только так и мог вмешаться в естественный ход вещей - ненавязчиво и, якобы, случайно..., являя не столько свою высшую власть, сколько творческую изобретательность.
Это был мальчонка, лет пяти или шести, который, хмуро повесив рыженькую головенку, брел по самой кромке берега. Его отсутствующий и независимый вид говорил о гораздо более серьезном внутреннем возрасте, а пивная бутылка, утягивающая вниз его маленькую ручонку, только подкрепляла это подозрение. Взрослый, отрешенный вид мальчугана вызывал тревожную улыбку и недоумение, и Он подумал даже, что это карлик, но детские черты лица не оставляли сомнений.
Предприимчивый Борька сразу уцепился за это странное явление, как за возможность блеснуть своим знаменитым плоским юмором перед девчонками.
- Эй, малыш...! Брось ты эту дрянь! - выдал он, не много думая, - Так и останешься мелким "шпинделем" на всю жизнь. Посмотри вот на меня!
Он вскочил с песка и изобразил статую древнегреческого атлета.
Малец лениво повернул голову и, не замедляя движения, процедил:
- А чо нада, дядя?
- Какой грубиян, вы слышали? - театрально возмутился Борька, искоса глядя на другой берег, откуда на них уже с любопытством посматривали.
- Борь, да отвали ты от него! - сказал Он негромко другу. - Глупо же...
- Заткнись и не мешай! - зло прошипел он. - Девчонки липнут на тупые шутки, как мухи на мед...
- А кто мне говорил вчера, что лучше иметь острый ум и тупой язык, чем наоборот, забыл?
- Тс-с, это было вчера... Я знаю, что делаю!
- Ну-ну, продолжай!
И Борис продолжил:
- Эй, мальчик, послушай!
Он сказал это так громко, что зрители с того берега даже слегка приподнялись на локтях, показывая повышенную степень внимания.
"Бесплатный цирк, ей богу!" - с досадой подумал Он.
- Мальчик, а хочешь пакетик леденцов и прокатиться?
Известно, что у О' Генри, на подобный же вопрос, "вождь краснокожих" засветил доброму дяде Биллу обломком кирпича в самый глаз... Но деловая Америка, с их непомерным, опасным для жизни чадолюбием, пусть пока отдохнет. Наш, отечественный "вождь краснокожих", не поворачивая головы и с хорошо поставленной дикцией, сказал:
- Пошел на хуй, дядя!!!
У них отвалились челюсти, а с противоположного берега, двумя звонкими фонтанчиками, брызнул смех и рукоплескания. Зрители были в восторге!
- Ах ты ж..., - возмутился Борька после неприлично затянувшейся паузы. - Да я тебе сейчас... Уши оторву!
Он знал Борьку - не стал бы тот драть чужого ребенка, даже очень испорченного. Да он бы и не успел...
Из-за кустов выскочила женщина в одних трусиках и сиплым, пропитым голосом, завопила на бегу:
Заметив незнакомых мужчин, "женщина" даже не прикрыла свою тощую, болтающуюся на бегу грудь... Впрочем, она явно была не в том состоянии, и уж точно не так воспитана, чтобы в подобных обстоятельствах отягощаться еще и приличиями. Была она чрезмерно худая, местами загорелая и вся в синяках..., как и полагается в таких случаях. Мальчишка, отбросив бутылку и рисованное безразличие, припустил, было, во все лопатки, да где там...
Ребенок дико выл, яростно ворочаясь на мокром песке..., когда она, страшно ругаясь, таскала его за редкие, рыжие волосики. А к ним подбегал уже мужчина в заношенных, не по-модному рваных джинсах. Пьяный и такой же дико-запущенный.
- Не трож-ж его, с-сука...! - закричал он неожиданно высоким голосом.
Пробегая мимо их костра, он остановился, пьяно повел глазами и... выдернул торчащий из песка Борькин "мачете", сделанный из большой механической пилы. Выставив вперед нож, и как-то не по-человечески рыча, он медленно подходил к дерущимся. Женщина, видимо, уже знала, что означают эти звуки, потому что сразу отпустила мальчика и, вскочив, побежала вдоль берега на заплетающихся ногах.
Люди, застывшие по обоим берегам реки, напоминали неживые музейные экспонаты, попавшие, каким-то образом, из цивилизованных времен в дикие, доисторические... Как вспоминал Он потом, время словно замедлилось, мир замер..., и только вращающаяся полоска металла, вылетевшая из рук дикаря, с мягким шумом догоняла свою жертву...
Она сидела на песке и со странным безразличием смотрела, как медленными толчками выливается кровь из разрубленной, ставшей вдруг непомерно большой, икроножной мышцы, а "мужчина", такой же молчаливый и безучастный, статуей возвышался над ней.
Время снова включило свой неумолимый счетчик... Крикнув на бегу: "Борька - жгут... Рубашка...", Он взлетел над водой... и через десяток размашистых гребков был уже на другом берегу. Он действовал "на автомате", даже не думая, чем могли помочь ему эти две девушки, но... больше ждать помощи было не откуда, а у них самих не осталось даже водки для промывки раны.
Побледневшие девчонки стояли перед ним молчаливо и испуганно.
- Бога ради, что-нибудь... Духи, одеколон, вата...
Высокая, слегка полноватая брюнетка, запинаясь, вымолвила:
- Ничего... Только подстилки... Мы тут на даче... Тут недалеко... Я сейчас...
Она бросилась вверх по склону, и уже на самом верху вдруг остановилась и с подозрением уставилась на него.
- Валя, будь здесь, я сейчас вернусь... С ребятами...
И скрылась за верхним обрезом берега.
Рыжеволосую худенькую девушку звали Валентиной, а её убежавшую подругу - Светланой. Они отдыхали компанией на Светиной даче, и вот они вдвоём решили сдуру сходить на речку... Всё это Он узнал из обрывков фраз, которыми они обменялись, скрашивая тревожность неопределенной ситуации. Она снова села на покрывало, а Он нервно ходил взад-вперед, изредка поглядывая, на свой берег, где Борька уже заканчивал кровоостанавливающую перетяжку ноги раненной лоскутами из разорванной рубашки товарища. Странно, но тогда они даже не подумали о том, что тот злополучный Борькин тесак для рубки веток, был холодным оружием, незаконно произведенным и незаконно же носимым ими..., равно как и о том, ЧТО было бы с Борисом, попади этот нож жертве не в ногу, а, допустим, в голову... До этой мысли первым "дошел" Борька..., дня через три. Вот так! А ведь им было уже по двадцать два...
Стресс понемногу сходил "на нет", и Он боковым зрением заметил, что Валя осторожно рассматривала его загорелое, мускулистое тело. Он отмечал это с затаенной радостью: в двадцать два года у него было, что показать девушкам...
Потом вернулась Света, а с ней трое: еще одна девушка и двое парней - бледнокожих и одинаково субтильных..., как по-деловому отметил его мозг, готовый к любому повороту событий. Но компания оказалась вполне мирной, к тому же, странная операция совместной помощи этой..., этому несчастному существу, которое язык не поворачивался назвать уже женщиной, способствовала всеобщему сближению. Эдакая, "объединенная миссия человечества"...
У ребят была с собой непочатая бутылка водки, на которую притихший виновник безобразия бросал откровенно-жадные взгляды. Но ему не обломилось... Рана была промыта добрыми ста граммами, тщательно перевязана разорванной на полосы белоснежной простыней, а еще сто грамм дали пострадавшей вовнутрь, как антистресс. И это, как ему показалось, было лучшим лекарством для бедняги: кажется, она была готова дать разрезать себе и вторую ногу, лишь бы ей налили выпить еще...
Её молчаливый спутник удовольствовался остатками пива, которое не дососал из бутылки малыш, а сам ребенок, совсем не тронутый происшедшими событиями, деловито ковырял палкой в углях догоравшего костра, бормоча под нос что-то своё, детское....
Потом Борька и еще один парень - Виталик, повели прихрамывающую раненую и иже с ней в близлежащий поселок, где в заброшенном доме обосновалась эта странная семья. А когда они вернулись, сдав пострадавшую местному ветеринару(!), Олег - второй парень из их компании, сказал, весело глядя на начатую бутылку:
- Отметим, что ли, удачную операцию по спасению неразумных братьев наших? - И добавил поспешно:
- Не пропадать же этому чудному веществу!
И "вещество" не пропало, а благополучную перешло в энергию, как и положено ему в нашем рациональном мире... Потом Виталик сплавал за второй бутылкой, а Борька в это время со смехом рассказал о небольшом курьезе, случившимся с ними по дороге в деревню.
- Представляете, тащим мы с Виталиком эту..., а я возьми, да и спроси мальца: "Ну что, малой - как вырастешь, тоже вот так женщин обижать будешь?". А он мне так, с ленцой, отвечает, глядя на мужика: "Еще "лаз" "тлонет" её - убью!".
Все засмеялись.
- Подождите, это еще не финиш, - продолжал Борька. - Этот мужик - а он, оказывается, и не отец ему вовсе - посмотрел на мальца искоса, но промолчал, а мамаша и говорит, серьезно так, с доброй улыбкой: "Васенька, убьешь его, а кто ж мамку ебать будет?".
Народ грохнул здоровым смехом, окончательно разряжая атмосферу неприятного события.
Всё это время Он держался рядом с Валентиной, на правах "хозяина стоянки" оказывая ей знаки внимания. Она тоже как-то тянулась к нему (Он это чувствовал), хотя и старалась не подавать виду. Лишь однажды, она неожиданно стрельнула в него быстрым, огненно-зеленым взглядом, проделав приличную дыру в его размягченном, беззащитном сознании. Всю последующую жизнь Он помнил этот "бронебойный" выстрел...
Они ушли всей компанией только после полудня, сославшись на какие-то срочные дела, но, по-видимому, просто "зная честь"... Они договорились, что придут после заката, ибо интересное знакомство и бьющая через край молодость, требовали продолжения банкета.
Приятели привели в порядок берег, палатку, сделали запас дров... Нашли неподалеку два бревна и приволокли к костру, увеличивая количество посадочных мест. Ближе к вечеру, Борька пошел в поселок за "горючим", притащив, однако, лишь сомнительного вида бутылку со скрученной из газеты пробкой. Там плескалась мутная жидкость с пугающим запахом.
- Магазин закрыт, а "это" у какой-то бабки за пятерку купил. Просил за "трояк", но... жадная, сволочь! Ладно, сгодится на последок - пьяные разбору не имут. Или завтра, на больные мозги капнем... - оправдывался Борька.
Было уже начало двенадцатого, летний вечер устало растворялся в сумерках.
- Не придут... - с досадой сказал Борька.
- Похоже на то...
- Ладно, старичок, не расстраивайся. Давай, выпьем по чуть-чуть, всё веселее...
- Этого твоего говна? Что-то не хочется... Пей ты его сам.
- И выпью! Как там Владимир Семенович пел: уж если я чего решил, так выпью обязательно..., - он набулькал себе треть жестяной кружки, - но к ентим шуткам отношуся...
И Борька старательно вытянул всё, до капли, для верности прикрыв глаза.
- Фу-у-у..., - безжалостно дохнул он в пространство, - да это же просто какой-то ликер! "Русский лес" отдыхает!
- Не дыши на меня, алкаш! Спать будешь на свежем воздухе, вонючка.
- Фигушки! Я лучше...
Вдруг на том берегу послышался шелест веток и мелькнуло светлое пятно...
- Эй, там, на корабле...! Вы команду еще набираете? - прозвенел в цикадной тишине голос Виталика.
- Набираем... - весело ответствовал Борька, - только исключительно на основании вступительных взносов, как проштрафившихся!
- Не проблема! Из-за этих "взносов" и задержались - аж в Глазуновку пришлось ехать. Зато теперь водки хватит... - И Виталик гордо приподнял перед собой набитую матерчатую сумку.
Борька в сердцах плюнул в огонь. Слюна зло зашипела в ответ.
- Ну что, придурок! Говорил я тебе: не пей! Смотри - люди с водкой идут, а от тебя говнищем несет, как от козла... Сейчас всех девчонок распугаешь - из лодки повыпрыгивают!
- Не повыпрыгивают..., - невозмутимо отвечал Борька. Но под нос тихо добавил:
- Вот же, старая кошелка...
- Что ты там гундишь?
- Завтра найду бабку и вылью ей на голову...
- Ладно, отдыхай... Сегодня я поработаю седым паромщиком... - сказал Он, вставая.
Лодка сделала опасный рейс с хохочущими парнями и визжащими девчонками, и вот уже у ярко вспыхнувшего костра сделалось уютно и весело, словно само ПРОСТРАНСТВО и его верный подельник ВРЕМЯ наполнялись живой энергией, украдкой забирая молодость и жажду жизни у беззаботных, счастливых дурачков...
Атмосфера с самого начала сложилась непринужденная и дурашливая, не в пример той, что обычно возникает между малознакомыми людьми в трезвых компаниях. И это, пожалуй, одно из немногих полезных свойств алкоголя, которое, впрочем, имело и свою оборотную сторону: эдакий ностальгически-заманивающий эффект, когда, на всю оставшуюся жизнь, с выпивкой невольно увязывалось веселое, бездумное времяпрепровождение. Да, наверное, не стоит путать ностальгию по ушедшей молодости с алкоголизмом, но все-таки, все-таки... И вот, через каких-нибудь пятнадцать, двадцать, тридцать лет..., и горький алкаш Борька, и доктор наук, Олег Николаевич Рюмшин, будут в пьяном тумане вспоминать этот костер, эту счастливую ночь, этот дурманящий кровь визг девчонок... Сидя в своем кабинете и заливая в себя коньяк рюмку за рюмкой из старинного семейного графинчика..., или глотая вонючую дрянь прямо из горлышка, прислонившись к обоссанной стене чужого дома... В глупой надежде вернуть то время, то состояние души... ГОСПОДИ!!! Зачем ТЫ позволяешь нам так одурачивать себя, зачем встроил в наш мозг этот гнусный механизм искусственного веселья и глупости?
Борька сразу понял ИХ завязавшиеся отношения с Валентиной и вел себя с ней по-джентельменски, покровительственно и заботливо, вроде как "друг жениха". С развеселой Светланой у него сразу возникла насмешливо-конкурентная антипатия, а третья девушка - Лена, была с Олегом. Но Борька был счастлив исключительно "пьянственностью общения", как он это сам называл. Борька всегда высоко ценил это состояние непринужденной, независимой ни от кого веселости и душевной свободы. Хотя, конечно, любил и девушек. Когда они разрешали...
А Он почти не пил - ему и так было хорошо и... душевно. Будущее обретало для него какие-то неясные, но искрящиеся контуры, когда Она смотрела на него своими темными сейчас, поглощающими свет глазами. Он еще подумал тогда, что вот так, наверное, засасывают в себя окружающий мир и космические монстры, "черные дыры" - пожиратели ПРОСТРАНСТВА и ВРЕМЕНИ...
Они сидели немного в стороне от всей компании. Сначала они говорили о всякой неважной ерунде, а потом перешли на темы более серьезные.
Часто бывает так, что незнакомые люди тягостно и бесплодно ищут точки соприкосновения, темы для разговора, общие интересы... И тогда минуты для них мучительно тянуться, превращаясь в часы... И хочется поскорее закончить уже всё, подкрутить невидимые стрелки времени вперед... Но бывает и наоборот, когда родственные души попадают вдруг в один ментальный объем, и время для них начинает бешено крутить свои колесики. И тогда начинаешь ЕГО жалеть...
Однажды Он, отмечая Новый год в компании одноклассников, в своем далеком десятом "Б"..., случайно схлестнулся с Ритой Лисовской, тихой и серой мышкой. Она была некрасивая, не фигуристая, маленькая и даже слегка полноватая..., а он, по выражению друга Бориса, был "парень, хоть в куда"! Наверное, поэтому он никогда её не замечал, словно её и не было в их классе все эти девять с половиной лет... Вскоре, после торжественного, визжащего и орущего гимна молодости под бой кремлевских курантов, они столкнулись в маленькой спальне с балконом: он шел курить, а она что-то искала в своей сумочке, и он нечаянно наступил ей на ногу. Остальные их одноклассники резвились в зале, с пышной, сверкающей ёлкой, с телевизором и замечательным, алкогольно-закусочным столом..., поэтому о них как-то все забыли. А они сидели на стульях у окна, друг, напротив друга, и говорили, говорили... Он не помнил всех их многочисленных тем и мыслей вслух, но очнулся только тогда, когда пьяный в "драбадан" Борька крикнул ему в самое ухо: "Алло, гараж! Мы, кажется, собирались с утра на каток. Пойдем, братан, уже троллейбусы ходят". Они с удивлением оторвались друг от друга, и обнаружили, что за окном уже светает: их общение, показавшееся им минутами, невероятным образом проглотило несколько часов нового года...
Так, они стали друзьями, и часто, после школы, в компании с верным Борькой и еще несколькими одноклассниками, слонялись по городу, проводя время в великолепных беседах, глубокомысленных, а иногда и дурашливых: когда и как, решало настроение... Однажды, уже по весне, они оторвались от всех, как всегда незаметно. Для разнообразия, они зашли в полуподвальный магазинчик и купили бутылку дешевого портвейна, а потом пили его за старой, полуразрушенной церковью, превратившейся сразу после революции в какой-то склад, и обветшавшей до безобразия от более чем полувекового безразличия людей... Пили они прямо из горлышка, по очереди, хохоча и захлебываясь. А потом они целовались... Но это было всего один раз, да и то - под действием магии ароматно-сладкого пойла..., поэтому всерьез не засчиталось никем из них...
Вспоминая о Рите, Он, уже взрослый и умудренный общением с женщинами, всегда потом поражался: почему у них "ничегоневышло"? Да, она не привлекала своей внешностью, но Бог с ней, с внешней красивостью... Но почему такой редкий случай взаимопонимания между двумя людьми противоположного пола не увенчался традиционно и естественно: в каком-нибудь заброшенном сарае или на стройке, на мешках со строительным мусором? Или, на худой конец, надежным и интересным супружеством на всю жизнь? Но, факт, остается фактом: тогда Он воспринимал ее только, как друга..., так, что даже Борька, порой, злился втихую. Возможно, они остались лишь друзьями только потому, что он был тогда слишком молод и романтичен, и ожидал для своего высокого юношеского чувства чего-то невероятного во всех отношениях. А Рита... Что ж, они были просто хорошими друзьями и интересными собеседниками.
О, это наивное ожидание первой любви!... Хотя, как Он через много лет узнал от Ритиной подружки Гали (ставшей ему женой...), этот инфантильный идиотизм было только в его голове: девушки взрослеют куда как быстрее!
И вот сейчас, повторялось нечто подобное, только на другом уже уровне: с тревожно- щемящим сердцебиением, со сладким теснением под ложечкой... Он подумал тогда, что это было похоже на то, как если бы две части сложного механизма, созданные некогда и лежащие на заброшенном складе..., вдруг соединили в одно целое, и их шестеренки четко и слаженно завертелись и застучали в унисон, согласовывая совершенство конструкторского замысла Но тут же подумал, что для живых существ аналогия с яблоком подходит, все же, куда лучше, хоть яблоки и не растут отдельными половинками. Яблоки, они вообще - метафорические чемпионы мира!
Валентина смешно злилась на "всякую непотребную дрянь", отравляющую нашу жизнь, имея в виду сегодняшних знакомцев - эту страшную в своем откровенном уродстве семью пьяниц. А Он, памятуя, что те невольно стали их сводниками (а еще из радостной вредности), защищал их, как только мог...
- ... А я не хочу "это" видеть, понимаешь? Пусть они живут - имеют право на жизнь и "такие"... Но пусть они живут далеко от меня. Я не обязана видеть и касаться всей этой дряни. Я не хочу, понимаешь? Пускай сделают для них..., ну, не знаю - специальные поселения там..., или еще что-то...
- Яволь, мой фюрер!!! И номерочки на руках...
- Дурак!
Она больно толкнула его в бок острым кулачком и зло глянула на него. А ему начинала нравиться даже эта её беспомощная, наивная злость, возбуждавшая его встать на её защиту, заслонить от этого грязного, уродливого мира. Да..., Она даже злилась смешно и красиво, с какими-то детскими, требовательно-просящими интонациями. Он всегда это вспоминал потом с теплом и грустью...
- Я всё понимаю, я не черствая... Но так же тоже нельзя... Ведь на всё это смотрят и наши дети..., и они потом начинают видеть и воспринимать эту их жизнь, как что-то нормальное, само собой разумеющееся...
- А ты подскажи своим гипотетическим деткам, что вот так жить ненужно, что ЭТО - уродство. Помнишь, как древние греки поили до свинского состояния рабов и показывали их своим юным отпрыскам...?
- И чем они все кончили...?
- Греки-то? А прекрасно сейчас живут - разве нет?
- Я имею в виду древних, империю...
- Ну... Все империи плохо заканчивают - аксиома!
- Погоди, я не об этом сейчас... Я когда-то, еще в восьмом классе, прочла Чеховских "Мужиков", а потом, буквально на следующий день, поехала к тетке в деревню... Боже ж мой, ведь ничего не изменилось за эти сто лет, понимаешь... Всё то же пьянство и бездумная жестокость к себе и живущим рядом...
- Что поделаешь - люди не меняются. Даже через тысячелетия будут уроды и недоумки..., если, конечно, гуманисты-генетики не постараются на этом фронте - подкорректируют наши мозги, а заодно и тела, - усмехнулся Он. - Представляешь: больша-ая такая голова, на передвижной платформе с какими-нибудь "антигравами" ...
- А ты, оказывается, фантазер...! Я тоже раньше увлекалась фантастикой, но сейчас как-то... меня больше интересует настоящее.
- Меня тоже... Знаешь, я как-то недавно подумал: вот живем мы, мирно и хорошо, так...? Есть, конечно, у нас такие вот непотребства, как сегодня... Но в основной массе порядок - не то, что на Западе..., с их бездомными нищими, трущобами и безработицей... Но вот, случись сейчас какой-нибудь катаклизм на планете... Ну, там - изменение климата в сторону сильного потепления..., с исчезновением водных источников, с выгоранием лесов, с массовым голодом... Да мало ли что еще...
- К чему это ты?
- К тому, что если вдруг не станет цивилизации в том благополучном, сегодняшнем виде..., то все люди почти мгновенно превратятся в своих пещерных предков, жестоких и страшных.
- Ну уж... Начитался ты какой-то мрачной, антиутопической литературы...
Он засмеялся.
- Точно! Перечитывал "Машину времени" Уэльса, меня и "торкнуло". Но ведь он прав, по существу... Маркс сказал, что бытие определяет сознание, а Уэльс, что форма существования общества определяет его социальное содержание.
- Ой, какие мы умные...
- Это я еще не выпил, как следует!
- Представляю себе...
- И вот представь, что мы не сидели бы сейчас вот так весело у костра, а подозрительно высовывались бы из своих норок и пещер. Мы - нормальные..., большинство! А в ночи охотились бы на нас злобные морлоки, которые сейчас дремлют в некоторых из нас, и только дожидаются своего часа...
- Фу, какие гадости ты говоришь!
- И эти гадости, к сожалению, есть правда! Ведь всегда, в любое смутное время, обязательно появлялись вдруг среди людей мародеры и разбойники. Подумай, не с Луны же они к нам падают?!... И эти сегодняшние бедолаги, лишь видимая верхушка айсберга маргиналов и оборотней, всегда незримо присутствующих в обществе, всегда ждущих своего момента, чтобы перевернуться и потопить благополучный, кажущийся непотопляемым и надежным, корабль общества...
- Сильно закручиваешь! Ты не устал?
Но его уже понесло...
- А мы спокойно проходим мимо них..., мы лишь хотим, чтобы этого не было с нами рядом, не омрачало нашу жизнь грязью и уродством... Не бросало нам всем своим видом обвинение в том, что в их беде есть частичка и нашего участия. Или, вернее, неучастия...
- Ну, знаешь, что... Я лично не считаю себя виноватой в том, что они докатились до такого скотского состояния. Виноваты в этом только они, и никто другой! - сказала Она с уже серьезным раздражением, которое ОН поначалу не принял всерьез.
- А дети...? Этот рыжий мальчонка - он тоже виноват, что родился от этой... Мы все, настолько безучастны...
- Да иди ты..., моралист хренов! Иди, попробуй "поучаствовать" вон в ТЕХ... В следующий раз он разрубит ей уже не ногу, а голову. А, скорее всего, она ему...
- А ты знаешь, милая моя, что...
- Да всё я знаю...
Он хотел ей сказать, что нельзя помочь кому-то против его воли, а можно и нужно бороться лишь с социальными корнями этого явления... Что проводились подобные эксперименты, когда бродяга, выдернутый насильно из своей паразитической ниши, вновь добровольно возвращался на "дно"... Что энергетика этих людей безвозвратно разрушена и социальная мотивация их поступков почти отсутствует... Он мог ей всё доказать и объяснить. Он сейчас мог даже размазать её, как оппонента, силой своей логики и знаний... Но вдруг очнулся и снова увидел её глаза... Он часто потом вспоминал этот момент, как феномен мгновенного отчуждения от высшего чувства ради самолюбивой идеи..., забвение любви к той, ради которой минуту назад готов был на любое действие, а тем более на то, чтобы послать всю свою нудную, никому не нужную философию ко всем чертям...
- Прости...
"А Как же любовь? Значит нет ЕЁ - настоящей, всепоглощающей..., если ради амбиций и доказательства своей правоты, можно забыть это чувство?"
Как всякий максималист-романтик юности, Он мечтал когда-нибудь встретить ТАКУЮ..., чтобы на всю последующую жизнь в его душе ежечасно, ежеминутно была только ОНА, и ничего больше... Чтобы это состояние счастья длилось неразрывно всю жизнь, а все мысли и поступки были окрашены и подчинены только этому огромному чувству. Чтобы послать весь остальной мир ко всем чертям... Но, слегка повзрослев, Он понял, что такая "безумная любовь" невозможна для нормальномыслящего существа, что она будет напоминать вялотекущее существование зацикленного идиота..., или же быстролетящую сказку героинового наркомана, с подобным же исходом. А из книг по психологии знал, что среднее состояние влюбленности длиться не более двух лет, а потом переходит либо в спокойную, бытовую привязанность, либо в ненависть и боль, либо в безразличие... Но, невзирая ни на какие посылы разума, в душе Он страстно желал этого чувства, внутренне тянулся к нему..., как тянется упрямый, обманутый хитрым хозяином осел за сладкой морковкой на удочке, совершая вечное движение к несбыточному идеалу... Он всё понимал, только никогда не думал о том: что произойдет с этим "ослом в его душе", когда тот дотянется до своей морковки?
Вот и сейчас, его словно окатило холодной водой. Он поспешил тут же загладить свою неуклюжесть, и ему это удалось, благо у Валентины был легкий характер, а Он очень старался...
Он стал рассказывать ей (но постепенно к ним присоединились и остальные) прошлогоднюю историю о том, как они, находясь в командировке, в чужом городе, пытались на улице познакомиться с проходящей девушкой, которая спонтанно понравилась пьяному Борьке. По Борькиному плану, Он должен был пристать к ней с хулиганскими намерениями, а благородный рыцарь Борис Саныч освободил бы её от навязчивых и грязных притязаний. Поскольку на них были одинаковые лётные куртки, то, по совету друга, Он вывернул свою наизнанку, черной, простеганной швами подкладкой наверх, сразу став вдруг каким-то придурком, сбежавшим из дома умалишенных. Борька вообще был мастер на всякие идиотские выдумки... И вот, представьте себе сие увлекательное действие: к девушке подкатывает хулиган с непристойным предложением большой и нечистой любви, а уже через минуту откуда-то, словно супербэтмэн, сваливается спаситель..., не дав даже ей самостоятельно принять решение (кстати, а вдруг она бы согласилась?) Но девушка, то ли она была сильно заторможенная, то ли с ходу раскусила их гениальный план (а, скорее всего, просто перепугалась - всё-таки, было пол-двенадцатого ночи...), но никак не отреагировала на их представление. Она, постояв немного, молча обошла дурковатого "хулигана" и своего "спасителя", и пошла себе дальше, не меняя направления и темпа движения. Друзьям пришлось разыгрывать сцену "спасения" на ходу, поминутно забегая вперед "жертвы", которая с неумолимостью танка на марше следовала дальше. Для большей реалистичности конфликта, друзья стали слегка поколачивать друг друга по корпусу, но потом Он зацепил Борьке нечаянно по носу, и едва успел задавить на полуслове извинения... А потом они разгорячились...
Через пять минут, когда Он осматривал Борькин подбитый глаз, они вспомнили про девушку. Но той уже и след простыл... В общем, история закончилось тем, что оставшиеся три дня они просидели под "домашним арестом", назначенным строгим командиром звена, развлекаясь в гостиничном номере бросанием комочков бумаги в пустой стакан, на щелбаны..., так как наказание распространялось даже на карточную игру в "тысячу", которой весь контингент звена убивал затянувшееся нелётной погодой безделье времени...
Вся компания хохотала, когда Борька обиженно делал замечания и кривлялся, а Он с облегчением смотрел в смеющиеся глаза Валентины.
Потом они пели. Получалось красиво, на несколько голосов...
Не утешайте меня - мне слова не нужны,
Мне б разыскать тот ручей у янтарной сосны:
Вдруг сквозь туман там краснеет кусочек огня,
Вдруг у огня ожидают, представьте, меня.
Милая моя, солнышко лесное...
О, Висбор, великолепный Висбор! И что бы мы делали, как жили, без его песен? Равно, как без песен Высоцкого, Галича, Окуджавы... Уже за одно только ИХ творчество, можно любить наше мрачное, непредсказуемое Отечество... И как жаль, что сейчас настоящая авторская песня постепенно подменяется, так называемым, русским шансоном (боже..., чего стоит одна только баллада о любви и нежности одинокой волчицы, ищущей своего мужчину... Извращенцы!) И это еще в лучшем случае. А в худшем, эфир заполняет тупая, убивающая своим любвеобильным однообразием попса, или совсем уже малопонятный рэп... Может, всё потому, что мы уже безвозвратно изменились? А может мы и меняемся именно потому, что ИХ нет уже с нами...
Часа в два ночи веселящая жидкость закончилась, причем, легко "ушел" и Борькин самогон, который даже девицы пили не поморщившись, отмечая его приятный "жасминовый привкус". А счастливый Борька кричал, размахивая пустой бутылкой, что завтра найдет бабку и подарит ей цветы...
Как всегда, выпитого оказалось мало, и тогда Света вспомнила, что на её даче, в маленьком сарайчике для инструментов, пылилась дедова еще двухлитровая "гусыня" с самогоном. И компания с шумным возбуждением стала переправляться на другой берег.
Потом все сидели на маленькой веранде, под тусклой лампочкой в красивом, плетеном абажуре. Сидели тихо и устало..., и почти уже не пили. Пик в ощущении праздника прошел еще там, у костра..., но за пьянкой никто этого не заметил, как это всегда и бывает: одноразовый лимит химического счастья был ими уже исчерпан!
Нам всегда кажется, что пьяное веселье можно продлить, увеличив дозу и частоту возлияний, но у организма свои пределы, независимые от наших желаний. Конечно, можно продолжить праздник и завтра, и послезавтра..., но и тут был известный предел терпимости человеческой психики: продолжительная пьянка плавно переходила в запой..., и вот уже не ты желал продолжения банкета, а некое чужое, пробудившееся в тебе существо, требующее почти ежечасного вливания вовнутрь любой спиртосодержащей жидкости.
Однажды, они с Борькой и еще с одним товарищем, отчаянным весельчаком и пьяницей Серегой Бастовым, пропьянствовали так почти четверо суток (события эти происходили несколько позже - им тогда было уже под тридцать...) Ощущение радости и непринужденного веселья растворилось уже на второй день, как и деньги. Так случилось, что у всех троих те дни были выходными, к тому же, квартиры у всех пустовали (был дачно-отпускной сезон, а у Сереги, единственного среди них "женатика", супруга лежала в геникологии), поэтому они совершали неторопливые прогулки по образовавшемуся на карте города треугольнику, подчищая семейные запасы алкоголя. Причем, в ход шли, как дорогие вина и коньяки, так и одеколоны, духи и даже средство от облысения, цинично украденное из тумбочки Борькиного дедушки. За это время они посетили по ночам три лесных массива за городом, наивно полагая, что романтическая обстановка усилит ощущение кайфа и внутренней свободы от цивилизации (Борькины штучки, естественно). На третий день у него уже болел затылок, а Борька жаловался на поджелудочную... Сереге же было по барабану - он знавал и не такое, проработав на "химии" не один год. Ночевали они благоразумно в комфорте человеческого жилья, покидая лес уже под утро. После третьей ночной феерии Он, проснувшись пополудни едва живой, выпил пива из невесть откуда появившейся на Серегиной кухне баклажки (вместе с незнакомыми женскими ногами, безжизненно торчащими из-под стола, о которые он споткнулся), и отвалился от компании. Он, может, и не ушел бы "так сразу", но выручил завтрашний рейс в Свердловск, в котором Он чуть не окочурился: когда на трех тысячах метрах включился отбор воздуха от двигателей в систему вентиляции, ему, из-за небольшого перепада давления, вдруг стало нехорошо. Он спросил у командира разрешения выйти в туалет, и там, прислонившись к холодной обшивке хвостового отсека, вливал в себя минералку, разведенную с оказавшимся в аптечке бортпроводницы валокардином... Тогда Он впервые подумал: "Всё, блин..., пора завязывать!"
Да, к сожалению, от нашего "подумать" до "сделать", порой, проходят целые десятилетия.
Они сидели у обрыва реки, прямо посреди тропинки, поскольку на траву уже опустилась роса. Он устроился по-турецки, ощущая дрожащей кожей мягкую, прохладную пыль, а она - на его коленях, лицом к нему, плотно обвив его ногами, положив руки на его плечи. За его спиной уже занимался рассвет, и её немигающий взгляд будто возрождался из ночной темноты зрачков, наливаясь зеленым свечением, завораживая все больше и больше. Он уже не помнил, что она говорила, да и вряд ли осознавал это и тогда, но слова не играли никакой роли, говори она хоть по-японски... Он понимал только музыку её голоса, мягкие и медлительные интонации её шепота. Он никогда бы не поверил, что сможет испытывать такое состояние взаимопроникновения, когда ощущения от звуков её голоса, от тяжести её тела, от её прикосновений навсегда переходили в него и уже никогда не покидали его сознание, словно какая-то её часть оседала в нем, становилась и его частью... И в те минуты, бывшие тогда вечностью и оставшиеся в его памяти мгновениями, Он с болезненным наслаждением и ясностью понял СМЫСЛ... Что всё оставшееся за границами этих минут время не значило ничего в его жизни, ибо ЭТО и была САМА ЖИЗНЬ..., то, ради чего они и были призваны в этот мир. А все остальное было лишь иллюзией, самообманом, жалкими попытками заменить высшую, Богом воссозданную из пустоты сущность бестолковой суетой... В глупой НАДЕЖДЕ на какой-то особенный, сверхестественный смысл... С ВЕРОЙ в вечную индивидуальность своей души, обманутой наивной самонадеянностью разума. Всё было предельно просто и понятно: в мире не было НИЧЕГО - только ЛЮБОВЬ...