Лукьянова Наталья Владимировна : другие произведения.

Про Оффо

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Треугольник: рыцарь, трубадур и принцесса. И еще два приятных типа. Реальность: субъективная и объективная.


Наталья Лукьянова

ПРО ОФФО

ГЛАВА 1

   ...Солнце сказало: Бух
   Ветер упал с горы.
   Я повторяла вслух
   Правила злой игры.
  
   Оффо протрюхал? вбок,
   Рыцарь съезжал с небес,
   Я повторяла вслух.
   Выдохом вспахнул?? лес...
  
   Капало. Оффо сидел спиной. Пыхтел. (С чего я взял, что его зовут Оффо?). Кометы падали в песок. Фью-ю-ьить-плюх-шшш... Песок был сухой, мелкий, как пыль, и холодный. Кометы влажные и теплые. Они искрились в песке, разбрасывая лиловые искры.
   - Как подожженные крутые лошадиные какашки, честное слово... И форма... И цвет... И размер... И искры... - пробормотал сидящий спиной, и, не оборачиваясь, протянул люминесцентно-лимонную мохнатую лапку. - Оффо.
   Я представился в ответ.
   Оффо не среагировал. Впрочем, спустя три кометы он с кряхтением чуть-чуть подвинулся, словно потеснился, предлагая присесть рядом. Я усмехнулся и приземлился на любезно предоставленное место, хотя вокруг - насколько видно - песка было хоть отбавляй. Оффо сразу тесно прижался ко мне морозной шкуркой и тихонько засопел снова. Его огромные взволнованные глаза с пушистыми ресницами отражали изумрудно, я бы сказал - ФЦ-шно, зеленое небо и падающие кометы прямо у меня под мышкой. --> [Author:-@]
   Одна упала рядом, Оффо восторженно вздрогнул, но не изменил положения.
   Она шипела, трещала и брызгала зигзагами искр. Одна искра выстрелилась прямо мне на руку. И тут же стекла прохладной каплей вниз. Затем, вместо того, чтобы превратиться в мокрое пятно на песке, капля, помахивая в воздухе блестящим хвостиком, отправилась вглубь пустыни.
   Мне кажется, Оффо что-то сказал. Судя по его сосредоточенному виду, он считал. Я не стал ему мешать. И, оставив льющееся звездным дождем небо паре его благодарных глаз, принялся рассматривать дошипающую комету.
   Чуть помедлив, я решился-таки взять её в руку. Она, как мне показалось, благодарно запереливалась всеми возможными оттенками от розового до фиолетового. Вывалившиеся было искры отчего-то, засуетившись, начали обратно залезать внутрь только что собиравшейся помирать кометы. Причем даже те, что я считал потухшими в песке, начали выползать откуда-то из фиолетовой пыли, и, пробираясь прямо по моей штанине, заспешили к руке, а точнее - к комете. Даже моя старая знакомая змейкой вынырнула откуда-то из необозримости пустыни и шустро направилась за всей толпой. В дороге она, надо заметить, несколько запылилась, и с потрясающей в столь неантропомофной субстанции наглостью походя обтерлась о мои джинсы, оставляя на них яркий чернильный след. Вся сцена напоминала подъем пассажиров на борт космического корабля. Я подумал, что не удивлюсь, если вся эта шарага захлопнет сейчас в комете иллюминаторы, поднимет трап и отправится обратно, откуда прилетела сейчас только. Я даже поднял руку, как бы делая более удобной взлетную площадку.
   Ну и , естественно, комета завибрировала и, вспыхнув ослепительным белым светом, стремительно, поднимая за собой пышный кружевной столб небесной пыли, взлетела.
   Тут же остальные экипажи сверкающей эскадрильи взметнули ввысь фиолетовую пыль и колонны белых реактивных следов и, направившись в одну точку, шумно врезались в первую, с грохотом вспыхнули и растаяли, залив небо ярко-оранжевым гладким, ровным дневным, как оказалось, цветом.
   Итак: теперь небо сияло над нами оранжевое и, кстати, такое же веселое как апельсин. Не удивлюсь, если по нему поплывут сейчас тучки из взбитых сливок, из тучек дождичком забрызжет фонтан, а фиолетовый песочек окажется рассыпанным "Юппи".
   - Двадцать девять тысяч восемнадцать желаний и ни одно не успел до конца - вряд ли сбудется. И все-таки, это делают лошади. - сообщил мне важно Оффо и направился прочь. Мне кажется, что он даже не допускал мысли, что я могу не пойти за ним. Ну и я пошел.
   Все равно больше я не знал, что мне делать в этом странном сне. Да и мне, честно говоря, было нисколько не плохо.
  

ГЛАВА 2.

   Линда, Линда, не плачь -
   Двадцать лет уж прошло.
   Ну зачем ты сейчас,
   Ведь прошло двадцать - сто... -
   флегматично завывал Оффо. Мы пробирались через сплошную массу прозрачных цветных крыльев. Это были ангелы с летательными приспособлениями как у бабочек. Некоторые - с огромными, как паруса, а некоторые целиком были такими мелкими, что напоминали разукрашенных дрозофил. У всех у них были живые детские головки и ручки. Глазки, часто даже глазища сверкали всеми цветами спектра на лицах совершенно других цветов.
   Ангелы были зачастую любопытны. Вот один из них с короткой стрижкой и раскосыми глазками выпорхнул откуда-то сверху, повис вниз головой в сантиметрах двадцати от моего лица и, беззастенчиво уставившись на меня, вознамерился, очевидно таким образом сопровождать нас. При этом он не стесняясь смачно жевал "бубль-гум" и выдувал лимонные пузыри, норовившие прилепиться к моему носу. Ангелочек с любопытством пронаблюдал всю серию сменявших друг друга на моем лице выражений удивления, брезгливости, раздражения, задумчивости и, с подкупающей непосредственностью устроившись поудобнее, читай: поближе - ожидал продолжения.
   Терпение человека, которому мама ( по её словам) с детства прививала "интеллигентские" привычки: "чистить зубы и мыть ноги перед сном", наконец истощилось, и я, издевательски прищурившись, начал рассказывать ангельчонку довольно длинный, нравоучительный и не смешной анекдот " Не стучите ложкой".
   Непонятно, что произвело на бабочкообразное существо такое впечатление ( подозреваю, что моя способность говорить), но оно вдруг громко икнуло и вспыхнуло зеленым румянцем. Его жвачный шарик лопнул, облепив уморительную в испуге рожицу люминисцентными липкими остатками, и, одновременно с этим, любопытный мгновенно сгинул куда-то вверх.
   Линда, Линда!
   Надо ль плакать
   Над разбитым аквалангом?
   - продолжал Оффо, деловито раздвигая шелестящую радугу.
   Существа же обладали глазками не только на симпатичных личиках. Огромные, не менее живые и любознательные глаза смотрели и с их крыльев. Причем, взгляд их зачастую был направлен в совершенно иную сторону нежели взгляд хозяина. Некоторые вообще, например, спали, прикрывшись пышными ресницами. Были здесь также и носы, и уши, и ротики.
   Один из них, довольно милый, пахнущий земляникой, а точнее, земляничной зубной пастой, звучно чмокнул меня в щеку. Неожиданно для себя я покраснел. К счастью, Оффо был занят своими стихами. Хозяин же накрыльного ротика, паривший неподалеку от моей головы и беседовавший с другим ангелом, обернувшись, лишь улыбнулся проказе. Бессовестный ротик довольно кокетливо показал мне язык.
   Кое-где толпа редела, и сквозь нее можно было рассмотреть ландшафт. Пирамидки цветного желе заполняли своим прохладно-рафинадным колебанием закругляющуюся во все стороны плоскость. На верхушках их покачивались зеленые и оранжевые прозрачные резиновые шары с замурованными в них картинками: мышки, динозаврики, фото каких-то незнакомых мне детей покачивались внутри, среди мелких лопающихся пузырьков.
   Бабоангелочки потихоньку слиняли, сначала растянувшись в тонкую пленку из какой состоит лопнувший жевачечный пузырь
   - Этот стих о ком-то? - из вежливости полюбопытствовал я. --> [Author:-@]
   - Ага.
   Линда, Линда, на плачь.
   Двадцать лет уж прошло.
   Ну зачем ты сейчас,
   Ведь уже двадцать - сто.
  
   Линда, Линда, надо ль плакать
   Над разбитым аквалангом?
   Вон как держится Мак-Кормик,
   Потерявший банку с дыркой.
  
   А его обида больше,
   Чем твоя на самом деле.
   А его печаль серьезней,
   Чем разбитая любовь.
   - Ты сам сочинил?
   Оффо читал это стихотворение, упав на землю и трагически раскинув маленькие толстые лапки. Он очень подвывал, И от его тоскливых и пронзительных воплей с розового неба осыпался вишневыми лепестками розовый цвет. Оно стало очень черным, прозрачным и действительно навевало тоску.
   В ответ на мой вопрос Оффо почесал левую заднюю лапку о правую. И, усевшись, с прежним невозмутимым видом объяснил:
   - Да я их не сочиняю. Они тут везде валяются...- и пихнул задней , опять же, лапкой кучки стихов, покрывающих поверхность планеты.
   Стихи шуршали, и некоторые, взлетев от пинка Оффо, так и продолжали подниматься вверх и там, в темном небе, загорались звездочками.
   Я стал перебирать строчки и рифмы белыми нежными обрывками тончайшей материи, ни на ткань, ни на бумагу, ни на пленку не похожими, засыпавшие мне брюки и все вокруг.
   Одни стихи были теплыми, другие - горькими на вкус, третьи кружили голову. Их слова как-то ускользали из рук сознания и памяти. Я забывал их, еще не прочитав, но мелодия, такая же неуловимая, играла, казалось, на каждой струне в моей душе и теле, а неясные, но явно имеющие место быть мысли, говорили "да", "да" или "нет" каким-то моим очень важным мыслям.
   Очнулся я по горло засыпанный белыми лепестками. Очнулся без страха, не как от кошмаров. Напротив - легко, с ясной головой. Без малейшего усилия закинул за голову засыпанные руки и удивился, что обнажен до пояса. Вроде бы этого не было вначале. Ну и правильно - стало ведь очень тепло. Теплое, как янтарь и ослепительное солнце. И белые пирамиды стихов, в одну из которых превратился и Оффо. Вот и все.
   Блаженное одиночество !
   (Надо отметить, что за Оффо я был отчего-то абсолютно спокоен, хотя он и был совершенно погребен. Может от того, что слышал его посапывание и тихонький храп).
   Я перевернулся на живот... и ткнулся лицом в руку. Тонкую загорелую руку с солеными морскими каплями на теплой коже. Бессознательно, как часто бывает во сне, где нами правит не признающее приличий внешнего мира подсознание, я скользнул губами вверх, к плечу. Словно прикоснулся к этому, наполненному изнутри медом, солнцу.
   Я приподнялся на руках.
   Золотисто-коричневая девушка в коротком белом безрукавом платье лежала, лицом зарывшись в стихи, а теплый ветер играл её темными, небрежно причесанными волосами.
   Странно: вокруг ветра не было. Он здесь только одним занимался. Играл в её волосах. Мне захотелось подышать этим ветром. Я пододвинулся ближе, мимоходом заметив, что на мне белые же джинсы. " Это моя девушка в этом сне," - с довольной улыбкой подумал я.
   -Не буди Принцессу, Рыцарь, - раздался за спиной строгий голос Оффо, -... И вообще, хватит дрыхнуть, сходи на молочку, - это уже голос жены.
   - Линда! Линда ! - дурачась, я протянул к ней руки. И тут же почувствовал фальшь. Потому, что она, конечно, была моей женой, но она не была Линдой.
  
  
   ГЛАВА 3.
  
   - Познакомлю тебя с Пагой...- решил как-то Оффо.
   Над головой нашей плыли огромные цветные рыбы. Оффо собирал гигантские раковины: белые и розовые, гладкие и колючие. В некоторые дул: и раздавались то странные мелодии, то премерзкие вопли. Другие засыпал доверху мелкими ракушками.
   Рыбы редко обращали на нас внимание. Они плыли. Очень большие. Иногда такая рыбина плыла полчаса, а иногда несколько дней. Уже забудешь, поднимешь голову, а там еще тащится её драконье тело, тускло поблескивая серебристой крупной чешуей.
   - Почему, если здесь море вместо неба, то есть чем дышать? - я заметил, что часто задаю детские вопросы. Впрочем, если задаться сейчас целью определить сколько мне здесь лет... Но этот-то вопрос меня здесь как раз интересовал меньше всего.
   - Море уходит. Мы сейчас на дне, а оно постепенно уходит, - Оффо стаскивал в одну кучу ракушки в форме конуса, покрытые оранжевыми и фиолетовыми узорами. Он был занят не на шутку и не очень доволен, что я отвлекаю его.
   - Я хотел сказать, что в моем мире обычно море мелеет сверху вниз, просто в нем становится меньше воды, но отчего-то спросил:
   - А куда уходит море?
   Оффо с осуждением крякнул, ухнул в песок ракушку-гиганта, чуть-чуть не донесенную до склада ей подобных, где она, наверняка, должна была стать главным украшением, утер клетчатым носовым платком лоб и вытащил откуда-то из песка потрепанный транзистор. Очевидно, он хотел заглушить меня. Из зеленоватой черноты моря набежали юркие маленькие рыбешки, похожие на золотистые искры, словно на приманку клюнув на обрывки радиоволн, и теперь дрожали от нетерпения. Долго пробираясь сквозь скрип и скрежет, Оффо, наконец, нашел то, что искал. И транзистор голосом БГ сказал мне:
   Если ты идешь,
   То мы идем в одну сторону,
   Другой стороны просто нет.
   - Или может, например, в гости пошло, - присовокупил наблюдения своего житейского опыта Оффо.
   Рыбки ехидно захихикали глазами и сгинули.
   Теперь я наглядно удостоверился в существовании широко отраженного в литературе явления "смеющиеся глаза", и не могу сказать, что это было особенно приятным зрелищем.
   От моря оторвалась тяжелая соленая капля и плюхнулась мне на живот. Так было частенько. Еще одна разбилась о щеку. Было довольно пасмурно, но тепло. Капля скатилась в угол рта. Вкусом она напоминала слезу и о Принцессе...
   Едва я вспомнил о Ней, как транзистор радостно и торопливо заперхал, закашлялся и, наскоро пропев: "Авторадио-о-о. Весь день в эфире" - разразился обычной, перегруженной сленгом панибратской болтовней, из которой следовало, что сейчас по заявке Принцессы для Рыцаря будет исполнена песенка БГ о нем, о Рыцаре, "Какая рыба в океане плавает быстрее всех". Надо сказать: я обрадовался.
   Песня мне незнакома, но уже веселый перестук в прологе показался мне симпатичным. Рыбы встрепенулись и дернулись наперегонки, на ходу превращаясь в серебристые и красно-сине-белые аэропланы и аэростаты. Усатый летчик в очках- консервах и белом шелковом шарфе махнул мне с борта своей ажурной скрипучей стремянки кожаной крагой.
   Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
   Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
   Я хочу знать. Я хочу знать.
   Я всегда хотел знать,
   Какая рыба в океане плавает быстрее всех?
   Округ лавки душисто цвела сирень. А дядя Митя рядом покуривал сигареты "Полет" и солидно приговаривал: "М-мда...", если пепел вдруг неаккуратно падал на приличный черный костюм, облегающий его плотную фигуру. По пожарной лестнице нашего старого розового дома из собственного окна на втором этаже скатился Петя Лоскутов - мотогонщик и скрылся в сарае, чтобы через пару секунд заглушить воскресный колокольный звон и ревнивые окрики забигудированной жены многоцилиндровым воплем своего блистающего алого чудовища и весенние благовония всепобеждающим ароматом бензина.
   Я не хочу говорить вам "нет",
   Но поймете ли вы мое "да"?
   Двери открыты, ограды тю-тю,
   Но войдете ли вы сюда?
   Мимо нас с дядей Митей, взяв друг друга за талию, весело прыгали старушки в цветных кофточках с карманами и студенты в джинсовых клешах. Руководила всем этим бесчинством девчонка- оператор, снимающая действие с дельтаплана.
   Махнув Дядь Мите на прощанье, я вприпрыжку поднялся на верхний , третий этаж.
   Вы слышали шаги по ступеням, но
   Кто сказал вам, что я шел наверх?
   Я просто ставил опыты о том,
   Какая рыба быстрее всех.
   Толкнул обитую старой клеенкой дверь. От слов песни становилось легче, будто кто-то дал мне право на все совершенные уже ошибки и право на прощение. С этим облегчением я прикрыл дверь за собой и скользнул по коридору в комнату с высоким потолком, где зеленые акварельные тени кустов наносили подвижные росписи на штукатурку.
   На высокой кровати с металлическими шарами спала Принцесса. Укрывшись одеялом с белым пододеяльником, отвернувшись к стене. В слегка согнутом кулачке пристроился солнечный заяц, другой тихонько полз по тонкой снежной бретельке комбинации.
   - Линда... нежно и радостно произнеся, присев на краешек кровати...
   - Моя Линда...- мне было весело, я протянул руку отвести волосы со спящего лица, но лишь провел широкую плавную дугу на песке.
   - А теперь для любимой бабушки, тещи, мамочки, дочери, внучки, троюродной тетки, внучатой племянницы...
   - Не знаю, которая там рыба, а вот Пага, тот действительно бегает быстрее всех, - заключил Оффо, щелкнув ручкой транзистора.
  
   ГЛАВА 4.
  
   - Добрый вечер, достопочтимый Сэр...
   Так и не дорисовав "путника", я растянулся на лежаке в мастерской. Стоило мне только прикрыть глаза, как прямо над моим ухом словно гром небесный прозвучало:
   - Добрый вечер, достопочтимый Сэр.
   Открыл глаза я уже во сне. И тут же прищурился. Сон был залит ослепительным солнечным светом, и казалось его источают пара огромных карих очей, пышно отороченных золотистыми ресницами, близко-близко придвинувшихся к моему лицу. Очи смущенно хлопали, поднимая солнечную пыль, так что в зарослях ресниц вспыхивали маленькие рыжие радуги. От этой пыли, напоминавшей песок, столетьями копившийся в солнечных часах, я расчихался. Очи виновато и очень воспитанно улыбнулись и вдруг молниеносно удернулись высоко-высоко в полосатое небо.
   Я сел, опершись на руки, а ноги мои свесились в пустоту. Земли не было ни сверху, ни снизу, ни сбоку; все пространство пронизывалось бело-розовыми полосами.
   - Это Пага. Он никогда не опаздывает, А вот ты опаздываешь. Мы тебя сколько уже ждем, между прочим... - проворчал Оффо, флегматично кувыркаясь в небесном киселе.
   - Я мультфильм дорисовывал... - отчего-то начал оправдываться я. Очевидно, это желание быть вежливым возникало из-за присутствия чрезвычайно длинного в фиолетовую полосу существа из двух ножек и шеи, унесшей в поднебесье необычайные глаза. Странно, что на Оффо его присутствие так не действовало.
   - Это просто у тебя слишком гибкое лицо, а у меня нормальная упругая мордочка, - для Оффо было характерно отвечать на незаданные вопросы. На незаданные не только вслух, но и внутри, "про себя", не сформулированные отчетливо. Так, промелькнуло, а он ответил. Однако от такой проницательности мне было неуютно.
   - Ну, Рыцарь, зависать будешь? - хриплым голосом главного героя "Особенности национальной охоты" произнес Оффо.
   Пага, очевидно, что-то хотел возразить, точнее, уточнить, возможно, добавить, или... Но смущенно так и промаялся вверху.
   - По моему, достопочтимый Пага хотел что-то сказать...
   - Ага. Пага-сан, последний японо-армянский интеллигент. Он хотел просто долго говорить, как рад тебя видеть. Кстати, Рыцарь, "достопочтимый Пага" в маленькой компании звучит, как будто фусник пробежал. И вообще, вы ведете себя так, будто вас обоих накрахмалили.
   Я подумал, что Пага, должно быть, будет очень огорчен этой тирадой, если, конечно, еще не привык. Но тот, далеко вытянув вверх шею, так далеко, что она стала тонкой и прозрачной и трепетала как полиэтилен, тихонько вздыхал о своем.
   - Ну все. Запоминает. Опять попал в поток. Достопочтимый Пага-носсан, - Чтобы посмотреть вверх, Оффо не задирал голову, а просто перекувырнулся на спину и бултыхнулся в воздухе как плюшевый воздушный шарик ( если это возможно).
   В лапках у него во время кувырка невесть откуда появился огромный адмиральский бинокль, который непременно раздавил бы его, не подвесь Оффо этого монстра за потертый ремень на мою руку, приспособив ее без всякого моего разрешения в виде штатива. Впрочем, он же отвечал на мой вопрос ( опять-таки не заданный).
   - Ароматный поток не очень длинный и не такой изысканный, чтоб его долго пришлось искать. Думаю, часа через полтора Пага с ним покончит.
   Бинокль изрядно оттягивал руку. Я старательно подыскивал выражение, с помощью которого сумел бы объяснить это Оффо. Тем более, что тот начал изучать посредством означенного телескопа еще каких-то музявок, суетящихся справа на горизонте. Музявки приводили Оффо в состояние первозданного наивного восторга, и он активно комментировал их действия, напеванием; "Тында-тында-тында-тында- та, ой, сверну-ка я сюда, ой, что-то я увидела... нюх-нюх-нюх, а писать-то хочется, фу, ну и цветочек!.. пошла-ка я... тында - тында- тында- тында- та" и вскриками типа "Жука! Жука! Опс!".
   Спасение пришло неожиданно сверху. Пага с блаженной и распаренной физиономией провалился вниз, остановив падение, когда его глазастая голова уткнулась в теплый Офин живот.
   - Ну как запашок? - явно из вежливости поинтересовался Оффо.
   - Вы собираете запахи? - из той же, хотя и более, по-моему, душевной вежливости, спросил я.
   - А что же еще?! - возмущенный Оффо взметнулся вверх и заплюхал в воздухе между смачными охами крича - "Я... Же... Сказал! За...пахи! Запахи!.. Он...Со...би...ра...ет! Что еще собирать с таким носом?!". Оффо завис над трепещущими ноздрями смятенного Паги и обхватил эту действительно значительную часть лица друга маленькими лапками. - Да если бы у меня был такой нос - я бы только этим и занимался!! И я бы - О! - передав объект восхищения из своих передних лапок в свои же задние, Оффо вновь откинулся на спину, вперив бусины глаз в небеса ( точнее в их верхнюю часть, точнее, в ту, что для нас всех была верхней).
   Там, в высоте, беззвучно двигалось зелено-оранжевое облако, а может, это был дирижабль, хотя вообще-то это была Принцесса.
   Впрочем, Принцесса появлялась всегда. Она была таким же обязательным атрибутом здешних мест, как компот из изюма в школьных столовых.
   Она появлялась в любом из снов. Хотя роль ее всегда была одной и той же - она спала.
   Иногда она была веткой дерева, а волосы и платье струились листвой, в них цвели цветы и пели птицы. Иногда ее можно было найти в чашечке цветка или створчатой перламутровой раковине. Иногда в мириадах радужных пузырей или каплях дождя спали тысячи маленьких Принцесс-близнецов...
   Но где бы она не была - она спала. Всегда спала.
   - Она просыпается хоть иногда? - спросил я Оффо, провожая взглядом огромную Принцессу-Воздушный замок, влекомую, очевидно, эфемерным потоком того самого аромата, что пополнил коллекцию Паги.
   - Конечно, нет. Если она проснется - мы все исчезнем, - пожал плечами Оффо. - Мы ведь ее сон. Сон, который она видит во сне, - задумчиво улыбнулся фиолетовый жирафа.
   " Допустим, я то - не ее сон.". - хотел было возразить я. Но на этот раз промолчал.
   Мы, все трое, сидели и смотрели на проплывающую мимо Принцессу как, должно быть, порой сидели на холмах древние и наблюдали, как среди звезд играют в свои игры Боги, кентавры и химеры.
   - Короче, зависнуть уже не успели. Айда бродить по развалинам Принцессы, - Перпетумом - мобиле в нашей кампании, очевидно, суждено было стать Оффо.
  
  
   ГЛАВА 5.
  
   Это странное, вообще-то, занятие - бродить в развалинах Принцессы. Может от того, что занятие такое меня несколько, даже не знаю, что... в общем, я, очевидно, чувствовал себя не в своей тарелке, был слегка рассеян и раздражен, что ли, и от того там-то мы и повздорили в первый раз.
   Странно это все. В том смысле странно, что именно, там, в Развалинах, мы поссорились , и что вообще "поссорились" - это не в моих привычках.
   Рыцарь...
   Дело в том, что я даже сражаться-то ни с кем не хотел бы. Не дай, появится какие-нибудь Драконы ( опять и придется защищать вот эту самую Принцессу, чья розовая пыль мерно кружится в лучах заходящих зеленых солнц ( семи штук). Оффо и Пага устремились уже в одну из ярко светящихся то ли нор, то ли коридоров, и то и дело слышатся неловкие и пронзительные вскрики Паги, то по причине восторга, то по причине испуга, и шелест его извинений, и шорох падающих струй и рассыпающихся от дыхания рельефов из прозрачного пентилийского мрамора. А я засиделся на пыльных, покрытых бесконечными мозаичными панно, ступенях чего-то напоминающего античный театр.
   Послюнявив палец, чем похож стал на Оффо, протирал кусочки смальты. Они начинали светиться изнутри как многоцветный янтарь. Очевидно, из этих полупрозрачных кубиков был не сложен орнамент, а какое-то живописное изображение. За моей спиной шелестело складчатыми пыльными листами нечто напоминающее пальму. Я дернул за лист, он не оторвался, а потянулся. А из многочисленных вскрывшихся пор брызнула роса, смочив серо-фиолетовую поверхность. Не долго думая, я использовал его как тряпку и очистил от розового налета значительную окружность. Краски грянули охрой, пурпуром и ультрамарином. И чей-то зеленый упрямый глаз ткнулся в центр моего зрачка.
   Внутри меня заворчало раздражение, я вытянул лист еще, со скрытым намерением оторвать от него кусок ( что мне не удалось) и, теперь уже пользуясь им без особой бережливости, обмел вокруг себя изрядное пространство. Мои подозрения подтверждались, Решительно зашагал я вверх по широким ступеням , дабы с высоты картина представилась мне полностью.
   Лист, растянутый как лиана по всему кругу, проводил взглядом мою спину, вздохнул с тоскою брошенного не впервые щенка и отпал. Тут же ссохся и был не менее печальным вздохом же унесен и развеян.
   Дракон разметал фиолетовые крылья с театральностью Мефистофеля или Бэтмэна над воином в золотых доспехах и джинсах от Джоржаш. Девушка в белом длинном платье чуть не вывалилась из окна. Огромный рыжий кот, вцепившись острыми жемчужными зубками в льняной подол, деловито предотвращал падение. В небе среди молний и протуберанцев, изрыгающих глоткой раскорячившегося чудовища, самодовольно и наивно пульсировали пошлые алые сердца, источающие кровь, на лету превращающиеся в цветы, засыпающие героя с теми самыми зелеными глазами, что каждое утро, просыпаясь, я вижу в зеркале.
   - Что-то все падает, - деловито отражаясь от пыли и налипших обломков, огромных, но легких, будто пенопластовых, произнес за плечом Оффо, - Сыплется как старая елка.
   - Я не Рыцарь, Оффо, понимаешь? Я - вайшнав. - не оборачиваясь сказал я, пытаясь пронзить взглядом розово-белую муссообразную даль. Позади, тихо шелестя, опадали обломки то ли готической, то ли индонезийской, то ли египетской, то ли, то ли, то ли... архитектуры.
   - Ух ты! А кто это? Разновидность джигитов в тапочках?! Оффо с восторженным любопытством вскарабкался мне на колени, - Расскажи! Они ходят с кастетами и кассетами в зубах, и их тапочки так шлепают: шнав - шнав- шнав? Или она пьёт шнапс?
   - Шнапс, - машинально поправил Пага. Из под его ног с тихим свистом улетела вниз часть спящей мраморной руки с мизинцем, унизанным мраморными перстеньками, но он увлеченно гладя мне в рот, этого и не заметил.
   Интересно же будет звучать лекция, посвященная Сознанию Кришны в данных обстоятельствах. Первую же фразу эти два юных лингвиста поставят с ног на голову так, что Кришна превратится у них в сантехника в водных лыжах, который проводит на крыше все свое свободное время, включая обеденный перерыв. Но в этом ли суть.
   - Неважно. Но я не Рыцарь. Я другой.
   - Угу., - с интересом ожидал продолжения Оффо, - Ну, в смысле... - и тут он взвыл так, что Принцесса повалила статуями вниз, как Помпея в последний день -
   Нет! Я не Байрон! Я - другой!
   Еще не ведомый такой!!!
   А Пага, вытащив из- под огромного рубина, украшающего или устрашающего один из неотломившихся пока пальцев Принцессы необъятный манускрипт, нашел в его необъятности фразу, которую представил пред мои очи:
   - Ну как же, вот: "Оффо, Пага и Рыцарь - старые добрые друзья - сидели в развалинах"... - Наткнувшись на мой суровый взгляд, он пришибленно прошептал6 -... из снов Принцессы. Сон 2985-й. Страница 14...
   - И что?
   - А то, что написано - Рыцарь! Оффо!- Оффо ткнул пушистой лимонной лапкой себя в грудку. - Пага!- махнул вверх, в сторону в смятении спрятавшихся в небе треугольных глаз. - И Рыцарь! - теперь уже его непреклонная конечность устремлялась прямо в центр моей груди, куда-то в район желудка, А взгляд, очевидно, должен был прожечь в нем язву. Или гастрит. Или, по крайней мере, вызвать несваренье.
   - Я похож на плакат " А ты записался в добровольцы?"
   - А я похож на Рыцаря?
   Мои друзья взглянули на меня, на мозаику, в лицо, и, как и полагается друзьям, дружно сказали:
   - Да!
  
  
   ГЛАВА 6.
  
   - Но я не сон! Понимаете?! Не сон какой-то знакомой или не знакомой мне Принцессы. Когда я просыпаюсь, я живу своей ни от кого не зависимой жизнью. У меня есть дети, жена... - ( кстати, и то, и Другое, и третье лишь смутно брезжило в памяти как нелепый, опять-таки, сон?) - я иду на работу. Я ем. Пью, - (дворца уже не существовало. И даже небо начало шелушиться как старая штукатурка. Оффо и Пага смотрели на меня со вниманием и некоторой грустью) - Я отправляю ритуалы своей веры. Я - кришнаит, в вашем мире и слова-то такого нет.
   Да. Когда-то я знал эту девчонку. Мы ставили нелепый спектакль, где я был рыцарем по имени Ланцелот, а она обожаемой дочерью архивариуса. Да. Потом в старом дворе в присутствии дворовой сопливой футбольной команды она посвятила меня в рыцари. Как бы взаправду. Я даже стоял на коленях, и мой пьяный сокурсник держал завернутый в алую тряпку почти настоящий меч! Да. Я называл ее принцессой и говорил, что вернусь. Но это было давно! - Я устало помолчал. Во все чернеющей пустоте два маленьких пятнышка, лимонное и полосатое, казались бесконечно одинокими. И все-таки я продолжал, - Это здесь нет ни дня, ни ночи, ни дней, ни лет! А я живу...
   Пятнышки попытались утихомирить меня: А она так спит. И мы ее сон. И день и ночь здесь, когда ей хочется. И мы здесь, когда...
   Я грубо перебил Оффо: В конце концов, какое она имеет право лезть в мою жизнь?!
   - Тут, - опять затрясся со своим манускриптом Пага: написано:"... И он сказал: "Жди. Я найду тебя".
   - Я уже не помню этих слов!
   Небо ( как это уже было однажды) опять стало почти черным, только кое-где еще подзадержались веселенькие розоватые в полоску лоскутки.
   - Её нет! Нет! И я не желаю здесь быть!
   Последние светлые пятна с грохотом оборвались в тартарары.
   - Может... чаю выпьем? - с робкой надеждой прошептал Пага, вытащив из-за спины заварочный чайник с розочками и надкушенный французский рогалик. С цветков на фарфоровом боку испуганно облетали лепестки, - Или кофе?
   - Ага. И ванну ему, и кофу, и какаву с чаем... - мрачно пробурчал Оффо, - Ты же видишь, он просто не хочет с нами более встречи длить.
   Я опешил. Отчего-то в борьбе за самостоятельное существование я не подумал, что отвергая принцессу, отказываюсь и от новых друзей.
   - Оффо! Но ведь мы можем встречаться и без нее?! - Я схватил его толстую лапку: никогда она не была еще столь бестелесной. Сон таял, и время от времени начинал западать в черное забытье или обрывки других снов, типа студенческого кошмара "О! Боже! Где шпора?!" или моего извечного "Я еду без билета".
   Постепенно от Оффо и Паги остались только голоса, а затем и лишь на печатной машинке, но белым шрифтом отпечатанные в моем мозгу ответы.
   - Нет. Тогда все в твоих снах будет так же, как сейчас у меня с тобой. Ведь в другом мире ты уже, действительно, не совсем тот Рыцарь, какой ты здесь. Ты такой, каким тебя помнит Она, хотя и одновременно такой, как сейчас...
   - То есть Вы, может быть, теперь и не Рыцарь, но здесь Вы - Вы, только в старых своих латах...
   - Ты не будешь иногда меня слышать, но будешь узнавать обо мне новое. Я стану условным знаком. Ты сегодняшний или ты прежний, тот кто здесь. Кто знает? Ты не знаешь.
   - Я буду с тобой, но я буду Прежний Оффо, а не Оффо Настоящий.
   - И я , простите, буду Тот Пага, а не просто Пага.
   - Но...
   - Ты хочешь сказать, что ты выдумываешь меня сам. Но ведь Оффо нельзя выдумать, Оффо - уже выдумали. Твой Оффо - это буду не я. Как нельзя выдумать мне тебя, Рыцарь.
   - Зачем Же Все Это?!!
   - А что, плохо, что мы у тебя есть? Ты заходи...
  
   Проснулся в поту и, кажется, слезах. Мне было с ними хорошо. Да и... в конце концов! Детские сны при всей этой паршивой жизни!
   Я встал, прошлепал к столу, выпил остатки чая из стакана. Под руку попались старые перепечатки стихов жены. " Алевтина Хин" - ну и псевдонимчик! Я усмехнулся и пролистал. Муха, погребенная меж страниц, остановила мой взгляд на последнем четверостишии небольшой поэмы, где герой так же просыпается от сна, в котором он "каторжник". Рыцарь, ковбой" -
   Твой рай составляют диваны
   И это уютный дом.
   Ты не знал белолицую даму,
   Не был рыцарем и королем".
   От стишка премезко заныли зубы. Я лег и отчаянно заснул.
   ДУБЛЬ 2.
   - Я СУЩЕСТВУЮ! Я СУЩЕСТВУЮ ! Я СУЩЕСТВУЮ! - орал я, - Причем независимо ни от кого!
   - Да, - наконец с прискорбием константировал Оффо,- И независимо. А то бы я убавил громкость.
   Я, похоже, пришел в себя.
   - Прости...
   - Кажется, ты нахамил ему, Оффо!.. - забеспокоился Пага.
   - А он наорал на меня, - заметил тот в ответ.
   - Да, пожалуй, - вздохнул Пага.
   - На нас, - уточнил его несговорчивый лимонный друг.
   - Да, пожалуй, на нас, - вздохнул Пага снова.
   - Я бы мог пожаловать. Но тут пока некуда, Пага, принеси ведерко краски. Перекрасим эту чернуху.
   Все вернулось на круги воя. Мы сидели в пустоте, а Пага уносился прочь, красиво размахивая ногами.
   Оффо обернулся.
   - Ну что ты возмущаешься. Она ведь тоже ничего не может поделать, Она ведь спит. И видит СОН.
  
  
   ГЛАВА 7
  
  
   "Так пой, Трубадур!
   В твоих руках уже довольно
   звезд!"
   П. Кашин.
   Гогот толпы, в какой- то момент превышал все допустимые нормы содержания децибелов и яда, рвет барабанные перепонки, и от их болезненного хлопка Трубадур проснулся, мокрый и холодный как лягушка ( сравнение затертое, но уж больно точное), резко поднялся. Мурашки брызнули в голове в рассыпную, простыня прилипнув, потянулась за ним.
   Тетушки спали, спали кошки, спал братец. С серого неба летели его опилки. Трубадур аккуратно сложил расстеленную на полу постель и попытался покинуть комнату на цыпочках. Выглядел он при этом, как если бы на цыпочках из комнаты пытался выйти дрессированный медведь. Трубадур это, конечно, не приминул сам себе заметить и вздохнул тяжело.
   И кто поверит, что такой увалень, с такой вот разлинованной подушкой рожей, может сражаться с бармаглотами и мразями? Таких и близко не подпустят ни к мечу, ни к доспехам. Скажут: "...Это тебе не кастрюли, сливать в них свой жир..." Трубадур горько закусил губу и, поставив на место помазок, лишь слегка полоснул водой и заспанные складки и двухдневную щетину. Зло и весело растянул в улыбке зубы - Да ну и что! В конце концов!
   В комнате послышалось шевеление. Комната просыпалась. Трубадур торопливо натянул футболку и свитер, впрыгнул в ботинки и, прихватив с вешалки куртку, на тетушкино "Прошка, куда ты? Ты завтракал?" - "Спешу! Спешу!" - с порога прыгнул в лифт, который на удачу был открыт. В него входила хмурая девушка в стандартном женском наборе: кожанка, формовка, высокие ботинки... С огромным мраморным догом. Девушка была соседкой слева, но с трубадуром они не здоровались, как обычно. Мраморный дог никак не мог прийти к окончательному решению: ехать ему вниз стоя, от чего его тошнило, или сидя ( от заплеванности пола его тоже тошнило). Приседая и вновь поднимаясь, он бесцеремонно толкал Трубадура, пытавшегося зашнуровать ботинки. Девушка раздраженно дергала мраморного дога за ошейник, очевидно, сама не зная , чего от него хочет ( возможно, ей докучал ракурс, в котором должны были представлять ее торчащие из-под куртки ноги в черных лосинах с точки зрения парня, сидящего в углу лифта на корточках). Но восьмой - это не так уж далеко от земли, и девушка с мраморным догом с облегчением вышли, дог тут же рванул из подъезда вещественно закрепить свое облегчение в грязном, полуиздохшем снегу.
   Почему восьмой? Почему не седьмой? Почему всегда или шесть или восемь? Или перелет, или недолет? Может, живи я на седьмом, все сложилось бы иначе? - рассуждал Трубадур, спеша в сторону остановки, ссутулясь и пряча в плечи круглую голову, полную бесприютных мыслей.
   Ветер на краю Белого микрорайона сбивал с ног и стаскивал куртку. Слева - бетонная со стеклянными, равнодушными глазами стена дома, справа - местная пустыня ( пустырь, короче). Пустырь. Вся жизнь - холодный белый пустырь. Особенно в районе желудка. Трубадур старался есть у тетушек не более одного раза в сутки. Вчера, как и позавчера, он ужинал у Ангела. Пора и перерывчик сделать, поэтому сегодня он пообедает дома, а поэтому необходимо объяснить желудку, что завтрак - яд для такого большого и растущего организма. Опять же поэтому тысячу нужно съэкономит на обратный проезд, и сейчас можно прошвырнуться до Города и пешком. Тем более: холодно, и лужи замерзли, что немаловажно с точки зрения дырявого левого ботинка.
   Спешу. Я спешу. А, собственно, куда? Да никуда. Откуда. От объяснений, от разговоров типа: Когда же ты наконец...
   Лед похрустывает под тяжелыми шагами. Солнце потихоньку встает и смотрит сверху в макушку мрачному коренастому парню лет двадцати, бог весть куда идущему по раскуроченной грязными колеями, упирающейся началом своим в горизонт, а где-то впереди разветвляюшейся надвое, дороге. Парень поднимает голову. Солнце румяным, ярко-розовым яблоком висит над пятью огромными раскидистыми деревьями, которые напоминают пять деревьев породы Тум-Тум. Губы сами по себе лезут вверх и в стороны, Один на один с дорогой, миром и солнцем. Вот так и уйти бы: за плечом гитара, под ногами дорога, и солнце в глаза. Только вот своей гитары нет у Трубадура. Да и это не главное, что-то еще держит. То ли привычка, то ли надежда.
   А, может быть, этот город. Вечная загадка. Что-то скрывает он в глубине своих лабиринтов. Что-то прячет. Такое, что, может быть, завтра, а, может, и сегодня объяснит ему, почему он до сих пор живет и зачем. Надежда умирает последней.
   Как будто.
   Как будто в сегодняшнем дне что-то было иначе. Что-то было обещающее.
   Автобус до Соснового Бора был пуст, и Трубадур сел на широкое кожаное сиденье лицом к паре офицеров, группке деловитых пенсионеров и усталой кондукторше в алой мохеровой шапке. Под прикрытыми веками плясали голубые и желтые арабески.
   Итак сон.
   Ему снился Троицкий собор в Южном городе, т.е. собственно, в южной части Солнцекамска. Во, Белый микрорайон, Южный Город - это все, в общем-то, разные районы Солнцекамска. Он, как всегда по пути с Автостанции домой, проходил тропкой, огибающей собор с тыла, мимо его узорча-
   тых теремочных крылец; мимо высоких белых стен, теплых и шершавых, скопивших за пять веков миллионы меговатт солнечной энергии. Мимо кирпичного прямоугольника на стене. Когда-то это было фреской, теперь же лишь очень внимательный взгляд различит кое-где следы красочных пяте. И Трубадур, как всегда, как раз и задрал вверх свой внимательный взгляд. От неожиданности по спине парня прокатилась холодная липкая волна; фреска проступала наружу значительно больше, чем обычно. Казалось: Трубадур может даже черты лица различить, и мешает ему лишь яркий, исходящий от прямоугольника свет. "Вот здорово! Молодцы - реставраторы!" Трубадур даже радостно встрепенулся, хотя уже в тот момент до него начало доходить, что никакие "реставраторы" здесь ни при чем...
   Сраженное этим пониманием сознание куда-то ретировалось. И, кажется, он просто смотрел в теплый солнечный взгляд, а, может, он и ушел оттуда, но взгляд оставался с ним, близко-близко...
   И еще, как включение: краем глаза, краем уха - маленькое, пушистое лимонное существо, деловито заглянувшее в сон Через Какую- то Дырку: "Вот уж прости, я не могу тебе не заметить. Если речь об Этом Парне. Он Не Совсем Такой, как ты думаешь. Он... Веселючий..."
   Или другое слово... Трубадур смущенно спрятал радостную улыбку в грязное окно: два офицера, группа бабуль и кондукторша - Красная Пашечка косились на него сурово и подозрительно. Трубадур выскочил на первой же остановке в Сосновом, не подскользнулся ( О!)), улицы отчего-то залило солнцем. Он шел , а в голове его вертелась идиотская , но симпатичная песенка. Впрочем, не только в голове, он ее, впрочем, уже напевал.
   Я знала одного па-арня,
   Которого все презира-али.
   За то, что он был добрым и у-умным
   Отовсюду его прогоня-али.
   Я увидела его глаза-а-а-а-а
   Когда он шел мне навстре-ечу.
   И я обратила внима-анье,
   Насколько мне стало легче.
   Когда, наконец, он умер,
   До все-ех сразу вдруг доперло
   Кого они все потеря-али,
   Но его не вернуть - он мертвый!
   Один Парень! Этот Парень! - Нет! Вы подумайте! - Трубадур не выдержал парадоксальности и простоты, осенившей его мысли и громко, весело захохотал. Так, что тут же запечатал обеими руками рот. Но все же смех рвался наружу и, обессилев в борьбе, трубадур ткнулся лбом в подвернувшееся плечо пятиэтажки. И, когда поднял голову вверх в небо, полное летящих антенных крестов, тихонько спросил: "Господи?"
  
  
   ГЛАВА 8.
   " Ты не достроил на песке
   Безумно дивный, мудрый Город...
   Но я дострою на песке
   Безумно дивный, мудрый Город..."
   П. Кашин
   Кроме ора мотоцикла - ничего.
   Серый треугольник мощеной дороги острием на горизонт. И лес прудов парка, как щетина бакенбардов торчит узкими полосами из обеих ее серых щек. То ли вечерние, то ли утренние сумерки. Черный четырехцилиндровый мотоцикл несется вскачь, и бесконечная монотонность полета расчесывает мозг в ровные продольные ряды.
   Оффо и Пага дышат в шею. Их теплые мордашки крепко вжимаются в кожанный рельеф танкистского шлема. Мы пролетаем заросли репейника, высотой с дом и полностью перегораживающего дорогу, и вылетаем с ощущением, что бродили внутри не один час и не один день, а какую-то неопределенную толику вечности, все в репьях и связанных у меня с этим растением воспоминаниях.
   Я смирился. Для меня в целом характерно смиряться. В принципе, положа руку- то на сердце, я доволен. Жизнь во снах и жизнь наяву - две разные капли. Жена моя - женщина умная, и вообще во всех отношениях, + секс, + быт, +, +, +, славная, в душу мне не лезет, и за это я готов для нее в лепешку расшибиться.
   Принцесса - та, необходимая любому художнику морская соль в глаза, слезы от которой ложатся на холст самыми чистыми и трогательными красками - ничем не касается моей внешней жизни, существования наяву. Будто и не было ее в реальности прошлого. Впрочем, то, что было- того и не было вовсе. "Принцесса..."
   Жаль лишь, что она молчит. Когда б она еще и говорила со мной. Вела те долгие беседы, словно полеты на мирами, и внешними и внутренними, с ныряньями в глубь вещей к их потаенной сути, и с выглядыванием из ленивого брения блестящих рыбок причуд и забав на мелководье, и с судорожным кувырканием в грозах споров. Однако ж довольно и многослойной в смыслах болтовни Оффо и Паги. И покой.
   Мне кажется, я миллионы лет прожил, протаскал свои длинные ноги, свои сорок пятого размере бутсы по всему этому Бытию. И бесконечно устал. Все - ко-неч-но.
   Подъезд, невесть откуда взявшийся, распахнул свой бездонный зев и глубоко и жадно заглотил тарахтящего коня вместе с тремя седоками. Мотоцикл бойко заскакал вверх по просторным лестничным клеткам, обгоняя несущейся посредине ракетой, затянутый со всех сторон железной сеткой, лифт. Краем глаза заметил, что площадки необыкновенно высоки и светлы, застелены половиками. На больших окнах - герань и банки с соленьями и компотами, а за окнами - лопухи, коричневая речка и ржавые трубы - в общем, окраина какой-нибудь старой, доброй Перми. Женщина в цветастом халате и бигуди, с сердцем в книге "Анжелика и султан" ( или ",,," и король) замерла на пороге, и странным образом держалась всего двумя пальцами прихваченная за полиэтиленовую крышку, трехлитровая банка с помидорами. На четвертом девчонка в черном сарафане с ромашками рыдала от счастья: из опрокинутого почтового ящика не нее вывалился мешок писем от друзей и любимых...
   Под грохот дружеских приветствий мы влетели к чете Ковандо.
   - Внимание!
   - Мотор!
   Похоже здесь сходка операторов - любителей с операторами- профессионалами. Отовсюду охотятся друг за другом с детской непосредственностью и бессовестностью очкастые глазки камер. "Есть"Снято!" - азартные вопли операторов напоминают вопли играющих в компьютерную игру "Дум", типа: " Холодный !" и "Фаталити". Мотоцикл оставлен где-то у двери. Мы плюхаемся на диван. Слышно, как нервно нетрезвая девушка в клетчатой кофте утверждает: "Бегемоты и пантеры плавали в одном фонтане. Возле драмтеатра, Я говорю вам,"
   стати, о птичках: четы Ковандо уже года два как не существует. Нет такой четы больше. Андрюс все пил и пел:
   Проснулся я утром, часов в шесть,
   И сразу понял, что ты ушла от меня.
   Шуба, шуба блюз.
   Все равно напьюсь."
   Соответственно напивался. Соответственно она, т.е. Ленка, ушла от него. И вот он пьет и пьет в полном соответствии. Остался, короче, Андрюс Ковандо, сын Ван Гога, он же : Тыквандо, сын Чунгачкука один.
   А здесь, во сне, они все еще вместе.
   - "...и Феньку, Феньку этот крокодил у меня с руки сгрызнул. А еще "лев африканский" называется!" - девушка трясла светловолосой головой, сидя на коленях у флегматичного панка с зеленым ирокезом на обритой голове. Уже Оффо и Пага тоже бегали с камерами и орали то ли "Снято!" то ли "Холодный!". ВК оказала на впечатлительную натуру Паги роковое воздействие, Безумное выражение его полосатого лица не оставляло сомнений в возникновении киномании.
   Тут вся компания отправилась бродить пинать сухие листья и жечь костры. А потом в какое-то общежитие, где был затоп, и бегали девчонки с тазами и тряпками. И кричали, и смеялись, И нечаянно облили, должно быть, толпу крутых. И крутые пришли, скрипели куртками. И с трудом их выскрипили... И, когда за какой-то нуждой открыли шкаф, оказалось там какой-то парень пытался повеситься на чужом галстуке... Так! Стоп! СТПО - КАДР.
   Когда открыли шкап, там какой-то парень, внешности которого я не помню, пытался повеситься. Похоже на галстуке, И похоже, все же на своем.
   Незначительный эпизод. Почему я думаю, что это - ЭТОТ?
   Кстати, Принцесса дрыхла в общаге в своих старых драных черных лосах и свитере и не обращала на происходящее внимания.
   Только вот что за девчонка, смеясь, перевязала узел на галстуке из суицидного в кокетливый.
   В общем, все это фигня. Сны продолжаются. Принцесса дрыхнет, А я, похоже, выпил.
   " Парни! Музыка" Наркотики!
   А-А!
   Парни! Музыка! Наркотики!"
   - надрывно и самозабвенно орет Оффо и, очевидно, думает, что он толкает вперед из комнаты мотоцикл. В действительности он держится за колесо.
  
   ГЛАВА 9.
   " О тебе узнал я во вчерашнем
   странном сне..."
   гр. "Браво"
   - П-проходи
   Ангел заикался, но, благодаря своему изумительному свойству все гармонизировать и оборачивать в пользу себе, это, у других - недостаток, у него - средство убойного обаяния.
   Трубадуру хотелось поделиться открытием, тем паче, что группу "Пепси" посоветовал ему именно Ангел. Но отчего-то, как это часто бывало с ним здесь, он растерялся.
   Квартира родителей Ангела похожа была на миниатюрную, хаотически заполненную и украшенную по стенам маленькими Мельковыми с видами Солнцекамска, темноватую и пыльноватую шкатулку, В которую Трубадур едва помещался, Зато Ангел был тут как в оправе. Он изящно опирался о хрупкую библиотечную стремянку, засунув пальцы штучного изготовления резных рук в карманы Классических, именно с большой буквы Классических Джинсов ( то есть они были ни вульгарно узки, и не претенциозно расклешены, и ни широки) Черт! Ангел бы просто... Нет, невозможно было бы представить Ангела в Широких Штанах иначе, как тонущем, а, значит, смешным, а Смешным Ангела представить - это просто невозможно, это артефакт). И цвет их был именно тот глубокий и пыльный синий, какой был, кажется, на джинсах у Кинговского Волка. Волк!
   И была на Ангеле на самую чуть застиранная ( подобная застиранность, казалось, должна была специально производиться перед продажей в специальных ателье с помощью секретных технологий) сизая рубашка, опять-таки Того Самого Классического ни перед какой модой, ни перед каким стиле голову не склоняющего, невозмутимого во всех бурях, раздирающих мир одежды, Покроя и, наконец, жилет: иссера-черный, с серой матово поблескивающей спинкой из Подкладки.
   Его (Ангела) благородная голова, увенчанная темно-русой модельной стрижкой, чуть откинута назад на смуглой шее. И, соответственно, Зеркало Души такого образца, что будь у него, у Трубадура, такое, то ( по измышлениям самого Трубадура) - о бы гораздо больше проводил времени перед зеркалом в ванной.
   - Ну...что... П-П-прохор. Чай, Пить. Будем. Кипяченый.
   Ангел не предлагал, Ангел утверждал. И, соответственно, избавлял Трубадура от необходимости что-либо объяснять. (Да и, собственно, что объяснять?.. Понимаешь, Ангел, мне неудобно опять у тебя, но... Понимаешь, Ангел. Я сейчас понял одну песню... Точнее, понимаешь, я видел, короче, один Сон. И, в общем, если этот сон ничего не значит...)
   Тефальский чайник незаметно отключился.
   - Та-ак, - задумался на минуту Ангел. Этот момент задумывания был будто ритуалом. Ведь и Прошка и все другие гости Ангела и, должно быть, сам Ангел знали, что вслед за этим он достанет две или три маленькие, очень тонкие вазочки; наполнит их каким-нибудь, не просто малиновым или клубничным, а к примеру, яблочно-крыжовниковым или облепихово-апельсиновым вареньем. (Может, как раз выбором сочетания определялась заминка? А может, Ангел вообще сам, усилиями мозга или, что там у него, ментальности? Извлекал эти варенья из небытия, для интереса иногда в виде початой или уже полупустой банки). Затем появлялась одна кружка или "N" в зависимости от количества гостей " - " кружка для хозяина, т.к. Ангел всегда "Да. Вот. Только что". При этом он так восторженно, что ли и удивленно, что ли ухмылялся, как будто ( опять-таки, Елки-Палки) он вообще никогда ничего не пил и не ел, а отговоркой этой только маскировался. Хотя он пил и ел. И. Вообще, был человеком. ( Впрочем, тут рассуждения Трубадура потеряли половину уверенности. Но, во всяком случае, как Ангел пил и ел, Трубадур видел собственными глазами. Хоть, может, он только пробовал и пригублял?). Кстати, Ангел курил. Точнее, покуривал. Он сам так и называл: "Ангел п-п-покуривающий".
   Удается же некоторым людям создать себе Репутацию. Ведь знает же Трубадур, что Ангел просто парень, год назад закончивший тот же пединститут, из какого Прошка полгода назад вылетел, и отец его - известный всему городу директор педучилища, и фамилия есть у него, и имя, правда, и имя у него тоже не "Прошка".
   - Ну. Что? Как, Жизнь. Молодая?
   Ангел говорил будто одновременно и иронизировал и смаковал банальность фразы и то, что это нелепое лингвистическое образование слетает с Его губ.
   Прохору захотелось грубо буркнуть что-нибудь типа: "Никак", но уже по старым намыленным рельсам ( и вообще не больно хорошо это - грубить человеку, который поит тебя чаем) понеслось о СТЭМе, о новой пьесе, о незаконченной повести, о друзьях, о (больше, чем о другом) музыке. Да, кстати, новая песня...
   Своей гитары и у Ангела не было. Собственно, зачем она ему, когда можно протянуть руку, а в нее тебе уже кто-нибудь-да тут же вложит инструмент? Так и есть. Оказалось вчера здесь до вечера, чтобы не таскать с собой, была оставлена шестиструнная со стильной наклейкой годов 70-х на бедре.
   ... Устало обрываясь с небес, льют дожди за стеной
   Все остальное - только слезы, пламя свечек и едкий дым.
   Как часто сон, полный смысла оказывается пустым,
   И он разорванным облаком мечется над землей.
   И ты от скуки стреляешь из воздушной винтовки в собак.
   Неужели со мною тоже бывает так?..
   За окном, опять обломав раскатавших губу на весну и тепло, словно эти самые, лопнувшие, разованные напрочь тоской и безнадежностью, облака, ошметками летел мокрый серый снег.
   Лицо Трубадура старательно работало над созданием маски, но пальцы цеплялись за струны с отчаянием обреченного и плакали о неприкаянности. Сон, действительно пуст и разнесен вдребезги, оказавшись в атмосфере действительности. В пустой атмосфере. Где нет смысла жить.
   Для чего живет Ангел? Бог весть. Может, как изящная вещица с каминной полки девятнадцатого века он украшает железобетонную современную жизнь ностальгическим намеком на "ушедшее" или "Никогда не бывшее" ? А, может, и он, полный терзаний и бесприютности, тщательно утром упаковывает вымерзшие за ночь тело в доспехи из Second Handa... Впрочем, у него есть и отец и мать, в общем, семья. У него есть Дом. И, рано или поздно, он, такой необыкновенно красивый, встретит Прекрасную Леди, которую будет красиво любить и которой будет красиво любим.
   А у таких дураков, ни кожи на рожи, за спиной только пара-тройка несчастных любовей, только обрывки марионеточных ниток на запястьях, шее и сердце. И сами эти слова: "Мама", "Дом", "Любовь"..."Жизнь", в конце концов - колючие комки крови в горле, не дающие дышать, вместо того, чтобы быть напоенными чудными ароматами воздуха.
   Детство, не такое уж безоблачное и теплое, сейчас кажется солнечно-зеленым в ромашку, как надпись мелом на прогретом летнем заборе. Было это? Или фантазия, навеянная книгами Крапивина и Астрид Линдгрен? Трудно решить. Все последние главы то черные, то серые, и в конце каждой смерть ставит то маленькую точку, то запятую белой таблеткой димедрола. Рано или поздно, может быть сегодня количество точек наберет критическую массу и
   "... Вряд ли это будет счастливый и быстрый конец".
   Наивно. Когда я отучусь быть наивным? Верить, что в последний момент могут на разгоряченных конях влететь на площадь друзья и вырвать мою голову из-под топора гильотины, или теплая нежная рука обнимет мою шею, снимая с нее намыленный галстук: "Глупый мой, глупый! Я всегда любила тебя!"... или я проснусь, а мама на кухне... Или, черт побери, Ангел мне скажет что-то такое, что...
   - Знаешь, П-Прохор, Познакомлю-ка я тебя с двумя девами - художницами. Они. Тоже. Грезят, Тусовкой. В Солнцекамске. Продвинутые девы. Тебе. Будет. Интересно.
   А потом, позже, Трубадур подумал: "Художественная школа возле Троицкого собора. Реставраторы... Художники... Вообще, он всегда хотел научиться рисовать... А снег перестал...
  
   ГЛАВА 10.
  
   Сон имел продолжение несколько неожиданное. Впрочем, наяву... Что-то подспудно происходило и наяву. Часто: наяву - подспудно; а во сне - в сюрреалистических и символических (зачастую - абсурдных) образах - откровенно, ясно и просто читаемо.
   Трубадур лежал на тепло и мягко, как импортный сыр, прогибающемся под его телом молочно-желтом же линолеуме, устилающем долину до плавно закругляющихся на горизонте краев. Хрустальный свод неба ( он всегда тайно и смутно был уверен, что свод неба - твердый, как были люди в этом Бог весть когда уверены стопудово) походил на старую бабушкину вареньицу, перевернутую вверх дном, на которую кто-то наклеил крупные звезды из пожелтевшей твердой фольги. Только этот хрусталь дышал и был влажен, словно стекловидное тело человеческого глаза.
   Трубадур помнил, что в начале сна он опять был на том самом месте, около Троицкого , на той самой дорожке, где осколки битых бутылок, прочно утрамбованные в песочный асфальт, сверкают на солнце, солнечными зайцами расцвечивая ботинки, будто это путь к звездам. Хотя это путь в Художественную школу города Солнцекамска. И как это здание, ставшее вдруг в закатных лучах сусально золотым и прозрачным, было вдруг приподнято над землей вздыбившимся концом тропки и преобразовано в оранжевый шар из прозрачной мягкой резины, потом в воздушный сияющий пузырь, внутри которого вспыхивали неясные искорки. Конец дорожки тем временем изгибался, и Трубадур стоял, как будто на живом, удивляясь, что не приходится балансировать. Было бы забавно прогуляться по этой взбеленившейся части почвы. А отказываться от забавного - не в его характере. Дорожка же уже совсем очумела и, загнувшись дугой над головою Прошки, плавно вошла в кирпичный прямоугольник, куда, махнув рукой на здравый смысл и законы физики, и отправился Трубадур. И, правда: ведь, главное - иметь выход, пусть даже заложенный кирпичом.
   Вареньица неба отбрасывала на землю сиреневые округлые рефлексы. Свет в них нежно плескался и конденсировался постепенно в лиловые лужицы, которые, блаженно вздыхая, растягивались в озерца. Сквозь сыр земли прорастала темно-фиолетовая трава. Наступал вечер.
   Трубадур встал, и трава ласково потянулась за ним, щекоча голые щиколотки. Было тепло.
   " Прельстивно, любовно, забавно", - растроганно вздохнул Трубадур и шагнул к озерцу. Шелковая упругая трава не мялась под ногами.
   " Это кайфово, даже если я умер, и это классический, банальный, чуханский рай".
   Трубадур заглянул вглубь озера, на ум почему-то пришло:
   Меня укусила акула,
   Когда я стоял в океане
   Но я оставался спокойным.
   Я должен закончить работу...
   Внутри озерца шевелилось. Трубадур лег на живот: крупные кубики бутонов, покачиваясь поднимались, поочередно распускаясь золотыми лотосами. Лотосы на толстых водянистых стеблях уверенно и неспешно стремились к поверхности. Мириады лимонадных пузырьков налипали на полупрозрачные трубки и плотные, правильной формы чаши из лепестков. Достигнув границы лиловой воды и прозрачно-зеленоватого воздуха, цветы не останавливались и продолжали путь вверх, где в уютном вечернем освещении кувыркались маленькие ангелы, одни цвета молодой травы, другие - изумрудные.
   А лотосы все поднимались и превращались в живые колонны, покрытые мелким многоцветным орнаментом с капителями из живых золотых лотосов, упирающиеся в свод небес. Слышался тихий звон цикад. Сквозь заросли колонн на горизонте виднелись голубые холмы. Трава выросла до колен и доверчиво и ласково прижималась к Трубадуру.
   Теплая волна обняла его за плечи так, что сладко-сладко защемило сердце и чуть-чуть закружило голову. Он замер. Раньше Трубадур не знал, что Любовь может распространяться по миру потоками, ручьями и реками. Объективная и независимая. Должно быть есть и водопады, и моря, и океаны, и родники, и дожди любви... И души, и водопроводы и уни...
   Трубадур рассмеялся, закинув голову. Ангелы тоже засмеялись, заверещали стрижами.
   "О, Господи, я хочу здесь остаться, - подумал Трубадур, - Не возражаю, если этот сон будет длиться всю жизнь, станет летаргическим".
   Хотя, пожалуй ... Действительность после пробуждения тоже таила в себе нечто. Какое-то, схожее с устроенным детьми в песке "секретиком", окошечко в эту Страну, в Этот Мир, Где-то там, как единственная изюминка в булочке, таился пупок оборванной нити между сном и реальностью.
   И, все же, до звонка будильника бродить, бродить до сладкой ломоты в ногах, а тогда падать в теплый песок, в щекотную траву, в чистую и странную разноцветную воду, или качаться на натянутых из бесконечности в бесконечность струнах лиан или просто зависать в воздухе вниз головой.
   Чей это дом? Чья страна так гостеприимна и заботлива, что, кажется, где бы ни упал, подстелена соломка. Правда из-под нее тут же с визгом сиганут десятка три розовых лягушат так, что ты сам от неожиданности завижишь, замашешь руками, отбрасывая от себя слизкие, упругие тельца с растопыренными лапками, короче, с прикольцами страна, с коленцами.
   Довольно скоро, подобно герою Средневековой миниатюры, высунувшему голову средимногочисленных шестеренок и колесиков механизма Вселенной, Трубадур через дыру в "вареньице" вышел за пределы атмосферы.
   Что он ожидал увидеть за краем света? Очевидно, нечто подобное той гравюре, Но увидел густое, ярко-синее Нечто. Будто желе из ультрамариновой смородины. А сверху и снизу, то есть с внешней стороны, Тот мир, в котором Трубадур только что был, представлял из себя сферу, сплошь заросшую ярко-красными маками с темно-зелеными листьями.
   "Мой день укрылся в скорлупе -
   Я подарю орех тебе..."
  
   Подсказал неведомый голосок.
   Один мир внутри другого, как матрешки одна в другой; или как ядрышко в скорлупке, а скорлупка на деревце; или как киндер - сюрприз...
   И, Все же, Это была Та Сторона Света. Там возник вопрос. А здесь нашелся ответ. Поле качало крупными красными цветами. Размером с две Трубадурские пригоршни. Доставая ему почти до груди. Но идти было легко: заросли расступались перед парнем и смыкались за спиной. Трещали кузнечики, по плотным глянцевым листьям томно ползли по своим делам улитки с домиками, напоминающие о море; упитанные пчелы и мохнатые жужжащие шары шмелей деловито сновали, сердито пихая Трубадура голое плечо. Солнце, как девушка с обнаженными руками, горячо обнимало спину. А цветки, наверняка, прятали в себе кучу всяческих сюрпризов. И Трубадур, движимый детским бескорыстным любопытством заглядывал в их жарко светящиеся чашки. Наверное, это был солнечный удар. Наверное, где-то внутри он сбил Трубадура с ног и сбросил в гигантскую бетономешалку, наполненную взбиваемыми в коктейль красными и синими волнами света. Потому, что теперь, когда он уже нормально стоял, наклонившись над цветком с полуоткрытым ( как всегда) ртом, все тихонько дрожало в нем, как взбаламученная взвесь. Наверное, это так потрясло его от того. Что он этого ждал. Ничто не случается столь неожиданно для нас, как то, чего мы действительно ждем.
   ГЛАВА 11.
   Разморенная солнцем, сквозь лепестки мака розовыми пятнами льнущего к белому платьицу и смуглым рукам и ногам, путающимся в волосах месопотамскими змейками, на ладони цветка спала Принцесса. Лукавая улыбка скользнула по губам, шевельнулась под тесными веками. Дернулись схватить улыбку за хвостик, но остановились, тонкие пальцы.
   И все же она спала. Достаточно крепко, чтобы Трубадур мог позволить себе безбоязненно смотреть. Любое легкое движение света с благодарностью принимаемое тонкой тканью платья или след грёз либо отрывков мыслей, трогающей вдруг лицо; легкое-легкое дыхание - единственный, казалось, но достаточный ветерок на этом лугу - все вызывало в нем бесконечное удовольствие. "Ну, по крайней мере, миллион последующих лет я бы провел вот так", - подумалось ему, и он смачно потянулся всем телом, по ходу заметив, что уже пропасть времени улыбается не только во весь рот, но и вообще во весь рост.
   И только теперь заметил, что он не один. Нет, Прошка и в голову не брал, что все это может быть только для него. Но, признаться, ему никого и не нужно было больше после того, как он нашел эту милую Дюймовочку в короне. Мысли его, поборов неуверенность в себе и смущение, уже дерзко рисовали ему картины вечности, проведенной на ало-сине-зеленом поле и даже часы разговоров и, может даже, за чаем, с маленькой хозяйкой. Если бы он позволила, конечно. Но разве такое создание может быть недобрым и прогнать его, Прошку, отсюда, где ему так хорошо. Только маки, только Она и Он. Просто рядом.
   Конечно, Трубадур для нее, для малюсенькой, - жуткое чудовище. Но он готов, да, готов быть верным Циклопом и охранять этот крохотный цветочный замок до смерти за безмерное счастье просто его охранять. Рыцарь не ожидал подобного. И теперь с неудовольствием наблюдал как всякие эмоции и настроения, каких бы он в себе не хотел, полезли словно червяки варенья из слишком крепко сжатой булки. Тут, похоже, были и ревность и надежда на то, что это лишь фантом, вызванный для пробуждения в нем этой самой ревности, но, более всего, неудовольствие по поводу виража, который вдруг сменил плавное и такое спокойное течение снов. Противное ощущение, что в действие он начинает быть не первым лицом, а третьим, и, возможно, что так и было с самого начала, и Оффо с Пагой были правы.
   - Оффо! - теплая упругая лапка сунулась в экскаваторный ковш Трубадура и вывела из оцепенения, в котором его погрузило разглядывание зеленоглазого молодого человека в яркой шелковой рубашке с распахнутым воротом и ослепительно голубых джинсах. Такая невозможность отвести взгляд была, наверное вызвана подобным же поведением незнакомца.
   - Пага... - лапопожатие нежное, но неожиданно сильное. Нет. Что-то просто показалось, мелькнуло. Все по-прежнему хорошо, и оба парня одновременно протянули навстречу руки. Впрочем, на том сходство не кончается. Оба были высокого роста и сутулились, Только Рыцарь был выше ( он сказал бы: - длиннее), а Трубадур плотнее и шире ( Прошка всегда называл это : "толще").
   - Прохор.
   - Артур.
   Руки, однако, стиснулись с металлическим лязгом.
   - Сколько покойников и сколько цветов! Как? Еще цветы? Нет. Еще покойники, - брюзгливо заметил Оффо, примостив поролоновую попку в ароматную пыльцу посреди громадного мака.
   - Что это с тобой? - чуть нервно осведомился подошедший. Надо сказать, появление новичка чуть поколебало обычную безмятежность Снов. Конечно, это могло быть решением проблемы с Принцессой. Но была ли для рыцаря эта проблема? Во всяком случае, теперь приходилось думать или хотя бы подумывать, а это уже неприятно.
   - Не со мной. А с Принцессой, Телевизионные помехи в тутошней виртуальной реальности. Хотел придумать рекламу про раздвоение, но, кроме твикса, ничего не выдумывается. А это - простокваша - простокваша. Вот и сказал про покойников, и он, подражая тоненькому женскому голосу из рекламы "Рафаэло", докончил: Это может быть только от него!
   Трубадур с удовольствием, хотя и не без опаски приглядывался к новым знакомым и чувствовал, что они все больше приводят его в восторг. Собственно, хорошая компания в такой чудной стране - чем плохо?
   - Двоится. Двоится. (И простите за неуместную рифму), но она не воробей -её не удержишь). Ну
   что за тупицы! Вы что не видите, что похожи?
   Оба парня внутри вздрогнули от неприятного ощущения. У Рыцаря, впрочем, оно было более осознанным, так как корни имело в прошлом, а у Трубадура вызвано было, очевидно предчувствием. И они, опять вместе, облегченно вздохнули, услышав:
   - Вы, что не видите НА ЧТО вы оба похожи? На хорошеньких жертв для чипсов!!! - и с приговоркою "Чипсы идут! Чипсы идут!", а также с жутким и уморительными гримасами Оффо и Пага неумолимо, как писк будильника двинулись на молодых людей, пощипывая воздух растопыренными лапками. Врубившись, что сейчас будут щекотать, молодые люди с громкими воплями и ржанием помчались по полю. Оффо, словно бравый Чапай, оседлав Пагину шею, издавал победные кличи. И всем было весело. И все упали в траву. И, как всегда, было подстелено сено.
   - Ой, - смущенно сморщился Трубадур, - Мы не разбудили её?
   - Кого? - полюбопытствовал Оффо.
   Пана заморгал ресницами.
   А Рыцарь уставился в небо, странно ухмыляясь. Божья коровка неспешно вершила путь по его незагорелому плоскому животу.
   - Принцессу в цветке ? - "Неужели они не заметили Её, и правильно ли он её назвал?
   - Так она нынче в цветке... - намеренно лениво протянул Рыцарь. Божья коровка оставляла за собой люминисцентно-зеленый след, который постепенно начал складываться в неловкую надпись: " Тем, кто ложится спать - спокойного сна", - Она никогда не просыпается.
   " В. Цой" - закончила писать божья коровка, радостно замычала басом и тяжело сиганула в небо. Рыцарь перевернулся вверх спиной. Н спине было написано: "Свой Йогурт "Фанни" вы пейте сами".
  
   ГЛАВА 12.
  
   Трубадур лежал в песке. Шелестел дождь. Точнее, только его шум. Громкий, нежный. Сам дождь вниз не падал, кончаясь где-то в метре от земли. Вниз падали только его прохлада, шум и запах. Запах сирени, реки, новорожденной листвы.
   Тонкий песок был темно-серый и прохладный, из него торчали сосновые шишки, сосновые же иголки и обломки речных двухстворчатых раковин, гладких, желто-зеленых.
   "Она. Никогда. Не просыпается. Как Полина из песни "Наутилуса".
   Маятники сбривают черные бакенбарды с Пушкина.
   Солнце прожигает круги в камне солнечных часов. Песок из колбы песочных часов засыпает целые сады, превращая в пустыни. А она спит. А она тихонько дышит и выстраивает миры, в которых всем легко, спокойно и интересно.
   Трубадур резко приподнялся на руках: заглянул в неподвижное лицо и почти взмолился: "Проснись, А? Скажи, там за гранью сна, ты ведь не в коме, ты ведь не занимаешь там постоянно горизонтальное положение. Да, и Офу и Пагу ты придумала, но и он, трубадур, и Рыцарь - не выдумка твоя. Во всяком случае, так сказал Рыцарь. А у Прошки такое чувство, что тот знает, что говорит. И если оба не фантазия, то и ты тоже не фантазия. И, значит, ты где-то ходишь, учишься или работаешь и, наверняка, если придумываешь такие чудесные сказки, наверняка, сама любишь играть, петь, смеяться. По какой же причине здесь и ресницами не шевельнёшь? Или такова твоя затея? Или таковы условия игры? Или кто-то околдовал тебя? Пожалуй, я дозрел до сражений с чудовищами и колдунами...
   Целые ночи ( хотя здесь это, конечно, больше похоже на... ну, в общем, не на ночи) они вчетвером балуются, беседуют, прикалываются, чудят... А что касается его... то его, как магнитом, притягивает Она. Для Оффо и Паги Принцесса, ну как березка на околице родной деревни, как песочница во дворе, где весной оттаивает любимое квадратное ведерко. В общем - "С чего начинается Родина".
   Для Рыцаря... Черт его знает. Он демонстративно не обращает на нее внимания, но не один раз Трубадур, когда ему случалось заснуть позже чем Рыцарю, заставал того рядом с Принцессой и... в общем, да, ревновал.
   Или...
   Трубадур любил ясность, Всяческие туманы он очень не уважал. А вот Рыцарь - другое дело: человек - загадка. Весь в таинственности, как это у Шанинян (?) - " как рыба в чешуе?" Как Ленин в чешуе? Как рыба в шелухе? Как рыба в мутной воле... Как Рыцарь в доспехах. Он тебе даст ответ на каждый вопрос, но, выйдя за дверь, ты обнаруживаешь, что руки твои пусты.
   Она ему никто, но разговаривая с тобой, он преспокойно наматывает на палец её локон, тогда как ты, Трубадур, боишься даже дыханием к ней прикоснуться. Да и во что превращается твое дыхание, когда ты, исхитрившись найти все объясняющий нейтральный предлог, оказываешься с ней рядом? Сбивчивая, полузадушенная, лишенная постоянной глубины и ритма какОффония, превращающая пульс в фантазию подвыпившего ударника - Хэви-Металлиста.
   И вообще Трубадуру больше нравится быть в Стране без Рыцаря. При том он чувствует себя гостем. Ведь стоит Артуру появиться, и все цветы поворачивают к нему свои лица, и радужные брызги водопадов окатывают его с головы до ног, усыпая чешскими бусинами капель...
   Прямо перед носом Трубадура из песка застенчиво высунул нос зеленый росток, тут же подтянулся, распустился неловко и доверчиво, как детсадовка, поправляющая платьице, вылезая из песочницы, приподнял на Прошку круглую головенку на тонкой шее и расцвел солнечной желтой улыбкой одуванчика. Парень благодарно заулыбался, завздыхал и сунул нос в пушистую, полную сладкой пыльцы середину.
   И тут же сотни тонких нежных голосков чуть иронично, и, все-таки, ласково, зашептали, щекоча уши:
   Птенчик, Птенчик, не па-а-а...
   Мы - дерева на веу...
   Трубадур прикрыл глаза, прислушиваясь к убаюкивающему бормотанию, а когда открыл - все вокруг утопало в солнечном море медовых одуванчиков.
   А в ярко-ультрамариновом небе с белыми облачками бесшумными, но стремительными гольфстримами носились потоки одуванчикового пуха. Они свивались в спирали и смерчем возносились вверх. И от того небо, казалось, состоит из бирюзовых, голубых, синих, фиолетовых танцующих струй. Оффо и Пага, словно такие же две пушинки летали над лугом, кувыркаясь, с открытыми от удовольствия ртами и зажмуренными глазами.
   - У-У-УХ - демонстрируя чудеса высшего пилотажа, Оффо взлохматил волосы Трубадура, проехавшись по ним мягким животом, - А ты чего?
   - В смысле, не летаю?.. А разве я?..
   Машинально обернулся на Принцессу, ослепительно сияющую белоснежным платьицем и блестящим абрикосовым загаром. Ему показалось, что ее чуть потрескавшиеся припухлые губы и черные упрямые брови дрогнули в улыбке. Он расценил это как сигнал и, неловко вытянув большие руки, немного все же чувствуя себя идиотски, робко потянулся вверх. И тот час как одуванчиковый парашютик был подхвачен и вознесен, и миллионы раз перевернут, и брошен ив сторону, и вверх, и вниз: и кричал, и смеялся, и даже грешным делом плакал от восторга. Впрочем, непонятно от пота или от слез, или от небесной росы рот и лицо и волосы были мокрыми.
   И, совершая головокружительные кульбиты и паря, когда душа стонет от блаженства, а короткие рукава футболки трепещут как сердечко мотылька, он, счастливый и благодарный, взглядывал на девушку. И даже как-то раз мелькнул над ней близко и чуть не сдунул с одуванчика облачко пуха в безмятежное лицо, в надежде, что она сморщится, сердито загородит лицо рукою или засмеётся.
   А Рыцарь незаметно стоял внизу, задрав вверх голову, а руки в карманы. Ветер треплет светлую длинную челку и шелковую рубашку в лиловых и розовых цветах, распахнутую на груди.
   Цветы, растревоженные ветром, начали покачиваться слитно и ритмично так, что на лугу покатились округлые валы. Цвет их постепенно становился более холодным и прозрачным, и вот уже бирюзовые волны плещутся вокруг Рыцаря, а под его ногами, поскрипывая, будто расправляясь вырастает из голубой закипи палуба парусника. Паруса возникают будто облака, пойманные в небе удочками мачт, и из приоткрытой двери капитанской каюты доносится аромат кофе.
   Белоснежная скатерть в тонких прожилках складок, огромный бронзовый глобус и тучи колибри, снующих над горячим вишневым пирогом.
   - Послушайте, вы здесь дольше, чем я. Может объясните, почему она всегда спит? - Трубадур побалтывал серебряной ложечкой в малюсенькой фарфоровой чашке. Он не любил погорячее.
   Оффо грузно, очевидно, изображая из себя боцмана, выплывает из-за стола. Впрочем, стоило ему слезть со стула, и над столом виднеется лишь люминисцентный ирокез. Ирокез доплывает до обязательного заваленного навигационными картами и приборами капитанского стола и с кряхтением начинает выволакивать из его ящиков огромные книги в переплетах из свиной, крокодиловой, страусовой и мразовой кожи. Он крякает и смачно хлопает фолианты один за одним на дубовую столешницу. Пыль - как от пушечных выстрелов.
   Рыцарь понуро хмыкнул и уткнулся подбородком в колени, обхватив их руками. Принципиально не глядит в сторону Трубадура. А тот, набрав огромную охапку, штук пятнадцать, книг, в волнующем предвкушении разгадки по скрипучей винтовой лестнице спешит уединиться.
   Море превратилось в ковыль, а корабль в высокий белый храм, а его фонарь под маковкой в продуваемую прозрачным, наполненным кленовыми листьями, ветром, келью, подобную той маленькой комнатке, что бывает на самом верху маяка; и место в ней лишь на одного человека и десяток старинных рукописей и еще для медленных пасодоблей теней и небесных лучей.
  
  
  
   ГЛАВА 13.
  
   "Девчонка хорошая,
   Стройная, стройная
   Была"
   гр. "Пепси"
  
   " Шисгаре..."
  
   Девушка в черных рваных лосинах и длиной тельняшке стояла на балконе. В том смысле, что не во внутреннем пространстве балкона, а на его перилах, держась одной рукой за тонкую вертикальную рейку, за которую цеплялась веревка для белья. В другой руке у девчонки был увесистый томик Маяковского, которым она, рискуя потерять равновесие и навернуться с четвертого этажа, активно дирижировала в такт строчкам самого любимого Трубадуром поэта:
   и крику стоящего внизу омоновца: "Девушка! Через пятнадцать минут у меня кончается дежурство, тогда читайте своего Лермонтова, вешайтесь, вниз прыгайте! Но не в мое дежурство, умоляю!
   Однако безалаберная студентка ( а дело было в студенческом общежитии) дочитала "Облако в штанах" до конца. За это время Трубадур двадцать миллиард миллион раз пожалел, что он-то в этой комнате присутствует сам не более вещественно, чем дух Владимира Маяковского в желтой блузе и, соответственно штанах, в виде легкого флегматичного облака, покачивающегося над золотистым в вечернем освещении прудом, прекрасный вид на который открылся с балкона, и не может прекратить нервы представление.
   На балконе же этажом ниже стоял певец оперетты маленького роста, с мрачным лицом, глазами навыкате и черными кудрями. Он философски курил.
   Будучи фатально влюблен в ту, что демонстрировала над его головой чудеса акробатики, он чувствовал себя Почти Оперным Певцом и, предвкушал высокий трагический конец, когда его Кармен в тельняшке расплющится о мостовую и, над её тем не менее прекрасными остатками он запоет, ну, к примеру, из Риголетто"; и приезжающих мимо директора областного оперного театра выйдет из Мерса и будет на коленях умолять его, заштатного опереточного певца, осчастливить своим непонятным талантом мир и, лично, директора; но Певец будет безутешен и его рыдающий баритон заставит тысячи прекрасных девушек тоже зарыдать и ...
   От подобных мечтаний шоколад, спрятанный в нагрудном кармане певца, начал плавиться и запачкал завернутый в зажульканный лепесток розы Локон, а точнее маленький клочок темно-русой шевелюры.
   Наконец Певец подал голос снизу вверх:
   - ... енька, чай, чай, уже готов, готов. - (у Певца была скверная привычка, свойственная многим из мужчин, родившимся под созвездием Девы, повторять слова, повторять слова)-... и я принес шоколадки, принес шоколадки.
   Девчонка теперь уже зеленой тушью разрисовывала початую бутылку с кефиром. Зеленая краска гармонировала со смятой фольговой крышкой того же цвета, валяющейся внизу в траве.
   - ... ей, пейте с девчонками, без меня, - кисточка в изумрудной туши скользнула с горлышка бутылки на пальцы и вверх к плечу, исперщенному мелкими свежими шрамиками, выводя замысловатые узоры по покрывающейся от холодных прикосновений пупырышками коже.
   Когда рука была превращена в весьма небрежный образец боди-арта ( судя по вышеупомянутым порезам являющийся далеко не первым и гороздо более невинным, чем иные, опытом в этом виде творчества), девица переключила свое артистическое внимание на стену за спиной. Теперь уже беличья кисть обыгрывала трещины на штукатурке, края которых под мягкой щетиной осыпались на черный лоснящийся трикотаж и на шерстянные бело-синие полосы. Зеленки оказалось не достаточно для создания необходимого художественного образа и, нырнув мимо бестелесного Трубадура в глубь комнаты; представительница современного изобразительного искусства вооружилась тюбиками люминесцентной краски. Лимонные, розовые, оранжевые и бирюзовые волосатые облачка, глазастые цветки, расползающиеся вдоль трещин светящиеся червяки дополнила сакраментальной и отважной в совей откровенности надписью:
   " Здесь жила и любила ............ немного ненормальная, но прекрасная во всех отношениях Я".
   Устав, она уселась на осыпанный известкой пол и круглые свои, стрижинные, глаза закинула в ультрамариновое небо. Какие-то яркие радужные создания копошились в её волосах и ресницах, мельтешили вокруг и, маша калибрианскими крылышками, разлетались в эфир.
   И ветер задувал их в окна и на балконы общежития. И девица, а вместе с ней Трубадур видели одновременно все, что происходило в каждой ячейке полного юных миров улья.
   На балконе сверху маленькая и хрупкая персидская княжна держала на золотых цепочках двух здоровенных богатырей: Илью Муромца и Сухе Батора. Оба в джинсах и обтягивающих мощные торсы футболках.
   Напротив трое пьяных дураков кочевряжились над дауном, задумчиво присевшим на камень посреди двора.
   - Коля! КО-О-Оля! - орут они ненормальными голосами, - Здлявствуй, Ко-о-ля!
   Но даун Коля восхищенным взглядом наблюдает полеты златокрылых стрекоз и, вслед за ними, скользит к пониманию вечности и смысла, туда, где царствуют категории уже не нуждающиеся в костылях рассудка. К трем китам, державшим землю подгреба-а-а-ает.
   Дуракам наскучила эта глупость, и они хватаются за другую. Нацелились на Илью Муромца.
   - Муром, - (высунулись, как попугаи из клетки и орут так же) - Педераст.
   - Педераст, Педераст, - грохочущим, не требующим прибавления громкости басом умиротворяюще, как детям, отвечает с балкона один из великанов, - Заходи, Макся, вечером. Вечером об этом поговорим.
   Княжна заливисто смеётся.
   На одном из окон крепенькая девушка с рысьими честными глазами в цыганской юбке и уйме семечных фенек на шее стирает надпись: "Если бы сейчас началась гроза, я бы умерла от счастья" и заменяет её на стихи о зиме. Она мечтает о невозможном. Она мечтает о том, чтобы юноша, шутя подаривший ей в рождество стеклянные бусы, вошел и сказал, что всегда любил только её, а не Принцессу, и не жену, которая в свою очередь тоже любила кого-то другого и знаменита тем, что прикалывается по африканским жирафам.
   В окне ином гетеры возлежат среди пыли и окурков на обильном сексодроме и пытаются сквозь сигаретный дым и глюки едва пробивающиеся сквозь помехи черно-белое изображение на экране единственного в общаге телевизора, легендарного " Кана".
   С другого балкона отпускает свои пропитанные благовониями молитвы бывший кантри-певец, дон-жуан, поэт и менестрель, бывший муж, неудачник, и любящий отец, и бывшая звезда худграфа, и бывший хороший друг, и мятущаяся душа, а ныне бритый, в розовой пеленке, благостный и удовлетворенный юный вайшав с косицей на лысой голове, на которую летит с пятого этажа целлофановый пакет с водой, отпущенный на волю провидения общежитским дитем мужского пола и изумительной красавицей-цыганкой в заляпанных краскою трико. Сейчас они забились в угол, и нервное хихиканье вслед за смазанным звуком далекого шлепка через долю мига вырвется из их желудков.
   И тэ дэ. И тэ дэ.
   Девушка побледнела, вокруг широко открытых глаз засияла синева. Миры прокатывались пестрыми волнами по ее жилам, из уха в ухо, сновали по лабиринтам мозга. Смешивались, преобразовывались, и вот уже комната за её спиной наполнилась, забродила причудливыми цветными тенями в чудных одеждах с чудными проблемами. Легко заиграло "Фанданго", и тени вдруг обросли масками, серпантином и шорохом шепота: "Кар-на-вал в Сан-Донато. Кар-на-вал в Сан-Донато". Странная штука, ведь Сан-Донато - это всего лишь одна из станций Свердловской железной дороги, неподалеку от города Н. - вспомнил Трубадур...
   А "Фанданго" рвалось алым парусом, Девчонка вскочила и, выпрыгнув в мастерскую, а из мастерской в коридор затанцевала, закружилась отчаянно, безудержно... А образы полетели уже цветными, полнокровными, согретыми жаркими её выходками. И люди ловили их, и кому-то было наплевать, а кому-то теплей и веселей. И кто-то, приняв радужную птицу в объятья, начинал верить в то, что и он может придумать свою сказку.
   -Черт! - испугался вдруг Трубадур, - да ведь она горит, Маленькая свечка, которая думает, что она факел. - Стой! Стой! - чуть не взмолился он.
   А в коридоре появились трое гопоидных ИПФовцев с боксерской грушей в закаченных конечностях и затупились в очередной раз, наткнувшись на одну из этих "шизанутых худграфовских телок", а "телка" остатками здравомыслия была затянута обратно в мастерскую. И теперь она уже жалким комочком, серым и выцветшим, сидит в углу, под репродукцией рублевской "Троицы".
   Худенькие руки тянутся к висящему на стене черному кресту почти настоящего, только ржавого меча, и соленые поцелуи покрывают его холодное, жесткое тело. А на стенах, в иероглифах бликов заходящего солнца, возникают земляничного цвета картины. И в них - Рыцарь и Принцесса. И в них - любовь, окрылявшая их, и подвиги Рыцаря и её имя, и безоглядная вера в него Принцессы, и Страх, драконом пожирающий все это. И Рыцарь павший, и Принцесса, пытающаяся поднять его, удержать тонкими руками над пропастью. И Победа... Но лишь на миг. Так как у дракона не одна голова. И кроме страха есть у него и другое оружие. Или вообще, просто трагическим образом перемешались здесь совершенно разные сказки, и герои, которые и не должны были быть вместе, пытаются разыграть каждый - свой сюжет.
   Стук в дверь. Девчонка вздрагивает, как от удара. И все для Трубадура становится на свои места. За дверью стоит Рыцарь ( тоже) в тельняшке, в черном потертом пиджаке, в шортах и шлепанцах.
   - Здравствуй, Радость! - он входит, улыбаясь. - Я обещал зайти.
   - Да! - голос Принцессы становится чуть театрален и высок. Впрочем, так же театральны голоса стрижей, и также театрально проваливается к людям другого полушария каждый вечер солнце, - Будем прощаться, мой Артур. Ты женишься. Завтра, Я думаю есть смысл нам теперь прекратить общаться совсем. Дружба или приятельство в такой ситуации бессмысленны. Да мы и не были "друзьями". Пусть будет так. Должно быть, так важно, так правильно, - Она улыбалась, глупая девчонка, как улыбаются солнцу в последний раз расстреливаемые бродячие артисты, - Но. Я все равно скажу, - и с еще более звонкой улыбкой она подняла лицо к его глазам. - Я люблю тебя. Что будет завтра - Бог знает. Но, если Это - любовь, как думаю я, как думал и ты - мы встретимся. Если не устанем летать - то встретимся. Небо - оно, знаешь, одно. Пока.
   - Пока, - Рыцарь вышел. Принцесса вышла вслед. "По своим делам!" Стала закрывать дверь. Рыцарь стоят в конце коридора, взявшись за дверную ручку комнаты своей невесты. И Трубадур услышал, как тикает в нем фраза, какую Рыцарь просто не должен был произносить. Не-рыцарская фраза.
   - Заткнись! Ну прошу тебя, паразит этакий! Ну же! Ну же! Уходи! - кричал Трубадур, прекрасно осознавая, что то, что он видит - прошлое, предыстория, и его не слышат, и все же просил: - Молчи!
   Но Рыцарь сказал, крикнул, обернувшись:
   - Я найду тебя!
   И тихий сон затянул все кругом паутиной. Коридор, полный зеленой краской покрашенных дверей, комнаты, краски, гурий, кришнаита и прочая, прочая... И напрасно Трубадур отчаянно пытался сорвать липкие тенета со стен - они разрастались, и словно маленькая муха в них покачивалась белой мумией Принцесса. Видела сны. И ждала исполнения обещания.
  
  
   ГЛАВА 14.
  
   Сейчас Трубадуру, пожалуй странно было соотносить себя с тем парнем, от которого в начале сегодняшней ночи с опаской шарахались автомобили. Тот Парень с тарзано-кинг - конговскими воплями и телодвижениями скакал из лужи в лужу по дороге в белый микрорайон. Джинсы его до колен были уже мокрыми и грязными насквозь, выше - частично мокрыми и грязными и так далее, до макушки. В каждом ботинке вообще изолировалось небольшое море Лаптевых. Зато сердце в груди горело и тяжело пульсировало спелым астраханским помидором, грозя лопнуть фейерверком до неба. И если бы это случилось сейчас и здесь, то Трубадуру было бы очень жаль, так как вряд ли она сейчас смотрит в окно в эту сторону.
   Она! Нет - Она!!!!!! И еще бесконечное количество взорвавшихся восклицательными знаками точек. Он Её нашел. В Этом Мире. В этом городе. И Она - такая! И он...
   " Я люблю!!! - орал Трубадур звездам ( Кому еще об этом?) и смеялся, и хлюпал замерзшим носом. А звезды отвечали: "Да, парень, тебе повезло".
   Как это в "Томе Сойере"? Нашлись и потерялись опять? Вот он сидит рядом с ней на коленях. Белый воздух полон расплывчатых графических знаков. Обрывки слов и мыслей превращают мир в просвечивающую стеклянную книгу. И между ним и ею будто бы тысяча прозрачных, тонких, но непреодолимых страниц. Сколько букв, слов и предложений, каждое из которых может сулить невозможность встречи и неизбежность расставания. А может случиться и так, что они и вообще герои двух совершенно разных рассказов, и их жизни уже придуманы и записаны по отдельности.
   В своих фантазиях, представляя себя этакой зелено-рыжей маской Прошка уже грешным делом не раз восклицал: "Эта девушка будет моей!" А сейчас...
   Едва не расплющив и Трубадура, и Принцессу в лепешку, со звоном разбивая стеклянную книгу пространства, вниз спикировал Супер-оранжевый Супер-апельсин, размером с вагон апельсинов. Резиновая, сочащаяся во все поры ароматом тропиков шкура лопнула, и среди распавшихся аккуратными ( трудно назвать это так) дольками развалились Оффо, Пага и Рыцарь, залитые шипучим соком. Так был переплюнут Чебурашка, путешествовавший, как известно, в ящике с апельсинами.
   - Несквик - напиток замечательный! - неизвестно к чему навопливал Оффо, ирокез на голове которого был предусмотрительно запрятан под розовую резиновую шапочку с помпоном, а толстое брюшко опоясывалось гирляндой воблы.
   - Б-блин! - Трубадур даже на какое-то время забыл о тяжелых мыслях. Вкусы его и Оффо поразительно совпадали. Чтобы слюни не хлынули Тереком, Прошка вонзил зубы в распотрошенную мякоть и взвыл от удовольствия.
   - А ты таранькой его, таранькой закусывай! - Оффо с толком и чувством постучал одной из сушеный рыб парню по спине. При ближайшем рассмотрении рыбки оказались золотыми, из аквариума, и не сушеными, а живыми, к тому же заподлянскими. С веселым криком: "Западло-о!" Прошкина рыбешка сиганула ему под футболку, и он, бешено захохотав, опрокинулся в сок.
   К счастью, апельсин не подвел - был нормальным.
   - Любишь апельсины? - обожравшись и провонявшись непобедимым цитрусовым ароматом, они распластались на теплых корках.
   Оффо рассуждал:
   - И я люблю. Не понятно, за что. Вот лежит он, такой рыжий, круглый, с черной наклейкой на заднице... А я вот люблю...
   "А я вот тоже люблю..." - подумалось Трубадуру. А вслух он сказал Рыцарю:
   - Отойдем?
   Ни Оффо, ни Пага не выказали удивления. Рыцарь немного выказал, но скорее - это было показное.
   - Слушай... Рыцарь... - Трубадур покраснел, и, опустив голову, выколупывал из земли носком ботинка мелкие цветные камешки. - Мы не здесь-то встретиться не можем? Поговорить бы надо.
   - Ну-у... - Трубадур искоса взглянул на будто растерявшегося Рыцаря и почувствовал себя как-то неуютно. Лицо Рыцаря источало доброжелательность и внимание, но зеленые глаза были необыкновенно холодны. Холодны, как лезвие меча. - Где ты живешь-то? В Солнцекамске, поди? Хороший город. Все время собираюсь туда поехать. Знакомая одна там... - Рыцарь заулыбался, вспоминая. - Но сейчас вряд ли. У меня диплом на носу, харе рам. Потом, если только...
   - Зачем? - у Трубадура наконец-то появился повод начать начистоту. - К Принцессе? Так? Слушай. Давай разберемся. Я, в общем, посмотрел эти книги, и в курсе теперь предыстории всех этих снов. Она тебя любит. И ждет. И, похоже, готова всю жизнь это делать, - (по лицу Рыцаря пробежала застенчивая улыбка) - Так нельзя. Тут может быть только два варианта: либо ты наяву разводишься с женой, едешь в Солнцекамск и женишься на Принцессе, либо ты уходишь отсюда навсегда, и там, наяву, пишешь ей, что все: не любишь и никогда не придешь.
   - Все сказал? - Рыцарь все еще улыбался, но уже жестко и чуть свысока. Мир вокруг притих. Трубадур сам испугался: заявился, видишь ли, со своим уставом в чужой монастырь, и Бог весть, чем все это закончится. - Больше ты ничего не хочешь?
   - Хочу, - Трубадур упрямо нагнул круглую голову. - Хочу, чтоб она проснулась.
  

ГЛАВА 15.

   Они находились на небольшой бетонной площадке, венчающей вершину высокой рыжей скалы. Та возвышалась над прочими рыже-зелеными скалами, а меж ними поблескивали нарисованными синими кругами и овалами озера, и синими же, волнистыми полосами - реки. И такой пуссеновский пейзаж - во все стороны.
   Заслышав внутренне произнесенное "Пуссен", из-за одной из гор вылез, позевывая, Полифем, с гамбургером-гигантом, растрепанным из-за обильно торчащей петрушки, и стеклянной кружкой пенного бочечного кваса.
   По рекам на маленьких гондолах плыли оливковые и чайные розы, изящно обмакивая лепестки в прозрачные струи. И каждая, казалось, принадлежала кисти Врубеля.
   Время от времени то здесь, то там видна становилась в воде Спящая Принцесса, которую течение осторожно носило из притока в приток. Тогда розы выбрасывались в воду и запутывались в длинных поблескивающих прядях волос, где уже зеленоватые кувшинки ловили в глубину белых чашек золотистое вечернее солнце.
   Полифем со свойственной героям простодушной в манерах античности рыгнул, подумал, поскреб подбородок, и, нацепив на греческий нос роговые очки с одним очком, высек на ближайшей скале:
   В какое время года
   Не выгляни в окно,
   Какая бы погода...
   Пейзаж велик. Одно
   Великолепие...
   Заметив близоруко проплывающую мимо Принцессу, изъял из-под туники старенький "Зенит", с "кодаковской", однако же, пленкой, и, нацелившись, щелкнул. Посетовал на дрожь в руках.
  
   Рыцарь чертил прутиком по бетону неведомые знаки.
   - Глупости все, что ты думаешь. Какие-то трагедии тебе мерещатся. Посмотри на этот мир - он безмятежен, как человечество в колыбели.
  
   Полифем долгим взглядом проводил уносимую рекой Принцессу. Подумал глубоко и высек на скале название будущего стихотворения:
   Из Никола Пуссена
   и первую строку:
   Нимфа...
   Остановился. Задумался. Достал еще один гамбургер.
  
   - Думаешь сама-то она хочет проснуться? - и, не дожидаясь ответа, вспрыгнул на валун, где, замахав руками, крикнул: - Э-эй! - впрочем не особенно громко.
  
   Полифем вздрогнул и высек:
   Нимфа. Пьющий сатир -
   Седина облаков во лазури
   Моря гул - ориентир.
   А Венеру чуть-чуть не спугнули.
   И застрочил, с грохотом колупая дротиком отвесную стену:
   Два пейзажа: обрыв, вьется лес -
   Огонь мифа, сокрытый во взоре
   Пей, сатир, пока ты не исчез
   Фавн сегодня опять не в ударе.
   - Вот. Видал? Радуйся, пока ты не исчез, Кто знает, может она проснется, и мы сразу - фьюить.
   - Ты в это не веришь, - случалось и Трубадуру быть жестким.
   - Я за себя точно знаю. А ты-то, может, лишь фантом, созданный её воображением. Она потянется, откроет очи, и ты...
   - Продолжение я слышал.
   Трубадур сидел на краю обрыва. Когда внизу показалась Принцесса, он, для удобства, смотреть улегся на живот.
   Принцесса сверху казалась маленькой, но видна была отчетливо, как блоха в писаховской сказке. И, казалось, её можно просто зачерпнуть в пригоршню. Поддавшись искушению зачерпнул, и ладонь наполнилась мокрыми микроскопическими цветными камушками и Принцессой.
  
   Полифем вытащил из-за скалы парусиновые белые туфли и защитного цвета штормовку; облачился, и с разочарованно-ревнивым видом буркнув: "Оба-нача" скрылся среди скал. Только поблескивали мокрые волосатые ноги из-под брезента куртки.
  
   - Я понимаю. Чтобы вызвать у тебя ревность, - Трубадур улыбался и смотрел как маленькие бирюзовые рыбки, прихваченные вместе с Принцессой из реки, играют в её волосах, шаля дергают друг друга за лучезарные хвостики, - мне по фигу, знаешь ли... Я согласен и выдумкой, и исчезнуть. Главное - здесь...
   Рыцарь едва сдержал высокомерный хмык. Но вслух сказал:
   - Давай сюда. Еще прольешь невзначай.
   - Ни за что, - полупошутил Трубадур.
   Рыцарь снова хмыкнул и ушел.
   Трубадур остался один на скале. Только руки мокрые и пахнут рекой и розами.
   - Не ходи за ним, Принцесса! - в отчаянии воскликнул Трубадур, и присел, подперев кулаками огорченное лицо. И вдруг, резко выпрямившись, ласточкой нырнул с обрыва в виднеющуюся далеко внизу реку.
   Будто спиной он увидел покинутую скалу - идеальное место для дуэли. Речка съязвила, на мгновение прикинувшись Черной. "Две пули - больше ничего!" - успел решить неудавшийся филолог (на то мгновение, кстати, так и не удосужившийся прочесть "Онегина").
   А дальше было что-то странное, что на утро было и вспомнить страшно: щеки сгорали до головешек. Там... В воде... его горячо обхватили не только жгуче-холодные струи, но и чьи-то испепеляющие нежные руки. Это длилось всего ускользающую от запоминания долю мига, но это было так. А главное, он (наивно, конечно, но...), почти уверен, что руки были... Чьи-то.
   Но вынырнул он на поверхность сна, вновь закрыв глаза, уже следующей ночью.
  

ГЛАВА 16.

(Сны Принцессы)

   - Половина черного и сайка. Могу дать двадцать рублей.
   - Спасибо, у меня есть сдача... Девушка! Мне очень нужно с Вами поговорить, - ... подняла голову. На кассе вместо тети с химией сидел здоровый парень в белом халате. - Девушка! Пожалуйста, давайте встретимся сегодня вечером. До шести у меня работа, а потом в любое время, как скажете, пожалуйста!
   ...растерялась.
   - Я сегодня уезжаю, вообще-то. Понимаете, я закончила институт, и сегодня уезжаю из этого города.
   - Во сколько?! - парень нервно подергивал пластмассовую коробочку с деньгами, готовый в любой момент захлопнуть кассу и выскочить для продолжения разговора на улицу.
   - В одиннадцать вечера, - ...с некоторым удовольствием отметила, что Артур, еще несколько минут назад лишь кивком обозначивший её присутствие в очереди (хотя это могла быть их последняя встреча в жизни!), теперь задержался у соседнего, коммерческого отдела, и с явным небезразличием прислушивался к разговору.
   Воздух в старинной, годах еще в тридцатых построенной булочной, был цвета не очень крепкого золотистого чая. Так его, словно пакетики "Пиквика", расцвечивали две лампочки для абажуров, свисающие с роскошных гипсовых плафонов, где серп и молот пытались снискать себе славу инструментов для уборки винограда и баклажанов. Артур, поймав взгляд, сделал знак, что подождет на улице (вот это фокус!).
   - Ну вот. А мы можем встретиться в шесть тридцать у драмтеатра. Девушка, только обязательно придите!
   - Но, вообще-то, я уезжаю навсегда...
   - Это не имеет значения! Придите!!!
   ... растерянно пожала плечами, Кивнула. Пошла к двери.
   - Мне обязательно нужно сказать Вам, что я Вас люблю!..
   Она вышла. На улице было пасмурно и тепло.

* * *

   Трамвай вдруг свернул и весело понесся по Менделеева, меж деревянных домиков, стекла которых никогда не дребезжали от его гула. Еще бы, ведь по Менделеевой трамваи не ходили. Это стопудово. Речка не задержала трамвай: оранжевый вездеход сиганул с моста и пошлепал по Вонючке. Короче, водяной трамвай. Октябрьское солнце огромным рыжим зайцем в мохнатой шубе разлеглось в салоне. Чуть пощипывало морозом нос. И даже серые и коричневые куртки пассажиров становились разноцветными. Что уж говорить о её бело-фиолетовой. Так называемая "мечта чукчи" из белого и фиолетового шелков, (парашютный шелк, как ей приятно было думать), с белым же искристым мехом, отороченная золотисто-зеленой узорчатой тесьмой, с квази-китайской вышивкой и даже с блестящей стеклянной пуговицей - короче, есть от чего прийти в восторг малым народностям. И еще фиолетовая мохеровая труба на голове, из-под которой торчит русая (а от солнца - золотая) челка, и апельсин в фиолетовой перчатке.
   В общем, трудно не быть довольной собой и деньком. А еще этот парень, сзади. Хоть убей: ничего не помню - ни лица, ни примет, только кожаную куртку, которая через одного. Мы о чем-то говорили... о том, что он водит трамваи... Артуру как-то снился сон, что он угонял трамваи, а этот...
   Кстати, значит это - не Артур?! Черт! Черт! Может, все-таки Артур?! У него тоже - кожанка. Ведь с ним, с этим парнем, классно было. С этим парнем. Блин. Неужели...
   ...сидит на сером-сером холме, на вершине которого Белый микрорайон из её Солнцекамска. Белый микрорайон действительно ослепительно бел, а небо вокруг - ослепительно синее. А в сером полупеске-полупепле полузакопаны иглистые раковины, того же цвета, что и дома. А вокруг холма, внизу, маленький оранжевый трамвай нарезает круги. И она ждет трамвая.
   Как Штирлиц в лесу.

* * *

   Белый микрорайон... ищет под кроватью чужой квартиры свой блокнот. За окном бабье лето и утро. Светло и тишь. Артур с женой семейно выносят мусор в пластмассовых ведрах.... наблюдает за ними с пятого этажа, звенят неподалеку трамваи, которых в Солнцекамке нет. Бесшумно валятся солнечные тени с полупрозрачных деревьев. Звонок в дверь Кто-то открыл. В открытую дверь почему-то видно распахнутую в солнечный двор подъездную. Путаница с этажами. Какой-то невысокий лысеющий тип с жирнеющим телом в извечном комплекте с засаленными трико хозяйски положил кругленькую ручку... на талию.
   Семейно входят Артур и жена. Жена с кем-то трёкает. Артур замирает в дверях и, опершись на косяк, смотрит на..., смотрит, смотрит, пока все остальное не становится фрагментарным, расплывчатым и не утекает рекой...
  

ГЛАВА 17.

   Речка верна себе: черная от иронии. Огромные облака, белые и розовые, распирает во все темное небо, как Гималаи Рериха.
   - Можешь считать, что я струсил... - снисходительно усмехается Рыцарь и отворачивается, собираясь отчаливать.
   - Не фиг. Поднимай меч, - рядом с безмятежностью Рыцаря Трубадур чувствует себя ребенком, капризно требующим, чтобы взрослый включился в игру.
   - Ой, ну этим ты на нее похож, - Рыцарь морщится. - Детство человечества. Романтика зрелых исканий. Поиск пространства. Высота: десять тысяч - семьсот.
   - Защищайся.
   - Не понимаю: я что, у тебя на дороге стою, что ли? Я что, мешаю? Не понимаю, отчего некоторым тесно. Мало жизненного пространства. Я живу. Ты живешь. Она живет. Каждый в своей жизни. В своей. Ты для меня лишь призрак, такой же, как я для тебя. А для неё мы лишь выдумка, за которую она цепляется. Она сама так хочет. Так при чем здесь я?
   Прав. До тошноты. Хоть блюй с обрыва. Но отчего-то с детства знакомое ощущение затаившейся несправедливости сжимает до пота кулаки. И хочется заорать и затопать ногами в первобытном бессилии.
   - Пошли лучше вон к Оффо с Пагой. Чаю попьем из янтарных кружек, - Рыцарь мягко улыбается. Будто подушкой душит.
   - Врешь! - В руке у Трубадура подрагивают белые почтовые конверты, невесть откуда взявшиеся неожиданно для него самого. - Ты ж ей пишешь! До сих пор. Там, в реальности. Из жалости? Да? И этот сон вчерашний: "Я вернусь. Жди меня. Не сдавайся". Скажешь: не держишь её? Отпустил на все четыре стороны? Не нужна? Ты сам хотя бы раз в день, перед завтраком, правду говоришь? Малюсенькую? Для профилактики. Кариеса... Сам себе врешь. Жалко её терять, да? И все это... А её саму не жалко. Пусть всю жизнь выдумывает для тебя сны.
   - Сама хочет.
   - Не по-человечески это, Рыцарь! Тебе бы не рыцаря, а Дракона играть.
   - А я и хотел Дракона. Это она все из меня что-то пыталась состроить...
   - Знаешь... - Трубадур с досадой отбросил в песок свой меч. - Сопляк ты просто. Тебе то героем быть охота, то монстром, а на человека пока не тянешь. К солнышку хочется, а руки обжечь боишься. И умника из себя строишь: мол, летать вредно и пошло... Шел бы ты отсюда. Честное слово...
   В холодных зеленых глазах Рыцаря поблескивают круглые слезы. Теперь он уже действительно выглядит не высоким, а длинным. Он словно ребенка подхватывает с земли свой старенький ржавый меч, прижимает к черному, подпачканному красками пиджаку, осыпая его кварцевой крупной пылью песка.
   - Это мой меч. Я им действительно убил Дракона. Ты не знаешь, как это... трудно. И не знаешь, как трудно отсюда уйти насовсем...
   Облака опали, расстелились нежно туманом. Воздух, словно томящая мелодия в скрипичную струну вытягивал сердце и звенел на ней.
   - Тебе нельзя оставаться. Пойми, - слова выталкивались из горла Трубадура, как звенящие ежи. - Ты ж её не любишь. А ей любовь нужна. Я ведь её люблю, понимаешь?
   - Эта любовь ваша... - Рыцарь начертил под ногами круг с чертой напополам и играл мечом в "ножички" - Эгоизм. Одно разрушение от нее. Умрет она без меня. Я её знаю.
   - Нет. Я же с ней буду... - неуверенно возразил Трубадур.
   - Ой, наивный. Знаю я её. Но как хочешь, - Рыцарь встал с корточек, оставил меч и зашагал прочь.
  

ГЛАВА 18.

   - Ну что, доволен? - маленький бледный Оффо сидел на краю раскладушки. Кругом, сколько было видно, расстилалась серая хмарь. Трубадур испуганно приподнялся на локтях, хотел было скинуть ноги на землю, как Пага его, голосом полным соплей, предупредил:
   - Не подави, пожалуйста, по-по-по... - и заикал, захлюпал
   - "Попугайчиков" он хотел сказать. Тут попугайчики и рыбки под ногами дохнут. С неба попадали. Вместе с облачками. Конецус Светус.
   Трубадур хотел спросить было, не эпидемия ли , но спросил:
   - Значит... Значит, он все-таки ушел?..
   - Ага. У Паги вон нос распух. И запахов не чует. От рева это. Все, вишь, дохнут. Даже камни. Ему жалко, - Оффо помолчал. - И слава Богу. А то воняет везде. Разложение.
   С неба упал на колени Трубадуру еще один, бирюзовый, попугайчик, поглядел в глаза Принцессиными, похоже, грустными очами, и со вздохом рассыпался в груду перышек.
   - Оффо? - испуганно обернулся к лимонному приятелю Трубадур. - Ты...
   - Да мы-то что. Мы не помрем. Нас Принцесса тебе оставила. Создавай, короче, условия. Таланты у тебя в наличии, - Оффо кисло поморщил мордочку.
   - А... сама?.. - хрипло выдохнул Прошка.
   - А че сама?! - заерничал Оффо, взбив панковский гребешок на макушке. - Сама подыхает, че. Помощи не требует. Все сама. Без Комета, милочка, бэз Комэта.
   Пага всхлипнул. Да так, что из его больших ноздрей выдулись два огромных сопляных пузыря и лопнули.

* * *

   - Она ведь не умрет, правда? Пожалуйста. У сказок должен быть счастливый конец. - Ты уткнулся мне в щеку теплыми огромными глазами. - Ты сама так говорила...
   - Я уже написала конец. Давно.
   - Если она умрет, я не буду дальше читать, - ты отворачиваешься и устраиваешься на краю кровати, упрямый и огорченный.
   А наш лимонно-голубой попугай скачет то по твоему плечу, то по моему колену и вопит:
   - Прошка! Прошка!

* * *

   Прошка, задыхаясь, бросился на колени в песок рядом с Принцессой. Она лежала: маленькая, тихая, серая. И все вокруг сыпалось, серое.
   Прошка взрыднул, подхватил, обнял, попробовал заглянуть под ресницы мокрыми огромными глазами, похожими на двух испуганных синих рыбок. Принцесса дышала, но так тихонько. И её вздохи, поштучные, отлетали легкими радужными картинками.
   - Я верну его. Честно. Верну. Ты прости, - на серенькое платьице Принцессы хлопались тяжелые соленые капли. - Я ж для тебя все. Я уйду. Я вообще уйду. За тебя умру. Ну, открой глазки. Пожалуйста... Я хотел, как лучше. Нравишься ты мне, Принцесса... Я только хотел, чтобы ты проснулась...
  

ГЛАВА 19.

   Прошка как всегда с трудом оторвал голову от подушки, но очень тихонечко, и тихонечко же застонал от нежности и восторга. Принцесса, сладко прихрюкивая, спала, уткнувшись теплой рожицей в его широкую подмышку. Согнутой под голову рукой завладели мурашки. Но какая это ерунда!
   "Родненькая моя!" - беззвучно прошептал Прошка. Из-под подмышки на секунду появился сердитый зеленый глаз. Спрятался. Его место тут же занял острый розовый язык. Он смачно подразнился, и появившись полностью припухлый рот капризно затянул:
   - Мишка-хрюндик! Храпундик! Превзошел самого себя! И храпел, и хрипел, и стонал, и плакал, и кричал. И ругался!!! Я всю ночечку будто в обнимку с "Авторадио"!!! - музыкальная заставка "Авторадио" плавно перешла в музыкальный зевок, который вытянул в звенящую струнку все тоненькое гибкое тело, прижимаемое Прошкой к себе свободной рукой. Худенькие руки выпростались из-под одеяла и, растопырив пальцы, воткнулись в яркое солнечное утро, заполнившее Их комнату в Их общаге.
   Прошка захлебнулся от дикого восторга и в переизбытке чувств запечатал растянутый в зевке рот влажным и долгим поцелуем. Сжал Принцессу в медвежьи объятья. "Никому. Никому. Никому", - стучал пульс. А тревога обтреханным ноготком поскребывала истерзанное Трубадурово сердце. И, тихонько отпустив её губы, Прошка пересохшим ртом задал Роковой вопрос:
   - Что тебе снилось?
   На мгновение глаза Принцессы сузились, и взгляд провалился куда-то глубоко или далеко вглубь себя. Прошка почувствовал, как холодеет воздух и пустеют его руки. Он весь сжался, лицо его в тот же миг исхудало, утянулось куда-то, а глаза стали огромными и мокрыми от отчаяния. Зубы свело и дыхания не было даже на то, чтобы крикнуть: "Нет!"
   - Ню ты, Прошечка-Хаврошечка, и даешь... - скорчила вдруг гримаску Принцесса. - Нет! Ну экий нахаленыш! Всю ночь мне не давал спать! И еще спрашивает, что мне снилось! Нет! Я ухожу!
   Очумелый от счастья Прошка только и успел ухватить ускользающую любовь за край ночной рубашки, но зато так, что та с возмущенным визгом тут же полетела обратно в постель. Они хохотали, как придурки.
   Впрочем, лучше написать: Они хохотали, придурки, как придурки. Как совсем!
   - А мне... А мне... Рыцарь снился, - все-таки пожаловался Прошка. Принцесса взглянула на него серьёзно, всхлипнула и ткнулась повлажневшим носом в щеку. В её бормотании можно было угадать: "Один-один... Наяву-наяву... Навсегда..."
   Раздались громкие нестройные аплодисменты.
   - На этом презентация мелодрамочки, я надеюсь, закончилась, и гости с нетерпением ждут банкета.
   Оффо лимонно искрился в утреннем солнце, развалившись на белом круглом столе, среди полупустых бокалов с "Пепси", крошек бисквита и обкусанных яблок, для мягкости подложив под себя Принцессину фату, а на голову водрузив стильный Прошкин жениховский ботинок.
   - Второй пилот! К полету готов?! Прошка, скажи ему! Я сделал настоящие летчицкие очки-консервы по рецепту очумелых ручек, а он не одевает! - и Оффо гордо и оскорбленно выбросил пред светлые очи Трубадура свою конструкторскую находку, в которой с трудом можно было узнать изрезанный новенький беленький ажурный бюстгальтер Принцессы и остатки пепсикольной бутылки.
   - Оффо, милый, - скромно прогнусавил украшенный Прошкиной бабочкой смущенный Пага, застенчиво свесив ножки пристроившийся на табурете, - наверное, нам не нужно было сейчас приходить. Ведь верно? У людей свадьба была вчера. У людей - медовая неделя....
   - Пагасик! Душечка! Все это - чушка свинячья! Лучше доставай букет. И давайте пить чай! - Оффо вдруг всхлипнул, и, уронив свое упругое тельце на стол, безудержно зарыдал. - Ну! Чаю же, чаю, сахару! Я так растроган! - осуждающе потряс он лапкой, не переставая рыдать. - Букет, Пага!
   Пага ножками, весь светясь и пушась, вытащил из-за желто-фиолетовый спины огромный букет, цветы на котором зашуршали вдруг, зашевелились, запели и распустились маленькими бабочкоангелами, тут же заполнившими собой всю комнату. Их веселые любящие очи восторженно переливались и среди них сияли честные, добрые и солнечные глаза друзей: Паги, Оффо, и твои, и мои.
   - Чаю, чаю наливай! - глаз Оффо заговорщицки подмигнул. - С вареньицем.
  

КОНЕЦ т.е. НАЧАЛО

   17
  
  
   69
  
  
  
  
  
  
  
   ? Протрюхать - передвигаться со смачным кряхтением, оханьем, вздохами и мягким проседанием грунта, но достаточно резво.
   ?? Вспахнуть - неожиданно вспыхнуть запахом.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"