смуту Ноева Ковчега, дрёму Книги Бытия... Пропадай, моя телега, пропаду с тобой и я!
1993
ДИСТАНЦИЯ
Дистанция -- это пространство истомы, а попросту призма для взора, и вегетарьянство, и сладкий укол укоризны.
Дистанция -- это прострация, искомый сквозняк и свобода для гибельной импровизации, и горняя пустошь исхода;
тягучая скоропись духа, стихия гульбы и глагола, дыхание слуха и нюха, и холодок валидола...
1991
СОН О МЁРТВОМ ГОРОДЕ
I
Тому назад лет восемь-десять мне странный город снился, -- дескать, его забыл я. Но меня с непоправимостью постигли того плутанья фигли-мигли, скрутили среди бела дня...
II
Фигня!.. Но был конец июня, жара плыла, пускала слюни, слоила плутовской роман: клубилась, грезила, звенела, плела и возносила в небо свой сновиденческий дурман.
III
Дурдом! -- мне голос домовитый шептал, -- забудь свой сон забытый и подсознанья не тревожь... Но поздно: в памяти неяркой уже вставали стены, арки и поднимали свой скулёж.
IV
И что ж? -- увы, тот странный город безлюден был, как после мора, вдали от наших городов забытый всеми... И бледнела за виадуком арка, небо клубилось грудой облаков.
V
Таков пасьянс: был ранний вечер, я шёл, назначенную встречу затылком чуя... Пустотой темнели окна... В левом ухе звенело, и звучали глухо мои шаги по мостовой.
VI
Проулки, арки, подворотни томили тайной приворотной меня... И снова за углом заката муторные блики намёки складывали в лики на черепице крыш... Потом...
VII
Потом стремительно стемнело, луны беременное тело взлетело тут же надо мной... И мёртвый город колыхнулся, и я рехнулся, и коснулся луны башкою ледяной...
1991
* * *
Хухры-мухры кубических пустот, кряхтя, кромсали русло Брахмапутры... Я тот, ещё неведомый, сексот, расковырявший скрюченные сутры;
тот муравей, который по складам вымаливал у крезнутой аскезы прозрачный домик, ледяной бедлам, где шелестят сушёные стрекозы;
где скрупулёзным буквицам небес сетчатый глаз кропает полумеры, где полуизувер и полубес выскрёбывает русло новой веры;
где продаётся всё за так сказать, за именины голоса и слуха, где комару позволено базлать и кровью ублажать пустое брюхо;
где на слуху просторной пустоты пасутся неприкрытые лакуны и пастырям дозволено пасти рулады, корабли, рахат-лукумы...
Но православно блеяли козлы, и мой пустырь доскою заколочен, и, матерясь, выхлюпывали ночи фиоритуры кирзовой земли.
Спокойно спи изгоем оглашенным, зияй в ночи обугленной дырой, перегорая згой несовершенной и воскрешая голос дорогой.
Пущай тогда белёсым серпантином тебя задушит пыльная тропа и тихий вздох усталой Палестины прошелестит строку из тропаря!..
Ты улизнул, ныряльщик и лазутчик, ты улетел, ты превратился в пар -- переласкал затейливые тучи и лёгким дуновением пропал.
1993
ВОСКРЕСЕНИЕ
Н. Ш.
Когда во мраке белого безмолвия раскроется причудливый цветок, из перекрестья грохота и молнии забьёт ключом венозный кровоток.
Зашелестит дыхательное дерево и захрустит суставами скелет, когда звезда, что нам была доверена, снесёт младенца белого на свет.
Заверещит пружина воскресения, предвосхищая замысел и срок... Но физика щекотного сомнения взведёт предусмотрительно курок,
и будет бдеть, невидимые ниточки судьбы и смеха крохотно суча, -- покуда по козлиному копытечку не истечёт последняя свеча.
1993
ПРОЩАНИЕ С XX-ым ВЕКОМ
Помните, как отсекали "Титаник" хладные воды Атлантики от коловращений, преданий и паник тех, кто расплачивается и живёт?
Помните, как потакали народы веку и Риму второго креста, как православили иродов роды эти кровавые наши уста?
Помните, -- скинув истлевшие тоги, новые боги внимали нам?.. Но канули в Лету кануны, итоги, глыбой "Титаника" пали на дно.
Помните, -- кинувши роскошь и пустошь, долю и волю земли и небес, рядом на тризне хрустели капустой ангел-хранитель и брат его бес?
Помните хлопоты, проводы, скуку и тягомотины слякоть и гнусь, песни хмельные про степь и разлуку?.. Хватит -- я больше туда не вернусь!
1994
ДРОМАДЕР
Экзотический зверь дромадер, ваш слуга и пустынь пифагор, это я, дармовой пионер, покоряющий свой перекор.
Это я, одногорбый арап, завербованный в путанный путь, и меня, как обугленный труп, пустяки -- переплюнуть и пнуть.
Это я, пилигрим и собрат тем, которым и верят, и врут, на которых везут и стоят и Багдад, и Бомбей, и Бейрут.
Желтокнижник песчаных морей, прохожу за барханом бархан, чтобы вызнать у мира скорей, чем закончится этот роман.
1994
* * *
Нам не позволено забыть, что мы давно забыли. Клубятся каменные сны, колеблемые сном. Молчат слепые идолы под слоем лунной пыли: им всё едино -- ржа и золото, Акрополь и Содом.
Плывут слепые корабли -- куда не знают сами, плывут лишь потому они, что так заведено... И осовелый, сонный сом с огромными усами устало опускается на илистое дно.
1993
ПЕВЕЦ
поэма
(изциклапоэм "Terror antiquus")
I
ОН шёл много дней и ночей -- измученный, грязный, косматый, голодный, свободный, ничей, лишь в том, что ОН есть, виноватый. И, в непроходимых лесах встречая клыкастого зверя, душил в себе гибельный страх, в немую надежду поверяя. Питался листвой и травой и пил из ручьёв прохладных, и одурманенной головой лешим кивал и наядам.
Природа клубилась вокруг мясисто, развратно, безбожно, маня ЕГО тысячью рук и тысячью губ тревожа. Во мраке огнями глаз посмеивалась и томила... Теперь изменяла подчас ЕМУ -- ЕГО прежняя сила. И, прерывая свой путь, ОН липкие шорохи слушал и долго не мог заснуть, ворочаясь в сумраке душном. А утром над миром звезда огромно и дерзко вставала, и мрак разгоняла заря, горя беззастенчиво ало. И вновь, измождённый изгой, бежал ОН из грешного рая, безверие, холод и зной мучительно превозмогая.
... А всё начиналось с того, что как-то однажды -- запел ОН... С тех пор невзлюбило ЕГО собратьев безгласое племя. В каком-то нездешнем порыве ОН что-то выделывал ртом... Такое случилось впервые в затерянном племени том. Тягучие жуткие звуки собратьев бросали в дрожь, и руки томились в муке...
А дело в чём -- не поймёшь. Язык первобытного жеста доселе единственным был... И вождь, услыхав ЕГО песни, стал недоволен ИМ. А вождь был жестокого нрава... И, судя уже по всему, за дерзкие песни расправа теперь угрожала ЕМУ. И, в долгий пустившись побег, ОН разве что чудом не умер -- неведомый нам человек в саблезубого тигра шкуре.
II
В ЕГО почерневшем теле плыли, струились как струги, сплетаясь, гортанно пели тугие нагие звуки. Но ОН их сдерживал силой в дремучих своих глубинах: в молчанье своём носил ОН предвестье своей судьбины. ОН знал, что ещё не время... И шёл исступлённо, глядя сквозь вековые деревья, -- будущей песни ради. Уже ОН ступал насилу и слушал себя ревниво, когда вдруг взору открылась, под ноги легла -- равнина! И ОН задохнулся и замер от воздуха и простора, взмахнул широко руками и в дымке увидел -- горы... В них ОН услышал нежность и, позабыв про усталость, к ним зашагал -- с надеждой на то, что немного осталось... Теперь ОН ступал расторопней, не то, что в дремучих дебрях... А рядом паслись антилопы и полосатые зебры.
Здесь-то уже природа лёгкой была и невинной... И звуки, устав от хворобы, в НЁМ новой взвились лавиной. И вновь ОН сдержал их сытую, глубинную сочную влагу, и в них заключённую силу передавал ОН шагу.
Но вдруг в разморённом покое пронёсся тревожный трепет, и антилопы толпою промчались мимо, как ветер. За ними, крича отчаянно, зебры прогрохотали следом... Земля, зарыча, закачалась, и пыль заслонила небо. ОН отшатнулся, не веря, и сквозь эти пыльные тучи увидел -- огромного зверя, подобного горной круче. ОН не успел и подумать об опасности смертной, как с ног ЕГО сбило! сдуло! ударило душным ветром!..
... ОН очнулся, когда в округе сумрак вечерний сел. Оглядел ОН себя в испуге и удивился: цел.
III
А, ночь переспавши, наутро достиг ОН восторженно гор, что откровенно и мудро смотрели ЕМУ в упор. ОН голову запрокинул -- захолонуло нутро всё: запредельно мерцала вершина... Разве ж доползти до неё?! Дойду! Ради будущей песни сомнениям мест нет: от себя отказаться если, не мил будет бел свет. Припомнив с ухмылкой грубой собратьев своих всех, кряхтя и рыча сквозь зубы, пополз ОН туда -- вверх!
Забыв своих звуков думы, отбросив и нежность и гнев, ОН был осторожнее пумы и настойчивей, чем лев. Порой отдыхал на уступах в тени отвесных теснин: дышал и смотрел тупо на неба слепящую синь. И снова, напрягшись, нацелясь, змеился кошачьим ползком, мечты гнал из цепкого тела: об этом потом, потом!.. Горы сильней, чем боги, им лучше не прекословь!.. Давно уж босые ноги и руки разбиты в кровь. Но вот же уже она -- рядом! -- в ослепительнейшем снегу -- вершина!.. Но где ж она, радость? Нет мочи... устал... не могу... К сугробу приник ОН вяло: забылся... ушёл в никуда... И отдохновением обволакивала звенящая пустота. Уже леденело тело, глаза застилал туман... Но вдруг издали зазвенело: на что же мне голос дан?!
И взроптали, заворочались в муке не сдавшиеся до конца сокровенные, чуткие звуки... и -- пробудили певца! И вздрогнул ОН: что же я, что же?! И ожил, и встал застонав: неужто уже обезножел, поправ непокорный нрав?!
И снова, плюя на утраты, ступал ОН -- рыси точней: измученный, чёрный, косматый, голодный, свободный, ничей.
А в очах, прищуренных чутко, парила, посверкивая в лучах, как в речке полуденной лодка, -- вершина, разъявшая страх! Теперь уж её настигнет, раскроет забрала век -- в изодранной шкуре тигра неведомый нам человек. Мрак рта от горла отринет! -- звуки упруго рванутся вверх с рыданьем и смехом на крыльях -- выше всего и всех!