Аннотация: Смотрю на себя в зеркало и диву даюсь - ну что во мне мужики находят?
ЧУДОВИЩЕ.
Смотрю на себя в зеркало и диву даюсь - ну что во мне мужики находят? Нос длинный, голова яйцом. Сутулюсь. А надо же - не отбиться! Когда их мысленно посылаешь в одно место, тогда они и бегают за тобой, как ненормальные. Стоит только их захотеть - так, как мыши, кто куда. Правда, руки у меня красивые. И ноги. Но больше-то всех рожа интересует.
Правда, некоторых и ноги привлекают. Вот один пришёл к нам по делу, с мужем там обсуждают какие-то мужские, мне непонятные дела, а я вдруг заволновалась и носки сняла. Я дома всегда в носках хожу, ненавижу тапки. Носки, правда, быстро снашиваются и идут в помойку, хозяйству один ущерб от этой дурной привычки. Ну так вот, он зашёл и бросил косой такой взгляд. Не на груди в вырезе, не на попу даже, а на ноги. А там - носки грязные от долгого топтания по полу. Они с мужем туда-сюда, а я носки сняла и волнуюсь. Он назад пошёл, глянул вниз рикошетом и дёрнулся, как током вздрючился. А меня всю жаром обдало, как будто не ступни ног он увидел, а что-то интимное, что показывать ещё не хотела. Увидел и тихо сказал так:
- Красивые какие пальчики, и лак красивый.
И ушёл. А муж говорит:
- Ирка, чего носки сняла, дурёха. Простудишься.
Я часто простуживаюсь, потом ночами бегаю - записиваюсь. И так я поняла, что он теперь не отстанет. А я-то и делать ничего не делала, носки только сняла, не кокетничала даже. А чего, спрашивается, снимала, ежели прочувствовала, что его ноги интересуют. Сама не знаю. Либо кокетка чёртова, либо они меня гипнотизируют. Вот так своими флюидами опутают, я и сдаюсь.
Жалко обижать - человек хотел, мучался. Подстраивал всякие там дела. То диван вызвался перевезти, то на дни рожденья стали нас зазывать. Я срочно занялась своими ногами. Всегда они у меня спрятаны. То штаны, то колготки, то носки шерстяные. Выголила пальцы, отпедикюрила, накрасила. Босоножки купила открытые. Никогда не знала, что обувь может быть сексуальной. Может! Значит, кто-то открыл это давно, и вовсю пользовался этим средством воздействия на мужскую сексуальность. И я пользанулась. Зачем, спрашивается. Только бы муж не догадался. Хотя ему такие извращения и в голову не придут. Так вот и добегалась я в босоножках. Оказалось, что это очень сладко, когда тебе целуют пальчики на ножках. Очень поэтично. Только перед этим я украдкой платочком ножки-то обтёрла от песка. А то как бы конфуз не вышел.
Потом он как-то в ванну меня посадил, сам залез. Водой брызгались, смеялись, и так как мы эстеты, то решили, что не хватает в воде лепестков роз. Он из ванны вылез, и как был, нагишом, на улицу попёрся. Рубашечку только накинул. Красиво так смотрелось. Загорелое ящеричное тело и белая рубаха. Хорошо, во дворе тихо было. Никто не визжал. Хотя тут такие барышни прохаживаются, что девственниц не стали бы строить из себя - вмиг бы уволокли в свои пещеры парня.
Пока он бегал за розами - на углу как раз разродился куст шиповника - откуда-то вылезла чёрная крыса. Он меня предупреждал, что это его подружка. Но я всё равно испугалась - смотрела на крысу, а она на меня. Наглые такие бусинки. Смотрит так, а сама - к стулу. А на стуле так картинно кусок шёлка висел, бокал вина и фрукты. Мы же эстеты, наслаждаемся всеми видами данных природой чувств. Натюрморт сообразили вкусный. Она на стул вскарабкалась, вина попила, бокал, конечно, опрокинула, разбила, и банан унесла с собой на закуску.
Тут он влетает, счастливый, и высыпает в воду целую пригоршню розовых лепестков. А сам, конечно, на стекло наступил и порезался. Так и ввалился в ванну - сам шоколадка загорелая, белая рубаха, из пятки алые ленты выворачиваются и клубятся, воду туманят и красят, и лодочки лепестков плавают. И любили мы - как в последний раз. Как будто завтра будет конец света, и перед мировой катастрофой пытались склубиться в единое целое и уцелеть. Разве муж такое поймёт? Для него всё вечно и понятно. Наконец, силы иссякли, свеча догорела, вода остыла, лепестки отяжелели и прилипли к телам. Мы рассоединились и ужаснулись картине разрушения. Как после нашествия татар.
Хотя татары ничего бывают. Знаю одного. Вроде как цивилизованный, а у самого из ноздрей прямо дым валит. Он у себя внутри эмоции сжигает. И опять я прочувствовала, чем его зацепить. Тут уж не носочками пришлось манипулировать. Профессора истории маникюром не проймёшь. Прочитала я как-то нараспев на совместном двухсемейном ужине вольные интерпретации испанских трубадуров - ...как быстро ты струишься между рук, как убегаешь, время жизни краткой, как страшен шаг твой, смерть, когда украдкой немой стопой стираешь всё вокруг...
Потом, невинно крутя прядку волос у входа в интересную ложбинку, поделилась своими убогими поэтическими откровениями. Дело не в качестве моих стишков, а в в их наличии, хотя, может быть, и не совсем дурно - ... я закрылась от прохожих, приходящих и ненужных, я страдаю о похожих, от меня к другим бегущих...
Муж снисходительно покрутил пальцем у виска, жена профессора сказала, что пирожки мои лучше, чем стихи, а у татарина дым повалил из ноздрей и загорелись хищно ястребиные глаза - один карий, второй зелёный... У меня даже мороз по коже пробежал от ужаса, как представила себя в его дикарских объятиях.
И было мне ночью видение,что война, дым, женщины орут, бегают в рубашках, пытаются спрятаться в развалинах, их хватают свирепые руки, заголяют рубахи, а потом кривыми саблями рассекают бедных пополам. Чёрное, белое и красное... А профессор ворвался в сон на коне, тоже дикий весь, нос крючком, саблей машет, головы летят, меня схватил за косы, на коня - и ускакал...
Тут я проснулась. Смотрю на мужа и вспомнила, как в деревне бабка моя просила его курицу убить, хотела бедная моя покойная бабка супом нас накормить, а он не смог и заплакал, а бабка расстроилась, и пришлось стакан водки наливать соседу Петьке. Петька стакан махнул, усмехнулся и свернул хохлушке голову. Муж в дом убежал, а я смотрела, как безголовая курица бегает. Интересно. Когда человеку голову отрубают, и если он не сразу умирает, больно голове и туловищу отдельно, или только голове?
Короче, я угадала тайну профессора - он хотел убивать и душил в себе это хотение всеми фибрами своего цивилизованного воспитания. На следующем семейном мероприятии я специально завела разговор о зарезанных курицах, кабанчиках и убиенных коровах. Жестокость это или необходимость? Библия говорит - человеку позволено убивать брата меньшего как божественному отпрыску, наделённому разумом, чтобы выжить. С высоких трудно понимаемых материй мы съехали на конкретные воспоминания и нашли с профессором много общего - так как он с удовольствием для матушки резал кабанчиков в родных татарских пенатах, а я храню незабываемые воспоминания детства - поимку, убийство и разделку бедной хрюкалки. В моём тогда четырёхлетнем возрасте отложилось ощущение праздника, таинства жизни и смерти. Помню снег, капли крови на нём, как будто кто-то рассыпал пригоршни вишен. Уютность густого дыма из трубы, весёлый в печи огонь, много непонятных сиренево-перламутровых трубочек в чугуне, хмельную оживлённость мужчин...
Но я отвлеклась. Мужчины сказали, что я красивая. Бережно, чтобы не сдуть красоту с лица, как случайно присевшую бабочку, я понесла его на напряжённой шее к зеркалу. Боязливо заглянула, боясь всегдашнего разочарования - и замерла, поражённая. Все эти кровавые разговоры припухлили мои губки, зажгли глаза странным огнём, натянули кожу, скрыв отёки, морщины и припухлости стареющей девочки. Чувствуя себя Клеопатрой, я подсыпала снотворного в чай мужа и жены профессора. Они уснули, сидя на диване, когда мы смотрели фильм "Английский пациент".
Мы бросились в объятия друг друга, как сумасшедшие, свалились на ковёр, и совокупились тут же, на глазах спящих половинок, в ярости от ужаса быть разоблачёнными. Одним глазом я ещё видела, как красивый актёр в телевизоре лёг рядом с мёртвой возлюбленной и обнял её, а потом понёс в самолёт. Я ещё подумала - она, наверное, уже пахнет, а он её целует. И от сознания того, что меня никто не любит так, чтобы целовать мёртвую и подтухшую, я разрыдалась.
Я рыдала оттого, что напрасно ищу любовь, а нахожу блядство, похоть, предательство и трусость, и в своих безумных поисках сама стала потаскухой и чудовищем, моральным уродом. Ну зачем, ну зачем Он вложил в меня это видение Вселенной, ощущение Вечности... Ну зачем? Ну почему я не могу быть нормальной бабой, женой мужа своего, жарить курицу ему на ужин и драить плиту, складывать чистые полотенца в шкафу... Почему я ищу спасения в чьих-то чужих объятиях, пытаясь одну свою жизнь разбить на множество и сложить в один калейдоскоп, а про меня говорят, что я - блядь? Я зарыдала. И стала кусать татарина, как взбесившаяся сучка, а он решил, что это у меня такой оргазм, и в порядке поддержки искусал меня. Бандит. Дикарь. Чудовище. Неужели он такое с женой делает? А такая смирная с виду. Я от злости облила его конъяком, а потом усмиряла языком пожар его агонии...
К слову скажу, что профессор - совсем не лысый, без пенсне и без бородки клинышком, чтобы разрушить классическое восприятие. А потом тот пришёл, поэт женских ножек. Принёс мужу какие-то накладные на товар, какие-то заказы - это их скучные мужские финансовые игры. Мужа дома не было, мы выпили, и он долго мялся, собирался с духом, как будто в любви собрался признаваться. Вот, думаю, мне ещё этого не хватает. Ещё один влюблённый. Что мне с ними делать? Не дают жить спокойно. Он мялся, мялся, и родил признание. Я думала, что умру от смеха. Я икала и утирала слёзы. Слава богу, он не влюблён. Бедный парень скрывает от мира свою тайную страсть - желание быть женщиной. Я тебе помогу, бедный мальчик! Я не буду тебя высмеивать. Во мне тоже не реализована страсть к карнавалу, розыгрышу, шутке. Хотя для тебя это не шутка, а серьёзно. А все вокруг - такие мудаки! Привязаны к традициям, правилам, которые соблюдают с истошной серьёзностью, ненавидя и казня инакомыслящих! И эти все бразильские, испанские, африканские и венецианские карнавалы - не что иное, как мудрость народа - в скоморошестве, масках воплотить свою страсть перевоплощения в иное существо. Я тебе помогу!
Иные женщины со мной согласятся, что нет лучшей подружки, чем мужчина с гомосексуальными наклонностями. Они изысканны, тонки и интеллигентны. Мы задыхались от восторга, примеряя бельё, чулки и шляпки. Я изощрялась в фантазиях, наряжая его и сетуя на ограниченные возможности. Мы составили целый список покупок - немедленно, срочно, необходимо нужно было купить сиреневые подвязки, чулки с кружевами и туфли.
Из глубины старинного зеркала выглядывали размытые туманом образы, где переплетались женские и мужские начала, соединяясь в единое целое и распадаясь на противоположности, где мужчина трансформировался в женщину, а женщина - в мужчину. Мы поднялись над своим полом, данным нам природой и богом, мы пытались нарушить эту заданность и ощутить себя другим существом. В этой огромной спальне с зашторенными окнами, в сухом полумраке, отражаясь в многочисленных зеркалах, происходило то ли мистическое таинство, то ли богохульство.
Мой женственный приятель был счастлив. Презираемый многими за противоестественные наклонности, вынужденный тщательно скрывать свою тоску о невозможности превратиться в женщину, во мне он нашёл сподвижника, друга и наперсника своих сумасшедших игр. Развлекались мы так, развлекались, пока нас однажды не застукал муж. Я была в чёрных чулках и в дурацком высоком котелке на голове, на шее болтался мужнин галстук, а он был в моих белых чулках с подвязками и в белом пиджаке, накинутом на голое тело. Мы в зеркале сравнивали свои попы и ругались, чья лучше. Каждый, естественно, нахваливал свою. Муж пришёл, и у него была истерика. Я даже испугалась. Дружок срочно бежал, а я боролась с оскорблённым, ошеломлённым мужем в одиночку. Пришлось применить все имеющиеся в арсенале женщины успокоительные средства - подлизывание, рассуждения, обвинения, ласку. Не обошлось без слёз, клятвенных заверений в верности, соплей, мигрени, сюсюканья - потратив массу усилий, я восстановила семейный мир, обещая быть всегда дома, ни с кем не общаться без его присутствия, не экспериментировать, чаще вытирать пыль, стирать, лучше и больше готовить и всё в том же роде.
Отныне мир сузился для меня до пределов нашей, хоть и не маленькой, квартиры. Вначале я находила это увлекательным и со всей страстью бросилась играть роль примерной хозяйки. Я пала так низко, что стала выстригать ножницами из брошюр магазинные купоны, вырезать рецепты и наклеивать в специально заведённую по такому случаю тетрадку. Теперь полдня у меня уходило на супермаркеты и купоны, а ещё полдня - на выготавливание блюд, способных вознести на небеса блаженства супруга, дабы оправдать миссию жены и хранительницы очага. Месяц я забавлялась, а ещё через месяц меня уже тошнило от кастрюль, магазинов, кухни и мужа.
Муж, ранее такой нетребовательный, вдруг стал мучать меня и допекать по каждому поводу. Его раздражало, что я побледнела и утеряла своё обаяние, что исчез блеск в глазах, что со скукой и без энтузиазма я стала выполнять свои супружеские обязанности. Обязанности! Какая пошлость... Да, обязанности по принуждению, потому что я завишу от него, он кормит меня и я сплю в его постели. Но ушло волнение от прикосновения, каждый день одно и то же - и невозможно уже возбудиться. Он просит меня сдать в чистку завтра его рубашки, приготовить ему утку с яблоками, и изо рта его пахнет зубной пастой, а ноги холодные. Получив свою порцию удовольствия раздельно от меня, использовав меня, как какой-то механизм, он отворачивается и засыпает, а я иду в ванную подмываться и плакать.
Дни и ночи, сменявшие ранее друг друга с сумасшедшей скоростью, так, что часто даже хотелось ухватить за хвост ускользающее мгновение, наполненное очарованием, уныло уползали в вечность в бессмысленной мелкой суете... Мы никуда не ходили, никого не приглашали к себе. Сразу после ужина ложились спать и долгими тёмными часами я смотрела в зашторенное окно... Муж стал рассеянным, невнимательным и чужим...
Однажды в выходной, пытаясь убежать от унылого существования вдвоём, я испросилась навестить подругу, и он неожиданно легко согласился. Испугавшись, что он передумает, я, не позвонив, срочно убежала. Подруги, конечно же, дома не оказалось, и немного погуляв по улицам, продрогнув на ноябрьском ветру, напрасно пытаясь вернуть утраченный интерес к витринам, я решила возвратиться домой.
Я шла и думала о муже. Он хороший человек, это я - дура с патологиями. Как ещё он терпел мои выходки? Слава богу, что он не догадался о моих отношениях с профессором. Радоваться нужно, что удачно вышла замуж, живу в тепле и сытости, не изнуряю себя никакой работой. Он милый, терпит мою вредность, скучность... А вдруг я ему надоела и он разведётся со мной? Что я буду делать? Кому я нужна? Вот рожу ему ребёночка, серьёзно займусь семьёй... Может, начать вышивать или вязать? В доме уютно, куриный бульон булькает на плите, беременная жена вяжет шарфик... От этой картины я умилилась и понеслась домой, чтобы срочно приступить к выполнению первой части моего плана... Я скажу сейчас мужу, как я его люблю, и что люблю я его одного, и что мы будем счастливы много-много тёплых лет...
Я долго не могла попасть ключом в замочную скважину, так разволновалась. Я даже возбудилась, впервые за много месяцев, и ощущала любовь к мужу как в сердце, так и во всём своём бестолковом организме. Наконец, справилась с дверью, влетела в прихожую и замерла, как гончая собака перед прыжком, принюхиваясь к сладковатому знакомому и забытому запаху... Из спальни доносилась музыка... Сумочка упала на пол, волоча по полу шарфик, я медленно прошла к спальне и отворила дверь...
Я сразу даже не поняла, что происходит. Что-то копошилось на кровати, в красноватом неверном свете свечей... У этого что-то была масса конечностей, две головы... Я окликнула мужа по имени, и чудовище на кровати распалось на две половинки, одна из которых оказалась мужем, а вторая - моим приятелем-подружкой, который хотел превратиться в женщину... Невольно я подумала, что сейчас это у него неплохо получилось... Они глупо смотрели на меня, а я - на них. И вдруг мой муж, мой верный, любящий муж усмехнулся, и притянул к себе его, или её, нагло глядя мне в глаза...
Не знаю, сколько времени я бегала по улицам, уже совсем стемнело, и я страшно замёрзла. Я натыкалась на прохожих, бормоча ругательства вместо извинений. Как он мог, как он мог! Чудовище, предатель! Мне всё казалось, что это неправда, это случайно, он ищет меня, и сейчас найдёт, и я с облегчением заплачу в его сильных руках...
Уже луна вспрыгнула на беззвёздное небо, белая и плоская, какая-то ненастоящая, будто её кто-то вырезал ножницами из бумаги и повесил на гвоздик. Уже ночь чёрным своим брюхом придавила город, и город тщетно борется с вечностью своими жалкими игрушечными огнями. А глупые люди не понимают, что скоро они все исчезнут с этой земли, и та же луна будет взирать на других, пришедших после нас. А мы не ценим ни жизнь, ни себя, ни любовь, мучаем друг друга, обманываем, предаём... Я не вернусь домой, ни за что! Но куда пойти, кто может дать мне кров? Профессор! Он всё-таки друг семьи, он не может оставить меня в беде!
Замёрзшими пальцами я долго мучала диск телефона-автомата, выуживая из карманов монеты, и провалилась в пропасть, услышав его голос. Какой ласковый голос, с бархатной хрипотцой, такой глубокий и чужой голос! Он мне сказал не дурить, а идти домой. А он завтра уже уезжает в экспедицию, в Египет. Там какую-то очередную мумию раскапывают. Экспедиция опасная, гробница испускает проклятия и бактерии, и дикий татарин хочет грудью встречать опасности. Я его умоляла взять меня с собой. Боже, как я его умоляла! Мне моя жизнь ни к чёрту не нужна, вся лживая, в бессмысленной погоне за удовольствиями. Мы умрём вместе, в объятиях, в каком- нибудь каменном подвале или в песках. Каким сладким будет последний поцелуй, на последней ступени бытия, какими родными мы будем в этот момент! Возьми, ну возьми меня с собой!
Он положил трубку и больше не отвечал на мои звонки, как будто ничего не было между нами, как будто не умирал он в моих объятиях, как будто не рвал мои волосы в экстазе и не кусал мою шею. Ну и провались пропадом! Ну и сдыхай там один, волк-одиночка, избегающий ответственностей и привязанностей!
Покинутая и преданная своими возлюбленными, я отторгнула их и освободилась. Освободилась от обид, ненависти, любви, желаний. Я почувствовала себя так, как, наверное, чувствует воздушный шарик, устремляющийся ввысь и просящий лишь отпустить его...
Я зашла в ночное кафе, возбуждённая своим одиночеством и свободой. Я почувствовала, как движения мои вновь обрели лёгкость и грациозность, а глаза зажглись независимым и презрительным огнём. Одним махом я выпила у стойки рюмку коньяка, взяла другую, и тогда лишь оглядела зал. Как всегда, людно, шумно, тепло и накурено. Всем хорошо, весело и уютно. Мои глаза натолкнулись на чьи-то, заинтересованные и ждущие. Я запрокинула голову, прищурившись и оценивая обладателя упорного взгляда, и чуть-чуть лишь высунула язычок и провела им по внезапно пересохшим губам...