- Так, - сказал он, осторожно опуская третий, самый маленький, шар, - тело удалось на славу, - он отступил на пару шагов и придирчиво оглядел снежную скульптуру, - теперь надо бы заняться лицом. С этими словами он вынул из сумки большой банан и воткнул его в шар-основание изгибом вниз. - Нос получился немного курнос, зато придает лицу радостное выражение. Теперь глаза, где же они, а вот! В нижней части композиции под бананом появились два плотно прижатых друг к другу оранжевых пятна - марокканские мандарины, сладкие и без косточек. - Что же у него глаза ниже носа, и вообще почему у него лицо внизу? - А кто сказал, что глаза и нос должны быть обязательно на голове? - А ты видел иное? - Нет, но это не значит, что такого не может быть. Лучше посмотри-ка на выражение этого лица, тебе не кажется, что он хочет тебе что-то сказать? - Да он не видит меня в упор! Она сняла с его лица узкие очки в тонкой оправе и нацепила их на банан, воткнув дужки глубоко в снег. "Лицо" сразу приобрело осмысленно-задумчивое выражение. - А вот теперь он прозрел. И что же я услышу? Он прищурился, но это не помогло картине мира обрести привычную резкость. Тогда он подошел ближе и обнял ее за плечи. Взглянув в глубину темных глаз, на ресницах которых застыли в полете несколько крупных снежинок, он произнес: - А хрен его знает. - Нет, так не пойдет, давай, думай, голова тебе на что дана? - Ну, хорошо, - сказал он и продекламировал:
Бананы на морозе, А жизнь - в анабиозе, Каналы - в каматозе В предчувствии весны.
- Стихоплет! - Это не я. - А кто же? - Догадайся. - Понятия не имею... - Ну ладно, я тебе потом скажу. - Нет, это не честно, давай прямо сейчас! - Ну уж нет, я не могу назвать это имя. - Так тебе и не нужно его называть, кто еще кроме тебя может нести такую ахинею? Весны-болты... - А еще штаны-унты, банты-понты и, конечно же, менты-кранты. - Последнее к тебе относится самым прямым образом. - Неужели я настолько не внушаю доверия? - Да по тебе тюрьма плачет! - Ну, тогда напрасно старушка ждет дочку домой. - Что ж ты делаешь, паразит! Я ж себе все на свете в этом сугробе отморожу! Нет, вы посмотрите на него, люди добрые, он еще и снегом мне в лицо сыпет! Отсмеявшись, она вдруг спросила: - А тебе обязательно завтра уезжать? - Обязательно, - ответил он, переводя взгляд на снеговика. - Все понятно, - сказала она, моментом посерьезнев. - Но я ведь еще приеду, и не раз, не печалься. - Ничего, все в порядке, - она натянула на лицо подобие улыбки, - давай пойдем отсюда... - Как скажешь, - он поднялся с земли и стал отряхиваться. - Посмотри, мне кажется снег за ворот набился. - Да, точно, счас я его вытряхну... - Да поздно уже, у меня вся спина мокрая! Блин, ведь недавно болела ж, и, как назло, мороз под двадцать градусов. - Так бегом до гостиницы! - До гостиницы? - Ну да, обсушишься, обогреешься, у меня бутылка коньяка есть, примем по двадцать капель для профилактики. - Ты с ума сошел, меня ж туда не пустят, а если пустят, то завтра всему городу об этом известно будет, у нас ведь городок маленький, пять тысяч жителей всего и все друг друга знают. - Ничего, мы через окно...
На следующий день в половину седьмого утра самолет АН-24 выехал из ангара, и, прогревая на малых оборотах двигатели, не торопясь двинулся к дощатому сараю Усть-Пердыщенского аэропорта, в зале которого происходило привычное для этого часа броуновское движение. Разношерстая публика в теплых одеждах взвешивала багаж, паковала объемные сумки и перетягивала коричневым скотчем картонные коробки. Полная работница аэровокзала с заспанно-похмельным лицом объявила посадку. У рамки неработающего металлоискателя тут же выстроилась очередь из желающих занять места получше. - Напиши мне как долетишь. - Непременно. - У меня такое чувство, будто мы больше никогда не встретимся. - Ну что ты?! Встретимся, обязательно встретимся, завтра я тебе позвоню. - Я буду ждать твоих писем. - А я - твоих!
Когда до окончания посадки оставалось пять минут, он прошел в накопитель, твердо решив не оглядываться и постараться поскорее забыть о том, что с ними произошло за минувшие сутки, но когда входная дверь распахнулась, и в лицо ударил колкий веер снежинок, он не удержался и посмотрел назад. Увидев ее машущую вслед фигурку, он подумал: "В следующий раз, наверное, я останусь здесь навсегда". Фигурка продолжала махать, прижимаясь лицом к плексигласовой перегородке, отделяющей накопитель от зала. Он попытался повернуться и помахать в ответ, может быть даже что-то крикнуть, но в этот момент объемистая клетчатая сумка больно ударила его под коленку. Шедший позади парень в кожаной дубленке и кепке, с лицом, похожим на лесной орех, проворчал: "Проходи, раскорячился тут в проходе". Он отвернулся и быстрым шагом направился к трапу. Из-за сопок показался темно-желтый диск солнца. Начинался новый день, очередной в его жизни.
Через девять месяцев он сидел в широком кресле трансатлантического рейса "Дельты", мелкими и редкими глотками отпивая из стакана неразбавленный Чивас. Пробивающееся сквозь неплотно прикрытую шторку иллюминатора солнце преломлялось в кубиках льда, разбрасывая по пластиковой поверхности стола рыжие веснушки. "Вот и лето прошло, еще одна осень", - подумал он, просматривая цифры котировок на экране примостившегося рядом ноутбука. Наушники ненавязчиво транслировали джазовые мелодии, большой экран на стене салона первого класса показывал, как бил своих врагов ногами в пах несокрушимый Джеки Чан. Он снял с носа очки, протер слезящиеся от многочасового напряжения глаза и щелкнул по пиктограмме с изображением конверта. Почта не радовала разнообразием: пара аналитических обзоров, разношерстый спам да пара рецензий на фильмы и книги. Он уже хотел было закрыть почтовый клиент, но в последний момент передумал и нажал кнопку "Доставить". Из появившегося через секунду сообщения он и узнал, что у нее родился сын, нареченный Антоном, должно быть в честь отца.