"Жизнь и сновидения - страницы одной и той же книги".
Артур Шопенгауэр.
"Одиночество нельзя заполнить воспоминаниями, они усугубляют его".
Гюстав Флобер.
Глава 0.
Отец посмотрел в зеркало заднего обзора и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Мать на переднем сидении, рядом с отцом, в который раз обернулась и предложила поменяться с ней местами. Но она отказалась, потому что не любит сидеть спереди. Потому что ей... просто не нравилось ездить на переднем сиденье. Потому что лёд холодный, а небо голубое. Просто так оно есть. И, знаете, иногда бывает, что-то внутри, словно бесёнок, начинает вертеться при одном только упоминании о том, чего делать не хочешь. Что это: предчувствие, озорство, или просто катаклизм уставшего, сонного сознания? - неважно. Важно, что с места она не сдвинется, пока "шестёрка" не остановится перед калиткой дачи. Пока бабушка не выйдет встретить её, проводить до постели и уложить.
"Жигули" ехала довольно быстро, гораздо быстрее, чем было разрешено цифрами на пролетающих мимо знаках. Но было позднее время, дорога пустынна и некому было упрекнуть водителя "шестёрки". И на тех участках, где неожиданных поворотов не предвиделось, педаль акселератора вдавливалась почти до отказа.
Она смотрела в боковое окно на проносящиеся мимо деревья. Машина проезжала через лес, отгороженный от дороги кюветами, с такой ностальгией напоминающие о дороге в деревне, и больше смотреть было не на что. Небо ещё не потемнело совсем, но было уже бледно-синего цвета. Где-то в уголке неба уже виднелась половинка диска бледной луны, нагой, не прикрытой облаками. Её свет, точно молоко, заливал ей колени и часть левой руки. Он будто был осязаем и она могла почувствовать его медленное течение, как он украдкой стелется по мере движения машины всё дальше, вперёд, попадая на спинку переднего сиденья, изредка сонно шевеля волоски на обнажённых предплечьях. Будто шелковистый, еле заметный белесый туман. В памяти опять всплыла деревня, как по утру, когда солнце ещё не встало на полях за задним двором стелется нежная прохладная дымка.
-Не устала? - Поинтересовался отец. Мать в унисон с ним посмотрела в зеркало над приборной доской. Она в ответ только зевнула, и этого было достаточно. Стрелка спидометра колыхнулась и сползла ещё чуть-чуть вправо.
Отец на минуту перевёл взгляд на дорогу, но сразу же снова посмотрел в зеркальце. Теперь слегка хмурясь. Она сначала подумала, что эта борозда между его бровей адресована ей, но за отражением родительских глаз блеснула пара огоньков и она догадалась, что теперь придётся сбросить скорость, дабы не навлечь на себя неприятностей. Ведь неизвестно кто там за тобой едет. И из-за этого лоб папы поделился глубокой сварливой морщиной. Ворчливый, наверное, сетует сейчас про себя на ночного путника за их спинами. А как он ехал? Тоже, должно быть быстро, раз сумел их догнать. Или может быть это машина ГАИ?
Через несколько минут за их бампером устроилась "семёрка". Какая ирония. Ещё через минуту автомобиль поравнялся с ними и пошёл на обгон. Его двигателя почти не было слышно, и стёкла тонированы. Не сильно, но всё же. Словно с экрана фильма про бандитов или шпионов. Сквозь них проглядывалось две фигуры на заднем сидении. Водителя видно не было. Вот сидит фигура толи мужчины, толи коротко стриженной женщины. Рядом, откинув голову на спинку, сидит ребёнок. Спит.
Хорошо ему, он маленький, может и поспать. Приедут куда надо, на руках вынесут. А с ней так не получится. Ей уже пятнадцать лет. Не гоже ей заставлять родителей возиться с собой. Пора самой уже привыкать о себе заботиться. Но такое иногда бывает искушение. Она упрекнула себя за искорку зависти, вдруг вспыхнувшей в ней на мгновение. Но так, не всерьёз, будто не вычитывая себя за это, а одобряя, исподтишка. Слишком уж сладостным было чувство, чтобы бранить себя, как это следует.
Кочка на дороге. Колесо "семёрки" как раз на него натолкнулось, скрипнула резина. Подпрыгнула, встряхнула пассажиров. Голова мальчика подлетела вверх, как у куклы, так сильно, что можно было подумать, крепилась на нитках. Повернулась - не повернулась, упала на бок - к ней. Он увидел её через затемнённое стекло.
То, что случилось дальше, не заняло больше двух третьих минуты. Но в её сознании растянулось так, что было похоже на параноидный, истерический бред. Точно картина чьего-то чужого, воспалённого воображения. Позже, она поразиться количеству деталей, выжженных в её памяти.
Мальчик дёрнулся. Нет, не от очередной неровности на асфальте. Это судорожное движение она узнала точно. Она не знала - как? Просто она его узнала, и всё, как бывает иногда во сне. Это была попытка подвинуться ближе. Сладостную усталость сдуло с неё, как пыльцу, в животе что-то повернулось и стало ныть. И она могла бы поклясться, что почувствовала это ледяное дыхание на своей коже.
Первая попытка не принесла ровно никакого результата, но тут же последовала вторая. Насколько же жалки были его порывы, сколь же мало было в нём сил... всё что у него получилось - накрениться, опять как марионетка с обрезанными верёвками, прильнуть лицом к окну. Его левая ручонка слабо, дрожа, поднялась и стукнулась о стекло рядом с носом, словно раненная птица. Затем ещё раз. И ещё.
Это начинало походить на нечто сюрреалистическое, вроде кошмарного сновидения. Но если это сновидение, то чересчур, до тошноты реальное, чтобы просто его забыть.
Его рот приоткрылся, и он вроде бы что-то сказал. Но даже если бы он сидел у неё на коленях, она бы вряд ли что-либо расслышала. Родители, казалось, ничего этого не замечали, занятые своими делами. Она продолжала наблюдать, перебирая в мыслях, как это объяснить отцу, чтобы он затормозил и разобрался во всём. Но пока она думала из тёмных глубин салона "семёрки" вынырнула тонкая мужская, жилистая рука. Это неожиданное, резкое, но в то же время плавное и грациозное движение, точно его оттачивали долгие годы, как у художника-анатома, заставило её сердце сжаться, похолодеть. В руке человек держал шприц. Большой, стеклянный шприц с длинной, чуть изогнутой иглой. На мгновение он завис рядом с головой ребёнка. Тот скосился на него, сдавленно прохрипел что-то, отчаянно стукнул ещё раз о стекло ладошкой. И игла впилась ему в шею. Поршень вдавил содержимое шприца в его вены. Под давлением самой иглы и впрыснутой жидкости - жидкости ли? - ребёнок сполз на пол, точно каждая молекула содержимого этой старинной кубовой машинки весела не меньше килограмма. Больше ребёнок не давал о себе знать.
Человек торопливо махнул свободной рукой водителю, что-то сказал, и машина резко прибавила газу, неловко вильнув второпях. Водитель "семёрки" вывернул руль вправо. Отец не успел ничего сообразить, не успел ничего сделать. Он и не мог. Как он мог предугадать такое? "Шестёрка" на полном ходу, визжа покрышками, съехала в крутой кювет, ударилась мгновенно съежившимся бампером о его дно, перевернулась, раз другой. Третий. Встала, наконец, на продавленной крыше.
Она ни на минуту не теряла сознания. Она помнила всё так отчётливо. Как бы она хотела потерять сознание, не видеть ничего не знать. Не помнить. Но она не потеряла сознания, не отключилась. Её швыряло, переворачивало, хотя она цеплялась за ручки дверцы, упиралась ногами в передние сиденья. Она несколько раз больно ударилась головой, спиной, поясницей, но даже тогда, немилосердное сознание не покинуло её, с маниакальным голодом вбирая в себя абсолютно всё.
Под измятым в гармошку капотом что-то мерцало оранжевым. Пламя - догадалась она. Оно освещало висящих вниз головой на ремнях безопасности родителей. Короткое движение расширенных до рези зрачков чуть вверх - и стало понятно, что не только ремни удерживали их от падения.
Оба были окровавлены. Оба в длинных, больших осколках лопнувшего лобового стекла. Обоих придавило скомканной, точно бумажной приборной доской. Оба смотрели перед собой широко раскрытыми мёртвыми глазами. Как-то, чёрным чудом, она одна осталась жива. Как? - имеет ли значение, раз уже осталась? Зачем? - но этот вопрос даст о себе знать позже. Вдали слышалось жужжание мотора "семёрки". Поблизости - треск пламени. Это всё что сейчас было важно.
Она шевельнулась, приподнялась на руках. Подтянулась к выбитому окну, обрезая кожу на ладонях, блузку, джинсы о мелкие квадратики осколков. Попыталась помочь себе ногами, оттолкнуться. Но почему-то ничего не вышло. Она не двигалась с места. Только боль всё сильнее разрасталась по её телу. Что-то не так, что-то очень не так. Случилось что-то ещё. В этой вакханалии ужаса было ещё одно дополнение, ещё один изгиб.
Ноги...
... отнялись ноги...
Глава 1.
Хотя с тех пор прошло уже почти два года, и в душе она кое-как свыклась, смирилась - так смиряются со своей участью рабы и смертники - с утратой, этот сон-воспоминание ещё приходил к ней. Было ли на самом деле всё в точности так, как во сне, или нет? Нёс ли сон какой-либо смысл? Она уже потеряла эту нить. Но он всё ещё приходил, вскрывая старую рану вновь и вновь. Лора Скиталова открыла глаза и обнаружила, что её инвалидное кресло стоит у входа в небольшой парк перед интернатом, или как там это называется. Значит, кто-то перевёз её из-под тенистых деревьев, пока она спала. Может, мешала кому-то, или ещё что. В любом случае, она не возражала.
Лора подняла глаза к лабиринту из живой изгороди и деревьев, безучастно - безучастно, как и тогда, в машине, не так ли? - обвела глазами, выглядывающими из-под вязанной кепи, нянечек и других детей-калек, "дышащих" свежим воздухом перед полдником. Таким взглядом мог обладать человек не просто коснувшийся безысходности, но намертво примёрзший к нему - такое лирическое выражение промелькнуло однажды в её голове, когда она только-только оправилась после катастрофы. Не смотря на прохладное время года и бессолнечный сумрак вокруг, их ещё выводили на улицу, каждый день. Ну и что. Она была укутана - своими руками, между прочим, из медсестёр и нянек никто к ней даже не прикоснулся - в тёплую куртку, шарф и прочие тёплые вещи, которыми её снабдила двоюродная бабушка. Единственная оставшаяся родственница была не в состоянии выкормить и хоть как-то поднять Лору, и по совету её врача отправила внучку сюда, в этот специализированный интернат. Только что-то не очень здесь отлично от того, как было с бабкой. Наверное, чтобы с человеком обращались, более-менее не пренебрежительно, нужно платить. А деньги - это как раз та бумажная роскошь, которой, невзирая на её простоту, не хватало. Это заставляло её иногда чувствовать себя преданной.
И ещё этот плед на ногах. Он будто издеваясь, говорил ей: "Ну, скажи, когда-то я бегала по такому же лугу, а я лишь укрывал тебя во сне". С каким же чувством она должна была это сказать? Нет, вот здесь Лора предпочитала знанию неведение. Хватало с неё и обычного одиночества и меланхолии.
Подул ветерок. Не сильный, но довольно прохладный. По бледному, обесцвеченному лицу, давно лишённому косметики и естественных красок, но, тем не менее, очень милому, пробежала колючая волна. Кресло чуть подалось вперёд, но не сдвинулось. Это тормоза блокировали большие колёса, обтянутые белой резиной. Она ни разу их не видела, хотя теперь большую часть времени проводила в этом кресле. Какие они? Ей почему-то казалось, что такие же большие, как и колёса, с зазубринами. И надо на что-то надавить ногой, на какой-то рычаг, чтобы они вцепились в резину и не давали сдвинуться с места. Ногой. Она поймала себя на том, что, как старая, впавшая в маразм дева, опять начинает философствовать о сущих мелочах. Что ж, когда вы свержены в себя и из знакомых вокруг только кривое отражение в душевой комнате, невольно начинаете рассуждать, строя порой пятиэтажные теории о самых пустячных вещах. Таких как вот, например, тормоза на вашем инвалидном кресле. Странно, но в минуты подобного затмения отступала тоска. Впрочем, Лора не стремилась к этому призрачному избавлению, и старалась не поддаваться тягучей трясине собственного воображения. Работая в этом направлении, такая вещь, как воображение могло доставить много хлопот, медленно, но верно перерастая в делирий.
Когда-то, до аварии, она любила сочинять. Она писала неплохие очерки, истории, статьи в школьную газету. Изучала как-то философию и логику. Главным её козырем было умение обращаться с фонтаном фантазий в голове, направлять его по нужным направлениям. Сейчас она оставила это, но иногда повествовательные порывы возвращались к ней. Впрочем, хорошего грунта, на котором можно было возводить сочинение, она никак не могла найти. Точнее, она и не искала, постоянно находясь в состоянии меланхолии и отрешённости. Которые, к тому же, были подкреплены весьма неприятной, ограниченной больничной обстановкой, уже как год ни на что не меняющейся. Когда-то... вот, опять впадает в ту же паранойю. Она понимала и очень отчётливо, что её склонность так или иначе, по её желанию или без оного возвращаться к событиям двухлетней давности имеет патологический характер. Это вело к долгим и дремучим анализам, исследованиям своего сознания, когда она лежала ночью без сна. Но и тут выявлялась двоякость: с одной стороны, она стыдилась того, что ей приходится погружаться в глубинные лабиринты и изо всех сил стараться их удержать от расшатывания и последующего падения. С другой - такие путешествия представлялись даже интересными. По своему, конечно. С точки зрения человека, прикованного к инвалидному креслу и обладающего очень развитой фантазией и довольно своеобразной способностью к логическому и абстрактному мышлению одновременно. И обострённому восприятию окружающего мира. А раз она от него заперлась - точнее она считала, что это не она, а он от неё заперся - то кроме своих недр направлять это восприятие было не на что.
Ветер кончился, и она перестала вжимать голову в плечи, пряча лицо от холода в складках шарфа и высокого ворота куртки. Кресло ещё раз покачнулось. Теперь более ощутимо и твёрдо. Это кто-то подошёл сзади и снял его с тормозов. И, развернув на месте, покатил к зданию интерната. Лора даже не обернулась посмотреть, кто это был.
Сейчас будет какой-то там урок, а потом полдник. Ничего необычного, в принципе. Обычная трапеза в общей столовой, как в летнем лагере. Разве что здесь все трапезники отмечены теми или иными недугами...
А в лагерях Лора бывала. Когда-то, когда ей было четыре или пять лет, мама работала вожатой в каком-то лагере, кажется, это был "Электрон". И она брала с собой дочь. Жили они, как и полагается вожатой и её дочери, в отдельной комнате с душем и прочими удобствами. Но обедали всё же в общей столовой, такой большой, гулкой и разукрашенной. Между прочим, именно в лагере Лора впервые попробовала сочинять, наслушавшись от детей разных историй. Ей вспомнился стог сена, лёжа на котором вместе с двумя девчонками из младшей группы, она произнесла первые строки... Наверное, не будь её мать вожатой в молодости, вряд ли бы её хвалили в школьной редакции.
Или же можно взять поднос с едой к себе в палату, правда, сначала нужно справиться у надзирателя. Лора не знала как называются те мужчины и женщины, что смотрят, стоя у стен, поверх их голов. Иногда ей казалось, что дети это животные, пришедшие на кормёжку, а они - фермеры, их разводящие и следящие, чтобы каждый хорошенько набил живот.
Действительно, сегодня надо было заставить себя поесть как следует, хотя аппетит отсутствовал напрочь. Последнюю неделю ей настроение перешло в конечную фазу отрешённости от окружающего мира и она почти совсем перестала питаться. Хандрит - как сказал кто-то из врачей. Сегодня утром, в анализе её крови что-то там такое нашли, от чего у того самого врача начался словесный понос, состоящий в основном из причитаний, уговоров и непонятных, но, должно быть, судя по выражению его лица веских аргументов. Чтобы не слушать подобной кислой каши из звуков, Лора кивнула головой и сказала:
-Хорошо.
На чём врач заткнулся и облегчённо повторил за ней: "Хорошо".
Интересно знать, почему, что касается ухода и заботы, как не неприятно об этом говорить и думать, возвращаясь к вопросу собственной неполноценности, внимания ей практически не уделяют, а поддерживать в теле тонус буквально заставляют? Больше похоже на идиотизм, чем на действия профессиональных людей в белом.
После скучных занятий по русскому языку, по сути повторяющих то, что они уже давно прошли в школе, последовал тот самый нежеланный полдник.
За столом она вяло пережёвывала нечто, по форме и запаху напоминающее переваренную мясную котлету, закидывая это картофелем пюре и запивая кисловатым компотом. Как ни старалась заставить себя сосредоточиться на еде, глаза сами возвращались в аморфному куску на тарелке. Видимо его пытались после всех других пыток ещё и обжарить, поэтому нижняя его часть покрылась тёмной хрустящей коркой. Отнюдь той, которая весело хрустит. Скорее тошнотворно.
В итоге, поглотить отвратительную котлету она так и не смогла, морщась отодвинув расковырянное вилкой месиво подальше на середину прямоугольного стола. А впереди ещё ужин. К чёрту. Если это только на полдник такое подают, то уж на ужин-то точно будет кое-что похуже. Самое маленькое - двойная доза того, что было на полдник. Лора твёрдо решила не появляться больше сегодня в столовой.
Выходя из-за стола... нет, она опять запуталась. Выезжая из-за стола, выезжая. Глаза защипало - как давно не чувствовала она этого - и в уголках она ощутила влагу. Слёзы сдержать удалось, но в самом деле, лучше бы она этого не делала. На душе стало только хуже.
Как и предполагалось, она провела вечер в одиночестве, сидя всё в том же кресле перед камином в холле. Единственное, чем ей нравился интернат, так это тем, что здесь был камин. За ним постоянно ухаживали, чистили, каждый вечер разжигали. Хотя Лора, надо признаться, за все проведённый рядом с камином часы ни разу не видела, чтобы кто-то бросал туда поленья. Скорее всего, он работал на газу, как обычная плита. Тем не менее, привлекательности это не убавляло. Вдобавок к этому, свет с восьми часов гасился и большой, нет, гигантский холл был освещён только пламенем камина. Изредка, наблюдая за пляской его языков, она вспоминала, как горел капот "шестёрки". Но отметала это воспоминание, вовремя отстранялась от него, не давая пробраться к душе и защемить её. И тогда уже пламя навевало ей древний ночной цыганский танец вокруг костра, с красивыми песнями и распалёнными выпадами танцоров, горячими, как и их сердца. С переливистой музыкой дудок, бубенцов и гитар. Под голоса прекрасных женщин и тенора крепких мужчин. Под манящим взором природы, а кольце из вагончиков, обтянутых тентом. Как бы ей хотелось вот так же закружиться, танцевать в опьяняющем порыве, в свободе. Эти мысль приносили боль, не меньшую, чем могли бы принести воспоминания. Но она была теплее и приятнее. Вместе с ней можно было мечтать. Парить над пламенем...
Дрёма подкралась незаметно и поэтому она вздрогнула от неожиданность, слегка растерявшись поначалу, когда её кто-то окликнул. Её голова, мягко, расслабленно опустившаяся на плечо резко поднялась, шея вытянулась, причинив боль где-то в затылке. Она огляделась. Сзади к ней брело несколько подростков. Кто-то, как и она в кресле, кто-то на костылях. Кто-то без помощи унизительных инструментов, но согнутый и перекошенный. В темноте и сквозь ещё не сошедшую сонную пелену Лора различила двух девушек и трёх юношей.
-Можно присесть? -Спросил один, на деревянных костылях, и тут же, не дождавшись ответа, плюхнулся на кожаный диван. Остальные последовали его примеру.
Некоторое время, они сидели, уставившись на пламя. Может быть, они видели в нём то же, что и Лора. А может быть что-то своё. Она не знала. Да и не хотела знать, по сути. И, тем не менее, надо признать их присутствие её, как никак польстило. Сколько они так просидели, зачарованно глядя на огонь... Лора очнулась от глубокой задумчивости, только когда вдалеке хлопнула дверь и щёлкнул замок. Это означало, что дежурная медсестра заперлась у себя.
-Ну? - Поднял брови тот, что был на костылях. Лора поняла, что как раз сигнала он и ждал, когда закроется комната дежурной. Это значит, что что-то он, а может, и они все затеяли. Скиталова отнеслась к этому равнодушно, продолжая, не в пример остальным, смотреть в полыхающий прямоугольник. И в то же время в каком-то отдалённом уголке мозга появилось любопытство. От этого стало даже как-то не по себе. Непривычно.
-Всё? - Осведомилась грузная девушка. Очки на её крупном носу блеснули в далёком свете щёлочки между косяком и дверью, ведущей в длинный коридор, где находились бесконечные палаты и лестницы.
-Ага, - подтвердил наглец с костылями. Довольно обрывистая и немногословная беседа у них выходила, однако с его лица не уходило игривое, шаловливое и бесконечно насмешливо-горькое выражение. Так или иначе, это располагало к себе и предполагало, что скоро разговор пойдёт более содержательный. Краем глаза Лора увидела, как он достаёт из кармана белую с синей полосой пачку сигарет. Раскрывает, достаёт одну себе, предлагает другим. Каждый угощается. Он положил пачку на стол, заключённый в полукруг из диванов и кресел и вслед за ней из кармана последовала зажигалка. Они раскурились, выпустили по клубу дыма, причмокнули, покивали в знак одобрения. Табак пришёлся по вкусу.
Юноша на костылях повернул голову к Лоре, облокотившись о подлокотник и манерно держа, точно граф, между длинными тонкими пальцами фильтр сигареты. И предложил, после краткого её изучения:
-Ты не хочешь?
Чего греха таить, за Лорой водилась эта привычка. Но опять же, это было до аварии. Теперь же... сидя в жестянке на велосипедных колёсах, думаешь, о чём угодно, только не о том, как раздобыть жалкую табачную палочку. Мысли о курении даже и не навещают. Забывается как-то само собой. Скиталова не ответила, продолжая молчать, понимая, что выглядит как полная дура, упёртая овца. Но всё равно не решилась открыть рта. В чём причина такого поведения?
Страшно было заговорить с кем-то после долгих месяцев молчания. Страшно было потерять собеседника в первую же секунду. Страшно было услышать свой голос.
-Как хочешь, - сказал он и затянулся, повернувшись обратно к пламени. Почесал подбородок и снова задал ей вопрос, словно действуя на неё тем же упрямством: - Ты часто тут бываешь по ночам?
Чтобы хоть как-то поднять себя в глазах ребят она медленно кивнула несколько раз головой. Если бы ни темнота и оранжевые блики пламени, на её лице можно было бы увидеть густую краску, разлившуюся от неуверенности и стеснения. Ей хотелось немедленно двинуться прочь отсюда, в палату, но любопытство не отпускало. Она осталась. Она ждала что будет дальше. А что-то ведь должно было случиться. Парень не сдавался. Переняв её же технику вести переговоры, он не отрываясь, не моргая смотрел на огонь и тихо меланхолично говорил:
-Понятно. Приятно здесь посидеть ночью. Тихо. Спокойно. Не то что днём, ей богу, как в больнице. А так создаётся впечатление, будто ты в особняке каком-то, да? Правда, иногда чувство при этом возникает не очень... обнадёживающее я бы сказал. Как старики мы. Сидим и болтаем ни о чём.
Впервые за те века, что тянулись в это проклятом кресле, Лора почувствовала, как примёрзшие к поручням безысходности руки стали чуточку теплее. Может, так? Её язык зашевелился сам собой, будто тоже уловил эту слабую, далёкую идею. Связки напряглись, её пересохший от долгого безмолвия рот разомкнулся и она сказала: "Да".
Компания замерла. Застыла, как вырезанные в стене египетской гробницы фигурки - уж очень большое было с ними сходство - удивлённо уставились на неё. Они явно не ожидали от неё ничего подобного. С другой стороны, зачем тогда спрашивать? Ну, раз уж спросили, деваться некуда. Разговор начался с полной неожиданности, как раз тот феномен, который подтолкнул всех к более глубоким мыслям, чем те, что кружились у них сейчас в головах, к более тесной беседе. К более интригующей и преисполненной взаимопонимания, насколько оно только может быть обострено у подростков, объединённых между собой, и вместе с тем отделённых от всего мира одним общим проклятием, беседе.
Лора наконец перевела взгляд на ребят. Пробежала им по их лицам. По их приспособлениям. У кого они были. Печально было их видеть. Почему-то, раньше, беспрерывно, почти двадцать четыре часа в сутки, находясь в обществе детей и подростков с теми или иными... недостатками, она никогда не испытывала этого чувства. Но сейчас это стало так чётко заметно. Будто бы их свело какой-то невидимой нитью, к которой каждый из них был привязан, сам о том не ведая. Словно они, как одинокие избранные оказались на перекрестье совершенно разных дорог.
-Можно мне тоже одну? - Вкрадчиво, тихо спросила Лора, показывая глазами на пачку "Уинстон Латйс". Мальчик с костылями утвердительно кивнул, и это вышло как-то тепло, не формально сухо, как-то живо, отчего уверенности в Скиталовой чуточку прибавилось. Она протянулась за продолговатой бумажной коробочкой, прихватив и зажигалку, вытащила сигарету и поднесла ко рту. Давно она этим не баловалась. А стоит ли?
-Что? - Поинтересовался какой-то юноша, и Лора обнаружила, что застыла с поднесённой к губам бумажно-никотиновой палочкой. Момент стеснения и робости заставил её сомнения и нерешительность отступить. Фильтр сам лёг между губ, руки сами чиркнули валиком, источив искру, родившую огонь. Первая затяжка, как и следовало ожидать оказалась болезненной. Лёгкие содрогнулись в спазме, Лора прокашлялась, изо всех сил сдерживаясь, чтобы это не выглядело как в первый раз. Наконец организм вспомнил размеренные отравленные пары, принял их и больше не выбрасывал попусту, жадно вбирая в себя.
-И так, - начал мальчик с костылями, поудобнее устроившись на мягком диване. - Будем знакомиться. Это, - он указал на самого крайнего левого мальчика. - Константин.
-Можно просто, Костя, - робко поправил тот. Хотя он сидел, его дефект был хорошо виден: вывернутые суставы, обрамлённые специальными ортопедическими аппаратами. Ужасно.
-Вот это, - дальше мальчик перевёл указательный палец на грузную, тучную, но тем не менее, как показалось Лоре, привлекательную девушку. - Вера.
Та лишь кивнула в подтверждение. Разобраться в её трудностях особо сложной задачей не представлялось.
-Дальше, Михаил и Анна, - оба сидели в инвалидных креслах, как и Лора, помахали ей в знак приветствия ладошками. В полумраке не разобрать, но похожи на близнецов. - Меня зовут Борис. Или Боря. Или Бор. Как тебе удобнее. Теперь твоя очередь.
Все выжидающе, но всё с той же робостью, уставились на неё. Это её слегка сбило с толку, но она быстро собралась с мыслями, и зачем-то по-солдатски, или как перед врачом доложила:
-Лариса Скиталова, - подумав немного, пока ещё никто не успел ничего сказать, она сбивчиво поправилась:
-Или... то есть просто Лора.
-Вот и познакомились, - проговорил Борис, смакуя каждое слово, чудно двигая челюстями, как если бы он не говорил, а жевал.
Снова повисла неловкая пауза. Удивительно, как быстро сменяется атмосфера в столь тесной и, в каком-то смысле странной компании. В начале все были раскрепощены, вели себя, практически не замечая вокруг ничего, что нормальному человеку должно было бы казаться душераздирающим. Затем последовали секунды скованности, когда Лора подала голос. Видимо, они уже присматривались к ней и раньше, знали, что она, мягко говоря, неразговорчива. А ту нате. Потом опять расслабленность, во время знакомства. А за нею - спад их уверенности, словно по синусоиде.
-Эээ... так, - совершенно неуверенно попыталась нарушить молчание Лора, и сама пришла в некоторое оцепенение от того, что вдруг так неожиданно приняла инициативу. Впрочем, оно продолжалось не долго, по крайней мере, пиковая его часть. - Что же вы здесь делаете?
-Здесь - это где? - Переспросил Михаил, приподняв одну бровь.
Инициатива сделала Лоре ручкой и удалилась на покой, в который раз предав её замкнутости. Она лишь открывала рот и произносила что-то нечленораздельное, но ничего путного так и не выговорила. На помощь пришёл Борис, отчего у Скиталовой с души словно камень свалился; и она быстро, прежде чем тот успел произнести фразу до конца отметила про себя, что он весьма непредсказуем и, должно быть, обладает хорошей выдумкой.
-Ну, как мы оказались в этом месте, то бишь Интернате Имени Кого-то Для ля-ля-ля и так далее, - он комично изобразил ладонями следы от опущенных слов. - Говорить, думаю, много не стоит. И так понятно, - он окинул всех взглядом. - Что без особых причин сюда не попадают. Верно?
Все с готовностью важно согласно закивали головами, зачарованно слушая его монолог и благодаря в душе, за то, что в который раз спасает положение. А они боятся друг друга не меньше, чем я боюсь их - подумала Лора, периферийным зрением наблюдая за каждым из них.
-Что же касается, - продолжал Борис. - Именно этого зала, именно этого камина, именно этих диванов и стола... хороший на самом деле вопрос.
Он как-то причудливо цокнул, причмокнул толи языком, толи губами, сместив при этом нижнюю челюсть вбок. Хотя всем своим внешним видом он старался не выказывать своего волнения, его пальцы, скачущие, выбивающие дробь по подлокотнику его выдавали.
-Осмелюсь предположить, что оказались, здесь и сейчас мы по той же причине, что и ты. - Отбивание вакханального марша пальцев на короткое мгновение прекратилось. - Наверное.
-То есть? - В прострации спросила Лора и только спустя минуту поняла, что говорила так тихо, что её никто не услышал.
-В общем... как бы это сказать? Понимаешь ли, трудно заснуть, когда знаешь, что за веками глаз тебя ждёт кошмар.
Эта незамысловатая, по сути, фраза произвела на ребят какой-то гипнотический эффект. Они пребывали в состоянии горделивости и одновременно благоговейного ужаса от абсолютной правдивости и тяжести сказанного.
Некоторое время они сидели не шевелясь, только бросая друг на друга взгляды. Первым ожил - уже никто не удивился, так быстро привыкнув к тому, что за ним вся телега - Борис, продолжая свою мысль:
-Особенно, если он каждый раз возвращает тебя... туда...
Теперь уже, в отличие от предыдущей, повисла напряжённая, неприятная пауза, преисполненная переживания и жалости к себе, тут же смываемой стыдом за неё же. От этого месива чувств создавалось ощущение неудобства. Кое-кто начал елозить на месте.
-Особенно, - неожиданно, понизив голос до такой степени, что его было почти неслышно, добавил Борис. - Если при этом ещё твоя проклятая фантазия вырисовывает тебе и другие ужасы, от которых волосы встают дыбом. Вот полежишь ночь-другую с открытыми глазами, боясь их закрыть, подумаешь об этом, и ещё хуже становится. Потому что нечем опровергнуть их правдивость.
Действительно, в реальности невозможно было бы перенести те переживания, которые преследуют человека во сне, Лора это знала по себе. Тем более что этот человек в силу некоторого перелома в своей жизни, стал гораздо более восприимчив буквально ко всему, что его окружает, как в материальном мире, так и в мире своих бесконечных, воспалённых грёз.
-Фу... - расплылось в неодобрительной гримасе лицо Анны.
-Вот именно, - он в одну затяжку прикончил сигарету и кинул окурок в камин.
-А что вам снится? - Поинтересовалась Вера, всей своей мимикой извиняясь за неуместный вопрос, предполагавший продолжения неприятной, судя по всему, для них темы.
-Может быть, тогда ты и начнёшь? - В словах Бориса проскользнуло раздражение и злоба, которые он, впрочем, очень умело замаскировал и их никто не заметил.
Она неуверенно помялась, крутя так и сяк пальцы на руках, но всё же согласилась.
-У меня сны постоянно получаются смешанными... знаете, всякие гадости из жизни из-за моего... моей болезни... в общем, смешанные с всякими гадостями, которых на самом деле не было. Получается каждый раз как-то по-разному, и в то же время одинаково. Ну... я не знаю как по-другому объяснить. Я...
-Ладно, понятно, - остановил её Михаил. Та облегчённо вздохнула и успокоилась, прекратив теребить свои руки. - Сейчас я. Ладно?
Никто возражать не стал. Только Аня кашлянула в кулак, напоминая о себе брату. Тот покосился на неё и добавил:
-Я и Аня, я хотел сказать.
И они начали рассказывать, перебивая друг друга, дополняя, ожесточённо жестикулируя руками. Судя по тому, что они так быстро выпаливали, Лора поняла, что оба, как и она, не были такими... какие они сейчас от рождения. Что-то вроде несчастного случая толи в школе, толи ещё где. И после этого - бесконечные кошмары, дополняемые красочными рисунками их собственного мозга. Они так быстро меняли тон, а так же ведущие роли, что понять больше уже было невозможно. Их эмоциональная тирада содержала огромным множеством мелочей и совершенно незначительных деталей, из-за которых приходилось после каждого слова долго его разбирать и осмысливать, что дальнейшее развитие событий их истории терялось. Примерно так же - Скиталова определила это по растерянным и смятённым лицам - чувствовали себя и остальные. Наконец, близнецы закончили.
-Теперь я, - принял вахту Костя, только рты близнецов закрылись. Они выглядели немного обиженными, но всё же на душе стало полегче. - Я попал сюда из-за своих родителей.
Лицо его приняло красный оттенок.
-Это... то есть, конечно, они не выкручивали мне ноги, только чтобы отправить сюда. Нет, не в прямом смысле. Но они приложили к этому усилия, хотя вряд ли понимали, что творят.
-Ты хочешь сказать, - вкрадчиво произнёс Борис, когда Костя прервался чтобы отдышаться. - Что твои родители, извини, конечно, что-то принимали, когда...
-Моя мать была беременна. - Закончил за него Костя. - Да. Они, наверное, считали, что алкоголь это какое-то чудодейственное лекарство. Вот и пили. - Он замолчал, опустив глаза в пол. Потом добавил, подчеркнув:
-Пили. Теперь нет.
Кто-то хотел что-то сказать или спросить, но мальчик словно прочёл их мысли и завершил малоприятное повествование:
-Они умерли.
Лора испугалась, как бы он не разрыдался, но её опасения быстро развеялись. Костя поднял голову, протянулся за сигаретами и закурил ещё. Лицо его не выражало ни малейшего сожаления о случившимся с его родителями. Это даже пугало, в какой-то мере. Хотя, кто бы посмел его возбранить? Лоре вдруг вспомнился её сон. Мама... если бы она тогда согласилась поменяться с ней местами, то спасла бы её. Невероятным усилием воли, Скиталовой удалось отогнать эти мысли. Только не сейчас...
-А я, - на грустном вздохе выговорил Борис, тоже взяв себе сигарету. - Получил эти замечательные зубочистки в больнице.
Прикурил. Медленно, не торопясь, будто специально оттягивая время, положил зажигалку на стол, откинулся на спинку и сделал глубокую затяжку.
-Шёл как-то вечером с курсов, - тихо продолжил он. - Прямо возле дома, стал переходить дорогу, на перекрёстке. Там автомобиль какой-то остановился, и мужик-шофёр мне рукой знак делает, чтоб я, мол, переходил быстрее. Пропускал он меня, в общем. Я начал переходить. Прямо у него перед бампером. А он возьми, псих ненормальный, да по газам.
Ещё одна долгая затяжка. Лора подумала, что всё, он закончил. К такому выводу, видимо, пришли и остальные, потому что из завороженного состояния зачарованных слушателей пришли в шевеления и тихие переговоры между собой. Но Борис, стряхнув пепел в кусочек бумаги, сообщил, отчего все снова замерли:
-И это ещё не конец. Да я сам так думал. Так вот я получил перелом обеих ног. Тот маньяк уехал, его так и не нашли. Свидетелей не было. Короче, он вышел сухим. - Помолчал, задумчиво прильнув к фильтру губами. - Меня прямо в ту же ночь на операционный стол и положили. Здесь начинается самое худшее. Я вообще с детства врачей боюсь, - он, извиняясь, посмотрел на них. - А тут ещё хирурга подняли с бодуна, хорошенького, злого. Денег никто не платит ведь за срочные операции. Раздражённый, взъерошенный, как чёрт. Да остальные там, из персонала, тоже не лучше. Я-то ведь так и не отключался тогда. Они заходят в эту комнату белую, кафельную, обкуренные. Перегаром воняет только так. И сходу давай у меня в ногах ковыряться. Видимо думали, я без сознания, ни анестезии, ничего не дали. А я и рот-то боялся открыть.
По его слушателям прошла волна холода.
-Закончилось всё тем, что хирург чего-то там напутал и вот, пожалуйста. - Он кинул презрительный взгляд на свои костыли. - Я здесь.
-А что же родители? Почем тебя сюда-то? - Михаил задал тот вопрос, который в этот момент терзал их всех.
-Да врач участковый, лечащий или как там его ещё? Не важно. В общем сказали, здесь мне лучше будет. Да и не так уж мы деньгами богаты, чтобы... сами понимаете. - Буркнул он напоследок и надолго впился в сигарету.
Невесёлая история, однако, пострашнее любой услышанной до этого. Как он только перенёс всё это? Если бы Лора оказалась на его месте - он в этом не сомневалась - то точно бы получила разрыв сердца. Сама она, вдруг открыла для себя, что тоже, как и Борис, питает к врачам какую-то неприязнь. Раньше такого она за собой не замечала. Может, это очередная особенность пребывания в интернате? Не так уж важно. Главное, появилась новая булавка в рукаве.
-Ну? - В тон своему рассказу спросил Борис, пытливо глядя на неё.
-Что? - Он не поняла сразу. Но быстро догадалась, что теперь её очередь. Вот здесь она отнюдь не была уверена, что сможет поведать им о том, что случилось с ней. Потому что кроме кошмарного сновидения у неё не осталось никаких воспоминаний о той ночи. Да и не рассчитывала, надо признаться, она, что поведает кому-то своё самое потаённое, глубинное, что у неё есть.
-Твоя очередь, - сухо подтвердил её опасения Борис.
-Не бойся, - неуверенно подбодрил её Михаил.
-Не стесняйся, - поддержала брата Анна.
-Давай, - мягко поддакнул Костя.
-Ну... что ж... - она ощутила жар, заливший её лицо, не успела она произнести и первых двух слов. В голове промелькнуло предательски и подло: "Молчи". Но она знала, что молчать дальше - значит упустить свой шанс хоть как-то раскрыться, хоть как-то облегчить свои внутренние муки. И ведь разве более здравые мысли не приходят из общения? Была не была. Она сделала глубокий вздох, облизала пересохшие от волнения губы. И начала рассказывать.
Она говорила долго, не спеша. Таким ровным голосом, изо всех сил сдерживая его дрожание, каким только могла. И походу своей истории, впервые излагаемой вслух, сама поняла, насколько она мистична и неправдоподобно ужасна. Так или иначе, её слушали даже с большей зачарованностью, чем это было, когда говорил Борис. Лора заметила, что мысленно уже давно отвлеклась от рассказа, а её рот, связки, язык продолжали иссякать звук за звуком, букву за буквой.
Она закончила нескоро. Прошло где-то полчаса, прежде чем она остановилась. Когда она высказалась, по телу разлилось тепло, но легче всё равно не стало, хотя теперь она чувствовала себя гораздо более уверенной в себе.
-Ничего себе, - протянул Михаил.
-Угу, - кивнула Анна.
-Это действительно было так? - Осторожно спросил Борис.
Лора уверена не была, но шейные мышцы напряглись самим собой, потащив подбородок, лицо, лоб вниз. Затем заработали мышцы сзади, возвращая голову в прежнее положение. Движение получилось механическим, неестественным, но сомнений ни у кого не вызвало, как ни странно.
-Ну и что теперь? - Спросил Костя, обращаясь ко всем.
-Что "что"? - Как-то зло переспросила Вера, начиная хмуриться. Выглядело это отнюдь не красиво. Складки на лбу были глубокими, кривыми и жутковатыми, даже не смотря на то, что брови она свела совсем чуть-чуть.
-Вот мы рассказали друг другу о своих, так сказать...
-Кошмарах? - Помог Михаил.
-Да. Именно. Но я не чувствую какого облегчения. Ведь это должно было случиться, верно? А тут только какая-то тревога непонятная.
-Ага, точно, - подтвердила Анна.
-Знаете что? - Загадочно произнёс Борис и напряжение спало, сменившись страждущим интересом. Накопившиеся чувства, вынесенные в этот тесный круг, не улетучились. Наоборот, появилось ещё более тягучее ощущение их присутствия. И вместе с тем, желание от них избавиться. - У нас рядом с домом, есть библиотека. Неплохая такая библиотека, знаете ли.
-И что? - Раздражённо поторопила его Вера. В том, что её охватывала неясная, спонтанная паника, смешанная с полнейшим и глупым бездействием, Лора уже не сомневалась. От этого стало и жалко и страшно за неё одновременно. Но порицать её было нельзя. Ведь каждый хотел узнать, в какой стороне выход, а Боря тянул время, толи намеренно, толи подбирая слова. В любом случае, это было не совсем красиво с его стороны.
Борис совершенно неожиданно посмотрел ей в глаза, своим колким, невероятно проникновенным взглядом. Лицо его выражало абсолютную сосредоточенность и серьёзность. Под этим волевым взглядом Вера прекратила эту странную истерику, успокоилась, сложила руки на животе и покорно стала ждать продолжения. Стало ясно, что он волнуется не меньше остальных и всеми силами пытается собраться с мыслями.
-В этой библиотеке есть один отдел. Он находится в самой дальней её части. Самый заброшенный, самый пыльный отдел. Туда практически никто не заходит. Я как-то поинтересовался у библиотекарши, что там за книги. Она - представляет себе? - не вспомнила. Я прошёл туда. Взял первую же приглянувшуюся книгу. Название стёрлось с пожухлой обложки, так что мне пришлось её открывать, чтобы понять, к какому роду она принадлежит. Как она называется, я так и не понял. Оглавление тоже было какое-то запутанное. В общем, я решил её взять. Принёс домой и стал читать. Там описывались разные психические явления, мудрёные слова и прочее, прочее, прочее... Так вот в какой-то из глав, было и про кошмары. Сейчас уже точно не помню, но там вроде бы говорилось, что чтобы избавиться от гнетущих мыслей и плохих снов, нужно написать о них. И лучше, если это будет делать не один человек, а целая группа.
-И ты, - уточнил Костя. - Предлагаешь написать о наших кошмарах, не так ли? Допустим, и что же мы будем потом с этим делать?
-Это уже не важно. Главное написать. А потом спрячем куда-нибудь. Тут недавно парень один молодой на стажировку сюда попал. Его здесь недолюбливают, особо не жалуют, так что можно считать своим. Я завтра договорюсь с ним, он машинку печатную принесёт и уже завтра ночью мы всё и напишем.
-Хорошо, - согласился Михаил. - Но мы же не будем просто по-глупому перекатывать то, что нас преследует.
-Нет. Но можно же придумать сюжет, и к нему уже приплетать наши истории. Главное, что бы получилось совсем жутко, чтобы все кошмары ушли на бумагу.
-Вот как? - Задумчиво произнесла Анна, глядя в никуда.
-И какой же сюжет нам взять? - Спросила Вера.
Борис потёр подбородок, раздумывая над этим. Потом прищёлкнул пальцами и заявил:
-Я бы предложил в качестве основы взять следующее.
-Не томи, барин, - хмыкнула Анна.
-Знаете, я думаю, все здесь в той или иной мере недолюбливают медицинскую науку.
-Ну не столько науку, - поправила Вера. - Сколько самих докторов.
-Можно и так. Так вот историю можно развернуть прямо здесь, в этом интернате. Сделать из главврача маньяка, или какое-нибудь сверхъестественное человекоподобное существо. То есть, допустим, он сходит с ума...
-Понятно, - сказал Костя. - Как раз то, что нужно.
-Ну, как?
Они выразили своё одобрение дружным "Да".
-Тем более придумывать надо будет самую малость, - возбуждённо продолжал Боря. - Видите: эта скрытность нашего "главного". Потом, вспомните, как вы сюда попали. Не из-за чего, а именно как. Обычно детей сюда отдают за деньги, то есть родители платят за уход, обучение и так далее. Вас же сюда определили ваши лечащие врачи. За так. Теперь посмотрите, как обращаются с нами, и с ними. Разницу чувствуете? На нас словно и внимания никто обращать не хочет. Отсюда ещё одна идея.
-Какая? - В унисон спросили они.
-К истории можно добавить ещё то, что в интернате действует подпольная организация, занимающаяся нелегальным бизнесом, по продаже человеческих органов на пересадку. Заправляет всем врач. Так вот он резал-резал, убивал-убивал, и свихнулся. Ещё можно добавить, что он занимался оккультизмом и на этой почве у него развился психоз. Или шизофрения. А?
-Неплохо, неплохо, - одобрительно протянул Михаил. Потом с издевкой спросил:
-Только вот если так, то что ж нас до сих пор не перерезали?
Глава 2.
Виктор Безликов стоял, повернувшись к Алексею спиной, разглядывая инструменты, аккуратно разложенные перед ним. Здесь были скальпели, корнцанги, продолговатые старинные ножи для ампутации, которым он гордился больше всего. Необычная одним словом коллекция, от которой даже у посвящённого в дела хирургии мороз пробежал бы по спине. Но Алексей уже давно свыкся с этим. Он, как никак, менеджер интерната и состоит в одном с Виктором бизнесе. И за те долгие годы и тайные операции, проведённые в стенах этого здания, хочешь не хочешь, а привыкаешь к подобным страхам. Привык он и к этому, так сказать, предбаннику, ведущему в саму "кровавую баню", хотя холодок ещё иногда колол его в сердце, когда он заходил сюда. Виктор говорил мягко, но всё взволнованно. Алексей давно научился определять настроение главврача и, подстраиваясь под него, вести переговоры. Они недолюбливали друг друга, но были связаны накрепко общим делом. Безликов стоял как-то криво, навалившись на левую ногу. Он никогда не говорил об этом, но Алексей знал - или не будь он Алексеем Идохиным - из своих источников, что у врача врождённый дефект миниска в правом колене. И не только это знал о нём Алексей, но помалкивал. Потому что... боялся.
-Мы можем говорить их родителям, - вещал Виктор, не отрываясь от своей коллекции. - Беднякам и пьяницам, что они сбежали или покончили с собой. И эта чернь охотно будет верить всему, потому что дети для них только лишний груз. Но если дети в действительности вздумают сбежать... тогда - конец. Или мы найдём клиентуру, или придётся... сам понимаешь... избавляться от них. Кроме того, - после небольшой, но чрезвычайно напряжённой паузы выразительно добавил он. - Наш "материал" стынет.
Говорил он уверенно, строго, серьёзно и убедительно, манерно, но не поворачивался к собеседнику. И это могло бы показаться удивительным, даже парадоксальным не сведущему человеку, как же это так, с такими-то риторическими талантами, и выказывать такое неуважение к своему оппоненту. Но Алексей и здесь был в курсе, не будь он Алексеем Идохиным. Давно привык и даже позволял себе посмеиваться над Виктором. Дело в том, что Безликов боялся встречи с ним глазами. Стоило ему уловить взгляд собеседника и он начинал теряться, нервничать, хотя хорошо маскировал всё это. При случае, что случалось чаще всего, он смотрел не прямо в глаза, в основание лба, в точку между бровей. В иных ситуациях, предпочитал тайно смотреть на собеседника в отражении зеркала или чего-либо похожего по свойствам. И тогда помимо насмешки, Алексей испытывал лёгкое недоумение. Виктор обладал пронзительным, колючим взглядом своих карих глаз, мог сам кого угодно смутить ими. Ну что ж, фобия есть фобия. В некоторой степени, это даже могло быть полезным в общении с Виктором.
-Сейчас наши клиенты боятся. Ты же знаешь, органы недолюбливают этот бизнес, он у них считается самым грязным... ну, ты понимаешь, о чём я. Тем более что сейчас они особенно озверели.
-И тем не менее. Надо же что-то предпринять. Иначе они расползутся как тараканы, или ещё чего хуже, вынюхают что-нибудь.
Как не крути, Виктор был прав, надо что-то делать. И чем быстрее, тем лучше. Иначе эта группа, которую они с менеджером кое-какой клиники в Москве набрали, опираясь на данные из компьютера, не без помощи Безликова, конечно, заподозрит неладное. Не факт, что они ещё не заподозрили. Возможно, они уже могли заметить разницу в обращении персонала с ними и другими детьми, за нахождение здесь которых платили. Опасная, однако, начинала ситуация складываться.
Алексей пробормотал что-то бессвязное, пообещав, что свяжется ещё раз с их постоянными клиентами, посмотрит, что сможет ещё сделать, и поспешил удалиться. Выйдя в тёмный коридор, зашагал прочь от треклятой комнаты, прочь из хирургического отделения. Чёрт его занёс сюда, так его раз так. Ещё это отделение, в подвале да в самой глубинной, самой далёкой северной части. И идти тут было страшно, когда вокруг темно, а позади, за дверью, остался не совсем нормальный, как начинал подозревать Алексей, на голову доктор. Страх был даже отчасти какой-то суеверный. Тьфу на это всё! И он ускорил шаг.
Виктор Безликов остался один. И это, надо сказать, немного охладило его разгорячённые чувства. Чего Алексей его так разозлил, он сам понять не мог. Этот слишком мягкотелый для такого рода работы. Может сломаться. Может подвести. Может и настучать. Но пока приходилось мириться, потому что основательных доказательств чего-либо из перечисленного у Виктора не было. Он, как и Виктор, впрочем - волк. Самый настоящий волк. Хилый, слабый, но хитрый. А всё же гораздо приятнее знать, что ещё один волк, там, за спиной - из твоей стаи. Так что, надо всё проверять, за всем следить.
Он не без удовольствия оглядел ещё раз свою "коллекцию". Хотя, по правде говоря, коллекцией эти ножи не были. Ведь какую коллекцию, и, главное, какой коллекционер будет использовать в работе? Никакой. А ему время от времени приходилось держать в руках нож-другой с этих металлических подносов. Не сказать, что это не доставляло ему удовольствия. Но было слишком незначительно. А более глубокие свои желания он хранил в себе, понимая, что они являются признаками. А ему не хотелось поставить точку в своей жизни таким образом. Он, квалифицированный врач, с двумя высшими образованьями и - себе он этого никогда не говорил, но часто слышал от сотрудников и приближённых - кроме всего прочего, гениальный выдумщик, художник и мастер на все руки. Повинуясь тому же порыву, что скрывал его признаки, он душил и гордость, поскольку она только и могла, что портить его навыки и, главное, репутацию.
Странно, отец всегда говорил, что Виктор растёт бессердечным, даже диким. Может это и так. Не раз он слышал это от своих одноклассников, сокурсников и прочих знакомых. Но разве может он быть диким, бессердечным? Вряд ли. Ведь он держит себя в узде, хотя мог бы и не держать. Он сдерживает свои страшные желания. Хотя обладает достаточной властью, чтобы этого не делать. Так разве он волк?
Несмотря на твёрдый приказ выбросить вон все свои эмоции и хоть немного отдохнуть, раздражение всё никак не проходило. Но он знал, как от него избавить. Благо ещё время подходящее. Не увидит никто.
Был у него один способ, усыплять в себе и признаки, и вредные эмоции. Замечательный, гениальный, как бы сказали его сотрудники и приближённые, способ. Но они не скажут. Потому что никогда не узнают ни о способе, ни о том, для чего он нужен.
Виктор вышел из комнаты, предусмотрительно погасив в ней свет. Алексей никогда не гасил, если выходил последним или оставался один. Маленький, трусливый человечек, под шкурой которого скрывался старый хитрый волк. Прошёл по коридору, оказавшись в складском помещении - мишуре, маскировке операционной - к лифту. Здесь ещё остался запах туалетной воды Алексея. Это запах чуть прибавил раздражения к тому, что уже имелось в нём. Виктор сморщился, нахмурившись, отчего краешек верхней губы приподнялся, обнажая несколько передних зубов. О вкусах этот человек-волк знал разве только, что о них не спорят. Он с нетерпением, остервенело, надавил несколько раз на кнопку вызова, мысленно подгоняя медлительную кабинку, начавшую сонно спускаться вниз.
Борис сделал всем знак молчать. И когда они замолкли, прекратив обсуждать и предлагать свои идеи по поводу завтрашнего мероприятия, словно оно было чем-то сверх значительным - Лора не могла лгать себе, она тоже была взволнованна и ждала этого - она услышала как работает механизм, поднимающий грузовой лифт, гулко разносящий по пустынному коридору.
-По-моему сюда сейчас кто-то придёт, - предположил Костя. Его глаза боязливо метались из стороны в сторону, не стремясь увидеть что-то определённое.
-По-моему тоже, - согласился Борис. - Надо расходиться. Завтра увидимся. Я договорюсь с Сергеем и сообщу вам.
Они, не сговариваясь, двинулись к выходу их зала, расползаться по своим палатам.
Через несколько минут в зал вошёл Виктор. Осмотревшись, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, он спустился с невысоких ступеней, подошёл к камину и сел за резной стол. Вытащил из кармана халата маленький ключик и бережно открыл хрупкий замок ящичка. Выдвинул его и пошарил внутри рукой. К столешнице был прикреплён блокнот в твёрдом, глянцевом переплёте. Он аккуратно вытащил его, вынул из нагрудного кармана карандаш со сменными грифелями - его профессиональным, так сказать, инструментом для творения.
Так же аккуратно, почти с придыханием раскрыл маленькую книжечку, и сразу же большая часть раздражительности и злобы спала с его плеч. Перед глазами предстали рисунки, изображающие самые изощрённые сцены насилия и боли, какие только мог родить его самый тёмный, самый дальний уголок сознания. Эти вакханальные сцены танцев плоти и металла смешивались так же с артистичными позами их героев, фоном, местом, где происходил тот или иной сюжет. Он пролистал блокнот от начала и до последней его зарисовки, подолгу задерживаясь на каждой детали. Лица каждого человека изображало какое-то сильное, во стократ преумноженное чувство. Подобострастие, грусть, тоску и многое другое. Каждому своё.
Его рука, вдохновлённая дремлющей большую часть времени стороной сознания и теперь вновь пробужденной, начала штрих за штрихом выводить новую картину. Он настолько увлёкся работой, всецело поглотившей, обволокшей его, что, словно после сладкого сна, обнаружил себя сидящим и смотрящим на завершённое творение только к утру.
Глава 3.
Возбуждение, с которым Лора проснулась следующим утром, не покидало её до самой ночи. И даже обычное скверное ночное видение - родители в перевёрнутой "шестёрке" - не могло его заглушить, перебить. Наверное, даже наоборот подогревало желание приблизить всеми силами встречу. От этого она испытывала странное двоякое чувство. Ей всё время не сиделось, не терпелось снова увидеться с новыми знакомыми; и сделать скорее то, что они собирались сделать. Как-то, она знала, что это должно помочь им. Ей. Если не прямо, как говорил Борис, то хотя бы косвенно. И в то же время, Лора чувствовала себя виноватой. Точно, таким образом, хотела избавиться от родителей, от воспоминаний о них. Странное ощущение. Но она старалась оградиться от него, понимая, что оно может только всё ухудшить. Потому что теперь у неё есть кое-что. Так внезапно, вдруг, что трудно в это поверить, у неё появилось то, ради чего она захотела пережить очередной день.
Они договорились встретиться сегодня в тот же час, что и вчера. Борис пообещал, что раздобудет через своего знакомого печатную машинку и бумагу. Но до того момента ещё нужно дотянуть.
Как она пережила скучные занятия, тянувшиеся, казалось, не часами, а целыми неделями, она сама не знала, и это было сравнимо с настоящим подвигом. Её внимание постоянно было занято то прошлым, где она помимо своей воли была виновна в смерти родителей, или, по крайней мере, одного из них - матери - не согласившись сесть вперёд. То предстоящим, в котором выдуманная вина и поселившийся за ней ужас могли отступить. И от этого преподаватели часто хмурились и даже делали ей замечания, когда занятая своими мыслями она не реагировала на какую-нибудь просьбу, или не писала что положено в тетради. Но, так или иначе, она пережила этот каторжный день.
Сидя за столом и чисто механически пережёвывая свой ужин, она не заметила приближения Бориса. Тот подковылял к ней сзади, так, что в общем-то не заметить его было весьма трудно, но она всё же вздрогнула от неожиданности, до того момента задумчиво и сосредоточенно уставившись в одну точку на стене. Он положил руку ей на плечо и прошептал:
-Подходи к камину сегодня к двенадцати. Хорошо?
Она кивнула, чувствуя себя шпионкой - так они скрытно себя вели. А смотрелись должно быть ещё подозрительнее. Но за весь вечер никто не обратился к ней с расспросами о том, что они обсуждали с этим мальчиком на костылях. Вскоре с ужином было покончено и оставалось только переждать как-то два часа. Мучительнее всего в долгом ожидании последние мгновения.
И все эти два часа она решила отсидеть в зале, у камина. Всё равно делать ей больше было нечего. Надеялась как и в прошлый раз задремать и проснуться, когда подтянутся остальные. Но не вышло, и она просто молча и недвижно сидела в своём кресле, считая минуты.
Вот погасили свет. Вот захлопнулась дверь дежурной медсестры. И из коридора послышалось шарканье тапочек о линолеум. Это ковылял к ней Боря. За ним скрипели колёсами Михаил и Аня. Потом подошли И вера с Костей.
-Сейчас, сейчас, - нервно потирая колени вспотевшими ладонями, пообещал Борис, когда все расселись. - Он сказал, что придёт, когда все лягут спать.
Они все были страшно взволнованны, все раздражены долгим ожиданием но настолько трепетали при мысли о том, что собираются сделать, что не стали ни укорять Бориса за то, что он не наказал своему знакомому действовать побыстрее, ни подгонять самого стажёра бранью. Просто сидели и переглядывались, ловили взгляды соседей, сидевших рядом или напротив и переводили глаза на огонь. И снова на товарищей.
Отворилась со скрипом и хлопнула далеко по коридору дверь, и глухие стены предали его гулким эхом. Через минуту из полу прикрытой двери показался молодой человек в белом халате, черных ботинках на небольших каблуках, несший массивный интересного вида предмет, обхватив его со всех сторон руками. Из-под мышки у него торчала стопка печатных листов.
Подойдя к ним он опустил предмет на стол, положил рядом листы. Потом достал из кармана маленькую жестяную баночку и водрузил её поверх стопки. Затем, ещё не успев перевести дыхания, представился:
-Всем привет. Я - Сергей. Будем знакомы.
Каждый назвал себя. Сергей, выслушивая имена ребят пристально вглядывался в каждого, словно мог прочесть его мысли. И когда его взгляд остановился на Лоре, ей Скиталовой показалось, что он смотрит на ней как-то не так, как смотрел на других. Как-то более проникновенно что ли. Это продолжалось недолго, но Лоре хватило времени, чтобы запомнить этот взгляд. Сергей, должно быть, смутившись, угадав её удивление, поспешил перевести глаза на следующего подростка. Самому ему, судя по всему, было лет не больше, чем здесь присутствующим. Разве что на год постарше. И говорил он по-юношески. И вместе с тем мягко. А за этой мягкостью скрывалась робость. Но Лоре не хватило духу спросить, каков его возраст, и почему его голос звучит так непривычно.
-Ну, - произнёс он, посмотрев на наручные часы. - Я пошёл. А то уже поздно, а до дома добираться чёрте знает сколько. Хорошо ещё машина своя есть.
-Машина? - С известно толикой восторга переспросил Михаил, воззрившись на него. Сергей в ответ кивнул, помахал рукой и направился к выходу. Закрылась стеклянная дверь, за которой его поглотили тьма и холод, и на некоторое время стало совсем тихо. Только потрескивание огня в камине.
Первым, чего и следовало ожидать, нарушил тишину Борис. Не говоря ни слова, он придвинулся поближе к печатной машинке, повернул клавишами к себе и внимательно изучил. Наступил торжественный момент.
-Кто-нибудь знает, как её заправлять? - Неожиданно спросил Борис.
Лоре, поднаторевшей в словотворческих делах, уже приходилось сталкиваться с подобными диковинками и она вызвалась попробовать управиться с ней. Кое-как зарядив краску, покоившуюся в жестяной баночке и заправив бумагу, она размяла пальцы, приготовившись писать, и выжидающе посмотрела на них.
Скоро их фантазии, невысказанные чувства, кошмары, запертые до этой минуты в кондовом сундуке мозга, слились в общий поток и стали плавно ложиться на бумагу. Лора почти безостановочно стучала по клавишам, то и дело опуская голову к клавиатуре и поднимая её обратно к листу. Они предлагали свои идеи, говорили, как писать, а она дополняла их, и в свою очередь вставляла что-то своё, непременно согласуясь перед этим с ними. Удивительно, но они не сговаривались между собой, не обдумывали, как будет развиваться сюжет. По сути, его и не было. Но история получалась сама собой. Точно она сама хотела, чтобы её написали.
Когда они закончили, наручные часы кости показывали пятнадцать минут четвёртого. Некоторое время они ещё сидели молча перечитывая написанное. Сдерживая это в своих головах они содрогались, когда оно всплывало вдруг в уме. Но сейчас, перечитывая это со слегка пожелтевшей от бездействия и времени бумаги, они даже испытывали какое-то облегчение. Приятная пустота заполнилась сонной дымкой и радостной усталостью от проделанной работы. Впервые каждый из них почувствовал, что смертельно устал и хочет спать. Но теперь они жаждали сна и не боялись его.
-Куда нам его положить? - Спросила Лора, зевая, прикрывая рот тыльной стороной ладони.
Борис окинул зал глазами и задумался.
-Не тащить же его в палату. Тем более, если тащить, то нужно решить, что его возьмёт. - Сообщил Михаил. Костя согласно крякнул.
-Не надо его никуда тащить, - успокоил Боря. Его взгляд остановился на ящичке стола. - Вы хоть раз видели, что бы его, - он мотнул на ящичек головой. - Когда-либо открывали, трогали или вообще обращали на него какое-либо внимание?
Они подумали с минуту и отрицательно покачали головами.
-Я думаю, если мы спрячем его сюда, ничего не будет. А?
-Давай, - согласился Михаил.
-Угу, - подтвердила сестра.
Боря дурнёл за висячую металлическую фигурную ручку, но ящичек не поддался.
-Вот, что и требовалось доказать, - улыбнулся он. - Заперт.
-Так как же ты его откроешь? - Иронически скривила губы Вера.
-Дай заколку. Такие замки обычно не сложные.
Она протянула ему свою заколку. Тот повертел ею в маленькой замочной скважине, что-то щёлкнуло, и на этот раз ящичек поддался. Внутри было пусто. Борис бережно, точно дитя, положил несколько листочков, усыпанных чёрными буквами на сухую дощечку и так же бережно задвинул ящик. Закрыл замок и отдал заколку Вере.
-Так, - потёр он друг о друга ладони. - Теперь надо отнести машинку в раздевалку. Сергей завтра о ней позаботиться. - Он вопрошающе посмотрел на них. - Кто?
Костя, хмыкнув и наморщив нос, поднял руку.
-Вот и хорошо, - подвёл итог Боря. - Что ж, будем надеяться, это поможет. Надеюсь, приятных сновидений.
Он встал, опираясь на свои подпорки и пригласил всех пройти к коридору.
Этой ночью Лора спала как ребёнок, сладко, глубоко и безмятежно. Ни один сон не навестил её, но и этого было достаточно, чтобы принести в её разум умиротворение и покой. За секунду до того, как забыться, её показалось даже, что она может чувствовать шаги подступающего сна: как будто кто-то гладил приятно прохладными влажными кисточками по закрытым глазам.
На утро она впервые за два года встала бодрой и как никогда выспавшейся. И впервые за два года - без ощущения отчуждённости.
Глава 4.
У какого-то ребёнка случился приступ эпилепсии. Тьфу, этого ещё не хватало! Только бы об этом не узнали за пределами интерната, иначе будет разбирательство. Виктора разбудила дежурная по этажу, где спал мальчишка, прибежала к нему, стала причитать охать-ахать, толком объяснить ничего не может. Дура, идиотка, одним словом. Безликов вскочил с постели как ошпаренный, ещё не оклемавшись ото сна, стал почти вслепую натягивать на себя одежду, растрёпанный, заспанный с отлежавшимися в неудобной позе, на неудобной кровати, руками и ногами выбежал в коридор и бросился за сестрой, проклиная себя за то, что не поехал домой. Далеко, да всё спокойнее.
Сестра привела его в палату, номер которой он спросонья не додумался отметить, указала на пацана. Дальше Виктор, в каком-то смысле повёл себя некомпетентно. Но, тем не менее, оправдывал себя тем, что без тех действий он бы вряд ли смог помочь мальчугану. Он выбежал в туалет, открыл на всю кран, подставил под струю холодной воды голову и с минуту стоял так, пока не пришёл в себя. И только потом вернулся в палату, поплутав немного между дверьми, в поисках нужной. Его встретили няньки и сестра, все с круглыми от изумления глазами. Он рявкнул на них, что бы принесли носилки, огрызаясь, что не сумели по-человечески, сами отнести ребёнка в изолятор.
Когда с этим было покончено, он не удержался от рюмочки коньяка, спрятанного в его кабинете. Хороший, что называется ядрёный. Стало немного легче, нашло лёгкое расслабление. Которое прервалось, в общем-то, не успев толком начаться, так как он вспомнил, что так и не позавтракал. Точнее, вспомнил не он, а желудок, начавший ныть и урчать. Пришлось тащиться в столовую. На ходу он бранил парня, у которого случился припадок, и обдумывал, как бы впредь предотвратить нечто подобное. Если у него действительно эпилепсия - а в этом надо ещё разобраться - то об этом, скорее всего, знают его толстосумы-родители. Если они об этом знают, то будут хоть и мельком, но всё же следить за состоянием их любимого - так его раз так! - чада, и какая-нибудь глупая овца-медсестра не преминёт сообщить им о случившемся. Тогда они приедут и будут долго и упорно допрашивать Виктора, упрашивать за более тщательный уход и надзор за их ребёнком и так далее, и так далее. Оставалось лишь надеяться, что обойдётся. Что у этого парня просто на нервной почве случилось или от недосыпа. Причину-то найти можно. Не первый раз, находили.
Но не успел он найти причину. Потому что через треть часа, как он поел, приехали родители мальчика. Не смотря на всю свою состоятельность, выглядели они бедно и побито жизнью. Под глазами пудовые мешки, одежонка старая и вся обтёртая. Виктору даже на какой-то момент стало их жаль. Но вскоре жалость переросла в злобу, потому что они не переставали липнуть к нему с вопросами, на которые он уже ответил, и не один раз. Хотелось послать их чертям, но профессиональная репутация не позволяла. Кое-как он отделался от них, отослав к сыну. Сам плюхнулся на диван в зале и перевёл дыхание. Вот же достанут. Да ещё дефективный миниск ныть начал. О, Дьяволы! Как бы легко было работать со шпанятами с вокзалов и подворотен! Никаких родителей, никаких разбирательств, и никаких забот. Пусть в грязи, пусть заболеваниями, от перечня которых их больничные карты наверняка бы превратились в полуторакилограммовые талмуды. Пусть и платили бы не так много... о, нет. Нельзя. И не надо забывать, почему. Виктор пресёк эту внутреннюю эго-истерику, и даже не стал приводить в аргумент спокойствию устоявшиеся факты, которые они с Алексеем так долго обсуждали, вступая в бизнес.
Напряжение ударило в виски. Он помассировал их круговыми движениями, но оно не спало. Чем бы себя занять, чтобы и успокоиться, и ожидание приукрасить? А то ведь сейчас вернутся и снова тиранить начнут. На глаза попался ящичек, где он хранил свой блокнот. И тут же страстно захотелось пробежаться взглядом по рисункам, словно это был наркотик, способный снять любую боль. Странно, отстранёно подумал Виктор, боль снимает боль. Он хмыкнул и полез в карман за ключиком.
Отпер крошечный, можно сказать старинный замок и, не глядя, сунул привычным движением внутрь руку, обшаривая поверхность столешника. Нащупал блокнот, открепил его, стал уже было вытягивать руку назад, как костяшки его зашуршали обо что-то. Деревом, из которого был сделан ящичек, это быть не могло. Сколько раз он доставал и обирал свой альбом, непременно касаясь костяшками дна, но такого звука ему слышать не доводилось.
Он выпустил блокнот, убрал руку и воззрился на чужеродный предмет. Его глазам предстала небольшая, всего в несколько желтоватых печатных листов, стопка, исписанная маленькими, чёрными печатными буквами. Судя по всему, это было чем-то вроде рассказа, правда, названия у него не было. Да и написан он был с кучей ошибок и поправок. Это представлялось даже интересным. Кто-то написал это, и положил сюда, явно полагая, что здесь его никто не найдёт, и, соответственно, не зная, что Виктор время от времени пользуется ящичком. Безликов вытащил стопку, задвинул ящичек и закрыл его, не отрываясь разглядывая её и улыбаясь от какой-то неясной, злорадной радости внутри. Из дверей, ведущих к изолятору, показались родители мальчугана, и он поспешно, неаккуратно сложил листочки вчетверо и сунул их в карман. Предстояла очередная тирада, но он уже был к ней готов. Недобро улыбаясь, встал, и направился к родителям.
Прочёл он рассказ чуть позже, когда назойливые родители, наконец, ушли. Заперся у себя в кабинете, предварительно заказав поварихе в столовой кофе покрепче, и, усевшись в мягкое кожаное кресло, начал впитывать его в себя. Рассказ, казалось, был прост, но и в то же время мудрён. Понятен и запутан. В основном он состоял из отдельных историй, весьма умело сотканных воедино. Да каких историй! Любой писатель ужасов вряд ли придумал бы лучше. Было, правда, одно но в этой рукописи. Скелетом рассказа служила незаконная торговля человеческими органами. Как раз то, чем занимался Виктор. И действие разворачивалось именно в этом интернате. Наводило на мысли, а не пронюхал ли кто о деле? Но встречал он эти мысли как-то расслабленно, почти блаженно. Настолько всё было хорошо прикрыто, настолько чисто, что возможность информационной утечки полностью исключалась.
Читать он закончил нескоро, смакуя получаемую информацию, наслаждаясь ею. Безымянное творение заслуживало похвалы и, несомненно, место на хранении у Безликова, поскольку здорово вязалось с его рисунками и второй, так сказать работой. И характером. Когда он спрятал тоненькую стопку в шкафчик, предусмотрительно положив её в папку, чтобы у уборщицы, еженедельно протиравшей здесь пыль, он не вызвал никаких подозрений, часы показывали десять - начало одиннадцатого. Его разморило и жутко тянуло в сон. Не удержавшись, он прикорнул прямо в кресле.
Товарищей по ночным вылазкам Лора встретила только за обедом. Все они казались посвежевшими, налившимися краской, бодрыми. Они поделились впечатлениями от крепкого, здорово сна, прихлёбывая суп, который теперь казался таким вкусным и желанным, будто такой никогда раньше ещё не подавали. Когда с ним было покончено, желудок попросил ещё, и Лоре, с толикой приятного удивления с непривычки, пришлось взять в качестве добавки и второе блюдо.
Весь оставшийся день они провели вместе, более не вспоминая ни минувшую вылазку, ни их горести. Распрощались на том, что пожелали друг другу приятного сна. Такого же, как был сегодня. И с улыбками разошлись по палатам. Лора перебралась в свою койку, когда настенные часы, над дверью в туалет, показывали без малого одиннадцать. До этого она увлеклась чтением, спустя два года вновь ставшим таким увлекательным и интересным ей. Она даже начинала подумывать, а не вернуться ли ей к писательству. Но решила обсудить это со своими способностями завтра. А сегодня она приятно утомилась, и не терпелось побыстрее уснуть.
Она попросила кого-то из соседок по палате выключить свет, и когда её просьба была выполнена, и все улеглись в своих постелях, она, наконец, закрыла глаза. И сразу же на неё навалилась сонная пелена...