Луллэбай Франсина Фабиановна : другие произведения.

Неделя дождя, или Гирлянда фантазий

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Страсть и переживания на грани возможного. Все оттенки и грани любовного влечения. Искания несчастной, мятущейся души и проблески настоящей любви. Знаю, потом мне будет стыдно за это произведение, но... я должна его опубликовать. Я писала действительно вдохновенно.
  Неделя дождя, или Гирлянда фантазий
  
  
  Понедельник.
   Туманно-золотистый октябрь. Уже который день беспрерывно накрапывает, задумчиво хлюпая и упиваясь собой, дождь-графоман. Мокнут желтые осенние кусты.
   Как хорошо смотреть на городской ландшафт отсюда, с верхнего этажа нашего элитного лицея. Отсюда видны как на ладони бетонные громады современных домов, лепные украшения старинных зданий, неясный, переливающийся в дымке горизонт. Глядя на город отсюда и держа в руке чашку кофе со сливками, так приятно думать о том, сколько всего я могу еще добиться в жизни. Я - отличница, победительница олимпиад и гордость лицея. Скоро я отправлюсь на штурм этих величественных зданий, этого мира. Это мама устроила меня в этот лицей. И пусть мы нищие, мама все чаще пьет и избивает меня, я хожу практически в тряпье и со мной не дружат одноклассники. Я смотрю на город сверху вниз, распахнув окно и встречая веянье прохладных воздушных масс, и мне кажется, что сквозь меня плывут, струятся тени облаков, прозрачные отражения, в то же время унося меня куда-то неудержимым потоком...
   Но тут исчезает все: и великолепный вид нашего города на холме за окном, и аромат кофе с корицей. Сильная мужская рука ложится мне на предплечье, и я тут же ощущаю негу и истому... Волна мурашек накрывает меня с головой, и я замираю, сомлев. Продолжаю, ничего не видя, пялиться в окно бездумно расширенными глазами. Не хочется двигаться, колени подгибаются...
   Да, я анализирую себя и все знаю. Недостаток родительской любви, комплекс Электры, сублимация...
  - Не замерзли? Закройте окно, - говорит седовласый, худощавый, но крепкий Роман Николаевич, руководитель поэтического и журналистского кружка и редактор школьной газеты. Я пришла к нему под тем предлогом, что написала стихи.
  - Так согрей меня, - бормочу я.
  - Что?
  - Сколько времени, я говорю?
  - Полпятого. Как раз успеем обсудить Ваши вирши, мое солнышко. Я тут принес горячие пирожки... Ставим еще чайник, - его рука нечаянно задевает мои ягодицы, и я тут же понимаю, что это у меня, оказывается, мощнейшая эрогенная зона.
  Он садится напротив меня и начинает разглагольствовать. "Не дай Бог как эти женщины были со мной счастливы..." От его низкого, глубокого, раскатистого голоса у меня вновь разбегаются по телу мурашки, как и каждый раз на его лекции... Сидишь так и млеешь, и при всем желании ничего с собой поделать не можешь. И по лицам других девчонок я тоже всегда видела, что они не могут унять чувственную дрожь. В этом бархатистом, мощном голосе слышится сдерживаемый рокот внутреннего шторма, угадывается изрядная мужская сила и способность подчинить женщину.
  Любопытно: я еще способна вести умную беседу, будто я разделилась в себе, и одна часть разумно рассуждает, а другая изнывает от бесстыдной похоти.
  - Это стихотворение, конечно, еще нужно довести до ума, - говорит он. - А вот это вполне профессионально написанное, добротное, удовлетворительное стихотворение...
  Да, да, давайте поговорим об удовлетворении! Удовлетворите меня, умоляю... Я дышу часто и прерывисто, откинувшись на спинку кресла.
  - Из редакции мне не ответили... Но я и не стремлюсь там напечататься, так как от этого журнала несет такой коммунистической затхлостью... И там собрались представители еврейской нации, которых связывают личные отношения, - будничным тоном произношу я.
  - Я бы советовал Вам послать туда стихи второй раз... Если потеряли или отклонили...
  - Вы можете второй раз? А я могу, - шепчу я.
  Он, будто ничего не слышал, продолжает рассуждать, зачитывать мне классиков... Я порываюсь еще поспорить с ним. Я беру со стола рассмотреть вазу, подаренную ему на юбилей - подделку под старинный китайский фарфор. Блестки с нее сыплются мне на джинсы.
  - Ой, Роман Николаевич, блестки с Вашей вазы...
  Он небрежно начинает стряхивать пальцем блески с моих бедер, и мне становится ни до чего. Его прикосновение завораживающе действует на мой организм. Невольно мои ноги слегка раздвигаются. Еще чуть-чуть - и я закричу... А что будет, когда он коснется моих обнаженных сокровенных мест?
  Но вскоре он, взглянув на часы, начинает прощаться со мной. Подает мне мое сиротское пальто и на прощание шепчет, склонившись к моему уху и щекоча его теплым дыханием:
  - Обязательно пишите и приходите в следующий раз!
  Его шепот отзывается трепетом в потаенных уголках моего тела. Дрожь пробирает меня до костей. Еле передвигая ноги, я тащусь в коридор. Он запирает кабинет и уходит, вновь как всегда бросая меня одну с моей нестерпимой страстью.
  
  Вторник.
   Промозглым вечером я нервно расхаживаю туда-сюда перед величественным зданием нашего Драматического театра, но не чувствую холода. Сердце безумно колотится. Веселенькие неоновые разливы и огоньки отражаются в лужах и в блестящих глазах прохожих. Я поджидаю нашего молоденького географа Валентина Дмитриевича, которого вчера, бледнея и робея, пригласила посетить спектакль (комедия Шекспира "Много шума из ничего"). Неужели он не придет?
  - Добрый вечер, - слышу нежный голос и, оборачиваясь, сталкиваюсь с ним лицом к лицу.
  Я имею возможность рассмотреть вблизи в свете фонаря и сияющих витрин его узкое аскетичное лицо и прекрасные, бездонные, насмешливо-печальные темные очи, в которых мне так хочется прочитать тайную порочность... Волосы он начесал гелем вверх, не ради меня, конечно.
  - Вы с этой прической выглядите прямо на тридцать лет, а не на двадцать три, - произношу я.
  - Ну хорошо, что не на пятьдесят.
  - Пойдемте ко служебному входу. Там работает наш знакомый, он нас бесплатно проводит в зал.
  - Вообще-то это противоречит моим принципам, - холодно и отстраненно произносит он. - Но раз уж ты пригласила меня...
  Мы заворачиваем за угол здания. Я не боюсь конкуренции со стороны расфуфыренных девчонок: я, стройная, длинноногая, с красивой грудью, хорошенькая, и мне этого достаточно. Пусть не такая фигурка, что закачаешься. Я люблю его по-настоящему, так, чтобы провести с ним всю жизнь. Если б поставить всех учителей в ряд, как я мечтаю в своих эротических фантазиях, ко всем я испытываю теплые чувства, но Его я бы поцеловала нежнее всего. Но почему он держится так равнодушно, будто он далеко отсюда?
  - Мне так плохо, Валентин Дмитриевич... Я так переживаю из-за своего будущего, - лопочу я, напуская на себя жалобный вид. Он же добрый... я видела, как он защищал девочку, над которой смеялись одноклассники.
  - Главное, нужно радоваться препятствиям. И пусть все люди запоминают о тебе добро.
  Каждая реплика только еще больше все запутывает и причиняет мне боль, но я жадно, благоговейно ловлю каждое его слово, устремляясь к нему всем своим существом. Когда он здоровается со мной в коридоре или хвалит меня за контрольную, эта милостыня для меня бесценна, это очень важно для меня, является утешением. Я после этого плачу от умиления, будто мне ничего больше не нужно, и плюю на издевки и насмешливые выпады одноклассников, которым от меня нужно только одно - использовать мои мозги.
  Мне так хочется стереть поцелуями усмешку с этих ярко-розовых, будто напомаженных губ, увидеть вспышку страсти, искажающую его всегда спокойный и высокомерный взгляд.
  Размышляя о своей прискорбной судьбе, я цитирую Бальмонта:
  Да, жалок тот, кто носит крики
  В своей душе, всегда смущенной...
  Внезапно географ продолжает:
  Блажен, с кем говорят негаснущие лики.
  Его душа - как лебедь сонный.
  И то и другое про меня... Я пораженно смотрю на него... Выходит, он разбирается не только в географии? И я еще острее ощущаю духовное родство с ним...
  Мы входим в незаметную узкую дверь служебного входа и приветствуем вахтера, маминого бывшего воздыхателя и душевного друга, дряхлого интеллигентного старичка дворянского происхождения. Около вахты тусуются какие-то знаменитые актеры, у которых неплохо было бы спросить автограф, но для меня существует лишь одна звезда - Он. Падающая звезда... падающая вместе со мной. Что ж? Падение звезды - хорошая примета.
  Вениамин Федорович сегодня в подпитии и, улыбаясь бесовской улыбкой и потирая редкую бородку, шепелявит, кажется, какие-то похабные пошлости. Я смущаюсь, но учитель по географии вдруг глумливо и дурашливо усмехается, отчего его симпатичное лицо становится слегка козлиным, и у меня внутри все расцветает, тают застарелые айсберги и снежные равнины.
  Старичок проводит нас по узким петляющим коридорчикам, опасливо оглядываясь. "Как бы директор не увидел"... Мы проходим по миру закулисья, мимо гримерных, каких-то просторных помещений, попадая из тускло-желтого освещения в полумрак. Я, неуклюжая, как обычно, наступаю вдруг ногой на какую-то кучу декораций, спотыкаюсь и разваливаю ее ногой...
  - Тише! Ишь, шебутная! Сейчас уже представление начнется, - ругается старичок.
  Я прыскаю и зажимаю рот, ослабев от хохота, географу приходится практически тащить меня дальше по лабиринту старого театра вслед за нашим провожатым. Вдруг в каком-то узком проходе старик останавливается.
  - Дальше я не пойду, найдете сами, господа. До конца коридора и налево, потом направо, вверх по лестнице, и окажетесь прямо в лучшей ложе. Приятного досуга, - он внезапно исчезает.
  Мы идем, как нам показали, и вдруг кто-то щелкает выключателем, и все погружается в кромешную тьму. Мы идем на ощупь, заворачиваем, ища дверь, и вдруг упираемся в тупик. Мы оказываемся в каком-то кошмарном лабиринте этих закутков и не можем нащупать ни одну дверь, куда ни тыкаемся... В общем, через пару минут скитаний мы с моей пассией географом заблудились окончательно. Кажется, мы плутаем здесь уже целую вечность.
  Мне становится жутковато.
  - Мы же опоздаем, - нервно говорит моя Любовь. - Но это просто смешно и не особо замечательно... Есть здесь кто-нибудь? - выкрикивает он.
  Эхо замирает в старинных сводах, и страх леденит мою душу. Нет, где-то, будто за толщей стен, слышны насмешливые, будто бесовские голоса и странный вой... Звуковые эффекты уже начавшегося спектакля или ветер так завывает? Я крепко держу его под руку, и это кажется вполне естественным... Понемногу глаза привыкают в темноте. В сознании мелькает мысль: "Это приключение сблизит нас навсегда... если только сумеем выбраться отсюда".
  Мы почти бежим, и я на бегу нечаянно задеваю рукой его бедра...
  Вдруг, привлеченные слабой полоской света, мы входим в первую попавшуюся дверь... В первое мгновение мне кажется, что в этой комнатушке сидят люди. Но мороз проходит по коже, когда я вижу, что это какие-то чучела, бледные тряпичные куклы в мертвенном голубоватом свете.
  Я вскрикиваю и порываюсь бежать подальше от этого страшного места. Вдруг совершенно спонтанно он обнимает меня, несомненно, чтоб приободрить, и прижимает к груди. Я льну к нему, дрожа, утыкаюсь в его трикотажный узорный свитер и шепчу:
  - Нет... нет... С Вами я ничего не боюсь. Вы замерзли? - спрашиваю, чувствуя дрожь его тела.
  - Нет... рядом с Вами какие-то совсем другие чувства, Катерина.
  И начинается, вступая в свои права, волшебство. Всепоглощающая нежность окутывает нас, его губы, о которых я столько раз мечтала, находят во тьме мои. Он все еще очень сдержан и корректен. Я забираюсь рукой ему под свитер, глажу шелковистую кожу на спине и в порыве чувственной наглости засовываю руку под пояс джинсов... Он не выдерживает моей провокации и крепко прижимает меня к себе. Я больше не сомневаюсь в его чувствах.
  Он с трудом отрывается от меня, и мы, отдышавшись, продолжаем путь... Постепенно сумрак сменяется на полумрак, и мы видим в конце коридора перила чугунной лестницы.
  - Он ведь что-то говорил про лестницу? - одновременно восклицаем мы.
  Мы спускаемся вниз по винтовой лестнице, при этом я крепко обнимаю его за талию, запускаю пальцы в карманы джинсов, поглаживаю плоские ягодицы. Интересно, пустят нас теперь на спектакль? Но сейчас нам хочется одного: заняться друг другом... Хоть в туалете, где угодно!
  Мы оказываемся в просторной комнате с красноватым прожектором и озираемся... Наше внимание привлекает королевских размеров круглая роскошная кровать с пологом, накрытая пурпурным покрывалом, и нас пронзает одна и та же мысль.
  В комнате есть дверь. Он затворяет ее дрожащей рукой, щелкает замок.
  - Где мы? В гримерной? - лихорадочно шепчет он.
  - Да... Здесь никого нет. Все в нашем распоряжении.
  Цветок нашей страсти, возникнув приятной занозой, пускает трепещущие ростки по телу.
  Мы раздеваем друг друга, опускаемся на кровать и плывем в волнах экстаза. Мы с ним великолепно чувствуем друг друга и знаем, как доставить друг другу удовольствие. Мне нравится называть его по имени-отчеству:
  - О-о-о, Валентин Дмитриевич...
  Внезапно зажигается свет, и, повернув голову, я вижу, как недалеко от нас ползет вверх тяжелый занавес... Да, мы оказались прямо на сцене, среди декораций. Занавес поднимается все выше, и открывается зрительный зал, где в полутьме за нами следят сотни блестящих глаз... Но мы уже не думаем о последствиях. Мы уже не можем остановиться, так как дошли до точки невозврата. Нет ничего сильнее волн нестерпимого сладострастия...
  
  
  Конечно, это был всего лишь сон.
  - Вставай, дура! - трясет меня подвыпившая агрессивная мама. Ей явно хочется поскандалить. А завтра география... я снова не выучила урок.
  
  Среда
  Я пришла к Марине Александровне после занятий переписать контрольную по алгебре, которую не успела решить.
  - Все начали приставать ко мне, дергать со всех сторон и передавать записки с просьбой решить их вариант, - объясняю я учительнице.
  - Они же используют тебя. А друзей у тебя нет... Тебе нужно научиться говорить "Нет", отказывать им, - с безжалостной бестактностью говорит она.
  Неужели так очевидно, что я мямля? Это правда, но мне вдруг становится обидно, и слезы неудержимо выступают на глазах. Я смотрю в тетрадь, но мысли разбегаются. Меня отвлекает ее глубокий вырез... Хочется спросить у нее: каково это - быть одинокой, безумно красивой тридцатилетней женщиной (может быть, совершенство и мешает, такие хорошие женщины всегда остаются одни), носить в себе нерастраченную нежность и возвращаться каждый день в пустую холодную квартиру?
  Я лихорадочно размышляю над решением задачи. Марина Александровна, закончив обед и угостив меня вкусным домашним бутербродом, выбрасывает в мусорную корзину одноразовую тарелку и говорит со вздохом:
  - Пойти что ли на физкультуру к пятиклашкам, потанцевать на аэробике, растрясти жир...
  Но вместо этого присаживается на край учительского стола. В ее руках какой-то бульварный романчик. Неужели тоже читает эти глупости? Женщина прикладывается к бутылке, которую достала откуда-то... Да нет, это, наверное, термос с чаем... Но вдруг веет запахом коньяка.
  Боковым зрением я вижу, как Марина Александровна поглаживает пышные бедра, расправляя складки короткой юбки, а затем вдруг широко раздвигает ноги, а потом судорожно вытягивает, будто испытывает... Наверное, мне это почудилось. Глюки уже начались от недосыпа. Я протираю глаза и встряхиваю головой, чтоб избавиться от наваждения. Образ этой учительницы для меня окружен святостью.
  Или я просто оказалась в нужное время в нужном месте?
  Марина Александровна вновь садится за учительский стол. Я почему-то не могу не думать о том, где сейчас ее левая рука... Потом она встает и собирается уходить.
  - Потом помоешь мне здесь.
  Я недоуменно поднимаю голову, и она машет рукой на доску. Проклятая задача не хочет решаться.
  - Не уходите, - прошу я со слезами в голосе. - Я не понимаю эту тему по тригонометрии...
  Я же иду на золотую медаль и не переживу, если не получу ее. Да, я честолюбива, ведь жизнь и так обделила меня во многом...
  Я подхожу к учительскому столу, и она бесконечно терпеливо объясняет мне... Я вдруг роняю ручку, и она укатывается под учительский стол. Будь я даже начисто лишена воображения... Я опускаюсь на пол, шарю в потемках, и перед моим взором оказываются раздвинутые колени Марины Александровны на вертящемся кресле... Оказавшись между ее бедер, я медленно выпрямляюсь и смотрю прямо в янтарно-карие, как у оленя, глаза...
  - Не волнуйся, - тихо говорит она. - Я все равно знаю, что ты самая умная, ты лучше всех. И на ЕГЭ я обязательно помогу тебе...
  Эти слова мне будто маслом по сердцу. Я чуть-чуть успокаиваюсь.
  - А вы знаете, что умные люди очень сексуальны? - брякаю я, как мне кажется, в тему, но голос срывается, и от стресса последних недель начинают струиться слезы.
  Она встает и обнимает меня, привлекая к своей груди. Я поворачиваю голову, поудобнее прижимаясь к упругим полушариям ее грудей, и чувствую удивительное блаженное умиротворение. За окном дождь хлещет прохожих плетью, а она согревает меня здесь... Я подумала, как замечательно было бы, если б ее объяснения всегда перемежались ласками, она бы награждала за правильные ответы, и мы достигли бы интеллектуального экстаза... Тогда любой троечник мог бы стать гением.
  - Сегодня Вы любите меня, - произношу я. - Да, скажите это еще раз... Я верю Вам... Полагаюсь на Вас...
  До этого я не испытывала к ней особых чувств, но сейчас благодарность к ней, смешанная с какой-то странной жалостью, растрогали меня и вызвали ответную нежность к ней. Нежность, от которой замирает сердце.
  Математичка целует меня в щеку, затем в уголок губ, но я смущаюсь и опускаю голову, вновь пряча лицо на ее груди. Я чувствую, что с ней мне не нужно притворяться и что-то строить из себя... Было бы так с географом! Тогда все было бы реально! Она шепчет мне что-то ласковое и успокаивающее, тихонько укачивает меня в своих объятьях, как дитя. И я вдруг догадываюсь, что ее презрение ко мне было напускным. Теперь я плачу от нежности к ней. Я впервые слушаю, как стучит любящее меня сердце. И я понимаю, что она готова так всю ночь нежно уговаривать меня и возиться со мной.
  Странное сомнение мелькает в моем сознании: может, она просто заинтересована, чтоб я победила на межшкольном конкурсе, который скоро состоится, и идет на все, чтоб, так сказать, придать мне стимул?! Нет, что это я... У меня вообще не остается мыслей. Ах, это невероятно... Ах, эта пышная атласная грудь... Но это всего лишь подушка, на которой я засыпаю.
  
  Четверг
   На уроке биологии я мечтательно смотрю на учительницу Инну Сергеевну, прекрасную, как античная богиня, и думаю о том, что инстинкт продолжения рода... нет, вернее будет сказать, инстинкт сладострастия сильнее всех остальных инстинктов. Потому и рыба погибает во время нереста, и за любимого человека мы готовы отдать жизнь.
  - Ну, с генами группы крови все более-менее понятно? Пишем: найти вероятность рождения у двух кареглазых людей голубоглазого ребенка, - диктует она задачу по генетике. - Никаких соседей там не замешано, Курицын... Так, какой ген будет доминантным, какой рецессивным?
  Я вижу, как она треплет Димона по хохолку на голове, и ощущаю жгучую ревность. Ну почему, почему? Она же видела мою победу на олимпиаде, неужели не догадывается, что я хороша и в других отношениях? Ради нее я выучила эти сложные химические свойства кислот и оснований, досконально разобралась в органической химии, чего сама от себя не ожидала... Ей я посвящаю пронзительные откровенные стихи, правда, для конспирации пишу иногда "Он".
  Звенит звонок, все вскакивают со своих мест. Инна Сергеевна просит меня остаться...
  - Ты не хотела бы поучаствовать в городской олимпиаде?
  Я сомневаюсь, и она говорит:
  - Время на подготовку еще есть. Зайди ко мне в выходные за книжками.
  Счастье пронзает меня. Я могла только мечтать о том, чтобы узнать, где она живет, тайком прийти к ней под окна и смотреть из сумрака на ее окно, как на икону...
  - Дайте мне Ваши данные, - говорю я.
  - Какие тебе данные? Окружность груди? Объем талии?
  - Это тоже интересно... Я имела в виду Ваш адрес, - и я записываю этот благословенный адрес...
  Сейчас она стоит передо мной совсем близко, и я могу хорошо рассмотреть ее глаза: широкие, светло-карие, с зеленоватым отливом. Если бы мы были одни, я вполне могла бы притянуть ее вплотную к себе и поцеловать. Интересно, что бы она сказала, а главное, что почувствовала бы?
  Оттого, что ее ресницы ненакрашены, глаза похожи уже не на ласковые мохнатые цветы, а на загадочно мерцающие опалы. Я смотрю на нее до тех пор, пока ее лицо не становится насмешливым. Теперь время от времени я смогу воскрешать в памяти ее взгляд, словно открывать волшебную шкатулку, только не слишком часто, чтобы воспоминание не утратило своей восхитительной живости.
  Под ее взглядом меня накрывает с головой лавина, ударная волна всесокрушающей, восторженной нежности. Но сквозь нежность пробивается росток настойчивой, пронзительной грусти. Я ясно сознаю, что возведенный мной воздушный замок, сладостный мираж никогда не воплотится в реальность.
  - И еще, - она мнется, разглядываю мою одежду. - Я подобрала тебе кое-какие вещи...
  Я киваю, и она, улыбнувшись мне, уходит в учительскую, а я топаю на английский.
  Мое воображение разыгрывается, и я представляю, как она, заставляя меня примерять наряды, раздевает меня, вертит меня перед собой так и сяк; испытующе дразня, проводит пальцами по моей груди через соски, поправляет трусики... Недаром же она так смотрела, когда я на экзамене вытаскивала шпаргалку из лифчика.
  Вспомнив свою победу, можно сказать, пьянящий триумф на школьной олимпиаде, я на мгновение прислоняюсь к стенке и запрокидываю в упоении голову, устремляя в небеса улыбку и заново переживая, будто только сейчас осознав, свое первое место. Победа, интеллект - это же так сексуально.
  Фонтан эндорфинов взрывается во мне. Если я одержу победу... кто знает? Она точно влюбится в меня!
  Вдруг выходит солнышко, заливая почти весенним сиянием простор школьного коридора, и одновременно брызжет слепой дождик, сверкая яркими нитями. Счастье бушует во мне, открывая и согревая мое исстрадавшееся одинокое сердце, прорываясь безудержным смехом...
  
  Пятница
  - Эксгибиционистка, - сказала она, облизывая свои полные губы и глядя мне прямо в глаза.
  ...Лилейка. Лили, Лилия Яковлевна. Совсем молоденькая девушка, которая носит яркие шелковые платья, которая пришла и доказала мне, что я, блестящая отличница, совсем не разбираюсь в литературе. Которая жутко злит меня и безумно возбуждает. В нее влюбился мальчик, который раньше был моим пылким поклонником, и я злобствовала, пока не поняла, что тоже помешалась на ней...
  Этим пятничным вечером в школе уже пусто. Я захожу к ней в учительскую пересдать стихотворение. Она одна стоит у окна, разговаривая по телефону, и делает мне знак подождать. В ее руках подаренный ей сегодня букет ярко-алых роз.
  И вдруг бешеная страсть захлестывает меня при взгляде на ее неприлично смазливое лицо. Это какой-то отчаянный восторг, затягивающая бездна сладострастия. Я не могу отказаться от такого переживания. Это безумие, то, что я собираюсь сделать... Но я знаю, что не пожалею потом.
  Я предусмотрительно закрываю дверь изнутри.
  Сначала я непринужденно швыряю сумку на учительский кожаный диван и сбрасываю пиджак. Потом я снимаю одну вещь за другой, наслаждаясь бесстыдством сладострастия. Я падаю все ниже.
  Вначале ее глаза стекленеют, и она отворачивается, хотя голос остается совершенно спокойным. Затем поворачивается ко мне с равнодушным видом. Она владеет собой, а я будто лечу с ускорением в пропасть, в бездну наслаждения.
  Я вся заливаюсь краской и влагой счастливых слез... только не из глаз.
  Я колеблюсь, что снять сначала: юбку или трусики? Наконец я сначала задираю юбку, потом срываю из-под нее ставшие тесными трусики и медленно, по одной, расстегиваю пуговицы на юбке. Я оказываюсь перед ней совершенно обнаженной.
  Я забываю даже о своих настоящих серьезных чувствах к географу. Сейчас мной управляет что-то другое.
  Она медленно кладет трубку.
  - Эксгибиционистка, - говорит она, облизывая свои полные губы и глядя мне прямо в глаза.
  Это жестоко с ее стороны. Я не могу выдержать ее взгляд, боюсь, что начну делать что-то совсем уж неэстетичное и неподобающее. И я смотрю в окно, где вдруг начинает сыпаться первый снег. Хрупкие, пушистые хлопья. Я ложусь на диван, слегка раздвинув ноги.
  Но она пожалела меня.
  В ее глазах расцветает нежность ко мне, даже, кажется, выступают слезы. Она приближается ко мне.
  - Я просто готова, - говорю я, прерывисто дыша.
  - Бесстыдница... Безобразие какое, - мягко и вкрадчиво говорит она.
  - Готова... к Вашему удару. Это всего лишь еще одна сбывшаяся мечта.
  Она останавливается над моим распростертым телом (она же знает, что делать!), и начинает обрывать лепестки с роз, один за другим роняя их на мое содрогающееся в нетерпении тело. Прохладные лепестки щекочут и осыпают, покрывают меня, дурманящий аромат кружит голову. И я предвкушаю, как в довершение этой изощренной ласки вслед за последним лепестком ко мне прикоснутся ее губы... Мне будет достаточно одного мгновения.
  ...Я вздрагиваю и осознаю, что сижу на уроке, грезя наяву, а Лилия Яковлевна вызывает меня к доске отвечать стихотворение. Я заливаюсь румянцем. Я и на этот раз не выучила стихи, и Лилия Яковлевна переправляет точку на жирную двойку к немалому удовольствию моих дорогих одноклассников.
  Все вернулось на круги своя.
  Я отворачиваюсь, чтоб никто не заметил моих слез, и смотрю на порхающие за окном первые в этом году снежинки.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"