- Все те тайны и ужасы, что витают в области незримого и неосязаемого, близость некоторых призрачных элементов, таких как ветер, к определённым формам животных, населяющих сны и кошмары, колдовские аспекты некоторых пейзажей, наблюдаемых в тревожные часы, и двусмысленный характер некоторых существ, в том числе птиц, истинные очертания гномов и чудовищ, избежавших искушений Калло[1] или какой-нибудь богемной сцены Гойи, никто не выразил трепетный ужас и болезненную тоску лучше, чем этот безумный крестьянский поэт в своей книге под названием "Природа", - сказав это, де Жакель небрежным жестом указал на лежавший на столе раскрытый том Мориса Роллина.[2]

- Вы читали его 'Ненастную ночь'? Его тревожную ночь, проведённую в тяжёлой и ядовитой атмосфере загородного дома, в окружении старых портретов, зловещих портретов с пристальными взглядами, тонкими холодными улыбками и болезненно навязчивыми мыслями о ничтожности, вызванными сверхъестественным:

"Там, перед затуманенным взором,
В высоком окне, где шепчут ветра,
Недвижная форма обретает движенья...

Став свидетелем некой чудовищной драмы,
Многих агоний и похорон,
Стены теперь ожившими кажутся,
Колышутся тени, и трепещет душа."

- Колышутся тени, и трепещет душа! Что ж, не будучи ни суеверным, ни нервным человеком, однажды я пережил похожую лихорадочную и ужасную ночь, о которой просто обязан вам рассказать. Стихи этого дьявола Роллина произвели на меня неизгладимое впечатление и пробудили воспоминания, а поскольку сегодня все вы в какой-то степени писаки, то разве такая история не должна стать для вас настоящей находкой?

- Эй, поосторожней с этим! - возразил маленький Андре Фрари, наливая себе содовую.

- Этим, я призываю всех писак в мире уделить мне хотя бы крупицу времени!.. Это случилось четыре года назад. В то же время года я приехал в провинцию по приглашению одного своего друга, который недавно женился и в честь своей молодой жены устраивал грандиозный костюмированный бал для высшего общества городка. Согласившись помочь в организации праздника, я прибыл накануне важного дня, в самый разгар последних приготовлений, в почти опустевший дом и был размещён в дальнем его крыле, которым обычно не пользовались.

Мой друг и его молодая невеста рассыпались в извинениях за то, что меня поселили так далеко, поскольку другие комнаты были загромождены мебелью, но три ночи моего пребывания здесь должны быстро пролететь, и к тому же меня ждал прекрасный вид на сельскую местность и окрестные леса. Дом моего друга, в котором меня приютили, стоял у городских ворот и выходил за стену, через дорогу на величайший простор долин и лесов, о котором можно было только мечтать, но казавшийся таким одиноким и печальным под низким желтоватым зимним небом!

Великолепный пейзаж был до того гнетущим, что душа тонула в тоске! И первым моим побуждением, когда я увидел его через прозрачные стёкла двух высоких окон с белыми занавесками, было собрать чемоданы и в тот же вечер сесть на поезд. К тому же, в комнате с выложенным плиткой полом, узким камином из белого мрамора, и мебелью в стиле ампир, было холодно и сухо, как в монастырской молельне, где каждый уголок, казалось, источал неуловимый запах старой амбры и спелых груш. Боже мой, что я там делал? Чтобы отапливать такую комнату, понадобились бы целые стволы деревьев, и, должен признаться, в праздничной суматохе мои хозяева совершенно забыли разжечь там огонь.

Они всё же вспомнили об этом, но слишком поздно, под конец ужина, когда один из слуг объявил, что идёт сильный снег и снаружи всё белым бело.

- О боже, мой бал! - вздохнула девушка. - Никто не придёт в такую погоду!
- А комната Эдуарда! - внезапно воскликнул мой друг. - Ты же замёрзнешь, бедняга, мы даже не подумали разжечь огонь в твоей комнате, как глупо, не правда ли? Мы совершенно потеряли голову из-за этого бала, немедленно разведите огонь в комнате месье!

На это слуга резонно заметил, что никакой огонь в камине, зажженный в такой час, не сможет согреть комнату, и было бы гораздо разумнее поставить там одну из печек Шуберского.[3] Пять или шесть таких было в гостиной на первом этаже и главном зале в ожидании предстоящих торжеств. Поэтому одну из печек перенесли в мою комнату, строго предупредив, что её следует убрать, когда я буду ложиться спать.

В десятом часу я простился с хозяевами и, в сопровождении слуги с подсвечником в руке, удалился по бесконечным коридорам опустевшего дома, чтобы оказаться надёжно запертым в своём морозильнике... Хотя нет, я преувеличиваю, благодаря зажжённой печке, температура в комнате стала вполне сносной, но снаружи на улице бушевала метель, безумный вихрь звуков и стонов которой обрушивался на моё жилище, окутанное тьмой.

По крайней мере, я полагал, что это так, потому что у меня не было никакого желания выглядывать наружу и огорчать себя видом унылого пейзажа. Раздевшись в мгновение ока, я быстро улёгся в постель, вздыхая:
- Если бы только мне удалось заснуть!

И я действительно заснул сном праведника, пока около двух часов ночи меня не разбудил неясный шум. Ветер снаружи утих, устав свистеть и стонать вокруг безмолвного дома, он, наконец, тоже уснул, но в тревожной тишине моей комнаты всё ещё продолжал раздаваться разбудивший меня звук, отрывистый и слабый, как будто кто-то бился о стенки шкафа. Насторожившись, я прислушался. Шум, который на мгновение стих, возобновился, он доносился из камина, закрытого металлическим экраном. Теперь к нему прибавился приглушённый визг и хлопанье больших крыльев, было очевидно, что какая-то перелётная птица, подхваченная бурей, угодила в дымоход, и теперь отчаянно билась там.

Одним быстрым движением я поднялся, другим встал на колени перед камином, держа зажжённую свечу в руке, и отодвинул экран.

Резко взмахнув крыльями, притаившееся в тени существо внезапно встало на дыбы и попятилось, открыв свой непомерно большой клюв с отвратительным зобом - перепончатый клюв химерического баклана, я же, в свою очередь, отпрянул назад. Что это было за существо? К какому виду оно принадлежало? Отвратительное и призрачное, с огромным, словно раздутым от жира брюхом, оно скакало и топало в камине на своих длинных, тонких, лягушачьих ногах, с перепончатыми, как у уток, лапами. Крича подобно испуганному ребёнку, оно металось по углам, с шумом хлопая большими, словно у летучей мыши, крыльями.

Напуганное и грозное, оно уставилось на меня своими выпученными хищными глазами и, отступив назад всем телом, вытянуло в мою сторону острый, как кинжал, клюв. Одновременно похожее на гнома, ведьму, козодоя и карлика, отвратительно непристойное, с раздутым брюхом и голыми ногами, оно источало зловоние болот и руин, прелых листьев и шабаша. С ужасом я смотрел на него, и внезапно меня охватила ярость, я схватил щипцы и бросился на чудовище, обрушивая удары на его бока и живот, пытаясь сломать длинную шею стервятника, пронзить бледную плоть призрачной птицы, разъярённый, опьянённый, обезумевший. И тварь прыгала с дикими криками, похожими на хрипы, пытаясь защищаться своим острым клювом и когтистыми перепончатыми лапами, выпрямившись во весь рост и широко раскинув крылья. Моё сердце подскакивало при каждом ударе, который я наносил в его бока. В конце концов, оно рухнуло беспорядочной массой плоти и костей, изувеченное ударами щипцов, и забилось в угол, жалко щёлкая клювом и прикрыв свои тусклые глаза отвратительными перепончатыми веками. Измотанный, я быстро закрыл неподвижное существо экраном и, выронив окровавленные щипцы, едва успел подбежать к своей дорожной сумке, чтобы достать флакон с эфиром. Одна капля, вторая, и, когда моя грудь задышала свободней, а сердце забилось ровнее, я вернулся в постель и заснул как младенец.

Щёлканье клюва и бормотание старухи разбудили меня через какое-то время, галлюцинация возобновилась, но в камине было тихо. Нет, теперь шум доносился из распахнутого окна, я повернулся на кровати и в одном из высоких окон (как это слуга забыл закрыть шторы и ставни) что же я увидел? На фоне туманного зимнего неба, побледневшего от снега и лунного света, чётко вырисовывалась... пара чудовищных птиц с клювами, как у бакланов, с дряблыми разбухшими, как у вампира, брюхами. Два кошмарных существа, похожих на мёртвую тварь в камине, взгромоздились на подоконник снаружи, щёлкая своими длинными клювами и злобно раздувая зобы, они хитро смотрели на меня.

Сидя в одновременно торжественной и нелепой позе горгулий, несущих своё вечное бдение на балюстраде собора, два этих крылатых чудовища явно переговаривались между собой, обсуждая план мести, и точили острые клювы о камни в углах оконного проёма, издевательски усмехаясь и угрожающе подмигивая.

Разозлённый их беседой и желая положить конец видению, я встал и, подбежав к окну, заколотил по стеклу, чтобы спугнуть странных визитёров и заставить их улететь. Ничуть не смутившись, оба чудовища уставились на меня своими глазами с перепончатыми веками и продолжили насмехаться. Сидя неподвижно, изредка они вытягивали шеи и стучали клювами в оконные стёкла.

Несомненно, кошмар слишком затянулся, холодный пот струился по моему лицу, и я ощутил, как меня окутывает холод смерти. Готовый на всё, чтобы покончить с этим, я вскочил с кровати и бросился искать щипцы по полу, когда моя рука наткнулась на что-то мягкое и влажное, похожее на призрачное прикосновение вампира, который немедля нанёс мне страшный удар своим острым клювом, чуть не оторвав большой палец.

Тварь, которую я считал издохшей в камине, была лишь оглушена, как-то отодвинув металлический экран, полуживая, она волочилась через всю комнату к двум своим собратьям, а оказавшись возле меня, воспользовалась моментом, чтобы отомстить, изувечив. И ещё те двое снаружи, в холоде и снегу, чей зловещий смех я слышал! В тот момент, клянусь, испытанные мною боль и ужас, были настолько сильны, что я рухнул на выложенный плиткой пол и потерял сознание.

- А что же на следующий день? - хором спросили присутствующие.
- На следующий день я проснулся в постели с сильной лихорадкой, в окружении друзей. Шторы были задёрнуты, а ставни плотно закрыты, в камине, который я потребовал осмотреть, не было никаких следов птицы. Не больше, чем на моей руке, где между большим и указательным пальцем осталась глубокая рана, а посреди комнаты с беспорядочно перевёрнутой мебелью, лежали щипцы, два зубца которых были багровыми от запёкшейся крови.

Это был сон, и всё же не совсем сон. В тот же день я покинул своих молодых хозяев, не желая больше оставаться в городе, где обитают такие ночные птицы. Рана на моей руке долго не заживала, и мне пришлось показаться нескольким врачам, чтобы залечить её. Тайна всё ещё витает над этой кошмарной ночью, и её предстоит разгадать, если, конечно, вы не найдёте разгадку в конце этого письма... Письма от того самого друга, что я получил позавчера, пусть де Жакель прочтёт его вслух.

"Мы с женой от души посмеялись над странным открытием, сделанным сегодня утром трубочистами. Когда они пришли прочистить дымоход в той самой комнате, где вы провели кошмарную ночь, как думаете, что они обнаружили в двух метрах над камином? Три скелета маленьких сов, крошечных, белых, как слоновая кость, которые мы готовы предоставить в ваше полное распоряжение, поскольку это вы их убили. Должно быть, они задохнулись от испарений печки Шуберского, стоявшей в комнате той ночью, когда вы спали там."[4]

- А как, - заключил де Жакель, - выглядят совиные души?

Перевод: Алексей Лотерман, 2020

Примечания переводчика:
[1] Имеются ввиду фантасмагорические гравюры Жака Калло, посвящённые сюжету искушения святого Антония, а также, очевидно, прочие его работы, отличавшиеся гротескными и сатирическими элементами.
[2] Имеется ввиду сборник Мориса Роллина "Природа" (La Nature) 1892 года и вошедшее в него стихотворение "Ненастная ночь" (Nuit d'orage), отрывки из которого, приводит Лоррен.
[3] Передвижная комнатная печь, получившая своё название от фамилии русского инженера и изобретателя Карла Эрнестовича Шуберского. Несмотря на высокую стоимость, она была экономной и практичной, а потому получила довольно широкое распространение во Франции и буквально спасла парижан во время самой снежной и морозной зимы 1879-80-х годов.
[4] Как и все печи с медленным горением, печь Шуберского требовала определённой осторожности в обращении, поскольку выделяла оксид углерода, который при недостаточной вентиляции накапливался в отапливаемом помещении и приводил к удушью. Этим, очевидно, и объясняется ночное происшествие с рассказчиком, его галлюцинации и странное поведение, приведшее к ранению щипцами и потере сознания, но как замечает Лоррен - "Это был сон, и всё же не совсем сон." - а Стэблфорд добавляет: "Все "Истории пьющего эфир", это истории о привидениях, и все привидения в них неоднозначны, даже если сверхъестественная интерпретация явно предназначена для того, чтобы быть отвергнутой. Все они являются галлюцинациями, но даже когда персонажи действительно просыпаются и обнаруживают, что они видели сон, подразумевается, что их сны были не просто снами. [...] очевидно, что даже сны, которые являются не чем иным, как снами, не лишены смысла."