Так вот она, таинственная новость Спасокукоцкого! Сурен Григорян.
"Не слушай его! Это же Муха!.." - "Здравствуй, Стёпа!.."
На другой день о моей "любви" к Туси никто и не вспомнил. Потому что произошло событие, которое заставило всех забыть об этом.
Едва начался первый урок, двери открылись и в класс вошла наша классная руководительница Лина Митрофановна, ведя за руку черноволосого мальчика с длинным носом.
- Извините, ольга Степановна, - вежливо улыбнулась она учительнице географии, урок которой сейчас был.
- Пожалуйста, Лина Митрофановна, - так же вежливо улыбнулась ей учительница географии.
Лина Митрофановна встала в третью позицию (как говорит мой дедушка Гриша) и торжественно, как перед микрофоном, сказалп:
- Дети! Знакомьтесь! - Она погладила черненького носача по голове. - Это мальчик из братской Армении. Сурен Григорян. Он приехал сниматься в новом кинофильме студии имени Довженко. Целый месяц он будет жить в Киеве и ходить тут в школу, учиться в нашем классе. Я надеюсь, что мы все отнесемся к нему по-дружески, не будем обижать его, а будем ему помогать. Правда?
Так вот она, таинственная новость Спасокукоцкого.
Все растеряно молчали.
Тогда Сурен Григорян решительно мотнул головой и ответил за нас:
- Правда! - потом подмигнул нам и добавил: - Они такие. Я их знаю.
Все засмеялись.
Несмотря на большой нос, он страшно симпатичный, этот армянский мальчик Сурен Григорян. Да разве бы взяли сниматься в кино несимпатичного? Всегда же такие конкурсы устраивают, одного из тысячи выбирают!
На первой перемене из класса никто не вышел. Все обступили парту, за которой сидел Сурен, и, наваливаясь друг на друга, толкаясь и пытаясь протиснуться как можно ближе, слушали.
Когда прозвенел звонок на второй урок, мы уже всё знали...
Он приехал вчера. Даже не приехал, он прилетел на самолёте.
Играет во взрослом фильме маленькую, так называемую эпизодическую роль, почти без слов. Но занят в нескольких эпизодах и поэтому снимается целый месяц.
Приехал с родителями. Родители его строители. Монтажники высшего разряда. Остановились они у своих друзей Бондаренко, тоже строителей, с которыми родители подружились в Ташкенте, когда восстанавливали узбекскую столицу после землетрясения.
Пока Сурен снимается, родители будут работать вместе с Бондаренко на строительстве одного киевского дома. Так специально договорились. Во-первых, чтобы не разлучаться с сыном. Во-вторых, чтобы хорошо посмотреть Киев, о котором столько слышали от Бондаренко, но в котором никогда раньше не были.
А на киностудию Сурен ходил с дедушкой Акопом, который тоже приехал. Вот так!
После третьего урока наш шестой "Б" уже был знаменит на всю школу. Со всех классов бегали посмотреть на Сурена. Даже двухметровые усатые акселераты-десятиклассники где-то аж под потолком просовывали головы в наши двери, раскрывая рты от интереса.
Игорь Дмитруха сиял. Обняв Сурена за плечи, он водил его на переменах по всей школе, что-то показывал и, захлебываясь, говорил, говорил, говорил. Без умолку.
Галушкинский, Монькин, Спасокукоцкий и Кукуевицкий, как собачки, ходили следом.
Девчонки перешептывались, делано прыская от смеха.
Я стоял в коридоре у окна и только вздыхал.
Сурен понравился всем. Всем без исключения. Он просто не мог не понравиться. Чтобы он не сделал, чтобы не сказал, как бы он не скривился, всё было симпатично. И как он, рассказывая, размахивает рукой, резко выбрасывая её вверх, - было симпатично. И как прищуривал глаз. И как наклонял голову, слушая. Всё было симпатично.
И всем хотелось с ним поговорить. о чём-то спросить, что-то сказать. И каждомк он улыбался, каждому подмигивал, каждому что-то отвечал.
Я вспомнил почему-то Юрия Никулина, знаменитого клоуна и такого же знаменитого киноактера, и от этого воспоминания Сурен мне стал еще симпатичней.
И вот, когда он в обнимку с Игорем Дмитрухой проходил мимо меня, я встретился с ним взглядом и... не выдержал.
- А... а у нас в селе тоже когда-то снимали кино, запнувшись, сказал я. - И...
- Ха! - воскликнул, перебивая меня, Игорь. - А у нас в квартире газ, а у вас? - Потом, как всегда, смешно скривился и зажужжал: - Жж-жж!.. А ну, отскочи на полтора вареника, Муха!.. Это же Муха! Не слушай его, Сурен! Это Муха! Жужжит всякое такое, всякий вздор. Идём!
Сурен как-то странно посмотрел на меня, растерянно улыбнулся и, ничего не сказав, отошел, потому что Игорь тянул его дальше.
А Туся Мороз, которая стояла неподалеку, посмотрела на меня с такой жалостью, с какой смотрят только на бедного, затравленного, жалкого кота.
Вся кровь бросилась мне в лицо. Щеки вспыхнули огнём.. Никогда, никогда не чувствовал я такого отчаяния, такого унижения, такого стыда. Никогда мне не было так горько.
Я отвернулся к окну и прикусил губу, чтобы не заплакать. Хорошо, что прозвенел звонок.
- Он грубиян. Не обращай на него внимания, - шепнула мне на уроке Туся. Но от её сочувствия мне стало еще горше.
Как я ненавидел в тот момент свой шестой "Б"."Зачем вы мне все нужны! - с бессильной злобой думал я. - Обойдусь я и вас обойдусь!".
До конца уроков сидел я, как та туча. Настроение было - хуже быть не может. Еще и от Лины Митрофановны замечание заработал. Потому что, ясное дело, слушал её объяснение невнимательно и повторить то, что она объясняла, не смог.
Была у меня в это время голова, как казан, а ума - ни ложки.
Правду говорит мой дедушка Гриша:"Одна беда идет, другую за руку ведет. Как начинает на тебя что-то валится, то только успевай горевать".
Вышел я после уроков такой, как приговоренный выходит после суда.
Но только вышел со школьного двора на улицу, как неожиданно услышал:
- Добрый день, Стёпа! Что это ты такой грустный и невеселый. Поднял голову. - старый Чак стоит у школы, улыбается приветливо.
- О! Здравствуйте! А вы как тут?
- Да вот к тебе пришел. На встречу. Но вижу, наверно, не вовремя. Что случилось? Двоек нахватал? С мальчишками подрался?
- Да нет! Всё хорошо! Всё о'кей! - улыбнулся я, потому что и вправду настроение у меня сразу поднялось - тучу мою как ветром сдуло. - Честно! Честно! Всё о'кей! Но ка вы меня нашли?
- Оппа! Большое дело опята! Ты же мне говорил, в какой школе учишься, а я что - уже и школу найти не способен?
И то, что он сказал мне знакомое дедово "Большое дело опята", совсем развеселило меня.
Мимо нас прошла Туся Мороз. Глянула с интересом на старого Чака, улыбнулась приветливо ему. И мне улыбнулась - видно, утешенная тем, что я повеселел.
Я ей весело подмигнул.
Пусть не думает, что я нюни распустил от этого Игоря Дмитрухи! Меня так просто не свалишь!
Туся подпрыгивая побежала на троллейбус.
- Так всё у тебя, говоришь, о'кей? - переспросил Чак. - А уроков на завтра много?
- Немного есть, - вздохнул я. - На часа два-два с половиной... А что?
- Ты знаешь... - Чак как-то смешно, одним пальцем почесал затылок. - Думал я, думал над теми словами Рыжего Августа про зелье-веселье, смех-траву, и подумал, что всё-таки нужно было проведать того куреневского деда старого Хихиню... Разговоры разговорами, а не бывает дыма без огня. Не хотелось бы мне умирать, не проверив этих слухов. А?
- Ну да! Ну да! Нужно проверить! А как же! - загорелся я.
- И снова без твоей помощи мне не обойтись. В тот раз всё происходило со мной так, как и вправду было тогда, в прошлом. А на этот раз мне придётся делать то, что я тогда в действительности не делал. Следовательно, есть риск - если сделаю что-то не так, подвергнусь опасности - вмиг моё путешествие в прошлое прервется. Только мне нужно, чтобы ты был рядом: в случае чего подстрахуешь меня, закончишь, так сказать "операцию" сам. Согласен?
- Спрашиваете? Конечно, согласен! Очень согласен!
- Так вот, иди домой. Обедай, делай уроки. А в половине пятого приходи. Только не к цирку, а на площадь Богдана Хмельницкого, в скверик, где медный лев. Знаешь?
- А как же! Знаю прекрасно. Спина этого льва аж блестит, детскими штанами отполированная. А почему туда?
- Потому что там у меня дело. Я сейчас туда еду. Буду там в Литературном музее. У Софии. А тебе всё равно куда - или к цирку, или на площадь Богдана. Правда? До Богдана, по-моему, даже ближе. Доедешь шестьдесят вторым автобусом до площади Ленинского комсомола, а потом мимо нового музея Ленина на улице Героев Революции вверх поднимешься, вот и всё.
- Вот и всё, - весело согласился я.
- Ну, беги. До встречи.
И я побежал домой, а Чак пошел на троллейбус, чтобы ехать на площадь Богдана Хмельницкого в Литературный музей.
- Наверно, под книгой работает. Воспоминания, мемуары пишет. А что еще ему в Литературном музее делать? - подумал я.
Дома, пообедав, я с таким энтузиастом взялся за уроки, аж стол зашатался. И всё у меня выходило, всё у меня получалось на удивление ловко и быстро. Как будто кто-то в моей голове фонарь включил - так стало ясно. Я даже подпевал-подмурлыкивал сам себе, урока делая. Когда есть охота, есть и работа.
Не заметил, как и уроки сделал. А задано было, честно говоря, многовато. Я вот похвалился Чаку, но когда начал, то боялся, что не успею, придется на вечер оставлять. Но не пришлось. К четырем всё сделал.
И со спокойным сердцем погнал на площадь Богдана.
Мы будто сговорились - подошли к медному льву почти одновременно. Я еще издали увидел, как старый Чак переходил улицу, направляясь к скверику.
- О! Молодец! Ну, как уроки? - этими словами встретил меня Чак.