"Надежда - единственное благо, которым нельзя пресытиться".
Люк де Вовенарг.
"Фантастическое составляет сущность действительности".
Фёдор Достоевский.
"Ходячая истина и собственный опыт говорят человеку, что он не меняется; но сердце упорно твердит ему каждый день, что всё ещё может перемениться".
Кароль Ижиковский.
Холодные звёзды.
Глава 0.
Мистер Биттерсхем сам отворил дверь. Из прислуги он держал только экономку, хотя вид внушительной, тяжёлой и в то же время модной отделки двери мог довольно много сказать о том, как глубоко находится дно у хозяйского кошелька. Время было позднее. Улицы усеяли рыжие огоньки, танцующие в стеклянных фонарных рамках. Один как раз нависал над крыльцом. Из дома веяло теплом и запахом лучшего курительного табака, какой только можно было купить за деньги. Свечи зажжены во всех комнатах. Со стороны кухни тянуло ароматом готовящегося ужина.
-Проходите, Ринглер, - пригласил Биттерсхем, отступая чуть в сторону и указывая знакомую уже дорогу в гостиную. Уголки губ приподняты в усталой улыбке. - Надеюсь, вас не удивило позднее время? Заказчицы пожелали сначала осмотреть дом, потом пройтись по магазинам, зайти пообедать к Густаву... они особы слишком... как бы это сказать... избалованные. И если что-то приспичило, прошу прощения, так прямо сразу и подавай. Надеюсь, вы извините нас?
-Не стоит. Я получил массу удовольствия от ночной поездки.
-Сейчас столько воронья на улицах, - он поморщился, - ну да ладно. Проходите.
Они прошествовали в комнату, где уже сидели две клиентки - в перспективе, конечно, но Ринглер и не сомневался, что сегодня уйдёт отсюда с новым удачным контрактом. Иных он ещё не заключал ни разу, если они были предназначены для Биттерсхема, или его непосредственных друзей и близких. Подле камина, на одном из немалочисленных диванов расположились те самые дамы, сведения о которых Антону любезно были предоставлены их дядюшкой. Обе молоды и в рассвете сил; должна, правда, была быть и третья, но она, как видно, задерживалась - по причине, не совсем, по чести сказать, понятной Ринглеру, ибо приходилась леди сестрой и должна была прибыть вместе с ними. Обе одеты именно так, как должны быть одеты племянницы Биттерсхема, с его бесконечной и неиссякаемой тягой к аристократии. Надо, впрочем, заметить, что сам хозяин происходил далеко не из аристократической семьи. Но, может быть, именно по этой причине, заимев со временем возможность никогда и не в чём себе не отказывать, не потерял уважения к другим, пребывающим в меньшем достатке, чем он, и не заартачиваясь своим положением.
-Элизабет задерживается, - сообщил Персиваль и без того понятную всем истину, кинув недовольный взгляд на антикварные часы, недавно доставленные конторой Ринглера. - Видимо, - с ухмылкой тут же продолжал он, - у неё появился провожатый.
Дамы многозначительно переглянулись, сияя улыбками, выдававших в них опытных кокеток.
-Прошу, знакомьтесь, мистер Ринглер, - сказал хозяин, наливая себе коньяку. - Мэри, - встала и сделала реверанс леди в тёмно-зелёном, бархатном платье, всё с тем же кокетством, и потому казавшийся чуть-чуть наигранным. - И Энни, - встала и сделала реверанс леди в синем платье.
Биттерсхем хотел продолжить ознакомительную, но Мэри опередила его вопросом:
-А вы, мистер Ринглер? - Прозвучал мелодичный голос, который, тем не менее, не скрыл пристрастие леди к курению. - Вас ведь зовут Антон? Вы француз?
-Мэри! - Осудительно воскликнула Энни, хотя по всему было видно, что она вовсе не против таких расспросов. Антону, конечно, нравилось иногда потешиться флиртом, но при Персивале ему сей расклад доставлял неудобство и заставлял невольно то и дело отводить взгляд. И всё же ему удалось сдержать рвущийся к щекам жар. Дядюшка так же кинул на Мэри строгий взгляд, но в отличие от первого, совершенно серьёзный.
-Всё в порядке, мисс Энни, мистер Биттерсхем.
Антон поправил длинные вьющиеся волосы, делая вид, что ему что-то мешает, надеясь в это время найти, чем можно отразить подобную атаку. А атаковали его, весьма умело и беспощадно; хоть дядюшка этого и не замечал, принимая за простую игру, но Антону хорошо было известно, во что вскоре это всё может вылиться. Но, ничего не в силах поделать с непокорными мыслями, вспылившими в юношеской голове, он вынужден был сдаться.
-Я родился в России, и моя мать - русская дворянка.
-О!
-Как интересно!
Их длинные ресницы порхали, как крылья шелковисто-чёрных мотыльков, хитро переливаясь бликами огня в камине. Портреты таинственно и пристально смотрели на них со стен, словно осуждая, или, наоборот, с интересом. И маленькая игра продолжалась, постепенно набирая обороты.
-Должно быть, ваша матушка была очень красива? - С известной толикой тверди в голосе сказала Энни.
-Вам многое досталось от неё. - Подхватила Мэри.
-Да. А где именно вы родились?
-Я думаю, мы можем начать и без Элизабет. - Резко оборвал их дядюшка, опасаясь, как бы гость от навязчивой прямоты родственниц не вычеркнул ненароком его имя из своей адресной книги. - Она уже слишком задерживается, давно должна была бы прийти.
-Она всегда была немножко... того... - вставила Энни, дурашливо всплескивая тонкими ручками.
-А после той ночи в полях! - Закатила глаза Мэри, приложив ладонь к сердцу. Как будто ненароком шнуровка её корсета немного ослабла. Она сделала вдох, чуть расправив декольте.
-Да. Бедняжка никак повстречала там пьяного пастушка и приняла его за лешего...
-Ведь её присутствие не обязательно, мистер Ринглер? - Раздражённо сверкнув на племянниц глазами, произнёс Биттерсхем.
-Конечно, - согласился Антон, начиная понимать, почему сёстры путешествуют порознь, и постепенно проникаясь к обеим если не неприязнью, то равнодушием - уже наверняка. - Достаточно подписи только одной из сестёр, ведь совсем не важно на чьё имя будет доставлена мебель.
-Хорошо. Этот переезд... ненавижу проволочки. Почему нельзя было купить уже обставленный дом? - Поморщившись, спросил Биттерсхем, обернувшись к девушкам. - Извините, Антон, я не имел в виду ничего...
-О, не тревожьтесь. Я вас прекрасно понимаю, - успокоил его Ринглер, - переезды всегда тягостны. Да ещё когда встаёт вопрос об обстановке, доставке и прочем. Но
можете быть покойны, всё будет исполнено самым лучшим образом. А о том, что доставлено всё будет вовремя, вы знаете, что можете не тревожиться.
-Тогда давайте разберёмся побыстрее с бумагами.
Антон покинул обитель Биттерсхема, когда часы только-только пробили час ночи. В душе царило приятное спокойствие и умиротворение, какое бывает, когда знаешь, что достойно выполнил свою любимую работу. Пусть и не для достойными людей. Элизабет так и не появилась, но ему было предложено увидеть её поистине милый лик, если на то будет желание. Желание не замедлило появиться, так что очень скоро он держал в руках фотографию, где были запечатлены все три сестры.
Несмотря на замечательную, безветренную погоду и свежесть, так чаровавшие его, на Ринглера напала сонливость. Сказывался, к тому же выпитый коньяк. Крепкий, отличный коньяк. Так что он решил отложить до следующего раза ночное путешествие, и свернуть сейчас в проулок, должный вывести его на нужную улицу. Когда шёл сюда, он его не заметил, но теперь подумал, что так можно прилично сократить себе дорогу.
Народу в это время суток было мало. В нужной же ему улочке, идущей чуть вверх и делающей поворот где-то вдалеке, не видно было никого вообще. Так оно и лучше. Ринглеру не хотелось нарушать сказочный сонный покой, обволакивавший его со всех сторон. Или, по крайней мере, делить его с кем бы то ни было ещё. Он опять заключил сделку, сулившую хорошую прибыль, сражаясь при этом не на жизнь, а на смерть с двумя людоедками, вовсю отбиваясь от их нападок. И думал, что вполне справедливо может претендовать и на единоличные права на обладание сегодняшней ночью, увенчавшее бы все его победы.
Он неторопливо шагал по мощеной дорожке, начав насвистывать себе под нос какую-то мелодию. Как прекрасно сегодня небо! Как ярко светят звёзды! И все огни Лондона не затемняют их, а как будто только подчёркивают далёкий блеск. Жаль, заметил он, что луна уже скрылась, иначе путь его устлал бы ковёр из её мягкого шелковистого сияния. Погружённый в такие мысли, он дошёл до угла и свернул. Слух его до того момента полнился только отдалённым гомоном ночных путешественников, сонным цоканьем копыт и грохотом колёс одиноких кэбов, не пожелавших стоять на месте в ожидании случайного пассажира, и пением цикад в парке. Вот и они утихли, не смея проникнуть в эту обитель спокойствия. На водосточных трубах и крышах можно было разглядеть спящих птиц, а подле - летучих мышей на миг закрывающих крохотными тельцами звёздное полотно.
Но что-то иное послышалось, совсем рядом. Такое тихое, что почти не различить. Очень близко. Точно шёпот, оттеняемый множеством стен. Странно, ведь эха здесь быть не должно. Ринглер остановился, прислушиваясь. Совершенно ясно различались два голоса: мужской и женский. Они словно и не разговаривали, понять было трудно. Антон опустил глаза с ночного неба и осмотрелся. В нескольких ярдах от него расплывалось какое-то мутное серое пятно. Сомнений быть не могло, звук доносился именно с той стороны.
-Коньяк, - пробормотал Антон, встряхивая головой в попытке отогнать наваждение. Но иллюзия не пропала. Напротив, теперь он мог с абсолютной уверенностью в их реальности услышать тревожные стоны, смазанные, точно на плохой граммофонной записи вскрики и напряжённый рокот мужского зева. В пятне же проступили две фигуры. Вот они, извиваются, раскачиваются, неясные и размытые, прямо в центре пятна, которое сначала Ринглер принял за обман зрения, а потом за капельку влаги, попавшей в глаз. Но нет, чем бы ни было это явление, оно определённо не приходилось фантазией.
Отдельные конкретные черты этих двух людей рассмотреть не представлялось возможным. Они непрестанно двигались, оставляя за собой в густой серой дымке тянущиеся оптические следы. Ясно только, что молодой человек в голубоватом костюме и цилиндре крепко держит вырывающуюся женщину, на которой было одето свободное вечернее платье.
-Эй! - Антон подошёл чуть ближе. Сонливость как рукой сняло. В груди что-то подпрыгивало. Он никогда не был трусом и неплохо боксировал, но зрелище, разыгрывавшееся перед ним, наводило какое-то неприятное чувство, близкое к страху, заставлявшее ощущать предательскую слабость в суставах и мышцах. Отметя в сторону все подобные предрассудочные смятения, Ринглер предпринял ещё одну попытку привлечь к себе внимание. - Что вы делаете?
Ещё шаг. Эта часть улицы шла вверх немного круче, чем до поворота, и мостилась длинными невысокими ступеньками. Подойдя ближе, насколько позволял какой-то пробудившийся вдруг внутри инстинкт, он остановился за одну ступень от явно неравных в силе противников, с негодованием заметив, что серая субстанция стала как будто бы шире и начинала обволакивать и его самого.
-Эй! Отпустите её!
Женщина вскрикнула, отклонившись назад и запрокинув голову. Её высокий голос резко резонировал и был так же смазан, как и все остальные звуки, раздававшиеся из дымки. Но на этот раз был так громок и преисполнен боли, что заставил Ринглера застыть на месте. Будто всё отчаяние мира, всё страдание соединились в нём. В следующее мгновение пятно исчезло. Исчезли все иллюзорные следы и замедленные движения. Пропала нечёткость и размытость. Женщина, не шевелясь, лежала на земле. Глаза и рот её были широко раскрыты, выбившиеся из пучка волосы растрёпанны. Голова как-то неестественно свисала со ступени, обращённая прямо на него. Антону сдавило горло. Сердце пропустило с дюжину ударов, заставив судорожно сжаться, когда он узнал в несчастной ту самую Элизабет, которую показывали ему на фотографии. Но не было в её лице счастья и радости, какие оставила в память матово-золотистая фотография. Одни ужас и боль, а платье красно от вытекающей из страшных колотых ран крови. Над нею возвышался её мучитель, с довольной улыбкой смотревший на Ринглера. Высокорослый и крепкий, богато одетый, с правильными, волевыми чертами лица, бородкой и густыми усами, локонами длинных волос, спускающимися из-под цилиндра. На переносице сидело пенсне с затемнёнными линзами. Встреть его Антон в любом другом месте, он бы принял его за самого обычного и достаточного джентльмена, с какими работал чуть ли не каждый день по долгу своей службы. Не устрашил бы его даже шрам, прямой линией тянущийся от нижней губы до пересечения надбровных дуг, точно по самой середине лица, бросавшийся в глаза своей глубиной и открывающий красноватый, влажный блеск плоти. Мало ли людей со шрамами? Сейчас же весь его вид не вызывал ничего, кроме отвращения и ужаса. Все украшения женщины были на месте, не держал он в руках и её кошелёк... значит, логично было заключить, что человек сделал своё ужасное дело просто ради развлечения? Ведь иной причины Ринглер просто не смог бы отыскать, даже если бы его рассудок сейчас действовал трезво.
Не больше секунды длился этот безмолвный контакт глаз, прежде чем незнакомец сорвался с места и бросился бежать. Ринглер очнулся от оцепенения лишь когда тот скрылся за очередным поворотом. Что же делать? Хотелось просто сесть рядом и ждать,
пока кто-нибудь не пройдёт мимо и не застанет их вот так: одну бездыханной, другого - понуривши голову безвольно и стыдливо сидящего рядом. Нет, нет. Нужно догнать его. При всей его рослости, Антон смог бы нокаутировать преступника, главное - действовать без заминок. В конце концов, что он теряет? Кроме того, его могут посчитать виновным, если найдут вот так, рядом с телом. Больше того, она ведь была одной из его клиенток, племянницей Биттерсхема, стало быть, Антона и девушку сочтут знакомыми, что никак бы не было случайностью для полисменов... и так далее, и так далее. Нет, терять уж точно нечего, кроме возможности отплатить за несправедливую смерть.
Ринглер каждое утро упражнялся в беге, проделывая несколько кругов по парку, и потому уже через несколько секунд он завидел вдалеке беглеца. Тот, надо признать, двигался не менее быстро и резко, при всей его комплекции. Почти по-звериному. В сущности, никем иным после всего он и не был. Не переставал вместе с тем и улыбаться.
-Стой! - Крикнул Антон, сворачивая за беглецом.
Вот. Эта улица заканчивалась тупиком. Он видел высокую серебристую стену, прямо к которой двигался незнакомец. Всё, дальше пути нет. Остаётся только два варианта. Повернуть и бежать отсюда подальше, предоставив охоту за ним полиции, или отстоять свою честь, пусть, даже если это кончиться для него так же, как для Элизабет. Что до незнакомца, то иной дороги, кроме как через Ринглера у него не было.
-Дальше дороги нет! - Прокричал Антон, просчитывая свои возможности и мысленно готовя себя к поединку.
Но незнакомец не остановился. Только замедлил бег, как спортсмен, пересёкший финишную черту. Когда же до стены оставалось не больше нескольких ярдов, в ней открылась дверь.
Приблизившись, Антон обнаружил, что она вся покрыта выпуклыми шершавыми металлическими чешуями, толщиной в добрых три, а то и четыре дюйма. При приближении человека со шрамом несколько таких пластин, образующих в совокупности вертикально стоящий прямоугольник, съехали вверх, в нескольких футах от земли, дав опуститься лестнице, сделанной из того же странного матово-серебристого металла. Внутренность стены разглядеть было невозможно из-за ярчайшего белого света, заполнявшего её всю. Такого Ринглеру ещё не доводилось видеть никогда. Он был неестественен, как гальваническая лампа, но не слепил глаза, и вместе, не позволял увидеть что-либо дальше порога странной двери.
Незнакомец был уже у самого входа, готовясь вступить за черту световой преграды, когда Антон, переполняемый самой невообразимой гаммой чувств, не в силах ни понять смысла происходящего, ни смириться с тем, что преступнику удастся просто так уйти от возмездия, окрикнул его в последний раз.
Тот обернулся, довольно скаля зубы, отчего шрам, казалось, раскрывался ещё больше.
-Понравилось? - Поинтересовался он своим звучным, болезненно-спокойным голосом, так не подходившим настроению, написанному на лице.
Антон не нашёлся что сказать, потеряв всякую уверенность и в себе, и в своём рассудке. Из глубин трущоб и узких улочек, по которым они только что бежали, донеслись испуганные восклицания. Нашли Элизабет. Скоро будут искать убийцу, как только оправятся от первого потрясения.
-Хочешь увидеть кое-что ещё? - Спросил человек, по-птичьи наклоняя голову.
Кожа на его лице вдруг натянулась, словно подсевшая ткань. И в следующий миг слетела с головы. Будто кто-то невидимый, стоящий сзади, с чудовищной силой резко дёрнул за волосы на затылке. Шрам разошёлся, и его лицо исчезло в ярком свете за спиной. Слышно было только, как оно упало с влажным шлепком. Цилиндр покатился по ступенькам и остановился у ног Антона. Переломанное надвое и разбитое вдребезги пенсне валялось у подножия ступеней.
-Боже мой... - только и смог промямлить Ринглер, уставившись на красную массу оголённых мышц, где только что была кожа. Из-за затылка вынырнуло шесть костистых чёрно-коричневых полос с зазубринами на поверхности, походящих на изуродованные рёбра, плотно и симметрично обложив лоб, щёки и нижнюю челюсть, обрамляя тупыми кончиками красную личину. Белки глаз и зубы смотрелись на фоне этой омерзительной маски, как нечто лишнее, не вписывающееся в общую картину. Ноги Антона подкашивались, в ушах гудела кровь, пуская перед глазами в пляс чёрные точки. Мозг точно парализовало, и он мог лишь смотреть и впитывать в себя происходящее, чтобы потом прокручивать перед воспаляющимся сознанием эту сцену ещё и ещё.
Существо поднялось, исчезнув вслед за своим лицом. Лестница бесшумно въехала за ним. Дверь опустилась, и с негромким сухим щелчком закрылась. Поднялся ветер, принося с собой целый хор сверчкового пения. Стена отделилась от земли, поднимаясь всё выше. Не в силах оторвать взгляда от возвышающегося над ним огромного, похожего на гигантский, обтекаемый башмак аппарата, хотя готов был в тот момент отдать за это что угодно, Ринглер наблюдал, как тот набирает скорость и растворяется в ночной черноте, унося с собой порывы ветра, и заливистую трель сверчков. Последний раз мигнули в небе две тёмно-красные линии на днище странной машины, точно подкрашенные зеркальца, поймавшие на мгновенье в кромешной темноте отсветы свечи, и скрылись совсем.
Антон не знал, сколько он простоял так, в оцепенении, потеряв способность мыслить, и сколько бы простоял ещё, если бы его не привели в чувства приближающиеся голоса людей, слетевшихся неведомо откуда на преступление, жаждущие найти виновника. Похоже было, что никто ничего не видел и не слышал, кроме него. Ни летающей машины, ни рокота её неведомого двигателя. И, конечно, тогда он становился единственным подозреваемым в глазах страждущих правосудия людей. Что могут доказать цилиндр и сломанное пенсне, которые он держал сейчас в руках, сам ещё не веря, что они действительно осязаемы, что они действительно взялись оттуда, откуда взялись? Нет, это абсурд. В лучшем случае, его повесят. Если не линчуют на месте. Против воли в мутном сознании промелькнула одна глупая мысль, чуть не заставившая его расхохотаться в припадке истерики. Ведь тогда бы не флиртовать ему с сестричками. С губ против воли слетали ругательства.
Ринглер побежал в открывшийся проход, боясь теперь хотя бы мельком поднять глаза на звёзды, к которым унеслась ужасная машина, боясь вновь увидеть там две тусклые красноватые полосы, скользящие над землёй.
Толпа приближалась, и ему пришлось собрать все оставшиеся силы, чтобы успеть скрыться, прежде чем кто-либо его увидит.
Глава 1.
Поезд остановился. Заскрипели колёса, не первый час молившие о смазке, ухнуло в голове колонны из длинных зелёных вагонов, но он соизволил таки остановиться, встав как раз кстати, с той стороны пирона, возвышавшегося над землёй не больше, чем в десяти сантиметрах, с которой соседний состав не мог преградить путь золотистым каскадам солнечных лучей, ещё пробивавшихся из-за туч. Солнце клонилось к горизонту, так, что на него уже можно было смотреть, не прищуриваясь, и тепла его лучи давали мало, но всё же приятно ложились на кожу, столько времени парившуюся в духоте.
Некоторые к этому времени уже уснули: посадка была днём, в Москве, а теперь - стоянка за Воронежем. Кондиционеры работали не стройно, и потому, несмотря на довольно пасмурную погоду в вагонах было по-настоящему душно. Самый подлог состоял в том, что сначала-то было очень даже прохладно, и потому каждый стремился согреть побыстрее себя и воздух вокруг испарениями горячих кофе, чая, заварных пюре, бульонов. Заботливые бабушки и мамы говорили тихонько своим чадам, точно те понимали, зачем им это надо: "Хорошо, что окна не открываются". Об неисправности системы кондиционирования стало известно лишь тогда, когда в вагонах уже перестали заботиться о нехватке тепла.
Дима спрыгнул на пирон, озираясь вокруг. Вдали маячили синие униформы. Впрочем, можно было и не остерегаться. Вряд ли курсант, да ещё к вечеру, после дневной смены, станет интересоваться чопорными сонными пассажирами, выползающими за глотком воздуха и специально выискивать ради одного протокола одного на тысячу такого, как он. Это хорошо. Он нащупал, запустив руку в карман бридж, коробок с ароматным экземпляром московского гербария, купленного у знакомого барыги прямо перед отъездом. От этого прикосновения ему стало совсем невмоготу. Да и потом, что, до таможни беречь? Из глубины вагона показалась туша, завёрнутая в застиранную скатерть, названную каким-то идиотом платьем, времён этак сталинских репрессий. Уж от её-то вида у Димы совсем потерялось всякое терпение поскорее вдохнуть живительного дыма. Старая сука. Старый козёл, её муж. Сколько можно трясти вместе бородой? И эта их щепка "подруга", мать её. На неё и билета не надо было покупать, достаточно просто засунуть в трещину где-нибудь в стене. Сходка у них что ли? Постоянно косятся на него, рассматривают хаер, цокают языками, будто его причёска - худшее в мире оскорбление им, вождю и родине. Никогда не упустят возможности сплюнуть пару замечаний по поводу того, как должен выглядеть, и тем более, вести себя молодой человек в его годах. В его годах! Спасибо мама, за купейное место. До самого, самого, его перетак, Краснодара.
Дима протянул руку и, натянув улыбку, за которой язык, наверное, не меньше сотни раз выкрутил "сукасукасука", как можно вежливее спросил:
-Вам помочь? - С такой выдержки он бы в любом театре срубал огромные барыши.
Старуха, намеренно пропуская его предложение мимо ушей, когда её окликали сотоварищи по маразму, буквально пыхтя на него жиром, таким отвращением и злобой, что от одного вида становилось не по себе, выплыла в тамбур. Его маленький жест возымел своё действие. И о чудо, толи он пророк, толи просто гений, потому что именно на это и вёлся расчёт.
-Отойди от меня.
Она начал перетекать со ступеньки на ступеньку. Было видно, что это ей удаётся с большим трудом. Тем не менее, она настойчиво игнорировала протянутую ей руку.
-Тогда потом не выступай, гнида толстожопая, если сама делаешь из меня козла, - прошипел Дима у неё над самым ухом, когда она спустилась. - Ты уж сделай одолжение, рот не раскрывай в следующий раз, ладно? А то пока ты спишь, кто знает, вдруг задохнёшься во сне?
Старуха выкатила глаза, вперив их в пустое место перед собой. Она услышала всё, что требовалось услышать, чтобы больше не возникать. Её внезапно побледневшее лицо вряд ли могло свидетельствовать об обратном. Она поплелась от него вдоль низкорослого пирона. Сука.
Он напоследок вытянул в её сторону кулак и щелчком оттопырил средний палец. Затем прошмыгнул между вагонами и прокрался в самую тёмную часть земляной полоски, разделявшей две линии железнодорожных путей. Стоянка всё равно продлевается на пятнадцать минут. Можно расположиться поудобнее и никуда не торопиться. Дима посмотрел под вагоном, нет ли поблизости опасности в лице курсантов или вагоновожатых. Ни тех, ни других не наблюдалось. Тогда он без лишнего промедления сноровисто смастерил самокрутку, подсобный материал для которой был заготовлен ещё в туалете, и подпалил с одного конца. Разгоралась плохо, но он помог ей парой пробных тяжек. Внутри разлилось приятно дурманящее ароматное тепло, сердце застучало сильнее, спеша доставить ценную субстанцию к мозгу.
Дима запрокинул голову и выдохнул плотное белёсое облачко, готовый рассмеяться от облегчения. Оказывается, он даже и наполовину не представлял себе, насколько был напряжён всё это время. Затянулся ещё раз. Отступили и волнения насчёт дальнейшего пути. Следующая порция дыма была чистым воплощением удовольствия и предназначалась уже не для тревог, а для него, в полном и абсолютном смысле. Для него. Да. Не хватает плеера, мелькнуло в голове. Было бы неплохо сейчас подвигаться под музыку с целым косяком радости в зубах.
-Да, не хватает, - протянул он, разглядывая уголёк и кивая себе в подтверждение. - Не хва...
Договорить он не успел, потому что что-то вдруг лишило его возможности расправлять лёгкие. Что-то очень острое, наполнившее его резкой болью и жидким жаром. Он попытался вдохнуть, или выдавить из себя хоть сколько-нибудь жалкий стон. Но тщетно. Изо рта ещё вырывались клубы дыма, когда он упал на землю. Глаза ещё видели что-то, расплывчато и неясно, но не могли двинуться или моргнуть. Как-то очень быстро мир ускользнул из поля его зрения, залив всё чернотой.
-Заходите! - Проревела грузная женщина, прекратив болтать с какой-то дамой, подойдя ко входу и махая в его сторону пухлой волосатой ладонью.
-Какая следующая остановка? - Поинтересовался мужчина, появившийся, как ей показалось, из ниоткуда. Словно материализовался из воздуха, как дух. Она ведь стояла здесь и осматривала толпу не желающих так скоро расставаться с благословенной прохладой людей, когда вот так вдруг возник он, чуть не перепугав её до чёртиков. Точно, как дух. Выглядел он самым заурядным путешественником в вагоне со сломанным кондиционером. Самая обыкновенная мужская стрижка, угадывающаяся в беспорядке, творившимся на голове; самое обыкновенное лицо, лоснящееся от только что высохшего пота, нездорово бледное. Однако, бледность проходила на глазах. Одет он тоже был непримечательно. Ничего запоминающегося в облике. Она вообще не особенно старалась запоминать своих пассажиров, и он вроде бы был похож на одного из них... да вроде бы уже и проходил. А может, и нет. Да он как миллион других, поди выясни. Но ей было всё равно. Пусть он хоть заяц, хоть бомж или вор. Да хоть сам папа римский в бегах. Поэтому она только осклабилась:
-Посмотри в расписании, - и больше не стала тратить на него время, предназначенное для махания волосатой ладонью-веником в сторону входа, словно это могло подхватить пассажиров бурным вихрем от мощных гребков и ускорить процесс погрузки.
-Проходите, пожалуйста, - улыбнулась вторая вожатая, встав сбоку от него и приглашая жестом внутрь. При ближайшем рассмотрении, если бы не её рабочая форма, она была больше похожа на пассажирку: смело и вызывающие взлохмаченные волосы озорные улыбающиеся глаза, жизнерадостная улыбка и на губах, делающая юное милое личико ещё прекраснее. Настолько юное, что невозможно было не задаться вопросом, что же она забыла на месте вагоновожатой в протухающем от пота и жары поезде, рядом с этой обрюзгшей, грубой бабой? Мужчину так и подмывало спросить, но он сдержался. С облегчением улыбнувшись ей в ответ, он зашёл внутрь.
Он дошёл до нужной двери и заглянул внутрь. Никого. Ему повезло вдвойне, и даже втройне. Он успел заметить мальчишку и хорошо запомнить, как выглядит его купе, чтобы потом найти, не допустив при этом ошибки. Да, конечно, у кого ещё во всём этом поезде могли быть такие вещи и беспорядок на постели? Во-вторых, отсутствие его соседей давало ему время прибрать вещи и сложить всё так, как будто тот сошёл, а он сменил его. Могло быть, конечно, и так, что компания старух окажется его роднёй... но голос говорил, что нужен именно мальчишка, и никто другой. Пока голос не ошибался, как ни противно это было. Никто не видел, как он убил мальчишку, и вожатые пропустили, совершенно не сомневаясь, что он один из пассажиров. Вот только стоит ли этому радоваться?
Соседи вернулись как раз, когда он скинул пакет со сменными вещами мальчишки под сиденье. После недолгой беседы, во время которой, надо сказать, он был на волосок от того, чтобы броситься бегом из поезда, ему удалось убедить стариков в полнейшей законности своего здесь пребывания. Парень им здорово насолил. Это стало понятно по их плохо прикрываемому радостному удивлению. Да и вопросы они задавали для отвода глаз. Им было только в радость продолжать путь без сорванца. Настолько, что они даже не стали приставать к нему с расспросами о том, кто он и откуда.
Замечательно.
Он вернулся из вагона-ресторана и встал у окна напротив своего купе. У мальчишки нашлись кое-какие деньги. Ему пришлось взять немного, чтобы подкрепиться. Желудок, два дня не знавший нормальной пищи благодарил его довольным урчанием. Но на душе было прескверно. Как ещё может чувствовать себя человек, которого заставляют убивать не в чём не повинных людей? О да, конечно, у него был выбор: продолжать делать то, что он начал, или вернуться в лечебницу. Но голос, появление которого могло означать затмение... в любой момент он мог потерять контроль, и тогда уже о добродетели его "я" можно было забыть. Действие таблеток и инъекции, которые вливали ему врачи, опустошающие память и волю, начинало уже проходить. Но всё равно, он не помнил, ни как его зовут, ни где он родился и как жил. Но, судя по тому, что сделали с мальчиком его руки не далее, как полчаса назад, давало повод задуматься: а так ли не правы были врачи, делая ему эти болезненные уколы?
И так ли он заслуживал сейчас свободы?
Он понимал - и мучился от этого понимания, - что с ним далеко не всё в порядке. Что он ненормален. Ведь какой нормальный человек убил бы ребёнка ради места в поезде, и ещё человек пять до того? И он понимал ещё, что не в силах противиться.
Когда он очнулся после первого затмения, уже после побега из лечебницы, очнулся и увидел кровь на руках, его стошнило, и он долго не мог понять, что же происходит. Он был как новорожденный, который по какой-то причине помнит человеческий язык, предметы и их названия, но ничего, из того, что было до рождения. Одни неясные обрывки, которые невозможно разобрать. Затем пришёл голос, говорящий, что делать, если он хочет остаться в живых. Но даже если он и не хотел, то снова терял сознание, а когда приходил в себя, стоя над очередным трупом, то шаг за шагом вспоминал очередное преступление.
"Я не безумен, я не сумасшедший..." - твердил он себе тогда. Но голос, смеясь, отвечал: о да, ты безумен, ты просто псих!Сумасшедший никогда не признаёт своего безумия, ты же знаешь. Но какой нормальный человек сделает наоборот? И, тем не менее, здоровые люди не делают то, что уже несколько раз проделал он. И вынужден был признать, что да, он беглый сумасшедший, и остаётся только догадываться, сколько сейчас патрулей ищёт его по всей стране. Ну, пока его ещё никто врасплох не заставал. Боже! Сдаться... Сдаться? Тогда тебя точно убьют, мораторий, он ведь терпением не обладает, верно? Верно. Но разве не будет так лучше? Прости, я не могу позволить тебе умереть. Ведь я - это ты. А я хочу жить.
Надо поспать немного. Он не спал целые сутки. Голос не подвёл насчёт какое купе выбрать. Со стариками можно было не опасаться, что его выдадут или заподозрят что-либо неладное, связанное с новым пассажиром, внезапно заменившим мальчишку. Похоже, это им только на руку. Вот и хорошо. Насколько хорошо вообще может быть возможно. Он прошёл к себе и лёг. А когда закрыл глаза, сон крепко склеил друг с другом веки.
... и сел на постели, весь в холодном поту, проспав не больше двух часов. Говорят, во сне мозг прокручивает перед спящим сознанием то, что хранится в закутках памяти. Если так, то это ужасно. Потому что он видел себя, всаживающим нож в грудь, в правое лёгкое, как недавно он это сделал с мальчиком, в тело какого-то мужчины. И, то, отчего он проснулся - чувство удовлетворения, когда стоял над трупом, а с лезвия капала горячая ещё кровь.
-Что-то приснилось? - Поинтересовался старик, прикрывая рукой от любопытных глаз соперницы игральные карты. Он ответил не сразу, стараясь справиться с приступом паники.
-Да. Кошмар. Ничего. Всё в порядке.
Да уж, всё в порядке. Он вышел в коридор и встал опять у окна. Ну, теперь-то всё встаёт на свои места, разве не так? Он не имеет права на свободу. Если вообще имеет право на что-то. Но выбора у него не было, как он мог убедиться раньше. И вместе с тем, в нём просыпались дикие почти животные страхи погони, врождённый аппарат самосохранения, вызываемый из глубин его личности голосом. И так, если он не будет просто бежать, то это сделает за него тот, другой, с кем он делил свою черепную коробку. Он был как доктор Джейкил, сдерживающий необузданную ярость Хайда. Тот, по крайней мере, находил помощь в открытой им микстуре. У него же не было ничего, кроме покорности голосу и своему собственному страху.
Так, надо разузнать, куда направляется поезд, будет ли переезд через границу, и где лучше всего сойти. Расписание. Он посмотрел в сторону титана, рядом с которым висел замусоленный листок с названиями станций и временем прибытия. Из купе вагоновожатой вышел мужчина и направился вдоль коридора, предлагая всем купить журнал или газету. Он пропустил его, прижавшись к стене. Хорошо, что духота ослабляет у людей интерес. Почти никто не приобрёл у него его макулатуру. Разносчик скрылся в дальнем тамбуре, направляясь в следующий вагон.
Он кинул ещё раз взгляд в окно. По ту сторону сгустилась ночь. Но спать больше не хотелось. Хватит с него одного воспоминания. Пока.
Листок у кипящего вовсю титана оказался в ещё более плохом состоянии, чем казалось издалека. Грубо заклеенный сплошь скотчем и замызганный так, что практически ничего нельзя было прочесть, он сиротливо крепился к стене и отклеивающиеся уголки уныло покачивались в такт стуку колёс. Итак... пограничная таможня. Но она будет не скоро, рано-рано утром. До этого ещё несколько остановок. Он сто раз успеет сойти. Что ж, чем дальше, тем лучше. Интересно, где они уже? Проводница, она должна знать.
Он постучался, и когда изнутри послышалось певучее "да-да" той самой девушки, которая по какой-то ошибке должна была тратить свою молодость на малоприятные переезды из одной окраины в другую, отодвинул створку двери и вошёл.
-Здравствуйте, - застенчиво улыбаясь, поздоровался он. Проводница читала газету, держа за оба листа и развернув, как дорожную карту. Он уловил краем глаза девиз на титульной странице, не очень красиво выведенный большой полуулыбкой. "Мы найдём Вас везде!" - обещала надпись. Его передёрнуло.
-Извините, - пролепетала девушка из-за бумажной преграды, материал для которой, заметил он, обычно применяют в производстве шершавой советской туалетной бумаги, а не в издательстве. - Сейчас я абзац дочитаю до конца... извините пожалуйста.
-Да, конечно.
Она дочитала. Собирая газету, девушка её расправила и, складывая, предоставила его обзору заголовки на оборотных страницах. С последней на него смотрело его собственное лицо, а чуть выше жирным шрифтом значилось: "дерзкий побег" с какими-то ещё непримечательными словами. В груди что-то громко ухнуло. Проводница закончила складывать газету и как назло положила её той фотографией вверх.
-Что вы хотели? - Лучезарно улыбнувшись, спросила она, смотря на него весёлыми глазами. Сердце чуть-чуть отпустило. Не читала ещё.
-Я бы хотел узнать, какая следующая будет остановка?
-А, сейчас. Посмотрим... - она потянулась над столом за своим расписанием с отмеченными карандашом названиями, которые поезд уже минул. Взгляд её скользнул по газете, и она замерла. Почему он был так глуп? Почему не ушёл сразу? Да всё равно бы она прочла эту статью, но всё было бы иначе. Хватит...
Убей её.
Рука сама потянулась к спрятанному в кармане перочинному ножу, украденному в каком-то придорожном магазинчике. Нет.
Проводница громко сглотнула пересохшим горлом, медленно выпрямляясь и подбирая вмиг побелевшие руки. Она воззрилась на него, и в её глазах больше не было той простоты, невинности и озорства, которые горели всего секунду назад. Теперь в них был только один безотчётный страх.
Убей её, пока она не подняла шум.
Нет.
Да ты что. Ведь сам хочешь, сам же знаешь.
Нет. Пожалуйста. Не хочу...
Хорошо. Я сделаю сам. А ты постой и посмотри...
Дверь купе для вагоновожатых отворилась и закрылась снова с такой быстротой, что никто бы не увидел творящегося внутри кошмара, даже если бы стоял напротив. Но никого не было. Глаза застилали тихие слёзы и потоки пота, обильно стекающие со лба. Нож, снова покоящийся в заднем кармане он обтёр об одно из полотенец, но руки всё ещё были в красноватых подсыхающих разводах. Он тщетно силился вытереть их о джемпер.
Быстро нырнув в своё купе и схватив куртку, он вынырнул обратно, продвигаясь к дальнему тамбуру. Вдогонку ему проскрипел старческий голос: "Что у вас с руками? Вам нужен бинт?" Бинт, кому он был бы сейчас нужен, уже не поможет, подумал он, до боли, до крови кусая губу.
Заслонявшая собой всё пространство коридора первая вагоновожатая появилась из дверей в тамбур с действующим выходом, и что-то непрестанно говоря тщедушному мужчине, плетущемуся за ней, направилась к своей сослуживице, дефилируя так, словно была не в поезде, а на корабле в шторм. По отвратительно заплывшим блестящим поросячьим глазкам и раскрасневшемуся лицу было видно, что она изрядно приняла на душу, вероятно, у этого самого её тощего провожатого.
-Нет, Коль, - при этих захлёбывающихся в хмельных парах словах тощий Коля весь как-то съёжился от досады и поник. Под тонкой расстёгнутой рубашкой у него ничего не было, и рёбра на лоснящейся коже с редкими завитками чёрных курчавых волос, особенно в таком сгорбленном положении тела, сильно выдавались, гадливо деформируя грудь и живот. - Сегодня не могу. Работы много. Я ж в отличие...
Фраза оборвалась громким ором. Он обернулся посмотреть, но и без того понятно было, что там произошло. Дверь купе для вагоновожатых открывается. Там полулежит, полусидит на сиденье, колышась при подрагивании вагона, девушка. Её некогда синяя блуза насквозь черна. Черна и насквозь пропиталана своей же... Он ускорил шаг, на ходу накидывая куртку.
-Эй! Эй ты! - Прокричал ему вслед тщедушный мужчина.
-Задержите его кто-нибудь! - Неистово суча в воздухе ладонями, визгливо, навзрыд, проплакала вожатая. Хотела сказать что-то ещё, но не смогла, и просто прикрыла искривлённый плачем рот толстой ладонью. Многие выглянули посмотреть, что же стряслось. Но никто не посмел выйти, или хотя бы окликнуть побледневшего, как сама смерть человека, бегущего мимо их дверей.
Он вбежал в тамбур и попробовал открыть сначала одну, потому другую дверь. Первая не поддавалась вообще. Вторая, противно скрипнув, съехала на несколько
сантиметров. Образовавшийся проём, через который с воем задувал холодный ветер, не смог бы вместить его тело, даже если бы он ободрал кожу со спины и живота. Он дёрнул ещё раз, помогая себе ногами. Петли запротестовали громким визгом, затем раздался треск, с которым они выворачивались из своих гнёзд. Но дальше не шло. Он глянул в коридор. Выползали из своих укрытий потревоженные пассажиры, а с того конца шли к нему двое мужчин в синих железнодорожных униформах. Один что-то с перепуганным видом говорил по рации. Другой держал в руках монтировку.
-Твою мать, - слетело с его губ. - Вот твою мать... соображай же быстрее...
Что ж. Остаётся три варианта, два из которых сразу же становились неприемлемыми, так как дождаться, пока его схватят, ему не позволил бы голос, захвативший бы опять его сознание, а путь в следующий вагон уже преграждали рвущиеся к нему с той стороны люди в синей униформе. На языке вертелась одна фраза, ставшая общепринятой истиной. Оставалось только надеяться, что она и вправду истинна, и сумасшедшие действительно обладают ненормально великой физической силой. Он отступил ещё на пару шагов, для верного разгона и сорвался с места с такой скоростью, какую только позволяли ему развить ноги. В плечо вступила острая боль, затем почти одновременно в колени, локти и спину, а затем и в шею, когда он, вышибив дверь, полетел вместе с нею в ночную мглу. Та, описав в воздухе дугу, с треском и звоном разбивающегося стекла первой приземлилась на сырую, поросшую острой жёсткой травой землю. Он упал следом, перекатившись несколько раз через спину. Пути шли по небольшой возвышенности, поэтому ему пришлось потрудиться, чтобы не сломать себе что-нибудь. Но когда он смог встать, его охватило ликование, прогоняя из искалеченных членов всякую боль, не позволяя забыть разве что отчаяния обречённого вечно бежать. Чёртов аттракцион. Дыхание сбилось, но дышал он с удовольствием и каким-то торжеством, вбирая в себя стылый ночной воздух. Повезло... ой ли? Прощанием ему были только крики, с которыми его провожали из проклятого поезда.
Глава 2.
Ни мягкий свет утреннего солнца, ни приветливые улыбки знакомых врачей не могли пробудить её от горя. Больничные коридоры ложились перед ней бесконечными туннелями. Приятная для глаз голубоватая краска, лёгкие блики ламп не облегчали этого восприятия. Больница стала для неё юдолью, где она разделяла страдания двух невинных душ, погружённых неведомым чудовищем в молчаливые омуты своего разума.
И последним пристанищем её коллег.
Григорий Семёнович позвонил ей сегодня ночью и сказал, что нашли ещё одного. Точнее одну. Супругу учителя химии, перешедшего на ту сторону великой Леты несколькими днями раньше. Мечтая о возвращении супруга, она примкнула к нему на их анатомическом ложе. И скоро Анне предстояло спуститься вниз, в подвальные помещения, зайти в морг и сказать, что да, это действительно так. Формализовать смерть. Как это... как это глупо, ненужно.
Анна присела рядом с кроватью, поглаживая маленькую головку. Девочка открыла глазки и посмотрела на неё. Ни родителей, ни имени. Когда её доставили, вдруг выяснилось, что её родственников нет в Дарьинбурге. И вообще нигде нет. А девочка, придя в себя, так ни разу и не заговорила. Сначала её даже приходилось кормить через капельницу. Будь проклят монстр сделавший с ней такое! Будь проклят тот дурацкий турпоход! Так и знала Анна, чувствовала, что нельзя отпускать малышей в это слишком трудное для них путешествие. Они должны были провести два дня в лесу, на Голом Месте, научиться сообщаться с природой... чёрт бы это всё побрал! В результате, кто-то постепенно вырезает всех учителей, одного за другим. Незаинтересованные жители покидают Дарьинбург с далеко не постоянным ускорением, словно спасаясь от чумы. А на руках в больницу приносят истекающее кровью тельце первоклассницы, родители которой просто взяли и исчезли. А врач чуть позже, когда Анна, заспанная и вместе взвинченная примчалась посреди ночи, констатировал: изнасилование.
Она поспешила отвернуться от безымянной девочки, делая вид, что что-то ищет на тумбочке, пока не унялись слёзы. Анна обтёрла их рукавом.
Теперь ещё эта эпидемия. Из-за неё-то, наверное, большей частью люди и бегут. Да-да... но нет, она не могла обманываться себя. Эпидемия началась позже, уже после того, как первые покинули свои дома. Какой-то новый вирус, поражающий кожу. Ларионов сейчас бьётся над этой загадкой, но пока тщетно. Известно только, что пока большого вреда здоровью он, этот вирус, не причинял, если не считать трех- четырехсантиметровых рубцов, покрывающих постепенно, но с пугающей методичностью кожу детей. И так вполне достаточно. Причём болезнь распространялась исключительно на детей.
В соседней палате лежала, Мария Далева, девушка шестнадцати лет. Она попала сюда за неделю до злосчастного турпохода, который... был... был недель около двух назад. То же несчастье, что и с безымянной девочкой. Изнасилование. Её передёрнуло от этого слова. Родители, правда, ужа давно её покинули и она жила со своим молодым человеком... но проблема состояла в том, что она была на втором месяце беременности, когда на неё напали. Случился выкидыш. И она тоже больше не произнесла ни слова с тех пор. Похоже было, что только она и маленькая безымянная девочка не подвержены странной болезни. Что ж, по крайней мере, это несчастье их миновало.
Тяжело...
Анна поцеловала девочку в лоб. Что же происходит там, в её маленькой головке? Какие демоны держат её взаперти?
-Ну всё, мне пора. Я ещё зайду, обязательно, ладно?
Та смотрела на неё, как всегда молча. Григорий говорил, что у неё истерический ступор, когда человек полностью в силу каких-либо шоковых обстоятельств уходит в себя, абстрагируется ото всего. Но по выражению её глаз Анна точно знала, что девочка слышит и понимает. Не нужно было даже задумываться над тем, так ли это. Анна порой проводила с ней целые часы, просто разговаривая о чём-нибудь, или читая ей томик "Сказов Народов Мира", который всегда лежал в ящике тумбочки.
Анна вышла, помахав на прощание и натянув на себя какую никакую улыбку. Она направилась к лифтам, немного замявшись у двери второй палаты, с Марией. Девушка как всегда рисовала, сидя на полу, на пушистом ковре в ореоле красного света, который устроили в палате специально для неё. Все стены были увешаны её рисунками, смотреть на которые Анна себе не позволила, иначе бы точно расплакалась посреди пустого коридора, один на один с собой. Она одна была на весь мир, никого, кто бы согрел её одиночество. Жених, с которым они должны были незадолго до мрачных событий пожениться, сбежал с её лучшей подругой, а все родственники уже давно покоились под толстым слоем земли.
Проходя мимо процедурной дерматологического отделения, следующего за тем, где лежали девочки, она остановилась. Двери были приоткрыты, так что она увидела, как Григорий осматривает ещё одного мальчика. Ещё один первоклассник. Пятый по счёту, у кого поднялась за ночь температура, и начались галлюцинации. Сейчас мальчуган выглядел вполне здоровым, но раз он находился здесь, то сомнений в ухудшении его здоровья не было. Григорий Семёнович был её старым другом, другом семьи, когда они ещё жили все вместе, и делился с ней теперь всеми своими победами и поражениями. Последних, однако, всё прибавлялось.
Подвальные помещения, по которым нужно было добираться до места "свидания", были длинны и запутанны, словно лабиринты. Они были отстроены ещё во время войны и тянулись почти под всем городом. Из этих коридоров с подвешенными под низкими тёмно-серыми потолками трубами с годами не менявшейся обмоткой, можно было попасть в подвалы жилых домов. Но планировка утерялась, а самостоятельно исследовать тоннельные путы никто не отваживался, так что там, где заканчивались больничные владения, стоял постоянный мрак и запах сырого цемента. Не хотелось бы оказаться здесь, если вдруг забарахлит электростанция.
В морге было холодно. Сержант предложил ей куртку, но она почему-то отказалась. Чуть ли не со злобой. Хотелось поскорее уйти отсюда - вот всё, что её занимало.
Она подошла к столу с накрытым белой тканью телом, где уже стояли патологоанатом и начальник местного отделения милиции. Они о чём-то переговаривались. Когда она приблизилась, эти двое замолчали, приветствуя её кивком.
-Вы готовы? - Поинтересовался анатом, недоверчиво глядя на неё из-за опущенных на кончик носа очков. - Зрелище малоприятное, говорю сразу.
-Боже, Миш, мы же не собираемся всё демонстрировать. Мне самому дурно становится, так что не надо, ладно?
Миша пожал плечами, многозначительно покосившись на кровосток, в котором в избытке скопилась засохшая сукровица. Анна уловила жест, но промолчала, и только сглотнула подступающий со стороны желудка противный ком. Как-то не понравился ей этот его взгляд.
-Ну что, Анна Дмитриевна? - Мягко обратился к ней начальник, видя не высохшие ещё слёзы на её щеках. Сам, надо заметить, выглядел не так, чтобы можно было назвать его образцом хладнокровия. По сему, утешительный тон его не произвёл должного впечатления.
-Давайте...
Это действительно была она. Та женщина. Зачем же нужно было Анну вызывать сюда? Просто, чтобы подтвердить и так очевидную для всех вещь? Боже... тело снова накрыли.
-Опять тоже самое, - задумчиво, с толикой растерянности, сказал начальник, закуривая сигарету. Обращался он, по сути, ни к кому конкретно, словно рассуждая вслух. Он предложил другую Анне, но она достала свою пачку. - Тот же характер ранений, тот же инструмент. - Он повернулся к Мише. - Верно?
Тот кивнул. Нижняя его челюсть съехала вбок и едва заметно шевелилась, щипая внутреннюю сторону щеки. Со стороны это казалось отвратительным, но... вдруг как будто пробуждаешься от сна наяву и обнаруживаешь, что по твоей собственной щеке пробегает какой-то извращённый, искушающий зуд. Здесь, в морге, перед мёртвым телом, от него отдавало холодком безумия. После затянувшейся паузы Миша заговорил:
-Первый удар тонким острым предметом по подвздошной вене. Затем, серия в грудь и живот, преимущественно в желудок и печень. И скользящий по яремной вене. Быстро и жестоко. Нет времени ни на защиту, ни на помощь, и в то же время это была крайне мучительная смерть. Такие раны наносят не для простого убийства, а для того, чтобы насладиться агонией умирающего. Так обычно поступают сексуальные маньяки... однако этот не посягнул ещё ни на одно тело. Кроме тех двух.
Анну передёрнуло. Она промолчала, пытаясь совладать с собой и не убежать. По крайней мере, не плакать. Потом снова обратилась к милицейскому:
-И?
-Во-первых, я не стал бы утверждать, что изнасилования на совести убийцы. Это слишком голословно. И во-вторых, его опять видели, этого типа со шрамом, но он исчез раньше, чем кто-либо успел приблизиться, чтобы хотя бы рассмотреть его лицо получше.
-И всё равно ничего?
Начальник покачал головой.
-Вообще. Никаких следов. Даже волоска с его головы не слетело, чтобы можно было иметь хоть что-то на него.
-А священника вы выпустить не собираетесь? Вроде, держать его под замком уже ни к чему. - Заметил Анатом, сняв перчатки и небрежно бросив их рядом с трупом.
-Какой он священник, господи прости? - Усмехнулся начальник. - Он старый свихнувшийся фанатик. Сейчас он может быть опасен. Мало ли что? Твердит постоянно, какую-то чушь, будто ему зелёные человечки мерещатся. Между нами, сомневаюсь, что его выпустят даже по закрытию дела. Скорее всего, его переправят в какую-нибудь лечебницу в столицу.
-Так, - развела руками Анна, - у вас нет ничего на преступника, никаких следов, никаких оправдывающих мотивов, ничего, кроме шрама на лице. Город пустеет, причём двумя способами. Одних убивают, другие уезжают сами. Так чем же вы, собственно, занимаетесь?
По всему было похоже, что начальник не знает, как и что лучше ответить.
-Я позвонил в Москву... описал всё, как есть. Ну, в общем, всё им рассказал, что мы имеем в течение последнего месяца.
-Ну?
-И к нам направили кого-то из ФСБ, - с невесёлой улыбкой он поднял вверх указательный палец, - очень важного. Тот, с кем я разговаривал, он меня сразу с федеральной соединил.
-Постой... кого-то? Он что, один? А следственная группа, а... я уже не знаю, кто у них там ещё есть?
-Я тоже пробовал возмущаться. Но мне ничего толком не сказали. Только, что наше дело очень важно для какого-то там комитета-перекомитета... не знаю. И всё.
-Я... нет слов... какая к чёрту комитетам важность? А мы?
-Ань, думаешь, мне это по душе? Мне самому это нравится не больше, чем тебе, или любому другому, пойми, я делаю что могу...
-Ну хорошо... хорошо. Когда он там?
-Должен сегодня уже к вечеру приехать.
Она снова поднялась на шестой этаж, зайти к Ларионову, спросить, как продвигается дело, и узнать, что нового о вирусе. Тот всё ещё возился с парнишкой, что-то записывая в блокнот с его слов. Писал он, по-видимому, давно, и оторвался от работы, только когда вошла Анна.
-А, привет, - поздоровался он. Глаза у него были красные от напряжение.
-Ну что нового?
-Пока ничего. Только старые симптомы. Шрамы, появляющиеся на ровном месте по непонятной причине, воспаление слизистой глаз, и, в конце концов, повышение температуры и делирий. Анализы крови, мочи ничего не дают. Мы брали даже пробы кожи и делали одному малышу пункцию. - Он грустно покачал головой. - Боюсь, скоро понадобится госпитализация всех детишек.
-Детки мои... - она задумчиво прошлась до окна и вернулась обратно. - А из Москвы сообщений не было?
Он помрачнел, словно на мгновение растерялся, но быстро вернулся к обычному своему виду.
-Нет. Я... послал все образцы от больных детей, какие только можно взять. Может у них там с оборудованием получше... хотя у нас, вроде, тоже не игрушки. Но ничего.
-Твою мать.
-Да. - Горько кивнул он в ответ. - Вот так вот. А у тебя чего нового?
-Да ничего. Всё плохо. Я подумала, может, они эту заразу с собой из леса притащили?
-Не знаю. Может и так. Может, стоило бы послать экспертную группу. Но теперь уже не имеет смысла. Специалисты, которые могли бы здесь пригодиться, разъехались. - Он с минуту молча тёр воспалённые глаза. - Слышал, к нам едет подкрепление?
-Да. Один человек из ФСБ.
-И всё? Один?
Она кивнула.
-Они что там, смеются что ли? Нам здесь армия нужна, не то, что взвод!
-Это точно.
-Ну что ж, будем надеяться, хоть он как-то поможет. Если нас здесь всех к тому времени не перережут.
-Он сегодня вечером приезжает.
-Ну, у нашего маньяка ещё есть шанс.
-Маньяка?
-А кто он ещё? Лично я склонен утверждать, что он маньяк.
-Ну ладно, хватит, - она запустила пятерню в светлые волосы. - Ты не возражаешь, если я посижу здесь немного.
-Конечно. Пожалуйста, - он указал на кушетку.
-И ещё, я хотела спросить насчёт... - начала Анна, но её прервал стон.
Они уставились на мальчика, который вдруг так их напугал. Глаза его закатились, лицо сморщилось, как от боли. Руки с закатанными рукавами лежавшие на столе перед Григорием конвульсивно дёрнулись.
-Что с ним? - Спросила Анна, не отдавая себя отчёта в том, что делает, пятясь назад, пока её ноги не упёрлись в кушетку.
Ответ пришёл сам. На чистых от бугорков шрамов, выделяющихся чуть более тёмным цветом, участках кожи вдруг один за другим появилось пять надрезов. Один за другим, один за другим, как будто кто-то невидимый водил острым, как бритва, ножом. Три на правой руке и два на левой. Не успели порезы заалеть, как тут же затянулись, образуя свежие шрамы.
Григорий ничего не сказал, переводя взгляд с рук мальчика на Анну и обратно...
-Ты... ты ведь тоже это видела? - Наконец, хрипло спросил он заплетающимся языком. - Вирус? Да какой...
Он хотел бы продолжить, но внезапно обнаружил, что не находит слов. Они разбегались от него, как крысы от огня. Какой же вирус способен создавать такие повреждения на эпидермисе и тут же моментально заживлять их? Как? Зачем? Где же тело этого вируса, в крови ли? Откуда он? Как мог возникнуть сам собой такой организм? Почему только дети? Все эти вопросы вертелись у него в голове, потеряв речевую форму, но, тем не менее, понятные и назойливые, зудящие в каждой серой клеточке, звеня и сотрясая своды черепа. Но он не смог ни сформулировать их, ни задать вслух. Да даже если бы и смог, какой бы они имели смысл? Они только прозвучали бы, как приговор, вынесенный судьёй перед стоящим на плацу, когда лезвие палача уже касается шеи, намечая точку удара. Ларионов обмяк в кресле, пытаясь справиться с головокружением и вихрем аморфных мыслей. Надо позвать сестру, чтобы немедленно взяла анализы... Он потянулся к телефону внутренней связи, но пальцы не желали его слушаться и не попадали по нужным клавишам.
-Се... сестра! - Прокричал он, вставая на ватных ногах. Мальчик потерял сознание. Григорий попробовал привести его в чувства парой ударов по лицу. Потом, шаркая, боясь, что если оторвёт ноги от пола, то непременно упадёт в обморок, дотащился до шкафчика с медикаментами и попытался достаться оттуда нашатырный спирт. - Сестра! Аня, ты... присядь лучше... сейчас я, чёрт, с... слова путаются...
Анна выбежала из процедурной, давясь плачем и подступающей тошнотой.
Глава 3.
Он очнулся, когда над горизонтом уже поднималось солнце.
Он сидел на земле, обтирая руки об изодранные брюки. А рядом лежал мужчина, с перерезанным от уха до уха горлом.
В глазах что-то защипало. Навалилось гнетущее чувство безысходности. Но он быстро справился с собой. Это было нужно, потому что мужчина закричал, когда увидел его. Закричал именно ему, потому что рядом больше не было ни одной живой души. О, господи, дьявол... он уже не знал к кому обращаться. Ни тот, ни другой не внемли его мольбам. Он оставался один. Казалось, один на всю вселенную, края которой иногда виделись ему в счастливых снах. Но смерть так же обходила его стороной.
Что ж. Он сделал это опять. И всё, что мог теперь делать дальше, так это обыскать труп и посмотреть, чем его наградило новое преступление. Сперва, надо было позаимствовать одежду. Его никуда не годилась после прыжка и ночи в пшеничном поле. Он снял с мужчины куртку и джинсы, быстро переоделся. На размер больше, но выбирать не приходилось. До поры до времени. Затем он проверил карманы. Во внутреннем, в куртке, лежал упитанный бумажник. Он не рассчитывал на особо большую сумму, но обнаружил, что незнакомец оставил приличную пачку долларов. Кроме того, там были паспорт и... удостоверение. Он открыл его и внимательно изучил. Закрыл. Посмотрел на дорогу, где его дожидалась новенькая семёрка, запылившаяся в дороге.
Внезапно забрезжила нежданная надежда, он почему-то не думал об этом раньше. Ведь, если у него было бы всё, чтобы обеспечить себе существование, ему не пришлось бы больше слышать голос, который подвигал его к звериному самосохранению. В его руках лежало удостоверение... сотрудника ФСБ, на имя Валерия Бросова.
"Валера! - Услышал он женский голос, зовущий откуда-то из далека, при звуке которого внутри у него сжалось. - Валера!"
Это имя...
Нет. Ничего.
Только гнетущие тоска и ещё более укреплённое чувство одиночества, усугублённое, чувство невозможности для него найти какой-либо способ общения с другим человеком дольше, чем того требует выживание.
Не взирая на все угрызения совести, наждачной бумагой точившие его кости и заставляющие содрогаться при мысли о только что содеянном, он не мог не принять те дары, которые ему посылал случай. Автомобиль, деньги, на первое время, одежда. Теперь документы, фотографии на которых он мог легко заменить своими, стоило только добраться до ближайшего города и зайти в фотосалон. Он мог бы пользоваться ими где угодно и иметь больший успех, чем просто никто. Это был именно тот шанс, о котором он только что думал. На губах забрезжила слабая, избитая улыбка. Газета... его разыскивают. Но вдруг новости проникли ещё не всюду?
"Валера!" - Опять послышался до боли знакомый женский голос.
Валерий...
Он твёрдо решил взять себе это имя. Отныне его будут звать Валерием.
Он направился к машине. Внутри царил беспорядок. Впрочем, вряд ли это он учинил его. На сиденье валялся кейс. Валера попробовал замок. Хозяин не утруждал себя сочинением блокировочного кода. Хотя вряд ли он вообще о чём-нибудь подозревал, когда остановился перекусить запасённым из дома или какого-нибудь придорожного кафе. И не успел бы ничего сообразить, когда в окно просунулась рука с ножом.
Валера просмотрел документы. Просто, ради интереса. Всё равно он уже решил для себя, как будет развиваться дальше его жизнь. В кейсе лежали пистолет польского производства с выгравированным на нём именем владельца, патроны и папка с диктофоном. Он раскрыл её и пролистал. Было бы удивительно встретить агента ФСБ на пустынной дороге просто так, с оружием и годовой зарплатой бывалого таможенника. Он ехал куда-то по делу. И это дело сейчас находилось в руках Валерия. Личные записи от руки о каком-то случае нападения серийного маньяка в городе... Дарьинбурге. Маршрут, карта. Детали, собственные измышления. Время подачи сообщения, предполагаемые место и время прибытия. Затем была вложена худенькая стопка листов, скрепленных степлером, озаглавленная: "Инцидент Ринглера". Он прочёл её. Чушь. Летающая машина, человек без лица? Вложенное в записи агента госбезопасности, это выглядело, по меньшей мере, смешно. Дальше в записях шёл недвусмысленный намёк на явную связь с делом Дарьинбурга. Ещё большая чушь. Земной характер? Неклассический случай? Что за абсурд? Случай чего? О чём это вообще?
Валерий положил всё обратно в кейс и разочарованно отбросил его на заднее сиденье.
А что в бардачке? Он порылся и там. Сигареты, кассеты, диски. Футляр. Валера раскрыл его. Совершенно неожиданно он осознал, что всё, что находится от него дальше пары метров, начинает постепенно расплываться, словно теряя фокус. Раньше у него не было ни времени, ни случая заметить это себе. Он достал из футляра очки и посмотрел через стёкла на дорогу. Предметы сразу обрели чёткие очертания. Он задумчиво упёр локти в бёдра, рассматривая очки. Дорогие, в роговой оправе с золотистыми дужками.