Львова Лариса Анатольевна
Секретный человек

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть озвучена каналом Абаддон
  Ушельские овечки
  
  Пашка Горошков сегодня заговорил. Сам не понял, как это вышло. Наверное, чепухи намолол, которую, бывало, несли раненые в бреду, когда им вовремя не давали лекарства. Из-за этого у отца могут быть неприятности. Как им тогда жить? Пашка - инвалид войны с копеечной пенсией, потому что её начисляли по годам довоенного труда. Но никто, даже он сам не знал, откуда родом, где работал, воевал, в каком бою получил осколок в голову. Ничего не помнил. Санитарка Тася забрала его после выписки, стала Пашке мамой. Её муж Григорий Иваныч теперь его отец. Сегодня он заработал пятьдесят копеек. А ржаной хлеб стоил три рубля. Отец долго ругал цены, а потом купил Пашке пирожок с луком, даже ещё шесть копеек достал из заначки, доплатил.
  Что произошло дальше, он рассказал маме Тасе вечером, когда работники еле доволокли ноги до дома.
  Мама увидела их лица и сразу сказала:
  - Садитесь чай пить. Пустой, зато свежий. Из смородиновых почек.
  Отец снял телогрейку, помыл руки в тазике, подтолкнул локтем: ну, чего стоишь-то? А Пашка и не собирался чай пить. Он чувствовал себя виноватым. Поэтому сел на табурет в кухне, опустил глаза и положил руки на колени.
  - Что случилось-то? - испугалась мама Тася. - Поди, снова инвалида проверять-перепроверять будут?
  Пашкина новая жизнь началась с тех пор, как очнулся в госпитале. А в сорок шестом чуть было не оборвалась. Тогда НКВД стало МВД, и за Пашку крепко взялись. Никакие справки из госпиталя не помогли. Сказали, что ими любой преступник прикрыться может. Мама Тася полгода добивалась свидания. А когда добилась, взглянула на сына и упала чуть ли не замертво. Все вступились за него: соседи по улице, бывший главврач госпиталя, участковый Головкин, его начальник. Когда вмешался Исполком союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца, Пашку выпустили. Сказали, что произошла ошибка.
  - Поди, будут, - сказал отец и швыркнул из блюдца обжигающий чай. - Заклекотал наш орёл. Заговорил.
  Мама Тася ахнула и села на табурет, прижала угол платка к губам.
  Отец стал обстоятельно рассказывать:
  - Исколесили сегодня всё предместье. Народ кричал: зачем каждую неделю ездишь сюда? Нет у нас столько продуктов, чтобы так быстро ножи тупились. Мы рискнули и подались в Прилучный. А там же Нехлюд, ты знаешь. Всего три двора обошли, нас и попёрли взашей. Хорошо, что инструмент не отобрали. Я купил на выручку пирожок Пашке. Но он ведь такой: уселся на лавку, пирог разломил и глаза в землю уставил. Ни за что один есть не захотел. А тут к лавке капитан подошёл, стал покуривать и поджидать кого-то. Пашка сказал: "Горелошная - полустанок. А Горелошно - село. Поэтому и не найти". Я его сразу обнял на радостях - сынок, заговорил наконец-то... А капитан как заорал, мол, что ты сказал и что тебе известно. Ну, Пашка снова застыл. Капитан куда-то отправился, глядь - назад с патрулём идет. Но нас не тронули, посмотрели, поговорили о чём-то и разошлись. Так что, мать, ждём проверки.
  Мама Тася почему-то всплакнула:
  - Да бредил Пашенька... Но и то хорошо, что в голос... До этого, как осколок в голове ворочаться начинал, он даже стонать не мог, зубами скрипел...
  Отец смотрел на события глубже:
  - Конечно, бредил. Только этот бред капитану показался со смыслом.
  Мама Тася вскинулась на него:
  - Я тебе таких смыслов могу рассказать! Наслушалась в госпитале. Снова в Исполком Красного Креста напишу.
  Григорий Иваныч ей веско возразил:
  - Один раз повезло, другого не жди. А я вот с сыном поговорить хочу.
  Он отодвинул блюдце и обратился к Пашке:
  - Сынок, а эта Горелошная очень далеко?
  И у Пашки вновь прорезался голос! От волнения он сбился, а слова стали налезать друг на друга или вовсе обрываться:
  - Не дале...о три... ня пе...
  Отец кивнул, мол всё понятно. И задал очень трудный вопрос, на который Пашка при всём желании не смог бы ответить:
  - А после трёх дней пешком-то, что было? Маленькое или большое село?
  Пашка замолчал. Он всё понимал, каждое слово, ещё с госпиталя. И легко запоминал новые. А вот сказать ничего не мог.
  Заботливая мозолистая рука поднесла ко рту чашку с пряным чаем. Пашка отхлебнул и сказал, глянув в заплаканные глаза:
  - Спаси... бо... мама Та...ся.
  И тут с улицы крикнули:
  - Хозяева! Есть кто дома?
  Григорий Иваныч подскочил с табурета, бросился в сени, но дверь открыл медленно и грозно спросил:
  - Кто такие? Чего нужно?
  У Пашки зашумело в ушах от волнения. И он не разобрал ни одного слова из разговора на крыльце, только отцовы сердитые "бу-бу-бу". Мама быстренько протёрла клеёнку, вынесла стопку документов, положила на стол и встала рядом с Пашкой, подбоченившись. Дескать, только троньте сына. Ему стало отчего-то стало стыдно, но мама не дала подняться и занять место рядом.
  Вошёл отец, а с ним давешний капитан и щёголь в хорошем пальто и ботинках. И с портфелем, почти новым. Ага, у них обувь чистая, значит, приехали на машине. Только вот звука мотора не было слышно. Эх, отвлёкся на несколько минут... а нельзя было. И эти пришлые не одни. Ещё были двое. Стояли тихонько под окнами, сторожили.
  Отец махнул маме рукой, она подчинилась, но не вышла, остановилась у печки. А гости рассмотрели убранство их дома, остатки чая в кружках и сняли фуражку да шляпу. То-то же, не в своей избе, к людям явились непрошеными. Пашка сосредоточился на тех, что на улице. Ох, и глупые они. Кто же умный станет стеречь улицу? Если бы он захотел, легко бы ушёл через чуланное окно и огороды. А ещё у них мысли плохие, очень плохие. Как у людей Нехлюда, которые прогнали отца-точильщика из Прилучного.
  И Пашка переключился на капитана и штатского. Они рылись в его документах, а он исподлобья их рассматривал. Гости принесли с собой боль от большой беды. Не такой, как прошлая война, но похожей. И Пашка понял, что очень хочет им помочь. Однако нужные слова воде тех, которые он произнёс на лавке возле лоточницы с пирожками, на ум не пришли.
  Капитан почесал нос, а штатский потёр шрам, который шёл от уха до уголка рта, отчего его лицо выглядело кривым, перекошенным, точно он нажевался кислицы. И оба чужака оглянулись на Пашку.
  Кривой спросил:
  - Григорий Иванович, можно Павлу фотографии показать?
  - Дай сюды, - строго сказал отец и снова махнул маме рукой, чтобы к столу не подходила.
  Он, хмуря брови, просмотрел фотографии и отобрал несколько, остальные вернул. Сказал Пашке:
  - Сынок, посмотри. Может, места узнаешь.
  Пашка посмотрел. Вокзал в каком-то городе, лес и гора, горелые дома... Он повертел головой из стороны в сторону, дескать, не знаю и раньше не видел.
  Отец положил локти на стол и спросил с неприязнью:
  - Теперь всё?
  - Нет, Григорий Иванович, не всё. Я уже говорил, что Павел произнёс очень важные для следствия слова. И мы должны выяснить, откуда он их знает, - гнул своё настырный кривой.
  Отец постучал пальцем по документам:
  - Ещё непонятно?
  В спор вступил капитан:
  - Мы настаиваем, чтобы Павлом занялся знаменитый врач, Вергуш Антон Антонович.
  Мама крикнула от печки:
  - Резать не дам! Осколок подвижный! Достать не достанете, а сына угробите!
  Она стянула платок, вытерла побагровевшее лицо и завыла:
  - Господи! Дайте хоть на старости лет родителями побыть! Ведь нет у нас никого, кроме Пашеньки! И он никому не нужен... Хотели сгноить его в больнице при тюрьме... Еле добились, чтобы нам отдали...
  У чужаков мелькнула в глазах слякоть. Но капитан продолжил напирать:
  - Никто Павла оперировать не возьмётся, не бойтесь. Я о другом враче говорю. Он при помощи гипноза...
  Мамы Тасино лицо стало свекольным, и она пошла вразнос:
  - Ах, психиатору сына отдадите?! Не бывать тому! Эти психиаторы уже записали его в социально опасные. Из-за одного гипнотизёра... Им бы всем самим лечиться.
  Пашка от стыда не знал, куда деться, и не увидел, что чужаки переглянулись со смешинкой в глазах. Григорий Иваныч это подметил: стало быть, знают, почему врачи не хотели сына на воле оставить, и тоже усмехнулся. А Пашка с тоской вспомнил, что молодой врач мучил его мигающей лампочкой. От её вспышек начинала болеть голова, накатывались приступы тошноты... Медсестра зашлась в крике, когда врач стал эту лампочку хрумкать, как леденец. Но и это ещё не всё. Он при всех, кто ворвался на помощь в зашторенную комнату, снял халат, брюки и побежал по коридору, "расстреливая" двери из сложенных пистолетиком пальцев. Врач объяснил своё поведение дурным влиянием пациента. Это, конечно, неправда. И пострадал от неё не врач, а Пашка. Его изолировали.
  Кривой рассердился, потёр свой шрам и громко сказал:
  - Антон Антонович Вергуш - врач с мировым именем! Он поможет Павлу стать нормальным человеком!
  Вот это он зря сказал. Пашка с испугом перевёл взгляд на отца. Но тот не стал буйствовать, как случалось раньше, когда приёмного сына обижали соседи или врачи. Да что там, всем доставалось. Однажды Григорий Иваныч чуть под арест не попал из-за того, что набросился с кулаками на участкового милиционера.
  Отец поднялся из-за стола и молча указал тяжёлой рукой мастерового человека на дверь: пошли вон, нормальные люди.
  Тогда капитан выхватил из стопки снимков один и показал Пашке.
  Кривой и мама Тася, которые продолжали ругаться между собой, сразу замолчали.
  У Пашки от этой фотографии погас белый свет в глазах. Так случалось в Доме культуры, где он смотрел с родителями кино. И он сказал, тяжело ворочая языком:
  - Пой... ду... к вра...ачу. Хочу... помочь.
  Он знал, что родители ни слова не возразят, потому что он для них - любимый и нормальный сын "возраста примерно двадцати пяти - тридцати лет", как написано в больничных справках. Жалко их, но ничего не поделаешь, после этой фотографии нельзя просто заниматься домашней работой, ходить с отцом по дворам.
  Григорий Иваныч с ненавистью глянул на капитана, но велел жене:
  - Мать, запарь нам ещё чаю.
  Мама Тася засуетилась. Её горе залегало резкими морщинами у рта, вытекало мутными старческими слезинками. Но она не проронила ни слова.
  Капитан обрадовался, что разговор пошёл в нужную сторону, и заговорил с отцом, поглядывая на Пашку. А кривой так вообще с него глаз не спускал.
  - Вы же знаете, Григорий Иванович, что ещё до войны пропадали люди с полустанков на строящихся ветках железной дороги. Линейные подразделения милиции не справлялись с бандитизмом, было не до нескольких семей на отрезках путей. А вот когда все дела передали в Министерство госбезопасности на транспорте, то сразу обратили внимание на некоторые совпадения. Но началась война. Снова стало не до несчастных, - сказал капитан. - А теперь эти дела у нас.
  Отец кивнул со словами:
  - Помню. Сначала любого встречного-поперечного за бандюка-грабителя принимали, потом всех через одного подозревали в саботаже. На беглых зэков грешили, у нас же здесь лагерей чуть ли не больше, чем сёл. Дезертиров в каждом доме предместья искали. А кто сейчас из народа вам не угодил?
  В разговор влез кривой:
  - Вы бы поосторожнее со словами, Григорий Иванович. Складывается впечатление, что вы не на стороне законопорядка...
  Отец огрызнулся:
  - Я свои впечатления не валю в кучу и не строю из неё законопорядок. Говорю то, что вижу. Зачем вам мой Пашка понадобился? Научите его говорить и будете слушать, что инвалиду с осколком в голове на ум пришло? Докатились вы со своим законопорядком.
  Капитан почесал нос, по виду ломаный несколько раз, и ответил:
  - Скажу откровенно. Слова вашего сына совпали с одной ниточкой, за которую пока мы не можем ухватиться. А их много, ниточек-то этих. Мы ведь работаем, Григорий Иванович. Не зря государственный хлеб едим.
  Отец вновь постучал пальцем в стопку документов, а капитан - в фотографии на столе.
  Пашка встал, подошёл к своей телогрейке на гвозде, оделся.
  Мама Тася всхлипнула. Отец уткнулся носом в плечо. Капитан и кривой вскочили с довольными лицами.
  Пашка попрощался с родителями на крыльце. Он никогда не забудет, что в отцовских глазах через влагу блеснула гордость.
  ***
  Он снова попал в госпиталь, который теперь стал просто городской больницей, только в отдельную палату. Ему даже разрешили остаться в домашней одежде: перешитой гимнастёрке с чужого плеча и лыжных штанах, тоже чужих. Накормили до отвала, не сделали замечания из-за того, что хлеб и два кусочка сахара Пашка припрятал, завернув их в найденную в палате газету. Шли дни, хлеб и сахар копились, но, кроме обычных анализов, от него ничего не требовалось. Понятно, чудо-доктор, который должен был заняться им, ехал откуда-то издалека. Наверное, из самой Москвы.
  И вот однажды утром, когда Пашка завтракал пшённой кашей и с тоской думал: жаль, в больнице нельзя попросить сухой паёк вместо еды, чтобы приберечь для родителей, - в палату вошёл маленький юркий старичок. А следом - строгая медсестра Лена.
  - Здравствуй, Паша! - радостно сказал старичок, улыбнулся и показал фальшивые металлические зубы.
  По краям его лысины топорщились седые кудряшки, тёмные глаза щурились, маленькие, совсем не мужичьи ноги в обычных ботинках словно пританцовывали на одном месте.
  - Ну-ка, ну-ка, что тут у нас? - спросил старичок, схватил единственный стул, пододвинул его к тумбочке с Пашкиным завтраком. - Ммм... каша пшённая! Настоящий чай! Ох, как я люблю грузинский чай! Я, Паша, бывал в Грузии... Утренняя заря над чайной плантацией, это, скажу тебе по секрету, лучше всякого кино!..
  Он деликатно не обратил внимания на хлеб и сахар, отложенные на обрывок газеты.
  - Антон Антонович, - забеспокоилась Лена. - Я же предлагала зайти в кабинет главврача...
  Врач Вергуш махнул ей рукой, чтобы не мешала. Совсем как отец. Лена вышла.
  А из Пашкиного рта неожиданно для него самого вырвались слова:
  - Ли... лист бру... усни... ки... ду... ушица с мятой - лучший чай...
  Антон Антонович совсем не обратил внимание на робкий Пашкин ответ. Он закрыл глаза и большим носом втянул запах остывшего чая, который вроде бы отдавал распаренным веником. Не поднимая сморщенных век, врач мечтательно произнёс:
  - Да, Паша, мир полон запахов и красоты... Они всегда с тобой... Вот идёшь, бывало, по тайге, нога тонет в прелой хвое, а в холодном воздухе запах близкой реки и тумана... Спелая брусника как капли крови среди зелёного глянца...
  Пашка засмеялся впервые с того момента, когда четыре года назад очнулся в госпитале:
  - Та... айга... в Грузи...и?
  Врач открыл глаза и обиженно посмотрел на Пашку:
  - Я ж и в ваших краях был. Год лагерей... вот после этого.
  Он задрал слишком свободные для его руки манжету рубашки и рукав пиджака. На желтоватой, покрытой шрамами коже синела татуировка - несколько цифр и две нерусские буквы.
  Пашка охнул. Антон Антонович снова на него взглянул, только внимательно, и продолжил:
  - Я вот забыл, как называется растение. Листья у него резные, расстилаются богатым ковром у подлеска... поднимешь их, найдёшь ягоду... Малиновую, розоватую... А внутри косточка.
  - Костяника, - уверенно подсказал Пашка.
  Врач внезапно сменил тему:
  - А ты в каких краях бывал, Паша?
  Пашка пожал плечами.
  - Откуда про Грузию знаешь? - не отстал Антон Антонович.
  Пашка растерялся. Откуда-откуда... От верблюда, наверное. Он же и в школе, как все, учился. Просто не помнит. Издевается врач, что ли.
  - Не обижайся, - сказал врач и похлопал его по руке. - И кашу-то доедай. Еда нам богом послана.
  - Бога нет, - сердито возразил Пашка.
  - Вот и славно, - улыбнулся врач и вскочил со стула. - Вечером ещё увидимся. Если ты захочешь, конечно.
  Пашка, хоть и был рассержен дурацкими разговорами врача мирового значения, понял, что с нетерпением ждёт встречи.
  После дневного сна его ожидал сюрприз: к нему допустили родителей. Пашка отказался от невиданной для голодной весны роскоши, пирожков с картошкой, похлопал по животу - мол, еды здесь на десятерых. Вытащил сухари и сахар, еле затолкал свои запасы в дрожащие руки мамы Таси. А потом устроил допрос отцу:
  - По... очём муку... брал? Инстру...умент продал?
  - Продал, сын. Сам знаешь, что заработка нет, пустая трата времени. Я лучше матери в огороде помогу.
  - Го...оворить на... учусь... пойду на слу... ужбу, - заявил Пашка.
  Он решил для себя, что сделает всё, пересилит себя, чтобы оправдать надежды капитана и кривого, стать трудоспособным и сделать сносной жизнь родителей. Их было жалко до слёз. Поэтому он вечернюю встречу с врачом ожидал, как боя.
  Но боя не получилось. Врач повёл себя совсем по-дурацки: согнал Пашку с койки, завалился сам и стал молоть чепуху. Пашка не успевал его поправлять, а потом задумался. Стоило ли сюда издалека ехать, чтобы ребячиться и учить его ловить рыбу, сажать картошку, уверять, что на свете есть такой сорт - с фиолетовыми клубнями? А ещё врач устроил с ним соревнование - кто больше назовёт гор и рек, городов, разных стран. Конечно, Антон Антонович победил в нём и очень обрадовался. Вроде самогоном от него не пахло... Но он то начинал считать в уме, причём с ошибками, отмахивался от Пашкиных поправок, перескакивал с одного на другое, и всё болтал и болтал, не мог остановиться. Тогда Пашке стало интересно, что не так с доктором мирового значения. Стоило подумать, как всё оказалось просто: врач хотел допытаться, где Пашка жил раньше, чем занимался. Так чего же время зря тратить? Нужно сказать ему... Но произнёс он совсем не это:
  - ... лодзь... трамвай... ада помпошку толкнула в дверь... женщина чужая взяла...
  Врач моментально уселся на койке, уставился на Пашку тёмными глазами. Показалось, что эти слова причинили ему боль, причём очень сильную, хотя врач глазом не моргнул, остался спокойным. Пашка это почувствовал. И почему-то обстоятельно ответил на вопросы, чем пахло да был ли дождь со снегом. Сам признался: он не знает, что за лодзь, ада, помпошка; куда подевалась чужая женщина и вообще на трамвае ни разу ездил. Просто язык сам сболтнул это, как в тот день про Горелошно, которое вовсе не Горелошная.
  Врач освободил его койку и сказал печально-печально:
  - Поспи, Паша.
  И он уснул. Да так крепко, что увидел небывалый сон: большие здания с выбитыми окнами, рельсы с грязными ручейками вдоль них, мощёная камнями улица, трамвай тоже без окон, в нём угрюмые люди... А ещё кто-то шепнул в ухо: "Сиди под салопом тихо..."
  Утром после завтрака он спросил у врача:
  - А что такое салоп?
  Антон Антонович устало потёр красные глаза и сказал:
  - Салоп - это одежда вроде пальто, только без рукавов. Я сегодня уезжаю, Паша. С тобой всё в порядке. Я бы порекомендовал тебе вернуться домой, восстановиться, устроиться на посильную работу... Но нельзя. Ты должен остаться с капитаном Лесковым, помочь ему. Тебе придётся трудно, но ты держись. Спасибо тебе.
  - За что? - удивился Пашка.
  - За надежду, - ответил Антон Антонович. - Я напишу письмо, оно будет ожидать тебя у главврача. Так что постарайся вернуться. Хорошо?
  - Откуда вернуться?
  - Тебе капитан Лесков расскажет. Прощай.
  Пашка расстроился, словно бы что-то не договорил странному врачу, который оказался вовсе не болтливым старикашкой, а печальным человеком, который помогает другим через свою боль. И крикнул ему в спину:
  - Помпошка - это девочка? Так?
  Врач остановился, но не ответил.
  - Она под салопом у чужой женщины сидела!
  Антон Антонович выскочил из палаты, как ошпаренный.
  Днём пришёл капитан Лесков и сказал, что Пашка теперь в группе и будет жить в казарме.
  - А как же родители? - спросил Пашка. - Картошку нужно сажать.
  Оказалось, что ему полагаются небольшие выплаты, не такие, как заработок милиционеров, а вроде пособия курсантам. Их выдадут родителям. Но видеться с ними он не будет. Так нужно для дела. О нём расскажут позже, а сейчас Пашкина задача - тренироваться в строевой подготовке и посещать политзанятия. И ещё он должен запоминать все посторонние мысли, которые придут ему в голову.
  Лесков не ответил на вопросы о враче Вергуше, сказал, что он почти такой же секретный человек, как и сам Пашка. "Значит, Антон Антонович не сможет поехать в чужую страну и отыскать девочку-помпошку", - решил он.
  ***
  В казарме все оказались моложе него. А он быстро вычислил, с кем будет в одной группе - с младшими сержантами милиции Колотовкиным и Рябовым. Именно они быстрее всех сдружились с ним. Только опечалило, что нельзя было заниматься физической и боевой подготовкой, ходить на профильные занятия с другими курсантами. Да и мысли никакие в голову не приходили.
  Казарменная жизнь окончилась скоро и внезапно.
  Их разбудили среди ночи, перевезли на армейском "газике" в какое-то здание, выдали штатскую одежду и табельное оружие. Капитан Лесков объяснил задачу:
  - Прислали телефонограмму, что Шилкино, бывшее село, опустело. Но там ещё проживали человек пятнадцать. Нужно выехать на место и разобраться. Колотовкин и Рябов обеспечивают охрану группы и наблюдение. Горошков, криминалист Логинов и следователь Стреляев занимаются своим делом. Руководство на мне.
  Выехали на двух ГАЗ-67, причём Пашка почему-то залез в машину, где сидело начальство - Лесков и Стреляев. И никто не высказал удивления. Только кривой, он же Стреляев, стал растирать свой шрам. Дорога от ближнего колхоза до Шилкино была всего-навсего тележными колеями, машину мотало из стороны в сторону, но следователь старался не касаться Пашки даже локтем. А ему не было дела до неприязни Стреляева, потому что в ушах стоял голос Антона Антоновича: мир полон запахов и красоты.
  Вот какая красота может быть в голубоватом рассвете? Да ещё и мутном из-за туманной дымки. Дни-то стояли солнечные, значит, этим туманом дышало ближнее болото. А возле него заросли клюквы. Ягода крутобокая, ярко-красная или багровая от спелости... Разве есть клюква в конце мая? И Пашка сказал:
  - Где-то тут болото. Там кровь.
  Лесков повернулся к нему:
  - Да, на карте отмечено болото. Мы его осмотрим на обратном пути.
  Пашка хотел возразить: а зачем осматривать несколько дворов без людей? Искать их нужно на болоте. Но не сказал ни слова, капитану виднее.
  Шилкино было расположено очень неудобно для села, в низине. Поэтому, наверное, дворов там мало. Деревья сменились кустарником, а дымка - густым туманом. Село их встретило воем собаки.
  Стреляев знаком руки остановил Пашку, который двинулся было за следователем. Велел ему оставаться возле машин. Солнце ещё не успело рассосать белёсые слои влаги, как стало ясно: ничего они здесь не найдут.
  - Сколько дома пустыми простояли? Дней пять? Да здесь много кто побывал: скотину точно ближайшие соседи увели, да ещё и помародёрничали на прощание, - быстро и нервно заговорил Стреляев, который подошёл вместе с капитаном к машинам. - Если уж искать что-то, так только необычное.
  Лесков обернулся к Пашке, который втягивал ноздрями воздух:
  - Павел?
  - ...шкуры... шкуры... - забормотал "секретный человек", - шкуры... молодухи... две помпошки... к бабке приехали...
  Стреляев раздражённо отозвался:
  - А что-нибудь по существу скажешь? Кто людей увёл? Не соседние колхозники же... И главное - куда.
  Пашка развернулся и зашагал к большому подворью, которое только что покинул криминалист Логинов с фотоаппаратом в руках. У избы он печально постоял над песчаным следом бывшей песочницы, которую растоптали люди и скот. Наверное, в мешках с реки привезли песок... для помпошек. Уверенно прошёл в палисадник с кустами шиповника, отыскал потайное местечко, смахнул землю с зарытого стекла.
  - Это секретик, - сказал капитану, который ходил за ним по пятам, а потом пояснил: - Игра такая.
  Бережно поднял стекло, взял часть открытки, которая уже расползалась от влаги, положил на место. А вот один из сухих страшненьких цветков, которые украшали секретик, захотел взять на память. Капитан разрешил.
  - Ну, что здесь? - спросил Стреляев.
  Его кривая щека дёргалась от гнева. Понятно, он злился на Пашку, который застрял на несущественных мелочах. Время уходило, результатов не было, а "секретный человек" занимался ерундой.
  - Здесь дети играли, - объяснил Пашка.
  - И что?! - заорал следователь. - Где сейчас эти дети?
  Он шагнул в сторону, намереваясь обойти Пашку, но оступился. Под его сапогом хрустнуло ещё одно стёклышко.
  И тут Пашка выдал такое... Короче, запутал следствие и нажил себе врагов. Даже чуть было снова в больнице не очутился из-за того, что его сочли неизлечимым.
  - Ушельцы забрали, - сказал он. - Им женщины и дети нужны. Других убивают.
  Стреляев открыл было рот, но капитан метнул на него значительный взгляд, потом спросил:
  - А где тела?
  - В болоте, - ответил Пашка.
  - Вместе со шкурами? - съязвил Стреляев, который запоминал каждое Пашкино слово.
  - Ушельцы шкуры с собой взяли, - ответил Пашка.
  А капитан дал знак садиться в машины. До болота доехали вмиг. И тут... Воздух уплотнился, стало трудно дышать. Часто-часто забилось сердце, ноги стали ватными. Пашку накрыло меньше, чем всю группу. Но ему было тяжело чувствовать всё, что ощущают другие. Колотовкин и Рябов сняли свои ППШ, даже водители положили руку на кобуру. Стреляев стал похож на лису, угодившую лапой в капкан, Логинов дрожавшими руками вцепился в свой чемоданчик, а капитан... Он хоть и имел два ордена Славы, побледнел и стал с хрипом переводить дыхание.
  Пашка двинулся вперёд. Так нельзя было делать - идти первым сквозь невысокий ивняк к болоту, да ещё без приказа. Но только его тугоподвижный язык мог сейчас шевельнуться в пересохшем рту. Вся группа онемела. Пашка повернулся и сказал негромко:
  - Это не наш страх. Нужно вперёд... Там...
  Он сам не знал, что они найдут там.
  Земля кое-где пошла пёстрыми кочками, на которых зелёные стрелки болотной травы прорывались сквозь чёрную щетину обломанных прошлогодних стеблей. Под сапогами зачавкала бурая вода. Послышался негромкий гул. Страх всё не отпускал, наоборот, сквозь накатывал волнами через отвратительное гудение. Пашка снова повернулся и пояснил:
  - Это мухи, только мухи...
  Рванул ветер, позади зашумели ивовые ветки, едва покрытые молодой листвой. Чуть дальше и правее над кочками поднялось чёрное облако. И только сейчас резкий запах падали шибанул в нос. От вони группа словно очнулась и сразу же перестроилась. Ведущим стал Рябов, замыкающим - Колотовкин. Лесков и Стреляев оттеснили Пашку, но уже знал, что все там увидят. Только ободранные овечьи туши, больше ничего. Ну разве ещё траву, покрытую шевелящейся, жужжащей коркой. Главное - ветер унёс чужой страх, который буквально налип на болотистую низинку.
  Стреляев и криминалист, отмахиваясь от мух, принялись исследовать землю вокруг побоища, а Лесков спросил:
  - Павел, а где люди?
  Пашку стукнула в лоб муха, разогнавшаяся в полёте. Он не успел её прихлопнуть.
  - В болоте, товарищ капитан. Все, кроме женщин и детей.
  Лесков воскликнул:
  - А ведь это ещё одно совпадение! Рядом с местами преступлений обязательно были болота. Не обратили внимания, потому что эта часть края вообще болотистая.
  И он, заслонив лицо рукой, зашагал к Стреляеву.
  Пашка остался не у дел, пока уроженцы здешних мест Рябов и Колотовкин пытались подобраться ближе к трясине. Он только издали смотрел на тёмную, в разводах лукаво поблескивающей ряски, воду. И чувствовал: если к поискам брошенных в топь тел не приступят сегодня, завтра будет уже поздно.
  Он немного ошибся: поздно оказалось уже к вечеру. Только первым багром зацепили чью-то телогрейку.
  Ему по рекомендации врача Вергуша было положено отдыхать, и Пашка целый день протомился на своей койке. Рябова и Колотовкина куда-то вызывали. И они вернулись хмурыми и неразговорчивыми. А потом принялись и за него самого. Для начала с Пашкой побеседовали капитан и кривой следователь. Потом им, наверное, должен был заняться кто- важный. А Лескову и Стреляеву за что-то очень досталось от начальства.
  Стреляев посматривал в какие-то записи, хмурился и отодвигал их. Потом решился и спросил прямо:
  - Павел, а кто такие ушельцы?
  Пашка отреагировал не по уставу - пожал плечами. Капитан снова глянул в записи, потёр нос и стал объяснять:
  - Вот смотри, Павел, все вещи в мире связаны между собой нашими ощущениями. Например, когда я вижу лимон, то во рту появляется слюна. Почую запах булочек - вспомню бабушку, которая их часто пекла.
  Пашка кивнул: всё так и есть.
  - А какие ощущения вызывает у тебя это слово - "ушельцы"?
  - Никаких, - признался Пашка.
  - Вот прямо совсем никаких? Не верю, - стал подначивать капитан.
  Пашка попытался объяснить:
  - Никаких. Но я чувствую чужой страх, как тогда на болоте. Вы тоже почувствовали. Все испугались, а я нет. - Он посмотрел на Лескова и добавил: - Извините, товарищ капитан.
  - А чужой страх - это страх тех людей, которые там погибли?
  Пашка кивнул.
  В разговор вмешался Стреляев:
  - Мы уже говорим не об ощущениях. Это чистая логика. Если люди знают, что их ведут даже не на смерть, а просто в никуда, всё равно будут бояться.
  Пашка ответил не задумываясь, можно сказать, язык сам сболтнул:
  - В шкурах, с чёрными лицами...
  Начальство переглянулось. Капитан напомнил Стреляеву:
  - Ободранные туши коз и овец фигурировали в деле сорокового года, - а потом обратился к Пашке: - Это ты про ушельцев сказал?
  Пашка снова кивнул, как детская игрушка-болванчик с качающейся головой.
  Капитан порылся в своей обтрёпанной папке, вытащил уже знакомую Пашке фотографию:
  - Это сделали ушельцы?
  Ну кто же ещё из всех преступников или бандитов мог сложить человеческие кости пирамидкой и украсить их черепом? Именно чернолицые, в мохнатых шкурах, попировав, специально делали так... И это не жертва какому-то богу или духу, это метка. Жертвовали ушельцы совсем другое. Да и ели не всех, только женщин.
  Пашка поднял глаза на начальство и осознал: только что он сам им рассказал всё это. И они ему не поверили. Правильно и сделали, слишком уж всё это невероятно - лесные людоеды в советском государстве, освободившем мир от фашизма. И если Лесков и Стреляев с ним больше не захотят иметь дело, это тоже будет правильно. Поистине, самое лучшее место для него - больница при тюрьме. Пашка поднялся, сказал первым, снова не по уставу: "Разрешите идти?" Ему не ответили, потому что капитан и следователь молча смотрели друг другу в глаза.
  И Пашка вышел. Видимо, у него снова принялся двигаться осколок в голове. Иначе почему пропали из сознания следующие два дня? Об этом он узнал позже, когда к нему пришёл капитан.
  ***
  Очнулся Пашка от металлического лязга в странной тесной комнатёнке, раза в два меньшей, чем палата. На окнах - решётка, на железной двери - закрытое окошко. Ни стула, ни тумбочки. В ногах - его сложенная стопкой форма.
  Дверь открылась, вошёл Лесков. Пашка подскочил, как будто и не было приступа. Или, может, осколок повлиял только на голову, а не на само тело. Капитан положил ему руку на плечо, заставил сесть и спросил:
  - Как чувствуешь себя, Павел? Вижу, что хорошо. Но если есть жалобы на здоровье...
  Пашка помотал из стороны в сторону головой. Капитан уселся рядом и сказал, хмуря брови и глядя в угол комнаты:
  - Вчера в Шилкино выезжала другая опергруппа. Следом - отряд из воинской части. Никого не нашли. Ты нам нужен, Паша. Может, хоть детей отыскали бы и отбили у этих ушельцев. Пока мрази что-нибудь не сделали с... помпошками.
  - Я поеду, - быстро откликнулся Пашка.
  Капитан ещё больше нахмурился:
  - Начальство медлит с расширенным поиском. Мы не предоставили нужных оперативных данных, кроме груды тухлого мяса и телогрейки, которая могла попасть в топь когда угодно при разных обстоятельствах.
  - А что нужно-то для поиска? - не понял Пашка.
  - Показания свидетелей под протокол, к примеру. Вещественные доказательства того, что там были эти ушельцы. У нас ничего нет.
  - Запишите мои показания под протокол, - с готовностью сказал Пашка. - Я же вам всё рассказал.
  Капитан криво улыбнулся, потом нанёс Пашке удар под самый дых:
  - Как можно записать то, что не было произнесено, а? Ты ведь нам без слов всё рассказал, Паша. Мыс-лен-но.
  Пашка ощутил себя не просто инвалидом, а каким-то сумасшедшим, двинутым, чокнутым, уродом - то есть тем, кем его называли с тех пор, как он пришёл в себя после ранения.
  - Кто ты такой, Паша? Что умеешь ещё? Вот, к примеру, при тебе у меня болит перебитый нос. Его хирурги из осколков слепили прямо на линии фронта в санпалатке. У нашего Стреляева шрам словно огнём горит, когда ты рядом. Мы тебя представили полковнику Гордееву как инвалида, который что-то знал о преступлениях, но забыл из-за ранения. Сказали, что заговоришь и поможешь. А что вышло? Ты заговорил и все наработки почти за десять лет с ног на голову перевернул. А мы ни подтвердить, ни опровергнуть не можем.
  Пашка хотел обидеться, но не стал. Обидами ничего не изменишь. Просто спросил:
  - А что сказал доктор Вергуш?
  - Я знал, что ты поинтересуешься. Весь документ я тебе показать не смогу при всём желании. Но выписки сделал, - ответил капитан, вытащил из кармана листок и протянул Пашке.
  А он за четыре года ничего ещё не прочёл и не написал. Врачи запретили утомляться, вот он и не заставлял себя. Но Антон Антонович сказал, что напишет ему письмо... И Пашка решил попробовать. Надо же, впервые вид строк на бумаге не вызвал головной боли. "Социальное положение - из крестьян. Предполагаемое место жительства до ранения - таёжное село. Образование - уровень семилетки. Реакции адекватные. Мышление не расстроено, чёткое и последовательное. Моральные качества высокие". Если те записи, в которые два дня назад заглядывал Лесков, и есть документ, составленный Антоном Антоновичем, то капитан утаил много сведений. Да и отметил ли сам врач его фантазии насчёт города в чужой стране, тоже вопрос. И если не обращать внимания на одно непонятное слово, то получается, что Пашка вполне нормален. Тогда выходит, что не из-за него прежний психиатр хрумкал лампу и в трусах носился по больнице.
  - Ну как, доволен? - спросил капитан.
  - Я могу с вами ехать? - задал свой вопрос Пашка.
  И капитан похлопал его по руке.
  Выехали в том же составе, только без криминалиста, с багажом, прикрытым брезентом. И в машину Пашка залез вместе с Рябовым и Колотовкиным. Они, в отличие от Стреляева, ему обрадовались. Перед поворотом на Шилкино газик начальства остановился. Все выбрались, глядя на дорогу, которую не хотелось даже вспоминать.
  - Ну, куда повернём, Павел? - спросил капитан. - Ты же теперь у нас вроде компаса.
  - А что там, дальше? - Пашка махнул рукой в сторону от дороги.
  - Заброшенные в войну колхозные покосы, лес. По карте селений нет. Да и дороги нет. Предлагаешь в туда отправиться?
  - Да, - твёрдо ответил Пашка, хотя на самом деле у него не было уверенности ни в чём. - Там уже проверяли?
  - Кто бы нам доложил-то... - желчно сказал Стреляев. - Все отчёты у Гордеева. И власть тоже. На-ча-альство... Давай, компас, работай, а то...
  Пашке не потребовалось объяснять то, что до этой минуты было известно всем, кроме него самого. Включение в штат инвалида, который что-то должен вспомнить, обошлось Лескову очень дорого. И теперь без быстрого результата его могут понизить в звании, не говоря уже об увольнении.
  И Пашка двинулся в противоположном направлении от Шилкино. Его обогнал Колотовкин, на ходу подмигнув товарищу.
  - Сашок, ты мне мешаешь, - сказал Пашка.
  Колотовкин глянул на капитана, а потом уступил место.
  Покосы, похоже, начинались за зарослями ольхи и черёмух. Шагать через них было нелегко, за годы войны деревья пустили многочисленную поросль, из-за которой стало не видно и следа бывшей дороги. Пашка злился на самого себя, свою никчёмность и слабость. Раньше-то ему ничего не стоило... Додумать он не успел, потому что вынырнул первым из зарослей и ноги сами остановились.
  Впереди кто-то был. Пашка сдвинул фуражку на затылок, смахнул со лба пот.
  Возле него тотчас оказался Лесков, шепнул:
  - Что, Паша?
  Пашка расставил руки и попятился в ольховник, оттесняя группу назад, потом указал на дальний конец здоровенного покоса, за которым стеной стоял лес. Но сам он там ничего не видел! Лесков глянул в бинокль, сказал ещё тише:
  - Иван, подойди-ка...
  Тут же рядом возник Стреляев, взял протянутый бинокль, всмотрелся:
  - Ну и что? Вроде у леса овцы... Мало ли...
  Лесков отобрал бинокль, потом пробормотал:
  - Откуда здесь овцы-то? Ни одного селения рядом. Разве что из Шилкино прибрели...
  - Или их кто-то пригнал, - добавил Стреляев.
  И тут Пашка наконец-то прозрел. Он и без всякого бинокля увидел среди стволов удаляющихся овец. И вдруг одна из них встала на задние ноги, повернулась к ним чёрной мордой!.. А следом поднялись и две других.
  Пашка хотел себя успокоить, мол, всё почудилось. Но рядом приглушённо вскрикнул Лесков, не отрывавший от глаз бинокля.
  - Ушельцы... Это ушельцы, - трясущимися губами стал повторять Пашка.
  А через миг странные фигуры исчезли.
  Капитан процедил сквозь зубы:
  - Ряженые... Я так и думал, что ряженые. Мрази... Прикинувшись овечкой, легко приблизиться к людям. Ну кто же упустит шанс разжиться потерявшимся скотом?
  - Что делать будем, товарищ капитан? - подумал Пашка.
  Но Лесков его услышал.
  - Нельзя терять след. Вряд ли их логово поблизости. Нужно идти за ними. Оптимально взять одного. Или трёх сразу. Колотовкин, Рябов - по местам. Стреляев - к машинам. Не вернёмся к вечеру, сообщишь в отдел, - быстро сказал капитан.
  - Не пойду, - стал противоречить главному в группе Стреляев.
  - Это приказ!
  - У меня вот здесь приказ! - огрызнулся следователь и стукнул себя в грудь. - Не вернёмся, Лёха с Володькой сообщат.
  Кривой недоброжелательный следователь никогда не нравился Пашке. Было в нём что-то жёсткое и неприятное. Но не такое, как у Нехлюда из Прилучного, который обложил данью всех, кто честно или нечестно пытался заработать копеечку. А вот сейчас стало ясно, что за желчностью и ненавистью Стреляева кроется нечто другое. Вот и капитан не стал спорить, только сказал:
  - Движемся краем покоса.
  Пашка спросил у самого себя, в мыслях, конечно, увидели их ушельцы или нет. Но капитан обернулся к нему со словами:
  - Это только ты сказать можешь, Горошков. Ну?
  - Нет, - твёрдо ответил Пашка.
  И обманул группу, потому что почувствовал совсем, совсем другое... Да сам он стал немного другим, похожим на Стреляева. Очень раздражал звук быстрых шагов, шорох прошлогодней травы, треск веток кустарника. Выводили из себя спины Колотовкина и Лескова, за которыми его поставили в цепочку преследователей. Удручало, что он не может быть сосредоточенным, как капитан или товарищи по казарме. А вот ярость и решимость следователя очень даже подгоняли. Ещё немного, и Пашка сможет...
  Тут его мысли скомкались и прервались, потому что группа обогнула покос и остановилась прямо перед тем местом, откуда ряженые ушельцы удалились в лес.
  - Вот оно что... огородик здесь развели твари... - сказал, словно выплюнул, Стреляев.
  Конечно, никакого огородика не было. Просто небольшой пятак дикого щавеля. А чуть дальше - жёлтенькие цветки травки, которую мама Тася запаривала от кашля.
  - Иван, минут пять на осмотр есть? - спросил Стреляев, который было присел на корточки для осмотра "пастбища ушельских овец".
  Капитан покачал головой, развернулся, и все за ним направились в лес. Пашка уже твёрдо знал, что это ничем хорошим не закончится.
  ***
  И точно: Колотовкин внезапно остановился, пошатываясь на одной ноге. Лесков тут же рванул его назад за локоть, сделал знак Пашке и другим не подходить. Выругался сквозь зубы.
  - Что там? - негромко спросил Стреляев.
  - Пропасть, которой нет на карте.
  - Она не может быть здесь, - озадаченно сказал следователь. - Километра через два будет подъём в гору. Скорее всего, перед нами овраг.
  К ведущим присоединились все. Действительно, лес обрывался почти вертикальной стеной из сплошного камня. Валуны громоздились друг на друга, блестели покрытыми росой острыми верхушками. Далеко внизу среди таких же камней куда-то торопился ручеек. Если бы Колотовкин смотрел по сторонам, как Пашка и Стреляев, он бы точно свалился.
  Пашка подошёл ближе всех. Из-под сапога вывернулся камешек, беззвучно полетел вниз, отлетая от камней. Пашка сказал:
  - Всё, что видно, ненастоящее. Похоже на ребячий секретик. Чтобы его увидеть, нужно смахнуть землю.
  Он нашёл взглядом обломанную ветвь и, размахнувшись, бросил её подальше от края.
  И ветка застыла над пропастью! Пространство вокруг неё посерело, позеленело, в этой мути обозначились стволы пихт и елей. Цветное пятно над пропастью разрослось, и реальный, живой лес подступил к людям. Ветка, цепляясь за хвою другого дерева, свалилась на землю.
  - Как ты это объяснишь? - обратился к Пашке капитан. - Я не смогу вести вас дальше. Вот же гады, они ждали преследования!
  Пашка сильно заволновался. Ему показалось, что сейчас, в такую важную минуту, он снова утратит речь. Наконец облизнул пересохшие губы и сказал:
  - Это морок. Он как сон, когда видишь то, чего нет. И как секретик. Нужно убрать морок.
  Лесков подобрал ещё одну ветку и кинул вперёд. Она застряла в ветках ели и спугнула лесную птичку. Он попытался занести ногу, над тем, что три минуты назад казалось пропастью, и не смог, отступил. Сказал:
  - Страшно. В бою и то не так страшно было.
  Все не стали ждать приказа и тоже попытались шагнуть. И тоже отступили.
  Пашка почувствовал тычок в спину. Над ухом раздался голос въедливого Стреляева:
  - А что бы произошло, если бы мы все за Колотовкиным шагнули в эту воображаемую пропасть?
  - Разбились бы, наверное... - сказал Пашка.
  Стреляев нервно расхохотался:
  - Ха!.. Разбились в пропасти, которой нет? Горошков, твою голову и вправду лечить нужно. Но не во время операции по задержанию!
  Капитан выручил Пашку, который уже был готов сквозь землю провалиться:
  - Иван, полегче со словами. Павел, между прочим, прав. Мы бы остались на этом же месте, но пережили всё, что ощущает человек, который сорвался в пропасть. И подохли, если бы не Горошков!
  Последние слова Лесков произнёс громко и гневно. И Стреляев прищурился на него:
  - Ты думаешь?..
  - Уверен, так и было, - ответил капитан.
  Понятно, у начальства свои тайны от группы. Но только не от Пашки. Он-то догадался: во время прежних попыток отследить ушельцев погибли работники НКВД или транспортной милиции. Возможно, их находили синих, как утопленников, или со страшными ранениями после падений. Или даже растерзанных зверями, разрезанными колёсами поездов.
  - Ладно, но скажи мне, Горошков, а возможен такой вариант: мы, наоборот, не видим ни пропасти, ни другой опасности, а она есть на самом деле? - не успокоился следак.
  Пашка подумал и кивнул.
  - Так что ж нам делать? - Стреляев обвёл глазами лес и заявил: - Я отсюда не уйду ни с чем!
  - Я должен идти первым! - в тон ему ответил Пашка.
  Однако сказать было гораздо проще, чем сделать первый шаг. Страх дал знать о себе холодным потом. Но группе пришлось труднее, чем ему самому, он это почувствовал. Прошло не меньше получаса, прежде чем Пашка перестал слышать за спиной судорожное от ужаса дыхание товарищей. А потом желчный Стреляев сказал, что обязуется устроить для ушельских овечек хорошую живодёрню. Лесков подхватил и продолжил его мысль. Под шуточки пробираться сквозь настоящую тайгу стало веселее.
  Однако, когда они обошли очередной бурелом, Пашка почуял неладное. Оглянулся: не хватало его соседа по койке, Петьки Рябова! Лесков выругался, схватил за плечи Пашку и тряханул как следует:
  - Горошков! Куда мог деться Рябов? Только ты можешь что-то сделать! Ну же!
  Пашка сдержал подступившие слёзы. Четыре года назад он думал, что потерял на войне свою прошлую жизнь, а новую не удалось обрести даже рядом с приёмными родителями. Ему было горько от бессилия. Но потеря товарища... Это не горечь, а настоящее горе.
  И вдруг услышал краем уха шорох в закурчавившихся побегах папоротника. Всмотрелся и увидел приклад ППШ. Он тихонько уползал в сторону сосны-гиганта. Или кто-то невидимый тянул его за ремень. Пашка моментально освободился из рук Лескова, в два прыжка достиг папоротников и бросился на землю. Пистолет-автомат он спас. Но где же Рябов?
  И тут началось! Лес наполнился звуками. Они сначала не казались громкими, но через миг вонзались в мозг и словно бы разрывали его. В них можно было распознать отчаяние и ужас преследуемого, крики схваченной жертвы, предсмертные хрипы. Пашка знал: это для него звуки негромкие, а вот спутники всё переживали иначе. Стреляев упал на колени, зажал уши руками и завыл. Капитан, бледный как смерть, закинул голову и зарычал сквозь зубы. Колотовкин ничком свалился на землю и зарыдал.
  Да, веткой товарищам не поможешь... И Пашка решился: он дал очередь из ППШ в ту сторону, откуда звуки слышались сильнее. Тотчас лес замолчал. Стреляев поднялся, утёр слёзы, высморкался на землю и пробормотал:
  - Ошалел что ли, Горошков? Чуть ли не над головой палишь...
  Лесков зашарил по карманам. Видимо, стал искать лекарство. А Колотовкин повернулся на бок и закрылся рукой. Застыдился чего-то. Опять же от Пашки не скроешь, что он и исчезнувший Рябов с Колотовкиным вовсе не младшие сержанты городской милиции. Их звания тоже вроде земли над детским секретиком. А под ними - серьёзная задача бойцов бывшего "смерша", а теперь - третьего управления госбезопасности.
  - Я одного зацепил, - сказал Пашка капитану и указал на место, где точно должен валяться труп одного из ушельцев.
  - Колотовкин, за мной. Остальным ждать здесь, - приказал Лесков.
  Следователь так был потрясён звуками, а потом пальбой, что позабыл противоречить и остался на месте. Он неприязненно посмотрел на Пашку и стал прислушиваться к удаляющимся шагам товарищей.
  Вскоре они подтащили первую "ушельскую овечку", и следак принялся за свою часть работы. Лесков прохаживался возле распростёртого тела и возмущался:
  - Мрази, какие мрази!.. Я понимаю, как всё происходило: пошёл человек, скажем, на покос или зимой в лес за дровами. Видит - неподалёку потерявшаяся овца. Подходит, и вдруг скотинка встаёт на задние ноги, обращает к жадному и неумному мужику чёрную морду... Поневоле онемеешь и окаменеешь. Надо же, что придумали - веки красным намазать. Воображение испуганного тотчас дорисует полыхающие адским пламенем глаза. Или, возьмём другой случай, выглядывает женщина из окна и видит овечью спину. И тут к ней поднимается чёрная морда...
  Стреляев оторвался от детального осмотра трупа и заметил:
  - Тут, скорее, был эффект неожиданности. Страх ушельцы вызывали другими вещами. Мы вроде на себе это испытали.
  Пашка нечаянно сболтнул:
  - Ещё не всё испытали.
  Группа разом повернула к нему головы. Пришлось объяснить:
  - Не знаю, что ещё случится. Но ушельцы были втроём. Двое где-то затаились.
  Стреляев занялся убитым и вскоре доложил:
  - Ну что сказать навскидку, без экспертиз? На лице какой-то пигмент, въевшийся в кожу. Возраст не определишь, потому что дикари раньше стареют от условий жизни. И зубы обточены, чтобы сырое мясо жрать. Эти ушельцы - каннибалы, как мы с тобой и предполагали, Игорь. С виду убитый не истощён, значит, каннибализм был ритуальным, а не ради выживания. А вот то, что привело нас в дрожь полчаса назад...
  И Стреляев показал здоровенную кость с дырочками и костяными же вставками, которую он снял с пояса "овечки".
  - Думаю, если подуть в этот мерзкий гудок, мы услышим те же звуки, что и раньше. Их воздействие на людей ничем объяснить не могу. Есть топорик, что-то похожее на копьецо, два ножа... в котомке - разные инструменты, наверняка украденные. На всём следы крови, вероятно, следствие гастрономических пристрастий или недавней резни скота, - продолжил следак. - О чём упомянуть ещё? Тело без татуировок, но с фигурными шрамами. Вероятно, от ритуальных ран, которые нанесли, чтобы обозначить взросление или число жертв. Половые органы без особенностей.
  Лесков распорядился забросать тело ветками. Он забрал у Павла ППШ со словами:
  - Не обижайся, Горошков. Тебе нужно сосредоточиться на том, чтобы найти оставшееся гадьё. Если нужна будет огневая поддержка, только подумай... ты знаешь сам. Налёт на Шилкино был примерно неделю назад. Девочки должны быть живы. Может, и женщинам повезло. Эта троица не отстала от своих. И не за щавелём они отправились. Это либо караульные, либо охотники за нами.
  - У каннибалов имеется опыт расправы с преследователями, - добавил Стреляев. - Но у ранее погибших сотрудников милиции не было такого "компаса", как наш Павел. Веди, Горошков.
  В другое время Пашка бы загордился или, наоборот, застыдился оттого, что плохо думал о Стреляеве. А сейчас для него было главным слово "веди". А куда? И он направился в ту строну, откуда группу атаковали звуками.
  И не прогадал. Чем дальше, тем больше не просто воняло, а буквально разило дерьмом и мочой, кислым потом, протухшей кровью и ещё чем-то жутко противным. Но на слое опавшей хвои не было ни одного следа! Увы, Пашка не помнил, был ли он охотником. Но зато знал: нужно всего лишь снять то, что прикрывает секретик. И он должен это сделать, раз его спутники ничего не чуют.
  Он сделал знак остановиться. Группа замерла у него за спиной. Пашка опустился на колени и стал вглядываться в сухие рыжие иголки под кронами могучих лиственниц, в россыпь шишек, в островки папоротников, которым повезло вылезти из земли под солнышком, едва видным в просвет между ветвями. Неожиданно Пашка подумал о постороннем: "Антона Антоновича бы сюда... Пусть бы объяснил, какая красота в глухом безлюдном краю... В том, что угрожает близкой смертью". Наверное, из-за того, что он отвлёкся, его ладонь ощутила невидную глазу неровность. И через миг словно пелена с глаз спала.
  Следов было множество. Стало видно, что здесь не раз топтали землю. Ещё и волоком тащили что-то... Или кого-то...
  Капитан говорил, что все вещи в мире связаны ощущениями. Поймать бы эту связь! Но он не успел.
  Раздался чуть слышный свист, вскрикнул Стреляев. Пашка увидел, как взвились вверх его сапоги. А вот капитан оказался быстрее, чем вечно запаздывающий "секретный человек". Он прошил очередью крону пихты выше Стреляева. Следователь вместе с верёвкой ничком свалился на землю. Лесков подбежал к нему, крикнул: "Иван! Ванька, друг... Ну что ж ты!". Осторожно перевернул тело, задрал голову и завопил на весь лес. Он даже не услышал, как глухо ударилось о землю тело второй "овечки". Не обратил внимание, что Колотовкин стал методично колотить "её" по голове. Но тварь всё ещё жила. Корявые пальцы с длинными чёрными ногтями скребли землю, а вот ноги, обмотанные шкурами, были неподвижны.
  Пашка очнулся от кошмара и услышал удаляющийся треск ветвей. Третья "овца" ломилась прочь, позабыв навести морок. "Сашок, там!" - крикнул Пашка, и Колотовкин, ещё раз опустив приклад на мясо-костное месиво, которым стала голова ушельца, помчлся догонять третьего. Очень скоро снова раздалась пальба.
  Лесков снял охотничий нож с пояса, перерезал скрученную, видимо, из жил верёвку. Закрыл глаза покойному, обернулся к Пашке и сквозь слёзы, которые он не замечал, тихо сказал:
  - Вместе столько прошли... нас только фронт разделил... А теперь я один... за себя и за него...
  Пашка хотел ответить, что не один, но перехватило горло. Капитан понял и кивнул. Вскочил и скомандовал: "Дальше!".
  Они вовремя нашли Колотовкина. Ещё бы помедлили, и боец точно бы угодил в психбольницу или под трибунал. Сашок уже выпустил мёртвому ушельцу кишки и собрался кромсать тварь дальше. "Вперёд, Колотовкин! На кону жизнь детей!" - заорал капитан. Сашок очнулся, сплюнул на тело ушельца и зашагал впереди них в таком темпе, что Лесков и Пашка, люди нездоровые, сразу безнадёжно отстали. "Скажешь, что распоротое брюхо ушельца - дело рук одной из "овец", - велел капитан - Закон одинаков и для преступников, и для нас". "Само собой", - откликнулся Пашка, возможно, что снова мысленно. Он не обращал ни на что внимания, потому что чуял: их цель близка.
  Лес по склону поредел, но они всё равно не увидели оторвавшегося от группы Колотовкина. Зато услышали его яростный вопль внизу. Сашок, обычно вежливый и внимательный ко всем в казарме, частил отборнейшим матом, как пулемётной очередью.
  "Он нашёл похищенных, иначе бы не кричал", - сказал капитан и так припустил вниз, что Пашка остался в одиночестве. И без того тяжёлые для его ног сапоги превратились в настоящий груз. Казалось, что это из-за них он еле переставляет ноги. Но Пашка уже знал, почему надрывается Колотовкин.
  Спуск заканчивался небольшой долиной с овражком, заполненным водой, почти озером. Оно было тёмным и мутным, хотя наверняка питалось ручьями с ближайшей горы и дождевой водой. Рядом с двумя громадными валунами на траве, песке и камешках багровели зловещие пятна. И возвышалась пирамидка из костей, увенчанная черепом. Обглоданные кости сияли белизной под праздничными лучами майского солнышка. Хорошо, что зловещая куча только одна... Значит, вторая женщина, возможно, жива.
  Капитан стоял, опустив ППШ. Колотовкин не мог успокоиться и перечислял, что он сделает с тварями при встрече.
  - Мы не скоро их увидим, - надтреснутым голосом сказал Лесков. - Гляньте на гору. Над лесом столб дыма. Наверняка сигнал всем уходить. Да и пёс бы с ними. Всё равно нарвутся рано или поздно, времена нынче не те. Край осваивается и заселяется. Людей жалко - тех, которые пока живы. И детей, прихваченных на развод ублюдочного племени.
  Колотовкин снова было разразился потоком мата, но глянул на капитана и замолчал.
  - Хорошо, что мы можем предъявить чинушам управления и Гордееву хотя бы трупы ушельцев, - продолжил Лесков так горько, что Пашке захотелось поддержать его в прямом смысле слова - обнять там или просто по спине похлопать. За то, что похищенных не нашли, отвечать капитану.
  И тут он запнулся обо что-то так, что чуть не выстелился прямо на кровавом пятне. Пашка удержал равновесие, нагнулся и дёрнул верёвку, присыпанную песком и мелкими камнями. Один её конец исчезал под здоровенным булыжником, а другой уходил в озерцо. Тут же подскочил Колотовкин, и они вытащили из воды тело второй женщины.
  Её горло, руки-ноги, живот зияли обескровленными ранами с валиками беловатой плоти. Колотовкин схватил булыжник обеими руками и зашвырнул его в воду. От этого в облаке тёмно-бурой мути всплыл ещё один труп, а потом ещё и ещё.
  - Да что же это такое? - завопил Колотовкин, падая на колени и поднимая к небу искажённое до неузнаваемости лицо.
  - Так они вымачивали мясо, чтобы было мягче, - тихо, очень тихо произнёс капитан. - Я читал про обычаи африканских каннибалов в одной книжке. - Ещё в воде можно недолго хранить убитых... если она тут холодная... Или, наоборот, немного сквашивали... В лесу-то, даже в яме, найдут медведи и трупоеды помельче...
  А Пашка насторожился. Они не в одиночестве возле озерца! Он прошёл к валунам и... увидел девчушек, сидящих неподвижно, как маленькие изваяния. Лесков резко обернулся и тут же бросился за ним.
  Девочки, примерно семи и пяти лет, с виду были в полном порядке. Одежда немного порвана. На опухших личиках с синяками и грязью смотрели в никуда голубые глазёнки. Зрачки расширены. Лесков поводил ладонью перед глазами старшенькой, но она не испугалась и не отстранилась.
  - Опоили, сволочи! - крикнул Колотовкин.
  Лесков покачал головой:
  - Не думаю. У них на глазах резали женщин. Это шок.
  - Почему же твари бросили их? Не уволокли в леса?
  - Так они ломали малышек. Чтобы забыли всё и разом. Сделались как куклы. Наверное, нельзя было привести детей, которые знали другую жизнь, сразу в их ублюдочное логово. И эти трое, которых мы ликвидировали, не охотники и не сторожи. Они просто присматривали за детьми. А может... - Капитан перестал говорить и, прищурившись, посмотрел на дым. - Может, кто-то однажды сбежал от ушельцев. И они теперь страхуются, делают всё, чтобы дети утратили личности, превратились в материал для разведения. Идёмте, ребята. Детей понесу я и Сашок. Паша, ты теперь наш радар. Смотри и слушай. Мы не можем исчезнуть здесь. Ради других людей... ради вот них... ради Ивана... мы должны вернуться в город.
  Уже в лесу Колотовкин спросил:
  - Товарищ капитан, а к какой книжке написано про каннибалов?
  - В словаре Брокгауза и Ефрона, Сашок.
  Странно, но Пашка знал, что такое радар и даже мог представить себе книжку - увесистый тёмно-зелёный томик с очень тонкими страницами, испещрёнными мелкими старинными буквами.
  У трупа Стреляева капитан передал вторую девочку Колотовкину и сказал:
  - Вы идите... Хочу напоследок с другом посидеть. Ветками его забросаю. Вывозить тела, наверное, завтра будут.
  ***
  Пашку никто не стал опрашивать и заставлять подписывать документы. Он три дня просидел в доме родителей, которые всё не могли поверить своему счастью, что сын снова с ними. Потом его навестил капитан. Пашка только глянул на его словно присыпанное пеплом лицо, которое обычно было полнокровным, и всё понял. Тело Рябова не нашли, трупы забрали, отчёты и дело засекретили, погони за ушельцами не будет.
  Лесков покивал, глядя Пашке в глаза.
  - Почему? - обиженно спросил "секретный человек".
  Капитан вздохнул и развёл руками.
  - Но мы же этого так не оставим?! - воскликнул Пашка.
  Лесков рассердился и даже привстал с табурета, ткнул пальцем в Пашку и рявкнул:
  - Отставить разговорчики! Вот ты-то как раз отстранён от службы и в казарме не появишься! Пойди в вечернюю школу, получи образование! Выбери профессию по душе, восстановись. А потом я тебя найду, но не раньше окончания десятилетки. Так надо, Паша. Потом ты поймёшь, что я был прав. Спасибо не скажешь, я знаю. Но нужно сначала строить лодку, потом пускаться в плавание. А не наоборот!
  Пашка мог бы обидеться: как инвалида в погоню за тварями тащить, капитан тут как тут. И образование, и старенькие родители побоку. А если человек решил себя посвятить очень важному делу, в котором нет ему равных, так сразу - иди учись. Но Пашка не стал обижаться, спросил:
  - Девочки пошли на поправку?
  Лесков нахмурился и молча покачал головой.
  Пашка улыбнулся, достал из кармана засохший цветочек, который он подобрал в Шилкино, протянул капитану:
  - Вот. Вы тогда разрешили взять. Нужно сделать секретики из фотографий, которые могли остаться в Шилкино. Думаю, девочки что-то вспомнят.
  Капитан впервые усмехнулся, но как-то кривовато, словно бы подражая своему погибшему другу:
  - Ты прямо как Антон Антонович мыслишь!
  А Пашка спохватился: он же совсем забыл письмо от Вергуша, которое он должен был оставить у главврача больницы!
  На другой день Пашка с отцом сходил в больницу. Ему выдали незапечатанный конверт, в котором были только две строчки и список книг. Врач Вергуш написал: "Паша, прочти эти книги. А если ты уже читал какие-то, значит, я в тебе не ошибся". И Пашка сразу многое вспомнил из вроде бы навсегда позабытого. Антон Антонович, как всегда, оказался прав.
  
  
  
  
  
  Цыганская петля
  
  Пашка долго тосковал по всем, кого узнал за последнее время. Не мог смириться, что больше их не увидит. Даже тех, кто остался жив. Война чуть не зарыла его в могилу беспамятства и безмолвия. А товарищи вытащили. Да ещё и заслонили собой от таких чинуш, как Гордеев. Ведь дай им волю, заставили бы Пашку в лучшем случае смотреть на мигающие лампочки, а потом гнить в больничке при тюрьме.
  Бывшие "смершевцы" Колотовкин и Рябов... Как им удалось добиться, чтобы молодые, гогочущие по любому пустяку курсанты не цепляли почти немого новичка, у которого даже в строю ноги заплетались? А Сашок Колотовкин ведь не простит гибели товарища! Никому не простит. Ни лесным каннибалам, ни тем, кто не позволил преследовать убийц.
  Капитан Лесков... О нём нельзя было вспоминать, когда родители рядом. Не годится при них утирать глаза.
  О следователе Стреляеве Пашка думал чаще. Рана на его лице явно от ножа. И она ещё довоенная. Кто-то полосовал следака на живую. Ясно, что не только лицо. Его вечная злость на всех и желчность оттого, что вырезано было самое дорогое в жизни. Товарищи или даже семья. А Пашка - глупец, раз обижался на него.
  Единственным, кого Пашка вспоминал с улыбкой, оказался доктор Вергуш - забавный болтливый старичок, без которого Пашке не удалось бы войти в состав опергруппы.
  ***
  После того, как Горошковы посадили картофель на полоске земли близ железной дороги и отмучились с огородом, отец сказал:
  - Давайте подумаем, как дальше жить будем. Мать, неси-ка сюда сынову получку.
  Пока Пашка соображал, что бы это значило, мама Тася достала со дна сундука свёрточек. В нём оказались деньги - аж двести пятьдесят рублей.
  - Их нам доставили курьером из милицейского управления, - важно сообщил Григорий Иваныч. - Твои деньги, сын, тобой заработанные.
  Пашка хотел обрадоваться: вот молодец капитан, не обманул, поддержал родителей. А потом призадумался. При чём здесь курьер, если курсанты, как выяснилось ранее, вообще ничего не получали. Их содержало управление, а дорогу оплачивали органы на местах, те, которые отправляли их на обучение. Что-то не так... Он взял пачку купюр, подержал, а потом сказал:
  - Это не заработок. Это кто-то принёс деньги от капитана.
  Григорий Иваныч грозно на него посмотрел:
  - И что? Раз принесли, значит, заработал.
  Пашка покачал головой: вот же хитрец! Он обо всём догадался, но специально протянул время, чтобы сын не смог вернуть деньги.
  - Одеться тебе, сынок, нужно, - ввернула мама Тася. - На костюм и ботинки не хватит, конечно, но мы с отцом с пенсии добавим. Вот весной правительство цены снизило...
  Пашка прервал её, невольно скопировал суровый тон отца и даже нахмурил брови, как он:
  - Нет, мы инструмент выкупим. Кому его продал-то? А я на работу устроюсь, в вечернюю школу запишусь.
  Мама Тася даже подскочила от желания настоять на своём:
  - Я и говорю, одеться нужно. Ты парень видный, может, невесту присмотришь.
  Пашку почему-то бросило в краску. Но не от смущения, от того, что он понял: не будет у них согласия в семье, как раньше. Отец сказал:
  - Нет, мать, даже не мечтай. Сын у нас видишь какой - хочет выучиться и преступников ловить. Зря я дал слабину и дозволил ему уйти в казарму. Жизнь парню испортили со своими преступниками.
  Пашка чуть зубами не заскрипел от досады. Не захотят родители его понять. А он не сможет объяснить им, почему сейчас ему тесна изба, в которой он, просыпаясь каждое утро ещё месяц назад, чувствовал тихое счастье: у него есть отец и мать, дом; он не один на свете.
  Григорий Иваныч встал из-за стола, похлопал сына тяжёлой рукой по спине:
  - Не переживай. Мы у тебя на дороге стоять не будем. Наоборот, поможем. Доставай, мать, свою машинку и мой костюм с рубашками. За работу садись. И скажи мне спасибо, что в войну их продать не дозволил.
  Пашка опустил голову и прикрыл глаза рукой. Не хотелось показывать слабость. Родители тихонько отошли, чтобы не смущать его. Взрослый ведь мужик.
  А через два дня, в прозрачные июньские сумерки, когда Пашка натаскал из колодца в бочки воды для утреннего полива, его окликнул знакомый голос:
  - Эй, Горошков!.. Пашка!..
  - Сашок!.. - так же негромко сказал обрадованный Пашка, бросился к калитке.
  - Выйди-ка на пять минут.
  - Да что ты? Заходи! - сказал Пашка, открыл засов и чуть ли не силой втащил Колотовкина во двор.
  Товарищ почему-то оказался в штатском, в большой кепке, сдвинутой чуть ли не нос. По его строгим глазам Пашка понял, что спрашивать ни о чём нельзя. В голове всплыло слово "Маньчжурия", которое он узнал из газет. Значит, Колотовкина отправляют туда. "Смершевец" пригодится народной освободительной армии Китая. А здесь он точно не оттого, что соскучился по Пашке, принарядился в штатское и пошёл на свидание с членом бывшей опергруппы.
  - Петино тело не нашли? - спросил Пашка на всякий случай. - И тебе приказано не покидать казарму.
  Колотовкин покачал головой.
  - Понял. Ты пришёл узнать, что я думаю. Но ведь и сам догадался, что на Петином теле тот же самый морок, с которым мы столкнулись. Ты просто хочешь найти труп, чтобы похоронить по-человечески?
  Сашок кивнул.
  - А чего молчишь-то?
  Колотовкин широко улыбнулся, показав крупные жёлтые зубы.
  Пашка тихонько засмеялся и ткнул Колотовкина кулаком в грудь:
  - Проверял, значит, не разучился ли я говорить.
  Улыбка исчезла с лица Сашка, и он сказал:
  - Дорога от колхоза перекрыта круглосуточным постом.
  Пашка удивился:
  - Кого хотят задержать? Решили, что кто-то на связь с ушельцами выйдет? Не верю, что такое вообще может быть. Они же дикари, каннибалы, убийцы. Нужно было сразу идти по их следу! Попытаться схватить или ликвидировать! Спасти детей, которые могли быть в племени. А не охотиться на того, кого точно нет. Зачем этот пост? Скажи мне!
  Их двери выглянул Григорий Иваныч и сказал:
  - Может, в избу зайдёте?
  Пашка махнул на него рукой, как это делал сам отец, когда ему мешали.
  Колотовкин сказал:
  - Паша... эти ушельцы - пятно на мундирах высоких чинов. Как они могли допустить такое? Фашистов разбили, а у себя в стране развели не пойми кого. Им важно, чтобы ушельцы скрылись, исчезли.
  - Тут скроются, там объявятся... - прошептал Пашка.
  - Верно. А ещё важно, чтобы от работы нашей группы не осталось следа, - добавил Колотовкин, придвинулся к нему и сказал едва слышно: - Чтобы исчез тот, кто умеет видеть и слышать больше, чем другие. Капитан это предвидел. И не пошёл против них. Ради тебя.
  - Мне этого не нужно, - отшатнулся Пашка.
  Ночь подступала, погружала во мглу всё, что ему было дорого. Язык тяжелел, мысли беспорядочно кружились. Как можно защищать свои чины-мундиры, когда гибнут люди? Их группа не за награды шла на верную смерть...
  - Знаю, Горошков... - откликнулся Сашок. - И верю, что дальше будет по-другому. Я ведь было мстить собрался... Капитан отговорил.
  - Он жив? - спросил Пашка.
  Колотовкин секунду-другую молчал, но ответил:
  - Жив. Поможешь Петьку найти и похоронить?
  - Когда? - только и смог вымолвить Пашка.
  - Сейчас, Паша. До колхоза подбросит человек, который мне многим обязан. Наш человек. А дальше - на своих двоих. Сможешь?
  - Попробую...
  И Пашка поплёлся в дом обманывать отца.
  С порога шибануло в нос сивухой. Пашка даже запаха спирта не переносил после сильных лекарств, поэтому зажал рукой рот, который захотел исторгнуть скудный ужин - оладьи из свекольной ботвы и смородиновый чай.
  У стола, на котором появились пустая бутылка, три стакана и лужица вонючей самогонки, стоял Григорий Иваныч, хмурый, как ненастный день. На своей койке всхлипывала мама Тася, закрыв лицо платком.
  - Чего уставился? Маскировки не видел? - спросил отец и продолжил, дурашливо причитая: - Сынок-то наш что учудил? Нажрался с другом, ломанулся куда-то, повалил плетень в огороде. Поди, сейчас в кустах у реки спит. Впервой с ним такое. Мы не сказали ему, что после ранения самогон нельзя, потому что сами не пьём. Так товарищ его, сволота, притащил.
  Слово "сволота" Григорий Иваныч выговорил с особенным смаком.
  Пашка зажмурил глаза, удерживая позорную влагу. Так уж получается, что он должен скрывать свои планы от человека, который первым готов ему помочь.
  Но вообще-то их не должны искать, Сашок точно что-нибудь придумал - девушку или поездку к матери перед отправкой на фронт в Маньчжурию. Отец всё правильно рассчитал. Дом Горошковых на крайней улице в городском предместье. Почти у реки. Если вдруг станут спрашивать о нём, "маскировка" сойдёт за причину, по какой инвалида дома не было.
  - Да ты не сомневайся, я сам в Гражданскую от белого патруля так скрывался. Иди уж, раз нужно, - сказал отец и тут же просительно добавил: - Не скажешь куда?
  Сам на себя рассердился за слабость и по обыкновению махнул рукой.
  Пашка покачал головой. Отец не мог не подслушать его разговор с Колотовкиным. Григорий Иваныч считал себя настоящим хозяином и пытался всё контролировать, во всё вникать. Обо всём у него было своё мнение. Поэтому-то и не ужился ни на городских заводах, ни в леспромхозе, где он, шестидесятипятилетний, валил лес в войну. Маме Тасе было тяжело с ним.
  - Иди, иди! Помочь курьеру - хорошее дело! - прикрикнул на сына Григорий Иваныч. - Я сам в огороде следов наставлю и с плетнём разберусь. Как бы мать-то потом об мою спину ухват не сломала.
  Вот как? Значит, Сашок был тем курьером, который привёз деньги от капитана и хотел обмануть отца? Но не сумел... Да за что же судьба посылает Пашке таких людей?.. И он решительно двинулся к калитке.
  Они прошли до конца отсыпанной гравийки, упиравшейся в пересохшее болотце, свернули к городской дороге, наткнулись на мотоцикл с коляской. Водитель молча сделал знак садиться. И трофейный железный конь затарахтел на всю округу. Инструменты и небольшой тюк мешали Пашке, который уселся в коляску. Но он даже не пикнул. Не время и не место думать об удобствах.
  Он в первый раз мчался на мощном мотоцикле, жрущем бензин и выдыхающем вонь, жмурился от ветра. А поток воздуха бил в лицо ароматом цветущего кустарника с маленькими жёлтыми цветочками, от которого чесался нос. Часа через три вдоль дороги встали стены лесов. За ними будут поля с озимыми, а затем - пастбища и фермы колхоза "Красный пролетарий".
  Колотовкин что-то сказал на ухо водителю, который перестал газовать, сбавил скорость. У ферм мотоцикл остановился.
  - Дальше мы своим ходом. Спасибо, брат. Если всё сложится, встретимся ближе к обеду. Мы тебя будем дожидаться вон за той фермой-развалюхой. Если нас не найдёшь, сразу уезжай и обо всём поскорее забудь, - сказал Сашок водителю.
  Тот достал папиросу. В свете вспыхнувшей спички Пашка увидел знакомое лицо. И это был... бандит из свиты Нехлюда, один из тех, кто прогонял его с отцом из Прилучного. Какие же дела могли связывать его с Колотовкиным? "Наш человек", - вспомнил Пашка слова товарища. И между прочим, тогда у отца не отобрали инструмент и не избили, что обычно случалось с мастеровыми людьми, торговцами или попрошайками. Всё стало на свои места. Этот водитель работал под прикрытием. А стало быть, ни к чему допытываться о нём у Колотовкина.
  Мотоциклист курил и, прищурившись, всматривался в темноту. А потом попрощался: "Не забивай мне баки. Не вернётесь - соберу архаровцев и бакланов, двинусь за вами. Так что выбирайте: ваша явка или цугундер и аут для всех".
  Чуть позже Сашок перевёл для Пашки: или их возвращение, или тюрьма и смерть для всех уголовников, которых человек Нехлюда соберёт для поиска. А вообще архаровцы - лихие, буйные люди в народной речи. Бакланами же в преступном мире называли мелких хулиганов. Ещё Сашок добавил, что они с Лёхой-водителем по прозвищу Скачок теперь остались одни из когда-то большой группы. У Пашки было много вопросов, но он смолчал.
  Они прошли к лесу полями и вымокли до колен, сделав большой крюк. Возле заброшенных покосов оказались уже под утро. Сашок посмотрел на часы со светящимися стрелками и сказал:
  - Четыре часа... Только бы нам повезло.
  Дул ветер, по выцветшей темноте неба рысили лёгкие облака. Травы за две недели высоко поднялись, и внезапно Сашок предложил:
  - Айда, Пашка, напрямик! Но предупреждаю: придётся искупаться! Утреннюю росу не сравнить с ночной.
  Пашка кивнул. А зачем идти в обход? Кого им тут бояться? Всё равно "явка или цугундер". От судьбы не уйдёшь. Сашок кинулся в богатые травы, пробежал немного, запутался в крепких силках какого-то растения и с тихим смехом свалился. И Пашке не повезло остаться сухим.
   У леса, там, где они впервые увидели ушельцев, припадок ребячества разом улетучился. Розыскники оглянулись: по покосу тянулся след, как в небе от МиГа-9 или Яка-15, первых советских истребителей с турбореактивными двигателями, которые показывали в киножурнале перед фильмом.
  - Ничего страшного, роса высохнет, а трава поднимется. Она в это время гнётся, а не ломается, - уверил Колотовкин и спросил: - Как собираешься искать?
  Пашка пожал плечами. Он, конечно, размышлял изредка о своём даре, который каким-то образом разбудил доктор Вергуш. Но управлять своими способностями не мог. С особой силой они проявлялись при волнении, или если рядом был необыкновенный человек, или какая-то чертовщина. При обычной жизни и в самом Пашке нет ничего странного.
  Для начала они огляделись. Рассвет уже теснил ночь из ветвей деревьев, дотягивался до земли. Хвоя была изрыта солдатскими сапогами, папоротники местами вытоптаны.
  Не меньше двадцати человек отправили, чтобы унести четыре трупа! Вот если бы столько людей бросили на поимку ушельцев!.. Пашка дал волю гневу и... учуял смрад. Но разлагавшегося тела не увидел, как ни напрягал зрение. Не на четвереньках же ползать? Пришлось даже подобрать ветку и попробовать снять иллюзию, как тогда, когда вся группа увидела пропасть, которой не было на карте. Сашок стал подражать ему. Они облазили всё вокруг, но труп как сквозь землю провалился.
  - Я ещё тогда все кроны тут осмотрел, думал, может, Петькино тело на дерево затащили, - с безнадёжной печалью сказал Колотовкин. - Неужели не найдём, неужели всё напрасно?..
  Пашка чуть не подскочил на месте от внезапной мысли:
  - Помнишь, что говорил Стреляев? Ушельцы могут заставить видеть то, чего нет. И наоборот! Какие-то из деревьев, наверное, всего лишь видимость. А мимо одного, нужного нам, мы просто проходим, не замечая его!
  Колотовкин опустил голову. И Пашку пронзили воспоминания о том, каким он сам был беспомощным в госпитале: хотел что-то вспомнить, и не мог; старался ответить или сказать, и не получалось. И если бы не доктор Вергуш... Вот и Сашок сейчас такой же - отчаявшийся, не верящий в последнюю возможность отдать долг памяти своему другу. И Пашка попытался передать товарищу хоть часть той веры в себя, которую ему дал доктор Вергуш:
  - А ещё помнишь, мы с Лесковым позади тащились, а ты помчался вперёд и нашёл спуск и то озерцо, в котором... Ну, сам знаешь. Так вот, место, конечно, глухое, но ведь сюда могли прийти и на охоту, и по ягоду, и за грибами. Покосы рядом... Наверняка до войны здесь бывали люди. И только ты увидел то, что никогда не замечали другие!
  Сашок поднял голову:
  - Ну?..
  - Не запряг, не понукай! - через силу, но бодро заявил Пашка. - Смотри лучше.
  И тут розыскников сразу обдало светом яростного утра, которое легко справилось с ночными тенями. Лес словно поредел. Деревья расступились, исчез плотный лесостой. Морок испарился, а то, что было им скрыто, стало явным.
  Пашка скривился, увидев старое костровище, а неподалёку - засохшее человеческое дерьмо с торчавшими из него мелкими косточками, кусок овечьей шкуры, больше похожий на отвалившуюся кору сосны, варварские отметины топоров на стволах. Кто-то здесь буйствовал... кому-то не хватило крови, выпущенной из разрубленных тел...
  Из редкой, словно малокровной, травы с гудением поднялся гнус, потянулся вверх, к совершенно чёрной сосне, вероятно, сожжённой молнией. А на ней...
  Было ясно, кто повесил на её ветвях тела в разной степени разложения. Здесь казнили и своих, в овечьих шкурах, и тех, кто когда-либо повстречался ушельцам в лесу. У всех были высохшие чёрные лица. У одних - от пигмента, у других - от выветривания. Но глаз не было ни у кого. У воронья и других падальщиков нет человеческого сознания, они всегда видят только то, что есть на самом деле.
  Колотовкин, как в прошлый раз, упал на колени, поднял голову и открыл рот в вопле. Но крик этот был беззвучным. Пашка и сам бы заорал. Но прежняя немота вернулась и вышибла из него всё, что с таким трудом передали ему самые лучшие люди на свете.
  Сашок, скрипя зубами, стал карабкаться по сосне. И Пашка, стоя недвижно на земле, карабкался вместе с ним. Ему чудилось, что он сдирал ногти, отрывал подмётки сапог о ствол, а по его щекам текла кровь, потому что кора здоровенного дерева царапала кожу, застревала в ней плотными чёрными чешуйками. Он очнулся и только тогда, когда услышал задыхающийся голос Колотовкина:
  - Горошков... Отойди... Мне его не спустить. Отойди, говорю, а то зашибёт...
  "Да и пусть зашибёт, - подумал Пашка, - только бы больше не видеть всей этой мерзости.
  - Берегись!..
  Раздался глухой звук удара, земля под ногами чуть вздрогнула, но сам Пашка стоял не шелохнувшись, так как в эту минуту погрузился в новое видение, которое показало ему, что произошло раньше с Рябовым: вот Петька отбрасывает ППШ, чтобы оружие не досталось ушельцу; вот закидывается голова товарища, а в шею вонзаются зубы и наступает тьма.
  Но через неё донёсся голос Колотовкина. Он, оказывается, успел спуститься и сбегать за лопатами.
  - Ты где поранился-то?
  Сашок дул на два пальца с сорванными до мяса ногтями, болезненно морщился, но его голос был спокоен.
  Пашка перевёл взгляд на свои красные от крови руки, потёр мокрой щекой о плечо и тоже сморщился от неожиданной боли.
  - Давай, Пашка, скорей копать. А то к полудню на место встречи не успеем.
  Пот заливал глаза и щипал веки так, словно бы в лицо плеснули кислотой. Но ещё хуже было, когда он попадал в ссадины на виске и щеке. Боль в пальцах была неимоверной, но Пашка был рад, что удалось разделить страдания с Колотовкиным.
  Они положили тело на брезент, припасённый Сашком, стараясь не видеть, каким стал Петька, и представляя его живым. Забросали могилу и только тогда присели на прохладную после ночи землю.
  Сашок сказал:
  - Прости, Петя, что не я сейчас в земле. Но на самом деле мы всегда будем вместе.
  Потом он обратился к товарищу:
  - Пашка, скажешь что-нибудь?.. А?.. Пашка, ты снова онемел?!
  Пришлось кивнуть. Но и это привычное движение далось с трудом.
  Лесные мураши забрались под гимнастёрку с чужого плеча, обозлились из-за пота и вонзили жвала в кожу. Боли Пашка не почувствовал. Его сердце жгло от другого, не муравьиного, яда. И он не удивился, когда за их спинами раздался вроде бы знакомый голос:
  - Руки за голову! Оружие - огнестрельное, холодное - на землю!
  Колотовкин вскочил, а Пашка просто чуть повернул голову.
  Неподалёку стояли два мужичка-колхозника. Но они только выглядели деревенскими из-за одежды. Того, что помладше, Пашка раньше не видел. А вот высокий и сухощавый встречался пару раз. И голос его Пашка слышал. Лже-колхозники держали их на прицеле ПСМ.
  - Здравия желаю, товарищ майор, - поприветствовал Сашок высокого.
  Пашка вспомнил: курсанты говорили, что майор Токарев учит их оперативной работе, а вообще он злой, сука, и мстительный.
  - Всем встать! - рявкнул майор и, увидев, что Сашок опускает руку для того, чтобы коснуться плеча замершего товарища, снова скомандовал: - Руки вверх, я сказал! Оружие!
  Сашок отстегнул с пояса нож, швырнул его под ноги майору, вывернул карманы, задрал штанины, снял рубашку, оставшись в одной майке.
  - Вот оно как! Я же говорил полковнику, что нет никаких лесных тварей, всё это фантазии или инсценировки капитана Лескова. Очень уж ему хотелось реабилитироваться в глазах начальства... Показать, что без него ни одного дела не раскроют. Орденов хотелось, почестей... Вот и выдумал ряженых врагов. А это - Токарев зло посмотрел на Пашку - и есть чудо-инвалид с осколком в башке, которому поверил образованный человек, коммунист, опытный оперативник? - всё больше распалял свою ненависть майор. - Ну ничего, вы мне в изоляторе всё расскажете.
  - Товарищ майор... - с угрозой начал Колотовкин. - Владлен Викторович...
  - Молчать! - заорал майор и продолжил обличительную речь, с каждым словом которой он преисполнялся важности и торжества: - Преследовать ряженых, говорите? Спасать людей от каннибалов? А может, лучше нормально работать и искать ряженых среди работников МВД? Замаскировавшихся вредителей... Я ж говорил: к херам выдумки, нужно скараулить и разоблачить скрытых врагов! И вот они, овечки, прибрели в засаду...
  Рядом с Пашкой бухнул чудовищной силы гром, мир взорвался, разлетелся на куски, в небо взметнулось пламя, неся на огненных языках корону чёрного дыма. Через секунды Пашка понял, что этот взрыв прозвучал у него в голове, а в пламени горит только он, и его чёрная ярость летит к майору, который энергично, но беззвучно разевал рот.
  Ещё через миг все ощущения от взрыва пропали, а праведная ярость майора поутихла. Он, больше не обращая внимания на последних членов группы Лескова, спрятал в кобуру пистолет и сказал спутнику:
  - Слышь, Паршин... сейчас бы землянички... Ты бы поискал ягодку-то. Очень я люблю земляничку. Ступай, Валерка, поищи. А потом покемарим немного. Не всё ж время тратить на службу родине.
  Валерка бросил пистолет, встал на четвереньки и пополз к кучкам засохшего дерьма, стал выбирать осколки косточек, причём, воровато оглянувшись на майора, один сунул в свой рот. А его хозяин улёгся на землю, сорвал травинку, стал её жевать и расслабленно о чём-то думать. Через пять минут майор и его спутник захрапели.
  - Пойдём отсюда, Пашка... - сказал Сашок, надевая рубашку.
  Он забрал свой нож, прихватил чужие ПСМ, обыскал спящих, вытащил их документы, пробормотав:
  -Ну теперь вы у меня попляшете!
  Помог подняться с земли Пашке, оглянулся на могилу и повёл товарища из леса.
  Пашка не запомнил обратного пути, посмотрел осознанным взглядом на Колотовкина только внутри почти разобранной фермы.
  - Ну как ты, Паша? - спросил Сашок. - Тяжело, да? Я так и не понял, почему майор с Паршиным вдруг тронулись умом. Это ведь ты их заставил, да? Вовремя, надо сказать. Этот майор Токарев любит валить людей при задержании... а ещё ордена получать. Паша... а ты... ты снова будешь молчать?
  На Пашкино лицо сквозь прореху в крыше упал луч солнца. Но он не видел света, пляски золотых пылинок, не чувствовал тепла, не понял, сколько времени прошло, пока снова не услышал голос друга:
  - Паша... слышь, Паша... Нам идти пора. Третий час уже. Пока до города доберёмся, настанет ночь. Лёха не приехал на своём драндулете. То есть, на драндулете нехлюдовского сынка. Что-то случилось. Вставай, боец, и потопали.
  Пашка с трудом приподнялся на локтях.
  - Давай-давай, боец. Ты сможешь, я знаю. Бросить тебя не смогу. Но мне нужно с вечера быть в военкомате. А потом - вокзал, поезд. Если задержусь, под трибунал попаду.
  И Пашка встал. А кто бы после таких слов не встал? Только мёртвый. А он жив. И пусть не идут ноги, товарищ рядом. Он поможет.
  Они, наверное, походили на пьянчуг, которые с кем-то подрались и всю ночь провалялись в канаве. Их испугались несколько женщин, которые шли домой на обед с полей. Попутный грузовик промчался мимо. Тогда Колотовкин усадил друга в пыль на обочине и сказал, обтирая его лицо своей майкой:
  - Паша... ты не дойдёшь, я чувствую это. Давай так: посиди, отдохни. А когда кто-то поедет к городу, попробуй остановить его. Просто попробуй. Ты же сумел уложить цепных псов полковника Гордеева. И сейчас у тебя получится.
  Пашка посмотрел ему в глаза, но ничего не сказал, просто опустил веки, мол, попробую.
  И ему удалось! Правда, он этого не запомнил. Очнулся, когда каурая лошадка подвезла телегу к Пашкиному дому. Он знал, что в этот час люди обычно сидят на лавочках у ворот, и собирал силы, чтобы не попросту не свалиться у калитки.
  Однако тут же выбежали родители. Мама Тася не выдержала и заголосила, увидев сына. А Григорий Иванович разразился ругательствами на всю улицу, мол, пропьянствовал сын чуть ли не сутки, отхватил пиздюлей и снова, наверное, свалится больной, да он сейчас ему сам тумаков навешает, не посмотрит, что взрослый мужик.
  К нему тотчас подкатилась соседка, которая очень любила скандалы, стала подначивать: вот они, детки-то, не чтобы родителям помочь, пойти работать...
  Григорий Иванович проводил взглядом жену и Колотовкина, которые втаскивали якобы избитого в калитку, сразу успокоился и сказал ласково и задушевно:
  - Пойди лучше своего муженька забери из пивнушки. А то придёт домой не через сутки, а через двое. И без аванса, который сегодня выдали.
  Соседка вспомнила об авансе и муже, заторопилась к магазину без единого слова.
  Григорий Иванович подхватил сына за ноги. А Пашка хотел предупредить соседку, что сегодня её мужа ограбят; хотел пожелать удачи другу; хотел сказать отцу, чтобы берёг мать; хотел попытаться идти сам... Но не успел. Отключился окончательно и надолго.
  Дня три он пролежал на своём топчане напротив окна. Сознание изредка возвращалось и отмечало время - утро, ночь... Его реальностью были страшные сны и тот воображаемый взрыв в голове, который позволил "усыпить" майора Токарева и его спутника.
  По утрам он видел лучи солнца, которые пробивались через реденькую от ветхости занавеску, слышал мирные звуки двора: заполошное кудахтанье курицы, лязг колодезной цепи, далёкие гудки городских заводов. По ночам в открытое окно доносился грохот и шум мчавшихся вагонов. Всё, как раньше. Но привычное и дорогое больше не казалось ему тихим счастьем. Тревожная мысль, что это всё: домишки предместья, огороды, близкую железную дорогу - нужно защищать, постоянно сверлила голову. Он же боец, как сказал Сашок Колотовкин.
  А сны... При всём их ужасе они воспринимались кирпичиками, из которых, один к одному, складывалось понимание, кто он такой. Но сейчас не то время, чтобы заняться восстановлением прошлого. Пашка чуял беду, к противостоянию которой нужно готовиться.
  И он встал с топчана, начал понемногу помогать в домашних делах, хотя первое ведро из колодца вытягивал почти час, а потом долго отдыхал, навалившись на вечно влажный сруб. Родители суетились возле него, но он отказывался от помощи. Только Пашка не мог сказать, что безмерно любит их. Немота снова отгородила его от самых близких людей. И рядом не было врача Антона Антоновича...
  Однако всё изменилось через неделю после его возвращения домой. Рано утром, ещё до заводского гудка, сзывавшего рабочих к началу смены, Пашка с тележкой из-под отцовского инструмента отправился к скандальной соседке Людке за коровьим навозом для подкормки огорода. Выйдя за калитку, наткнулся на странного для их улицы человека. Он, в широчайших клетчатых брюках и начищенных туфлях, в огромной кепке, формой напоминающей лепёшку, в клетчатом же пиджаке стоял у забора и скалил золотые зубы.
   Пашка сжал ручки тележки и решительно двинулся к соседским воротам. От чужака прямо разило блатным миром, тёмными делами, ненавистью к трудягам. С таким и здороваться не стоит, и разговаривать не о чем.
  Незнакомец сказал:
  - Стой доходяга. Поговорить нужно.
  И снова хищно оскалился, шагнув к Пашке. Но заговорить не поспешил, вытащил портсигар, закурил и выпустил вонючий дым Пашке в лицо.
  - Ну что, заполосканный, догадался, от кого я пришёл?
  Пашка кивнул.
  - А... ты ж немтырь у нас. Тогда слушай. Тут у нас непруха случилась. Мы надолго благ лишились. Повязали многих. Докумекать было не в лом, кто на абвер ломил и багрил. Это Лёха-Скачок. Ты-то безответный фраер, мы знаем. А вот брат его в чёртовой роте. И где же вы вместе прохлаждались, пока шоблу разменивали? Куда Лёха и Сашка рога ломанули? - сплёвывая на землю, сказал клетчатый.
  Пашка поднял на него глаза. Он понял, о чём речь и что этот человек врёт. Скорее всего, проверяет. Зачем? Что ему нужно?
  И он просто обошёл блатного.
  В спину ему было сказано:
  - Ты бестолковкой-то подумай. Как бы тебя не шлёпнули заодно.
  И тут раздался голос отца, который вышел на улицу с вилами:
  - Чего к инвалиду прицепился? Ступай отсюда, не тревожь больного человека. Думаешь, за него заступиться некому?
  Клетчатый даже не посмотрел на отца, прошёл как мимо пустого места.
  Пашка обернулся к отцу и с улыбкой махнул рукой, мол, это был просто прохожий, не обращай внимания. Но, стучась в калитку к соседке, уловил звук мотоцикла и понял по манере газовать, что за рулём был именно Лёха-Скачок, который якобы своих сдал милиции и куда-то уехал, как и его брат, то есть друг Сашка.
  В предместье, как говорится, держал мазу старый и больной Тарас, который пустил всё на самотёк. Странные затевались дела, если чужую территорию топтал человек другого главаря...
  И точно: вечером в калитку постучали. Григорий Иваныч прихватил колун для дров, пошёл открыть. Но сначала спросил:
  - Кого черти принесли на ночь глядя?
  Лёха-водитель по ту сторону забора сказал даже без намёка на воровской жаргон:
  - Доброго вечера. Мы хотим поговорить с вашим сыном, с вашего разрешения, конечно. Павел меня знает.
  Его голос был каким-то слишком громким, точно он пытался предупредить о чём-то. Или боялся, что его не услышат.
  Отец недовольно ответил:
  - Заходите, коли ненадолго. У Пашки режим, он болеет сильно. Поговорить с ним не получится. Он снова речь потерял.
  Лёха ответил:
  - Ничего страшного. Он услышит и поймёт.
  Конечно, до Пашки сразу дошло, что он удостоился визита самого всемогущего Нехлюда, который подмял под себя почти весь город. Когда гости вошли, Пашка удивился: у порога застенчиво мялся скромно, но чисто одетый гражданин со старой хозяйственной сумкой. Гражданин Нехлюд был удручён какими-то неприятностями, страдальчески заламывал белёсые брови и тяжко вздыхал, мял ручки видавшей виды сумки. Григорий Иваныч показал вошедшим на два табурета. На третьем мама Тася невозмутимо пила чай и не двигалась с места, несмотря на возмущённые жесты мужа. Рядом с ней, черенком к окну, зачем-то стоял знаменитый ухват, который играл не последнюю роль в отношениях матери и отца.
  - Григорий Иваныч, - тихо и жалостливо начал Нехлюд, - вы сам отец и меня поймёте... Мой сынок Иннокентий неделю назад... пропал...
  Гражданин Нехлюд всхлипнул. Григорий Иванович даже бровью не шевельнул и не сказал сочувственного слова. Тогда Нехлюд перевёл взгляд, затуманенный горестной слезой, на маму Тасю. А она уже отодвинула кружку, подперла рукой щёку и завздыхала. Поэтому Нехлюд стал рассказывать, обращаясь преимущественно к ней.
  - Кеша такой молодой... Влюбился в Маруську Ветрову, официантку с вокзала... Не стоять же у сына на пути?.. Дело молодое. Он поехал к ней на ночь вместе вот с ним...
  И Нехлюд бросил жёсткий взгляд на Лёху. А Григорий Иваныч изумлённо поднял бровь и округлил глаза. Он явно захотел что-то сказать, но сдержался.
  - А этот... возьми да оставь сына с шмарой... с Марусей без присмотра. Умотал на мотоцикле к друзьям. Сына мы с тех пор и не видели. Всякое передумали. Марусина квартирная хозяйка рано спать легла, и поэтому не знает, куда молодые люди делись. Всё на своих местах, а их нету.
  "Так вот почему Лёха за нами не приехал, - подумал Пашка.
  - Ваши документы! - рявкнул вдруг Григорий Иванович.
  - Да-да, конечно... - и безутешный отец полез за пазуху, потом протянул их дрожавшей рукой Григорию Ивановичу.
  - Нехлюдов Осип Семёнович... - прочёл отец и грозно воззрился на гостя.
  - У жены уже два сердечных приступа было, - жалобно добавил Нехлюд.
  А мама Тася метнула на супруга сердитый взгляд и взялась советовать главе бандитских шаек:
  - Так в милицию нужно идти! Пусть ищут!
  - Ищут, ищут, - плаксиво продолжил Осип Семёнович. - Так ищут, как никогда, наверное, не искали. Ориентировки по всем городам разослали, вплоть до столицы. Но стервецов бы отловили уже на вокзале. Ни сыночкины друзья, ни Маруськина родня ничего не знают.
  - Поди, молчат, - вздохнула мама Тася. - Настоящая-то любовь и чужое сердце растопляет.
  Нехлюд не ответил, но на миг в его глазах мелькнуло такое, что сразу стало ясно: сейчас не позавидуешь ни друзьям охломона, ни родне девушки.
  - У милицейских свои неприятности. Один из лучших сыщиков страны, орденоносец, работать не может. Так что мне с моей бедой приходится, как в старые времена, лезть на колокольню и бить в набат: "Помогите, люди добрые!"
  Нехлюд вытянул шею, оглядывая углы избы, уже поднял руку перекреститься, но икон не нашёл, вздохнул, вытащил громадный носовой платок и прижал к глазам. Григорий Иваныч, глядя на него, мрачно усмехнулся.
  Мама Тася не успокоилась и снова влезла со своей версией случившегося:
  - А мож, искать не нужно. Голубки сейчас ночуют в стогу старого сена. А потом, налюбившись досыта, явятся к батюшке-матушке, мол, так и так, жить без друг друга не можем, простите и благословите.
  Нехлюд покачал головой. Пашке стало ясно, что он не верил в великое чувство своего сына и знал: вовсе не желание разделить жизнь с Марусей заставило того приехать к девушке.
  - Родительское сердце - вещун. В большую беду попал мой мальчик. Не знаю, жив ли он... - вполне искренне, без всякого притворства сказал Нехлюд.
  - Так что ж тебе надо от инвалида? - спросил Григорий Иванович.
  - Слухами землю полнится... Может кое-что Павел. Мне бы только на след напасть. А дальше я уж сам...
  Григорий Иванович словно стал выше ростом. Он в один шаг преодолел расстояние от косяка, который подпирал широкой спиной, до стола и спросил Нехлюда, глядя на него побелевшими от ярости глазами:
  - Сколько в нашем краю народу пропадает?! Про войну не говорю. Я о тех сыновьях, которые сейчас в могилах или по тюрьмам. А то и безвестным, ненайденным прахом по лесам. Почему именно твоего сына должен Пашка искать?! Он, если бы болезнь не вернулась, послужил бы ещё рабоче-крестьянской милиции.
  А Пашка и не услышал перепалки. "Крот в городском управлении МВД! И, похоже, не один! - мелькнуло в его голове. - Иначе Нехлюду не узнать о "секретном человеке", о том, что он умеет. Сашок бы ни за что не сболтнул сотруднику другого отдела о Пашкиных способностях, да и о настоящей цели поездки к колхозу. Этот Лёха сам догадался, что Сашок не просто так собрался ночью в те места, что это очень опасно. И намекнул: если они не вернутся, он не найдёт сил молчать, приведёт помощь. Лёха всё же не предал, он из других соображений назвал имена своих "друзей", к которым ездил в то время, когда нужно было сторожить хозяйского сынка. Сашок к началу всеобщих поисков уже мчался на поезде к Маньчжурии - попробуй догони его. А инвалид... Он "под защитой" своего недуга. Какой с него спрос?.. Это уже сам Нехлюд свёл воедино все ниточки. А если отказаться?.. Нельзя этого делать. Тогда Лёхе, конечно, не жить. И Колотовкина хоть и не скоро, но смогут достать. Да и нехлюдовский парнишка не просто так пропал. Как бы то ни было, это преступление. А в управлении свои бы проблемы решить. И глупо думать, что Пашку оставили в покое навсегда. Так что, если он найдёт живым или мёртвым попавшего, это может пригодиться".
  Когда Пашка вынырнул из размышлений, в доме было тихо. Все смотрели на него: родители - с тревогой, Нехлюд - с надеждой, а Лёха - умоляюще. Он держал руку у шеи, плотно закрытой высоким воротом свитера. И Пашка кивнул.
  Нехлюд обрадовался, полез во внутренний карман костюма за какими-то бумагами, но Григорий Иваныч, донельзя расстроенный, вызверился на него:
  - Завтра с утра! Дайте болящему выспаться!
  Осип Семёнович забормотал, что, может, его сын не доживёт до завтра, если вообще ещё жив, но Пашкин отец не любил повторять сказанное. Он просто открыл входную дверь. Мама Тася поддержала мужа:
  - Пашеньке отдохнуть нужно! Он недавно только на ноги встал. Ступайте уж...
  Осип Семёнович Нехлюдов властно сказал:
  - Завтра Лёха Скачок привезёт Академика, он сообщит необходимое. Ты, Павел обдумай, что тебе нужно. Всё будет. Не можешь говорить - напиши.
  И вновь превратился в горюющего, но застенчивого отца:
  - Вот, это вам. Питание для больного... Павел - единственная моя надежда. Век буду благодарен. Не забуду доброты...
  И он суетливо стал выкладывать на стол продукты.
  - Не нужно! - взревел, багровея, Григорий Иваныч. - Мы не нищие и не попрошайки, которых твои люди на рынке гоняют!
  Осип Семёнович испуганно выставил перед собой розовые ладони и чуть ли не со слезой проговорил:
  - Павлу... питание... Не хотите, так поросятам отдайте, а я не заберу то, что от чистого сердца принёс...
  По блеску отцовских глаз Пашка понял, что Григорий Иваныч собирается прогнать всемогущего Нехлюда взашей так, чтобы тому надолго запомнилось. Но всё испортила мама Тася. Она не знала, кто перед ней, поэтому поделилась с щедрым, но несчастным человеком своей печалью.
  - Уже десять лет поросят не держим... Цены на скотину сейчас такие, что не подступишься. Козочку бы для Пашеньки завести... А для поросят кормов не достать, - вздыхая, сказала она.
  Нехлюд засеменил к двери, стараясь не оказаться спиной к Григорию Ивановичу. Он успокоительно забормотал:
  - Будут, будут поросята... корм будет... и козочки... и сено.
  Когда Лёха-Скачок выходил, Пашка заметил, что одно ухо у него заткнуто комком ваты, уже пропитавшимся кровью. Вот оно что... Лёху пытали. Но так, чтобы он оставался в силах сыграть нужную Нехлюду роль.
  Отец задвинул за гостями засов калитки, запер дверь и вошёл в кухню чернее грозовой тучи. Но увидел маму Тасю и сдержался.
  А она сидела у стола перед грудой продуктов, нюхала пачку чая, и по её лицу текли слёзы:
  - Чай для Пашеньки... карамельки... ему сладкое для памяти нужно.
  Чаю на ночь семья напилась в полном молчании. Григорий Иваныч налил кипятка только для себя, бросил в него листики свежей мяты с огорода. А Пашка взял карамельку, расправил на столе фантик с рисунком - лимон на блюдце и чашка с ложечкой, рассосал во рту... Знакомый кисло-сладкий вкус. Где и когда он таскал такие конфеты в кармане коротких штанов?
  Наволновавшиеся родители долго не могли уснуть, ворочались - мама Тася на койке, отец - на холодной печке. Но потом заснули так крепко, что не услышали то, что уловил Пашка.
  Часа в три ночи послышались шаги лошади, скрип телеги. А потом вдруг пришёл в движение задвинутый засов - тихо и плавно, хотя он был туговат, с трудом входил в скобы. После скрипнула калитка, раздались странные звуки. Кто-то шикнул:
  - Пошла, зараза!.. Шкуру обдеру, тварь!
  Пашка не встревожился. Это привезли козу... Две козы. Его не возмутила непрошеная помощь Нехлюда. Пашке было всё равно. Его задача - по возможности раскрыть преступление, как это делал капитан Лесков. А потом можно выучиться и стать таким же самоотверженным оперативником, выкорчёвывать из жизни всякую мразь... защищать людей...
  Он проснулся от испуганного крика мамы Таси. Рассвет только занялся, и сквозь занавески просочился только утренний свет без золотых лучей, которые всегда будили Пашку. Отец шустро спустился по лесенке с печки, ринулся во двор. Сын последовал за ним, чтобы успокоить.
  Две крупные козы, не обращая на хозяев внимания, объедали цветочные посадки мамы Таси.
  Родители переругались из-за того, что для коз придётся освободить сарай, в котором отец любил укрыться от мамы Таси и что-нибудь помастерить. Поэтому гостям, приехавших на мотоцикле, Григорий Иваныч открыл калитку без привычного гнева.
  Первым вошёл в дом вчерашний клетчатый, хотя сейчас он стал полосатым - вырядился в скромный костюм в полосочку, какой мог надеть в воскресный день обычный инженер с завода. Из-за его плеча выглянул неприметный человек с совершенно пустым взглядом. И наконец появился Лёха. Он был бледен, от воротника к подбородку и скулам поднималась краснота, а ухо, наверное, нещадно болело. Похоже, Нехлюд знал толк в изощрённых пытках.
  - Доброе утро, Павел, - приветливо сказал полосатый. - Мы от Осипа Семёновича тебе в помощь. Командуй. Меня зови Академиком. Вот этот господин - он указал на невзрачного человека непонятного возраста - Лекарь. Он отличный врач, лучше в нашем краю нет. Осмотрит тебя сначала. Мы должны быть уверены, что наши дела не навредят твоему здоровью.
  Странное дело, сейчас Академик казался обычным человеком, спокойным и доброжелательным, сдержанным и мягким - такой и мухи не обидит.
  - Ну а со Скачком ты знаком, наверное, лучше, чем мы, - суховато закончил приветственные речи Академик. - Лекарь, осмотри больного.
  Пока Пашка без всякой команды врача вытягивал руки, присаживался, трогал кончик носа указательным пальцем при закрытых глазах, то есть повторял то, что от него требовали чуть ли не тысячу раз в госпитале, мама Тася подвинула табурет к стене и заставила Лёху сесть. Вот уж кому было плохо, так это ему.
  Когда Лекарь прослушал сердце и лёгкие Павла, намял ему живот и ощупал голову, вдруг страшно и дико закричал Лёха. Пашка вспомнил слова Лескова, что иногда в его присутствии у людей усиливаются боли от ран. А Скачок уже всё равно что обезумел: колотил ногами по полу, пытался вдавить макушку в стену.
  Академик только повёл подбородком в сторону врача, как Лекарь с безумным огоньком в глазах достал из своего чемоданчика зеркальце на ободке, взял инструменты и вмиг оказался возле бьющегося Лёхи. Даже мама Тася, привыкшая в госпитале ко многому, испуганно прижалась к печке. Григорий Иванович вовсе выскочил из дома.
  Лекарю удалось немного утихомирить раненого. Он постучал щипцами по здоровому уху, и Лёха хотя бы перестал взбрыкивать ногами и колотить головой о стену. В его вое стало слышно: "Не-е-е на-а-адо".
  Лекарь своё дело знал: повернул несчастного к окну, под бьющие лучи солнца, надвинул зеркальце на глаз и сунул инструмент в закрывшийся от отёка слуховой проход. Скачок высоким, почти женским голосом затянул одну ноту сплошной боли. Лекарь откинул щипцы, схватил толстую и длинную иглу, живо ткнул ею в ухо. После невообразимого вопля Лёхина голова повалилась на плечо, а сам он стал падать на пол.
  Но тут к нему ринулась мама Тася, подхватила. Лекарь сгрёб в охапку волосы на макушке жертвы, потянул вниз. Из уха хлынул зеленовато-красный поток. Потом врач-изувер оттолкнул больного, достал шприц, хрупнул ампулой, вкатил Лёхе лекарство в предплечье прямо через пиджак. Повернулся к Академику. В его прежде блёклых глазах горело синее пламя истинного удовольствия.
  Академик, который минуту назад с видом скорбящего родственника наблюдал за событиями, уважительно сказал:
  - Да, нашего Лекаря никто не превзойдёт по части хирургии.
  А Лёхе сразу стало лучше, и он очнулся. Мама Тася повела его на свою койку со словами: "Не тревожьте более бедненького". Она сверкнула глазами на Академика, который почтительно отошёл в сторону.
  Пашка же неожиданно для всех сказал: "Это я виноват".
  Академик и Лекарь, между прочим, тоже не проронивший ни слова, переглянулись. Да они вообще стали поминутно переглядываться во время того, как Пашка знакомился с "материалами".
  Сначала перед ним на кухонный стол положили фотографии молодого жизнерадостного блондина в кепке блином, с папиросой во рту. На вид ему было лет шестнадцать, не более. Чем Пашка дольше глядел на него, тем больше мрачнел. На фотографии парнишка сиял молодостью и здоровьем, желанием жить и радоваться всему, что у него есть: трофейному мотоциклу, карманным деньгам, красивым девушкам, почтительному вниманию старших и... власти. Пусть пока не своей. А на задворках Пашкиного сознания маячили чужие боль, унижение и близкая смерть. Да, сыну Нехлюда сейчас реально бы никто не позавидовал...Вот зачем он задрал подол проходившей мимо цыганочки, а потом покромсал его ножиком? Девчушка лет тринадцати пыталась отбиться. А гадёныш, никогда и ни в чём не знавший отказа, ещё и полоснул её по левой щеке... Наверное, в таборе так метили особо презираемых женщин. И знать бы дуралею, что эта девочка - дочка баро шэро, уже просватанная... За такое наказывали или даже казнили... Так что поделом Кешке, не всё в жизни зависит от его всемогущего отца. Главное, где он?.. Но ответа не было.
  Маруська выглядела, как обычная смазливая девчонка, похожая чернотой глаз и волос на цыганку. Только на симпатичные черты её лица легли тени раннего распутства и природной жестокости. Как через мутное стекло Пашка видел тонкие девичьи пальцы, сжимающие кривой нож. Красотка, сверкая громадными чёрными глазами, говорила любовнику: "Очисти яблочко для меня". А потом с удовольствием наблюдала, как Кешка резал свою щёку, полагая, что он снимает кожуру с яблока. Так вот каким было наказание за обиду дочки баро шэро!
   И снова единственный вопрос, который Павел раз за разом задавал самому себе, остался без ответа. Где сейчас сын Нехлюда, поддавшийся внушению или магии Маруси, которая, судя по всему, тоже из цыганского племени?..
  Тогда он подумал: а что, если поступить так, как поступал Антон Антонович? Он не давал сосредоточиться на чём-то одном, делал так, что мир оборачивался к Пашке то одной стороной, то другой. И случайно приходила нужная мысль...
  Он не видел, что Лёха храпел на материной койке, что родители боязливо жались к столу, что Академик и Лекарь, затаив дыхание, ждали от него слова или хотя бы взгляда. И вот!..
  - Рынок! - сказал Пашка. - Нужно на рынок!
  Через пару минут он уже трясся в коляске мотоцикла, который умело повёл Академик. Скоро они с шиком въехали в кирпичные рыночные ворота, обильно украшенные клочками объявлений.
  - Ну что, Павел? - обернулся к нему Академик. - Куда дальше идём или едем?
  А Пашка искал взглядом того, кто приведёт их пока что живому Кешке Нехлюдову, которому вообще-то лучше бы умереть раньше, чем они его найдут. В глаза бросились оборванки в выцветших шалях, юбках, волочившихся по земле, загаженной окурками, плевками, мусором. И в мозгу полыхнуло: "Сявкины выселки!" Наверное, он сказал это вслух. Потому что слышать его мысли мог только капитан Лесков. Пашка не мог позволить такую близкую связь с собой другому человеку. Однако ему почудился через шум рынка, встревоженного приездом людей Нехлюда, голос Академика:
  - Ты уверен, Павел?
  Пашка кивнул.
  Академик положил ему на плечо жёсткую руку, которая в этот момент казалась очень надёжной, чуть ли не спасительной. Может, из-за тоски по капитану, который сейчас сам неизвестно где. Лекарь сидел на заднем сиденье, глядя поверх толпы и прилавков. То ли он всегда такой пришибленный, то ли сейчас вспоминал о недавнем удовольствии.
  - Я понимаю, Павел, ход твоих мыслей - сказал тихо Академик. - Это ассоциативное мышление. Ты увидел место, связанное с Кешкой. Но мне нужно что-то конкретное. Ведь "Сявкины выселки" - немного-немало несколько десятков километров бросовых земель вдоль реки.
  И Пашке почему-то стало страшно от своих слов, хотя он совершенно не понимал того, что прошептал:
  - Цыганская петля...
  Даже Лекарь очнулся от грёз. Он глянул на Пашку мутно-серыми потемневшими глазами. Как врач-убийца в какие-то секунды сумел вытащить и натянуть тонкие кожаные перчатки чёрного цвета, Пашка не разобрал. Но понял, что сам упомянул нечто ужасное, и оно может разом оборвать их жизни.
  Академик газанул, и мотоцикл с рёвом вылетел за ворота рынка, помчался по дороге. Пашка не считал поворотов, не видел испуганных погонщиков лошадей, запряжённых в телеги. Его мысли неслись впереди мощной машины, даже впереди ветра. Неслись к встрече, которая не могла завершиться ничем хорошим.
  Академик затормозил возле улицы странных домишек, построенных изо всего, что может подвернуться под руку. Сплошное убожество, грязь и вездесущий мусор. Ни одного зелёного кустика, словно бы люди собрались лишь переночевать, а с зарёй двинуться дальше. О том, что на самом деле это не так, говорили неаккуратные поленницы и груды хвороста, который, наверное, принесли из леса на ближней горе. По сравнению с корявыми строениями даже нищий домик родителей показался бы дворцом.
  Академик пристально посмотрел на Пашку и сказал:
  - Мы на месте. Прежде чем ты начнёшь работать дальше, знай - цыганскую петлю не объяснить с точки зрения обычного человека. Это мощное оружие в руках полудикарей, у которых понятия о добре и зле отличаются от наших. На языке всех тех людей, которые услышали звук мотоцикла, попрятались и сейчас глядят на нас из укрытия, цыганская петля - древняя магия. Она может подчинить себе волю любого человека. Не кто-то отсечёт голову - сам человек сделает это с собой. Даже мёртвый будет бить по своей шее, пока не разрежет последний лоскут кожи. Поэтому прошу: держись за спиной кого-нибудь из нас.
  - Эта магия зависит от человека? - задал вопрос Пашка.
  - Не скажу прямо. Как правило, ею пользуются в исключительных случаях. Владеют ею мулло-мужчина или мули-женщина. И не смотри на меня так, мы не в клубе на дискуссии по вопросам материализма и всяких чудес. Мулло и мули не люди, это выходцы из могил. Цыганские вампиры, одним словом. Только они не пьют кровь, а жрут людей живьём. Тебе покажется странным, но присутствие среди цыган мулло, умеющего обращаться с цыганской петлёй, считается даже почётным. Потому что, по легендам, тот, кто уцелеет, станет основателем нового, наисчастливейшего племени.
  Академик помолчал, потом продолжил:
  - Мы-то считали, что кто-то из областного города хочет подмять нас. То есть конкурент. Но если здесь есть мулло, то дело обстоит иначе. Знаешь? А ты можешь идти. Ступай, ступай. Мы ведь преступники, зачем тебе нам помогать? Это наша судьба - погибнуть за своё. У тебя она точно другая. Ну же, иди.
  Пашка ответил:
  - Не подначивайте. Я не уйду, Мне известно, что стало с сыном Нехлюда. Он человек. И вы тоже люди.
  Академик захохотал, закинув голову. Когда он отсмеялся, то Пашка увидел, что глаза у него очень даже серьёзные. И Лекарь перевёл на него свой безумный взгляд.
  - Ну тогда вперёд, - сказал Академик. - Пойдёшь между нами. Держись потом только за нашими спинами, что бы ни произошло. Твоя задача - указать на мулло.
  Пашка не мог не удивиться:
  - А что вы ему сделаете-то? Если он всемогущий?
  - Мои глаза видели ад. А мои руки отправляли туда людей, - сказал Академик и снова расхохотался.
  И Лекарь вместе с ним.
  Они глядели на ошеломлённого Пашку и не переставали скалить зубы - один золотые, а другой - мелкие и желтоватые.
  "Вы ещё не знаете, что я могу сделать с вами", - почему-то подумал Пашка.
  Сначала заткнулся Академик, а потом и Лекарь.
  Понятно, хотели напугать его сказочкой. Эх, если бы не бедняги - Кешка да Лёха...
  Академик, Лекарь и Пашка двинулись мимо домишек, которые, казалось, вымерли. И как искать этого мулло? Наверное, нужно заходить внутрь, переворачивать весь скарб, искать подполы. Проще было бы поджечь постройки и дождаться, пока все выбегут. Пашка подумал: он так ожесточился от того, что видел и слышал в последнее время, от постоянных потерь и терзающей его болезни, что запросто бы сделал это. Если бы был стопроцентно был уверен, что все люди выбегут...
  Его точно током ударило возле одного шалаша из балок и набросанных на них фанерных щитов, старых дверей, снятых с петель. Сверху всё прикрыто толем, придавлено обломками кирпичей. Вход завешен мешковиной. Рядом горел костерок, в котле хлюпало варево, мерзкий запах которого вместе с ветерком разносился по улице.
  - Что, Павел, здесь? - спросил Академик, вновь ставший вполне нормальным - встревоженным, но собранным бойцом. - Не двигайся. Мы всё сделаем сами.
  Они вошли, и в шалаше поднялся вой. Вопил маленький ребёнок, выкрикивала тарабарщину женщина, кто-то ныл гнусным голосом. Из прорех между листами фанеры повалил смрад, не менее отвратный и липкий, который Пашке довелось обонять рядом с трупами ушельцев.
  В шалаше ребёнок... Что способны сотворить эти двое сумасшедших? Нельзя пускать всё на самотёк. И Пашка вошёл. Академик и чихающий до брызг из носа Лекарь уже тащили к выходу нечто уродливое и до невозможности тухлое, в котором угадывалась фигура старухи, сидящей на корточках. Но вид у неё был, словно она недавно из могилы. В мозгу Пашки всплыло слово "мумия". Сухая, раскрошившаяся плоть... Но полная силы.
  - Ты зачем здесь? - зло прошипел Академик.
  Пашка попятился и нечаянно сорвал занавеску... Когда обернулся, то увидел, что шалаш окружили мужчины с разноцветными повязками на шеях, руках или даже на икрах ног.
   Академик так толкнул свободой рукой Пашку, что он расстелился возле маленькой поленницы. Рядом был пень для колки дров. В нём торчал топорик. Пашка мигом подполз и выхватил его из древесины. Прошли какие-то секунды, когда закипела жестокая драка. И, к своему стыду, Пашка понял, что даже не успевает проследить за движениями Академика и Лекаря.
  Тогда он в отчаянии схватил валявшуюся бабку и подтащил к пню. Она была странно лёгкой. Он потянул за грязные спутанные волосы...
  На него смотрел череп с пустыми глазницами. "Это мули! - подумал Пашка. - Бедняга Кешка обдерёт с себя остатки плоти, если не снять с него цыганскую петлю. А её точно не снять, потому что никто не знает, как это сделать". И он в отчаянии рубанул мумию по спине, потом по шее, по рукам... он махал топором до тех пор, пока от дохлой мерзости осталось только зловонное крошево.
  Пашка не заметил, что шум драки стих, что цыгане разбежались. А перед шалашом валяются тела с выпущенными скальпелями Лекаря кишками, со свёрнутыми хваткой Академика головами... Сами воители тяжело переводят дыхание. Их глаза счастливо блестят, несмотря на серьёзные ранения. С каждым мигом их одежда всё больше меняет цвет на густо-багровый, а за брючинами тянутся кровавые дорожки.
  Пашка по наитию собрал крошево в тонкое дырявое покрывало, которое нашёл в шалаше. Ещё он удивился поведению молодой женщины, матери ребёнка. Она сидела на земле, не глядя на заходившегося в плаче ребёнка. А потом и вовсе бросила девочку и поплелась за ними к мотоциклу. Пашка кричал на неё, ругался, но она всё равно не отставала.
  Академик и Лекарь озадаченно остановились. Самым быстро соображающим оказался Лекарь. Он не стал прогонять цыганку, подобрал изогнутую железяку и со всего маху врезал ей по голове. Плоть и кость чвакнули, по щеке потекла бело-розовая кашица, но женщина всё равно сделала несколько шагов к ним. Лекарь удивлённо на неё посмотрел и хотел было продолжить избиение, но Академик потянул его к мотоциклу. Пашка залез в коляску с вонючим узелком. Академик дал по газам, мотоцикл взревел и помчался назад. Обернувшись, Академик крикнул:
  - Что ты собираешься делать с этим?..
  Пашка не успел ответить, так как лицо бывшего клетчатого, полосатого, ныне багрового с ног до головы Академика вытянулось. При всех ранах он ни разу даже не поморщился. А сейчас в его глазах стоял неподдельный страх.
  Пашка тоже обернулся: цыганка бежала за ними. Причём так быстро, что могла бы уцепиться за коляску или даже сиденье Лекаря. Обычному человеку не удалось бы нестись с такой скоростью. Зловещая погоня продолжалась до тех пор, пока ступня женщины не подвернулась. Но она, припадая на сломанную ногу, всё равно заковыляла за ними.
  У города Пашка попросил остановиться. Выбрался из коляски, взял узел и бросил его под небольшим мостом в воду.
  - Зачем?! - только и спросил Академик.
  - Прах больше не нужен, - сказал Пашка. - Цыганская петля снята.
  - А ты откуда знаешь?
  Пашка пожал плечами. Он сам очень хотел найти ответ на этот вопрос. Да и на другой, прежний, о котором он боялся даже задуматься, - почему именно он узнал о главном оружии ушельцев, которое позволяло им обмануть глаза обычных людей. Об их способностях наводить морок. Капитан Лесков тогда сказал, что, возможно, кто-то однажды сбежал от них. И в своих снах Пашка видел смутные образы, подтверждающие - это был он. Но при чём здесь цыгане с их жуткими обычаями? Вот сейчас он думает, что цыганка, которая мчалась за мотоциклом, как-то связана с прахом старухи.
  - А где искать Кешку? Вероятно, он очень сильно ранен, если ещё, конечно, жив, - осматривая порезанные руки, поинтересовался Академик. - Мы разворошили гнездо конкурентов, банды так называемых "пёстрых". Ты же видел их платки... Но где мальчишка? Нехлюд нас отправлял за ним...
  - Его не нужно искать, - обессиленно ответил Пашка. - Он сам придёт. Я же сказал: петля снята с него. Он должен был цыганским ножом чури снять с себя кожу в наказание за то, что поиздевался над цыганочкой.
  - Откуда знаешь?
  Академик уставился на него цепкими холодными глазами. И даже Лекарь повернул голову к Пашке.
  - Не знаю, только чувствую, - ответил Пашка. - Придёт Кешка, придёт... но не таким, каким был раньше.
  - Ты едешь с нами, - заявил Академик. - Сейчас махнём на дачку к Нехлюду дожидаться Кешку. Уйдёшь, когда он вернётся. Если вернётся.
  Пашка не стал спрашивать, что будет, если Кешка не придёт.
  Дорогу к "дачке" Пашка не запомнил. Все силы ушли на то, чтобы избежать точно такого же приступа, который свалил его после бегства из леса. Его раздели чьи-то руки, помыли... Он был как кукла. Кто-то отвёл его в чуланчик, бросил ему на кровать без постельного белья чистую одежду. Через какое-то время услышал, как во дворе пронзительно закричала женщина, раздались радостные возгласы. После был шум драки, дикие, леденящие кровь крики, выстрелы... Потом всё стихло.
  И он понял: пора! Толкнул незапертую дверь, стараясь не глядеть на тела в комнатах и дворе, прошёл к распахнутой настежь калитке. Пашка точно знал, что живых на нехлюдовской дачке нет. И пошёл вниз по тропинке, выбрался на дорогу к городу, зашагал вперёд. Его не беспокоила судьба убитых бандитов, самого Нехлюда, даже той несчастной матери, которая дождалась сына.
  У родительского дома он оказался только ближе к ночи. У калитки столкнулся со стареньким врачом из госпиталя. Он был расстроен, однако обрадовался встрече:
  - Павел!.. Рад тебя видеть живым-здоровым! Анастасия Гавриловна сказала, что ты на работу устроился. А вот товарищ твой плох. Кто ж его так? Надо бы в милицию обратиться... Я-то здесь с частным визитом...
  Пашка не дослушал врача, который раньше с ним много возился и спорил со всеми, когда потерявшего речь и память парня переводили в больничку при тюрьме.
  В доме пахло лекарствами и гноем. К этим запахам Пашка был привычен. Но только глянув на свою постель, где теперь лежал Лёха, понял: дела более, чем плохи. Скачок, он же человек Нехлюда и сотрудник милиции под прикрытием, уходил туда, откуда нет возврата.
  Мама Тася что-то пыталась втолковать сыну, отец ругал всех разом сквозь зубы, а Пашка по тёмным пятнам, исказившим Лёхино отёчное лицо, осознавал, что они означают заражение крови. Водитель нехлюдовского щенка давно должен был умереть, но дожидался его.
  Пашка сделал знак родителям - отойдите или уйдите вовсе. Они послушались.
  - Лёха, я здесь, - сказал Пашка. - Говори, что хотел...
  Умирающий открыл глаза. Он точно ничего не видел. Но понимал всё.
  Лёха еле прошептал обмётанными коркой губами:
  - Возьми... в кармане... брюк...
  Пашка нашарил не то самодельный значок, не то какую-то бляху.
  - Мои... архаровцы... на рынке... они... всегда помогут... не дай их... в обиду...
  - Хорошо, Лёха, я так и сделаю. Сможешь кое-что рассказать? Я возьму тебя за руку. Тебе будет больно, очень больно. Я всегда причиняю боль хорошим людям... Почему-то только им. Расскажи, о чём спрашивали тебя Академик, что с тобой сделал Лекарь. И ещё... Ты понимаешь, о чём я. Если не хочешь, я уйду на улицу. Ты умрёшь перед рассветом. Но отомстить будет некому.
  Ему самому тяжело дались эти слова. Лёха должен заплатить последними минутами жизни за информацию, до которой Пашка добрался бы не скоро. Если бы вообще добрался.
  Рука раненого дрогнула, чуть-чуть приподнялась. Это был ответ. И Пашка сжал пышущую жаром ладонь.
  - У Нехлюда договор... С Гордеевым, - сказал Лёха. - Полковник не продался... Он просто бессилен. Мы не трогаем Нехлюда, Тараса и Пацанчика... Они выдают нам тех... кто им не нужен... Меня сломали... душили проволокой... Лекарь проткнул барабанную... перепонку... в ухе... хотели добраться до тебя... Хорошо...хорошо...
  - Что хорошо, Лёха?
  - Что я... один... на све...
  Это были последние слова Лёхи. Пашка нагнулся к его лицу и сидел ещё какое-то время, чувствуя, что горячечная рука становится всё холоднее и холоднее. И сказал вслед товарищу:
  - Нехлюда больше нет. Если кто-то остался, он не жилец.
  Пока мама Тася плакала над покойником, а отец собирался идти за милицией, Пашка принял решение:
  - Я схожу в дежурную часть сам. Только я смогу всё объяснить. Меня задержат. Вас будут допрашивать. Скажите, что мой друг пришёл сюда раненым, ничего толком не рассказал и не объяснил. Всё время лежал и бредил. Потом умер.
  - А соседи, Сергей Яковлевич... - начала было мама Тася.
  - Они скажут то, что видели и слышали. Это совершенно неопасно для нас.
  Так и вышло. Пашку продержали в кутузке целую неделю. К её концу весь изолятор был забит народом. Кто-то же должен был ответить за побоище в городе, на даче Нехлюда и даже в ближних сёлах. Потом решили, что во всём виноваты цыгане, спешно уехавшие из Сявкиных выселок. И людей отпустили.
  
  Драный и мулло
  Пока Пашка был в кутузке, наслушался всякого от задержанных, которых натолкали в камеру, как огурцов в бочку. Во-первых, в городе после смерти Нехлюда среди бандюков началась невиданная резня. Пришили даже Тараса и Пацанчика, которые для бандитского сообщества вообще ничего не значили: один был стар и болен, другой даже к городу не имел отношения, совершал налёты на железную дорогу, грабил колхозников и больше пакостил, чем занимался серьёзным делом. Занять их место желающих не нашлось, но и порядка не стало. Во-вторых, Академик остался жив. Его мусора взяли дома с тяжелыми ранениями. Он признался, что повздорил с бандой "пёстрых", и его порезали. Ни на какой даче не был, не видел того, кто порвал и покромсал гражданина Осипа Савельевича Нехлюдова и трёх его гостей, сливок бандитского сообщества. Теперь, наверное, он будет вместо убиенного Нехлюда. Во-третьих, пропал единственный сын новопреставленного. В-четвёртых, цыгане, гнилой и сволочной народ, спешно убежали, бросив пожитки и наворованное. Значит, виноваты. И ответить им придётся в любом случае - покойник был известной личностью далеко за пределами области. В-пятых, в городе объявился Драный, похожий мордой на зверя. Сначала показывался днём, потом затаился. Драным был прозван из-за того, что с него сняли кожу на щеках, носу и других частях тела. Ну и костюмчик повредили заодно.
  В кирпичной камере с низким потолком и без окна нельзя было прилечь на нары. Задержанные спали сидя, завалившись друг на друга, или на голом полу. Их выпускали быстро, но тут же прибывали новые. Дышать было нечем. За неделю трижды обнаруживали, что кто-то посинел и не дышит. Тогда стучали в обитую железом дверь, покойников выносили. Без перерыва на сон работал конвейер допросов. Люди были рады, когда открывалась дверь - только тогда можно было глотнуть воздуха снаружи.
  Пашку допрашивали каждый день. Против всех следаков у него был его "щит" - хворь и немота. Дознаватели менялись, но комната-то оставалась прежней. Её серые стены впитывали не только запахи, но и людские мысли, чувства. В их сумятице Пашка сумел уловить главное - никто не понимал, что происходило на улицах города. Похоже на то, что кто-то решил расправиться со всеми бандитами разом. Не через закон и суд, а способами самих преступников.
  Пашке как никогда остро не хватало капитана Лескова, доктора Вергуша. Он совершенно запутался в себе. Ещё недавно его главным желанием было обнаружить, отловить и убить всех ушельцев, без следствия и суда наказать нелюдей, которые жрали женщин, похищали детей и убивали людей. Теперь кто-то вычищал город от зверей помельче. Они ничуть не отличались от ущельцев - убивали, скрывались, уходили от ответственности и вновь и вновь нападали на беззащитных.
  С одной стороны, разве плохо, если всякого гадья станет меньше? С другой - капитан Лесков при поимке ушельца сказал, что закон един для всех. Однако тут же он научил Пашку соврать, что это не Колотовкин выпустил кишки ушельцу. И это было правильно - мозг нормального человека не выдержал бы того, что творили ушельцы. А стало быть, и нормальные человеческие законы не подходили к тому, чтобы оценить сотворённое людоедами. Но ведь двух законов - для людей и нелюдей - быть не может? Наверное, только Антон Антонович смог бы вернуть Пашке цельность взглядов на мир, при которой легко распознавалось добро и зло.
  Но зато он узнал из разговоров сокамерников много нового о цыганах. И это помогло ему установить связь между событиями в Сявкиных выселках.
  Одной из красочных фигур камеры был Пахом-сапожник, согнутый бедами и временем, седокудрый выходец из цыган. Он владел маленькой будкой на рынке, отстаивал свои права в смертном противостоянии с Нехлюдом. Пахом не раз пострадал от поджогов будки и дома в предместье, потерял двух сыновей, был искалечен, но упёрся, и всё тут. Его бы легко смели, но за сапожником стоял нищий люд предместья, во всём ему помогал, по копейке скидывался на новую будку или сгоревший дом. Только Пахом мог починить разбитые старшими ребятишками ботинки для младшеньких. Только он брал деньги не по сложности работы, а по достатку людей. Только он не боялся разориться, бесплатно обслуживая неимущих. Но и краденое скупал, и ворьё укрывал от закона, не без этого. Зато мог подарить почти новые сапоги парнишке, которому не в чем было отправиться на учёбу в ремесленное.
  Целыми днями Пахом сидел в своей будке, работал так, что только мелькали ножи, рашпили да стучал молоток, трубным басом крыл милицию, нехлюдовских архаровцев, постановления правительства. Его не раз арестовывали и штрафовали, но он возвращался, к счастью городской голытьбы, и принимался за своё. А что? Он право имел работать, согласно решению правительства о роли частников в удовлетворении потребительского спроса, налоги платил, за место на рынке платил. Платить Нехлюду, как и за свечку Богу, он не собирался. Никто из них: ни бандит, ни Всевышний - ничего хорошего ему не сделали и не сделают.
  Нехлюду сапожник каждый день желал ужасной смерти: чтоб его живьём сожрали, чтоб ему кадык зубами вырвали. Всё, сказанное Пахомом по поводу половых органов Нехлюда, было отдельной песней, слова которой быстро расходились в народе. Над ними хихикали, краснея, бабёнки, ухмылялись мужики. И это подозрительно походило на то, что случилось на самом деле с предводителем городских бандитов.
  Пахом уважал Горошкова Григория Ивановича, поэтому сразу взял под покровительство его приёмного сына-инвалида. Однако не он открыл Пашке глаза на всё, что связано с мулло и мули, и помог хоть как-то разобраться в очередной чертовщине.
  Пахом унижал директора заготовительной конторы Синюшкина, который, по всеобщему мнению, подлизывал зад Нехлюду и хранил на складе под мешками с орехами несколько пистолетов. Вот Синюшкин-то все три дня нахождения в камере рассказывал байки о цыганах. То ли людское мнение захотел сформировать, то ли впервые нашёл слушателей всякой ерунды.
  - Я родился в селе возле полустанка Горелошная, сейчас его уже нет, потому что ветку дороги закрыли. Люди хорошо жили, дружно: работали на железке, хозяйства держали. Пришлых не принимали, гнали подальше - а зачем людям на государственном окладе всякая голытьба? Или украдут, или навредят на путях. А отвечать кому? Так неподалёку возникло село с жителями не более сотни. Они называли его Горелошно. На карте села, конечно, не было. Вот и повадились зимовать в нём цыгане. Хуже народа никто не видел. Попрошайки и конокрады. К примеру, подоит хозяйка коров, поставит молоко в сенях. А тут цыганка с полураздетым ребятёнком в калитку постучится. Это в мороз-то! Дайте мол, молочка кружечку, сынок кашляет и хрипит. Хозяйка и скажет, мол, кутать детей надо, а не в рубашонках по морозу таскать. А потом глядь - свежайшее молоко скисло! - говорил Синюшкин.
  - Откуда знаешь? - басил Пахом. - Ты в каждом доме молоко пробовал?
  - Я маленьким был, до восьми лет в Горелошной жил... - начинал объяснять Синюшкин.
  Пахом его перебивал:
  - Тогда и не рассуждай со своим маленьким-то, что у соседских баб кислое...
  И всё люди слушали же байки Синюшкина, потому что они помогали в вечном споре: могли ли подобраться цыгане к нехлюдовской дачке, которая, как сыч на ветке, одиноко возвышалась на каменистом берегу, откуда всё хорошо просматривалось и простреливалось. По рассказам директора заготконторы, они всё могли...
  - Мой дед, хоть и обслуживал стрелки на путях, хорошо разбирался в уходе за скотом, куда там учёным ветеринарам. Да и не дождёшься их на таёжном полустанке. К нему отовсюду за помощью шли. А он добр был и безотказен. Придёт со смены и тут же бежит к человеку, у которого корова отелиться не может. Ну, поэтому и копеечка в доме водилась. Он меня выучил в техникуме после семилетки, - вещал Синюшкин. - Так вот, на ноябрьских праздниках случились покражи в двух дворах. Мужики, пьяненькие, похватали топоры и побежали в Горелошно. Вора схватили, но не убили, хотя следовало. Поучили немного. Покалечили, одним словом. А его мать их прокляла. И что вы думаете? Скот заболел во всей Горелошной! Шкуры на спинах вздулись пузырями, пошли язвами, в молоке кровь появилась. Дед мой скотину больше людей жалел, вытащил деньги, в шёлковую бабкину шаль завернул, да и отправился к матери воришки. А цыгане-то не могут отказать человеку, если он деньги в шелку принёс. Старуха и научила: нужно взять красную тряпку, начертить на ней двойной крест и накрыть хворую животинку на ночь. Потом снять, спрятать в дупло, заколотить его и сказать: "Оставайся ты здесь, пока тряпка станет зверем, пока станет зверь осиной, а осина - человеком". Тогда напущенная нечисть - чагрин - сдохнет. Дед ещё для верности велел всем намазать скот дёгтем.
  - И что? Сдох чагрин? - с неподдельным, живым интересом спросил Пахом.
  - Сдох, потому что животинка выжила, - ответил Синюшкин.
  - Тебя обманули, - заявил Пахом. - Потому что ты и есть чагрин, по сию пору жив и вредительствуешь. Закупочные цены занижаешь, весы и меры у тебя фальшивые, прошлогодними запасами и неучтёнкой торгуешь. Ну-ка, Оська, глянь, чирей на моей спине... раздулся, не сошёл?.. Вот выйдем отсюда, я тебя, Синяк, в дупло вколочу. А вдруг мне полегчает?
  Но когда Синюшкин на другой день стал разглагольствовать про мулло и мули, Пахом стал молчалив и хмур. Попросил у кого-то спичку, обломил головку, выдернул из копны седых спутанных кудрей волоски, намотал их на осиновую щепку, ведь известно же, что спички делают из осины. Уселся на пол, дождался, пока конвойный втолкнёт задержанного, и молниеносным движением пальцев выщелкнул спичку в коридор.
  Пашка, хоть и разыгрывал из себя немтыря, украдкой спросил:
  - Дядя Пахом, зачем вы это сделали?
  - Нельзя урождённому рома такое слушать, - буркнул старик.
  Пашка несколько месяцев спустя узнал, что конвойный, наступивший на спичку, сломал на ровном месте ногу.
  Согласно россказням Синюшкина, неупокоенные цыганские мертвецы, освободившиеся от власти могилы, питались человеческим мясом и могли бесчинствовать не хуже ушельцев. С тем преимуществом, что обуздать их было нельзя: ушельца можно убить, но уже мёртвого мулло не уничтожишь. А ещё Пашка узнал о странной молодке, в шалаше которой нашли дохлую тварь. Как оказалось, мулло или мули могли подчиниться злой воле человека, который ухаживал за их могилой. Он мог зарыть пустую могилу, и тогда мулло жил среди живых, убивал по указке, творил и другие чудеса. Если же вампира снова забросать землёй, он возвращался к своему прежнему состоянию.
  Ухаживающий назывался"привязанным". Для этого находили или крали ребёнка, его пол значения не имел. Лишали малыша памяти и речи, заставляли жить возле могилы, кормить нечисть, которая время от времени вылезала из-под земли. Цыгане строго следили, чтобы "привязанный" не покидал того места, где была могила. Непокорным подрезали связки ног. Любой мог воспользоваться телом "привязанного", причём чем больше причиняли бедняге увечий или унижали, тем больше радовался мертвец в могиле, тем сильнее становился. Если у женщины рождался ребёнок, он становился следующим "привязанным". Прежнего можно было наконец убить.
  Это объясняло, почему цыганка с нечеловеческой скоростью бежала за мотоциклом. Она не могла покинуть мули, прах которой был в узелке. Что стало с этой женщиной, где она сейчас?.. Можно ли ей как-то помочь, если жива? На эти вопросы Пашка не мог ответить. Зато он точно знал: его скоро втянут в новое "дело", и цыганку-служанку мули всё равно придётся искать живой или мёртвой.
  Пашку обязали трудоустроиться и отпустили из камеры временного содержания. Он, не заходя домой, пошёл к участковому Головкину, протянул ему листок. Головкин вздохнул и отправился к управляющему рынком. Тот завёл Пашке трудовую книжку и велел приходить на рынок посменно: с шести утра до обеда или с обеда и до одиннадцати часов - махать метлой, убирать конский навоз, подметать между прилавками. Зарплату пообещал, по его мнению, хорошую - двадцать пять рублей в месяц. Но Пашке так и не удалось на другой день выйти на работу.
  Родительский дом встретил его пустотой. Несчастный Григорий Иваныч сидел у стола, горько подперев кулаком голову. Он глянул на сына и сказал только: "А... явился". Как оказалось, мама Тася почему-то решила, что лишилась сыночка Пашеньки надолго, разбушевалась, собралась ехать аж в Москву - добиваться освобождения инвалида. Ехать было не на что, и она снова отправилась на работу в госпиталь. Приходила со смены, всякий раз почти падая с ног, ругала мужа за огород, за недосмотр за наглыми козами, за щавелевый суп, сваренный не по правилам. Отец отказался пасти коз, потому что был оскорблён отношением Розки и Софки к себе - "не слушаются, заразы! То с места не сдвинешь, то не остановишь!" - и ходил к пересохшему болоту с косой и тележкой. "Уморил бы голодом! Или прирезал... Но ведь мать не простит!" - сказал он. Пашка не обнаружил в себе ненависти к животным, перелез через плетень, у реки серпом напластал травы посочнее, чем болотная.
  Он каждую минуту, каждый миг ждал, что за ним придут и снова призовут идти туда, где какая-то чертовщина восстала против разума и обычного миропорядка, затеяла игрища, в которых жизнь людей - всего лишь разменная монета. Или, хуже того, пища для нечисти. За что ему это? Пашка с горечью осознавал, что в нём самом есть что-то от ушельцев. Он смог догадаться, почему их не могли обнаружить, сумел разрушить морок. А потеря памяти, речи сближает его с "привязанными" к могиле мулло. Есть ещё и предвидение, и способность причинить боль на расстоянии... Наверное, многое пока скрыто от него самого... А вдруг однажды нечисть внутри него заслонит всё человеческое?.. Ведь уже сейчас родительский дом с каждым днём становятся всё больше похожим на маленькую станцию, у которой только на минуту останавливается поезд дальнего следования. Мама Тася и отец спасли его от психлечебницы или даже тюремной больницы, дали всё, чем он был обделён - свой дом, любовь, заботу и веру в него самого. А чем он им может ответить? Да ничем, только разбить им сердце.
  Пашка смыл с себя тюремную грязь в нетопленой тёмной бане. Но как очистить то, что налипло на душу - чужие боль и смерть, несправедливость и беззаконие тех, кто служит этому закону? Может, всё дело в том, что сам закон неверен? Или даже жизнь... Антона Антоновича бы сюда. Или капитана Лескова.
  Задолго до конца смены прибежала из госпиталя мама Тася, закричала-заплакала, увидев сына. Бросилась на шею с воплем: "Это что же такое делается-то? Войну люди пережили, за что народ сейчас гибнет?" Пашка подумал, что эта пожилая женщина ему по-настоящему родная. Она тоже "призвана" помогать.
  Как оказалось, утром не явилась на работу медсестра из процедурки, мать пятерых детей, вдова фронтовика, тихая и скромная женщина. Мама Тася знала её секрет: четыре дня назад кто-то стащил с верёвки отстиранное постельное бельё, а рядом со столбом, к которому крепилась верёвка, бросил скомканные деньги. Их было много... Зина подумала-подумала и решила, что у неё во дворе побывал хороший человек, оказавшийся в беде, оставила на следующую ночь немного овощей и зелени в тазике. Сверху положила кусок хлеба, лишив себя ужина. Наутро снова нашла деньги, только на них были пятна крови... Она поделилась с мамой Тасей своей тайной и получила её полное одобрение. Более того, Зина вдруг уверилась, что это её муж не сгинул на фронте, а вернулся домой. Может, в плену был, потом - в лагерях, как это случалось со многими... Сбежал, наверное... Зина не вышла на работу после выходного, потому что её нашла дочь с вырванным горлом. В луже крови.
  Маму Тасю, как и других сослуживцев, допросили. Но она не решилась выдать Зинину тайну.
  Григорий Иваныч встал, посмотрел уничижительно на жену и сказал Пашке:
  - Пошли. Я один не справлюсь.
  - Куда ты собрался? - вскрикнула мама Тася.
  Она ожидала всего, что угодно, от муженька, немало побуянившего на своём веку, и от сына, которого то и дело тягали то в казарму, то в тюрьму.
  - Как Зинкины дети теперь без родителей-то? Зараз этих, Софку и Розку, к ним на двор отведём. Хоть немного подкормим ребят козьим молоком до детдома.
  Лицо мамы Таси потемнело при слове детдом, но Григорий Иваныч не стал дожидаться залпа праведного гнева из уст жены, выскочил во двор.
  Козы, видимо, запомнили, кто принёс им мягкой душистой травы, а не будыльев с болота, поэтому неторопливо пошли по улице, почти не отвлекаясь на запылённый бурьян вдоль заборов.
  Григорий Иванович искоса посматривал на Пашку, а сын его не торопил. Наконец дождался вопроса:
  - Сынок... Зинкина смерть... Это вернулись те, кого вы с капитаном гоняли? Или?..
  - Не думаю, - ответил Павел. - Но это точно был не Зинин муж.
  - А кто ж тогда? Одичавший пёс?
  - Посмотрим, - уклончиво ответил Пашка.
  Он уже точно знал, что убил несчастную не человек, а зверь в его облике. Скорее всего тот, кто расправился с Нехлюдом. Раны погибших - рваные и резаные - поставили следствие в тупик. Но кто мешал сумасшедшему, побывавшему в цыганской петле, действовать ножом и зубами? Оружием-то снабдил его тот, кто заказал медленное самоубийство при помощи чури, кривого цыганского ножа... Нужно всё проверить на месте.
  Отец понял правильно долгое молчание сына и не стал лезть с другими вопросами. Только сказал, глядя в ясное небо с жарким солнышком, уже клонившемся к закату:
  - Зинкина старшая-то уже совершеннолетняя... Младший в прошлом году в школу пошёл. Может, оставят ребятишек на сестру? Если она, конечно, захочет.
  Пашка снова откликнулся:
  - Посмотрим...
  Весь Зинин двор был затоптан, скарб из сараев выброшен, пятно возле верёвки засыпано песком. Ребячьи бледные мордашки мелькнули в окне и тут же скрылись. К гостям вышла худенькая девчонка лет четырнадцати. Оказалось, это и есть совершеннолетняя Гусева Екатерина Фёдоровна. Она поблагодарила за помощь, оглянулась на дом и крикнула:
  - Эй, гуси лапчатые! Смотрите, кто теперь у нас жить будет!
  Ребятня высыпала во двор, такая же низкорослая и худосочная, как сестра. Дети тут же огладили коз, потянули за дом, видимо, к сохранившемуся скотному дворику. Розка и Софка повели себя достойно и даже доброжелательно по отношению к ребячьей стайке. Видимо, скотина понимала, кто её любит, кому она нужна.
  Григорий Иваныч завёл со старшей разговор о детдоме. Его голос несколько раз сорвался, и отец нарочитым поперхиванием постарался замаскировать чувства.
  Но Екатерина Фёдоровна сказала твёрдо:
  - Папка в сорок первом пропал. Мы его до победы ждали. И после. А потом мама сказала: он всё равно с нами. В каждом из нас.
  Григорий Иваныч махнул рукой и быстро вышел за ворота. Это было к лучшему, потому что то, что узнал Пашка, отец бы не смог перенести: доме перетрясли и проверили всё до последней нитки, нашли деньги с пятнами крови. В той пачке был и Зинин аванс. Всё забрали как улику. Теперь "гусям лапчатым" просто не на что жить. Пашка посмотрел на бледную до синевы девчонку и сказал ей то, в чём был точно уверен:
  - Держись, сестрёнка. Всё будет хорошо.
  В Пашкиной душе не переставало гудеть натянутой струной ожидание: вот-вот что-то случится, за ним придут, он снова понадобится там, где простым людям делать нечего. Но ничего не произошло, кроме того, что вечером кто-то бросил через забор камень. Пашка с отцом вышли. К камню была привязана маленькая бумажка. А на ней при тускловатом свете из окна отец прочёл: "Помоги".
  Ну что же, пока Академику не подмять под себя ни город, ни даже рынок. Это невозможно сделать из камеры. И Пашка не сделает ничего, чтобы он побыстрее освободился. Наоборот... Он за то, чтобы этот умный, холодный, расчётливый убийца провёл побольше времени в тюрьме. Сначала Пашка думал, что Академик как-то связан с исчезновением шестнадцатилетнего сластолюбца Кешки. Но потом разуверился. Мелькнула мысль: "А что стало с Лекарем? Вряд ли бы он позволил себя убить". Мелькнула и пропала. Потому что нужно сначала обезвредить Драного. В этот момент Пашка не сомневался, что Зину убил именно он. А Драный и есть Кешка, самоубийство которого было подготовлено через цыганскую петлю мули. И остановлено именно им, Пашкой, который пока неизвестно кто. Может, нечисть похлеще ушельцев или мулло, вместе взятых. Он сам вынесет себе приговор, когда разберётся, кто он... А сейчас остаётся только найти Драного и того, кто заплатил банде "пёстрых" за его мучения.
  Ожидание завершилось утренним визитом нового следователя управления. Пашка почему-то сразу прозвал его Студентом, пропустив мимо ушей слова "капитан юстиции Королёв Сергей". Потому что в Пашкиной жизни не могло быть другого капитана, кроме Лескова. Однако хитроватый молодой блондинчик шепнул Пашке главные слова, после которых не нашлось сил отмахнуться:
  - Я к вам по совету товарища Лескова Игоря Николаевича. Для этого даже в ваш город перевёлся...
  Студент ещё что-то говорил, а Пашка погрузился в мрачные мысли: "Так-так... капитан стал товарищем Лесковым... Неужели его разжаловали? Где он сейчас?" Сразу захотелось расспросить следователя, узнать хотя бы, жив ли капитан. Но по взгляду внимательных светлых глаз Студента стало ясно: всё, что нужно и можно, уже сказано.
  - Я имею право привлекать население для помощи следствию. Вы же не откажетесь, Павел, проехать с моей группой к бывшему полустанку Горелошная? Помните такой? - сказал Студент и улыбнулся просто и искренне, по-товарищески, словом.
  "Значит, байки Синюшкина запомнились. И дошли до тех, кому они и предназначались", - подумал Пашка.
  И сказал:
  - Откажусь. Ни разу не был в тех местах и до камеры предварительного заключения не слышал ни о какой Горелошной. Сболтнул что-то, сам не зная почему, при капитане Лескове, - отрезал Павел.
  А ещё он подумал: пока буду по позабытым местам кататься, Драный ещё кого-то убьёт. Лучше уж самому потихоньку заняться этим делом.
  Но Студент, похоже, сумел заглянуть ему в душу, сказав:
  - Не хотелось бы знать, что наши коллеги погибли зря... Многим даже не удалось на войне с врагом сразиться за страну...
  И Пашка коротко спросил:
  - Когда ехать?
  И получил ожидаемый ответ: "Сейчас". Только пусть капитан юстиции не думает, что достал его красивым словом. Просто Пашка себе не простит, если с группой что-нибудь случится.
  Пашка только хмыкнул, когда его представили группе: шофёру да молодому милиционеру. Вчетвером на разведку? А если она превратится в открытое столкновение?
  Они подъехали к месту только к вечеру. Показалось странным, что буйно растущий лес не превратил дорогу в непроезжую. Её явно временами чистили. Сама Горелошная оказалась руинами кирпичной будки и остовами изб, заросшими тонюсенькими молодыми берёзками. А после стала ясной причина нормального состояния дороги: на пологих склонах у леса, сразу же за сгоревшими руинами, расстилались богатейшие ягодники. В сезон здесь много кто бывал. Пашке всё это было знакомо: фотографию именно этих мест показывал ему отец в первое посещение капитана Стреляева. Он предложил Студенту:
  - У вас же есть старые снимки полустанка? Может, сейчас что-нибудь изменилось?
  Студент, медленно переводя взгляд с одного дерева на другое, с развалин на лес, постучал себя указательным пальцем по лбу, мол всё в памяти, не мешай разглядывать. Пашка уважительно отошёл. Он тоже попытался уловить стороннюю мысль, отыскать какую-нибудь тревожную деталь, но картина была до невозможности умиротворённой. Просто здесь уходили в землю следы прошлой жизни, над ними поднималась новая, только без человека: шелестела листва, шептались травы, плыли по эмалевому небу облака.
  Водитель и милиционер, переговариваясь о чём-то своём, поднялись к ягоднику, набрали горсти лесной клубники. Задание заданием, но, если некого задерживать, так отчего ж не расслабиться?
  Пашка и Студент сказали почти одновременно: "Тропы!" Вся группа уставилась на роскошный земляничник с несколькими довольно широкими тропинками, которые обрывались у пологого холмика. Далее шумели, царственно покачиваясь, нетоптаные листья с глянцево-белыми монетками цветов.
  - Павел? - спросил Студент.
  Он тоже что-то почувствовал. Но капитан Королёв ещё не научился "игре в секретики" с мороком. А под Пашкиным взглядом ягодник вспучился и осыпался, показал миру того, кого подозревали в убийствах и искали по всему городу.
  У пригорка, свернувшись в клубочек, спал увечный человек, весь закутанный в обрывки бурого от крови белья. Неловкие повязки разлохматились, давно бы сползли, если бы ткань не "приварилась" к ранам.
  - Он здесь, - сказал Пашка капитану и напарникам. - Можно задерживать, сопротивления не окажет.
  Студент было шикнул на него - тихо, мол, как бы не спугнуть. Но Пашка, секретный человек, по опыту знал, что звук через морок доходит намного позже света. И нехлюдовский сынок не успел проснуться, как оказался в руках представителей закона. Странно, он, кажется, даже обрадовался тому, что закончились его скитания, прошлёпал в первые минуты ободранными губами что-то похожее на "товарищи, товарищи". Потом водитель и милиционер от души поколотили задержанного. А Студент важно держал бедолагу на прицеле.
  Присохшее полотно пришлось оборвать для опознания. Вот тут-то Кешка Нехлюдов на своей барчуковской шкуре почувствовал, что такое безжалостное и неотвратимое страдание. Он так заорал, что у Пашки заложило уши.
  - Зачем это всё?.. В отделе бы его освидетельствовали... - сказал он Студенту.
  - А ты не думал, скольким людям он глотку вырвал? - спросил его "новый" капитан Королёв Сергей. - И что они могли ощущать, умирая?
  - Мы не знаем этого точно... - прошептал Пашка, чувствуя, как внутри него разрастается холодная пустота, лишает возможности твёрдо стоять на ногах, даже думать.
  Потому что ему уже было известно, что людей Кешка не убивал. Так как тот, кто этим занимался, стоял за Королёвым, вцепившись в него, и медленно увлекал Студента в мир морока, бросив милиционерам, как собакам кость, отпрыска Нехлюда.
  Откуда взялся Лекарь? Даже если он умел двигаться совершенно бесшумно, его бы тотчас заметила группа. Пашка со страхом подумал, что белобрысый беспощадный убийца-нелюдь вовсю пользовался какой-то магией, которая вошла в его жизнь вместе с потребностью жрать человеческое мясо. Лекарь дождался, пока Пашка рассекретил дрыхнувшего Кешку, и объявился.
  А сейчас он утопил в складке тощей шеи капитана один скальпель, а другой уткнул в его худосочный бок. Если что - Лекарь одним движением проткнёт почку. От поросшего бесцветным волосом Лекарского щачла, то есть рта и глотки, до капитанской артерии было несколько сантиметров. И это гарантировало быстрый смертельный укус. Именно от таких погибли уже многие люди. И банда Нехлюда, и медсестра Гусева, мать четверых детей.
  Пашкина голова пошла кругом: Лекарь, пособник Нехлюда, изначально был врагом цыганского племени; в драке уложил нескольких; пытался умчаться из Сявкиных выселок, чтобы защитить хозяина. Почему же он стал вести себя как цыганская нечисть? Маскировался до поры до времени? Решение пришло неожиданно, как после чьей-то подсказки. А может, Пашка научился думать, как капитан Лесков. Скорее всего, Лекарь получил рану от мумии мули, которую он тащил вместе с Академиком из шалаша. И в этой ране застряла та "зараза", которая превратила нехлюдовского убийцу в цыганскую нечисть.
  Несколько минут побоища в Сявкиных выселках встали перед Пашкиными глазами, как яркие картинки. Он вспомнил каждое движение Академика и Лекаря, их рты, ощеренные в невообразимой ненависти и презрении к несчастным изгнанникам, которые просто защищали жизнь племени; радостный кровожадный блеск в глазах, косо летевшие багряные капли со стального скальпеля Лекаря...
  А в действительности время текло по-другому. Водитель и милиционер ничего не заметили, вывернули Кешке руки и, то и дело охаживая бедолагу кулаками, поволокли к машине, не обращая внимания на капитана Королёва и самого Пашку.
  Студент проявил изрядное мужество, не обращая внимания на то, что один скальпель выпустил широкую алую ленту из его шеи, а другой наполовину вошёл ему в китель. Он крикнул:
  - Задержать Горошкова!
  И захлебнулся в хрипе невыносимой боли.
  Водитель и милиционер не заметили, как Королёв, которого уволокла какая-то призрачная тень, скрылся в зелёном мареве морока, зато углядели безоружного Пашку, стоявшего в полной растерянности: то ли капитана каким-то образом отбивать, то ли самому скрываться.
  Милиционер, несмотря на то, что на вид был почти мальчишкой, жёстко, с хрустом ударил Кешку рукояткой нагана за ухом и тотчас взял Пашку на прицел:
  - Горошков! Руки за голову! Ноги на ширину плеч! Не двигайся!
  Вот как... Пашке стала ясна суть поездки, точнее, операции капитана Королёва - задержать подозреваемого в проклятой Горелошной. Посмотреть, как он себя покажет, и, в зависимости от результата, арестовать по новой. А результат превзошёл все ожидания: Пашка сделал видимым и убежище Драного Кешки и передал того в руки закона. Но где ж было догадаться Королёву, что на него самого шла охота беспощадного убийцы... Что делать? Сдаться милиции или скрыться? Пока это ещё возможно... Против огнестрельного оружия и холодного оружия любая нечисть бессильна, что ушельцы, что цыганская магия...
  Пашка неуверенно поднял руки и затоптался на месте.
  И в этот миг раздался голос Лекаря. В вечерней теплыни, полной только шёпота и шелеста трав, он прозвучал особенно изуверски:
  - Слышь ты, Горошков, выкормыш тьмы! Падаль лесная! Твой капитан будет у меня один день и одну ночь. После я оприходую его и перед вашим управлением ОВД на потеху всем выброшу... Но если ты найдёшь способ освободить меня от проклятия мули, чтобы я не жрал живую плоть и пил кровь, я оставлю твоего Студента в живых. Ты меня знаешь... Ищи, срань господня, возможность для меня снова стать человеком.
  И этот голос из морока услышали все: водитель, милиционер, Королёв, откликнувшийся болезненным хрипом. Милиционер и водитель выстрелили несколько раз в светлый вечер, надеясь зацепить нечисть. Одна из пуль рванула Пашкину руку. Рукав рубашки тотчас наполнился кровью. Но Пашка не опустил её, хотя онемение подсказало, что задет крупный сосуд.
  Что делать? Сдаться милиции? "Секретик..." Какой, к чертям, "секретик?.." Смерть впереди от своих же или от нечисти... "Секретик..."
  Пашка увидел, как лес, машина, водитель и милиционер потеряли свои очертания, превратились в цветные пятна, которые потом сменились голубизной неба. И... Пашки не стало на месте событий. Он точно это знал: пусть хоть рота истопчет весь ягодник, перевернёт каждый упавший ствол, никто никого не найдёт. Пришла его пора стать частью морока... И это оказалось совсем несложно.
  Он слышал, как блажил милиционер, не рискуя отойти от машины:
  - Товарищ капитан! Товарищ Королёв!
  А водитель крыл последними словами Пашку, винил его в пропаже капитана, обещал порвать его на ремни, как только до него доберётся. А ещё Пашка чуял в их голосах лютый страх и перед неведомым, и перед руководством, когда они явятся с докладом, что Королёв и Горошко пропали во время операции. Именно страх не дал им прочесать небольшой участок, где произошли небывалые события - своя-то рубашка всегда ближе к телу. Но они тянули дорогое время, которое Пашка мог бы использовать для спасения капитана.
  И тогда Пашка решил: раз ему удалось создать морок, может, получится и напустить страх - такой же, какой группа Лескова ощутила на болоте? И водитель с милиционером наконец-то уедут отсюда и освободят его для действий. Решить-то было легко, а вот как это сделать?
  К его счастью, водитель и милиционер и без наведённого страха были перепуганы, и машина с задержанным Кешкой умчалась. Но Пашка знал: уже сегодня к ночи здесь окажутся все свободные опергруппы с отрядами воинской части. Нужно уходить. Бесполезно пытаться обнаружить в мороке Лекаря с несчастным капитаном. Всё равно тварь сумеет убить Королёва быстрее, чем Пашка сделает хоть одно движение. Выход один: найти пособницу мули, если она жива. А если нет... Обрушить на Лекаря весь свой гнев, как это было с майором Токаревым. Только тот взрыв должен быть последним и для Пашки, и для Лекаря.
  Пашка зашагал к городу. Его ноги не чувствовали расстояния и колдобоин дороги, тело не ощущало усталости. Раненая рука болталась плетью. Только голова надрывалась от вопросов, на которые не могло быть однозначных ответов.
  Итак, Лекарь в Сявкиных выселках цапанул не то проклятие, не то реальную заразу, которая превратила его в нелюдь. Это он порвал Нехлюда и его сообщников на даче. Это он губил людей, испытывая потребность в парном, с кровью, мясе. Это он таскался за Кешкой, вся вина которого была только в наложенном на него заклятии: он должен был при помощи заговорённого чури, кривого цыганского ножа, срезать с себя всю кожу.
  Скорее всего, дело в высохшем трупе цыганки-мули. Академик и он сам, рубивший его на части, не переняли заклятия. Оно досталось только Лекарю. Почему? Ответить может только та несчастная женщина, которая была на всю жизнь приставлена к мощам давно дохлого создания, тем не менее хранившего грозные силы. Значит, он должен найти цыганку. Прах мули высыпали под мостом, стало быть, и бесноватая должна быть там.
  Пашка развернулся в другую сторону от Горелошинской дороги, зашагал по направлению к Сявкиным выселкам. Как же коротка бывает летняя ночь, когда человека гонит вперёд дело жизни и смерти! Пашка истратил почти всю её, вплоть до сероватых теней в укромных местах, пока добрался до моста. Но на ногах удержаться не смог, свалился прямо в бурьян у вонючей воды. "У меня остался только один день", - мелькнула последняя мысль.
  Когда он открыл глаза, то поверить им не смог. Он лежал в уютном, по всем правилам построенном шалаше: старые, закопчённые и лишённые хвои ветки были подвязаны свежими; посередине в каменном ложе пылал костерок, на нём булькал в гнутой железной банке травяной отвар, а дым уходил в отверстие наверху. Где и когда он видел такие шалаши? И не только такие, - заваленные снегом, с одной земляной стеной... Да ещё и запах такой знакомый - плохой махорки, немытого тела, сальных шкур.
  - Тишка, Тишка! Он зенки открыл! Очнулся! - Кто-то заполошно крикнул рядом с Пашкой.
  Он с трудом прищурился, приподнял голову и заметил странное создание в кепке и непонятных одёжках. Создание сидело на деревянной тележке с колёсиками и, похоже, не имело ног.
  - Не ори, Большун, пусть бы поспал человек, - пробасил кто-то сверху.
  - Не, ему щас попить надо и пыхнуть пару раз. А потом пусть всё рассказывает: и как здесь очутился, и откуда Лёхина памятка у него. А потом - наши суд и дело, - выдало безногое создание.
  Рядом с Пашкой опустился на корточки увалень, по виду - с городского рынка, с вороватыми быстро бегающими глазами, с закушенной в углу рта папиросой. Он протянул Пашке кружку с воняющей непонятно чем жидкостью:
  - Глотни. Сразу в бошке прояснится, на душе полегчает.
  Павлу хотелось пить, но он покачал головой.
  Большун как раз свернул толстенную самокрутку, поджёг, с наслаждением глотнул дым и протянул Пашке огрызок с куревом:
  - Ну, зобни тогда для начала. Я сам ни есть, ни пить не могу, пока не зобну.
  Пашка даже отказаться не успел, как его скрутило в приступе изнуряющего кашля. Он открыл заслезившиеся глаза и увидел нож с выкидным лезвием, которым с немалым искусством поигрывал Тишка.
  - Не наш ты... И не мастеровой, хоть и с точильщиком по предместью хаживал... Скорее всего, мусорская подстилка... - с какой-то злобной лаской проговорил Тишка и тут же молниеносно направил нож к Пашкиному глазу, но ловко перехватил ручку, только слегка царапнув веко. - Говори, сволота, откуда у тебя Лёхина памятка. Мы его обыскались. Значит, в живых его уже нет. Говори по-хорошему. А то ведь не по-хрестьянски это будет, коли в могилу ляжешь с глазами в глотке и с носом в своей жопе.
  - Архаровцы... - только и вымолвил Пашка, тут же потеряв сознание.
  Когда он снова открыл глаза, вокруг него тесно, плечом к плечу, сидели оборванцы разного возраста. По их взглядам Пашка догадался, что если он не сумеет достучаться до их лбов или сердец, то здесь и закончится его путь по спасению капитана Королёва. И он решил не кривить душой - ведь ясно же, что его обыскали и нашли значок, или жетончик, или бляху, которую отдал ему умиравший Лёха. "Архаровцы помогут", - сказал тогда он. Только как отреагируют жиганы на смерть их главаря? Не факт, что они поверят в Лёхину смерть от рук Лекаря. Ещё более невероятным было то, что архаровцы примут Лёхину работу под прикрытием против Нехлюда, следовательно, против самого же бандитского братства подростков. И всё же придётся рискнуть...
  - Лёху убил Лекарь, нехлюдовский палач... - сказал Пашка.
  Тишкин нож упёрся ему в горло:
  - Врёшь, сучий выблядок. Лёха на самом верху при Нехлюде был. Поэтому и нас под крылом держал.
  - Не вру... - прошептал Пашка. - Он против него работал. Хорошим, правильным мусорам помогал.
  Чья-то нога в огромном башмаке, перемотанном проволокой, чтобы не отвалилась подошва, наступила на Пашкину раненую руку. Он не потерял сознания от неимоверной боли только по той простой причине, что боялся потерять саму жизнь.
  - Не вру... - прохрипел он снова.
  - Что скажешь, Большун? - самый взрослый архаровец, почти мужик, обратился к уродцу.
  Лица оборванцев разом повернулись к калеке, который, прищурившись, сверлил пленника глазом с вывернутым красноватым веком. Пашка пытался хоть немного проникнуть в мысли увечного, но натыкался на стену. А ведь сейчас от слова уродца зависели две жизни: его самого и капитана Королёва. По большому счёту - даже три, потому что Нехлюдова Кешку точно расстреляют за убийства, которые он не совершал.
  И тут с Пашкой произошло небывалое. Раньше он снимал морок, чтобы увидеть реальность, а теперь провалился внутрь выморочного, ненастоящего мира. Внутри пространства, похожего на многокамерную пещеру, он скорчился в уголке с покатым потолком. Вокруг него смердили кучки дерьма. Пашка коснулся рукой загаженной каменной стены, попытался встать. Но не смог - его ноги были спутаны жёсткой верёвкой. От пятен на стене несло падалью: скорее всего здесь разделывали дичь. Трава, которой был забросан пол, свалялась в зловонные комки. Между ними розовели осколки свежих костей. Чья-то рука: то ли Пашкина, то ли чужая - схватила осколок с острейшим концом и спрятала за завязкой штанов.
  Раздались шаги. И от этих глуховатых звуков захотелось помереть на месте. Хрипловатый бас сказал:
  - Тебе было говорено живое мясо жрать? Не мертвечину? Было... Тебе велели на верёвке возле клети сидеть? Велели... Ты, ошмёток сучьих потрохов, против всего пошёл. И вот тебе награда: сейчас ног лишишься. Тебе их сварят, и ты их жрать будешь. Если не сдохнешь.
  Пашка почувствовал, как его хватают руки с железными пальцами, как вытягивают тело на соломе. Он ещё успел увидеть два ярко пылавших смоляных факела. На этом морок закончился, и перед расширенными глазами Пашки вновь замаячили жерди шалаша, лица архаровцев.
  Зато он услышал дикий вопль, не то человеческий, не то звериный. Это заходился в крике уродец на тележке. На него сразу же накинулись оборванцы посильнее, схватили за руки. Кто-то вытащил из кулака калеки остро заточенную кость со словами:
  - Во, отобрал. А то Большун от боли себя ею может порешить.
   Когда суматоха утихла, Большун, с шумом пропуская воздух между губ, сказал:
  - Давненько не накатывало такой муки. Не ты ли, пришлый человек, принёс мне её?
  - Я... - повинился Пашка. - Много хороших людей... было... у которых при мне старые раны начинали болеть. Почему - не знаю. Я рядом был, когда ваш Лёха скончался. Он и бляху мне передал... и совет к вам обратиться.
  Большуну подали кружку с остро вонявшей жидкостью, он жадно её выхлебал, утёр рот рукавом и сказал:
  - Это трепак, чай особенный. Зря ты от него отказался, он от всех хворей и немощей. Так зачем ты нас искал? Какая тебе надобность в братцах-архаровцах?
  Пашка, раненый и связанный, не мог доверить суть действий ОВД малолетним бандюкам. Но только они могли помочь ему справиться с задачей. Тогда он решился на хитрость и заговорил, обращаясь к уродцу:
  - Большун... можно, я тебе сначала расскажу, что мне несколько минут назад привиделось? В страшном сне такое не увидишь...
  - А не надо болтать зря, - сурово отрезал Большун. - То, что тебе привиделось, только тебе и предназначалось. И не зря. Знать, ты ко всему, что видел, чем-то причастен.
  - Ладно, ладно... не серчай. Только скажи: ты и без ног оттуда сбежал? - спросил Пашка, чувствуя, как сердце леденеет от догадки.
  - Сбежал, - кивнул Большун. - Одному мне свезло. После первого беглеца всем непокорным жилы резали. Или вовсе ноги рубили.
  - Мне кажется, я тоже там был... - шепнул Пашка.
  Большун ничего не ответил, недобро глядя на него.
  - Вы давайте по делу толкуйте! - возмутился Тишка. - А то устроили тут шепоточки, как парочка - гусь да гагарочка. Чего тебе от нас нужно?
  Но Пашка откинул голову без слов и зажмурил от сдерживаемых чувств глаза. Кажется, только сейчас он встретил человека, который поможет разгадать тайну ушельцев... и его собственную. Ну хоть ещё одну минуточку разговора с Большуном, чуть больше сведений... и можно будет узнать о своей прошлой жизни, с новыми знаниями продолжить дело, начатое капитаном Лесковым, следователем Стреляевым... Но нет времени на размышления. И Пашка нашёл силы рассказать о драке с бандой "пёстрых", о казни высохшего трупа мули и превращении нехлюдовского подручного Лекаря в жестокого зверя. А ещё о том, что у него остался всего один день для спасения капитана Королёва.
  - Твой мусорок нам без разницы - живой или мёртвый. А вот суку Лекаря нужно достать. За нашего Лёху, за всех погубленных. Вот это наше дело, архаровское. Только какого рожна ты сюда, к нам притащился? - спросил Большун.
  - Да не к вам я шёл, к мосту. Прах мули я высыпал в воду, - ответил Пашка.
  - Верно сделал, - одобрил Тишка. - Против цыганской нечисти завсегда либо огонь, либо воду используют. Так что всё, кончилась та мули. Нет у неё ни жизни, ни силы.
  - Но за ней шла "привязанная", - возразил Пашка. - Она-то человек, пусть и зачарованный, она должна знать, как снять проклятие мули. Сами рассудите: Лекаря сейчас вам не достать, а вот когда он человеком станет, тогда вы с него за Лёху и других людей спросите.
  - А этот баклан верно говорит! - воскликнул Большун. - А ну, шелупонь голопузая, сброд бездомный, встречали вы на реке одинокую цыганку?
  Пашке почудилось, что увечный хочет поддержать его. Он кожей чувствовал недоброжелательный настрой компании, почти классовую ненависть жиганов, оборванцев и будущих урок к человеку служивому. Но этот краткий миг почти дружеского участия Большуна закончился ударом, от которого перехватило дыхание.
  За ветками, закрывавшими вход в шалаш, послышались голоса. Там, видимо, и находилась шелупонь, которую пока не допускали к более важным делам. Через минуты препирательств всунулась чумазая рожа со вспухшей губой и доложила:
  - Неделю назад дохлую цыганку в воде нашли. Мы её баграми оттащили к омуту, дяде Яше на пропитание. Она два дня поверху плавала, потом под воду ушла. Дядя Яша жертву принял.
  Пашка понял лишь то, что единственной возможности узнать, как снять заклятие с Лекаря и освободить капитана не будет. Он плотно сжал веки, чтобы не пустить слезу, и закусил губы. Оборванцы его не тронут, Большун не позволит. Но зачем ему жизнь, если так глупо и бесславно закончится дело, когда-то начатое под руководством капитана Лескова?
  Минуту в шалаше стояла тишина. Пашка открыл сухие веки и обвёл взглядом толпу малолетних преступников, зверят, которые с детства привыкли выгрызать себе право прожить хотя бы день в этом мире. Архаровцы сурово молчали. Их чумазые лица казались старческими. Потом кто-то стянул картуз и перекрестился, кто-то стал шептать о том, что бодаться с заклятым убийцей - дохлое дело, кто-то предложил вернуться на рынок и зажить по-прежнему, как при Нехлюде. Ну и что, если вместо него будет Лекарь.
  - В как же месть за Лёху?! - крикнул Большун. - Да он почти каждого из вас от мучительной смерти спас! Какие же вы после этого архаровцы?
  - Ну, тогда нужно звать деда Пахома, - сказал сразу помрачневший Тишка. - Только он с дохляками говорить умеет.
  Пашка сразу понял, что у этого Тишки с дедом имелись какие-то старые счёты. Увы, как оказалось, счёты с Пахомом были у всех. Большун пояснил, что в начале резни архаровцы, вдохновлённые смертью Нехлюда, устроили большой погром на всём рынке: перевернули подводы, порезали палатки, разграбили товары. И вот с тех пор тихонько отсиживались здесь, пока мусора ловили рыбку покрупнее. У Пахома они разжились только рваными обутками, которые люди принесли на починку. И злобный дед наобещал им такого, что и повторить-то было страшно.
  Но последнее слово было за Большуном.
  - Ладно, к Пахому пускай меня Тишка отвезёт. Сапожник Лёху знал и дела с ним имел. Авось не откажет, - сказал он. -Этот разговор всем на благо. А шелупонь пусть в омут ныряет и башку или череп цыганки вытащит. Другие части её тулова не понадобятся.
  За стеной шалаша раздался многоголосый вой. Шелупонь не хотела помирать до времени. Как понял Пашка, этот Яша был гигантским сомом или щукой чудовищных размеров. Вытащить добычу из его гнезда было не менее сложной задачей, чем узнать у мертвячки, как снять заклятие.
  И тут Большун блеснул таким краснобайством, что даже Пашка, взрослый мужик, захотел проявить геройство. Шелупонь сначала ныла и огрызалась, но после разразилась боевыми криками. И всё же решение Большуна отличалось зверской жестокостью: приученная к человечине рыба должна схватить маленького ныряльщика, которого отобьют ребята постарше с обломками багров. В это время предстояло обыскать ямину, где жил Яша. Обычный-то сом может оставить человека без пальцев, что уж говорить о речном чудовище...
  Пашка думал недолго. Мир как-нибудь обойдётся без него, не помнящего родства и прошлой жизни. Страшно, конечно, подумать, что и после его смерти землю будут поганить всякие Лекари, Академики и нечисть вроде ушельцев. Но ничего не поделаешь. Он не вправе прикрывать свой долг ребячьими жизнями.
  - Перевяжите мне руку, чтобы кровь не сочилась, - попросил он Большуна. - Я сам нырну.
  Калека уставил на него глаз с вывернутым веком, помолчал и сказал:
  - Твоё дело. По мне - дурнее его сыскать трудно. Подожди хоть начала ночи, когда сом на нагретые плёсы выберется. Авось уцелеешь.
  Пашка усмехнулся и сказал:
  - Ты, когда из плена бежал, хотел уцелеть?
  Большун оказался озадаченным таким вопросом. Помолчал и выдохнул:
  - Нет! Лучше было сдохнуть!
  - Вот и для меня уцелеть - последняя вещь на свете.
  - А мне дюже интересно знать, ради чего ты свою шкуру на корм Яше пустить хочешь? - спросил Большун.
  - Мы потом с тобой об этом поговорим. И ещё о многом, - сказал Пашка и протянул парнишке изувеченную руку.
  Пашка не был уверен, что Большун примерно такого возраста, как большинство архаровцев: и положение в банде, и исчирканная шрамами кожа, и увечья, и то, как он управлялся с чистой тряпицей, бинтуя руку, могли скрывать солидный возраст. Но сердцем Пашка чуял в нём подростка не старше пятнадцати. Может быть, по романтической преданности старшему другу Лёхе, по стремлению геройствовать и увлекать за собой.
  В шалаш вошёл Тишка:
  - Поехали, Большун. Шелупонь, хоть мал сброд, но шустр. Телегу с сеном захватила. Быстро до города домчим.
  - Возницу-то куда дели? - поинтересовался Большун.
  - Знамо дело куда, - пробормотал Тишка. - В кустах пока поваляется. Связанный.
  Большун прогневался:
  - Ума лишились? А ну как встречные возы попадутся?
  Тишка лукаво ощерился:
  - Коли попадутся, по своим делам шибче заторопятся. Мы пёстренький платочек на дорогу положили.
  Понятно: хитрецы оставили цыганский платок, знак банды "пёстрых". Мало кто из проезжих захочет разобраться, что же именно произошло на дороге.
  Большун одобрительно улыбнулся и сказал Пашке:
  - Ну, теперь дело за тобой. Чтобы мертвячкина бошка на берегу лежала к приезду деда Пахома.
  - Не поедет к нам Пахом на выручку, - буркнул Тишка. - Скорее мусорам сдаст.
  Большун наградил его тяжёлым взглядом, и Тишка молча подхватил замызганную верёвку, за которую таскали дощечку с увечным.
  Пашку до обрывистого берега привели двое самых рослых архаровцев. То ли для охраны и помощи при общении с дядей Яшей, то ли для того, чтобы не сбежал. А Пашка собирался впервые снять "секретик" с мутной, перемешанной со щепой и травой воды. Оказалось не сложнее, чем в лесу. Он явно увидел почти целый труп цыганки, который застрял в корягах. Похоже, что дядя Яша побрезговал "привязанной" к мули.
  - Тащите верёвки, - сказал Пашка архаровцам.
  Коряги гнулись, лопались, но выдержали вес Пашки, и вскоре утопленница была уже наверху. Все удивились, что от тела не разило вонью, от него не отваливались части плоти. Да и укусов чудовищной пасти тоже не было. Пашка решил пошутить: "Дядя Яша не тронул труп, оставил угощение для нереста". Но суеверные архаровцы обругали его последними словами.
  Возвращение калеки и Тишки не принесло хороших известий. Труды по вылавливанию трупа цыганки тоже оказались напрасными. Дед Пахом отказался даже видеть Большуна, пожелал ему лишиться других частей тела. Но ради Пашки Горошкова, хорошего человека, сделал послабление в своей немилости к архаровцам, объяснил, что с мёртвой привязанной говорить бесполезно; неживая плоть не ответит. Но уж коли кто-то приобрёл повадки мулло, значит, он что-то позаимствовал или случайно подцепил с трупа цыганского вампира-колдуна. Вот пусть вернёт, и тогда снова станет человеком. А ещё Пахом велел передать Пашке, что всем подразделениям милиции и воинской части отдан приказ при встрече с ним стрелять на поражение. Но если Пашка уцелеет, то он всегда сможет укрыться у Пахома.
  Архаровцы пригорюнились. Такой расклад означал, что теперь они навечно под властью Лекаря, который сам стал мулло. И придётся ему платить дань свежим мясом. Убить цыганского вампира нелегко. Также трудно похоронить его по всем обычаям, да ещё и "привязать" к могиле человека, который бы его кормил.
  А для Пашки это означало потерять обретённый мир с матерью и отцом, горячо любимыми соратниками. Он сказал:
  - Спасибо, братцы-архаровцы, за помощь. Пойду туда, где меня дожидается мулло. Пусть подумает, что он смог подцепить с трупа. Хотя всё бесполезно: знал бы - уже бы освободился от заклятия.
  Все промолчали, а Большун вставил:
  - Уцелеешь ли?
  Пашка пожал плечами:
  - Я и сам не лыком шит. А кому уцелеть, пусть решит судьба.
  Минутную тишину разрезал свистящий шёпот Большуна:
  - Мы здесь не одни!
  Пашка обернулся и оказался лицом к лицу с Лекарем. Нечисть явно двигалась по Пашкиным следам. Белобрысая, похожая от отвратительного ночного мотыля тварь стала ещё гаже: на мучнистом лице выступили толстые щетинки, глаза горели адовым пламенем. Таким же алым был и рот, меж крупных зубов торчали волокна мяса.
  Пашка, как и все архаровцы, затрясся от ужаса.
  А мулло, пустив изо рта тягучую красную слюну сказал:
  - Ничего я с трупа старухи не брал. Только от пыли расчихался. Вот и получил в награду жизнь вечную...
  Две мысли заметались в Пашкиной голове: где капитан Королёв? И если в нутре Лекаря есть хоть частичка праха дохлой цыганской колдуньи, то и сам он мёртв! И теперь ему нужна лишь могила...
  Никто не заметил и не почуял, что валявшееся неподалёку тело утонувшей, но без следов разложения цыганки шевельнулось, что она попыталась ползти. И только когда из чёрных губ вырвался вой, все обернулись к твари. А звуки становились всё громче, в них стали различимы непонятные слова. Песня мёртвой умиротворяла, успокаивала, заставляла смириться, опуститься на землю, прилечь, заснуть...
  Пашка крикнул:
  - "Привязанная" сейчас усмирит мулло! Ройте срочно могилу!
  Никто из архаровцев его не понял, оборванцы заметались. Они почуяли надежду на спасение, но что нужно делать, не сообразили.
  - Бакланы грёбаные! Жить хотите - копайте землю! - завопил Большун.
  И лишь вид Лекаря, колени которого подгибались от пения "привязанной", заставил их шевелиться. Лопата нашлась только одна, ею заработали самые сильные архаровцы. Остальные помогали, вычерпывая землю горстями.
  Лекарь свалился на землю. "Привязанная" подползла ближе, вытянула свою размокшую в воде, белую, как брюхо дохлой рыбы, грудь, вложила сосок в красный от крови рот мулло.
  "Тьфу, пакость, она же и своё дитя, и мертвячку собственным молоком поила! - подумал Пашка и согнулся от обильной пенистой рвоты.
  Застывшего мулло скатили в неглубокую могилу, засыпали землей, завалили всевозможным мусором и камнями. "Привязанная" свернулась клубочком возле холма.
  - Он больше не поднимется? - голосом перепуганного мальца спросил Тишка.
  - Люди говорили, что поднимется. Нужно оставлять "привязанной" корм. Тогда она не даст мулло выйти в мир людей. Если допустить такое, случится большая беда. Да вы и сами её уже видели, - ответил Пашка. - Ну, бывайте, братцы-архаровцы, а я пойду искать капитана Королёва. Может, он ещё жив. Может, ещё свидимся, Большун. Мне бы поговорить с тобой... Но будет ли время?
  - Время - это единственное, что не кончается в этом мире, - с неожиданной мудростью вдруг заявил Большун и тут же обратился к оборванцам: - Так, бакланы. Сейчас у нас будет большое толковище. Двигайтесь ближе...
  Пашка зашагал обратным путём, замечая неподалёку шум травы. Похоже, Большун распорядился проводить его. Вдруг рядом просвистела сухая ветвь ели, свалилась прямо перед ногами. Это знак... Дальше идти нельзя. Пашка замер, вбирая в себя все шумы и запахи леса, "стягивая" секреты с тёплого ласкового вечера. Да, незримый соглядатай был прав. Сейчас Пашку будут убивать.
  И точно: из-за стволов вышли два человека без погон и петлиц, но с ППШ.
  - Стоять на месте! Руки вверх!
  Пашка был так измучен, что сдался. Пусть стреляют на поражение. Всё равно его жизнь или смерть ничего не изменят в этом мире. Он шагнул вперёд, ощутил страшный толчок в грудь, который взорвался болью во всём теле. Взмахнул руками и упал в богатые травы, оросив их своей кровью.
  
  Большун против всех
  
  Пашка долго находился в молчаливой темноте. И всё думал: помер он или эта тьма - какой-то новый морок? По силе прежнего удара в грудь и полыхнувшей затем боли выходило, что его всё-таки убили. Но тогда почему в голове тяжело, буксуя на одном месте, ворочаются мысли? А вообще-то он же "секретный", то есть ненормальный человек. Может, у таких и смерть ненормальная. Нет, чтобы полностью, без чувств и мыслей, погрузиться в небытие, через время прорасти травкой или деревцем, которым абсолютно всё равно, каким был человек, навсегда ушедший из жизни.
  Нет, его не только мысли тревожили. Ещё и обида глодала: он так и не смог спасти капитана Королёва из-за своих же людей, служащих в МВД. Вот почему насчёт него был отдан приказ о стрельбе на поражение? Пашка Горошков не бандит, ни чёртов ушелец, не цыганская нечисть. Неужто так мешали полковнику Гордееву его способности, которые способствовали раскрытию дел? А может... может в советской стране уметь что-то, чего нельзя объяснить, - это тяжкое преступление? Тогда ладно, ради своей родины он готов помереть. Ему ведь ничего не нужно, только бы свободно и мирно жили мама Тася, отец и другие люди.
  Но вот что-то не помиралось. Однажды он услышал знакомые голоса врачей:
  - Заживление раны идёт хорошо. Зрачки на свет реагируют. Давление после переливаний крови раненый держит отлично. Состояние пока расцениваю как тяжёлое, потому что в сознание не приходит, - доложил дежурный хирург, имени которого Пашка не помнил.
  - Сколько ещё понадобится внутривенных инфузий крови? - поинтересовался завотделением Пётр Иванович.
  - Думаю, одной обойдёмся.
  - Запасов крови-то хватит? У нас двое тяжелораненых... - задумчиво сказал Пётр Иванович.
  - С лихвой, - весело ответил хирург. - Из предместья люди каждый день приходят, говорят, хотим сдать кровь для Горошкова. Ещё понабежали беспризорники, оккупировали больничную территорию, заплевали всю окурками. Тоже пожелали сдать кровь. А у самих каких только заболеваний нет - от педикулёза и глистных инвазий до чахотки. Хоть передвижной госпиталь для них открывай.
  - Территорию больницы нужно очистить от посторонних. Вызывайте наряды милиции, органы ВЧК по борьбе с беспризорностью. Нам ещё инфекций не хватало, - рассердился Пётр Иванович.
  - Так каждый день гоняют...
  - Плохо гоняют! Всех по приёмникам, в детдома! Ну что это такое - нам ещё социальными вопросами детства заниматься?! Других проблем нету?!- пришёл в неистовство Пётр Иванович.
  Сердитый завотделением заговорил громко и, видимо, растревожил ещё одного раненого. Бедняга глухо вскрикнул в полусне, затем пришёл в сознание и закричал уже в полный голос.
  - Сестра! Морфия два кубика! - рявкнул врач.
  Чпокнули ампулы, раздался увещевающий голос сестрички:
  - Сейчас, сейчас, миленький, тебе станет легче. Потерпи немножко, лекарство уже действует.
  Пашке было очень жалко этого раненого. Ну почему в его присутствии всем больным становится тяжелее? Он никогда не забудет, как мучились Лесков, Стреляев, Лёха-Скачок... Большуна безногого тоже не позабудет. Проклятие какое-то на Пашке, это точно. Вот вынырнуть бы из тьмы да сказать врачам, чтобы перевели этого раненого в другую палату. Зачем человека зря мучить...
  Но вскоре Пашка совсем неожиданно узнал, отчего при нём у людей усиливаются боли. И это так поразило его, что после он решил расстаться с тьмой и открыть глаза.
  А дело было так.
  На утреннем обходе хирург, имя которого Пашка вспомнил - Селезнёв Андрей Андреевич, - заметил:
  - У Королёва раздробленная ключица и сустав уже образовали костные мозоли и стали срастаться. Первый раз такое наблюдаю. Мягкие ткани почти регенерировали и заживают вторичным натяжением после нагноения. Прямо чудо какое-то. Ещё более странно, что такое восстановление происходит, когда Королёв находится рядом с Горошковым. При нём - кричит от боли, но выздоравливает. А когда в первый раз перевели его в другую палату, раны загнили, пришлось чистить. И другие показатели были близки к летальному исходу. Если бы я вдруг впал в маразм, то сказал бы: Горошков как-то лечит своего спасителя.
  - Эх, дорогой мой коллега... - проговорил Пётр Иванович. - Вспомните-ка один из негласных принципов медицины: боль излечивается болью. Она вообще дар эволюции для животного мира. Без неё многие организмы бы просто вымерли, не замечая нарушений в своей жизнедеятельности. И больше мучат попытки избежать боли, чем она сама...
  - Не могу с вами согласиться, - возразил Андрей Андреевич. - А как же болевой шок, который на наших с вами глазах унёс жизни многих раненых? Вот привезут такого... С точки зрения хирургии ещё можно человека вытянуть... Но происходит срыв всех систем и реакций организма...
  - Андрей Андреевич, - почему-то весело обратился к коллеге Пётр Иванович. - Примите витамин, ну хоть аскорбинку... Полезно, не так ли? А килограмм аскорбиновой кислоты съедите? Нет? Правильно. Это верная смерть. Есть ещё гиппократовское правило меры во всём. Или слова Парацельса: "Всё - яд, всё - лекарство; то и другое определяет доза".
  - И всё же я не понимаю такой связи между этими двумя ранеными - Королёвым и Горошковым... - проговорил себе под нос Андрей Андреевич.
  Пётр Иванович вздохнул и философски сказал:
  - А как же не быть такой связи? Королёв - настоящий герой. Его тяжко ранил бандитский прихвостень. А он, когда по ошибочному приказу стали стрелять в Горошкова, поднялся и заслонил его собой. Только разница в росте позволила ему плечом защитить сердце Горошкова. Вы думаете, такие поступки не могут образовать эмоциональные или ментальные связи? А я верю, что могут. Если бы вы знали доктора Вергуша Антона Антоновича, он бы многое о них вам рассказал.
  Когда врачи ушли, Пашка решительно расстался с темнотой. Хватит ждать смерти, жить нужно. Взял да и открыл глаза, не зная, что из этого выйдет. Сначала ничего не смог разобрать в потоке света. А потом увидел потолок, дверь, перевязочный столик, шкаф. Попробовал повернуть голову - получилось. Рассмотрел раненого на соседней койке. Королёв почему-то показался ему ещё меньше, чем был раньше, этакой белой мумией в бинтах. А когда до Пашки дошло, отчего Студент покрыт бинтами, ему стало стыдно за свою предыдущую мысль. Ведь Лекарь-то не просто тащил за собой пленника. Он им питался. Пашкины руки сжались в кулаки и стукнули по постели. Мразь этот Лекарь! Нечисть поганая!
  И тут с Пашкой снова случился приступ, подобный тому, когда он словно превратился в пылающий факел в лесу. Тогда он свёл с ума майора Токарева Владлена Викторовича и Паршина Валерку. А сейчас Пашка стал летучим пламенем от гнева на мулло-Лекаря. Он реально увидел себя вне больничной палаты. Он мчался огненным вихрем над городом, вороньё вспыхивало и разлеталось горящими перьями. Занялась синим огнём верхушка недействующей церкви. Зашипела и испарилась громадная дождевая лужа за городом. Полёг чёрным пеплом сухой бурьян. Вспыхнул и обрушился мост. Взвились в воздух трещавшие от огня ветки шалаша. А на месте могилы мулло и скорчившейся "привязанной" встал громадный земляной столб, завалился верхушкой и унёсся вместе с ударной волной.
  А после Пашка не просто канул в темноту, а по-настоящему стал умирать. Отказывали сердце, почки, нервная система. Но если бы Пашка был в сознании, он бы всё равно повторил свой огненный полёт. Потому что нечисть не должна губить людей.
  Он так и не узнал, сколько дней и ночей возле него дежурили врачи, сколько раз они регистрировали его смерть и сколько раз Пашкино сердце снова пыталось забиться.
  Однажды он услышал голос:
  - Горошков... Эй, Горошков... Ну чего молчишь-то? Откликнись, что ли...
  Пашка еле разлепил ссохшиеся губы и попытался ответить:
  - Чего тебе... Королёв...
  - Эй, ты чего такой злой-то?.. Хотя понимаю... Я ж тебя обманул... Позвал на разведку в Горелошное... А должен был арестовать... Я бы на твоём месте тоже злился, - добродушно ответил Студент.
  - Я не злюсь... На героев-спасителей не злятся...
   - А мне кажется, ты на меня злишься за то, что я тебя спас, - Королёв пристал к Пашке, которому совсем не хотелось разговаривать.
  И Пашка признался:
  - Есть такое... Устал быть никем, то есть "секретным". Изменить в мире тоже ничего не могу. Не нужна мне такая жизнь. Лучше бы ты тогда в лесу себя поберёг...
  Студент попытался повернуться на бок, чтобы видеть Пашку, но взвыл от боли. Полежал, успокоился, а потом сказал:
  - Меня ещё не допрашивали. И отчётов, естественно, я не писал. Послушай меня без обидок, как боец бойца. Ты сам знаешь, что такое приказ. А я ещё и присягу принимал. Не мог я прикрыть тебя от Гордеева и его начальства, как капитан Лесков. Чуйки ещё мало, опыта... И соратников, какие у него были, ещё не завёл. Тебя подержали в кутузке и выпустили. Решили посмотреть, как себя проявишь. А потом вдруг поступил приказ из области, как снег на голову - задержать, осудить и подвести под расстрельную статью. Ну, я с Лесковым-то лучше знаком, чем с тем, кто такой приказ отдал. Подумал: погляжу на Горошкова в деле. А потом, как говорится, или грудь в крестах, или голова в кустах. А ты меня удивил... Так удивил, что я во всём засомневался. Ну как, как можно двигать слои реальности, словно картинки! А уж когда меня Лекарь схватил, я решил, что лучше будет тебя задержать... Вот и скомандовал ребятам. Грешен, подумал, что ты с Лекарем заодно... Прости меня, Горошков. Если сможешь, конечно...
  Королёв закрыл глаза и замолчал. Пашка не выдержал этой молчанки и спросил:
  - А дальше-то что с тобой было? Как ты поверил в меня до такой степени, что освободился от морока и под пули кинулся?
  Студент неохотно откликнулся:
  - А вот этого я рассказать не могу. Сейчас пока не могу. Как вспомню... так сразу всё словно заново переживаю. Короче, давай отложим этот разговор.
  - Понимаю... - тихо вымолвил Пашка. - Давай отложим.
  Неожиданно Королёв сказал довольно сердито:
  - Ещё я хочу с тобой договориться, чтобы ты в моей голове не копался. Не разрешаю тебе это.
  Пашка с кряхтением, через боль, даже уселся в койке:
  - Не копаюсь я в твоей голове! Придумал тоже... Ко мне приходят иногда чужие мысли. Но я никогда не пытаюсь специально узнать их! И не пытался, потому что это подло, ещё хуже, чем за человеком исподтишка подглядывать. И верю тебе, что сам расскажешь.
  - Нет, копаешься, - обозлился Королёв. - Я и капитан Лесков тоже... немного, совсем чуть-чуть "секретные люди". С тобой не сравнимся. Но я всё чувствую: копаешься!
  - Не копаюсь! - рявкнул Пашка и закрылся от соседа подушкой.
  Не хочет верить ему Королёв - пусть не верит. Пашке нечем доказать свою правоту.
  Размолвка продлилась два дня. Потом не выдержал Королёв:
  - Да отстань ты от меня! Тоже мне, друг называется... Говоришь одно, а делаешь другое.
  А Пашка промолчал, сосредоточенно слушая наступившую тишину. Потом тихо заметил:
  - За то, что другом назвал, большое спасибо. По-моему, такое мне сказали первый раз в жизни. Я не обманываю тебя. Кажется... нас действительно кто-то слушает...
  Студент забеспокоился:
  - Нам в Академии МВД рассказывали о таких приборах. Но они улавливали на расстоянии звуки речи, переводили в слова движения губ и мимику говорящих. Но мысли не подслушивали! Неужели изобрели что-то новое? Но в нашем случае овчинка выделки не стоит. Любой из нас даст правдивые показания. Несмотря на то, понравятся они кому-то или нет. Что-то здесь не так! Давай думать. Не успокоюсь, пока не узнаю. Только от этого мне что-то худо становится.
  И тут произошло небывалое. Оба раненых услышали хриплый, прерываемый кашлем голос:
  - Пашка, да скажи ты этому малахольному, что Большун его слушает.
  Пашка чуть не подскочил. Обвёл широко раскрытыми глазами палату - никого! А Студент побледнел, как свежий перевязочный бинт - того и гляди, сознание потеряет.
  - Большун! Ты где, архаровец?! - крикнул Пашка.
  - Там, где никто не увидит. Под решёткой ливневого стока у стены с обратной стороны. Как раз возле вашего окна. Сюда никто не заглядывает. А больничному дворнику зря зарплату дают: мусору здесь мне по пояс, - ответил калека.
  Пашка, помня слова завотделением о вызове ВЧК, сказал:
  - Перестань дурить, попроси, чтобы тебя потихоньку отсюда вытащили. Или в детдом захотел?
  - Сам не дури. Я на задании. Жаль только, что папироску не зобнуть.
  - Каком ещё задании? - удивился Пашка.
  - Да про тебя бакланам рассказывать. Жив ещё или помер. Да и понаблюдать нужно за этими вашими медиками. Они, сволота, кровь для раненых отказались взять! Вот где враги народа-то засели... в больницах.
  Пашка вздохнул. И ведь никак не донести до архаровца мысль о требованиях к переливанию крови! Всё равно будет обижаться.
  - Я ещё новости хотел рассказать, но ты ведь гонишь меня... - стал подначивать его хитрый оборванец.
  Пашка смущённо кашлянул и сказал:
  - Новости говори.
  - А этот, второй-то, который себя за спасителя выдаёт, никому не проболтается? - спросил недоверчивый жиган.
  Пашка искоса посмотрел на Королёва: не разобидится ли капитан, пока он болен и слаб духом, на слова Большуна, которому любая мысль о чужом превосходстве была как заноза в заднице.
  Но капитан отреагировал, как нужно - очень вежливо сказал:
  - Не проболтаюсь, уважаемый Большун.
  И калека зачастил:
  - Короче, недавно мы вернулись на рынок. Подкатились к деду Пахому и всё ему про мулло рассказали. Он нам монет дал на булки да крендели и велел больше никогда к этому месту не подходить. Проклятое, мол, оно. А с могилой пусть сами "пёстрые" разбираются. Нечего было мулло поднимать и к людям выводить. Их это вина.
  Пашка поинтересовался:
  - И вы послушались? Не пошли?
  Большун засопел и даже не стал отвечать на такой глупый вопрос. Но потом продолжил:
  - Утром мы решили на вокзале пошустрить. Всё равно Пацанчика порешили, хозяина там нету. А нас много, и сила, стало быть, наша. Всех с собой взяли, даже шелупонь. Пусть бы милостыню просили. И вдруг глядим: по небу шаровая молния летит, всё кругом поджигает! Народ страсть как испугался. Все побежали кто куда. Ну, нам такое на руку... А вечером мы отправились к своему шалашу - ночевать-то где-то нужно. А там... а там в земле дыра, будто бомба упала! Ни моста, ни шалаша, ни могилы мулло. Вот так-то... Теперь мы спим в голубятне деда Пахома, пока он на нас снова не обозлился. Потом новый шалаш сделаем.
  - А в городе что происходит? - осторожно спросил Пашка.
  Он понимал, что архаровцы, как и всякие бандиты, вне закона и в глазах Королёва, и фактически. И будь капитан не в бинтах и больничной палате, Большуну с его бакланами пришлось бы ответить и за похождения на вокзале, и за другие дела. Но ведь обездоленная, бездомная и беспризорная ребятня выживала, как могла. Наверное, лучше было бы ни о чём Большуна не спрашивать. Но вопрос-то уже был задан...
  И всё-таки у калеки было немало своих "секретиков"! Он мигом уловил сомнения Пашки и ответил:
  - Большие мусорские чины в город прикатили. Что-то затевается. А так всё по-прежнему: конные патрули, комендантский час, облавы.
  Пашка и Студент услышали возню за окном: кто-то прибежал к Большуну, тревожно с ним пошептался. Лязгнула и проскрипела решётка ливневого стока, послышалась возня, а потом поскрипывание колёсиков доски. Большун отбыл по каким-то своим делам, не докладываясь и не прощаясь.
  Королёв спросил:
  - Ты не расскажешь, кто такой это чудо-юдо? Похоже, инвалид... Он что, тоже "секретный"? И насколько глубока его секретность?
  Пашка помолчал, собираясь с духом, чтобы рассказать историю калеки. От того, как воспримет сведения Студент, зависело очень многое. Во-первых, показания, которые им придётся дать перед этими "большими мусорскими чинами" и решение этих чинов. А во-вторых, и это самое главное, будет ли у Пашки союзник в деле капитана Лескова, которое он собрался продолжить. Ведь если Пашкой два раза подавилась смерть, значит, это для чего-то нужна его жизнь!
  - Сергей... - Пашка впервые назвал капитана по имени. - Большун - последний бунтарь и беглец из племени ушельцев. Как я понял, им не удалось сломать его и заставить есть человеческое мясо. За это ему отрубили ноги. Как он выжил, непонятно. Ещё более неясно, как ему удалось сбежать. Думаю, ушельцы решили, что он мёртв и выбросили труп. Они же не едят лиц мужского пола. Большун очнулся и пополз к людям. Обычному ребёнку такое не под силу. И я думаю, что Большуна не похищали, он был рождён в этом ублюдочном племени. У парнишки необычные способности: он читает мысли, создаёт морок, и только какой-нибудь бог знает, что может делать ещё.
  Королёв осторожно опустил забинтованные ноги с кровати и уже хотел что-то сказать, но Пашка его перебил:
  - Ты же хочешь предположить, что и я из племени каннибалов? Умею-то тоже самое... Но я в детстве носил короткие штаны и таскал в карманах карамельки с лимонной начинкой. Читал книги, держал в руках словарь Брокгауза и Ефрона... Доктор Вергуш написал в своём заключении, что знания у меня на уровне семилетки.
  - Значит, ты был похищен этими ушельцами, - перебил его Королёв.
  - Или кто-то из нормальных людей нашёл или похитил меня из племени, - неожиданно сказал Пашка.
  Капитан даже губу отвесил от удивления. Потом закрыл рот и помотал головой:
  - Невероятно, на первый взгляд!..
  Пашка тихо и со значением продолжил:
  - Сергей... Если кто-то меня забрал из племени, он сделал это не с доброй целью вырастить и воспитать из дикаря человека... он хотел воспользоваться моими возможностями...
  Королёв даже руками замахал:
  - Ну, это ты уже выдумываешь! Привык себя страдальцем чувствовать. Вот и решил продолжить роль: мол, из меня захотели сделать непобедимого врага!.. Сильного, который один целой роты стоит!
  Пашка неожиданно согласился:
  - Может, ты прав. Я судить не могу: для меня жизнь началась с доброты мамы Таси, которая сутками возле меня дежурила, губы водой смачивала. Теперь от этой доброты моё сердце бьётся. И смерть его остановить не может... Но над этим я размышлять не стану. Я хочу дело капитана Лескова продолжить. Ты мне поможешь?
  Королёв как-то совсем по-простецки почесал клок отросших волос, который торчал из-под повязок на голове, и сказал:
  - Подумаю. Жаль, что я пока ходить не могу... А то бы мы вместе...
  Этой же ночью в железные ставни, которыми закрывали зарешёченное окно палаты раненых, кто-то поскрёбся. И это был явно не Большун.
  Пашка подошёл к окну и уткнулся носом в стекло:
  - Говори!
  - Большун с Тишкой от нас ушли! - торопливым шёпотом сказал один из самых взрослых оборванцев.
  - Куда ушли? Вообще-то архаровцы никогда никому не докладывают, куда собрались, - спокойно ответил Пашка.
  Но под сердцем у него зашевелилась холодная тревога.
  - Мусорские важняки из города снялись! Потому что в соседней области из трёх домов в пригороде пропали женщины и дети! Большун сказал, что знает, чьих рук это дело и больше терпеть не станет.
  - Почему ты мне это рассказал? От меня-то что ты хочешь? - спросил Пашка только для того, чтобы хоть что-то сказать.
  На самом деле от мыслей у него зазвенело в голове.
  - Так это из-за тебя всё... Пока не припёрся к нам, всё нормально было...
  - Слушай, тебя как звать-то? Щукорылый, так? Ты теперь будешь старшим вместо Большуна. Смотри, Щукорылый, за шелупонью. У них умишка ещё своего нет, они в рот Большуну заглядывали. Могут податься за ним и сгинуть. Ты за них в ответе. Глаз не спускай и требуй послушания, - сказал Пашка. - Всё, ступай.
  Но Щукорылый был себе на уме. Он просчитал и реакцию, и возможные поступки Пашки, поэтому сказал:
  - Меня с собой возьмёшь?
  - Нет! - так громко рявкнул Пашка, что за закрытой на ключ дверью проснулась на своём посту медсестра, открыла окошечко и поинтересовалась:
  - Королёву опять плохо? Доктор морфий отменил, пусть терпит.
  - Мне сон плохой приснился, - успокоил её Студент.
  Всю ночь Пашка обдумывал, как бы сбежать из палаты строгого надзора, просил Студента помолчать и не лезть со всякими глупостями вроде массового гипноза. Далеко ли он уйдёт, если за ним тут же отправят погоню? И уже никакое заступничество Королёва не поможет доказать, что он не преступник.
  Но утро принесло настоящий сюрприз. После обхода врачей в палату зашёл человек, смутно знакомый. Обритый налысо, с седой щетиной на впавших щеках, очень худой, сильно хромающий на правую ногу. Раненые настороженно уставились на него, а потом вместе радостно выдохнули:
  - Товарищ капитан!
  В запавших глазах человека вспыхнул огонёк, и он хриплым, изменившимся голосом сказал:
  - Просто товарищ Лесков... До звания капитана ещё дослужиться нужно.
  Ни Пашка, ни Студент не задали ни одного вопроса: ни где был капитан, ни даже с какой целью он их навестил. Какие могут быть вопросы друг к другу у секретных людей? Лесков поставил стул между койками и крепко пожал раненым руки. На Пашкином лице во время рукопожатия появилась странная гримаса, будто он хотел зарыдать, но Лесков тотчас выдернул свою ладонь и метнул на него суровый взгляд - настоящий боец не должен показывать слабость. Но то, что почувствовал Пашка, сжав руку Лескова, заставило его жестоко страдать. Потому что все мучения, принятые капитаном, были из-за него.
  Лесков сказал:
  - Я в курсе того, что с вами случилось. Скоро намечается операция. Я буду консультантом. Если она завершится успешно, у нас будет возможность поговорить обо всём.
  Пашка подумал: "Операция завершится... Это нужно понимать так: если Лесков останется жив".
  Бывший капитан снова сердито на него посмотрел и сказал: "Давайте лучше порассуждаем о новостях. Ведь у тебя, Павел, есть, что мне рассказать".
  И Пашка взахлёб, волнуясь за Большуна, поведал историю единственного, кто остался человеком после контакта с племенем каннибалов. После его рассказа на Лескова было страшно глянуть. Его лицо исказилось, правая щека задёргалась в нервном тике. Он набросился на Пашку:
  - Павел! Как ты мог допустить такую промашку? Ещё можно простить, что ты обратился к детям за помощью по поводу мулло... Это была случайность, что ты набрёл на их шалаш. Они расправились бы с тобой, не объясни ты Лёхину бляху в кармане... Но почему Большун контролировал тебя, а не ты его?
  Пашка попытался оправдаться:
  - Я пытался. С самых первых минут пытался. Но словно натыкался на стену. Может, ранен был - руку пулей зацепило, когда пытались задержать по приказу капитана Королёва...
  Пашка докладывал Лескову, зная, что Студент не обидится на правду. То, что случилось тогда, уже лишилось эмоциональной стороны и стало просто фактом неудачной операции, который будет проанализирован и принят как опыт.
  После того, как Пашка замолчал, Лесков потёр лоб и сказал:
  - Мы не можем потерять Большуна. Не только потому, что он единственный живой свидетель, сохранивший нормальное мышление. Это переживший вивисекцию подросток, которому нужно обеспечить нормальную жизнь. Врачи запретили тебе, Павел, участвовать в операции. Про Сергея я уже не говорю. Думайте, как нам угнаться за двумя детьми, которые отправились мстить каннибалам. Они ведь подвижны, как ртуть. Неуловимы, как ветер. Легкомысленны... Ты, Павел, говорил, что Большун умеет напускать морок. Ребята могут подобраться к ушельцам, но с большой вероятностью будут схвачены... Думайте, оба думайте! Мы выезжаем завтра вечером.
  Пашка, прощаясь с Лесковым, сказал себе: "Пусть только Большун найдёт это ублюдочное племя... А потом я стану огнём... Выжгу нечисть с лица земли. И пусть это будут последние минуты моей жизни".
  Капитан вдруг натужно и неудержимо закашлялся до слёз на глазах. А потом сказал: "Павел, не глупи. Всё, о чём ты подумал, похоже на стрельбу из пушки по мухам. Та часть ушельцев, которая выживет после задержания, должна предстать перед судом и по закону получить расстрельную статью. Детей нужно изучить и попытаться вылечить". Но Лесков знал, что не убедил Пашку.
  А Пашка весь день и почти всю ночь пролежал без единого слова на койке, встревожив медсестру отказом от еды и прогневив Сергея Королёва до отказа от дружбы на всю оставшуюся жизнь. Никто ведь не знал, что Пашка мысленно звал Большуна, просил его откликнуться хотя бы одним словом.
  И только под утро на Пашку напала странная сонливость. А если точнее, полусон-полуявь. В пространстве без предметов и людей бродили запахи: вонь хлева, смолистость поленницы дров, густой дым большой топившейся печки. Потом к ним добавился острый аромат подмороженной тины, гниющих стеблей рогоза, тухловатое дыхание болотной жижи.
  Пашку пронзила мысль: "Ещё одно нападение!" От лежал с открытыми глазами, но темнота перед ними стала красной. Это пролилась кровь. И точно - солоновато-липкий запах почуял во сне даже Королёв, обеспокоенно завозился, застонал, пробормотал неясно какую-то команду.
  А Пашка заметался в этих запахах, пытаясь уловить хоть один, который указал бы на место происшествия. И - о, удача! - он почуял свежеизготовленные шпалы, которые приготовили для отгрузки. Но этот запах мелькнул и пропал, словно бы его принёс ветер. И всё равно это было почти прямой наводкой: ушельцы или Большун с Тишкой находились недалеко от шпалопропиточного завода соседней области.
  Пашкино сердце забилось часто-часто: что делать? Срочно требовать капитана Лескова? Пашка до сих пор не мог называть Игоря Николаевича по-другому. Звать дежурного по оперчасти? Потревожить медсестру? И, как это всегда случалось в минуты сильного волнения, в его восприятие ворвалось нечто новое. Он услышал звуки!
  Раздался выстрел не то ружья, не то обреза - Пашка ни за что не отличил бы одно от другого - и Большун радостно завопил: "Ура! Я попал!" Потом всё стихло, а на Пашку напала трясучка: придурки купили, выменяли, а то и попросту украли оружие и сейчас пристреливают его! Они собрались затеять настоящую войну с ушельцами! Ох, какие придурки! Ведь сегодня на место трагедии в пригороде выедет специально обученный отряд. И Большун с Тишкой смогли бы помочь, просто сняв морок и указав бойцам путь! Но где же им знать об этом... И Пашка снова принялся мысленно вызывать Большуна.
  Так он промучился до появления в палате медсестры с лоточками и шприцами. Чуть ли не со слезой попросил пригласить товарища Лескова, не надеясь, что кто-то другой сможет понять его. От волнения проболтался о своих видениях Королёву. И они стали страдать от страха за подростков вдвоём.
  Лесков пришёл не один, со строгим и неразговорчивым майором. И Пашка всё рассказал. Майора точно ветром выдуло из палаты, а Лесков сделал Пашке выговор:
  - Мало звать. Нужно взять контроль над действиями этих... засранцев. Они не только могут сорвать операцию, но и сами погибнуть. Работай дальше, Горошков! Так же эффективно, как это было раньше!
  Кто-то другой, вероятно, обиделся бы за такие слова на Лескова. Но только не Пашка. Он снова отказался от еды, пометался по палате. Добился только того, что ему вкатили в мягкое место болючий укол. Но, как ни странно, он помог проникнуть в мозг новой мысли: сейчас Пашка ничего не может сделать, даже если вывернется наизнанку. Вот это и будет найденным выходом: вывернуться наизнанку, провалиться в морок, как это случилось при встрече с Большуном. Может, калека специально таким образом дал ему понять, кто он есть такой... И что они друг другу ровня... А ещё может, Большун сейчас ждёт его в мороке. А Пашка, дурень великовозрастный, занят неизвестно чем...
  - Серёга... - обратился Пашка к Королёву, - я, кажется, нашёл способ связи с Большуном и Тишкой. Только мне нужно, чтобы меня не беспокоили. Всему медперсоналу сообщи, что я ночь не спал, а сейчас дрыхну без задних ног после укола. И только капитану Лескову скажи: Пашка во сне про какие-то секретики бормотал. Мол, землю со стёклышка смёл и глубже стал копать. Бредил, наверное. Пусть его не тревожат...
  Но Лесков второй раз к раненым не зашёл. Он уже мчался вместе с отрядом особого назначения к соседней области.
  А Пашка оказался в лесу. Хрустели под ногами подмороженные папоротники. При каждом дуновении пронизывающего утреннего ветерка сорили иголками лиственницы. Ели и пихты чуть серебрились из-за лёгкого, едва заметного инея. А высоченные сосны с недовольным шёпотом ловили раскидистыми ветвями ветер, бросали на землю старые шишки. Одна из них больно щёлкнула Пашку по носу и свалилась рядом. Он пальцами босой ноги отбросил её подальше, на жёлтое покрывало опавшей листвы под берёзой. "Почему мне не холодно?" - подумал он, подошёл и стал ногой ворошить берёзовое золото.
  - Потому что ты, Пашка, дурной, как последний баклан, - раздался голос из кучи листьев. - Ну чего ты сюда припёрся? Хочешь один геройствовать? Не выйдет. С людоедами у меня свои счёты.
  - Большун! - стараясь не повышать голоса, сказал Пашка. - Ты всё это своё геройство зря затеял. Не нужна твоя маскировка. Скоро здесь будет отряд особого назначения. Ни один из людоедов не уйдёт. А вы только мешать будете. Вот бойцам заботы привалит - как бы вас не зацепило с обеих сторон.
  Листва зашелестела, рассыпаясь, и из неё показались две рыжие шапки, похоже, из куницы.
  "Ну вот и доброе дело по-большуновски: ружья украли, шапки украли, разлеглись прямо на дороге: обходите стороной, бойцы, наших героев", - подумал Пашка, но вслух сердиться не стал.
  Большун - парень своенравный, а настоящих его способностей никто не знает.
  - Пашка, не зли меня, - откликнулся на его мысль Большун. - Ты сейчас это место без морока видишь. А попробуй-ка наоборот.
  И Пашка попробовал. Сразу затрясся на холодном ветру, а ноги свело от того, что они выше колен были погружены в грязь со льдинками.
  - Вот это увидит твой хвалёный отряд, - съязвил Большун. - И сторонкой обойдёт. А ты глянь, что там, в этой сторонке-то...
  Пашка и глядеть не стал: и так ясно, что трясина с полыньями, где ушельцы частенько бросали мужчин и стариков.
  - Воот... - протянул довольный Большун. - Сами людоеды мимо нас пройдут. Тут-то мы их и постреляем.
  - Не смейте этого делать! - вскричал Пашка. - Сообщите свои разведданные отряду и сматывайтесь, пока целы! Ещё неизвестно, сколько стволов у ущельцев, а вы уже победу празднуете!
  И тут с Пашкой случился конфуз: его скрутила жестокая боль, понесла куда-то и со всей силой хлопнула о больничную койку так, что лопнуло несколько пружин. Он ещё долго не мог перевести дыхание. "Ну Большун... попадёшься ты мне..." - подумал он. После этого падения у него до следующего утра болело всё тело.
  Но потом стало известно, что шестеро ушельцев задержаны; восемь убиты, причем четверо - неизвестно кем; женщины, кроме одной, съеденной в честь удачного налёта, спасены. Захваченные ребятишки тоже. Есть предположение, что часть племени каннибалов ещё на свободе. На это указывал тот факт, что неподалёку от места сражения найден престарелый людоед с отрубленными ногами. Это, судя по всему, было местью за чьи-то увечья. Да и Большуна с Тишкой не обнаружили, что означало одно: мстители продолжают преследовать цель.
  Капитан Лесков зашёл попрощаться. И Пашка доверил ему свои главные сомнения: может ли он быть рождён в племени каннибалов? Его жизнь среди людей до госпиталя - это чья-то попытка вырастить его человеком или наоборот?
  Лесков сказал честно, что судить о чём-то с полной уверенностью они не могут. Для этого нужно расследовать дело дальше, что вряд ли будет позволено. А Пашке нужно не гадать, а просто жить так, как он считает правильным. Это и будет настоящая правда о нём.
  Пашка был уверен, что станет поступать именно так. А ещё обязательно раскопает все тайны ушельцев, раскроет их способности влиять на восприятие человека. И будет очень счастлив продолжить борьбу за безопасность и спокойную жизнь горожан. Вместе с другими "секретными людьми": Игорем Николаевичем Лесковым, капитаном Королёвым и, конечно, Большуном.
  А сейчас ему нужно окончить школу, как и советовал капитан Лесков. Пусть на какое-то время из его жизни исчезнет нечисть, преступники и негодяи. Не будет розыскных мероприятий, задержаний, погонь и сражений. Но кто сказал, что получать знания легче?
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"