- А вот и ларек, шеф, стой, стой! - закричал он в ухо водителю.
Водила послушно причалил машину к бровке. Линда прищурилась от яркого света фонаря у остановки и сжала бедра.
- Пойдем, мне надо сигарет купить.
Он схватил ее ладонь, она послушно подалась, а как же иначе, как можно не пойти за этой большой и сильной ладонью, и на секунду отвести взгляд от этих темных бегающих глаз.
Они вышли к ларьку. Не слыша слов, не понимая, что с ней и где она находится, Линда шла вслед за ним, тем самым, единственным, неповторимым. Первый день снегопада. Первый день они вместе. Первый день. Глаза никак не привыкают к безобразно яркому свету.
- Честер, пожалуйста, - сказал он, протягивая купюру в окошко.
- У меня с таких денег сдачи нет, - отозвалась полусонная солоха за стеклом.
- А у меня других денег нет, - ответил он и нарочно потеребил бумажник.
Все одна к одной, желтенькие, незамызганные.
- Значит так, - сказал он, дожидаясь реакции с другой стороны, - ты не морочь себя, купим на юбилей я твоему папахе пылесос или чайник и все будет в порядке, чики-пуки, все будет, я все ж не чужой тебе... Только в вскладчину, один я не потяну, это, - он ткнул пальцем в кожу, - на самом деле не мое.
Она кивнула.
- Но так как у женщин денег обычно нет, я куплю тебя, а потом... пылесос или чайник, - продолжил он, - ты согласна?
Она снова кивнула, при этом тягучая капелька крови выступила у нее из левой ноздри, протекла по щеке, по ложбинке, протянутой тонкими и глубокими морщинками, между носом и губой, а что ж тут поделать, двадцать семь уже, не помирать же из-за этого, и присоединилась к красной струйке, стекавшей с края губы. В нее попыталась влиться еще одна, но рельеф лица отвел ее в сторону, и она, изгибаясь нервными зигзагами, стекла вниз, не оставляя однако попыток попасть в общее русло. Безуспешно.
Он купил сигареты. Они сели в машину, у водилы перед носом болталась большая желтая висюлька, оглушительно пахнувшая ванилью. Даже в ее забитые кровью ноздри ударил этот запах. А потом он держал ее руку, большой и теплый, приятно так держал, тепло, по-хорошему держал и прижимался сердцевиной ладони, ей было непонятно зачем, но неприятно не было, хороший дядька, веселый, рассказал ей старый анекдот, да так, что смех не унять было. Она пыталась поймать его бегающие глаза, ловила, ловила. Безуспешно.
Теплый ручеек заскользил по бедру, не задерживаясь добрался почти до коленки и пропал, оставив лишь неуловимое ощущение тепла, на момент откинувшее на задний план жгучий озноб. Линда попыталась возродить в себе это ощущение. Безуспешно.
"Линдка, Линдка, Линдка Мейер - жидовка хуева", - дразнили ее в школе. Она почти не обижалась. "Пусть жидовка, пусть так и будет, имен и наций ведь не выбирают". Безуспешно.
Она попыталась повернуться на бок, не смогла, и ее некогда небесно-голубые глаза продолжали пялиться в потолок, два бездонных, черных пятна пытавшихся поймать луч света. Безуспешно.
Снег и море. И еще трава, стремящаяся обнять последнее солнце. Глаза щиплет, но слез уже не могло быть в принципе. Линда Мейер лежала в зале мертвого ресторана и тихо улыбалась, вспоминая его, тепло его руки и свет фонаря возле остановки. Ее пустые глазницы смотрели в потолок, а самой ей казалось, что смерть, чистая и добрая, не старуха с косой, а святая, всепрощающая смерть, постепенно подходила все ближе и ближе. Безуспешно. Не отпускало.
Музыка. Гитара рвет аккордами легкую ткань, бас переминается с ноги на ногу, почти не мешает, бухает себе в динамики. Они танцуют. Она наконец-то может прижаться к нему своим животом и бедрами, ощутить тепло и вобрать его в себя без остатка. "Да, жидовка, да, рыжая дура, да, на мне клейма ставить негде, но я, я...". Противопоставить этим доводам по-прежнему было нечего и Линда постепенно уходила все дальше и дальше.
Сперва безуспешно, а потом в памяти всплыла надпись: "Памятники и оградки" - единственная вывеска в городе. Толстая бетонная балка, лежащая на животе уже почти не ощущалась. Детсад, горки, качели и сваренные из трубы лесенки-затейницы. Общий туалет. "Смотри - это писка". "Какая ж это писка? Вот писка, она такая". Перильца для взрослых высокие и для всех остальных - низкие, крашеные разноцветной краской ажурные опоры.
Жизнь, она иногда уходит. Линда Мейер лежащая на покрытом инеем полу, промерзая до мозга костей, ощущая себя чем-то вроде замороженного пельменя, в полной мере постаралась вобрать в себя всю леденящую свежесть этого "иногда"
"Я все еще хочу тебя", - подумала она, выдохнув в морозный воздух последнее белое облачко.
Все еще хочу, все еще хочу, все еще хочу, ведь ты купил меня...