Солнце ещё в мае начало поливать жаром строящийся город, правда, ночами было холодно. Зато в июне странная погода края жахнула таким пеклом и духотой, что в общежитии перестали закрывать окна и двери.
В воскресенье заводская смена Николая Павлушкина собралась отдохнуть на берегу реки. Все ребята, кроме Николая, приехали только осенью, и с Березинкой им предстояло познакомиться впервые. Она была "сестрой" шумного бурливого Лютого, который тоже брал начало в Саянах. Его русло было в полукилометре от неё.
Аппаратчик Саша сразу предложил парням сплавать на другой берег за жарками, которые пылали оранжевым пламенем вокруг берёз.
Осторожный Николай сказал:
- Для этого лучше взять лодку у местных.
Посмотрел на спуск и продолжил:
- А вот и они. Сейчас спросим.
На золотисто-рыжем от глины спуске к реке чернели одеяния трёх старух, которые несли по два ведра. Они все были со дворов "требушинских", коренных жителей, всегда готовых враждовать и с "нахаловскими", которых прибило к строительству города волной странствий, и с прибывшей по комсомольским путёвкам молодёжью.
- Здравствуйте! - крикнул им Николай. - Можно, мы лодку возьмём ненадолго? До острова, за жарками.
Но ни одна из бабок, вырядившихся в такое пекло во всё чёрное, не сказала ни слова. Они прошествовали мимо, даже не повернув головы. От вёдер потянуло тухлятиной.
- Что это с ними сегодня? - удивился Николай, обернулся на товарищей и развёл руками.
Он был хорошо знаком с Матвеевной и Евсеевной, у которых обычно покупал молоко и творог. Они были разговорчивыми, даже навязчивыми. А сейчас, гляньте, стали суровыми молчуньями.
Николай, которого вся смена слушалась как начальника и названого старшего брата, сказал:
- Про лодки можно забыть.
Витёк и Алёша пошли в воду к Саше, который уже странными сажёнками плыл к другому берегу.
А Николай отвлёкся, глядя вслед старухам и вспоминая первомайскую драку местных с задирами из комсомольского общежития и "нахаловскими". Ведь до поножовщины дело дошло. Взаимная ненависть приехавших на стройку и требушинских могла вспыхнуть с новой силой от любой причины.
Девушки закричали. Николай, которому из-за недавно перенесённого воспаления лёгких нельзя было лезть в холодную воду, глянул на реку. У пловцов дела были плохи. Только Саше удалось пересечь середину Березинки. Алёшу с Витьком стало сносить течением. Хорошо, что совсем рядом с берегом.
- Поворачивайте назад! - закричал Николай, закашлялся и сказал, чтобы успокоить девчат: - Их к старице сейчас отнесёт, а там мелко. Или к берегу прибьёт. Даже если окажутся в протоках к болоту, ничего страшного не случится.
А Саша выбрался, держась за ветки ив, в один момент нарвал охапку цветов и снова бросился в воду. Других парней уже не было видно за поворотом реки. Саше не удалось плыть, гребя одной рукой. Его макушка всё чаще оказывалась под водой. Жарки понеслись по течению вслед Алёше и Витьку. У Николая нехорошо сжалось сердце.
Саша вылез на берег. Посиневший и злой, он пришлёпал к компании со словами:
- Вот же гадская речушка! Неширокая, но норовистая. Да ещё и грязная: плыву, а тут в рот какая-то тухлая пакость попала. Вроде неощипанного куриного крыла.
- Да это бабки, наверное, в воду помои вылили. А потом станут орать, что приезжие всё загадили, - сказала Люба, одна из девушек-лаборанток.
- А где они? - спросил Саша, растираясь полотенцем.
Компания взглянула на спуск к реке: старух не было видно. Наверное, успели прошмыгнуть назад за спинами ребят.
Николай сказал: "Отдохнули, называется. Теперь придётся чапать к старице, вызволять наших из тины."
Увы, на старице парней не было. Может, они в общежитие вернулись?
Но ребят больше никто не увидел.
Смена Павлушкина провела целый день в опорном пункте милиции. Пожилой участковый из местных отказался мобилизовать рыбаков на поиски:
- Толку-то баграми у берегов шуровать? Всплывут у Ангары. Сколько народу не говори, чтобы поосторожнее с Березинкой, никто не слушает. Теперь вот новый несчастный случай нужно оформлять. Надоело уже.
Но Николай по глазам милиционера видел: он что-то знает. Но молчит. И от этого на душе становилось ещё гаже. Сердце заходилось от собственной вины: Витёк и Алёша были всё равно что младшие братья, одному восемнадцать, другой на год старше. Недавно из ремесленных училищ. Приехали на стройку, чтобы меньше, чем через год, утонуть. А он, Николай, ничего не сделал... Побоялся ссоры с местными из-за какой-то паршивой лодки.
Вечером к нему в комнату, где проживали начальники смен, ввалился пьяный Саша с самогонкой, предложил помянуть утопших. Мужчин не пришлось уговаривать.
Один из них, Гена, который проработал здесь уже четыре года, предложил:
- Давайте уж тогда выпьем за возвращение ребят, а не за упокой. Березинка-то иногда пропавших отпускает.
Саше уже было всё равно, за что пить, но Николай вцепился в Гену:
- Как так отпускает?!
Гена, который слыл краснобаем и любителем поговорить и на собраниях, и на разных гульбищах, принялся рассказывать:
- Когда я сюда приехал, общежитие только строилось. Пришлось жить у Требушиной Вальки. Тётка оказалась не в себе после несчастья: пять лет назад перевернулась лодка с её мужем и двумя пацанами. Чудила она, открытой воды боялась, таскалась по старухам, которые вроде знали, как вернуть утопленников, которых нигде не нашли. Потом я переехал в общежитие, забыл про чокнутую. Отправился в область в командировку на автобусе, гляжу: Валька вместе с мужиком и ребятишками тоже уезжает. После узнал, что она дом с хозяйством бросила и в деревню к матери подалась. Спросил у местных: она что, по новой замуж вышла? Нет, говорят, своих утопших у речки выпросила. И вроде бы мужик с ребятами за пять лет не изменились внешне. И никогда не изменятся, потому что из неживых вернулись.
- Да местные почти все Требушины. От слова "требуха", которой реку раз в месяц кормят, чтобы не гневалась, - добавил ещё один старожил. - Кровожадная наша речка. Как ни корми, народ всё равно тонет.
Эти байки окончательно добили Николая. Показалось даже, что воспаление лёгких вернулось с кашлем и болью в груди. Он обрадовался, что вскоре все захрапели, и можно было полежать в тишине.
Но сон всё не приходил.
Николай вышел на улицу. Вся округа оказалась в плотном, как вата, клочковатом тумане. Фонарь у входа освещал его болезненным йодистым светом. Жёлто-молочную взвесь с трудом пробивали звуки: лай собак, звуки гармошки и пьяных песен со стороны Нахаловки.
Тяжкие мысли Николая прервало ощущение, что он не один возле отсыпанной гравием дороги, которая разделяла общежитие и полсотни дворов, где жили местные. И точно: сквозь мелькавшие бреши в тумане он заметил тьму. Она двигалась. Или это туман медленно тёк к реке?
Николай сам не понял, что толкнуло его пройти к дороге. Он сделал несколько шагов в тумане и чуть не врезался в спину невысокой толстой женщины в чёрном, услышал негромкое, на грани восприятия, пение. Так гнусавить могла только Матвеевна. Зачем она потащилась ночью к реке?
Ветер, который постоянно овевал берега Березинки и, казалось, был вечным спутником стремительной воды, разметал клочки тумана. У спуска пять чёрных фигур вытянули вперёд руки и гуськом зашагали вниз. Николай почувствовал в этом что-то неправильное, несовместимое с обычной жизнью. Возникла мысль заговорить с Матвеевной и если не остановить, то заставить объяснить, что здесь происходит. Окликнуть со спины, наверное, нельзя: старуха может испугаться, упасть и повалить на крутизне других женщин. Он подобрался к ней сбоку и чуть сам не полетел вниз - веки бабки были плотно сомкнуты, точно во сне. Как такое возможно вообще - спускаться с закрытыми глазами?
Николай остановился и досмотрел это "слепое" шествие до того момента, как старухи оказались внизу и встали на колени перед рекой. Они не запели, а заныли довольно странные молитвы, перемежая их земными поклонами.
Тянулись минуты, но ничего более не происходило. Раздался голос Евсеевны:
- Надоть вертаться. Не смиловалась матушка-река.
Одна из женщин скинула чёрный платок, и в свете луны, которая успевала уставиться мёртвым оком на реку сквозь несущиеся облака, Николай узнал Марусю. Она, хоть и из местных, работала в прачечной, стирала халаты лаборантов, казённое общежитское бельё. Прачка заголосила на всю округу:
- Как так - вертаться?!! Мне было обещано! Где моя дочушка? Я своему Петьке сказала: не пей этой ночью, гад, я нашу Верочку с реки приведу! Что он со мной сделает за обман? И вам всем достанется, знаете, поди, Петьку!
Матвеевна прикрикнула на неё:
- Не шуми! Мало пожертвовали. Всего двоих. Нужон третий. Тот, кто своей волей в воду бросится.
Маруся продолжала плакать и кричать так пронзительно, что Николай, до сих пор ничего не понимавший, уже хотел было спуститься к берегу. Он сам от гложущей душу тоски присоединился бы к прачке, покричал-погоревал по своим товарищам.
Матвеевна дёрнула Марусю за волосы и велела:
- Не шуми, зараза! Беги лучше до Нахаловки, веди сюда свою подружку-горемыку. Всё равно ей не жить здесь: споят да затаскают до смерти.
Маруся замерла, а потом вдруг кинулась к подъёму. Николай еле успел отступить. Подумал-подумал и пошёл за женщиной, вспоминая её приятельницу. Она тоже приехала осенью, но на работу её не взяли, потому что была матерью-одиночкой с двумя детьми. Ей ведь жильё подавай! А общежитие только для тех, кто прибыл по путёвкам. Денег на съёмный угол у неё не оказалось. Нахаловские приютили, но стали спаивать и таскать по койкам. Ребятишек отобрала милиция с какой-то комиссией, увезла в область в детдом.
Маруся словно растворилась в темноте, а Николай присел на лавке возле общежития. Всё вдруг стало предельно ясным: местные топят людей, чтобы река вернула им своих. Марусина дочка провалилась в полынью в конце зимы, её затянуло под лёд. Николай знал ребёнка и дважды - зимой и весной - искал с рыбаками тело. И цена возвращения не Верочки, а какой-то нелюди - жизни ребят. Теперь вот ещё и бедолаги из Нахаловки.
Послышались голоса:
- Никуда я не пойду, отцепись, Маруська.
- Лучше сразу в воду, чем жить, как ты: без детей, без дома, без работы. Посмотри, в прошмандовку превратилась. А водица-то все твои грехи смоет... - со слезами упрашивала пьянчужку Маруся.
- Отстань... спать хочу...
- Куда ты побежала?! - завопила Маруся. - Ведь дошли почти!
Голоса затихли в ночи, и Николай с облегчением вздохнул. Он ушёл к себе и крепко заснул.
А вечером, после смены, где ему с Сашей пришлось вкалывать за четверых, узнал, что пьянчужку из Нахаловки, избитую дочерна, вынесло к Ангаре. Нахаловские кричали, что Людку убили требушинские, мол, она прибежала и сама рассказала, что ей велели топиться. Местные орали, что пора снести Нахаловку, приют ворья и душегубов.
Маруся ещё неделю ходила пошатываясь, словно во второй раз потеряла дочь.
Кто-то по ночам регулярно разорял стеклянные парники требушинских, воровал кур и гусей.
Но местные молчали, не жаловались. Их дома словно нахохлились и замерли, как вороньё перед бурей. И точно - в следующее воскресенье случилась новая беда.
Шестеро парней из Нахаловки берегом ушли к верховью Березинки, чтобы сплавиться по течению. Недалеко от стройки плот распался. Все нахаловские стали добычей реки. Люди шептались, что перед несчастьем исчезли лодки местных. Не они ли потопили плот?
В середине июня запылала изба кого-то из требушинских. С торжествующим рёвом рвалось в чёрное небо пламя, а ветер с весёлым бешенством гнал огонь дальше . Пожар тушили всем миром, но к утру он утихомирился сам от ливневого дождя.
Николай в компании парней, закопчённых, как черти в аду, спустился к реке, чтобы отмыть сажу с рук и лица. Все увидели, как вода, вспученная струями дождя, плеснула пеной, и на берегу очутилась девчонка. С её шапки и пальто ручьями стекала жидкая тина. Она потопталась, повертела головой, вновь шагнула в реку и... пропала. Верочку некому было забрать домой.
Парни заговорили тихо, как на похоронах:
- Видели?
- Что это было, а?
- Что-что... привидение, вот что!
- Привидений не бывает. Но лучше пойдёмте отсюда... Очередь у колонки займём, там помоемся.
И никто не догадался, что надвигается ещё большая беда на всех разом: и требушинских, и нахаловских, и комсомольцев-передовиков.
Семьдесят лет спустя
Июньское пекло и духота превратили город в ад. Родители пожадничали установить канальную сплит-систему, а старенький кондиционер не справлялся с жарой в огромной четырёхкомнатной квартире. Павлушкин Стёпка изнывал от тоски: до практики на северах оставалось пять дней, но как выдержать городскую париловку? Он даже не завидовал родителям, которые уехали на Чёрное море. Там, наверное, ещё жарче. И главное, после сессии полностью истощился бумажник. Зато он с компашкой весело отметил окончание второго курса.
Стёпка поднялся с любимого дивана и прошлёпал в кухню. Скоро явятся его кореша, Славка и Димон, нужно бы приготовить что-то прохладительное. Увы, в холодильнике не оказалось ни одной запотевшей баночки пива, только молоко. Стёпка скривился, но не стал унывать: сейчас он сварганит знаменитый мамин лимонад из натуральных продуктов! Со льдом пойдёт...
Не успел Стёпка разлить блёклый напиток по пивным кружкам, как запиликал домофон. Рожи друзей сияли, несмотря на изматывающую духоту.
- Ну, Степаныч, я надыбал, как поднять бабла! - с порога сказал Славик.
Стёпка бросил в кружки лёд и провёл друзей в гостиную, где при тёмных шторах на окнах злобно шумел старый "кондей".
Славик пригубил лимонад, сплюнул попавшую в рот цедру и провозгласил:
- Благодать! Короче, пацаны, вот!
И он шлёпнул на столик оборванное объявление из тех, что временами стихийно облепляли остановки маршруток.
Стёпка взял листок и хмыкнул.
- Ну и где мы возьмём "предметы советского быта двадцатых - семидесятых годов"? - сказал он. - И что потянет на предметы этого быта?
В разговор вступил Дима:
- Вчера с дачи ехали, я видел, что Лютой обмелел. Острова появились, а они раньше берегами были. Так мой батя сказал. Вот там и возьмём. Они же раньше были заселены. Тащи сюда старые фотки.
Стёпа было возразил:
- За фотки батя рога свинтит...
Дима даже подскочил от непонятливости друга:
- Да мы только посмотрим, где что раньше было! Куда плыть!
Стёпа стал упорствовать:
- Он их заныкал. Вон на те, что на стене висят, смотрите.
Батя увеличил несколько фотографий, по его словам, имевших историческое значение. На всех - Стёпкин покойный дед Николай, орденоносец, именем которого названа коротенькая улочка города. Он умер до рождения внука, но родители задолбали рассказами о нём, и Стёпа давно знал наизусть дедову биографию. Ладно бы рассказы, так батя постоянно попрекал сына трудовыми победами деда. Поэтому Стёпка отказался продолжать династию нефтехимиков и подался с друзьями в геологи.
А теперь ему предстояло кое-что объяснить корешам. Стёпка ткнул в самую стрёмную, на его взгляд, фотку:
- Вот, это первая общага нашего города. Дед со своей сменой, он начальником был. Только деревянную двухэтажку водой смыло.
Весь его вид говорил: и как только могли люди жить в этом сарае!
Стёпа принялся рассказывать:
- А вот чего: семьдесят лет назад случился пожар, а потом полили дожди, с Саян начали сходить снега. Воды стало столько, что Лютой вышел из берегов, промыл себе другой путь и слился с какой-то речушкой. Образовалось новое русло одной большой реки. Она проглотила общагу и маленькие селения. Старый берег и есть тот остров, который сейчас виден из-за обмеления Лютоя. И что вы хотите там найти после пожара и стольких лет под водой?
Славка хитро на него посмотрел и сказал:
- Моя бабка говорит, что люди спешно, ночью, бежали из домов, бросали скот и всё имущество. Ей тогда лет семь было. А память у неё и сейчас ого-го.
Дима добавил:
- Я в инете пошустрил: стальная ложка сороковых годов с клеймом советского завода триста рублей сейчас стоит. Мой металлоискатель возьмём. Там верняк поднимем что-то посерьёзнее ложек.
Стёпа хмуро глянул на него и спросил:
- Например?
Славик перечислил:
- Подстаканники, оклады икон, посуду разную, утюги, да мало ли чего...
Стёпа возмутился:
- Да вы знаете, как тогда народ жил?! У моего деда был только фанерный чемодан с бельём, сменной рубашкой, сапогами и парадными ботинками.
Дима и Славик не то с пренебрежением, не то с жалостью уставились на друга. Стёпа понял, что они сейчас думают: это его дед был бессребреником, а другие имущество копили.
И тут Славик нанёс Стёпе последний удар, показав однобокость знаний о прошлом, переданных ему родителями:
- Бабка в детстве жила в Требушинке, старинном разбойном селе. Народ в нём грабил тех, кто в верховьях Лютого золото мыл. После войны от села мало что осталось. Но всё равно можно и на схрон наткнуться.
Схроны - это хорошо, даже если они полумифические. Это достойная цель, чтобы покопаться в земле. И Стёпа принялся размышлять:
- По фоткам мало что поймёшь. А вот батя говорил, что дедова общага стояла ближе к современному Лютойскому мосту. И избы старые через дорогу были. Значит, это место, где сейчас русло отгорожено дамбами от набережной. И оно должно быть очень близко к ней. А стало быть, туда могут явиться и другие копали.
Славик забыл про лимонад, который, похоже, удался, несмотря на цвет. Он вскочил и возбуждённо заходил по комнате:
- Так чего мы в городе сидим? Погнали собираться. Нужно место застолбить. Или вообще весь островок.
Стёпа попытался охладить его пыл:
- Погоди. Да, из-за смены русла Лютого много земли ушло под воду. Но по реке ещё лет десять назад сплавляли брёвна из леспромхозов. Значит, мы даже не будем знать, где рыть, потому что наверняка проводились какие-то работы, чистили дно, вытаскивали всё, что может помешать лесосплаву. И потом вспомните про придонные отложения. Надо бы в инете пошарить, может, в библиотеку сходить...
Но тут подскочил и Дима:
- Пока мы будем шарить в библиотеке, кто-нибудь вышарит всю годноту с острова. Не хочешь с нами, сиди дома.
Стёпа ответил, что сидеть дома он не станет, и предложил оптимизировать сборы: сейчас все подождут его, потом вместе заедут к Димону и Славке.
- Так мы точно что-нибудь забудем, - проворчал Славик.
- Главное, чтобы Димон не забыл металлоискатель, а ты - мотор из гаража, - сказал Стёпа.