Город сломанных игрушек. Он утомляет и давит. Нанесенные краской лица облезлы и грустны. Игрушки не только и не столько сломаны, они оставлены. Брошены детьми. Сломанные игрушки полируют ногти, обновляют краску, придумывают игры и новые игрушки. Но все без легкости и азарта.
Сначала три слоя грунтовки, потом семь слоев краски. Каждый слой должен хорошенько просохнуть. Такова технология. От нее нельзя отступать. Места, тронутые ржавчиной, зачищаются до металла. Если ржавчина проела дырку, дыра латается углеродным волокном на эпоксидной смоле. Целостность Шалтая-Болтая почти девственна. Можно поверить, что он юн так же, как девочка Алиса, если бы не его взгляд. Глаза Шалтая-Болтая пудовыми гирями тянут ко дну всех, кто поймал его взгляд. Уносят в темные глубины сам город.
Предначертанность всякой поломки известна. Скрижали крепки, как в день восхождения Моисея на гору до ветра. Безнадежность ломает хрупкие игрушечные ручки-ножки, вминает целлулоидные черепа. Дети виртуальны. Им можно молиться. Задавать им вопросы. Ждать от них чудес и вестей. Дети хранятся на удаленном небесном сервере. То, что под ногами - до него можно докопаться, провалиться, зацепиться, идя ко дну. Вверх ничто не падает. Значит, дети там. Играют и ломают игрушки, чтобы потом сбросить их вниз, сюда.
"Кто твой папочка?" - поигрывая морковкой, говорит плюшевый заяц. "Ты, ты, ты!" - оборачиваясь через плечо, глядя поверх своего широкого зада, стонет матрешка. Нитяные когти зайца вонзаются в лакированную кожу матрешки.
"Вот дерьмо! Я совсем запутался. Если Моби Дик был китом, а Ахав капитаном, то почему ситуационное моделирование наших взаимоотношений ты называешь аллюзорным? Это все из-за моего носа или виктимности твоего мышления?" - злится Буратино. "Фак! Щит! Сдохни уже! А? Ну что тебе стоит? Удавись кишками. Видишь? Я уже выпустила свои кишки. Услуга за услугу" - снюхивая крошки силикатного клея с запястья, отвечает розовая слониха. В левой руке она сжимает опасную бритву, из-под распоротого платьица лезет вата.
"Не надо толкаться. Хватит толкаться. Толкните его уже кто-нибудь" - нестройным хором хнычут неваляшки.
"Это секс. Да, это секс" - кивают друг другу фанерные медведь и мужик, ударяя по очереди молотами о деревянную наковальню.
"Фейзалис. Добавляй в салат авокадо. Обожаю. Маниока. Тапиока. Фон Триер и слепота куриная. Да. Как Феррари, только сиськи меньше" - кудахчут фарфоровые балерины и марионетки комедии дель арте.
"А как же КЗОТ?" - ропщут фигурки, прикладываемые к наборам лего, почесывая каски. "Так, значит. Слушать сюда. Ройте дзот, ставьте пулемет и в рот компот" - командуют оловянные солдатики.
Двери вагона закрываются. В черноте убегающих кабелей и тоннелей я вижу отражение своего лица. Обвислые щеки-брылья, безвольно поникшие уши, стекляшки глаз, наполненных болью и безнадежностью. Я мягкий молчаливый пес. Меня пора постирать. Розовый язык пришит снаружи рта - он стал совсем серым.