Метро под свинарником. Тореадоры из Васюковки. Собакевич.
- Вот авантюрист сопливый! Ванька-а-а! Вылазь сейчас же! А то так всыплю - неделю не сядешь! Вылазь, слышишь!
Мы лежим в густом бурьяне за ригой, уткнувшись носами в землю, и не дышим.
- Вылазь, непутевый, а то хуже будет! Ты меня знаешь!
- Знаю, знаю, - едва слышно выдыхает мой друг и наконец отваживается подать голос.
- Дедушка! - жалобно отзывается он.
- Давай-давай!
- Дедушка, - еще жалобнее повторяет мой друг, - вы отойдите за хату, мы вылезем. Ведь вы же бить будете.
- Они еще мне условия ставить будут, вышкварки! А ну, вылезайте!
- Да мы же не хотели. Мы же хотели метро. Такое, как в Киеве.
- Я вам дам метро! Я вам такое метро дам, что...
- Мы же не знали. Мы сейчас все закидаем - ничего видно не будет. отойдите, дедушка.
Долго еще ведутся переговоры. Наконец дед в последний раз ругнулся, закашлялся, плюнул и поплёлся за хату.
Мы вылезаем из бурьяна.
У свинарника нас встречает гундосым хрюканьем пятипудовая свинья Манюня, противная и пятнистая, как географическая карта.
- У-у, скотина! Чтоб ты...
Это из-з неё мы попади в переплет.
У нас была прекрасная, благородная идея - провести под свинарником метро. Это должно было стать сюрпризом. Первая линия метро в Васюковке! Станция "Рига" - станция "Кривая груша". Три копейки в один конец. Родственники - бесплатно. С учительницы математики - пять копеек.
Мы уже прокопали почти до половины свинарника, и вдруг - непредвиденная катастрофа! - проклятая свинья Манюня провалилась в наше метро. Провалиться она сумела, а вот вылезти - дудки! И подняла такой крик, что приплелся дед. Ну и...
Горько вздыхая мы засыпаем метро. Изредка опасливо озираемся - не застанет врасплох нас дед. чтобы надрать уши. Хотя и обещал нам, что не тронет, пока не закончим, но кто его знает... Вы бы послушали, как он ругался, когда вытаскивал свинью! И где он таких слов набрался.
Но деда не видно. И пока мы работаем (а дело это долгое и нудное), я вас познакомлю с моим другом.
Вы, конечно, знаете, что есть такой остров - Ява. В индийском океане. То, что Ява, Суматра, Борнео, Целебес - Большие Зондские острова.
Но Ява - это не остров.
Ява - это мой лучший друг и напарник. Ява Рень.
Наверно, вам удивительно, что это за имя такое - Ява? Это он сам себя так назвал, когда ему только полтора года было. То ли он, пискля малая, хотел сказать:"Я - ваня", а вышло "Ява", то ли "Иван" у него так прозвучало (потому что по правде его Иваном зовут), но прицепилось это "Ява" к нему, как репей к собачьему хвосту. Даже милиционер Валигура, что живет в нашем селе, так его зовёт.
У них вообще вся семья интересная.
Отец на скрипке играет. Корова - Контрибуция называется. А дед (вы уже с ним знакомы) - охотник завзятый, на охоте, когда стреляет, левый глаз тряпочкой завязывает. Потому что у него левый глаз без правого не прищуривается. Как левый прищурит - правый сам закрывается. Но уж и бьёт дед Варава с этой тряпочкой, ох же и бьёт!
Городские охотники, что на "Волгах" из Киева приезжают, только охают.
"Вы, дедушка, абсолютный чемпион" , - говорят.
В честь старого Реня даже озеро, что возле нашего села, люди Реневым назвали.
Мать же Явы - депутат райсовета, звеньевая кукурузоводов.
Как-то Ява с Яришкою, сестричкой младшей, поссорился и при всех шлепков ей надавал. Но она вместо того чтобы заплакать, вдруг как закричит:
- Опозогил! - Она букву "р" не выговаривает. - Маму-депутата на всё село опозогил. Загаза чегтова!
Такого шороха наделала - Ява не знал, куда и глаза деть. Стоял-стоял, красный как рак, а потом как дал дёру - только пятки засверкали.
Но это только один раз было. А вообще характер у Явы ого-го! Сталь, а не характер. Таких на миллион лишь один рождается.
Ява сам говорил:
- Мы, - говорил, - с тобою, Павлуша, ребята незаурядные. Правда, без вранья, мы всё же ребята с фантазией. Скажи:
- С фантазией, поддакнул я.
- Ты слышал, как дед Салимон вчера у сельмага говорил:" Вон, - говорит, - Ява и Павлуша пошли. Вот мальчишки! Орлы! Соколы! Гангстеры, а не мальчишки! Нет на них арестанской.
- Слышал. Вправду.
- Нужно, чтобы все про нас говорили так. Нужно, чтобы слава о нас гремела на всю Васюковку, как радио на первомайские праздники.
- Нужно, - согласился я.
И Ява всё время придумывал разные штуки-выкаблуки ради нашей славы. Как-то раз мы с ним поймали в лесу сыча и выпустили в клубе во время лекции на тему "Воспитание детей в семье" Лектор упал с трибуны и вылил себе на голову графин воды.
А старые дедовы подштанники на телевизионную антенну над клубом, думаете, кто повесил? Мы, конечно.
А то как-то летом Ява сказал:
- Давай устроим бой быков.
- А? - не сразу понял я.
- Ты помнишь, мы в клубе заграничное кино смотрели "Тореадор"?
- Ага... Ну и что?
- Помнишь, на арене разъяренный бык, а дядька в шляпе, со шпагой, перед ним танцует.
- Да-да-да...
- А потом -рраз! Бык - брык! И аплодисменты.
- Ага. Классно... Но это же убивать надо. Кто же нам позволит убивать поголовье?
- Ну, дурной! Убивать! Что это тебе - мясозаготовка, что ли? Это же зрелище. Как на стадионе. Как футбол. Главное тут - красиво размахивать красной тряпкой и ловко уворачиваться, чтобы рогом не зацепило. Ты же видел. Тореадоры - это самые ловкие и смелые герои. Главное - тренировка и ловкость. Понимаешь? Впервые в истории Васюковки - бой быков. Тореадор Иван Рень и тореадор Павел Завгородний! Гости съезжаются со всей Украины. Трансляция по радио и по телевизору. Даже в Жмеринке видно будет.
Я улыбнулся. Это было классно. По радио, по телевизору и вообще...
Мы уселись поудобнее и начали обговаривать детали. Прежде всего - бык. Кандидатура колхозного бугая Петьки была отклонена сразу. Это такое страшное мурло, что его даже сам зоотехник Иван Свиридович боится. Глаза - как тракторные фары. Землю гребет ногами, как экскаватор.
Этим летом один дачник чуть не умер от страха. Лежал на выгоне голый - загорал. Голова под зонтиком, всё остальное на солнце. И вдруг - Петька. Дачник как рванет. Бугай за ним. Дачник толстый, с брюшком. Видит - не убежит. А тут телеграфный столб на дороге. как этот дачник на столб вскарабкался - до сих пор не понятно. Но факт - полдня загорал на изоляторах, держась за провода, пока не подъехал комбайнер Коля на комбайне и не снял его. Дачник штаны надел и сразу на станцию: домой ехать.
Не, пусть с бугаем Петькой враги наши бьются.
Другой кандидатурой был козел Жора. Это я его кандидатуру выдвинул, чтобы отомстить. Очень мне противен был козел Жора, потому что съел мою рубашку, когда я купался.
Но Ява меня не поддержал.
- Нет, сказал он. - Жора очень болтливый. Всё время мекает. Мы и оваций не услышим. И речь идет о бое быков, а не козлов. Нужно что-то бычачье, коровье - большое и круторогое.
- Коровье? - говорю. - Слушай, а, может, взять просто корову? Потому, что кроме Петьки, настоящих быков у нас нет, а коров сколько хочешь. И вообще нигде не сказано, что обязательно должен быть бык.
Ява задумался:
- Кто знает, может, и так.
- Тогда, - говорю, - лучшей кандидатуры, чем ваша Контрибуция, и не придумаешь.
- А почему Контрибуция? Почему не ваша Манька?
- Потому что у нашей Маньки теленок и один рог сломан. Ты хочешь, чтобы над нами смеялись? Тореадоры с однорогой коровой! Карикатура. Такого еще никогда в мире не было.
- Можно, конечно, и Контрибуцию. Но она немного психическая.
- Что значит "психическая"! Скажи лучше, что ты просто мамы боишься.
- Я - боюсь? Вот я дам сейчас тебе в ухо, и ты увидишь, как я боюсь. А ну забери свои слова назад!
- Я забираю, но ты всё равно боишься.
- Боюсь?
- Боишься...
- Боюсь?
- Боишься...
Я схватился рукой рукой за ухо, в свою очередь, заехал Яве кулаком в живот. Мы покатились по траве и выкатились на дорогу. Всю грязь, что была на дороге, мы, катаясь, собрали на свои штаны и рубашки. первым опомнился я.
- Стой, - говорю, - хватит. А то вместо боя быков у нас вышел бой дураков.
- Это же ты виноват. Ну, хорошо, попробуем Контрибуцию. Завтра погоним пастись и попробуем. Ведь твоя Манька и вправду для телевизора не подходит. Люди еще подумают, что это не корова, а собака.
Мне уже надоело драться, и я сделал вид, что не понял, как жестоко он оскорбил нашу Маньку.
Следующим утром мы встретились на дороге, что вела на выгон. Я гнал Маньку. - Ява - Контрибуцию. Коровы плелись, легкомысленно мотая хвостом, и не подозревали, какой это исторический день.
У Явы на голове была широкополая дамская шляпа, которая досталась нам в наследство от одной дачницы, которая отдыхала у нас в позапрошлом году. Шляпа Яве была велика и спадала на глаза. Что хоть что-нибудь видеть и не упасть, Ява всё время дергал головой, поправляя её. Казалось, что он кому-то кланяется.
У меня подмышкой был коврик. Это был знаменитый коврик. Я его помню столько, сколько вообще что-нибудь помню. Он висел над моей кроватью. Коврик был красный, и на нём вышиты три смешных щенка, которые сидели вместе, прижавшись головами. Это были Цуца, Гава и Рева, о которых мне мама рассказывала разные истории, пока я не засыпал. Последние два года, поскольку я уже вырос, коврик лежал в сундуке, и теперь от Цуцы, Гавы и Ревы очень воняло нафталином.
Коврик и шляпа - это был наш тореадорский инвентарь. По дороге мы еще вырезали из лещины две прекрасные шпаги. Мы были в полной боевой готовности.
Мы шли и пели арию Хозе из оперы Бизе "Кармен", которую много раз слышали по радио:
- Торе-адор, сме-е-лее в бой, торе-адор, торе-адор,
Там ждет тебя любовь, там ждет тебя любовь.
Мы пели и не знали, что нас ждет.
Небо было синее-синее - настоящее испанское небо.
Погода - самая подходящая для боя быков.
Мы погнали коров аж на самый край выгона, туда, где пруд - подальше от людских глаз.
- Отгони свою Маньку в сторону, чтобы не мешала, - сказал Ява, - и давай начинать.
Я не стал спорить. Тем более, что Манька у нас очень нервная, ей лучше не видеть боя быков.
Ява поправил на голове шляпу, подтянул штаны, взял мой коврик и, пританцовывая, на цыпочках стал подходить к Контрибуции. Подошёл к самой морде и начал размахивать ковриком перед глазами. Я затаил дыхание - сейчас начнется...
Ява мазнул ковриком по ноздрям. Контрибуция лишь отвернула морду. Ява раздраженно заверещал и изо всех сил хлестнул её ковриком. Контрибуция, лениво переступая ногами, повернулась к Яве хвостом.
Ява снова обежал корову и начал вытанцовывать...
Через полчаса он сказал:
- Она ко мне просто привыкла, она меня любит и поэтому не хочет... А ну давай ты!
Через час, запыхавшись, я сказал:
- Бревно какое-то, а не корова. Жалко, что у Маньки нет рога, я бы тебе показал, что такое настоящая тореадорская корова.
Ява снова сменил меня. Он то и дело менял тактику: то подходил к корове потихоньку и неожиданно бил ковриком, то подскакивал с разгона, то забегал сбоку. Контрибуция не принимала боя. Чубы у нас взмокли, коврик нервно подрагивал в руках, - казалось, что Цуца, Гава и Рева вот-вот загавкают. А Контрибуция - хоть бы что, не обращала внимания на на ну никакого внимания.
Один раз, когда Ява схватил Контрибуцию за ухо, она с укором глянула на него своими печальными глазами и сказала:
- Му-у!
В переводе с коровьего это, наверно, означало:"Идите, мальчики, отсюда. Не трогайте меня".
Но мы вовремя не поняли предупреждения.
Тяжело дыша, мы прыгали вокруг неё, вызывая на бой. Яве было стыдно передо мной за свою Контрибуцию - я это видел.
Наконец разозленный Ява крикнул:
- А ну ударь, а ну ударь её, Павлуша, хорошенько! Что - боишься?.. Ну тогда я сам.
Он размахнулся и стукнул Контрибуцию ногою по губе.
И вдруг... Вдруг я увидел Яву где-то высоко в небе. И оттуда, с неба, услышал его отчаянно пронзительный крик:
- Ой-ой!
Бежать он начал, по-моему, еще в небе. Потому что когда ноги его коснулись земли, он уже что духу мчался к пруду. Я рванул за ним. Это было нашим единственным спасением. Мы с разгону влетели в пруд, поднимая целые гейзеры воды и грязи. Остановились уже на середине. То, куда мы влетели, честно говоря, прудом назвать можно лишь условно. Когда-то и вправду тут был большой пруд-копанка. Но он давно пересох, заилился и превратился в обыкновенную лужу. В самом глубоком месте нам было по шею. Именно в этом месте мы сейчас и стояли, переводя дух.
Контрибуция была около лужи и мычала в наш адрес какие-то свои коровьи проклятья. В лужу она лезть не хотела. Она была брезгливая, чистоплотная корова. Мы это знали.
Мы стояли и молчали.
Дно лужи было вязкое, илистое. Мы по самый пуп стояли в противной, скользкой грязи . Только от пупа до шеи была вода - грязная, мутная и вонючая. Настоящие помои. Долго мы стояли с Явою в этих помоях. Полчаса, не меньше. До тех пор пока Контрибуция не успокоилась и не отошла. Она же была очень гуманная и благородная корова, это Контрибуция. Потому что она подкинула тореадора Яву не рогами, а просто мордою. И когда мы наконец вылезли из лужи, несчастные и грязные, как поросята (не мы, а сама - грязь), она и словом не напомнила нам нашего к ней [отношения?], Мы остались с ней друзьями. Ява после этого не только никогда её больше не ударил, а всегда угощал конфетами, которые давала ему мать.
И теперь, когда мы мы, сокрушенно вздыхали, засыпаем наше неудавшееся метро, Контрибуция выглядывает из коровника и сочувственно смотрит на нас. И нам даже кажется, что на глазах у неё слёзы. Дорогая Контрибуция! Какое у тебя большое и нежное сердце! Ты единственная понимаешь и жалеешь нас. Благодарим тебя, корова!
- Еще не закончили, черти болотные? - так неожиданно громыхнул сзади дед Варава, что мы даже присели. Мы утратили бдительность и услыхали, что у нас за спиной делается. Попались всё-таки.
Впереди стенка свинарника, по сторонам густой бурьян, сзади дед Варава. Бежать некуда. Так мы и застыли, присев, как цыплята перед коршуном.
- Не бойтесь, не трону!
Эти слова выпрямили нас, разогнули нам ноги. И словно велосипедным насосом кто-то качнул - это мы вздохнули. И дрожащие губы наши сами собою растянулись в противную льстивую улыбку. Но дед на улыбку нашу не ответил. Не любил дед таких улыбок. Суровым был дед Варава.
Лицо у него было серое и пятнистое, как прошлогодние листья. Губы тонкие и так сжаты, словно во рту вода. Глаза без ресниц, круглые и неподвижные, как у петуха. Из-за этих глаз казалось будто дед навек чем-то удивлен. Но это лишь казалось. Наверно, не было в мире уже ничего, что могло бы удивить деда Вараву. Восемьдесят третий год ему пошел.
- Кончайте, шминдрики, и идите учить уроки, экзамен на носу.
Мы поморщились. Мы это знали. Но нам не хотелось думать об этом. И кто выдумал эти экзамены! Да еще весной, когда воздух пахнет футболом и "чижиком", когда птицы галдят, как бабы на базаре, и когда так солнечно и тепло, что мы с Явою уже трижды купались. Как хорошо было еще в том году в четвертом классе! Никаких тебе экзаменов. Лучше было бы и не переходить в пятый. Никогда в жизни мы С Явой еще не сдавали экзаменов. Это было впервые. И хотя мы ершимся и говорим :"Наплевать!", но у каждого из нас при напоминании об экзаменах ёкает в животе. Лучше двадцать "метро" засыпать, чем один экзамен.
- Кажется, дедушка, всё. Так. как и было Правда же? - неуверенно спрашивает Ява, притаптывая ногами свежую землю.
Дед косо смотрит на нашу работу - видно, что он не доволен. Но говорит:
- Идите, идите уже. Но знайте, что еще раз что-нибудь такое - уши пообрываю и свиньям выкину.
Прижимаясь спинами к бурьяну, мы боком идем мимо дед и, только его обходим, изо всех сил бежим.
И очень вовремя: еще миг и - жесткая дедова рука с размаху впечаталась бы в наши штаны...
Я живу по соседству с Явою. И через минуту мы уже переводим дух в нашем саду.
Мы сиди в картошке под вишнею. Сидим и горюем, что такая досадная неудача постигла нас с этим "метро". Но долго горевать мы не умеем.
- Слушай, - вдруг говорит Ява, - а давай сделаем... подводную лодку.
- Давай, - не задумываясь говорю я. И только потом спрашиваю: А из чего?
- Из старой плоскодонки. Той, что возле вербы... полузатоплена.
- А как?
- Воду вычерпать, дырки позатыкать, просмолить, верх забить досками. Вот тут перископ. Вот тут люк. На дно балласт.
- А двигатель?
- На веслах будет. Нам же не нужно, чтобы очень быстроходная. Лишь бы подводная.
- А дышать.
- Через перископ.
- А на поверхность как всплывать.
- Балласт выкинем и всплывем.
- А как водой зальет и затопит?
- Ты что - плавать не умеешь? Вот еще! "Как? Как?". Фиг с маслом с тобой сделаешь!
- Сам ты фиг с маслом! какой умный!
- Да ну тебя, - сказал Ява уже примирительно. А я совсем ничего не ответил - сегодня ругаться не хотелось.
Мы проходили мимо старого скособоченного колодца с журавлём, из которого уже давно воду не брали - так заилился. Я перегнулся и громко крикнул в душную, пропахшую плесенью и болотом темноту:"О!" Я люблю кричать в колодец: такое "о" нигде не услышишь, как в колодце. Красота, а не "о". Вот и сейчас.
- О!
- О!
- О!
Только эхо раздается - словно аж до центра земли.
И вдруг в эти крики влилось жалобное тонкое скуление. Я навострил уши.
- Ява! - говорю. - Там кто-то есть.
- Врешь!
- А ну крикни и послушай.
Я перегнулся через край колодца и крикнул. Мы прислушались. И отчетливо услыхали из глубины плаксивое щенячье скуление.
Мы переглянулись.
- Какая-то свинья бросила туда щенка, - сказал Ява.
- Точно, сказал я.
- Ну что? - спросил Ява.
- Нужно вытащить, - сказал я. Хоть мог это этого и не говорить. Потому что он таким тоном сказал, в котором уже был ответ.
- Значит так, - сказал Ява. - Я сажусь в ведро и спускаюсь. А ты меня держишь.
- За что? Разве я тебя так удержу?
- Ты и вправду слабак. Не удержишь.
- Значит, я спускаюсь, а ты меня держишь, если ты такой могучий.
- Нет, спускаться буду я. Я первый сказал. И... и у тебя была ангина неделю назад. Тебе нельзя в колодец. И вообще у тебя носоглотка... Мы знаешь что, веревку привяжем вон к тому брусу-противовесу. И ты вытянешь. Очень удобно.
- А где взять веревку?
- Да вон она.
- Да на ней же коза! Вместе с козой привяжем что ли?
- Коза так погуляет, никуда не денется.
- Ну что же - давай!
- Мме-е-е! - радостно запела отвязанная коза и немедленно побежала проказничать. Но нам некогда было её воспитывать.
Ява сел в ведро, я взялся за веревку, привязанную к брусу-противовесу на коротком плече журавля.
- Опускай! Опускай понемногу! - скомандовал Ява.
Операция началась.
Спуск прошел нормально. Мне было совсем не тяжело опускать веревку, и уже через полминуты послышалось глухое, как из бочки, явино :"Стоп! Хорош!"
Я бросился к срубу:
- Аллё! Колодценавт Ява? Как себя чувствуете?
- Отлично! Пульс нормальный. Невесомости нет. Давление триста атмосфер. принял на борт потерпевшего товарища Собакевича. Ой-ой-йой! Что же ты отпустил! Тут такая грязь! Засасывает! Тяни быстрее!
Я ойкнул и бросился назад к веревке. Вцепился двумя руками и начал тянуть.
Ого-го! Ох! Эх! Ух! Ну и тяжело! Тяну, даже приседаю. Изо всех сил, всей тяжестью своего тела тяну за веревку вниз. И вдруг чувствую, что ноги мои отрываются от земли. Ой, мамочка! Это же я сейчас поднимусь и повисну над землей, как жаба на крючке, только ногами дрыгать буду. перевешивают меня Ява со щенком. Ой-ой-йой!
- Ява! - кричу в отчаяние. - Ява! Хватайся за сруб, помогай, а то я в небо взлетаю!
Понял, видно, Ява ситуацию, послушал меня, потому что пятки мои снова коснулись земли. А тут я еще и ногой зацепился за корень, который как раз возле меня из земли высовывался. Закряхтел я изо всех сил - вот-вот жилы, как струны, со звоном полопаются, - и из колодца, словно пузырь из носа, медленно появились явина голова.
Первым на землю ступил "товарищ Собакевич" - кудлатый, вислоухий рыжий щенок, а потом уже Ява.
Я сразу увидел, что щенок - не из нашего конца села. У себя мы всех собак до одной знали - от Гривка, здоровенной овчарки деда Салимона до позавчера рожденных, еще слепых щенят Жучки бабы Маланьи.
- Вот хотел бы я знать, кто его туда кинул, - сердито проскрипел Ява. - Ноги бы повыдёргивал!
- Какой-то фашист хотел избавиться, - сказал я. Щенок, наклонив голову набок, посмотрел сперва на Яву, потом, наклонив голову в другую сторону, посмотрел на меня и завилял хвостиком, очевидно, благодаря за спасение. Знакомство состоялось. Мы сразу понравились друг другу.
- Айда на речку! - сказал Ява. - Надо помыть Собакевича - видишь, какой!
То, что он Собакевич, а не Шарик, Полкан или Жучка, уже не вызывало никакого сомнения. Имя, в шутку данное ему Явой в вонючей темноте колодце, пристало к нему сразу и навсегда.
Мы побежали на речку.
Подводная лодка из плоскодонки навечно потонула в забвении...
глава вторая
"Вермахт!.. Двадцать железных!.."
- Рень и Завгородний! Выйдите из класса! Скоро вы корову на урок приведете! Нарушители дисциплины! Нарушаете мне учебный процесс! Я на вас директору жаловаться буду! - Галина Сидоровна вся аж кипела (казалось, что у неё даже пар изо рта идет).
Мы покорно поплелись за двери.
В коридоре Ява расстегнул рубашку, наклонился, и Собакевич выскочил у него из-за пазухи на пол и завилял хвостом, словно ничего не случилось.
- Тоже мне еще! - укоряюще сказал ему Ява. - Не мог помолчать. Не тебя же спрашивали, а Павлушу. Чего выскочил, как заяц из кустов.
Собакевич виновато наклонил голову набок. Наверно, он понял, что подвёл нас.
Галина Сидоровна спросила меня урок. Я встал, вспоминая, знаю я его или нет. И по привычке пихнул Яву - подсказывай, давай. И тут Собакевич, что сидел у Явы за пазухой, высунул голову в расстегнутый воротник и на весь класс:"Гав!". В классе - хохот.
И Галина Сидоровна, конечно, обиделась - кому приятно, чтобы на него гавкали? Она очень суровая и очень любит нас воспитывать.
- Ничего, переживем, - сказал Ява. - Не могли же мы его оставить без надзора. Чтобы снова кто-то в колодец бросил.
Уже выходя на двор, я увидел на табурете возле дверей школьный колокольчик. Бабы Маруси, что руководила звонком, звоня нам с уроков и на уроки, не было видно. Решение пришло молниеносно. Я воровато оглянулся - цап! - и звонок уже у меня под рубашкой.
- Пусть учатся, если такие умные! - подмигнул Яве. - Не нужны им перемены. Обойдутся.
- Молодчина! - похвалил меня Ява. И словно кто-то кружку теплого молока вылили за пазуху - это радость теплом разлилась в груди: не часто меня Ява хвалит.
Мы - быстро-быстро - и в кусты сирени за школой. В самую гущу забрались, под самую стену сарая. Темно тут, тихо - надежное место.
- Пусть теперь поищут! Вот паника будет! Не кончатся сегодня уроки. До завтра учится будут! Хи-хи! Без звонка они как без рук. В учебном процессе звонок - основная вещь, - сказал я, вынимая из-под рубашки школьный колокольчик.
- Это ты хорошо придумал! Молоточек! - сказал Ява и взял у меня из рук звонок (я чувствовал, что ему было немного обидно, что это не он придумал, - он привык всё сам придумывать).
- Знаешь что! - встрепенулся он вдруг. - Мы его Собакевичу на шею повесим. А?
- Классно! - сказал я. Хотя и не понял, зачем это нужно. Но я был бы последней свиньей, если бы не сказал, что это классно (он же меня хвалил!).
- У тебя нет никакой веревочки? - спросил Ява.
Я поискал в карманах:
- Нет.
- Вот чёрт! И у меня нет. Слушай, а давай ремень.
- Да... А штаны?
- Так не на совсем. Рукой подержишь. Если бы у меня были на ремне, а не на шлейке, я бы разве...
Поскольку я был сегодня "молоток", то отказываться просто не имел права. Вздохнув, я снял ремень, и Ява ловко начал прилаживать звонок Собакевичу на шею.
- Классно! Вот классно мы придумали! - повторял он.
И вдруг... Вдруг за стеной сарая мы услышали такое, что мигом заставило нас забыть о звонке, о Собакевиче и обо всём на свете. Сарай этот был уже не школьный. Просто он задней стеной выходит в школьный сад, в эти заросли сирени.
Сарай принадлежал дядьке Бурмиле, заядлому рыбаку, что жил одиноко и почти всё время пропадал в плавнях на рыбалке. Мы прилипли к стенке сарая, прижавшись ушами к шероховатым не струганным доскам. Разговаривали Бурмило и Кныш, колхозный шофер, который жил по соседству с Явою.
Вот что мы услышали (до нас долетали обрывки разговора):
Бурмило: Ги-ги!
Кныш: ... Вермахт щедрый...
Бурмило: А что же, конечно...
Кныш: Должно быть двадцать зеленых... Точно... А качество... Бронебойная... Р-раз и нету... Будем!
Слышен звон стаканов, наверно, Кныш и Бурмило выпивают.
Кныш: Купим в Киеве, что нужно и за дело!
Бурмило: Сам не можешь?
Кныш: Если бы у меня было время, и если бы плавал так, как ты, я бы вообще без тебя обошелся.
Бурмило что-то пробормотал, мы не разобрали ни слова.
Кныш (раздраженно): А... крест-накрест. Нужно ловить момент, а ты!.. Это же удача, что меня посылают с этой школьной экскурсией...
Бурмило: Ну, хорошо! Завербовал.
Кныш: Только никому-никому! Ни одной живой душе. А то если узнают...
Бурмило: Чтобы я света белого не видел. Что я - маленький! Это же такое дело...
Кныш: Ну, до завтра!
И всё. Наступила тишина. Наверно, Кныш и Бурмило вышли из сарая. Мы переглянулись.