Митька не помнил, как он здесь оказался. В последнее время память его почему-то подводила. Одно он знал точно: ему обязательно нужно отсюда выбраться.
Помощи ждать было не откуда. Вокруг Митьки возвышались скалы, теряющиеся в мареве рыхлых облаков. Облака окутывали утесы и небольшие плато как огромные куски ваты новогоднюю елку. Он попытался вспомнить что-нибудь про Новый год или какой-нибудь другой семейный праздник, чтобы отвлечься от жуткой ситуации, в которой оказался. Но в голову не приходило ничего праздничного. Ничего он не смог вспомнить и про семью. Мысль о Новом годе посетила мозг как-то вскользь, отразившись от обволакивающих склоны гор облаков. Окружающая картина холодным стальным клинком вонзалась в душу, рвала память на куски, парализовывала сознание, впитывая его в себя без остатка. Холодные серые скалы и белые облака были не только вокруг, но и внутри. Они распухали в голове миллиардами нервных клеток, скручивались извилинами и делились на два полушария. Это было невыносимо...
Митька тряхнул головой, отгоняя наваждение. Самое главное - не впадать в панику. Он это точно знал. Он много чего знал раньше. Была такая хорошая вещь... Как его... Телевизор. Из него он очень многое узнавал о мире. Оттуда, из телевизора, пришла мысль о панике. Самое главное - ей не поддаваться. И он не будет поддаваться. В свои восемь лет Митька был очень настойчивым и мужественным мальчиком. Многие так говорили. Он, правда, не помнил кто эти многие, но то, что так говорили - это точно. И Митька не подведет, не подкачает. Он сможет мужественно вынести эти испытания...
Испытания? Кто же это в таком случае его испытывает? Митька попытался задуматься над этим вопросом, но монотонный шум, который фоном стоял в его голове, вдруг стал резко нарастать, подобно вою падающего самолета. Вскоре вой перешел в страшный парализующий визг. Митька в ужасе схватился за голову и закричал...
И только когда его крик слился с визгом в голове, когда уже нельзя было отличить, что рождено сознанием, а что - глоткой, все прекратилось.
Митька приоткрыл глаза. Он лежал на спине. Далеко в сером небе сквозь туман проглядывал мутно-желтый шарик солнца. "Только бы не на скале!" - думал Митька. Больше всего он не хотел снова очутиться на каменном пятачке в окружении скал и низких облаков. Под серым небом и над бездной. Пусть это все оказалось бы сном. Страшным сном, который не должен повторяться. Очень часто Митька видел сны, поразительно похожие на реальность. Все они были разные, но их связывало одно: когда, просыпаясь, находишься где-то между реальным миром и рассеивающейся дымкой сна, то не можешь понять, какая часть из окружающих тебя предметов существует на самом деле, а какая еще не успела вернуться обратно в подсознание. Митька очень надеялся, что это, уже ставшее знакомым, серое небо постепенно прояснится, что проглянет сквозь тучи яркое бодрящее солнце, и он окажется...
Он окажется...
Дома!
Вот где ему сейчас очень хотелось бы оказаться. Сами буквы слова "д о м а" были такими мягкими и родными, что хотелось их говорить и говорить, хоть так приближая к себе то место, где человек может чувствовать себя защищенным.
Но когда Митька приподнялся, ему захотелось плакать. Горький комок подступил к горлу и невозможно было ни выплюнуть его, ни проглотить. Его снова окружали скалы. Скалы и отчаяние. Правда теперь пейзаж несколько изменился. Посмотрев налево, Митька обнаружил, что от карниза, на котором он находился, к соседней горе, вела перекладина. Она могла быть огромным, хорошо обработанным бревном длинной в полкилометра, если хотя бы цветом отличалась от серых скал. Длинная перекинутая через пропасть перекладина. И Митьку уже не интересовало, откуда она здесь взялась, кто соединил две скалы перекладиной, и зачем это нужно было делать. Меньше всего он хотел думать об этом. Потому что там, на соседней скале перекладина вела к ДОМУ.
Дом стоял на небольшом горизонтальном уступе, и, казалось, излучал тепло и уют. Он был большой и просторный, сложенный, вроде бы, из белого кирпича. Единственный кусочек цивилизации в этом сером и чуждом мире. Даже дымка, окружавшая скалу плотным кольцом, расступалась, открывая хороший вид на Дом. Перекладина вела прямо к крыльцу. Теперь Митька понял, куда должен попасть. Он был твердо уверен, что когда доберется до Дома, все его неприятности закончатся. Это мысль плотно засела в голове, и он боялся запускать туда другие мысли, которые одна за другой пытались просочиться в сознание. Митька не хотел повторения ужасного взрыва в голове. Это было что-то очень похожее на маленькую смерть. А смерти, даже если чуточку видел ее в лицо, начинаешь бояться. Особенно если тебе еще восемь лет.
Так или иначе, с карниза нужно было уходить. И Митька начал осторожно подбираться к краю площадки, на которой находился. Вниз страшно было смотреть. Дна пропасти он не видел, его вообще могло не быть. Но если дно и было, его закрывала от глаз белесая дымка, которая едва не касалась ног.
Митька сначала осторожно попробовал на прочность перекладину, а потом ступил на нее одной ногой. Ничего страшного не произошло. Поверхность ее представляла собой гладко отполированный камень. В ширину перекладина была сантиметров пятьдесят, поэтому, если Митьку не будет раскачивать ветром (а ветра, слава богу, в этом мире не было) и страхом, можно очень скоро добраться до Дома. А страх можно преодолеть. Не зря же Митьку называли смелым и решительным парнем. Он, правда, не помнит кто, но это не так уж и важно, когда Дом уже виден. В него можно войти и вспомнить все... Но сначала нужно идти. Нет, сначала необходимо преодолеть страх. Потому что там, внизу - смерть. Но и здесь, на жалком островке - тоже смерть. Причем долгая, в страшных муках воспоминаний... Уж лучше думать о Доме, который впереди, и о перекладине под ногами. И больше ни о чем. Только о Доме и о перекладине...
Митька решительно набрал воздуха в грудь, стал обеими ногами на перекладину и пошел. Быстро, но в то же время аккуратно. Мысль о Доме гнала вперед, а ужас перед пропастью заставлял четко контролировать каждый шаг. Первые метров пятьдесят Митька прошел на одном дыхании. Но постепенно, с каждым следующим шагом его душа холодела от ощущения, что он сейчас ошибется, неровно поставит ногу и упадет в пропасть. От одной этой мысли тело начинало мелко дрожать и идти ровно становилось сложнее. Предательская логика шептала о том, что пройдено не так много, и еще не поздно повернуть. О том, что дальнейшее движение вперед - самоубийство. Кроме того, подкрадывался страх того, что каменная перекладина может просто не выдержать и сломаться. Все-таки она вон какая длинная... Все эти мысли очень сильно сбивали с ритма и мешали сосредотачиваться. Митька прилагал все свои усилия не только на ходьбу, но и на подавление ростков трусости и малодушия. Сжав зубы, он твердил: "Я иду вперед! К Дому! Перекладина ровная и широкая! Осталось совсем немного!" Он повторял это монотонно, раз за разом, печатая ровные шаги по перекладине. Произносимые слова были странным священным симбиозом заклинания, молитвы, детской считалочки и девиза. Одновременно Митька думал о том, что если он и упадет, то уж лучше погибнуть быстро, чем в долгих муках от голода и жажды на той чертовой скале. Все это занимало его голову, в которой уже не оставалось крамольных мыслей о том, где он находится, и что было раньше.
Когда не было пройдено и четверти пути, Митька понял, что если не сменит своего заклинания, то попросту сойдет с ума. И тогда он начал считать шаги. Он нумеровал каждый шаг, сверяя его с невидимыми часами - стуком сердца. Он привязал движение своих ног к сокращению сердечной мышцы. Маленький восьмилетний человек прекрасно понимал, что неправильно сделанный шаг может оборвать все. И сердце не на много опередит оборвавшийся счет. Или даже не опередит: некоторое время Митька был даже уверен, что умрет как только оступится... Или собьется со счета. Но он не может себе позволить ошибиться. Он обязательно должен узнать сколько шагов до конца перекладины. До Дома.
Двести сорок четыре...
Двести сорок пять...
Двести сорок шесть...
Неожиданно захотелось обернуться назад и посмотреть, сколько уже пройдено. Но разум подсказывал, что этого делать нельзя ни в коем случае. Закружится голова, собьется ритм и он упадет наверняка. Митька продолжал идти. Он даже не разрешал себе поднять голову, чтобы посмотреть, насколько приблизился Дом. А Дом приближался. Митька не просто в это верил, он ощущал это. Дом, к которому он стремился, был все ближе и ближе.
Двести семьдесят четыре...
Двести семьдесят пять...
Двести семьдесят шесть...
Не сразу Митька заметил, что слышит пение птиц и еще какие-то знакомые шумы. Не сбиваясь со счета, он попытался сосредоточиться на этих шумах, чтобы узнать их. В то же время другой частью сознания усилил контроль над шагами. Он прекрасно помнил, что в этом мире очень опасно что-либо узнавать. Через несколько мгновений Митька уже благодарил себя за сосредоточенность.
На этот раз ужасающий вой пришел очень резко, но в парализующий визг не превратился. Митька не запаниковал, и подавил его методичным счетом шагов. Только шаги. Он признавал только их. И победил.
Триста одиннадцать...
Триста двенадцать...
Триста тринадцать...
Шум постепенно нарастал. Причем он был не впереди, как показалось сначала, не исходил от приближающегося дома... Шум был вокруг. Уже начали побаливать ноги от стереотипных движений. Митька брал и это в расчет. Он был сосредоточен до предела. Только предельная собранность позволила не сделать роковой ошибки, когда вдруг послышались человеческие голоса. Причем не один, а сразу несколько... Да, пение птиц и человеческие голоса...
Триста сорок семь...
Детский смех вокруг...
Триста сорок восемь...
И шумят эти... Как его...
Триста сорок девять...
Машины!
Триста пя-а-ааа...
Визг на этот раз просто вонзился в мозг как стальной скальпель огромных размеров. Удержаться было невозможно. Митька это прекрасно понимал. У него уже не было сил бороться. Визг казался страшнее смерти. И только поэтому уже ничто не могло заставить ноги механически переступать, как он это делал последние десять минут.
Падал Митька вперед, стараясь хоть в падении сократить то небольшое расстояние между собой - еще пока живым маленьким восьмилетним человеком - и заветным Домом.
Дом был совсем рядом. Большой, красиво отделанный белым кирпичом... С красной фигурной черепицей на покатой крыше... Красной, как томатный сок, который он любил пить, когда ходил с отцом в овощной магазин. Там в кафетерии, Митька, едва достающий головой до стойки, размешивал маленькой пластмассовой ложечкой соль в большом граненом стакане...
Митька еще некоторое время хватался за перекладину, размазывая по ней что-то красное и густое, и недоумевал.
Митька недоумевал, почему не он летит в пропасть, а она поднялась очень резко вверх и всеми своими уличными шумами, своей сине-зеленой поверхностью больно пригвоздила его к перекладине...
Когда Он открыл глаза, и смог различить на фоне белого потолка лицо человека, то сразу понял что это не смерть. И, тем более, не "хуже смерти". Все очень даже неплохо. Хотя бы потому, что лицо оказалось лицом старшего брата. Он что-то говорил.
- Ну слава тебе, господи, очунял. Как ты себя чувствуешь, нормально? Хотя что с тобой сделается, раз из реанимации перевели... Но ты тоже даешь - так загреметь с бордюра... Хирург рассказывал, что когда у него пациенты с пятого этажа валились, меньше собирать потом приходилось... Ну ничего, главное живой...
Брат был такой забавный и, как всегда, такой недалекий. А еще старший. Ну ничего, брат есть брат: Митька его по-своему любил. Не смотря на то, что Генка, будучи старшим братом, еще не знал, что Митька до Дома все равно дойдет.
Потому что теперь Митька понял, что Самое главное в дороге к Дому.