Володя Злобин
Когда мы были на войне
Прощались туго: завязшие руки никак не хотели разжиматься. Валера жалостливо тянул товарища с вокзала, подальше от масс, жирных голубей, ожиданий и чемоданов. Рука должна была вот-вот поддаться, и Валера бы увёл друга от поезда. Тот недовольно гудел: он, как и тлеющая по соседству война, не хотел ждать.
Друг молча курил сигарету за сигаретой. Не для того, чтобы унять волнение, а потому что нравилось бить спичкой по чиркашу, а потом зажимать огонёк в ладони. Валера пытался что-то сказать и не мог. Друг безразлично пожёвывал дым бледными губами. Щурился, молчал. Может, не хотел отвечать на просьбы Валерки или хотел насмолиться ещё до окопов, где, как известно, третий не прикуривает. Да третьего и не было – не считать же им осоловелую, пучеглазую проводницу, лениво проверившую билет; попутчика, уже развернувшего на столике копчёную курицу; и прилепившееся к тронувшемуся окну испуганное Валеркино лицо.
Когда состав скрылся, Валера огляделся, ища поддержки. Как ни в чём не бывало сновали люди. Толстым, мятым, не выспавшимся лицам было всё равно, что на их глазах отправились воевать. Валере немедленно захотелось обо всём прокричать, чтобы мир удивился, а с другом ничего не случилось. Но рассказать было некому – менты сонно скучали у ворот металлоискателя; контролёр в автобусе потребовал купюру поменьше; а на лавочке близ дома как назло не было бабушек: им бы и говорить ничего не пришлось.
Только матери, привычно налившей суп, парень тихо, больше для самого себя сказал:
– У меня товарищ на войну уехал.
– Куда? – без особого интереса спросила женщина.
– На войну.
Валера произнёс это без какого-либо желания. Он не хотел удивить. Было стыдно держать в себе поступок, который так сильно отличался от дымящегося в тарелке борща.
– На какую войну? – переспросила мать.
– Обыкновенную.
Женщина скептически приподняла бровь.
Следующие дни Валера просматривал ленту новостей. Она разбухла от войны, сводки пестрили убитыми. Под их именами одновременно рыдали и радовались, вели споры и клялись отомстить – то есть убить ещё раз. Внимание привлекло большое сообщение, где кто-то пространно сокрушался о гибели своего товарища. До Валеры не сразу дошло, что всё знакомство с погибшим заключалось в общении на каком-то тематическом форуме. Поискав, он обнаружил немало таких некрологов. Все они были похожи. Особенно отвратительной казалась приписка: 'Я почти не знал его, но...', что – но? Но и мне хочется что-нибудь с него поиметь? Но и я хочу попасть на войну через рукопожатие?
Валеру охватила злость. Он знал своего товарища по-настоящему, много лет. Парень отправил на войну часть себя, тогда как вся эта непись не была к ней причастна. Валера включился в спор, начал доказывать и проклинать, и вскоре оказался забанен.
Выругавшись, Валера отправился спать.
Время текло незаметно. Товарищ обещал при возможности сообщать о себе, но поток сообщений быстро иссяк. В свою очередь, Валера пообещал держать связь с его отцом, который считал, что сын отправился в экспедицию. Валера договорился об этом так, на всякий случай. Мало ли что. Мужчина всё ещё не звонил, и Валера нервно вертел телефон, подыскивая того, кому можно высказаться.
Парни в компании курили. Делали они это по-дворовому, напоказ. Друг курил не так. Валера сильно тосковал по нему, и ещё там, на вокзале, когда поезд понёс приятеля навстречу сладкому рассыпчатому чернозёму, безрассудно доверился памяти. Этой памяти было много для одного, и Валера не без гордости поведал о человеке, укатившем на войну и о том, что ему, Валере, до сих пор из-за этого стыдно. Как настоящему другу, ему тоже следовало сесть на тот поезд. Валера говорил, освобождая лёгкие, и притихшие девчонки пододвигались ближе. Валера обнаружил, что ему нравится рассказывать о товарище. Нравилось вспоминать, как они дрались в школе и как потом выгораживали друг друга перед директрисой; как работали целое лето на клубничных плантациях, чтобы поехать на несколько дней к морю. А ведь ещё была история про заброшенный мост и похищенные из библиотеки книжки... Валера сбился на жалостливый шепот, от которого всё отчётливее веяло алкоголем. Выдохшись, парень остался один. Неожиданно Валера почувствовал, что его утешающе приобняли. Со стороны что-то спросили. Сосед предложил сигарету.
Валера не курил.
Шли дни. Телефон молчал. Тревога стала докучливой, заставляя возвращаться к войне, тогда как нужно было сосредоточиться на повседневных вещах. Валера сделался раздражительным и грубым. Перед сном парень с досадой думал о друге.
Он смелый, конечно. Не каждый бы смог: один, без опыта, в незнакомый край... Просто берёшь и едешь. Я ведь до последнего не знал об этом. Лучший друг, блин. Почему вместе поехать не предложил? Знал, что откажусь? Ну да, я бы отказался. Наверное. Не моё это. И всё же... он мог бы спросить. И не спросил. Знал, что откажусь? То есть ему даже в голову не приходило, что я могу согласиться? Типа, зачем спрашивать, раз и так всё понятно? А что понятно? Что я трушу, что ли? Так я просто не хочу ехать, а не трушу... Ну вот поехал бы, и какой там с меня толк? Ничего не умею, только под ногами мешался бы. И он такой же. Хоть бы не задавили..!
– Что, нет вестей от твоего друга? – участливо спрашивали во дворе.
Валера пожимал плечами.
– Да всё ровно будет. Ничего с твоим корешем не случилось.
– В смысле? – не понял Валера, – А что с ним могло случиться?
– Эээ... война же. Вряд ли он мог погибнуть, но...
– Да нет, – неожиданно перебил Валера, – Мог.
Очевидная возможность гибели потрясала. Прежде война представлялась Валере чем-то далёким, и ужасы её не могли затронуть родных. Друг не мог умереть, потому что оставался другом. Он был самым близким воспоминанием, которое не могло погибнуть, ибо оно находилось рядом с Валерой сколько тот себя помнил. Но теперь друг стал частью войны, и смутная боязнь чего-то нехорошего, какая бывает за родственников, исчезла, сменившись понятным страхом бомб, пуль и снарядов. Если раньше Валера переживал из-за неопределённости, то теперь понял, что будущее предельно просто: умер или выжил, ранен или здоров, пропал без вести или нашёлся. Валера всё ещё переживал из нормы, из привычного хода жизни, тогда как нужно было перестроиться и думать о самом худшем или не думать вообще. И эта простая мысль, столь долго не дававшаяся ему, перевернула всё с ног на голову – друг мог уже умереть, а Валера этого и не заметил.
– Ты что, – удивились вокруг, – думаешь, он... того?
– Сами посудите, – неуверенно начал парень, – на связь не выходит, хотя обещал. В армии не служил, ничего не умеет... да и бои тяжёлые. Что я могу думать?
– Не хорони пацана раньше времени!
Но Валера знал, что он прав. Окружающие судили по мирной жизни, где смерть неожиданна и случайна, а Валера говорил из войны. Ему почти явственно привиделась вечерняя суета распологи, где бойцы набивали магазины перед выездом на боевой. Друг был там, вместе со всеми, в последний раз радовался и шутил. Валере захотелось оказаться рядом, тронуть за плечо, предупредить, но он был далеко, наедине с пониманием, что пропустил смерть собственного товарища.
Первой он сообщил матери. Та посмотрела удивлённо, почти презрительно и вместо того, чтобы опуститься на стул, покорно сложив руки на коленях, сцедила: 'Дурак'.
Валера отпрянул. Это было о нём. Мать заметила то, что укрылось от сына. Валере казалось, что он пытается восполнить горе, тогда как он ставил точку, чтобы тоже побывать на войне. Раз он имел право страдать и рассказывать, значит, почти что был там, где всё и произошло. Смерть, которую он представлял, была настоящей, а настоящее всегда переживается горше, чем что-то придуманное. Валера хотел полнее почувствовать отсутствие друга. Он страстно желал быть рядом, но мог осуществить это лишь в разговоре. Валере требовалось быть на войне хотя бы в словах. В конце концов, никто не сокрушается о павшем сильнее, чем мать и его боевой товарищ.
Обжёгшись, Валера стал действовать осторожнее.
Теперь он не бил известием в лоб, а невзначай сводил тему к войне, затем становился молчаливым, сосредоточенным, чтобы спрашивали за него. И только тогда, как бы с неохотой, Валера рассказывал о гибели лучшего друга, за которого бессильны отомстить кулаки.
В основном просто кивали, но находились и те, кто пускались в длинные расспросы, и Валера отвечал додуманной по ночам историей. Дамы потрясённо смолкали, парни стеснялись того, что умерли не они. Валера не врал. Он говорил так, как это увидел. Слова его были хриплы, голова чуть опущена и весь облик свидетельствовал об исхоженной вдоль и поперёк жизни. Валера пытался заместить друга, быть бесстрашным вместо него. Ему верили, советовали держаться и надеяться на лучшее.
Через несколько дней в трубке раздался знакомый голос. Тело тут же продрал мороз. Товарищ жив, и теперь хочет поговорить с лучшим другом, вернуться обратно в весёлые дворовые компании, уже выпившие за него. Вместо ликования Валера испытал дикий стыд. Он не сразу понял, что голос был немного другой.
– Валера, привет, – сказал звонивший, – слушай, когда сын уезжал в экспедицию, он сказал, что будет с тобой созваниваться. Он тебе набирал?
– Не-а, – ответил Валера.
– Вот оно как? – мужчина замялся, – И мне не звонит. Он предупреждал, что связи не будет, но не столько же... Думал, ты в курсе. Ну, раз так...
– Подождите!
– Что? – спросили с надеждой.
– Я знаю, что с вашим сыном.
– Знаешь...? Как это понимать? Что-то случилось!?
– Да нет, вроде. Там всякое... Можно зайти?
Через полчаса Валера был на месте. Валера оттягивал разговор, сначала согласившись на чай, потом натужно вспоминая совместные шалости. Седенький мужчина не перебивал, нервно поглядывая на балкон. Затем тихо, но твёрдо предложил выйти покурить. В животе у Валеры заныло, и он рассказал всё как есть, думая, что это облегчит обоих.
– Считаешь – погиб? – тихо уточнил мужчина.
Валера не мог сказать точно:
– Обещал звонить и не звонит. Сколько времени уже прошло...
Отец всё-таки пошатнулся, но устоял, вцепившись руками в перила. Взгляд его остекленел, остановившись на далях. Мужчина предложил сигарету, и Валера согласился, хотя никогда не курил. Ему хотелось подольше постоять рядом, сказать что-нибудь ободряющее. В Валере была вина, и он пытался изжить её жестом и взглядом. Парень закурил без кашля, будто делал это уже много раз, и научено спрятал огонёк в кулаке.
– Сын тоже так вот смолил, – вздохнул мужчина, – с меня подсмотрел. Я его поначалу ругал, знаю же, что плохо. Эх... да пусть хоть пачку в день выкуривал, лишь бы живой!
Домой Валера возвращался полностью опустошённым. Он не хотел этой войны. И друга отправил на неё тоже не он. Война случилась как-то сама, из ничего, и друг поехал на неё сам, без приглашения. Валера не был чьей-то причиной, он просто немного боялся и немного завидовал, гордился, хвастался и переживал. Война вошла в него острым нудящим осколком, от которого было не больно только тогда, когда о нём говоришь. Так кто мог упрекнуть Валеру за то, что в этих разговорах его заносило? Валера знал 'кто', и иногда оборачивался, проверяя, не следует ли за ним знакомая тень.
Ночью Валере приснился живой товарищ.
У него просто не было возможности позвонить. Такое бывает и без войны. Друг не требовал объяснений. Он тихо смотрел на Валеру и прятал в чёрном земляном кулачке огонёк сигареты. Валеру обуял ужас: вдруг друг расскажет, что жив, а убил его не снайпер, не визжащая мина, а всего лишь Валерка? Расскажет матери, дворовым пацанам, своему отцу, а Валере лишь примирительно бросит: 'Поторопился ты, брат'. Парень упал на колени и заплакал. Он был счастлив умереть сам, кричал, что тоже сядет на поезд, что они будут плечом к плечу жить и сражаться, пусть только друг промолчит. А рассказывать можно друг другу. Вновь признаться во всём и больше ни о чём не жалеть. Но друг не отвечал. Он с болью разжал ладонь, огонёк охватил её и побежал по руке зелёным пламенем. Тело искривилось, обнажая чёрные кровоточащие дыры. Кожа слезла вместе с одеждой. Проглянули кости. Друг корчился в пламени, сгнивая в его зелёных потоках.
Из кошмара Валеру вырвал телефонный звонок.
– Да? – спросило пересохшее горло.
– С кем имею честь? – раздался в трубке незнакомый мужской голос.
– С Валерой...
– Валера? – голос помолчал, – Это хорошо. Ты вот сейчас послушай и не перебивай. В общем, тут такое дело... погиб твой товарищ, Валера. Он оставил эти цифры, друг говорит. Сообщите если что. Ты, Валера, конечно, друг, но нам нужны его родственники. Денег вышлем, и тело тоже надо выслать. Поможем то есть. Ну, так как, сообщишь координаты?
– Координаты? – тупо переспросил Валера.
– Они самые.
– Да, я скину. Только у него не родители. У него отец.
– Вот оно как... Значит ему мы и наберём, – сказала трубка.
– Не надо! – попросил вдруг Валера, – Я сам.
– Сам? Ну ладно, на связи тогда. Только ты оперативно, хорошо? За сегодня этот вопрос надо решить.
Валера упруго подскочил с постели. С непонятной для себя резвостью он натянул штаны. Чувствуя невероятное облегчение, Валера стал собираться в гости.
Война для него закончилась.
|