Аннотация: В рождественскую ночь случаются очень разные чудеса. Например, Дон подключает больничную палату к кабельному ТВ, а маленькая медсестра остаётся с ним не только на ночь, но и на всю жизнь.
* * *
Он стоит на балконе и курит, стряхивая пепел в консервную банку, аккуратно примотанную толстой проволокой к перилам - кто-то не поленился. В этом отделении курят почти все диализники - терять-то уже нечего, а никотин притупляет боль и заглушает страх.
Он рассеянно тушит окурок о ржавый край банки, размышляя о том, как бы половчее осуществить свою идейку и развить её дальше.
Позади него скрипит дверь. Он оглядывается, видит белый халат и досадливо кривится, ожидая выговора.
Но медсестра, совсем ещё девчонка, молчит, прислонившись спиной к двери.
Девчонку зовут Дашей, и рука у неё лёгкая - вот всё, что он знает о ней, хотя ему кажется смутно знакомым её забавное веснушчатое личико.
- Ты чего - помолчать пришла? Скажи уже, что курение убивает. Или что я простужусь насмерть! - насмешливо предлагает он и осекается.
Машинально трогает пальцами шунт на запястье - шунт зудит и покалывает изнутри, кровь пульсирует, бьётся под кожей.
Очередной диализ был вчера, и поэтому сегодня он чувствует себя почти здоровым.
Почти.
Он швыряет сигареты вниз - всю пачку, скомкав её в кулаке.
Медсестра, шагнув вперёд, вдруг крепко его обнимает, прильнув к нему всем телом - маленьким и упругим. Так они стоят несколько минут.
- Ты тёплая, - хрипло говорит он. - Но я не замёрз.
Почему-то эти внезапные обнимашки кажутся ему совершенно естественными.
- Плюс два, - отвечает она шёпотом.
Тёплое Рождество. Даже снег почти растаял.
Он прижимается щекой к её виску, она дышит ему в шею, в ямку между ключицами.
Фейерверки расчёркивают темноту неба россыпью голубых, жёлтых и алых искр.
- А ты чего не на посту? - с любопытством спрашивает он.
- Сменилась, - поясняет она. Её ладони гладят его спину - медленно и так уверенно, будто она всегда это делала.
- А почему ты тогда не бухаешь в ординаторской с дежурным хирургом? - щурится он. - Кто там в ночь? Степаныч?
- Не хочу, - отвечает она только на первый вопрос.
- Ладно. - Он вдруг отстраняется. - Тогда помоги мне.
Она озадаченно смотрит на моток провода и какие-то инструменты в углу балкона.
- Ты где это взял?
- Спёр у ремонтников. К кабельному втихаря подключусь, новую схему придумал, проверю, - весело говорит он и подмигивает ей. - "Евроспорт" и эротик-шоу - опа! Для тех, кто не спит!
Он смеется - блестят глаза и зубы. Она завороженно на него смотрит.
- Ты поэтому отсюда на праздники не ушёл, что ли?
- Ну да, - беспечно пожимает он плечами. - Да и идти-то некуда. Без разницы. Так ты подстрахуешь?
Она сосредоточенно держит его за ремень джинсов, пока он возится наверху, иногда беспечно зажимая какие-то железяки прямо в зубах. Что-то срывается вниз с коротким звяком.
- Ёпт, отвёртку упустил, - сокрушённо говорит он, спрыгивая обратно, и невольно охает от боли, а она тревожно хватает его за руку. Резко повернувшись, он прижимает её к перилам и крепко целует.
У него холодные губы, а у поцелуя привкус табака и железа.
- Пошли в палату, - шепчет он, жадно запуская ладонь в вырез её халатика. Пуговки расстёгиваются одна за другой, она прерывисто дышит, но не отстраняется.
Держась за руки, они проскальзывают по пустому коридору в такую же пустую тёмную палату. Из отделения гемодиализа на праздники разбрелись все, кто мог.
Он затворяет дверь и, не зажигая света, поспешно ведёт её к своей койке в углу, на ходу распахивая на ней халат. Они почти падают на койку, целуя и гладя друг друга.
Как в порнушке - медсестра и пациент. Он не успевает выпалить это вслух - она встаёт и освобождается от остальной одежды. Легко и свободно.
Безмятежно.
Он сглатывает слюну, затаив дыхание.
Её тело, нежное и крепкое, вздрагивает в его руках, веки плотно сомкнуты, губы горят, будто у неё температура.
- Сейчас, - лихорадочно бормочет он, пытаясь раздеться. Она помогает ему, тихонько смеясь. Его джинсы летят на пол, брякнув пряжкой ремня.
Дверь палаты чуть приоткрыта, старая койка жалобно скрипит и трясётся.
Плевать.
Её тело - как тёплый хлеб, он упоенно пробует его на вкус, она вскрикивает гортанно, льнёт к нему, судорожно сжимая его плечи. Наконец он тоже вскрикивает, в последнем толчке вжимая её в матрас, и замирает. Переворачивается на бок, не размыкая объятий.
Койка такая узкая. Как это хорошо.
Она осторожно тянет вверх куцее одеяло.
Он вспоминает, что надо спросить.
- Ты зачем вообще это сделала?
Она выпрастывает руку из-под одеяла и приглаживает ему волосы, убирая пряди со лба. Отвечает спокойно:
- Потому что мне захотелось.
- Я скоро рвану отсюда, - говорит он почти беззаботно. - Не буду так жить. На сраном аппарате. От диализа до диализа. Не хочу.
- Пересадка... - быстро начинает она, но он кладёт пальцы ей на губы.
Пальцы шершавые, губы мягкие и влажные.
- Та же херня. Её не дождёшься, пересадки. Сперва на диализе, потом - на гормонах. Это не жизнь. Что-нибудь придумаю. Сам выкарабкаюсь, а если чудес не бывает, - он бесшабашно улыбается, - отправлюсь... в большое космическое путешествие.
Она приподымается на локте, смотрит ему в лицо и твёрдо говорит:
- Я с тобой.
Он вдруг запускает пальцы ей в волосы, тянет к себе. Ей, наверное, больно, но она даже не морщится.
- Ты откуда взялась?!
- Из медучилища, - отвечает она шёпотом и улыбается. Её слёзы капают ему на лицо и на шею. Горячие. Он сцеловывает их с её щёк, зажмурившись.
За окном громко бухает петарда, и они оба вздрагивают, а потом он прерывисто смеётся. И она тоже.
- Слу-ушай... Совсем забыл! Я же тут усовершенствовал штуку одну! - спохватывается он, скатываясь с койки и торопливо подбирая с пола свою куртку. Шарит по карманам.
- Вот!
Торжествующе помахав зажатой в кулаке петардой, он, как есть, нагишом подходит к окну, а она жадно разглядывает его смуглое тело. Он распахивает створку.
Петарда летит вверх, рассыпая золотые искры, и он опять беззаботно хохочет. Она осторожно накидывает ему на плечи одеяло и блаженно забивается ему под мышку.
- Христос воскрес! - неожиданно говорит он, хотя сейчас Рождество, а не Пасха. Глаза его лукаво блестят.
- Воистину воскрес, - серьёзно отвечает она и тянется к его губам.
А потом он вдруг роняет руки. Кое-как добирается до койки и тут же обессиленно засыпает, едва опустив черноволосую голову на подушку.
Она торопливо собирает одеяла со всех коек и укрывает его. Подбирает с пола одежду, аккуратно развешивает его джинсы и футболку на спинке кровати. Одевается сама. Пуговица на халатике оторвана.
Она суёт руку в карман, нащупывая листки с результатами его анализов: уровень креатинина, гемоглобина, мочевины... На листках наискось написано: "Вдовиченко Андрей".
Конечно, он её не помнит. Кто же помнит мелких соседских девчонок, щербатых и веснушчатых? Никто.
Он ушёл в армию, а её родители поменяли квартиру.
Вдовиченко Андрей.
Упёртый баран с ХПН третьей стадии, как ругался Степаныч в ординаторской.
ХПН - хроническая почечная недостаточность.
Она садится на пол возле койки и кладёт голову на край его подушки. Он чмокает губами и что-то бормочет во сне.
"Третья стадия - ещё не терминальная. И чудеса бывают", - упрямо думает она, глядя в окно.
Там горит какая-то звезда, раньше незаметная из-за фейерверков.