Обернуться - повернуться, повернуть голову, туловище в сторону, назад; в сказках и поверьях - превратиться в кого-что-нибудь, принять новый вид путём колдовства.
Толковый словарь русского языка Ушакова.
Каждый из нас носит в себе и ад и небо.
Оскар Уайльд.
Оставит человек отца и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть.
Бытие 2, 24.
Глава 1.
1.
-Сколько можно пялиться в эту штуку? - Спросила Кира. Иван словно очнулся от глубокого забытья. Последние полчаса, проведённые за компьютером в безотрывной работе над отчётом, погрузили его в состояние полнейшей и совершенно беззащитной сосредоточенности. Он и не заметил, как перестала шуметь в ванной вода, когда Кира, закончив ополаскиваться, увернула краны, как она вошла в комнату.
Он потёр уставшие веки и снова глянул на монитор, внезапно обнаружив, что изображение вызывает резь в глазах, а смысл отрывка, который он сейчас прочёл, странным образом накладывается на то, что он читал минуту тому назад. Строки выведенного документа перебегала рябь. Утомился. Определённо пора заканчивать, пока у него не развилась зависимость. Мало ему девяти часов в офисе, пять дней в неделю, надо было притащить всю эту финансовую абракадабру домой.
Ветер раздувал тюль, разливал по комнате свежий запах желтовато-свинцовых осенних сумерек. С улицы доносились приглушённый грохот с соседней стройки, гул автомобилей на бульваре, чьи-то голоса.
Иван нажал кнопку сохранения и выключил компьютер. Повернулся в кресле.
Кира лежала на боку поверх постели, подперев голову рукой, и смотрела на него. Вся нижняя часть её нехитрого домашнего костюма покоилась на спинке дивана. По-мальчишески короткую причёску скрывала красная с белым узором бандана. На губах играла сорванцовская улыбка. Никто больше в целом мире не мог так улыбаться.
Он скользнул взглядом по обнажённым ногам, таким стройным и гладким, затем выше, к тёмному кустику курчавых волос. Кирина улыбка стала шире, когда она поняла, что теперь всецело и безраздельно распоряжается его вниманием.
-Боже, какой же я идиот. В моей постели лежит самая любимая и сногсшибательная женщина на свете, а я тут занимаюсь чёрте чем.
-Точно. Но это поправимо, - Кира поманила его пальцем, - иди ко мне.
-И к тому же, - добавил Иван, поднимаясь с кресла, - развратница. Но я не против.
При этих словах, Кира гордо выпятила подбородок. Иван лёг рядом, отдавая себя на милость её нежных, ласковых рук. Она прижалась к нему всем телом, обвила ногами. Освежённая прохладным душем, её кожа светилась, дышала внутренним жаром.
-Ух, сколько напряжения.
-Да. Всё этот дурацкий проект, - пожаловался Тарьев, нарочно напрашиваясь на утешение. - Он меня с ума сводит.
-Так, молодой человек, - она хихикнула, - не канючить в постели.
-Но он правда сводит.
Её ладошка звонко хлопнула его по животу.
-Я тебя исцелю, - Кира озорно ухмыльнулась. - Если ты заткнёшься и снимешь одежду.
Он приподнялся на локте, придерживая её за талию второй рукой, точно боялся, что если отпустит, то она исчезнет, растает в воздухе, как видение. А ведь и вправду боялся. Будто до сих пор так до конца и не поверил в то, что они вместе. Кира была на целых четыре года старше. Они познакомились, когда Ивану стукнуло двадцать. А сейчас ему без малого четверть века. Тарьев мгновение разглядывал милое, столь доброе и столь дорогое ему лицо. Затем подтянулся и поцеловал её. Сначала в губы, потом - чуть ниже, где заканчивался алый изгиб и начинался цветущий бледно-розовый бархат.
-Я тебя люблю.
-Я знаю, - казалось, его мысли передаются через прикосновение. - Я тебя тоже люблю.
Она помогла ему раздеться. Вещи слепо взлетали в воздух и планировали на пол.
Кира притянула его к себе.
Они делили между собой каждый вздох. Их тела знали друг друга так, как если бы были раньше одним целым - и наслаждались друг другом неустанно, словно каждый раз встречались впервые. Мягкие одеяла под ними принимали в себя их жар.
-Я люблю тебя... - казалось, эти простые слова несли в себе некий сложный код, раскрывающий куда более глубокое, таинственное и великое послание. И, прервав поцелуй, чтобы передать его друг другу, их уста вновь сливались вместе...
2.
Тарьев погладил влажные от пота, чёрные, что вороново крыло пёрышки её волос. Бандана присоединилась к остальным вещам, ковром усеявшим пол у дивана. Кира вздохнула во сне и поудобнее устроилась на подушке. За окном уже давно стемнело, когда они, обессиленные, наконец, улеглись. Она заснула почти сразу, а Иван ещё долго пребывал в сладостной полудрёме, и перед сомкнутыми глазами как-то сами собой стали всплывать убаюкивающие, тёплые воспоминания.
Как-то четыре года назад, зимой, - тогда он ещё учился на четвёртом курсе экономического факультета, - Тарьев брёл с однокурсниками по Старому Арбату. Падали пушистые хлопья снега, небо в широких просветах между облаков ещё мерцало голубым, но фонари уже вовсю горели. Ровные, нетронутые башмаками прохожих снежные полотна по краям улицы пестрели синими, оранжевыми и ярко-белыми пятнами света. Было шумно. То тут, то там стояли, поодиночке или эскадрой, представители неистребимого войска уличных продавцов и артистов всех сортов и родов деятельности. Многие из этих упрямых тружеников к вечеру, дабы не замерзнуть, успели прилично принять за воротник и зазывно улыбались прохожим, мелькая в полумгле покрасневшими от холода и выпивки лицами. Друзья разговаривали, подшучивали друг над другом, соревнуясь в обмене изысканными и изощрёнными остротами. Иван иногда отвечал на выпады, однако большую часть времени шёл молча. Что тогда занимало его мысли... он забыл.
Они миновали Староконюшенный переулок с редкой щетиной чёрных оградительных столбиков по бокам. Половина этих жестяных истуканов была накренена к переулку, точно каждый, кто проходил тут, считал своим долгом наподдать им хорошего пинка. Примерно в полусотне метров впереди маячила небольшая толчея. В центре её бренчало несколько гитар в сопровождении хора звонких, подкупающе заливистых голосов. Ваня протолкнулся поближе к центру, когда друзья подошли вплотную к кругу зрителей. Обогнул группку престарелых туристов. Изнурённые вечерним моционом, те слушали в пол-уха с вежливым рассеянным интересом и переговаривались между собой на иностранном языке, - каком, Иван не дал себе труда разобрать. Поодаль, по краю, сидело четверо парней, лет на пять-шесть старше него. Двое бренчали гитарами, третий, в очках, что-то еле слышно наигрывал на небольшом синтезаторе, четвёртый выбивал ритм на простенькой ударной установке. По образованной зрителями полукруглой сцене разгуливали две девушки. Одна в строй с парнями наигрывала боем на гитаре, другая просто пела.
-Мы идём в "Мак", - сказал кто-то из Ваниных друзей. Тарьев ответил, что подойдёт позже, и попросил взять ему порцию картофеля с колой. Однокурсники ушли. Иван снова переключил внимание на сцену.
Похоже, компания совершенно не интересовалась уличным гонораром: Ваня не видел ни раскрытого чехла с россыпью монет, ни поборной шапки в руках вокалистки. Они просто веселились - и развлекали народ. Звучал быстрый, непринуждённый мотив. Тарьев едва улавливал слова, которые, как и мелодия, явно были сочинены самими ребятами, однако быстро влился в общее настроение, заразился их весельем. То и дело песня перемежалась смешками.
-Кир! Кира! - Закончив припев, крикнула вокалистка. - Покажи-ка ещё раз тот фокус!
Гитаристка на минуту задумалась. Потом хитро сощурилась и выудила из кармана горсть мелких монет. Пятерня раскраснелась на морозе, но она этого как будто не замечала. Под не стихающие волны музыки продемонстрировала горсть публике. Сжала в кулаке, легонько потрясла, и когда разжала вновь, то монетка осталась всего одна, крупная пятирублёвая. Девушка перехватила её двумя пальцами и подняла вверх, чтобы всем было видно. Кое-кто из зрителей зааплодировал, засмеялся, кто-то презрительно хмыкнул.
-You'd rather learn how to make money, not these silly disappear tricks. Better start with getting a hat or something. Here, catch, - с сардонической ухмылкой сказал какой-то старик-иностранец в дорогом зимнем пальто и щелчком подбросил фокуснице другую монету, медного отлива. Та полетела в стремительном вращении прямо в девушку, и, защищаясь, она рефлекторно резко выпростала руку вперёд. Но как только перехватила снаряд, из её рукава брызнул дождь одно- и двухрублёвых монет, тут же обдавший людей в первом ряду. Делегация иностранцев заквохтала смущённым смехом. Стоявшая рядом экскурсовод неодобрительно нахмурилась, поглядела на старика усталыми глазами, покачала головой, однако говорить ничего не стала. Фокусница присела и начала собирать деньги, придерживая гитару за гриф. Щёки вспыхнули румянцем стыда и гнева. Два или три человека из группы туристов принялись ей помогать. Мелодия сбилась с ритма, затихла.
-Thanks a lot, that was really nice of you, - проговорила она, стрельнув взглядом в обидчика.
Старик в ответ лишь хохотнул, повернулся к кому-то из своих и заговорил, теперь на другом языке, дававшемся ему без акцента, который сквозил в его английской речи:
-Vielleicht sind ihre HДnde nicht so geschickt, aber dafЭr kann sie gut Englisch sprechen.
Девушка побагровела, поднялась и, буравя старика взглядом, шагнула ему навстречу.
-Wenn Sie mich doch beleidigen wollen, dann schauen Sie mir miderstens ins Gesicht, - с неторопливой холодностью в голосе произнесла она, ближе придвигая к нему лицо, так, что казалось, их носы сейчас начнут фехтовать. Тем временем обидчик всё гуще заливался краской возмущения, равно как, верно, и недоумения. - Ich musste zugeben, da? meine HДnde nicht so schnell fЭr Almosen bereit sind, wie Ihre Tasche es ausgibt.
Старик затрясся от злобы. Впрочем, добавить ему было нечего. Девушка с победной улыбкой отошла вглубь сцены, повернулась к своим друзьям. Глаза плутовато поблёскивали. До Ивана внезапно дошло, что после этого разговора в её раскрепощённой свободной манере держаться ни с того, ни с сего вдруг появилась какая-то нарочитая скованность. Она слегка ссутулила плечи и поджала левую руку, словно боялась что-то выронить. В свете фонаря Тарьев разглядел спрятанный под мышкой чёрный кожаный бумажник. Вокалистка, тоже завидев трофей, едва заметно покачала головой. Без сомнений, эта не дешёвого вида вещица принадлежала пожилому путешественнику.
Туристы возбуждённо гомонили. Экскурсовод окликнула их, помахала белым треугольным флажком с номером, и они медленно потянулись за ней в сторону метро. Тут старик остановился, как вкопанный. Руки в чёрных перчатках обшаривали карманы пальто. Он обернулся к музыкантам. Румянец сменился мраморной бледностью. Он что-то выкрикнул по-немецки и указал на девушку с гитарой трясущимся от негодования пальцем. Группа остановилась, туристы взволнованно переговаривались. Старик сделал пару шагов к сцене, выкрикивая на ходу: "Diebin!". Экскурсовод с минуту не могла сообразить, как поступить. Но прежде, чем мужчина двинулся дальше, громко воскликнула:
-Задержите её! Она украла кошелёк!
Музыканты подтянулись к задворкам импровизированной сцены. На лицах их был написан страх, предвкушение скорой расправы, и уж, по крайней мере, не самой приятной встречи с органами правопорядка. Впрочем, никто из толпы не спешил ловить виновницу, вставшую особняком от друзей. Старик продолжал кричать, поливая её грязью на своём языке...
Иван и подумать не успел, что делает, как очутился рядом с перепуганной насмерть девушкой. Одной рукой крепко схватил её за плечо, другой полез во внутренний карман куртки и достал небольшую красную раскладную книжицу. Раскрыл её и продемонстрировал разворот со своей фотографией старику.
-Милиция, - железно отчеканил он. Ладони между тем вспотели, внутри всё кипело и полыхало от жуткого волнения. Он повернулся к экскурсоводу. Та, нахмурив брови, изучала документ. Тарьев забрал у девушки бумажник, протянул гиду. - Будьте уверены, с ней разберутся, - женщина-гид в замешательстве приняла бумажник, ещё раз посмотрела в книжицу. Подняла глаза на Ивана. Чёрт возьми, пронеслось у него в голове, вот же глупость. Кому он мозги собрался пудрить? Неужели он надеялся, что она согласится на его нелепую афёру? Зачем? Зачем он полез? Теперь и его припекут, да посерьёзнее, чем незадачливую воровку.
Однако переломный момент прошёл, гид могла бы уже сто раз позвать на помощь. Но она никого не звала, и во взгляде её читались усталость и... понимание, которое Иван инстинктивно так точно угадал в этой усталости, и на котором сейчас были сконцентрированы все его упования. Всё зависело только от того, какой степени лояльность оно сообщит этой женщине.
-Хорошо, - сказала она, наконец. Они с Иваном точно заключили между собой мысленный пакт. Вряд ли девушка хотела такого исхода. И проводить лишние часы разбирательств в местном отделении никому не хотелось. Пусть всё остаётся, как есть. - Надеюсь, вы поступите с ней по справедливости. До свидания.
Затем обратилась к возмущённому старику, быстро что-то втолковала, и группа заспешила прочь.
Всё это время девушка стояла статуей, наблюдая за происходящим ни жива, ни мертва. Осанка сделалась совсем безвольной, плечи опустились. Её друзья не смели шелохнуться. И стоило появиться Ивану, как они засуетились, собирая пожитки. У неё был шанс дать дёру, когда хватка юноши ненадолго ослабла и он доставал у неё из-под мышки украденный бумажник, но она не тронулась с места. И вот женщина-гид решила оставить её на милость этого молодого человека. По крайней мере, прямого обвинения ей теперь не предъявят. Оцепенение чуть-чуть отпустило. Она нервно скользнула взглядом по красной корке... и чуть не прыснула. На правой половинке оттиском потёртых золотистых букв значилось: "Студенческий билет".
3.
-Так, стало быть, ты студент-аферист? - Поинтересовалась девушка. Они сидели в каком-то крохотном кафе-баре на старом Арбате. На столе разместились чашка кофе для Тарьева и высокий тощий стакан апельсинового сока для фокусницы. Зачехлённую гитару она пристроила рядом с собой. Ваня всматривался в свою собеседницу сквозь неяркое освещение и сигаретный дым, повисший в помещении непробиваемой пеленой. Вокруг её шеи был обмотан клетчатый шерстяной шарф, волосы скрывала вязаная шапочка. Скоро же она оклемалась, удивился Ваня. У самого до сих пор внутри всё плясало. Девушка улыбалась ему и преспокойно потягивала сок. Соломинку она придерживала указательным пальцем вместо того, чтобы просто достать и положить на стол. - Или вольнонаёмный спасатель-бродяга? Скитаешься по свету и выручаешь попавших в беду.
-Вроде того. А ты доводишь до припадка пожилых неуравновешенных иностранцев?
-Ага, в точку.
-А если серьёзно?
-Если серьёзно, то я просто учитель музыки.
-Да ладно тебе.
-Можешь не верить, коли не хочешь. Но это так, - она утёрла губы тыльной стороной ладошки. - Меня кстати Кира зовут.
-И... Иван Анатольевич.
Она хихикнула.
-Что ж, Иван Батькович, будем знакомы.
Нервы Ивана постепенно приходили в норму. Они долго болтали с Кирой, и засиделись допоздна. Кира Голубина три года назад окончила Петербургский Институт Искусств и перебралась с бабушкой в Москву, к матери. Устроилась преподавателем в музыкальное училище. Любила погулять с друзьями. Иногда они устраивали такие вот маленькие представления. Не за деньги, развлечения ради. Но в подобное приключение Кира попала впервые. Обычно дело обходилось простенькими невинными фокусами, с монеткой или картами. Просто... старик её разозлил, и она решила его наказать. И, хотя попытка провалилась, она была очень рада, что попробовала.
-А где ты научилась так ловко по карманам лазить? - Спросил Ваня. Они брели к метро. Публики на улице заметно поубавилось. Снег безмятежно ложился на землю.
Кира задумалась, словно не зная, стоит ли говорить. По выражению лица девушки Ваня понял, что вопрос вернул её к какому-то особенно неприятному моменту в жизни.
-Не отвечай, если не хочешь.
-Да уж ладно. Раз к тому пришли... только, ты не подумай ничего такого. Это было давно, когда я ещё была совсем ребёнком. Извини, если я... ну, в общем, мне раньше ещё никому не приходилось этого рассказывать.
Они жили с матерью вдвоём, в Москве. Отец оставил их ещё до рождения Киры. Мама, Ольга Сергеевна, часто прикладывалась к бутылке. И чем дальше, тем дольше и хуже становились запои. Однажды, когда Кира училась в седьмом классе, один из таких затяжных запоев выгнал Ольгу Сергеевну вместе с дочерью на улицу. Там-то девочка и научилась воровать, для матери и её собутыльников. Через какое-то время Ольгу Сергеевну взяли с поличным за кражу. Два года, плюс за вовлечение несовершеннолетней в преступление и бродяжничество - пять лет. Девочку отправили в детдом, где она провела самую ужасную в своей жизни неделю, прежде чем удалось найти единственную помимо матери живую родственницу. Бабушка, Валентина Семёновна, увезла внучку в Санкт-Петербург. Там Кира возобновила учёбу. Потом поступила в институт. Ольгу Сергеевну освободили условно на четвёртом году срока с привлечением к труду - на швейной фабрике, где она по сию пору и работает. Женщина прошла курс лечения, и пока ещё ни разу не брала в рот и капли спиртного. Между тем с возрастом ухудшалось самочувствие Валентины Семёновны, и они с Кирой решили перебраться в Москву. Кира могла бы работать, и они с матерью по очереди ухаживали бы за бабушкой. Петербургскую квартирку стали сдавать через агентство. Жизнь потихоньку наладилась. Хэппи-энд.
Иван заметил, как по Кириной щеке скатилась слезинка. Он тронул её за руку. Та не отдёрнулась прочь, не стремилась отгородиться. Гибкие пальцы обхватили его ладонь и крепко сжали.
-Извини, что расквасилась, - она шмыгнула носом. Их руки снова расцепились, когда она полезла в карман за платком, и больше в тот вечер не находили друг друга, но сохранили тончайшее воспоминание об этом прикосновении, словно через него произошёл какой-то неощутимый, едва осознанный робкий обмен, о котором до поры будет знать только сердце. Словно этим прикосновением их души пообещали что-то друг другу.
Выслушав Кирин рассказ, Иван задумался. Его собственное детство тоже не было чересчур радужным. Может быть, на улице ему жить и не приходилось, но хлебнул он сполна.
-Чего притих? - Кира ткнула его локтём в бок.
-Да так... тоже кое-что вспомнил. Про маму с папой. Нехорошо так думать, но вот, вспомнил, и всё.
-Почему нехорошо?
-Они умерли. Год назад. Сначала отец. За ним, и двух месяцев не прошло - мать. Я у них поздний ребёнок.
-Ох. Сожалею.
-Да ничего. К тому времени я жил отдельно, обеспечивал себя сам, поэтому известие о смерти воспринял не так уж болезненно, как можно себе представить. К тому же после детства, проведённого в моральном капкане... с одной стороны властный отец, с другой набожная мать. Знаешь, я раньше хотел стать врачом, намеревался даже поступить в медицинское училище. Увлекался то одним, то другим профилем. Но под влиянием отца пошёл на экономический. То есть, конечно, не то, чтобы он запрещал или велел мне. Просто... я думаю, он слишком рано поставил меня перед выбором.
Он смутился, устыдившись и своих мыслей, и того, что столь беспардонно изливал их на девушку, которой вряд ли очень хотелось слушать эту жалостливую речь. Однако Кира продолжала смотреть на него и не отводила внимательных глаз от его взгляда. И он видел, что они были открыты ему навстречу. Иван знал, что, скажи он то же самое кому-либо из своих друзей, пусть даже самых близких, он не смог бы выдюжить их присутствия и доли секунды. Но сейчас он не ощущал ни тоскливой тяжести в груди, ни угнетения. Ему было легко. Как никогда раньше. Маленькая исповедь - и будто что-то давнишнее, тяжёлое спало с его души.
Они спустились в метро и распрощались. Иван зашёл в вагон... и его парализовала внезапная догадка. Ведь он хотел бы увидеть её ещё раз, - это-то ему стало очевидно ещё наверху, задолго до того, как они очутились на платформе, наверное, даже ещё до того, как они зашли в кафе, - но теперь момент был безвозвратно упущен. Они заговорились, точно старые знакомые, которые отлично знают, что могут связаться вновь в любое время. Просто сказали друг другу "Пока!" и разошлись. Она пошла к переходу на Боровицкую, а он к поездам до Щёлковской. Он понуро прислонился к дверце, - народу в подземке в этот час почти не было, но он всегда предпочитал ездить стоя, - опустил руки в карманы... и обнаружил небольшой квадратный обрывок бумаги, сложенный пополам. Достал его и аккуратно развернул. В единственной строчке на махристом разлинованном полотне выстроилось в ряд семь цифр.
Её телефон.
Иван бережно убрал бумажку обратно в карман. Как ловко! На сердце у него стало тепло-тепло.
Они встречались около года, а потом Тарьев предложил ей перебраться к нему.
4.
Дрёма незаметно перенесла его в царство сна.
Под утро ему приснился кошмар. Он брёл ночью по какой-то пыльной деревенской дорожке. Несмотря на кромешную темень, он прекрасно различал отдельные элементы пейзажа, и это показалось ему странным. Иван шёл не останавливаясь. Справа и слева чёрной стеной его обступал лес. Нагие ветви деревьев корчились, царапали ломкими когтями небо. Вдали вставали силуэты деревенских домов. У кого-то на дворе залаяла, а затем завыла собака, на таком расстоянии её голос доносился чуть слышно. Он не обращал внимания и шёл дальше. Он миновал опушку. До посёлка ещё было прилично. У дороги кто-то стоял. Иван хотел остановиться, однако ноги не повиновались. Он ничего не мог с ними поделать. Фигуры у дороги неотрывно наблюдали за Иваном. Подойдя к первой из них достаточно близко, он увидел, что это мальчик-подросток. Остальные по росту и сложению тоже походили на деревенских мальчишек. Паренёк был калекой - его правая глазница пустовала, правая рука истощала и усохла. В левой он держал длинный стальной прут. Паренёк сказал бесстрастно:
-Будь с нами.
-Нет, - с нажимом ответил Иван.
Тогда подросток выступил вперёд и, когда Тарьев проходил мимо, с силой ударил его по спине. Иван содрогнулся от сильной боли. Потекли вниз кровавые капельки. Следующий паренёк тоже был калекой, без ноги, он опирался на самодельный деревянный костыль, в уголке рта на нездорового цвета коже темнело язвенное пятно. Он тоже предложил:
-Будь с нами.
И Иван опять ответил "Нет", и опять на спину ему опустил стальной прут. Так же было и с другими. Мальчики, отмеченные тем или иным страшным уродством, заговаривали с ним, и, получив ответ, с ожесточением били прутьями, пока его спина не превратилась в одну большую пульсирующую болью рану. Рубашка изорвалась и висела окровавленными клочьями. А ноги несли всё дальше.
Дорога вдруг исчезла. Он почувствовал, как расправляется, хрустит его хребет, разворачиваются голые плечи. Как всё тело потягивается, сбрасывает с себя оковы напряжения, словно после долгой неподвижности. В лёгкие бурным потоком хлынул свежий ночной воздух. Он повёл острой мордой по небу, наслаждаясь прохладой, свободой и необъятными просторами ждущего его леса. Где-то далеко тонко завывали и скулили от страха чуявшие его собаки.
И в приветствие своей свободе и чужому страху грудь его, мощная, могучая, как стволы вековечных деревьев вокруг, исторгла протяжный, оглушительный, студящий кровь вой...
Весь в поту, Иван очнулся ото сна, рывком сел в постели. Его мучила жуткая отдышка. Лоб вспотел, его лихорадило. Кира заворочалась, что-то пробормотала и перевернулась на другой бок. За окном сплошная завеса облаков на востоке начинала светлеть. Тарьев лёг на подушку. Температура, подскочившая во сне, спадала. И скоро его снова сморило, но на этот раз спал он без сновидений.
Глава 2.
1.
На сковородке шипела яичница, плюясь горячим маслом каждый раз, как Иван хотел к ней приблизиться. Кира бросила ополаскивать кружки и потеснила его. Ладно, в пораженческом настроении посетовал про себя Тарьев. Сама наколдовала это безобразие, пусть сама с ним и разбирается.
-Эта кухня определённо меня недолюбливает, - сказал он вслух. Осмотрел руку в месте огненного яичного плевка. На тыльной стороне предплечья проступало красное пятно величиной с червонец.
-Да конечно. Скорее бы признал, что не умеешь готовить.
-Тьфу, пропасть! - Только и проворчал Тарьев. Больше на эту прописную истину ответить ему было нечего.
Он смочил ожог холодной водой и глянул на сковороду с ополчившейся яичницей. Если она начнёт упираться и во время поглощения, то его дела швах. Кира взглянула на него искоса с усталым, терпеливым вздохом, с какого обычно начинается обращение к ребёнку, которому в сотый раз собираются продемонстрировать, как надо делать, чтобы, наконец, вышло правильно, и распорядилась:
-Достань тарелки и садись. Сейчас будем завтракать.
-Слушаюсь, - он звонко чмокнул её в щёку и выполнил указание.
Через минуту на столе перед Тарьевым лежала поверженная глазунья. В белке аппетитно поблёскивали запечённые кусочки колбасы. Сверху лежала россыпь укропа, напоминавшая отпечатки голубиных лапок на снегу. Рядом дымился в кружке чёрный кофе.
-Что бы я без тебя делал, - покачал головой Ваня.
-Вот уж не знаю, - в тон ему сказала Кира. - Скорее всего, до сих пор бы отдраивал плиту после своих кулинарных зверств. Приятного аппетита.
После завтрака они планировали устроить прогулку в Измайловский Парк. От дома до него рукой подать. Или съездить куда-нибудь ещё, буде на ум придёт что-то особенное. Пока точно не решили. Однако день обещал быть пасмурным, так что они сразу наметили пару-другую уже апробированных и облюбованных ими кинотеатров, куда можно в случае чего податься. Было восемь до полудня. По выходным они обыкновенно так и вставали, чтобы вместе провести весь день, не растрачивая ни секунды, и как можно более насыщенно, так как в будни оба работали и виделись только по утрам и вечерам.
Покончив с едой, Кира откомандировала Ивана мыть посуду. Сама сходила за гитарой, настроила её и принялась наигрывать какую-то элегичную мелодию, время от времени издевательски поглядывая на юношу. Тарьев методично, до блеска, надраивал тарелки. Терпеть не мог, если на посуде потом обнаруживались разводы плохо смытого жира или чистящего средства.
-Три, три получше. Может, из какой-нибудь сейчас джинн выскочит и перемоет всё за тебя, - секунду Кира сохраняла невозмутимую мину. А в следующую залилась смехом: забавно было наблюдать, как он под звуки грустного романса тщательно высматривает на каждой тарелке вражеские пятнышки. Пальцы, не останавливаясь и не сбиваясь, продолжали перебирать струны.
-Ха-ха-ха, - передразнил Иван. - Сейчас и тебе шею намылю...
Зазвонил телефон.
Кира вздрогнула и прекратила играть. Тарьев выключил воду, гадая, кому это они могли понадобиться в такую рань, да ещё в воскресенье. Звонки звучали настойчиво и тревожно в утреннем безмятежье. Девушка положила гитару на стол, пересела с табуретки на уголок кухонного диванчика, поближе к аппарату, и сняла трубку.
-Алло. Привет... - она озадаченно подняла взгляд на Ивана, пожала плечами и одними губами произнесла: "Бабушка". - Да ничего, вроде. А у вас там... - Кира не договорила. Её лицо вдруг сделалось белое, что платок. Она вся обратилась в слух. Глаза расширились. Несколько раз она порывалась что-то вставить, но на том конце провода её неизменно прерывали. - Д... да, конечно... не волнуйся. Только не волнуйся... хорошо... пока.
Она повесила трубку. Шумно выдохнула ртом воздух. Облокотилась на стол, подперев лоб рукой.
-Только не волнуйся... - повторила девушка. Иван осторожно приблизился к ней и тронул за плечо. - Боже мой...
Теперь он расслышал, что она тихонько всхлипывает. Господи, неужели она плачет? Что же могло случиться такого, что её так расстроило? Кира редко поддавалась слезам. Очень редко. И новость, которую принёс телефонный звонок, должна была быть просто исключительной, чтобы довести её до слёз.
-Мама... - Кира замолчала. Ей явно приходилось делать над собой усилие. Через какое-то время ей удалось немного успокоиться. Отрывисто, словно зачитывая по пунктам список, она начала объяснять: - Звонила бабушка. Мама работала в ночную смену. У них там был какой-то праздник. И ей в стакан с соком подмешали водки...
Она задохнулась, вынужденная бороться с давящими горло спазмами.
-Чёрт возьми, - прошипел Иван. Присел на корточки рядом с любимой, обнял. Мгновение Кира держалась. А потом Тарьев ощутил, как сотрясается от беззвучных рыданий её тело. Ольга Сергеевна не пила уже много лет. И эти сволочи на фабрике всё знали, знали, что ей нельзя, и всё равно...
-Полчаса назад её привели домой... - сквозь плач выдавила Кира. - Все сами пьяные в стельку. Принесли с собой ещё этой дряни и... и сейчас они там... - перевела дух, - бабушку вытолкали, когда она пыталась уговорить их уйти...
-Вот же ублюдки...
Несколько минут прошли в тишине, и Тарьев чувствовал себя абсолютно беспомощным. Как внезапно всё произошло. Соображать в такой момент было трудно, все мысли как-то расплывались, точно голову заполнил густой туман. И из всех решений единственно разумным сейчас представлялось только одно.
-Слушай, - он коснулся Кириной щеки, повернул её голову к себе. Сверху на него смотрело мокрое от слёз, осунувшееся лицо, полное таких страха и боли, такой безысходности, которых он ещё никогда в нём не видел. Услышав о случившемся, она, должно быть, вновь в единый миг пережила тот далёкий, страшный, почти забытый эпизод из прошлого. Ситуация с Ольгой Сергеевной сама по себе складывалась тяжёлая, но состояние девушки беспокоило Ивана куда больше. - Послушай меня. Я схожу к Валентине Семёновне и вышвырну их оттуда. А потом мы отведём Ольгу Сергеевну к доктору. И всё будет в порядке, как раньше. Совсем ничего страшного. Ты меня слышишь?
Она слабо кивнула. Подавила новый приступ рыданий и проговорила:
-Да. Только я поеду с тобой.
-Нет, нет, даже не думай. Я сам справлюсь, а тебе не надо...
-Я поеду, - сказал Кира. Голос подрагивал, но к нему уже начинала возвращаться твёрдость. Непослушной рукою она утёрла с лица солёные ручейки. - Одного не пущу.
2.
В голове царил сплошной переполох. Однако то, что было дальше, отпечаталось в Ваниной памяти в мельчайших подробностях.
Он наспех поставил машину у въезда во двор. Здесь постоянно возникали проблемы с парковкой. Он не стал тратить время на поиски подходящего места, кое-как примостил восьмёрку на возвышении у бетонного забора, заблокировав тем самым въезд и выезд. Ничего, кому надо, тот подождёт, подумал Иван. За оградой проживала свои последние годы старая меховая фабрика. Дом Ольги Сергеевны - старая пятиэтажка под снос, - располагался напротив. Кира выбралась из машины первой и бросилась к подъезду. Тарьев нагнал её, когда она набирала код. Тугой доводчик сопротивлялся, не желая отпускать дверь. Иван отступил в сторону и потянул ручку на себя. Кира проскользнула внутрь.
В стоялом затхлом воздухе витал запах отсыревшего цемента. По стене на третьем этаже ползла, вспучивая краску, трещина. Здесь был явственно слышен шум воды: за трещиной пролегал трубопровод, неполадки с которым и вызвали её появление. Пролёт за пролётом, Иван поднялся за Кирой на самый верх. Девушка замешкалась, занеся руку над звонком. В дороге она не произнесла ни слова, сохраняя полнейшее хладнокровие. Теперь же, с тревогой отметил Иван, она снова была близка к срыву. Он пожалел, что так необдуманно позволил ей поехать вместе с ним. Она нажала кнопку звонка. Спустя считанные секунды к ним на лестничную площадку вышла Валентина Семёновна.
-Я вас и не позвала бы, - сразу заговорила старушка, - да они уж совсем охамели. Не уходят, деньги у Оли всё норовят вытянуть, в долг, мол...
-Тебе-то самой ничего не сделали? - Кира обеспокоено тронула её за плечи, заглянула в глаза.
-Да я-то... - отмахнулась старушка. - С Олей вот совсем плохо. По-моему, отравилась. Это не пить сколько, и тут такое! Языком еле ворочает. А этим паразитам и хоть бы хны!..
-Сколько их там? - Прервал её Иван. Он ощущал, как под форсированным притоком крови расширяются сосуды на шее. Щёки пылали, в ушах стучал пульс.
-Девки две и мужик какой-то. Те-то две с работы Олиной, видела уже, а этого не знаю...
-Так, ладно, - Тарьев до боли сжал кулаки. - Значит, я сначала выведу мужчину. А вы... вы обе - пока не суйтесь.
-Но... - начала было Кира.
-Вы обе будете ждать меня здесь, - нервно, с эмфазой повторил Иван. - Пока не позову, туда - ни ногой.
Он вошёл в квартиру. Тройка гостей с Ольгой Сергеевной разместилась в кухне. От их сборища разило перегаром и потом. Ольга Сергеевна сидела у окна. Судя по всему, ей действительно было дурно. Веки трепещут, губы воскового оттенка. Организм отторгал отраву, которой её так долго опаивали. Её разбитные коллеги по цеху неодобрительно воззрились на нечаянного пришельца.
-Кто такой? - Не сказал - выплюнул мужичина, сидевший ближе всех к коридору. Возлияния сделали кожу на его лице пунцовой и рыхлой что старая губка. Иван игнорировал вопрос и без обиняков заявил:
-Сворачивайтесь. Пьянка закончена.
Глуповато для начала.
-Так это ты у карги крыша что ли? Тебе звонила, да? А не менжуешься? - Блатоватые повадки и манера говорить выдавали в мужчине бывалого сидельца по мелочам, Ивану доводилось встречать таких. Но по-настоящему дела с подобными типами он доселе не имел, а потому не представлял, как себя вести и чем это может кончиться для него и Валентины Семёновны. Уложить-то, то он его уложит, однако потом надо будет обязательно подать заявление в участок, иначе как-нибудь на досуге этому мужику может взбрести вернуться сюда с парой таких же выродков, восстанавливать оскорблённую гордость. Мужик осклабился в привычном презрительном оскале. - Менжуешься, я вижу. Ты вот что, канай лучше. Гляди, хозяйка с нами, она всё разрешает.
-Пьянка окончена, - раздельно повторил Иван. Сглотнул желчный комок в горле. Ладони похолодели и сделались скользкими. Он растёр испарину между закоченевшими пальцами. - Выметайтесь.
-Пацанчик, гулял бы ты, - хрипло проговорила тощая девица с сигаретой, соседка главного авторитета. Нет, подумал Тарьев. Так легко добром это не кончится.
-Понял, нет? Зря припёрся, фраерок, зря. Щенок, тоже, блядь, на побегушках, шаха зелёная, - скривившись, смачно выругался мужчина. - Всё, гуляй давай, не мешай старшим расслабляться...
Он выпростал измалёванную бесформенной татуировкой руку, собираясь пихнуть Тарьева под печень. Юноша увернулся, перехватил хилое жилистое запястье и рывком сдёрнул пьяницу с табурета. Тот неуклюже повалился на паркетный пол. Его соседка выронила сигарету, вскочила, точно ужаленная, и кинулась на подмогу. Другая собутыльница, грузная, ошалевшая от выпитого женщина, осталась сидеть.
-Гадёныш, - только что она и смогла из себя выдавить.
Иван отвлёкся. Взмах - и на скуле пролегли глубокие царапины. Он заломил руку нападавшей за спину. Пропихнул перед собой в коридор. Сатанея, бестия принялась остервенело вырываться. Грязь под её неровными, в трещинах и заусенцах ногтями подёрнулась алым. Она всё верещала, целилась исцарапать, укусить. Чтобы хоть как-то угомонить, Иван отвесил ей хорошую оплеуху. Взметнулась копна немытых волос, женщина смолкла и прижала свободную руку к отметине на щеке. Похоже, удар получился чуть сильнее, чем он рассчитывал.
-Ах ты, сучий сын, - прохрипел мужчина, поднимаясь на ноги. Иван пнул его коленом под рёбра, подхватил за шкирку, не давая опять рухнуть, и поволок обоих пленников к выходу.
У лестницы тощая швея пришла в себя и намерилась возобновить истерику. Иван быстро остудил её запал, покрепче выкрутив руку. Оставалось выпроводить их на улицу. Пленники без остановки изрыгали в его адрес мерзкие ругательства. Впрочем, шли покорно, поняв, что с нарушителем их полубредового алкогольного покоя им не совладать. Тарьев нажал локтём кнопку магнитного замка и вытолкнул бузотёров вон. Удостоверился, что они отошли достаточно далеко, и только тогда повернул обратно, но прежде, чем дверь закрылась, он успел мельком приметить у фабричной ограды какую-то фигуру. Вроде как... мальчишка-подросток, стоял, опираясь на костыль, и неотрывно следил за ним...
Да нет. Померещилось.
Он бросился наверх. Кира с Валентиной Семёновной всё-таки поступились его наставлением и зашли. Перебранка, хоть и немногословная, слышалась даже на первом этаже.
-Ну зачем? Зачем вы это?.. - Срываясь на крик, вопрошала Кира. Ей никто не отвечал. Понизив тон, она переключилась на Ольгу Сергеевну: - Мам? Мам! Ты в порядке? Можешь встать?
Иван вбежал в кухню. Валентина Семёновна присела на табурет и переводила дух. Воздух входил и покидал лёгкие тяжёло, с присвистом. Похоже, придётся вызвать "скорую". Под окнами прозвучала серия автомобильных гудков: кому-то, кто пытался выехать со двора на дорогу, мешала Ванина "восьмёрка". Кира стояла рядом с матерью, допытывалась, ничего ли ей больше не давали, перемежая расспросы обещаниями не отпускать её больше в этот проклятый швейный цех. Ольга Сергеевна отрицательно мотала головой. Вторая швея, которая оставалась сидеть во время стычки, всё же нашла в себе силы покинуть нагретое место, когда вошла хозяйская дочь. Окатила её лавиной пьяных обвинений и отбрела к разделочному столику под шкафами с кухонной утварью, опёрлась на него. Мертвецки пьяная, она еле-еле удерживала равновесие.
-Что б вас, - выдавила Кира. Слёзы текли ручьём. - Что б вас всех! Убирайтесь! - Она подошла к женщине. - Ясно вам? - В порыве ярости стукнула её в спину. Вышло не так уж и сильно, но та качнулась, нависла над столом, рука проехала по засаленной, застланной крошками столешнице. - Ясно?
-Всё, всё, хватит, - уговаривал её Иван. Он осторожно приблизился к девушке на несколько шагов. - Тише. Всё уже, самое трудное устроилось. Ты бы присела? Присядь. А я займусь ей, хорошо?
Кира посмотрела на него. Господи, подумал в тот момент Иван. Она была просто на пределе. Все ужасы, какие ей довелось испытать в детстве, вдруг в одночасье вернулись, ожили спустя столько лет в этой безобразной сцене. Во взгляде застыла безмолвная мольба, о помощи, о защите, об утешении, и бескрайняя, горькая обида на все пережитые несчастья. Кира едва слышно повторила:
-Пускай убирается...
-Да, да, малыш, я сейчас её выведу, только ты возьми себя в руки. Давай, соберись. Хочешь водички?
Она дёрнула головой: нет. Стояла, ошеломлённо переминаясь с ноги на ногу, как ребёнок, который только-только начал приходить в чувство после страшного, непонятно зачем случившегося бессмысленного кошмара, сжимала и разжимала кулаки, болтавшиеся без дела внизу, у бёдер.
Юноша сделал к ней ещё один шаг...
Женщина у разделочного стола резко развернулась к ним. В руке блеснул нож, до того валявшийся у деревянной доски для резки хлеба. Она не искала цели, ударила первого же попавшегося. Лезвие вошло в Кирину грудь под углом, снизу вверх, в левую нижнюю часть, наискосок к сердцу. Парализованный, Иван чувствовал, как всё внутри превращается в ледяную пустыню. Увидел, как изменилось Кирино лицо, как раскрылся её рот, как Кира уставилась на него и в её бесконечно мягких, добрых глазах застыло нечто совершенно незнакомое, какой-то безответный немой вопрос.
Женщина выпустила рукоять и отпрянула. Кира согнулась, держась за торчащий из груди клинок. На белой кофте проступило маленькое тёмно-красное пятно. Из раны капали багровые капельки, впитывались в ткань, расплывались по белым волокнам. Мышцы боролись с нарастающей слабостью. Безрезультатно. Девушка медленно осела на пол.
Ольга Сергеевна, до того неподвижная, вся задрожала, поднесла трясущиеся руки ко рту - и взвыла не своим голосом. Сползла с табуретки, села подле дочери. Обхватила её за плечи. Кира откинулась назад в тесных объятиях. Причитая, бедная женщина баюкала девушку, словно тщась унять её страдания.
-Мама? - Морщась от парализующей волю и тело боли, сражаясь за каждый звук и вдох, изумлённо и тихо прохрипела Кира. В повреждённом лёгком булькала кровь.
Ивану показалось, прошла вечность, прежде чем к нему вернулась способность двигаться. Не слыша и не видя более ничего вокруг, он поспешил к любимой, опустился перед нею на колени...
Но девушка больше не дышала.
3.
Он метался. Он ломал, опрокидывал, разрывал. Всё равно, что тебя разрезали пополам. Там где раньше было сердце, больше не было ничего.
Иван подолгу сидел в комнате, на их с Кирой диване. Спиной к зашторенному окну. Не смотреть на город, низкие домики внизу, лес. Почти забыл о еде. Жизнь стала течь не быстрее, чем вода в болоте, такая же мутная и неподвижная. Иногда он забывал, что делал пять минут назад, час, день, потому что всё было одинаково. Не ходил на работу уже неделю. Снова начал курить, хотя бросил ещё в институте. Пепельница постоянно полна, квартира пропахла табачным дымом и сухим удушливым запахом пепла и окурков.
Последний раз Ваня видел Ольгу Сергеевну на похоронах. Он не знал, полезла ли она опять в бутылку, или же происшедшее навсегда отбило у неё тягу к алкоголю. Сам-то он точно ни за что не станет пить. Валентина Семёновна слегла в больницу. Удар. Смерть. Примерно тогда же Тарьев имел свой последний разговор. Всего несколько скупых слов от общих знакомых. После телефон ещё звонил пару раз. Иван не снимал трубки.
Швею арестовали. Дальнейшая её судьба его также не интересовала.
В мире неподвижности он находил покой. Не видеть тех вещей, любовь к которым разделял вместе с Кирой. Он старался выгнать из себя всё, чем он был, сделаться пустым. Однако всё же до странного удивительно, насколько пустота может быть тяжёлой. Ему стали являться сны-воспоминания. Просыпаясь, Иван мучился, ибо то, что он гнал от себя наяву, возвращалось в грёзах. Потом явились сны-картины. Короткие, размытые, нечёткие. Но он всегда без труда узнавал неясный силуэт на золотисто-дымчатом фоне, когда солнце приходило, чтобы разбудить его и било в плотный занавес на окне.
И ещё - кошмары. Всё чаще и чаще. Их бессменные, бесстрастные персонажи истязали его, неустанно орудуя металлическими прутьями, когда слышали на своё предложение отрицательный ответ. Впрочем, с каждым новым кошмаром уверенности, что в этот раз ответ был именно таков, убавлялось.
Надоело.
Однажды Иван взял из коробки в баре все деньги, которые у него ещё оставались после похорон и уплаты по другим счетам, и почти на целый день покинул квартиру. Вернулся он без гроша, с хрустким, потёртым пакетом. В пакете лежал тряпичный свёрток.
На утро Иван слепил себе бутербродов, сварил кофе. Съел, без особого аппетита, выпил кружку горькой чёрной жижи. Забыл подсластить. Вытряхнул окурки из пепельницы в мусорное ведро и прошёл с ней в комнату. Сел на диван. Закурил. Через атласные светло-коричневые шторы просвечивал день.
Он затушил сигарету, отложил пепельницу. Достал из-под дивана купленный накануне свёрток и размотал тряпку. Обнажилась воронёная сталь. Пистолет удобно лёг в руку. Иван взвесил его, покрутил, рассматривая со всех сторон.
"Ты настолько слаб?" Кто знает, что есть большая слабость.
"Куда ты попадёшь?" Я не религиозен. Так или иначе, я не буду здесь.
"Ты не боишься?" Даже если боюсь, это не важно.
Он упёрся локтями в колени и положил подбородок на дуло, смежил веки, будто о чём-то размышляя. Снял предохранитель. Совершенно никакого напряжения.
По спине пробежали мурашки. У окна кто-то стоит. Четыре или пять человек. Тарьев знал это наверняка, как если бы убедился воочию. Он открыл глаза, но не обернулся. Достаточно и теней, размытыми кляксами запятнавших стену по бокам от его собственной, более чёткой и мелкой по сравнению с ними. Ему не нужно было смотреть на тех, кто отбрасывает эти тени. У одного из них не хватало ноги. У другого - глазного яблока. Сегодня они без прутьев. Что бы это значило? Ждут, конечно же.
Так какой смысл тянуть?
Чёрт с вами.
Иван спустил курок.
Пуля прошила нижнюю часть черепной коробки, пошла по искривлённой от столкновения с костью траектории, прошла мозг. И как только смертоносный комочек раскалённого металла коснулся внутренней поверхности темени, готовый разнести его на тысячу осколков, всё прекратилось. Всё вокруг выключилось. Когда пламя выстрела опалило плоть и пуля начала движение, он испытывал боль, уши горели изнутри под действием звуковой волны, вызванной взрывом пороха в патроне. Барабанные перепонки наполнялись одним невыносимым высочайшей частоты тоном. Но это не продлилось и миллионной доли секунды. Все пять чувств одновременно перестали регистрировать поступающую извне и изнутри информацию, умерли. Не было даже черноты, какую он ожидал узреть. Ничего... его сознание погрузилось в бескрайнее, бесплотное ничто...
В небытие...
Глава 3.
1.
И внезапно чувства заработали вновь. Он в буквальном смысле ощутил, как нервные пути, каналы сообщения мозга с органами, мышцами - всем телом - наполняются электрическими импульсами. Возобновилась циркуляция крови. Словно кто-то на полную открутил вентиль и по скатанному шлангу под напором хлынул поток. Вместе с тем возникла потребность в кислороде. Сработал дыхательный рефлекс, диафрагма подпрыгнула кверху, а затем энергично ринулась вниз, заполоняя грудную клетку пульсирующей жгучей болью. Развернулись альвеолы. Спина выгнулась колесом. Через сомкнутые, словно пластилиновые уста с шипением и свистом втянулся воздух. Челюсти раскрылись и разлепили их окончательно.
Сделав первый вдох, Иван возопил.
И вдруг понял, что его более не окутывает незримое "небытие". Он видел обыкновенную тьму, кою он видел всякий раз, закрывая глаза. А сквозь эту тьму просачивался мягкий свет белого осеннего утра. Кто-то вошёл в его квартиру, в его комнату, расшторил окно, пока он...
Но что это было? Что? Что же случилось? Он упал обратно на диван, жадно ловя ртом воздух, такой живительный, такой осязаемый. Матрас под ним спружинил с натужным скрипом. Откуда-то из другого помещения раздался взволнованный женский голос:
-Ваня! Вань!
Фоном ему вторило отдалённое шипение и потрескивание. Так шкварчит масло на раскалённой сковороде. Из приёмника в зале вместе с ароматом канифоли неслась бодрая музыка. Было слышно, что артисты играют на старых, из рук вон плохих инструментах и запись сделана не на лучшей плёнке и не в лучшей из студий.
-С тобой всё в порядке? Ванюш? - Опять этот голос...
Боже, какой знакомый... какой...
-Ванька! - Позвал второй, с мужским тембром. - Чего раскричался?
Он услышал шаги, шарканье домашних тапочек по линолеуму. К комнате из коридора приближались двое.
-Я... - произнёс Иван - и тут же замолчал. Потому что тот дискант, что издавали его связки, никак не мог принадлежать ему.
Кому угодно, только не ему!
Он открыл глаза. И задохнулся, поражённый. Комната, в которой он находился, формой, размерами и расположением мебели напоминала его комнату, ту, где он сидел всего мгновение назад. Однако вещи, обои, стенной шкаф, постель, диван - да всё! - были совершенно иными. Куда-то подевался пластиковый стеклопакет. Вместо него в стену были вделаны крашеные белым деревянные рамы с шпингалетными запорами, беспрепятственно пропускавшие с улицы утреннее городское роптанье. Неизменными оставались лишь тёмный палас, люстра в три плафона и компактный спортивный комплекс слева, втиснутый на двух упорах меж полом и потолком. Разве что с него исчезла небольшая груша для отработки ударов, купленная Иваном пару лет назад.
-Эй, ты чего кричал-то?
Тарьев в смятении перевёл взгляд на вошедших...
-У тебя что-то болит?
-Господи... - только и смог вымолвить Ваня. Детский голосок звоном отдавался в ушах. Перед ним возвышались мужчина с женщиной и озабоченно изучали его. Иван в свою очередь неотрывно следил за ними. На женщине был заляпанный красный передник в белый горошек, руки её теребили полосатое кухонное полотенце, то самое, которое испокон веков висело в его доме на ручке духовки. Мужчина в синих домашних рейтузах и рубашке-шотландке держал небольшую глазурно-бурую плату с крупной архаичной литографией и деталями, видимо извлечённую из какого-то допотопного транзистора. Иван смотрел на этих людей, и не верил собственным глазам. Заставил себя заговорить: - Мам? Пап?
Женщина присела на край дивана, потрогала его лоб. Её одежда впитала запах еды, которую она сейчас готовила, её рука хранила запах старого туалетного мыла из его детства с вечно одинаковым ароматом. Её плоть была сухая и тёплая. Настоящая. Он шарахнулся от неё.
-Эй, парень, ты с ума сошёл что ли? - Грубо поинтересовался отец. Отец? Да быть того не может! Его отца давно нет! Их обоих давно нет!
-Не трогайте меня! - Иван попятился в дальний угол, вжался в деревянную панель. - Уйдите от меня прочь!
-Ванечка, ты что? - Мама потянулась к нему. Отец обескуражено покачал головой. - Перестань, пожалуйста... ты чего вдруг...
-Отстань! Не трогай меня! - Тарьева обуял безудержный, дикий, животный страх. Он оттолкнул ладони этой женщины, заслонился руками от двух забытых, несуществующих, не могущих быть взаправду людей и, надрываясь так, что засаднило горло, заорал: - Уйдите оба! Вас нет! Вы умерли!
2.
Иван очнулся там же, где его настиг обморок. Чело его холодила мокрая марля. Где-то в самом центре черепа гудел дизельный двигатель, от которого по костяным сводам расходились волны раздражающей вибрации. Темя и подбородок пульсировали тупой болью, в ушах противно звенело. Зрение восстанавливалось медленно, ресницы слиплись от слёз. Из круговерти бликов и отсветов проступили очертания склонившейся над ним матери. Она придерживала тампон и бережно гладила его по волосам, ждала, пока он придёт в себя.
-Ты как?
Паника пробудилась вместе с ним и грозила захлестнуть снова. Он вжался в жёсткие диванные подушки. Нет. Иван закрыл глаза и усилием воли подавил приступ. Расслабься. Вреда тебе никто причинит. Расслабься... Что бы ни произошло, что бы ни сбивало с толку, в этом будет гораздо легче разобраться со свежей головой. Запинаясь, он ответил:
-Н-нормально...
-Уж и не знаю. Ты нас перепугал до смерти.
-Извини. Я... понятия не имею, почему так повёл себя, - чертовски странно оправдываться перед человеком, если при этом на все сто процентов убеждён, что его нет в живых, а сам ты недавно застрелился.
-Уверен, что всё в порядке? Может, хочешь о чём-то рассказать?