Мягкие лапы почти бесшумно опустились на лесную подстилку из сухих листьев и жухлой травы. Глаза вспыхнули желтым пламенем под сенью деревьев, подобно двум звездам, что по красоте и силе могут соперничать с самой луной. Пятнистая спина выгнулась змеей, словно танцуя в черном холодном воздухе. И дыхание, тяжелое и прерывистое, как стон умирающего лета.
Осень давно пришла в эти края, иссушая и выпивая из леса всю его красоту и радость, как болезнь выпивает жизнь, а время - молодость. Она чуть коснулась деревьев, лишь на мгновение придав им праздничный яркий вид, а потом с силой дунула на них холодными ветрами, заставляя обнажать стволы и ветви, срывая их маскарадные костюмы, как неистовый любовник срывает платье с прекрасной своей подруги.
Сонная река серебрилась в стороне, подобно чешуе спящего дракона, она отражала лунный свет и последние солнечные лучи.
Наступили сумерки, то самое удивительное время, когда день встречается с ночью, а на небосклоне смотрят друг на друга умирающее солнце и воскресающая луна.
А сзади лес разрывался от тяжелых, словно бой барабанов, звуков. Кто-то быстро шел, не разбирая дороги. Истерично звенело железо, ломались ветви, лопались шишки, и земля, стонала и прогибалась под увесистыми ботинками Чужака, посмевшего проникнуть сюда. Он шел по следу. Он спешил. Он вел за собой еще кого-то, и их голоса разрезали тишину спящего полумертвого леса, били ее на части, словно витражное стекло, оставляя за собой лишь цветные осколки. И осколки эти звенели протяжно и тревожно, оповещая все вокруг, что Чужаки снова вторглись в мир, где им не место.
Прыжок, еще один. Он взбирался все выше и выше. Из-под лап вылетали мелкие камушки и, падая вниз, кричали на весь лес. Казалось, что шум стоял неимоверный, все смешивалось в единую какофонию: лязг железа, треск камней, шелест травы и голоса. Но это только казалось - вокруг царила тишина.
Вперед, по тайным тропам! Никто не знает о них, лишь Он, рожденный этим лесом, в самом его чреве, под сенью столетних деревьев. Укрытый изумрудными лапами елей, защищенный многовековыми скалами, Он рос и впитывал в себя всю мудрость и силу природы. Каждая капля дождя, каждый восход солнца или дуновение душистого ветра, несущего с полей ароматы вереска и полыни, проходили через Него, оседая в Нем, делали Его своей частью, роднили Его со всем миром. Он видел, как кочуют по лугам стада оленей, как медведи, вися в кронах деревьев, словно большие черные яблоки, объедают листву, слышал, как сиротливо воет по ночам волк. И Он проходил мимо всего, оставляя в каждом следе частичку себя. Он был частью этого мира, пока не пришли они. Чужаки.
Ветер жеребенком пронесся над деревьями, всколыхнув на слабеющих ветвях последние листья - остатки былой роскоши, которые, словно в насмешку, оставила Осень.
Он вздрогнул и на миг замер. Лишь на миг, потому что голоса, хоть стали приглушеннее, все равно были слышны. Не стоит питать иллюзий, что Чужаки ушли. Такие не уходят. Лес учил Его не верить этому.
Он пробежал по едва заметной тропе, где все еще колосилась, погибшая в борьбе с Осенью, желтая сухая трава. Пятнистая шкура сливалась с сумеречным полумраком, придавая Ему сходство с призраком, вышедшим из недр лесов и туда же уходящим. Но нервность и резкость движений выдавало в нем жизнь. Он снова остановился и прислушался. Глаза горели в темноте, запоминая каждую веточку, каждый листочек родного леса, как люди стараются запомнить каждую черточку лица любимого человека.
Мгновения тянулись веками. Шорохи леса слились в единое целое с другими чуждыми звуками. Чужак хитер. Он умеет подстраиваться под обстоятельства, как хамелеон меняя цвет и притворяясь своим, но Лес не проведешь.
Пригнувшись почти к самой земле, каждой клеточкой тела ощущая ее равнодушный холод - холод приближающейся зимы, Он вслушивался в темноту. Чужак может появиться откуда угодно, но Лес предупредит, подскажет. Главное - верить.
Шорохи смолкли. Даже далекий волчий вой вдруг резко оборвался, и мир погрузился в непроглядную тьму тишины.
И снова бег. И снова сердце замирает от страха, внемля каждому звуку, каждому шелесту травы, каждому вздоху ветра. Стон железа, едва слышимый, казалось, разрывал Его уши, и Он прижимал их к голове, старясь заглушить эту музыку смерти.
Лапы устали от долгого бега, мышцы ныли.
А вокруг расходились и снова сходились в диком вальсе ночные тени. Деревья меняли очертания. Луна, поблескивая за тончайшей паутиной из сплетенных крон, словно девушка за кружевной вуалью, всевидящим оком смотрела на лес, источая в него свой акварельный свет.
Он прерывисто вздохнул. Казалось, он был не в силах продолжать бег, но Его подстегивал страх близкой опасности. Теперь Он уже чуял Чужака.
От Чужака пахло всем и сразу. Это был явный запах металла и грязи, агрессии и безумного азарта, риска и жажды крови. Сюда же примешивались запахи похоти, обмана, презрения и самолюбия, но сейчас они терялись в череде других более сильных запахов. Чужак хотел получить Его жизнь, и поэтому он пах смертью.
Это существо не знало пощады, оно шло с единственной целью, и поэтому ароматы леса, хвои и душистых трав, кристальных вод горных ручьев и далеких болот не приставали к нему. Они отлетали от него, словно стайка испуганных птиц, не в силах выдерживать близкое соседство с запахом грехов, родным запахом Чужака.
Впереди замелькали, подернутые светом холодных звезд, сопки, а перед ними расстилалось, точно океан мертвых трав, широкое темное поле.
Он вытянул вперед голову с горящими испуганными глазами, но тут же снова прижался к земле, не замедляя бег. В сантиметре над Ним что-то просвистело.
Еще немного! Лишь бы дотянуть до поля, и, подставляя себя Чужакам, рискнуть в последний раз, свернуть в ущелье, скрываясь под надежной защитой скал-долгожителей, которые, как титаны поддерживали небо, поддерживают мир в этих местах. Они спасут его, спрячут, и только когда Он сольется с их многовековым телом, Чужак уйдет, не в силах соперничать с мощью и силой, которая источается из каждой их трещины.
Запахло порохом и огнем - огнем преисподней, из которой явился Чужак, в которую он и канет.
Страх сковал Его еще сильнее, когда Он вдруг услышал дыхание Чужака - хриплое, похожее на рев дракона. Казалось, это дыхание обжигало уши. Пятнистая спина вздрагивала, а хвост извивался, словно змея в когтях у ястреба. И ужас от близости неизвестности заползал в каждый уголок Его души, давя и терзая изнутри.
Он инстинктивно пригнулся, вытягивая морду навстречу запаху свободы - запаху сырой земли - промерзшей и сонной, запаху холмов и сопок, что ждали его впереди. А сзади наступал, словно густая черная туча, Чужак.
Снова свист, а потом...
Он взвизгнул и присел на задние лапы. Из глаз брызнули слезы боли и отчаяния. А сзади замелькали тени. Голоса Чужаков - холодные и яростные, точно студеный зимний ветер - раскромсали остатки тишины, смешивались с Его визгом.
Он, с трудом превозмогая боль, пополз вперед, желая только вырваться из смрадного облака чужого запаха, который душил и убивал Его.
Все тело нестерпимо болело, будто раздираемое на части равнодушными стальными челюстями. Перед глазами плыли разноцветные радужные круги. Он снова рванулся вперед, визжа от боли, оставляя за собой кровавый след на сухой листве.
А вокруг кружили стаей стервятников тени Чужаков. Глаза их горели адским пламенем, а голоса разлетались на сотни километром вокруг, разрывая холодный воздух, иссушая аромат ночи и пугая тихую осеннюю грусть, оставляя вокруг себя лишь выжженный зараженный воздух.
Они окружали Его, беспомощного и отчаявшегося, обезумевшего от нескончаемой боли.
Его горячая кровь пропитывала землю, бежала по ее заледеневшим жилам, но не дарила ей ни жизни, ни тепла. В Его глазах проносилось все, что было. От рождения до последней минуты, от начала и до конца. Он лежал уже не в силах пошевелиться, чувствую лишь морозный воздух и ласковые прикосновения лунного света, пробиравшегося осторожно, словно пугливый олень, из-за мохнатых стволов.
Тени Чужаков все еще плясали вокруг, мелькая то здесь, то там алыми огнями, задушая зловонным дыханием, оглушая рокотом голосов. Они наклонялись к Нему, обдавая мертвенным холодом и жаром бездны одновременно. А у Него только и оставалось сил тихонько поскуливать и смотреть на них уже без особого страха, но с пронзительной тоской.
Чужаки ликовали. Они знали, что Он уже не уйдет от них, никуда не денется, не доберется до спасительных скал-великанов, не призовет на помощь то, что веками хранило Его.
Ветер меланхолично подвывал и бежал, легко ступая по кровавой земле, к Нему. Он забирал себе Его слезы, и, вторя Его печали, тихо баюкал. По шкуре пробегали его шелковые волны, словно нежные пальцы обводили каждое пятнышко.
А тени Чужаков вдруг перестали метаться и сплелись в единое черное кольцо, которое надвигалось, грозясь раздавить.
Впереди, там, где еще мгновение назад виднелись бархатные склоны сопок, и пушистый ковер умершей травы устилал землю, кутая ее от морозов, там, где по необъятным, как сам мир, просторам медовый ветер гонял опавшие листья и шептал что-то сонно и неразборчиво, там, где стояли неприступные и надежные скалы, маня обещанием защиты и спасения, там разлилась теперь чернильная пустота чужого присутствия.
Но теперь это было не важно. Потому что Он попросту исчез, унеся с собой часть этого мира, часть невосполнимую и бесконечно бесценную, положенную на алтарь алчности и злобы Чужака.
И когда Его вздох в последний раз пронесся над лесом, осыпав деревья порохом Его печали и боли, ветер взвыл сильнее и яростнее и закачал, словно требуя справедливости, спящие деревья. Он пронесся над Чужаками, которые склонились над изуродованным пятнистым клубком и с холодным цинизмом решали, что делать с ним дальше.
Ветер взвился ввысь, точно желая достать до равнодушных звезд, и застонал, повторяя в точности Его предсмертный вой.
Они забрали Его! Его - вечного путника этих призрачных мест, печального наблюдателя, желающего остаться в стороне. Того, который не хотел крови и войны, который шел дальше от Чужаков, отдавая им на откуп все свои земли - дорогие и милые сердцу поля, холмы и скалы, оставляя то единственное, что было у Него - свой мир. А им все было мало, и они забрали Его. Еще одного из оставшихся.