Аннотация: По просьбе редакции доступ к тексту ограничен.
Долбануло, шарахнуло, врезало, звездануло, залепило, жахнуло, трахнуло ... и приложило так, что падло, система легла. Это ж надо какую бомбень на нас кинуть?! Чтоб столбы системные, прокреозоченые, и по десять сантиметров, минимум, в диаметре толщиной - как спички, сложились в сторону границы, у своего основания. Некоторые, правда, выстояли, где горки прикрыли. Ядерный сюрр у нас теперь на левом. Правый фланг почти не пострадал. И стоит система волнами: с левого при переходе на правый. Где-то в районе участка "13-14". Какой мудак, без нашего одобрения, по этой забитой "рухнамой" Туркмении и бомбу запустил? Хочется знать - кого надо обложить за то, что происходит. Мало нам забот, тут ещё и война ядерная. Чтоб вам там, в Москве... начинаю думать я и останавливаюсь. Их-то наверно самых первых и накрыло. Если уж на туркменов не пожалели боеприпаса, то по столице небось в первую очередь влепили. А голова, как болит! Говорят, что мат это наше - Российская многовековая разработка, антистрессовое средство - всё в одном. Не матерились на ОППЗ, только наши лошади и собаки. И то только потому, что их там не было. Выбираемся из окопов и блиндажа опорного пункта, стряхивая с себя и оружия пыль, песок, камешки, щепки и уплотнитель старого наката. Над горами, опорным и прилегающей местностью, территорией заставы - стоит и клубится пыль. Облаками. Большими и малыми. И лежит на земле всё, что не устояло.
Конюшня не устояла. Сложилась, как складной домик. Но не вся. Где-то на половину длины. Привалила она, старыми брёвнами и стропилами, многих наших ахалтекинцев. Пришлось мне самому их добивать, когда мы разобрали завал.
- А ну мля, вышли все нах из конюшни! - слёзы у них на глазах, а я, значит - железный. Одиночные выстрелы из АКСа, сухо щелкнули в заваленной стропилами конюшне. Мяса теперь столько, что можно хоть солить в бочках. Соли у нас много. А из двадцати двух наших лошадок, только восемьнадцать в строю, из них пять раненых. Жалко им лошадок стало, солдатам моим. Себя бы пожалели. Фёдор, наш водитель, плачет, опёршись на уцелевший столб при входе в бывшую конюшню. Надо же, вроде за машину переживать должен водитель. Вон, гараж-то тоже не устоял. А он о своей кобыле жалеет. Рвёт Федю, на землю. Да что ж я сделаю-то, Федя, привязанные они все были, по уставу, инструкции, наставлению. Кто смог оборвать недоуздок и проскочить к воротам - вырвались, получив ушибы и содрав себе кожу в основном на спине и боках. Да, а глаза у них, у лошадей - всё понимают. Я отворачиваюсь, чтоб их не видеть перед выстрелом или перепрыгиваю через загромождение и бью, придавленных крышей лошадей, в затылок или в ухо, маленькой пулей моего складного "полувесла". Мерзко, это своих добивать, хоть лошадей, хоть кого. Потом руки трясутся, ком в горле и настроение паршивое. А солдаты отворачиваются. Всё понимают мои пограничники, что нет выхода, что покалечены наши лошадки так, что вылечить невозможно, только муки терпеть. Но они отворачиваются, взгляд от моих глаз уводят. Не одобряют. Как будто их спасти можно. А мне нельзя, а теперь, тем более нельзя, сюсюкать. Я тут один на всех лейтенант. А связи нет ни хрена. Сначала живые, потом связь. Или наоборот? Лучше вместе!
- Иванов ко мне! Ты что головой трясёшь, как лошадь после пьянки! - ору я ефрейтору, я тоже слышу пока плохо, - Службу нести можешь? - стандартный вопрос, а лошадей я зря упомянул. Не в дугу шутка получилась. Однако, на моего ефрейтора, вопрос оказывает магическое действие. Я этот вопрос всегда перед приказом задаю. Ответить отрицательно - хуже, чем потерять лицо японскому самураю и харакири не спасёт от позора. Иван, как кличут Серёжку Иванова на заставе, вмиг подбирается, как кошка перед прыжком. Щупает оружие, заглядывает в подсумок. Блях! У нас же всего по два магазина на каждого! Где этот чертов каптёр?
Пока у меня рождаются новые и здравые, командирские мысли Иванов кивает и ждёт моего решения.
- Иван! Возьми своих связистов! Беги на заставу! Проверь радиостанцию, проводную связь и дежурного с пауком! Осмотрись по аккумуляторной комнате, фонарям. Рацию одну и Куделю - ко мне, с запасной батареей. Доложи. Понял? - Иван услышал мой ор и радостно кивает головой. Разворачивается и бежит на опорный. Один черт, докричаться ни до кого от конюшни не сможет. Хотя, какая там проводная связь. Столбы, вон они, полулежат, если не упали. Провода на земле, замкнуты и перекручены. Разве, что вся надежда на правый фланг. Может, там повезло, горки прикрыли и есть связь с соседями. А через соседей с комендатурой, отрядом и округом, в обход свяжемся.
- Хули вы лошадей жалеете? Бляха муха! Часового спасайте! Боря! Ё-моё! - кричу я своему сержанту. И машу рукой, подзывая. Они ни хрена меня не слышат, мои солдаты. Уши позакладывало, как выразился связист.
- Боря! - ору я ему в ухо и показываю рукой на сопку, на которой отсутствует наша вышка. В обед ещё была. Я часовому приказ отдал в полдень. Шакиров, кажется - Ренат, рядовой. Вышка, чёрным скелетом арматуры лежит внизу под сопкой. За вышкой, тянется полоса волочения. Зелёные доски от будки, что была на ней, валяются на склоне, разбросанные ударом об каменный склон. Часового нигде не видно.
- Боря! Бери троих стрелков и на сопку. Найди часового и приведи сюда! Давай сержант - не телись!- Борины глаза расширяются, брови поднимаются, и он начинает шарить глазами по сопке за моей спиной, где лежит сковырнутая наблюдательная вышка. Ага, значит, начинает соображать и думать. А не сошёл ли с ума товарищ молодой лейтенант. Вышка-то летела не просто на землю. А падала на склон сопки, на которой она стоит над заставой. Какой там - приведи! Принести бы живого! А я ему - приведи. Он же, Ренат Шакиров, который часовым стоял над заставой, он хоть и проворный, но не летает же по воздуху. Я кашляю, как при приступе туберкулёза. Орать оглушённому офицеру, это не стихи шептать в микрофон на сцене. Горло дерёт и жжёт. Попить бы. Как мне не странно, но у бетонной колоды, сделанной для того, чтоб поить наших лошадей работает кран. И по резиновому шлангу вода бежит в мутную воду колоды. У меня сверкает в мозгу: ' Дневальный!' Я снова кидаюсь внутрь заваленной конюшни.
- Дневальный! - кричу я так, что крик обрывается хрипом в моей глотке. У меня ещё потерь не было. Ни боевых, ни каких бы, то ни было ещё.
- Живой он! Тащщ лейтенант! Живой!- орёт мне солдатик из-за спины в ухо, - это Файзуллин, он машет в сторону шлагбаума. Я выскакиваю наружу и наблюдаю, как из облака пыли, появляются очертания двух фигур. Одна - человеческая, а вторая - это наша корова Машка.
- Ахип! - кричит Файзуллин дневальному Архипову, - Живой? - фигура, которая ведёт на верёвке обсыпанную пылью и мукающую Машку машет свободной рукой и показывает на свои уши. Понятно. Тоже оглох.
- Файзулла! - хочу я озадачить скалящегося на меня солдата. Файзуллин скалится ещё больше, он готов на подвиги. Ну да им это самое то, татарам то ли кто он там по национальности.
- Давай, бери дневального, ковкузнеца, обоих собачников и вытаскивайте мёртвых лошадей. Потом разделать. Кости отдельно и мясо отдельно - в бочки из-под рыбы. Пересыпать солью и закрыть - в каптёрке собачников. Внутренности - на телегу и часть сбросить в щель в километре от заставы. Часть - за сопку часового и в сторону левого за 18-19. Шакалы они похлеще любого часового будут на нас работать. Чужого, просто так, к еде не подпустят. Такой тарарам устроят, концерт по заявкам, что мёртвые встанут от их обиженного воя.
- Сами сообразите. Но чтоб до захода солнца успели! - Файзулла уносится, загруженный моими умняками. Что-то я упустил важное. Вспоминаю, когда сую свою стриженую голову в колоду с мутной водой. Дизель! Дизель стоит между опорным и заставой - в щели, там же, где и наша банька, но в отдельном домике. Если дизель не заведётся, то кранты - ни воды, ни света. Я тут же перекрываю воду, льющуюся из шланга, поворотом барашка на трубе, торчащей из-под земли. Дизель, не только даёт свет на заставе. Он своим электричеством запускает мотор, который качает артезианскую воду из скважины щели в цистерну, закопанную в землю над заставой на склоне. Тут тебе и водонапорная установка и запас чистой воды в пять тонн. И антиинфекционная и обеззараживающая обработка.
- Бондаарь! - снова приходится мне рвать голосовые связки, чтобы вызвать нашего дизелиста. Слух начинает медленно возвращаться. Потому, что в это время у меня за спиной раздаётся три уставных хлопка подошвой о камень горной земли и трясущийся голос живого, слава богу, часового. Поворачиваюсь. У Шакирова сверкают снегом белки глаз и зубы. Всё остальное основательно покрыто пылью. Автомат в положении на плечо. Я привычно беру своё оружие в положение - "На ремень". Эта болезнь служивых людей заразна, как безусловный рефлекс у собак Павлова.
- Товарищ лейтенант! - начинает Шакиров, он кричит под недоуменными взглядами сопровождающего стрелка и сержанта Бори. От этих торжественно произнесённых слов, сержант и стрелок поправляют одежду, пояса и берут автомат в положение "на ремень". Я тоже подтягиваю автомат и берусь за ремень ещё более правильно, чем как положено в строевом уставе. Ренат продолжает доклад, лица у всех становятся серьёзными. Война войной, а задачу по охране границы никто не отменял. Приказ на охрану Шакиров от меня получил. Вот он и докладывает, как его учили. - За время несения службы, признаков нарушения государственной границы не обнаружено. Происшествий не случилось, за исключением...- Шакиров замолкает и оглядывается на лежащий остов нашей вышки, с выкрученными и торчащими обрывками тросов, которые её раньше удерживали на растяжках. Он не знает, как это обозвать. Боря как-то по-больному всхлипывает и в восхищении дёргает головой, стрелок гыгыкает. Я, с упрёком, сжимаю губы и выразительно смотрю на обоих за спиной Шакирова. - Вы-вы, - заикается Ренат, - Вышка у-у-пала, - ну да тут заикой станешь. Но меня смущает, не это. Солдат совершенно не пострадал. Только испугался, оглох и пылью присыпало. Это странно. Если высота самой вышки метров двадцать пять, да сама сопка, на которой она стоит над ПЗ тристаметров - не меньше. То площадка наблюдения летела вниз метров сто, пока не грохнулась вдребезги на почти вертикальном склоне сопки. Нет, ну вы гляньте. Он ещё и улыбается! Наверно со страху, от радости, что пронесло,
- Шакиров! Да ты в афганке родился! - уши отпускает. Я начинаю нормально слышать. - Как ты смог-то? Шакиров опускает очи в землю и мнётся. Он явно не решается мне сказать правду, а лгать ему очень не хочется, потому, что он мой приказ нарушил. А несение службы по охране госграницы это выполнение боевой задачи. А за не выполнение в мирное время... А у нас война, но мы ещё этого не поняли. Выручает Боря. Он мне кричит из-за спины бывшего часового.
- Таарищ лейтенант! Он сейчас рожать будет до завтра! Просто посрать он спустился с вышки! Спустился за сопку, под вышку, сбоку по тропе, но в сторону, чтоб с заставы и опорного никто не увидел. Сел. Штаны спустил. Двинул свой канат из толстой кишки наружу. А тут, кааак - перданёт, там, в Ашхабаде. Вышку под сопку, его кувырком, а автомат в пыль полетел. Только ушибся малость, - быстро доложил Боря. Шакиров виновато улыбнулся.
- Ладно. Вышку тебе на дембель оставим. Восстановишь, - Шакиров повеселел, - А где стрелки? - озаботился я своими подчинёнными.
- Так наверху они, там, где вышка стояла, - ответил сержант, - я им приказ, как положено, под козырёк отдал, - доложил Боря.
- А что двоих-то оставил? - спросил я и поздно спохватился. Боря уже начал отвечать на мой вопрос под насмешливым взглядом и вздохом, стоящего рядом, стрелка.
- Так связи ж нет, а ракеты беречь надо. Если что серьёзное, то второй прибежит и доложит,- логично ответил на мой вопрос сержант.
'Как я сразу-то не сообразил! Эх, лейтенант - учись у сержанта, пока он жив. Ладушки', - говорю я сам себе мысленно. Умеют у нас сержантов готовить в ШСС = школе сержантского состава. Методы гестаповские - зато берут только добровольцев. А выпускают, через шесть месяцев - почти готовых офицеров с вечным двигателем в жопе и полным отсутствием хотения спать, ну разве что часа четыре в сутки. Однако желание и умение дрючить личный состав имеют выпускники Школы СС - на уровне инстинкта.
- Шакиров со мной, будешь связным. Боря - давай на заставу посмотри, что там и помоги Иванову, если надо. Потом, через час, в четыре, всех собирай возле убитых лошадей. Каптёра - ко мне пришли. Давай. Действуй, - озадаченный солдат или сержант раз в сто надёжнее бездельника. Проверено.
- Ага, - не по-уставному ответил мой сержант, - Швец - за мной! - и потянул короткой командой за собой стрелка. Кто-то бесцеремонно цапнул меня за поцарапанную руку и сказал откуда-то снизу.
- Разрешите, товарищ лейтенант, - наш внештатный санинструктор рядовой Черныш чем-то болючим протирает окровавленное место на руке. Я и не заметил когда поранился. А он с земли, где лежит его сумка с зелёным крестом, докладывает мне о потерях. - Живые все, только повару, дежурному связисту и дежурному по заставе прилетело. Повару по ноге и по плечу. Ушиб. Печка спасла, русская. Больше испугался. Уже ужин готовит. Связиста спасло то, что вы измордовали их с дежурным. Он в каске сидел. А дежурный покурить вышел на крыльцо. Так его упавшая акация слегка придавила кроной и поцарапала, когда в дверь заставы толкнула, - тут, конечно, понять всё так сразу - не разберёшь, без упоминания о нашем коменданте. Но теперь с нас со всех ему бутыль со спиртом, а лучше бочка. Хотя перед этим все хотели ему цистерну с ядом подарить, как в мультике, безвозмездно и от всего сердца и нашей души. От каждого, так сказать - по отдельности.
Потому, что таки да, и нас, наш "дебильный" комендант спас. А был он для нас - самка он койота, шакала и опоссума, паскуда. И ещё этого, вонючего американского зверя скунаса что-ли? Забыл, как зовут, но очень противного. Почему опоссума? Да в голову пришло. Ну да, если бы не его, коменданта, извращённая привычка сыпать соль на раны подчинённых застав, нас бы тоже пришлось так бы добивать, как лошадей, наверное. Так, что должок у нас перед комендантом. Особенно у связиста.
Нет на заставе никаких развлечений. Телек с туркменскими программами передач скучно смотреть. А тут чемпионат мира по футболу. Затрясся личный состав заставы в ожидании и нетерпении. Просьбы мне сыпет народ, чтоб включать дизель на время трансляции матча по телевизору за счёт ночи - днём. И, даже занятия заменить, на просмотр футбольных матчей. Ну, совсем больные у меня подчинённые. И я также думаю. Про себя, мысленно, чтоб никто не услышал. А комендант, оказывается, думает совершенно иначе. И, в отличие от меня, он предвосхищает наши действия. Эх, мне бы так научиться! За неделю до начала первой встречи на чемпионате он присылает телефонограмму за своей подписью. В ней, на основании разведывательных данных, и в связи с ухудшающейся обстановкой, планом боевой подготовки, и требованиями округа, приказывает провести тренировку по действиям личного состава в условиях максимально приближённым к боевым. На этой тренировке отработать, по настоящему, выход заставы на опорный пункт по команде "Тревога" (Война или вторжение на "нашу" территорию войсковых групп и банд). И со всеми сопутствующими мероприятиями. То есть: вывоз имущества, продсклада, склада АртТехВооружения, на опорный пункт заставы в заранее подготовленные места. Оружейка разбирается само собой снизу до верха, и слева на право - по пирамидам. Весь личный состав, в свободное от службы время, ходит с противогазами, вещмешками с ОЗК, каски. И житие личного состава вместе с командным, там, в окопах, в течение двух недель. Каска на голове вне зависимости от службы. И, даже если сможешь, то и спи в ней. Вся эта кутерьма неожиданно, и по длительности - в месяц. Инструктажи, накачки, проверки готовности, ремонт опорного, подготовка мест под временные склады, куча мелочей доработки. Ну, и к началу чемпионата мира, в день открытия, после обеда, всей комендатуре подается команда "Тревога", в 15.43 по местному времени. И мой дежурный связист пренебрегает требованием коменданта быть готовым к войне. И сидит на связи, совершенно не озаботившись каской. Комендант звонит через две минуты после объявления тревоги на заставу.
- Газон - триста пятьдесят, ефрейтор Бойко, - отвечает ему один из братьев близнецов-связистов. Комендант не в духе, настроение ноль. Его видать тоже чем-то из отряда напрягают. И сидит он на своём опорном пункте в комендатуре или ещё где-то, как и оказалось впоследствии, и материт тех, кто запланировал эти учения для него. Оказалось, что комендант сидел на нашем 11-12 и звонил с розетки связи на блочке. Хитёр начальник комендатуры.
- Ефрейтор! - рычит в трубку комендант, - У тебя каска есть? - как он это узнал, бог его знает да опыт его личный. Каски у ефрейтора нет, она ещё в оружейной комнате. А на хрена её одевать? Всё ж не по настоящему, так, учения. Игры.
- Есть,- без запинки отвечает ефрейтор, думая, что по телефонной трубке не видно во что он экипирован. Так и комендант не дурак.
- Где? - требует уточнения товарищ капитан.
- На голове, товарищ капитан, - не теряет самообладания и нахально врёт в трубку солдат.
- А ну, постучи по каске, - ехидно заявляет комендант и сводит на нет солдатскую смекалку моего воина. Ефрейтор не сдается и стучит эбонитом трубки по ближайшему металлу на своём столе - по аппарату системы.
- Ах ты, пройдоха, мать-перемать, - ревёт комендант в трубке, - да я тебя, - после пояснений коменданта по поводу кар и не уставных извращений, на которые способна офицерская выдумка, лицо связиста становится белым, как мел.
- Есть, товарищ капитан, - отвечает он в заключении и, положив трубку, мчится галопом в оружейку за каской.
Уазик Коменданта врывается на заставу через пять минут после разговора со связистом. Товарищ капитан не удостаивает комнату связи своим посещением, где его ждёт трясущийся связист в каске, бронежилете, с укомплектованным вещмешком, автоматом и полным БК. Вся мощь виртуозного недовольства коменданта валится на мои плечи. Связист без каски играет роль самого активного негативного элемента в аргументах о моей командирской полноценности. Комендант уезжает, а я не остаюсь в долгу у всех моих связистов. Я тоже великий извращенец и воспитываю личный состав через коллектив, руки и ноги, попирая устав. Так доходит быстро. Приказ прост и убийственен для дежурного связиста. Если он посмеет, хотя бы на секунду, снять с себя что-то из вооружения, на нашей псевдовойне, то у дежурного по заставе я изыму телевизор из комнаты отдыха. И хер он у меня будет смотреть футбол на центральном проходе, куда выносит вечером телевизор, пока мы все прохлаждаемся на опорном, и слушаем трансляцию футбольных матчей по радиоприёмнику. Поэтому связист - сидит в каске, а его неусыпно пасёт дежурный в той же каске, бронежилете, при штык-ноже и автомате с полным подсумком. Пятый магазин присоединён к автомату. Зато, они могут смотреть и слушать футбол, оба. Потому, как в здании заставы остались, а мы все на опорном, в окопах и блиндажах. Ждём, когда комендант отбой даст этой игре в войну. И вот, когда чемпионат мира вступил в полуфинальную стадию, а мы замерли и ловим каждое слово из моего радиоприёмника. Тут как вспыхнет! Да каак трясанёт! Потом, как швырнуло, кого-куда и обо что. И по ушам грохотом. Приёмник опрокинулся с самодельного стола, шипит как перед смертью гюрза и ни хрена не видно в пылюге, что заволокла всё вокруг. Называется - посмотрели и послушали футбол. Да. В общем, если бы не комендант и его учебная "Тревога" завалило бы нас обваленной крышей на заставе, как лошадей на конюшне. А так - легко отделались. А связиста, как раз, по каске падающим потолком и приложило. Дежурному бронник жизнь спас, когда дерево на него завалилось. А вот повар готовил обед и был узости между печкой и стеной, где замешивал тесто на вечернюю выпечку в большой деревянной бадье. Там его Иванов и нашёл, приваленного большими стропилами сверху. Вот артист. Не хотел уходить, пока не разобрали весь мусор над его головой. Тесто он, видите ли, закрывал своим телом. Ну - повар, что с него возьмёшь? Важнее пропущенного обеда может быть только ужин. Как будто у нас сухпая на НЗ нет.
Так, что армейский долбоигризм, оказывается не такой уж и глупый в своих задумках. А комендант он хоть и вредный гад, но спасибо ему от всех нас за то, что требовал до абсурдного идиотизма, как мы думали. А оказалось он прав, а мы в итоге живы. Связист немного по балде своей получил, которая была в каске. Дежурный по груди, спине, голове и конечностям. Дереву по барабану на кого и на что падать. А мы все на опорном, только ушибы, царапины и потрясения отхватили, да пыли наглотались. Была, конечно, запредельная мысль, что комендант подкрался, гад, к нашим окопам и имитатор ядерного взрыва подложил. Но когда пыль чуть усела, то мы немножко обалдели, заметив над прикрывающей заставу с тыла сопкой характерное грибовидное окончание. Такого мощного имитатора у коменданта точно не было.
У собак наших проще. Обе, которых прижало в вольере - выжили. Самые умные остались: Абрек и Санта. Две убежали. Свихнулись наверно временно.
Где теперь комендант и что с ним - неизвестно. Нам не до него сейчас. Потери подсчитываем. Повреждения. Соображаю, как дальше жить. Лёгкие домики офицерского состава привалило. Хорошо, что там нет никого, все по отпускам разъехались. А мои жена и дочка - дома остались, с бабушкой, на Украине. Да, такой хитро сделанный "казус белли" получается. Вдруг родители оказались на Украине - в другом государстве. А я и мои солдаты - российские пограничники, прикрывающие туркменскую границу, пока им сроки службы не вышли.
Господи, только не по Украине, хочется мне. Чтоб там было спокойно. Но, чертов "Южмаш" находится в тридцати километрах от моего города. И в него - точно запустят пару боеголовок. Ну, я бы так и сделал бы на месте оператора баллистической ракеты или кто там данные о цели в боеголовку вводит. От таких мыслей настроение сразу падает ниже нашей щели, где стоит банька и дизель. Дизель в этот момент чихает, фыркает, стукает, грюкает и выплёвывает над своим домиком в трубу чёрно сизый дым и глохнет. Я по-прежнему стою возле конюшни с Шакировым, и мы с ним оборачиваемся в сторону "дизельной" на звуки его моторной реанимации. Из двери домика, под крышей которого находится наш генератор с двигателем, выбегает наш дизелист. Бросается к какому-то ящику перед входом в помещение, открывает его и роется. Я не выдерживаю. Хочу крикнуть, но из горла натруженного и пропыленного вырывается только хрип. Кашель выворачивает наизнанку.
- Шакиров, узнай - что там у него, - я могу только шипеть и сипеть. Показываю солдату рукой в сторону нашего источника энергии. Ренат понимает правильно. Он отбегает от меня метров на пятьдесят вниз по склону. Останавливается и "спрашивает" у Бондаря.
- Бондарь, мляить! Что там у тебя? - Бондарь оглядывается и отмахивается от Шакирова, как от назойливой мухи. Мол - не мешай. Занят я, - Шеф спрашивает! - настаивает и не сдаётся мой временный ординарец.
- А, - реагирует на простонародную кличку Начальника Заставы Бондарь, - Всё в порядке! Щас прочищу и заведу. Шакиров оборачивается на склоне ко мне. Я киваю и машу ему рукой. С горлом точно плохо дело, сорвал. Чайку бы сейчас. Вот - чайку. Надо повара проверить и здание заставы самому посмотреть. Пока я получал информацию от дизельной, ко мне сверху, со стороны левого, там, где у нас склады, приблизился каптёр. Фамилия у него интересная - Шустрый. Зовут Савелий, но все его по фамилии обзывают. Шустрый он не только по фамилии и в жизни такой же. Нос картошкой, скулы славянские, щёчки розовые, ресницы длинные, роста среднего - под метр семьдесят. И улыбка зубастая и обаятельная. Её сейчас только и видно чётко. Шустрый останавливается.
- Таащь лейтенант, - запыхавшись, обращается он ко мне. Шакиров с интересом выглядывает из-за моего плеча. Практически на складах всё наше будущее лежит, так, образно выражаясь, - На складах - всё нормально. Только привалило. Надо разбирать. И овёс собрать и просеивать надо - высыпался, через сорванные двери, а то там камней, щепок острых, досок с гвоздями нападало. Продсклад в норме. Вещевой тоже. АТВ - мы перевезли. НЗ тоже - в щели под опорным. Людей надо. Мне одному не справиться, - Шустрый переживает, раскраснелся сквозь пыль, машет руками, показывая мне на здание складов и водя пальцем по углам, когда отмечает разные по назначению "кладовки".
- Молодец, - делаю вывод я, - Люди будут - вечером. ТО, что может испортиться - срочно тащи наружу и консервируй, закрывай, прячь и спасай. Что у нас по АТВ, помнишь? - Шустрый косится на Шакирова. Состав и количество боеприпасов на складе арттехвооружения информация секретная. Шакиров в список доверенных лиц не входит, - Не до политесов Шустрый, говори, - подталкиваю его я.
- Ну, там у нас, десять по пять сорок пять простых, пять с трассерами, - начинает Шустрый и продолжает наизусть, - семь - по семь шестьдесят два простых, два бронебойных, два трассеров, один зажигательный, три для снайперки, один для вашего ПМ. Ещё один ПКМ, РПК. И РПГ и пятьдесят выстрелов к нему. Из них пятнадцать фугасных и тридцать пять бронебойных. Гранаты ручные: два ящика оборонительных и один ящик наступательных, и отдельно запалы к ним. Снайперская винтовка в смазке и по автомату на каждого отсутствующего по штату. Фух, - выдохнул Шустрый и тут же вдохнул, - Вроде всё. А, ещё тактические ремни для пехоты и пять бронников, каски, противогазы и запасные ОЗК.
- Шустрый, Бумага есть? Что смотришь - записывай! - чтоб у каптёра да чего-то не было, - Мне автомат принеси такой же, как этот, а то я у кого-то из бойцов забрал. ОЗК подбери по росту, противогаз номер два, бронежилет, тактику тащи, три подсумка и тринадцать магазинов, гранатные подсумки, четыре гранаты, цинк с патронами обычными и четыре пачки трассеров, сидор солдатский, каску. Штык-нож. И вроде я ещё видел по учёту ночной прицел, и два ПНВ. ПНВ - связистам на подзарядку, ночной прицел снайперу на пристрелку, вторую снайперку вычистить Файзулле и передать ему же. Приготовить то, что я тебе для себя записал на каждого к выдаче. Времени тебе Шустрый, на всё про всё - два часа, - Шустрый вытаращил глаза и заныл.
- Товарищ лейтенант! Не успею я - дайте двоих в помощь! - возмутился он и запросил лишнего по привычке.
- Бери одного стрелка у Цуприка и бегом! А мне всю эту амуницию через двадцать минут на стол под летней конюшней, - вот странно - летняя конюшня выстояла, сорвало шифер кое-где, но стоит и тенёк делает на нашем солнцепёке. Хотя что-то солнышко тусклое в мареве каком-то. Туман - не туман, а пылевая завеса. Чёрт, как всегда запоздало срабатывает в башке какой-то процесс. Ну да, после такого послеобеденного отдыха и занятий, оно и не мудрено. Ко мне подходит Куделя, связист с радиостанцией. Я забираю радиостанцию и посылаю Куделю к Шустрому за прибором радиационной разведки. Я точно помню, что в новеньком ящике с прибором лежит инструкция и техописание к нему. Когда принимал заставу, то сам всё проверил. Такой же прибор лежал в оружейке. Но его забросили за ненадобностью во временный склад АТВ, когда выкидывались на опорный по тревоге. Один из двух приборов, но Шустрый найдёт. Главное, чтоб батарея не села. Что-то я снова забыл сделать и обдумать. Как говорил наш тактик в училище - надо оценить обстановку. У меня ещё час до общего построения. Да нет, уже минут двадцать.
Боря командует. Принимаю доклад. Народ в "тенёчке" под куском целой крыши летней конюшни. Передо мной два стола вытащенных из заваленной комнаты отдыха. На столах имущество по списку, который я выдал Шустрому.
- Здравствуйте товарищи солдаты! - строй замирает в удивлении. Тут такое, а этот - без году неделя офицер, хочет услышать их ответ.
- Здра жла, таарищ лейтенант! - нестройно отвечают мои бойцы, а я не выёживаюсь, я дуркую. Не опускаю руку от виска, над которым торчит край панамы. Команду вольно не подаю, как все от меня ожидают. Повторяю ещё раз, выделяя тоном, звуком и паузой последнее слово.
- Виноват, глаза запылились с вами на опорном! Здравствуйте товарищи пограничники! - народ улыбается, набирает воздух и гаркает дружно и даже весело положенный по уставу ответ.
- Вольно! - рявкаю свирепо я. Замечаю, что команду вольно народ мой выполнил правильно и молчит по уставу, ожидая моих пояснений. В строю все, кроме двух связистов: один на заставе, второй на опорном; двух часовых на сопке, где стояла вышка; повар - он ужин готовит; наблюдатель на опорном. Итого, передо мной аж целых двенадцать человек солдат и два сержанта. Речь моя проста и незамысловата. У нас, в погранвойсках, каждый должен понимать общую задачу и состояние дел, чтоб если что, то - командование на себя и стоять на смерть за Родину, как в 1941 или на Даманском, или - ну, ещё много где. Или решение принимать самостоятельно, если прижмёт, но патриотично. Мафия у нас пограничная, мы тут одни за всех, и все мы - как один. Элита мы - политические войска, как говорят американские аналитики и наши инструктора в учебных частях.
- Состояние дел на данный момент плохое, но не катастрофическое.
Напротив и сзади нас - мусульманские государства. Похоже на то, что тыловое и союзное перестало существовать от атомной бомбардировки. Нам крупно повезло, что горная цепь и место, где расположена застава, спасли нас от прямого воздействия поражающих факторов едрёной бомбы, - по жидкому строю запыленных солдат и сержантом ползут не смелые улыбки, - Но заставе нанесён урон. Имеется угроза со стороны сопредельного государства и тыловых неорганизованных групп мародеров, уголовных и прочих опасных элементов. И поэтому считаю, что наступила война. Сзади у нас, похоже, грязный, радиоактивный мусульманский песец, а впереди чистый исламистский пушной зверёк. Нам с вами ни туда, ни сюда. Слева, скорее всего тоже плохо с живыми людьми. Справа - пока неясно. Будем делать доразведку, - и я объявляю, что,- застава несёт службу по варианту "Тревога" без учебных ограничений. Поэтому, каждому получить, вечером на складе у Шустрого комплект, который лежит на столе. Бронежилеты носить обязательно при несении службы часовым, наблюдателем или связистом. В остальных случаях по обстановке. Сшить разгрузку из тактических облегчёнок, трёх подсумков для магазинов и гранат. Получить боеприпасы и гранаты, снарядить половину из полученных магазинов. Вторую половину не снаряжать. Пулемётчику и его второму номеру снарядить все имеющиеся ленты. Оба пулемёта потом на опорный пункт. Экономить свет, воду, продукты, боеприпасы. А пока, срочно, до вечера, закончить освежёвывать погибших лошадей, мясо засолить и перетащить на продсклад. Дневальному - выпас, лечение и охрана конского состава. Остальные - закончить с "мясом". И ещё, от себя лично. Будем держаться вместе - шансов на выживание у нас больше. Если кто хочет свалить, в одиночку или компактной группой - держать не буду. Придите, скажите, экипируем, лошадей дам, оружие, карту покажу, маршрут подскажу, и без обид, - лица моих погранцов смотрят на меня с непониманием. Я заканчиваю, - Вопросы есть? Если есть - потом вечером или в индивидуальном порядке. Снайпер, пулемётчик ко мне. Командиры отделений - командуйте, - Боря резво распределяет народ по работам. Но вопросы есть.
- Таарищ лейтенант! А правда, что духи в Афгане офицеров в плен берут, чтоб продать, а солдат в рабы или в жертву Аллаху приносят? - вопрос задаёт Кушниренко, он меня за лейтенанта и офицера только по штатке воспринимает. Полгода ему всего до дома служить. Полтора он уже на заставе оттарабанил. Но вопрос требует такого ответа, чтоб мой земляк заткнулся надолго. Я молча, но аккуратно вытягиваю четыре, защитного о цвета, звёздочки из своих матёрчатых погон на выгоревшей за год афганке. Снимаю офицерскую кокарду с панамы. Теперь моя форма отличается от солдатского обмундирования, только не выгоревшей тёмной материей на погончиках в виде двух пятиконечных звёздочек на каждом. Боря показывает Кушниренко кулак и делает страшное лицо. Инцидент исчерпан. Пока.
Я забираю с собой двоих солдат и иду вместе с ними "заряжаться". Хочу подняться на сопку, где стояла наша вышка. С этой сопки обзор в наш тыл максимальный, вправо тоже достаточно далеко видно подступы к заставе, до самого подножия Кушака, а вот слева - обзор никудышный. Горы закрыли нас от поражающих факторов взрывов произошедших на "Ашхабадской" равнине. Но эти, же горы закрывают нам обзор в тыл на левом фланге. А там проход Арчабильский и посёлок Арчабил. Последний, скорее всего - был. Хотя ущелье, в котором он находится, может и ослабило взрывную волну, но близость к Ашхабаду её неизменно усилила. В любом случае, это проход в Иран, широкий, удобный, комфортный и снабжённый водой из "речки" текущей вдоль горного разлома. Мы на отшибе от прохода, и чтоб до нас добраться надо восемь километров по небезопасным горным серпантинам на машине, часа два-три ехать. А вот по нашей же Контрольно-Следовой Полосе из посёлка до нас, как по дороге можно доехать, или дойти пешком за три-четыре часа. С границы иранских гор до наших подступов хорошо, очень хорошо всё просматривается. Там только ночью пройти можно не замеченным гостем, если ноги не переломаешь. Справа обзор тоже хороший. Смысла, нам дергаться куда-то с заставы - нет. Продовольствия почти на год, архаров и другой живности в заповеднике погранзоны полно. Вода есть, дизтоплива на полгода хватит, бензина тоже. Газ-66 много не жрёт, если экономно кататься. Лошадей будем пасти, трава в высокогорье на ровных местах вырастает на метр и выше. Ветер подует - как море волнами колышется. Боеприпасов пока хватает. Вопрос: "Кто до нас первый доберётся? Свои? Чужие? Местные велаяты? Бандиты? Или моджахеды из иранской базы со стражами исламской революции?" Поэтому надо нам до них первыми добраться, до тех гостей, которые к нам придут. И встретить, если надо соответственно.
"Ёханный бабай!" - посещает меня очередная запоздалая, а может и не очень мысль, - "Заграждения, инженерные заграждения. Отрядовские сапёры скинули у заставы здоровенные мотки "МалоЗаметного Препятствия". Давно сбросили. Но эта огромная куча неудачно ржавеет возле нашего шлагбаума несколько лет, прикрытая подобием сараюшки, и громко именуется - инженерным складом. На заметку. Эти МЗП устанавливаются легко, быстро и просто, и с всякими подлыми для противника изощрениями. В два этажа, например. Пройти их - огорчение ещё то. Чем быстрее идёшь - тем быстрее вязнешь. Хуже паутины, цепляется за любой выступ одежды, снаряги, обуви, оружия. На соседней заставе нарушитель хотел пройти. Долго готовился. Систему прошёл лихо, за секунды. А вот МЗП за системой не учёл. Не видно его в пожухлой траве. Запутался и порезался о тонкую проволоку так, что вырезали кусачками почти полчаса. Вот её мы и развернём на левом и в тылу, да и на правом и по фронту не помешает. А ночью надо перекрыть подступы, в круговую "Кристаллом", больше ничего на заставе нет. И то, если батарейки остались на двенадцать вольт. И переехать с заставы на опорный полностью, слишком заметны постройки издалека и привлекательны для любого, даже обычного мародёра." - пока я так размышляю, мы поднимаемся втроём по тропе часового к месту, где раньше гордо возвышалась над заставой и прилегающим к ней предграничьем - вышка. Стрелки бдят без бинокля, забыли прихватить в суматохе. Зато они нашли разбитую Трубу Зенитную Командирскую, которая летела вместе с вышкой, пока не ударилась о землю. Прибор побит, разломан надвое, помят и линзы на одном окуляре треснули.
- Ничего, товарищ лейтенант - говорят мне часовые, перебивая друг друга - в один окуляр даже лучше смотреть - второй глаз отдыхает, пока смотришь и легче в руке держать, - тренога требует ремонта. Но в оружейке или на складе АТВ у нас лежит ТЗК без треноги, но с неработающим кольцом наведения на резкость. Починим. Оставляю им свой бинокль и забираю на время половинку ТЗК. В отличие от двенадцатикратного бинокля ТЗК приближает в шестьдесят раз. Мои провожатые выгружают у ног часовых магазины, боеприпасы, гранаты, противогазы и ОЗК. Радости от этого бесплатного богатства у часовых мало, патроны и магазины требуют заботы. И они живо начинают набивать смертью рожки из вскрытого ими цинка с патронами, благо опыта у них - предостаточно.
- Перекур, - десять минут,- объявляю и зыркаю на свои часы командирские, механические. Отхожу в сторону от места, где идёт оживленный обмен мнениями. Осматриваю подступы к вышке. Мои опасения по поводу открытости наших позиций слева подтверждаются полностью. Надо искать место для скрытого наблюдения и засады. Место такое есть, но уж очень далеко оно расположено от нашего опорного пункта и закрыто горами от УКВ-волн радиостанций. Вспоминаются занятия по тактике. Тема оборона. Наша тема, пришлось изучить. Согласно учению из боевого устава пехоты номер раз и номер два - есть решение. Нужен запасной опорный пункт, куда, если навалятся на нас какие-нибудь отморозки, в больших количествах и при артиллерии, нам можно отойти и сохранить своих людей. С каждым часом моего "командирства", на этой войне, увеличивается количество выявленных мной проблем и нерешённых задач.
" Думай командир, думай! Голова дадена не для того только, чтоб фуражку носить, а ещё и панаму с шапкой", - подбадриваю себя я. Потому, как больше некому тут, и соображать и командовать.
На моё удивление, прибор радиационной разведки показывает небольшое превышение фона. Решаю, что ОЗК и противогазы, пока, можно отставить здесь. И сбрасываю лишние килограммы со своих плеч. Моему примеру с удовольствием следуют и снайпер, и пулемётчик. Снайпер, кроме всего, волокёт на себе Р-392 для связи. Трубка от ТЗК здорово приближает окрестности. Я обговариваю с часовыми знаки взаимодействия и веду свой разведдозор ещё дальше на левый фланг по тыловым сопкам. Идём и карабкаемся с одной сопки на другую, делаем остановку. Осматриваем местность, и идём дальше. Чем далее мы отходим от заставы, тем больше растёт фон. После блочка одинадцать-двенадцать система, практически вся, лежит на дозорке, дотягиваясь козырьками до КСП. На блочке останавливаемся. На восьмом участке нет второй нашей наблюдательной вышки - лежит внизу, сброшенная сверху гигантским кулаком. Дальше идти без ОЗК опасно, да и устали мы немного. Пока идём в таком же порядке назад, прикидываю в уме - где мне поставить скрытое НП-засаду. И, как наладить с ним связь по трубке, а не по радио. Это вопрос к связистам, но я и сам соображаю, как это можно - восстановить линию проводной связи. Она у нас, слава богу, аналоговая, простая, двухпроводная и работает от аккумуляторов, которые на заставе заряжаются каждый день. А провода, мои связёры за день на обоих флангах восстановят. Вот только придётся их охранять, а то в работе им будет некогда бдить-то. А людей у меня шиш - да кумыш. Ночью, придётся выставить три поста. Часового в опорном, ближние подступы и, как минимум, на левом - один секрет. Это значит шесть человек, если парами, и днём им надо дать выспаться, чтоб носом не клевали. Итого: на день у меня семь - восемь активных штыков, как говорили в гражданскую войну. Часовым показываем обговоренный знак - три раза поднять и опустить над головой оружие. Пулемётчик залегает, снайпер сторожит заднюю полусферу, я поднимаю и опускаю свой автомат трижды. Жду отзыв на свой сигнал. Мне должны ответить то же самое, но с вертикально поднятым вверх оружием. Вечером я поменяю сигналы на боевом расчёте. Мы переваливаем через сопку и бодро двигаем на спуске к заставе, вернее к конюшне - там холодная вода в кране и колоде.
Вопрос: "Где мне проводить боевой расчёт?", - решился как-то сам собой. На заставе нельзя. Не всё ещё закрепили и отремонтировали. На опорном строить людей невыгодно - демаскируем позицию. А вот под опорным, между банькой и домиком "дизельной" самое оно. И скрытно и безопасно. Дизель уже весело тарахтит. В некоторых помещениях заставы горит свет. Матюгаюсь про себя мысленно - светомаскировка.
Народ на построении взбудоражен обилием носимых боеприпасов. Гранат. Увеличением самостоятельности. Напоминаю моим бойцам, что по варианту "Тревога", как и по варианту "Б" службу несём так - не менее двенадцати часов каждый. Это значит, что можно и больше, но не меньше. Кушниренко не возникает. Молчит. Смотрит на меня, как Фома Неверующий на вестников вознесения Христа. Ну, пусть смотрит, лишь бы не мешал. Часовым на сопке выдаю второй ПКМ с двумя коробками. Первый я оставляю на опорном. На ходу обучаю наряд, а заодно и присутствующих обращению с пулемётом. Солдаты слушают внимательно. Тянут руки попробовать. Даю такую возможность. Строй кипит. Ну да - новая игрушка. Отсылаю всех эти самые руки вымыть и отправляю на ужин в столовую, заодно и окна одеялами закроют. А мне и так найдётся, что сделать. Надо проверить, где мой народ, и как - спать будет, и светомаскировку разглядеть ближе. Надо обойти всё самому. Озадачить дежурного связиста, чтоб сшил мне показательную облегчёнку, посмотреть - что сделали с мясом и как. Уделить внимание наблюдателя на опорном. Солдат должен чувствовать свою необходимость и мою заботы о нём живьём. Сходить к часовому на сопку. Зайти на собачник. Осмотреть склады. Использовать по назначению на новый туалет. Перезарядить свои магазины. Прикинуть, как лучше баню организовать, и бойцов помыть, и постирать. Нет, не солдатское обмундирование, а постирать постельное бельё. Солдаты у меня учёные - сами постираются после ужина. Есть хочется. Потом поужинаю. А пока, я обхожу склады. Вроде порядок. Потом двигаю к туалету. Туалет у нас без изысков. Яма, дырки в деревянном полу, стены - вся недолга. Бумаги много - подшивка газет постоянно одного и того же хилого размера. Зато в библиотеке этого добра хватает. Перехожу к вольерам собачника. Молодцы проводники, как не были заняты, а вольеры поправили. Собаки меня узнают, но сильно не радуются. И правильно, не я же их кормлю ежедневно. От собачек мой путь лежит к складу ГСМ и к месту, где вкопана цистерна с водой. Тут тоже всё в порядке, но я вспоминаю то, что тревожило меня весь день - машина. Гараж и наш Газ-66 вылетел у меня из головы со всеми моими проблемами. До часовых добираюсь уже в темноте.
- Стой - Пропуск! - запрашивают меня сверху.
- Магазин, - отвечаю я, - Отзыв? - требую то, что внёс в журнал расчёта сил и средств.
- Москва, - негромко отвечает мне часовой.
- Товарищ лейтенант! - начинает старший моего поста. Я его прерываю.
- Стоп Нефёдов, давай своими словами, - Нефёдова не надо уговаривать.
- Да, в общем, всё в порядке, но там за сопками, где левый - зарево в полнеба, - говорит мне он.
- Это нормально, - отвечаю я на его не заданный вопрос, - там пекло ещё то, вот и зарево. Что ещё?
- Стреляли тащ лейтенант, - говорит мне боец серьёзно.
- Где? - оживляюсь я.
- На левом, - Нефёдов показывает пальцем в сторону, куда направлен ствол станкового пулемёта.
- Давно? - уточняю время.
- Да как вы от склада ГСМ отошли - так и услышали. Минут десять назад. Одиночными и короткими, - ишь ты они и меня пасли или охраняли и вокруг шарили глазами и слушали.
- Далеко?
- Далеко, за стыком, и не автоматные, а вроде как КПВТ бухает, - это плохие новости. Но у нас есть РПГ - это факт. А то, что бьют по нашим в Арчабиле, пока моя гипотеза. Но там есть свой склад ГСМ. Дизельная. Склад АТВ. Продсклад. Автомобили. Почти пятьдесят человек личного состава, не то , что у нас, а как по штатке положено. Конечно, они же в отряде именные, показные и курортные. И не смотря на свою особенность - там стрельба, а у нас тихо. Пока. Значит есть с кем воевать. А показушники они в основном не воевать обучены. Они рисоваться умеют здорово. Не любим мы сильно соседей слева. Но как прижмёт и пахать, и сеять, и жать быстро научишься. Все сладкие кусочки снабжения, обеспечения и культурного общения достаются им. Зато там наша почта. И они с барского плеча носят нам её на стык. А раз носят, то значит достойны мы их услужливых подношений. И это нас с ними примеряет в мирной жизни. А тут похоже началась заваруха. И придётся пойти туда завтра вшестером и с тремя радиостанциями. Инструктирую часовых по наблюдению. Напоминаю основной метод работы по секторам и уровням. И напоследок им говорю и откровенно пугаю.
- Смотрите парни - не спите, если духи полезут, то ваш пулемёт это ваша жизнь. Ну, и наша тоже. А иначе шомполом в ухо или ножом по горлу. Если много на вас попрёт, то отходите сначала к складам, потом за системой вокруг, прикрываясь рельефом, на опорный, - как-то не видно мне было лиц моих воинов, но то, как они перестали смотреть на меня и внимательно взглянули на зарево за горами, мне понравилось.
Пока спускался, увидел свет фонаря в гараже. Возле гаража суетились трое. Потом гулко стукнули о землю доски, на которых держалась хлипкая крыша. После этого долго чирикал стартер. И после нудного тарахтенья машина громко и бодро взревела движком, оглашая рёвом окрестности. Мыльница сдала, задом выезжая из-под обрушившегося на неё навеса. Полетели в стороны обломки кровли и пыль. Вопли моих радостных "туземцев" утвердили меня в мысли, что у нас есть колёса на завтра. И я поспешил к машине, вокруг которой суетился Федя.
На удивление повреждений было мало. Треснуло лобовое стекло. Пара балок погнула материал кабины. Федя сиял в темноте зубами.
- Завелась! Тащщ лейтенант! - сообщил он мне новость, о которой, наверное, уже знали и в Иране.
- Фары выключи. Машину тихо, без лишних перегазовок, на ГСМ и заправь. Масло и воду проверь. Тормоза особенно. И потом, марш спать - завтра на левый поедем, - пока Федя занимается машиной, довольно стукая ключами и своими железками, а я отправляюсь к зданию заставы. Я в нём так ещё и не побывал с того момента, как грохнуло за горой. Крыши у здания практически не было. Мои солдаты сумели расчистить вход и проход до столовой, и сушилки с умывальником. Оружейка, канцелярия, комната приказа, спальные кубрики и комната отдыха с библиотекой были завалены обвалившимся потолком. Столовую, связь, аккумуляторную очистили. Кухня пострадала менее всего, во всяком случае, потолок над ней был. И даже не потрескался.
Повар, с перевязанной головой, увидел меня и туда же - доложил. Хорошо, что хоть про признаки нарушения границы не вспомнил.
- Товарищ лейтенант, ужин закончен, продукты на доппаёк получены, печка приготовлена к выпечке. По списку - минус один, - минус один это у нашего повара я, который ещё не поужинал. Значит, остальные все поели. Лучше Бадьи (Бадья, Кастрюлькин, Ложкин, Тарелкин, Печкин, Сковородкин, стандартные клички Поваров на нашем сленге) только бог знает, кто и где находится на заставе. - Вася! Руки помой! - кричит внутрь кухни рабочему наш Кастрюлькин. Рабочий, который моет бачки, недоумённо смотрит на кашевара, не понимая, что к чему. Я соображаю быстрее, что не может же он мне сказать, что я руки забыл помыть. Я ж всё-таки Шеф.
- Слышь, Будько! - обращаюсь я к командующему нашим питанием, - А где тут руки помыть? - автомат ставлю, оперев на ребра батареи отопления за спиной под окном, завешенным солдатским одеялом, а ремень с подсумками снимаю и кладу на пол за своим стулом.
- Конечно, есть, тащщ летенант! - радостно отзывается мой начальник пункта пищевого довольствия, - Приятного аппетита, - желает мне он и я на пограничном "автомате" оставшемся у меня ещё со срочной службы отвечаю повару стандартную фразу погранвойск.
- Взаимно! - наш суподел и борщевар улыбается довольный моим вниманием, - Будько ты сам как? - киваю на бинты на голове повара.
- Так это ерунда, штукатурка отлетела, - гордится Валерка моей заботой.
- Как с готовкой? Дрова? Уголь? Продукты? Личные просьбы? Проблемы есть? Народ весь поел? - последний вопрос Бадью немного хмурит и возмущает. Значит всё путём. После ужина, говорю Нашему Повару обязательное спасибо и, что было очень вкусно, он провожает меня до самой двери, наверное, чтоб не захотел вернуться. Натягиваю на себя пояс и тактику. Тактика у меня такая же, как и у моих бойцов, только солдатский брезентовый ремень я заменил офицерским кожаным.
По плану, надо быстро помыться. Пройти по опорному. Оставить за себя сержанта Борю. И завалиться дрыхнуть, до шести утра. В шесть мы двинем на левый, прямо по КСП, с пулемётом, РПГ, водой, гранатами, в ОЗК, с прибором радиационной разведки и тремя радиостанциями. Мне бы ночь продержаться и день простоять, вспоминаю я А.Гайдара и его Мальчиша-Кибальчиша. Засыпаю сразу, лишь коснувшись жёсткого топчана, под бубнёж и шевеление связиста.
Сон мне всё-таки снится. Страшный сон. Если Гипносу подчинялись даже боги, то его сынок Морфей в эту ночь загулял, и ко мне по ошибке пришёл Танатос, его близнец с железным сердцем. Во сне наша застава горела во вспышке ядерного боеприпаса. В живую пылали лошади, которые мчались по нашему стрельбищу объятые пламенем. Убежать пытались. Скулили овчарки на питомнике, с которых сорвало шкуру и мясо, перед тем как они сгорели в эпицентре, превратившись в пепел и тени. Моих бойцов давила земля обвалившихся блиндажей и окопов, выжигало глаза, кожу, мышцы, голову смертоносной вспышкой. В труху и пыль превратилась корова Машка и дневальный на конюшне. Земля закипела вместе со мной, спящим на топчане насмехаясь над моей попыткой отдохнуть. Часовых разорвало на куски. Газ-66 -взорвался и утонул в огне. Дежурный и связист испарялись из своих бронежилетов и касок. Они все смотрели на меня. Они, умирая, мне верили. Смерть, в оплавленном ОЗК, смердящая горелым мясом, подошла к топчану, где тлела моя душа в черноте обожжённого скелета и черепа. Она, улыбаясь своим оскалом, протянула руку и затрясла меня за правую плечевую кость.
- Куда трясёшь, оторвёшь же, щербатая! - возмутился я и проснулся. Надо мной с керосинкой стоял Боря Цуприк в плаще от ОЗК, с накинутым на голову капюшоном и будил меня, толкая в правое плечо.
- Товарищ лейтенант, вставайте! Полшестого уже. Надо умываться, завтракать и приказ отдавать! Федя в машине движок прогревает!
"Фух! Живые все! Ну, Танатос, ну - гад! Я тебе сказку почитаю на ночь, если доживу днём до вечера", - думаю я и падаю на пол под ноги Боре. Сотня отжиманий в бешенном темпе на двух ударных костяшках кулаков разгоняет кровь, устраняет сонливость и благодатно влияет на мой авторитет. Такой номер ещё никто повторить на заставе не смог. А я, в хорошем настроении, и двести раз отжимаюсь от пола в охотку. Сейчас бы кросс дёрнуть километров на десять. А потом в душ. Но вместо кросса сегодня левый фланг в ОЗК и скорее всего - в противогазе. Одеваюсь, - Ох, тяжела же ты шапка Мономаха, да ещё с каской, бронежилетом и подсумками".
Я хамлю личному составу тем, что и вешаю свой броник на дверцу кабины с моей стороны. То же самое делает Федя. Но в кабину я не сажусь, вызвав удивление в составе моего наряда. На мне сшитая связистом за ночь самодельная разгрузка. Со мной едут санинструктор (он же второй номер пулемёта), пулемётчик, расчёт РПГ, снайпер. Мы везём с собой боеприпасы в цинках, выстрелы к РПГ, прибор радиационной разведки, насос, полупустую бочку с бензином. Воду в баке для перевозки молока. Сухпай на сутки. Коробки с набитыми лентами для ПКМ. На одиннадцатом я заставляю всех одеть ОЗК и приготовить противогазы. Народ, молча, одевается, помогая друг другу.
"Какой же я мудак-эгоист!" - терзает меня совесть, - "У моих солдат магазины, не спаренные и у каждого по два подсумка на ремне тактического обвеса". Ну, ничего. Ну не успел!" - оправдываюсь я перед своей совестью и понимаю, за что меня терзал мой ночной кошмар во сне. Вот за это вот. Себе сделал - руками солдата, а им не сделал. Не показал. А ведь магазины на груди могут от смерти спасти. Вернёмся, и я выем печень любому, пока у каждого такого или похожего не будет. Это пока мы в разведке и никого вокруг, а если нарвёмся...
От этого самобичевания меня отвлекает восьмой левый. Раньше здесь была калитка в системе. А теперь, в ней нужды нет. Система бессильно лежит на земле всеми своими тридцатью двумя нитями. Рядом валяется покорёженная вышка на склоне. Вид изуродованного левого не радует ни меня, ни моих бойцов. Езда по КСП, на которую нормальный пограничник, сам, только по большой надобности ступит подошвой. А если перейдёт, то проход руками заделает, знак поставит и другие наряды оповестит, что именно он тут прошёл по КСП, которую берегут и лелеют. А тут мы по ней, по родимой помощнице да на колёсах грузовика. И давим, давим и давим аккуратные треугольные дорожки резиной шестьдесятшестого. Свой собственный труд бросаем под колёса. Придётся кому-то за это ответить. И за КСП, и за лошадей, за здание заставы и за наши нервные клетки.
- Товарищ лейтенант! Как же мы без системы? Словно голые на пляже! - говорит мне пулемётчик в кузове, обозревая километры "уложенной на лопатки" колючки. Мне смотреть на это безобразие просто больно, как будто наша мыльница по мне едет, вминая кожу своей тяжестью. Но я сам это придумал, а иначе большой риск нарваться на кого-то или на что-то. А мне риск на фиг не нужен. На мне двадцать моих пацанов, лошади, собаки и граница, приказ на охрану которой, никто не отменял. И в моей погранзоне я есть хозяин, господь бог и воинский начальник. Потому, как двух хозяев на территории ответственности быть не может. А тем более - в военное время, когда радиация это ещё не самый худший враг. Кстати, вчера я выяснил, что мой прибор это обычный ДП-5А. И уровень приемлемой радиации фона - ноль целых и пять десятых рентген в час. Пока мы прём по нашему левому, то в зависимости от рельефа он, то падает, то чуть превышает норму. Едем мы с опаской. Нас же не рота, чтобы выслать полноценный разведдозор справа, слева и вперёд от головной группы. Нас одной очередью покрошить можно или двумя. Водитель думал не долго, и повесил ещё один бронежилет на решётку закрывающую радиатор машины. Он справедливо рассудил, что если столкнёмся с недружелюбным приёмом, то первые пули получит машина прямо в лоб своего прямоугольного дизайна. А без нормального охлаждения двигателя - далеко не уедем. То, что он сам может получить эти пули, Федю взволновало только до уровня каски, которую он надвинул себе на лоб и пристегнул ремешком.
- Что-то тихо тут очень, товарищ лейтенант! Заявляет мне водитель, - когда мы останавливаемся на восьмом левом, и я оставляю здесь двух своих солдат и радиостанцию. Мне нужна точка для ретрансляции сигнала на заставу. Дальше перед нами лежит самая опасная часть пути, это горбатый и извилистый спуск по чужому участку к Арчабилю. Но сначала надо добраться до стыка с Арчабильским участком. Почти до самого стыка ведёт длинный и извилистый спуск. Чтоб не шуметь, впереди идёт пулемётчик с моим автоматом и прибором. За ним, в метрах пятидесяти, бухает бахилами ОЗК снайпер. За снайпером тяжело дышу в респиратор я, удерживая расстояние между собой и моим "Павлюченко", всё в тех же самых - полусотне метров. Уже восемь утра и в общевойсковом защитном комплекте как-то не очень холодно. После меня с пулемётом едет наша гружёная мыльница, едет на нейтралке, практически не слышно. Мотор тихо гудит без нагрузки на холостых оборотах. Перед стыком убийственно вертикальный подъем, закрученный в хитрый изгиб поворота вокруг вершины очередной горки. Я оставляю Федю с машиной внизу. А мы втроём, тем же порядком, бухаем резиной и хлюпаем влагой внутри комплекта дальше. У водителя остается радиостанция. Нам надо проверить три участка, добраться до окопа на стыке. И только после этого я вызываю Федю и даю добро на то, чтоб он с разгона попытался зареветь своим движком, выбираясь на пониженной передаче на вершину нашего фланга. Демаскирует нас наша шишига по полной программе, поэтому и идём гусеницей.
Стык встречает нас как-то не очень радостно. Режет глаз отсутствие анкерного столба возле окопа. Столб, как и все его собратья, валяется внизу. Он опутан проводами линии связи, которые потянул в падении за собой. Тут, на стыке, наряд всегда останавливался. Пол приказа выполнено. Фланг проверен. И отдыхали минут пять - десять. А потом возвращались домой на заставу. Сегодня нам надо идти дальше по незнакомому участку. Но идти дальше не приходится. Приходится занимать оборону. Потому что со стороны Арчабиля к нам начинают приближаться звуки перестрелки. Выстрелы, то вспыхивают в ушах щедрыми, разъяренными и многоствольными голосами. То им в ответ отчаянно противостоят одиночные щелчки или скупые двухпатронные очереди. Мамедов остаётся в окопе со своим пулемётом. Файзуллин бежит от окопа вправо на соседнюю горку. Я спускаюсь вниз, влево к подножию сопки, на которой находится мой пулемётчик. Там, горочка пониже образует дефиле с нашей сопкой. И этот распадок огибает нашу возвышенность. Тут, внизу я и замираю за большой глыбой и кустиком, на котором нет ни одного листочка.
К звукам перестрелки, которая то вспыхивает, то затухает - присоединяется звук автомобильного мотора. Мотор ревёт на самых высоких оборотах, водителю наплевать на машину и движок. Так насилуют автомобиль только в одном случае, когда жизнь зависит от скорости передвижения. Звуки становятся громче, и я понимаю, почему перестрелка то утихала, то разгоралась вновь, неизменно к нам приближаясь. Просто противники теряли друг друга из вида на поворотах, когда огибали сопки. До следующего поворота, за которым скрывается КСП, метров двести. Эти двести метров, КСП вьется между нескольких сопок, приближаясь к нашему стыку. Если наш вероятный противник выскочит из-за поворота, то он окажется в западне. Потому, что слева и справа голые склоны возвышенностей, впереди наш стык, на котором вверху окопался Мамедов с пулемётом. Спрятаться тем, кто выскочит из-за поворота, будет негде. Вот только бы мои необстрелянные бойцы не начали молотить из своего оружия в тех, кто выскочит, без команды. А команда простая - стрельба из моего автомата. Я передаю по рации Феде, чтоб оставил машину внизу, но развернул её по отношению к КСП так, чтоб мог вывернуть в любую сторону: или к нам на стык, или назад на восьмой и оттуда на заставу. Машину за сопкой стыка не видно.
- Федя, мля, а потом бегом пару коробок с лентами к пулемёту на стык! И бронник не забудь, с каской, - я прям, как мама, и переживаю за своего водителя. Мы ждём, передёрнув затворы. Млять, не могу удержаться, и просто ору Мамедову сорвав респиратор с лица.
- Мамед? - зову я. Эхо отсутствует, это хорошо.
- Чтоо? - приподнимается Мамедов, над стволом своей машинки. Вид у него, со стороны - просто ужасный. Вестник ядерной смерти. Только косы не хватает. Как кошмар из моего сна.
- Ты затвор назад вернул? - беспокоюсь я за пулемёт, который будет меня прикрывать.
- Вернул! - отвечает Мамед, и я чувствую, как он там под респиратором улыбается моему мандражу перед боем.
- Пока не выстрелю - огонь не открывать! - ещё раз напоминаю я мстительно самому себе и солдату.
Файзуллу я не вижу, но его, я точно знаю, учили в учебке снайперов, и успокаиваюсь. Только я прикладываюсь щекой к автомату, как невидимая перестрелка и рёв мотора слышится рядом, а из-за поворота неуклюже выворачивает уазик в клубящейся туче пыли за ним. Машина ревёт, едет как-то необычно, присев на заднюю часть корпуса. За рулём водитель, на заднем сидении кто-то, кто смотрит назад, удерживая в руках автомат. На Уазике нет тента. Он приближается. И я понимаю, почему он так странно едет. Задние колеса катятся на ободах, без резины, которая висит рваными лохмотьями, и мелькает при вращении, загребая и выбрасывая вверх и назад пыль. Водитель грязен, лицо и шея чёрные, как вымазанные в саже, с потёками размазанных потных дорожек. Форма на нём рваная, погончики болтаются оторванными ушами. Руки на руле с красными полосами содранной кожи. Глаза, глаза у водителя безумные. Он заряжен как автомат на выполнение одной задачи - удрать от преследователей. И страх быть пойманным теми, кто за ним гонится, давит ногой на педаль газа, не жалея двигатель и трансмиссию. Лицо пассажира с автоматом мне не видно. Зато его спина, закрытая рваной курткой афганки, говорит мне о том, что это наши. А ещё, на бампере автомобиля, белым по чёрному, выписан военный номер автомашин нашего отряда. Уазик, виляя по грунту, приближается к стыку, он почти доехал. Я пропускаю его, не выдавая своего присутствия, когда из-за поворота злобно, с криками выбегают шесть фигур одетых в камуфляж. Камуфляж, но не наш. Я такой в магазине "Всё для охоты" видел. Европейский, НАТОвский, видно срок хранения истёк или новый цифровой пришёл, и они его сюда пхнули. По принципу: "На тебе боже, что мне негоже". Сидящий сзади на уазике военный делает три выстрела, и автомат замолкает с характерным стуком утыкания затвора в горб подавателя опустошённого магазина. Писец, у него патроны закончились совсем. Это последнее, что думаю я, нажимая на спусковой крючок автомата. Моя очередь почти сливается с солидным басом ПКМ с горки и ударом хлыста СВД Файзуллы. Но выбежавшие охотники, успевают открыть огонь, по УАЗу, который утыкается в подъём сопки и глохнет. Водитель, брошенный ударом пули вперёд, безжизненно валится грудью на руль. Сидевший сзади стрелок - вылетает вперёд на капот и валится в бок, выпустив ненужный автомат из рук. Одновременно с происходящим под сопкой, надо мной раздаётся знакомый грохот, бьющего по ушам выстрела из РПГ. Фугасная надкалиберная граната вжикает в облако пыли и разрывается, разметав двоих преследователей в стороны. Одного из шести валит Файзулла. Второго заставляет упасть на спину пуля, выпущенная Мамедовым из пулемёта. Я не попадаю ни в одного из нападавших. И это меня огорчает так, что оставшиеся в магазине патроны достаются пятому из камуфляжников, и я рву короткими очередями его одежду и пыль вокруг него, пока в магазине не заканчиваются патроны. Меняю магазин.
Шестой бандит ранен, и он катается по земле, держась за голову. Я не сомневаюсь, что это бандиты. Наш, военный человек, даже чужой камуфляж - "приведёт к нормальному бою". А тут, самодеятельность, местного пошиба. Идти проверять, что там с шестым противником мне совершенно не охота. Вдруг, там за поворотом, их целая банда. А это было лишь походное охранение. Хотя, какое охранение, они откровенно гнались за этой парой. Пора озаботиться и гостями. Я машу Файзулле на сопке и показываю на катающегося в пыли раненого, затем сжимаю пальцы в кулак и имитирую удар кулаком в воздухе.
- Добей, - говорит мой жест. В ответ на мои старания, справа щёлкает бич выстрела снайпера. Раненый затихает, успокоившись навсегда. Я снова привлекаю внимание снайпера.
- Наблюдай и охраняй, - означает моя следующая команда.
- Мамед, - ору я пулемётчику, - держи поворот. Мамедов, приподнявшись, кивает и снова опускает голову к телу пулемёта. Улыбка победы так и брызжет мне в глаза с его азиатского кошмара на лице, прикрытом капюшоном. Итого, самым примерным бойцом в нашей группе оказывается водитель Федя. Он один одет в бронежилет и каску. Похоже, нам просто повезло. Хотя везёт всегда тем, кто везёт. Федя высовывается по пояс из-за сопки, во всей свой бронезащищённой красе, с автоматом на перевес и очень серьёзно прицеливается в сторону, замершего под стыком УАЗика. Я показываю ему большой палец и старюсь зайти к машине так, чтоб не перекрыть ему сектор стрельбы. Водитель на руле не шевелится. Из-под растерзанного автомобиля доносится стон автоматчика, который отстреливался до последнего патрона. Толкаю "водителя" стволом автомата. Это молодой, но очень худой парень лет двадцати. На лице множество свежих ссадин. Он мёртво валится с руля. Снова раздаётся явственный стон. За бортом Уазика я вижу упавшего человека. Кровь смешалась с пылью на его руке в мерзкую грязь войны. Рукой он зажимает рану на боку. Это зрелый мужик.
- Кто такой? - спрашиваю я, не спуская с него взгляд. Глаза раненного прищуриваются, напрягаясь в попытке разглядеть меня. Срисовав мой портрет, мужчина делает вывод.
- Наши, - говорит он, рассмотрев мой странный, для этого места, вид и закрывает глаза. Его голова откидывается назад, и мужик замирает, потеряв сознание. Махаю рукой Феде, вызывая к себе. Эх, пропесочить бы его за самодеятельность. И то, что со связи ушёл. Но граната, выпущенная им из РПГ, пришлась как нельзя вовремя и к месту скоротечного огневого контакта.
- Ты где так стрелять научился из шайтан-трубы? - спрашиваю я, скидывая с головы капюшон.
- Так я ж на учебном гранатомётчиком был, - задыхаясь и вытираясь от пота, поясняет Федя, - Тащ лейтенант, а как мы их, а! - пацан, что сказать. Победа дело великое, только у меня начинают трястись коленки. Чтоб окончательно не скиснуть я лечу себя насущными делами.
- Машину можешь подогнать вокруг стыковой сопки? - Федя оглядывается на распадок и положительно кивает головой.
- Федя, только быстрее, там за поворотом ещё могут быть местные стрелки, - проникновенно говорю я. А зубы начинают отбивать чечётку. Руки предательски дрожат. Это адреналин закончился и начался послебоевой отходняк. Федя пытается тяжело бежать, но переходит на быстрый шаг. Мне жарко. Первым делом я сбрасываю за своим валуном ОЗК и сворачиваю его, завязав шнурками. Потом бегу к мужику, обыскиваю. Ничего не нахожу. Похоже, что его добросовестно обыскали до меня. Делаю ему перевязку. Он ранен ещё и в левое плечо. Плохо. На внутреннем кармане его унавоженной приключениями куртки обнаруживаю спрятанный значок бывшего выпускника суворовского училища. Это ещё ни о чём не говорит, но обнадёживает, прибавляет шансов, что он свой. За поворотом тихо. Я тружусь, оборачивая его бок бинтами. Раненый стонет, когда я двигаю и приподнимаю его простреленный организм, просовывая бинт вокруг торса. Тело жилистое, мускулистое, немного заплывшее от недостатка тренировок. Рельефных мышц нет. Но те, что есть, напоминают мне мои собственные, как отражённые в зеркале, только более объёмные и солидные. В образовавшейся после схватки тишине выстрел СВД бьёт неожиданно резко. Что-то темное, похожее на грудную фигуру валится за склон сопки на повороте, где валяются нападавшие. Я вижу, как Файзулла меняет позицию, перебегая, а затем переползая ближе стыковой возвышенности. Он что-то недовольно показывает Мамедову, но тот на него не смотрит.
Федя, на своей мыльнице, появляется, грохоча железом кузова и "рыча мотором". Вдвоём с ним мы откидываем борт и под прикрытием пулемёта и снайперки, переносим обоих вновь прибывших в кузов. Нежный какой Федя. Из гранатомёта лупит, не задумываясь, а вид мёртвого и окровавленного солдата ему противопоказан. И лошадей он жалел. И тут его снова мутит и мне приходится ждать, пока он вывернет наружу свой завтрак у заднего колеса "газона".
- Федя, мля, ты как? - спрашиваю я, положив руку ему на плечо, - до заставы довезти сможешь?
- Нормально, тащ лейтенант, нормально - едем, - водитель, шатаясь, доходит до кабины. Берётся за ручку дверцы. Влазит, кидает автомат на крышку мотора, вытирает глаза и начинает работать, превращаясь из обычного солдата в озадаченного условными рефлексами профессионала своего дела. Работа спасает мозг от перегрузки. Черствый я какой-то. И лошадей, когда добивал, то почти ничего не испытывал. Думал только, как бы не промазать, чтоб не опростоволоситься перед своими подчинёнными. И тут, тащу этого убитого, а сам думаю, мол, хорошо, что не моего солдата несу.
"Ох, ё, - вояки мы херовы. Автоматы так и не проверил на пристрелку у всех бойцов. Слаженности боевой - почти никакой. Мамед-то, так позицию и не поменял. А Файзулла молодец. Слышал я, что гоняли их, там, на учебном, бывшие афганцы-снайперы из спецгрупп, ДШМГ, особого назначения и т.д. Судя по Файзулле - хорошо гоняли. Эх, меня бы, кто так погонял! Одни просчёты. А тут ещё эта напасть с Арчабиля в камуфляже. Ничо, ничо, ничо - разберёмся, прорвёмся и окопаемся. Ещё не вечер, до обеда девять километров - не близко, а утром я буду мудрее на целые пограничные сутки".
Зато назад, домой, мы едем быстрее. Передаю через восьмой на заставу, что везём раненого, требую приготовить горячую воду. Санинструктор на восьмом бросается к телам, лежащим в кузове на расстеленных плащах от ОЗК. Начинает колдовать над раненым, ругая мою неуклюжую перевязку. Затем объясняет Боре по рации, где у него припрятаны инструменты и просит прокипятить их к его приезду с нами. Приготовить стол под навесом летней конюшни и попытаться очистить кубрик, чтоб установить там кровать для раненного беглеца. Ну вот, госпиталя мне ещё на заставе не хватало. В свою очередь я приказываю Боре поднять всех, кто не несёт службу и срочно тянуть МЗП на сопку восемнадцатого лошадьми на телеге. Туда же привезти ящик с наступательными гранатами. Растяжки нам ночью не помешают. Я серьёзно боюсь, что на нас полезет оставшаяся в живых банда, численность которой мне не известна. Но такие удары по самолюбию, ни один главарь без ответа оставить не может. Это я по своей юности знаю. Дрались район на район в городе по любому поводу. Отстаивали честь нашей территории, как мы тогда думали. Так, что вариантов у меня два. Или сидеть, как мышь тихо, и ждать, когда меня обложат и начнут гасить, как мы у себя в городе и делали. Или мне самому зарыть в землю топор войны вновь выявленного противника, вырыв ему яму пулями и гранатами из оружия моих солдат. И чем быстрее я пойду в наступление, тем лучше. Пока они, там, в Арчабиле не очухались. За четыре часа мы растянули мотки МЗП на левом, практически полностью прикрыв подступы к окопу для часовых и заставе. Перешли на сторону границы. И окутали склоны и распадки почти невидимыми, но крепкими нитями. Сделали два прохода в заграждении. Группа, которая была со мной настолько "насобачилась" ставить "паутину", что справа, я оставил их устанавливать невидимые сети без моего руководства. Только обозначил камнями и колышками места, где надо перекрыть подходы к заставе. Полный окоп для себя часовые вырыли утром сами, пока мы "прохлаждались" на левом. Связисты восстановили линию связи до восемнадцатого на левом фланге и до шестнадцать-пятнадцать на правом. Подняли антенну над зданием заставы с помощью блоков и запустили "Сокол" - стационарную старушку радиостанцию.
Пока я пылил пешком к заставе от линии моих инженерных заграждений, ко мне начал выдвигаться рысью дневальный по конюшне на оседланной лошади. Второю лошадь он тянул за собой в поводу - тоже осёдланную. Мне эта забота обо мне - не понравилась сразу. И я не ошибся.
- Товарищ лейтенант! - голос Архипова звенел возбуждением, а не заботой обо мне, - Вас майор, раненный, к себе просит, срочно просит, не дает Чернышу 'промедол' колоть.
- Кто тебе сказал, что он майор? - устало, спрашиваю я Архипова, и пытаюсь ловко вскочить в седло. Ловко не получается. Пробую ещё раз. Вставляю левую ногу в стремя, натягиваю немного поводья, берусь за луку седла этой же рукой, приседаю и толкаюсь от земли правой ногой. Вместо того чтоб лихо влететь в седло, я неуклюже валюсь на него. Конь дёргается. Гашу недовольство лошади моим весом на её спине, поводьями и нащупываю второе стремя правой ногой.
- Так, он и сказал санинструктору, - вот, мне и допрашивать никого не надо. Мы разгоняем лошадей до рыси и переходим в галоп на спуске, лошади выносят нас на галопе прямо к зданию заставы.
- Что ж там ему такое санинструктор сделал, что он так разволновался? А? - перебираю варианты я, но мне не до смеха. Похоже, что майор будет права качать и задачи ставить. А у меня пока одна задача - выжить в этой кутерьме вводных и переменных условий, от которых, как на занятии - не отмахнёшься. Потому, как они настоящие, а не учебные.
Я спешиваюсь и передаю повод своего коня дневальному. Над заставой устремила в небо свои наконечники двадцати пяти метровая антенна. Раньше она лежала на том, что осталось у нас от крыши основного здания сверху.
-Эх, крышу бы нам новую, - нахожу себе новую проблему я. Из окна возле двери высовывается связист Бойко, который Владимир. Рожа его, накрыта сверху каской. Он должен светиться от счастья, что поставили антенну, но лицо маленького Вовчика серьёзное.
- Товарищ лейтенант - стрельба на левом! - коротко бросает он мне очередное изменение в окружающей обстановке.
- Тревожную группу "В ружьё!" с групповым оружием! На ГАЗ -66, - зло парирую я очередной вызов судьбы,- Заслон "В ружьё!" и два боекомплекта. Строиться у заставы перед крыльцом. Я - в санчасти, - это значит, что Боря, как мой заместитель, всех соберёт, построит и проверит, а потом доложит мне в санчасти, если я там надолго задержусь. А задержаться мне там приходится надолго.
Майор, или кто он там, лежит на кровати. Рядом две тумбочки и стол. Кровать в углу кубрика. Потолок подпирают стропила, взятые с обвалившейся летней конюшни. Навстречу мне поднимается с табурета санинструктор. Лежащий майор перевязан. Бинты на животе слева и на этом же плече пропитаны кровью. До пояса он укрыт одеялом, под которое поддета чистая простыня. Барские условия. Мы уж три недели так не спали.
- Товарищ лейтенант, - боже, как мне надоело это звание, ещё год и буду старшим. Черныш докладывает свободным текстом, - Жар у него, пулю я вынул, вторая навылет, которая в бок, - я с удивлением поднимаю брови, - я техникум с отличием закончил. Хирургу на практике ассистировал, - поясняет коротко Черныш. Блин у меня тут кладезь талантов. Водитель стреляет из РПГ, как снайпер. Снайпер ведёт себя, как ниндзя в засаде. Повар - умудряется сварить ужин и высунуться с просьбой постоять часовым у заставы. Сержант офицерские обязанности выполняет. Каптёр старшину заменил играючи. Пять связистов сами готовы систему на шести участках восстановить, чтоб прикрыть заставу с фронта, а это задача для полнокровной инженерно-сапёрной роты. Стрелки хвастаются у кого самодельная разгрузка лучше. Пулемётчик носится с ПКМ, как с дитём малым. Дневальный нашёл бычка, пасёт лошадей, ремонтирует крытую конюшню и косится на второй пулемёт на опорном, доит корову - ведро молока в день. Обложил свою каптёрку в конюшне железными листами и сделал практически из неё дот. Клянчит гранаты у своих сослуживцев. Дежурный изучает днём устройство противопехотных мин по наставлению, которое откопал в обрушенной библиотеке. Один только я без талантов на заставе. Даже попасть не смог в бандита из своего автомата. Проблема у связистов - прячут изоленту, почти всю извели солдаты на спаренные магазины. А я переживал на стыке. А оно вон как.
- Ну, что майор? Откуда дровишки? - санинструктор игнорирует мои вопросы и продолжает свой рассказ о майоре.
- У него жар сейчас уже начался, если я ему лекарство с антибиотиком вколю - он заснёт. Вы его долго не трепайте, плохо ему очень, - на голове раненного лежит мокрое солдатское полотенце. Под кроватью стоит два пустых ведра. Ещё одно ведро с розовой от крови водой стоит под столом, где разложены причиндалы нашего костолома от Гиппократа, которые накрыты куском простыни. От стола несёт хлоркой и обеззараживающими растворами. Зато тут свежо. Стёкол-то - нет ни одного.
- Инструктор, - оживает "майор", - выйди, мне с лейтенантом один на один поговорить надо, - просит он. Инструктор смотрит на меня вопросительно. Майор для него не командир, я к этому приучил всех на заставе. Комендант, так тот просто дурел, от этой моей выходки, когда приезжал на заставу с проверкой. Без моего одобрения он даже пообедать не мог. Повар тыкал в распорядок дня и дипломатично заявлял, что у него не готова пища.
![обложка [издатель]](/img/l/lukoshkin_m_r/text_0150/f2ac64a5f6f1.jpg)