Мааг Виктор : другие произведения.

Верхнекетский соловей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вместо доброй встречи двух давних выпускников вуза произошла конфронтация ввиду того, что один сидел в своем саду и пел, как соловей, а второй попытался вынуть подноготную сладкого пения, но не получилось, и тогда соловью сказали, что он на самом деле поет.
Верхнекетский соловей
Жизнь и судьба одного провинциального дарования.
  
1
  Часто ли это было у вас, читатель, когда однажды повстречавшийся на жизненном пути человек впоследствии вспоминается иногда своими добрыми и прилежными качествами? На середине тропинки по саду жизни, пройденного наполовину, в цепкой череде, токсичном курослепе и кругу отгаданных ромашек и облетевших одуванчиков, то есть среди травостоя разного рода, порой одна случайная встреча с распустившимся пионом оказывается той лампочкой, фонариком, заметным светлячком, который как бы незатейливо говорит: "Не всё так мрачно в этой длинной жизни, товарищ! Есть и проблески, и просветы, и звезды путеводные тоже есть".
  Конечно, Сашин нерусский погодок Тиур никакой путеводной звездой не был. Скорее, ложной звездой, светящей неверным светом в пучине сельской патриархальности и таежной дремучести при значительном удалении от центра. Но хоть и такой, бемольный и серый, свет печальной души национального человека тлел и томился, излучая не тепло, но подобие надежды на некое участие, даже не участие, а нейтральный промельк, тонкую белую полоску в жизни, проблеск светлого пятна, незначительного и случайного ориентира, без обременений и травм. В ловушку Тиур не заманивал, на чужую шею проблемы не вешал, деньги не тянул. Это было хоть что-то. А меркантильный человек сказал бы тут: "Ну, хоть шерсти клок не выдрал. И это хорошо".
  Впрочем, Саша воспроизвел фигуру давнего знакомца в одном из первых своих романов, где метафорой проходила линия о том, что пассажирский катер, привезший молодого специалиста в тайгу ― в глушь человеческих пороков ― символизировал и восход солнца, и заход цивилизации в потаенные сибирские закоулки, что было большой ошибкой. Поскольку не лучшее принес человек с утренней зарей, как задумывалось и предполагалось, а худшее; в качестве поствузовской отработки, вместо распределения в языковую академию, за самостоятельность в поисках работы специалисту закономерно отомстили ссылкой на периферию, в школу с пьющими учителями и кучкой напложенных аборигенами дурачков. Но распределенный специалист шибко не унывал.
  В глуши оторвался по полной: на правах администратора музыкальную аппаратуру утащил домой слушать "битлов", пару ящиков с бутылками с растворителем красок для летнего ремонта школы еще зимой израсходовал на растопку сырых дров в печке, запустил электросчетчик в обратном направлении. В общем, приспособился. Обучение детей ограничил грамотой, письмом и счетом, полагая, что из навоза только скарабеи могут катать полезные для природы шарики, а из обитателей лесных чащоб, лепи ― не лепи, все равно получатся девианты, которым необходимо и достаточно научиться деньги считать и расписываться в ведомости. И тут, надо же, Тиур! Он встретился Саше в магазине в райцентре Колпаче, радостно распростер объятия, обрадовался, как давнему другу, хотя знакомцами они были шапочными.
  В Тонске филолог Саша и историк Тиур учились в одном универе, примелькались друг другу на совместных лекциях типа логики или философии. Потом на военных сборах филологу понравилось, как Тиур выкладывал из кирпича стенку оружейной комнаты, старательно и ловко, как папа учил, когда гараж для мотоцикла строил. Собственно, вот и всё знакомство. За стенами вуза они не встречались. Филолог жил дома, историк в общаге, где бренчал гитарой на черной лестнице, завоевывая дешевую популярность у озабоченных студенток и щуря при этом раскосые татарские глаза. Вне учебы у каждого были свои интересы. Но что это было за знакомство? Пара фраз на переменах и начало приятельства, не переросшее во взаимную симпатию. Однако после выпуска и военных сборов случайная встреча в отделе бакалеи всколыхнула нечто большее.
  Тиур сразу зазвал Сашу в гости, тогда директора загибающейся восьмилетки, к себе домой, на родительскую учительскую квартиру, и возражения на то, что в Колпаче директорский семинар по оптимизации учебного процесса идет, и Саша там участник ― это Тиуром не приветствовалось. А потом звал и на вторую ночевку, поскольку случайного человека посчитал тем исповедником, которому можно доверить кровно личное и сугубо печальное. Звал, чтобы излить эмоции, разделить в разговоре горький плод несчастной любви к простипоме по фамилии Лизюкова, из-за которой Тиур чуть было не свел счеты с жизнью. Вот как далеко зашло боготворение рыбки типа окуня, которая при нажатии (а первый муж Лизюкову бил), издает хрюкающие звуки. Что ж! У каждого свой вкус: кто любит сладкий арбуз-"девочку" (в отличии от менее сладкого арбуза-"мальчика"), а кто свиной хрящик, не дожёванный прежним едоком.
  Когда Тиур изливал душу после сытного ужина с родаками, с домашними разносолами, под учительские разговоры о кознях коллег и притеснениях администрации, Саша невольно думал, что всякое гостеприимство оказывают не просто так, но с некоторым потребительским прицелом на гостя, и поданную к столу еду надо отрабатывать хотя бы почтительным вниманием. Поэтому уважительно брал в руки альбомные листы, в которых несчастный Ромео вывел нежные карандашные девичьи абрисы с рыбьими глазами, люзиковские тонкие формы с потерей силы грифеля по краям рисунков. Гость что-то поддакивал и приводил в унисон нечто похожее из прочитанных книжек и личной лавстори.
  Вертелась в голове мысль о том, что вот и в фильме о дикой собаке динго юный нацмен из нанайцев яро благоговел перед школьницей-героиней, которую играла замужняя детная женщина, благоволившая в свою очередь режиссеру. Несмотря на нежную любовную линию киношных школяров, в сюжет вкралась, как ни верти, грязь человеческих отношений. Нацмен Филька ревновал девочку, интриговал и сплетничал, сталкивал лбами участников любовного многоугольника. Сама школьница капризничала и скандалила, одна история с пельменями чего стоит. Ну, а уж потом шашни из-под юпитеров перекочевали в жизнь: из-за этой собаки динго, независимой и не обделенной свободной любовью, муж школьницы встал на скользкую дорожку ответного адюльтера, поскользнулся, попал под трамвай и погиб. Эва! А Тиуру, вернувшемуся в родной Колпач из поездки в Экибастуз, где распределившаяся Лизюкова поднимала из угольной пыли заводскую журналистику, мудрая учительница-мать подкладывала полезные книжки, чтобы чтением перебить любовную катастрофу сына.
  В вышеуказанном романе, помнится, Саша указывал на завязку добрых отношений молодых специалистов, потерпевших крах ― одного на амурной тропе, другого ― в ожидании благоустроенной жизни после вуза. Однако не всё было так плохо. Директор выписывал книжные новинки, для методического обеспечения лежащей на боку школки, но под личный интерес, так что пришедшая монография "Дипломатия Святослава", по прочтению, быстро перекочевала по почте в библиотеку Тиура, на мощение дружбы. Дело в том, что наутро после ужина, когда учителя ― сын и его родаки ― ушли на работу, то дома оставалась учившаяся во вторую смену пятиклассница, которая дождалась Сашиного пробуждения и предложила позавтракать.
  Девочка была дома одна рядом с чужим мужчиной, коему она приглянулась, когда сказала, приподняв крышку чайника и увидев капли конденсата, о круговороте воды в природе. Почему-то шаловливо подумалось: "Какая умница. Обидеть такую ― настоящее преступление. Впрочем, я не Достоевский, который, говорят, "согрешил в бане с маленькой девочкой, которую привела ему гувернантка". Да и, похоже, писательский опыт воплощен в истории Николая Ставрогина и малолетней (10/14-летней) Матрёши в знаменитом бесовском романе. Но ― не Ставрогин я, и не Достоевский я".
  Хотя национальная девочка, с некритичной разницей в возрасте 10 лет, понравилась. Националки и покладисты, и чистюли они. А возрастная фора всяко обяжет мужа доминировать в семье. Поэтому нужны, нужны мосты в виде новинок Тиуру, которого лечили литературой. В итоге безутешный любовник выстоял перед грозящим суицидом, взял в жены как будто девушку сродной национальности с именем Лия, надо же, с оглядкой на любимую мамочку ― тоже учительницу русского языка и литературы (!), родил девочку, ушел на женину квартиру, мосты отпали, умница забылась. Всё пошло своим чередом.
  И вот тут Саша, а уж 40 лет прошло, вспомнил о давнем знакомце. Как он там, ненароком повстречавшийся в магазине товарищ, добродушный и сердечный? Чем живет, чем дышит раненый в самое сердце любитель траченых дев? Жив ли вообще? Ведь успели некоторые, всякие встречные-поперечные, предстать перед Господом не прощенными за все свои гнусности и грехи. Во всяком случае Саша их не простил, а они уже приподнялись над земной поверхностью, и тут на тебе ― двери в рай им, непрощенным, закрыты. Всё правильно: если на земле человек грех не простил ближнему своему, отбывающему в небесное царство, то Бог всяко повременит дать команду архангелу Гавриилу, знающему о грехах и добродетелях вновь прибывшего, с отворением заветной дверцы. Хотя бы потому, что сначала надо очистить душу свою многогрешную, принести последнее прости, исповедоваться и собороваться, почитать отходную, свечечку затеплить, перед иконкой отбить земные поклоны. Ах, нет?! Ну, это дело ваших метафизических состояний, отлетающих вверх с неизбежным рикошетом в низ...
  Тиур оказался жив и где-то даже успешен в своем медвежьем углу. Стал крупной величиной местного масштаба. Приподнялся от земли. Его знают, встреч с ним ждут. Надо же, светоч! Интернет-поиск подсказал многое.
  
2
  Оп-па, вот он где обосновался, наш герой! Как у него всё удачно по жизни сложилось: распределился после вуза под родительский кров, рядышком ― новое место работы, женка по соседству, поработал лектором в райкоме партии, пока партию не закрыли, а вот и, по возрастающей, директорское школьное кресло в спецпоселке принудительных переселенцев. Далеко не ушел от Колпача, всего-то 6 километров от этой юдоли скорби с массовыми расстрелами в городской черте в эпоху Большого террора. Недалекое местечко носит "ликерное" название Мараска, что сразу напомнит сомелье вишневый ликер Мараскин, и тему расстрелов ассоциирует вкус напитка, при изготовлении которого виноделы растирают в пыль виноградную косточку, придающую основному звучанию привкус горького миндаля; это сходные вещи ― выстрелы и смерти ― с одной стороны, и, с другой ― горький миндаль (похожий по запаху на цианистый калий) и неминуемое растворение лагерной пыли в снежной метельной ночи.
  В эти распогибельные места организаторы раскулачивания ссылали народ. Как знать, кто-то из сосланных или их конвоиров был родом из Далмации, это Балканы, где в районе Задара произрастает автохтонная мараскиновая вишня, и в качестве насмешки притащилось в здешние леса это обескураживающее название, мол, вот вам рай, ваша новая родина, пейте воду из реки или болота, и пусть она напоминает вам ликерчик, что со вкусом смерти.
  Таким же именем, Мараска, назвали местную речушку, одну из многих, коих полно в округе. Так что самое лучшее средство передвижения в этих местах ― моторка. Головокружение возникает от частых поворотов на дюралевой лодке по таким извилистым рекам. Меж торфяных берегов вонзается мчащаяся "казанка" в черемуховые лабиринты, мелькают там и сям опасные топляки. Петляя, извилистая Мараска впадает в такую же крученую, как канат, Кеть, речку не простую ― значимую. Если главная тут Кеть, то и район должен быть Кетским, но назвали его Верхнекетским, поскольку расстояния в лесах большие, и значимая река истоком далеко вверх уходит, в бесчисленные сосняки и кедрачи. Это как бы еще одна толстая речная веревка, скрученная в удавку палача. Петляя неимоверными зигзагами вплоть до Большой реки, в начале прошлого века Кеть являлась частью важного маршрута, Енисейского канала, по которому невозвратно следовали на японскую войну армейские части и военные товары.
  Известно, там, где офицеры и купцы, там начинает шевелиться обслуга. Вот один домок возник на берегу, где можно переночевать, даже с подвернувшейся автохтонной и податливой девушкой, поскольку на периферии распространён гостеприимный гетеризм, домашняя и практически безденежная проституция. Другой и третий домишки вскинулись тесовыми крышами, под ними зашумел самовар и подавалось к столу хлебное вино. А там пошли сапожники, шорники, кузнецы и прочие мастеровые тачать сапоги да чинить сбрую, ковать лошадям подковы и лодки смолить. И так из тихого места, где лишь медведи и лоси ревели, глядишь, возник бы близ насыщенного транспортного маршрута шумный городок, наподобие Нью-Васюков, а в скором времени дирижабли и еропланы начали бороздить таежные просторы для причаливания к Мараске, вскинувшейся небоскребами.
  ...Увы, канал к 30-м годам, когда потекли в Сибирь ссыльные, захирел; войск и больших партий товаров не пропускал. Еще в Гражданскую его здорово разорили отступающие белые, разрушили шлюзы и пожгли сооружения на маршруте. Канал пересох так, что сегодня 8 километров его длины ― это тоненький ручеек, который переплюнуть можно. И ремонтировать его не имеет смысла, поскольку обнаружен последними изыскателями выход скальных пород на обмелевшем фарватере, что напрочь исключает возможность беспроблемного дноуглубления для современных судов. Короче, с "еропланами" не задалось. Зато воздух тут чистый и крепкий остался, хоть ножом режь. Здесь с пользой дичают самые закрепощенные умы, и сознание расширяется от лесного духа, насыщенного смолой сосен с пряным запахом конопли и таежного разнотравья.
  Сюда, в эту глушь, к месту несостоявшегося центра, в мае 1931 года привезли и скинули на топкий бережок первых ссыльных. Имущество и деньги у них отняли ― конфискованные средства пошли на коллективизацию, с которой они не согласились, и индустриализацию, которая была не их ума дело. Зато воды вокруг ― море. ("Пейте свой ликерчик!"). И еды пока вдоволь: во-первых, осталось в узелках то, что из дома прихватили и дорогой не подъели; во-вторых, городские вещички, взятые с собой, можно выменять на хлеб в близлежащих деревнях; в-третьих, колба выросла, местная съедобная трава, с крапивой и лебедой впридачу, а там грибы и ягоды пошли. Земляника целыми полянами, как если расстреляли кого с близкого расстояния, с брызгами веером.
  Делать нечего, люди вырыли землянки, и новые баржи подошли с новыми партиями арестантов. Пила, топор да лопата загуляли-заиграли по тайге. Пошла корчевка. Если первую зиму сталинские зимогоры пережили в землянках, то на следующее лето они, работящие, стали возводить капитальные пятистенки. Так возник поселок с прилепившейся ликерной этикеткой, но вишневым раем все-таки не запахло. А сейчас тем более ничем подобным не благоухает, на Далмацию не показывает.
  Что интересно ― в те баснословные года власть бросала людей на вымирание для того, чтобы как будто сверху за новоявленными трудовыми поселками и выживанием людей в них наблюдали высокостоящие игроки, партийные небожители, делавшие ставки на "выживет ― не выживет". В период раскулачивания народа сотни подобных поселений с незамысловатыми названиями колонизировали тайгу. В них люди добывали лес, рыбу, пушнину, били медведя и лося, брали дикоросы, сено, живицу (смолу), орехи, мед, варили пихтовое и кедровое масло. Пахали и сеяли. Мало ли было таежных ресурсов, которые партия требовала взять у природы?
  Вот, недалече, возле Кети возник поселок лесорубов ― Клюквинка с тридевятым златоствольным царством вокруг. Со временем всё оголилось за околицей, ибо местные и наемные бригады повырубили, повысекли, истоптали, раскурочили таежные окрестности. Лесодобытчики ушли далеко, а деревенька осталась, постояла и выстояла. Непьющие работники, трудившиеся ударно, получили Героев Труда с золотыми звездами и одновременно с орденами имени лобастого человека, затеявшего революцию. Мараска тоже осталась, и речная удавка при ней. А вот другие деревеньки, простенькие и не затейливые, типа Палочка да Проточка, Типсино да Куролино, вымерли. Домики из них перевезли или бросили, раскатанные бревнышки перегнили. И людей, колотившихся здесь как рыба об лед, давно забыли, их могильные холмики сравнялись, крестики попадали, всё заросло травой. Только в диких кустах виртуозно щебечет временами незатейливая серая птичка.
  О, да! Местной достопримечательностью стал Тиур. Он и марасковой школы первый директор (около 10 лет посидел в руководящем кресле, но не сдюжил), и учитель истории в ней в последующие 30 лет, эволюционировавший от "халдея" до лабуха. О, читатель, ты не знаешь всех достоинств этого самородка! Он художник, бард и стихотворец ― столько талантов в одном флаконе! Местные недаром боготворят его, ибо никто из них и никогда, до последних минут поселка, не сможет малевать свиточные прозрачные картины с тонким ориентальным подтекстом, никто балладу историческую не напишет и не сбацает на синтезаторе под гитару про 300 спартанцев, и стихов не напишет, длинных, выпадающих из размеров, как пузцо раскормленного человека, вылезающее из недостаточных по объему штанов.
  Зато любимо местными потребителями культуры это выпадение из канонов и художественных норм, поскольку оно родное, то есть простительное, принимаемое на веру близко к сердцу, как принимает с благодарностью и слезами на глазах мать поздравительные каракули дитяти, сделанные с ошибками. Или картавит безмерно, гундосит и заикается ребенок, читая стихи счастливой родительнице ― она так и сяк в безупречном восторге. Вот и у Тиура стихи ― откровенная дрянь, но для местных ― "это наша сокровенная дрянь". Это распространенный местечковый подход в приятии всякого культурного выброса, наподобие новой залихватской частушки или свежего обсценного анекдота. Поэтому верхнекетским соловьем можно назвать Тиура, здравствовавшего до сей поры.
  Вы думаете, читатель, что соловей в тайге не живет, что это авторское преувеличение? Отнюдь. Живет. Ареал обитания этого невзрачного с виду певуна начинается широкой полосой от Польши и заканчивается мыском у Енисея, как раз в Верхнекетье у южной границы подтаежных лесов, куда прям под праздник Дня Победы прилетают из южной Африки перезимовавшие витруозы, занимают укромные места в густой траве и пойменных кустарниках, с обязательно журчащим неподалеку родником, чтобы, подслушав водяные перезвоны и ближние перекаты, скопировать, заучить несколько звучных нот для своего репертуара из 12 певческих колен. Не случайно вспоминается снисходительно-комичная фраза из детского стишка: "Соловей сидит на ветке и поет свое ку-ку". Да-с! Не только где-нибудь в Черноземье майскими короткими ночами поют ― трещат, свистят юлой и курлыкают великолепные солисты, завораживающие меняющимся звукорядом.
  В сибирской глуши можно встретить не менее блистательного исполнителя, которым прирастает красота здешних мест. Это ли не счастье для окружающих, отмахивающихся от гнуса, помечтать о празднике на нашей улице? Это ли счастье для соловья, попеть, как "могёт", срываясь с высокой ноты в дискант, поправляясь в пении, чтобы снова выводить рулады и прочее замысловатое бульканье-треньканье в кругу очарованных поселян? Но то ― птичка, а то ― человек, поющий в народе и для народа, бард с ориентальной хитринкой в глазах, мол, вот я какой, цените, другого нет и дадено не будет.
  
3
  Что ж, подавай нам и такого героя, провинциального и самобытного. Для литературы только б польза была. Ведь, помня о том пожаре страстей, что бушевал 40 лет назад, Саша задумал написать фееричную вещь, когда любовь на грани жизни и смерти, как между домами Монтекки и Капулетти, и, соответственно, жизнь близка к смерти ввиду полного исступления, когда эмоциональный накал высок, а мыло и кусок веревки рядом, да и водяные петли, с омутами и стремнинами, рядом тоже. Ружьишко отцово в сейфе жестяном стоит. Его брать в руки для последнего шага всё ж таки стрёмно: отберут у хозяина берданку после сыновьего шмаляния, и за утками папа больше не поедет. Утиная охота у него отменится в гнетущем миноре.
  А как хорошо с материалом-то! Градация на градации: траченная полурусская девушка и нацмен Филька, выучившийся на историка; ее свободный полет в угольный край и любовные цепи, потянувшиеся со звоном из Сибири вослед; разговоры "Люблю, не могу" ― "В зеркало на себя посмотри, юноша раскосый". Все эти амплитудные встречи-уговоры и драматичные расставания, полный игнор и броски навстречу, отчаянные слова и дикие поступки, много другого чего сумасбродного, во что кидает человека любовная горячка ― вот он богатый питательный материал для современной молодежной прозы, начало которой положила дикая собака динго.
  Интернет указал много чего. В колпачской районной библиотеке чтут местного самородка, единого в трех лицах. Жалеют, что живет он в Мараске и нечасто балует своим посещением райцентр. Недоброжелатели, куда без них, зудят: вот, нашли мазилку, бумагомарателя и игреца на лютне. Наперекор им в библиотеке завели страницу с хмурым портретом Тиура, включили в перечень живые ссылки на 100 (!) его баллад и прочих бардовских композиций, здесь же стишата топорщатся.
  ...Это творчество даже не на любителя. В самом деле, почему такая несправедливость? На врача учатся 8 лет, а без медицинского диплома пойди поврачуй ― и тюряга сразу выпишет "рецепт" на всю пятерчатку. Без обучения вождению нельзя рассекать на авто, разве что по таежной дорожке от кордона к кордону. Инженер учится искусству конструирования 5 лет, и его без диплома тоже не допустят до постройки завалящей Пизанской башни. А вот в писатели, в поэты, в живопись, в бренчание на струнах лезли и лезут разного рода самоучки, и нет им ни государственного окорота, ни массовых преград от общественных организаций. Точно ― эти самоуки, как пауки, оккупируют периферийные углы и городские подвалы, где неумело, в стесненных жилищных условиях, пачкают бумагу (или насилуют клавиатуру компьютера), изводят холсты и краски, приговаривая, что это голос свыше их ведет, прям берет за ухо и втягивает в калашный писательский ряд, дает коленкой под зад, подсаживая в сообщество живописцев разной направленности.
  А темный народ потом стоит и слушает, и рассматривает пялясь, или вчитывается в сумбур, тряся головой и не понимая ничего, но принимая на веру какофонию, мазню и безграмотность, мол, такое у чела авторское вИдение с видЕнием в виде бонуса. Да гоните таких пауков, эдаких голых королей, поганой метлой! Вон из угла! Долой оккупацию! Или, паучок, сиди тихо и не рыпайся со своими нетленками. Хотя, стоп! Зачем мне Тиуру что-то втирать, доказывать ничтожеству его наивность? Я же не за этим к нему со звонком собираюсь, а за подробностями старинного любовного катаклизма.
  Саша нашел телефон Марасковой школки, трубку взяла директор. "Ах, вам Тиура надо? ― Да, хотелось бы его услышать... ― Сейчас". Женщина спустилась на первый этаж и передала свой мобильник (это оказался личный телефон) Тиуру со словами, что разыскивают Вас, но почему-то звонят на мой личный номер. Саша подумал, что вот по таким поводам ― телефон мой, а вас по нему спрашивают ― затеваются интриги, чтобы потом можно было мотивированно прыскать ядом в учительском серпентарии.
  ...Несколько томительных секунд, числом до 20, Тиур был как пыльным мешком ударенный. Не мог ничего вспомнить. После передачи некоторых подробностей, он, наконец, прозрел. "А-а! Вспомнил, вспомнил! ...Надо же, сколько лет прошло. Удивительно! ― Ничего удивительного. Память человека, это не хрупкая вещь. ― Я поражен, столько лет прошло, а ты помнишь. ― То, что было хорошо, я не забываю. Я всё помню, доброе не забывается".
  Разумеется, сначала вспомнили старых знакомых, коих набралось на маленькую тележку. Кто жив, кто спился и умер. Но не шибко редеет когорта историков, знакомых по давним военным сборам. Каждый год в течение 40 лет бывшие "литёхи" собираются в Тонске и арендуют кафе, где горлопанят пьяные песни, особенно один полюбившийся старорежимный офицерский марш про летние маневры с "буль-буль-буль бутылочкой зеленого вина".
  Вот еще плевком на ветру мелькнул в разговоре полузнакомец Тверишка, который уже отучительствовал математиком в Колпаче и перебрался на пенсию под крупный сибирский мегаполис. Его дети выросли на русских хлебах и изменили родине, перебравшись на ПМЖ в Голландию и Австрию. Живет с женой, которая однокурсница Сиврубец. Саша вздрогнул, услышав знакомую фамилию, поскольку Сиврубец была его одногруппницей, но он ничего не слышал на пятом курсе о ее новом муже.
  Оказалось, что Сиврубец пришла в группу со второго курса, до этого у нее был академический отпуск, так вот эта одногруппница, жена Тверишки, была курсом старше. Да бог с ними ― Тверишкой, его женой и детьми-предателями. Сама-то Сиврубец как? Саша слышал, что Ленок потеряла мужа, и даже допустил, что мужик был туристом и замерз в горах. Отнюдь. Он, Лешка, оказался родом из упомянутой Клюквинки, в округе которой собирал дикоросы. Однако таежное место было опасным, так как в тех местах на тайгу и болота падали отработанные емкости с остатками ракетного топлива ― гептилом, страшным канцерогеном. Любопытный Лешка нанюхался гептила и, родив двух разнополых детей, умер. Но ничего, Ленок стала отличником народного просвещения, сейчас ее учительский задор поутих, поскольку географичка-дочь родила девочку, и новоиспеченная бабушка сидит с ребенком. А как человек Ленок дрянь. Жадная была до денег. "Да-да. Она в Колпаче в двух школах работала и еще в Центре культуры и досуга подрабатывала клубной деятельностью, экскурсоводила по писателю Липатову― подтвердил Тиур. ― И мешала моей жене трудиться. Всё время доминировала, хватала часы. Стремилась, чтобы всё было по ее воле и прихотям".
  Липатов ― это тот писатель, по имени Виль, что обозначало инициалы вождя российского пролетариата Ленина. Вот же, выдумают революционные родители замысловатое имя, странное, аббревиатурное. Да и само поименование Тиур тоже необычно, наподобие того, что был у Саши знакомый врач-кардиолог по имени Каюр. Саша сначала не понял: это имя, или профессия? Ведь на Крайнем Севере погоняют каюры оленьи упряжки, и лица у каюров азиатские, как и у национального кардиолога. Нет, это имя. Как и имя Адель, которое носит мужчина-нацмен, продавец автомобилей. На вопрос о том, почему у продавца женское имя, воспетое еще Пушкиным ("Играй, Адель, / Не знай печали"), работник автосалона возразил довольно веско. Дело в том, что с ударением на втором слоге ― это женское имя. А с ударением на первый слог ― мужское. Как много странностей в нерусской ономастике! Однако, вернемся к Вилю Липатову.
  Саша вспомнил:
  ― Это который про участкового Анискина написал? По нему еще фильмы в Колпаче снимали. Анискин с Фантомасом, и еще с жуликами какими-то.
  ― Ну, да. Только сейчас экскурсия идет по другому фильму "И это всё о нем", что выглядит странно. Лесная промышленность загнулась, а экскурсии проводят.
  ― Экскурсанты с пенька на пенек прыгают, что ли? Или ржавеющую в тайге технику разглядывают?
  ― Не-а, все укладывается в холле Дома культуры лесопильщиков, где развернули музейную экспозицию с фотографиями, документами, рукописями, прижизненными изданиями, личными вещами писателя. Представлены также авторские куклы, изготовленные руками его дочери, которая тоже умерла. Потом, скопив денег, наши Ленок с Лешкой ринулись Питер покорять. Но там им не задалось, и денег не хватило. Вернулись не солоно хлебавши, она стала рвать когти в педагогике, выгребая тысчонки на репетиторстве. Но к чему? Мужик-то вскоре помер.
  ― Ладно, бог с ней, с Сиврубцом. На старушку уже похожа. А всё суетится в Тонске, собирает людей у психолога, где доброхоты стихи читают под бесплатный стаканчик томатного сока. ...Тиур, я к тебе вот с каким вопросом.
  
4
  Перемывать косточки да за глаза всегда не очень культурно выглядит, но все этим занимаются всегда и везде: в перерывах, в курилках, при личных встречах. В нашем случае перемывание послужило как бы прелюдией для основного вопроса, который Саша решил задать не наобум. На бытовом уровне говорить особо было не о чем. Какие-то людские перпендикуляры появлялись и исчезали, как верстовые столбики на обочинах, да кто их и когда считал? На звонок Тиуру Сашу подвигла одна полезная мысль, казавшаяся плодотворной.
  Изначально известно, что Тиур испытал любовную катастрофу, которую не залечить никакими книгами и женами. Да, чувство бывает такое сильное, что пересилить его невозможно, поскольку оно, как вулкан, не управляемо, и возле действующих настоящих вулканов ведь до сих пор никто не додумался построить какой-нибудь завод, чтобы текущая лава заполняла готовые формы, остывала в них, и получались готовые отливки, которые необходимы для строительства. Нет, такого производственного подхода к вулканам нет. А вот у вулканизующего эмоциями человека, пребывающего в борении чувств, часто имеется такой "заводик", т.е. есть одно качество, которое называется сублимацией.
  Другими словами, неудовлетворенный "отказник" начинает реализовывать свое чувственное состояние в творчестве. У него и стихи получаются под стать Аполлинеру, которого мучили игнором разные и воспетые им женщины. И картины он пишет, как Врубель печатает Демонов разного вида, а они, нечистые, с неестественным рельефом мышц и чарующими взглядами ― это лики многодетной и замужней Эмилии Праховой, отказавшей художнику во взаимности. А несчастных трубадуров, сгорающих в любви под окнами неприступных красавиц, просто пруд пруди. Так вот, если в Тиуре уместились все три творческие составляющие (поэзия, живопись, бардство), то его безответная любовь, или безответка, действительно, стоит мессы в Париже. За это стоит побороться, чтобы углубиться внутрь этого лиро-эпического противостояния любви/нелюбви. Если человек походя сыплет везде блестками и отсвечивает, как рождественская елка, то какие алмазы, какие сокровища еще не открыты и ждут отбойного молотка и лопаты первооткрывателя?! Вот зачем Саше понадобился Тиур.
  ― Дорогой мой, ты вот что скажи. То давешнее чувство к Лизюковой тебя, я точно знаю, не покинуло. Это большая духовная ценность, поскольку оно, это чувство, составляет основу художественного творчества, состоящего, как мы знаем, из эмоций. Тиур, вспомни всё, что было. И давай попробуем воспроизвести это на бумаге. Получится неплохой любовный роман, насыщенный и слезами, и хождением по грани и по му́кам, и то, что называется словами ― "безумству храбрых поем мы песню!" Вообще-то, любовных романов много. Но они все западные. Даже русские авторы берут западные псевдонимы, чтобы протащить в тираж свои вещи. А у нас получится первый русский любовный роман со страстями, не хуже европейского трубадурства.
  ― О, нет, Саша! Хоть более сорока лет прошло, но все свежо, как будто это было вчера. Какие только безумства не происходили! ...Нет, я не могу и не хочу переживать это все снова. Тогда меня мама спасла, давала книжки почитать, где любовь была показана чувством переходящим, жизнь собой переполняющей, но жизнь в целом не равна любви, чувству или эмоции. Это всегда нечто большее. Да, мама меня спасла. Ты знаешь, ведь родители, как вышли на пенсию, переехали под Казань, где взяли землю и занимались садовым участком, в земле копались. Отец умер. А мать забрала к себе младшая сестра, которая сначала училась в тонском универе на географа, но в ходе учебы перевелась в Питер, где живет сейчас, и я к ним регулярно езжу на побывку. Последний раз был в 2019 году...
  Саша сразу вспомнил эту девочку, сказавшую над приподнятой крышкой чайника с конденсатом о "круговороте воды в природе", и эта фраза определила профессию девочки. На душе стал копиться осадок от того, что его предложение не понято и даже прямо отвергнуто. Тиур не захотел ворошить прошлое, поскольку ему, видите ли, все еще больно. Он, видите ли, не хочет. Поэтому собеседник рьяно переложил разговор на другую тему, давая понять, что в личное пространство вторгаться не следует, поскольку это его личное пространство, и только он имеет право распоряжаться им. Как будто в давних бурях есть сегодняшняя угроза для благополучия. Что ж ты так! В зеркало на себя посмотри! Ведь плакать хочется от унылого вида, от депрессии, тебя поражающей, и только сублиматорная деятельность тебя спасает, дурачок. Взяв эту мысль на щит, Саша вновь ринулся в бой.
  ― Тиур, в интернете видел твою картину, выполненную пером и тушью. Там в тонких кружевных нитях проступает в утолщенных линиях, что с нажимом, воздушный абрис восточной девушки. Всё обозначено ― и стройные ноги сидящей на коленях красавицы, и исчезающие в путанице руки, и перси на месте, и зовущий рот. В чем смысл этого рисунка? В том, что девушка напоминает колибри, у которой в полете и при зависании перед цветком не видно крыльев, как у рисованной девушки ― не видно рук. Она как бы трепещет ими, пытаясь улететь, но у нее ничего не выходит. Поскольку девушка запуталась в путах и зовет на помощь, о чем говорит точка кричащего рта. Это ты так решил, как автор, и по-своему прав, поскольку вправе использовать личное в художественных целях. Потому что любящий человек всегда считает, что его любовь ― это дар спасения для страдающего, близкого и родного человека. Ее давний семейный абьюз, когда ее бил первый муж, тебе на руку. Вот и получается, что зовет красавица, от боли прикрыв глаза и трепеща исчезающими руками-крыльями, и надо спешить на помощь. Ведь если кривых линий, напоминающих хлысты и плетки, станет больше, а их хоровод прямо-таки клубится вокруг девичьей фигуры, то они размоют, зачернят, зачертят, окончательно запутают твою любовь, теряющую конечности, закроют, зароют ее в этом кружеве, в этой объемной паутине плетей, в этом мотке режущих струн, откуда выбраться не удастся.
  Саша остановился, переведя дух. И продолжил.
  ― Получается в итоге, что свое давнее сильное чувство ты сейчас выразил в некой художественной абстракции, в творчестве. Ты говоришь, что не хочешь возвращаться в прошлое, но сам, тем не менее, возвращаешься к той буре, тому вулкану, который давно, казалось бы, отбушевал. Однако, получается, он все еще продолжает действовать, хочешь ты этого или нет. Говорят, что природа не терпит торричеллиевой пустоты. Так ведь и творчество, каким бы абстрактным оно не было, все равно отражает реалии, и покуда ты творишь, рисуешь, слагаешь стихи и бренчишь на шестиструнной, до тех пор прошлое с тобой, в тебе, оно не исчезло, оно всегда рядом, стоит рядом, вросло и донимает тебя. Лизюкова торчала и до сих пор высовывается из твоих стихов, картин и баллад! Просто нужен мощный прорыв, чтобы высказаться не в формальных неясных контурах, не в абрисах с нажимом и нитевидных пучках, а в романе, повести, широком очерке. Другими словами, надо словами сделать провокацию прошлого, чтобы выявить основной очаг с тлеющей корродирующей массой, совсем его изжить и отпустить ситуацию от себя совсем, как выпускают книгу в тираж.
  Закончив долгое убеждение по связи, Саша превознес цивилизацию за безлимитный интернет, благодаря которому стали возможны столь длинные диалоги, в котором он развил ценную мысль и привел железобетонный аргумент. Внешне ему казалось, что ситуация напоминает лечение ребенка, которого заставляют выпить горькое лекарство; малой упирается, вертит головой и никак не хочет проглатывать горькое снадобье; ему уж поднесли чашку к губам, и, кажется, близок миг врачебного действа, когда рот откроется и лекарство нырнет внутрь организма. Но 63-хлетний Тиур, упорствуя, не хотел ничего проглатывать.
  ― Да, это была сильная буря чувств, и она еще не прошла. Это был вихрь, закрутивший нас с Лизюковой в водовороте событий, горестей и обид. Самое печальное то, что меня отбросили, грубо отставили, как ласкающуюся собачонку отпихнули, мол, ты мне не люб, блохастый, и точка. ...Как можно было плюнуть в любящее сердце?
  ― Тогда где же отмщение? Я не о той мести толкую, не о том блюде, которое подают холодным. И не о том, что выражается блоковской фразой ― "Так вонзай же, мой ангел вчерашний, / В сердце острый французский каблук". Речь идет об элементарном: если в любви согласия и правды нет, то любовь оказывается лишена интима, личного секрета. Там, где двое разошлись не по-хорошему, там люди, люди должны рассудить, кто прав, а кто виноват! Совсем также, как в других любовных историях ― с уснувшей от настойки горицвета Джульеттой, с черными парусами опороченной Изольды, с ядовитой змейкой Клеопатры в корзинке с фруктами! Если ты промолчишь, то правда останется на той стороне, поскольку ты ничего не предпринял против неправоты против себя, согласился с непочетной отставкой, с отбрасыванием в сторону ногой твоего тщедушного тельца с блохами на шкурке. А вот том психологической прозы, конечно, без истинных имен, но с узнаваемыми ситуациями, даст в твои руки козырь. Здесь совершенно не важно, прочитает ли сию книгу твоя давняя визави. Важно, что свою правду ты донес до людей, ты убедил людей в истинности своих чувств, и, получается, что ты победил неверие любимой, ее нелюбовь и бесчувственное отвержение.
  
5
  Это должно было сработать, третьего приступа точно не будет. Поскольку только посредственность упорствует, а умный и талантливый человек понимает, что препятствие ― это тоже путь, преодолевает его и идет дальше к новым рубежам. Печальной может стать ситуация, когда мнения в начавшемся споре не выровняются. И стоило ли огород городить? Ворошить всяких мертвецов, растирать в пыль кости не умерших, но еще слоняющихся по белу свету разного рода попутчиков? Выговаривать все эти преамбулы и реверансы, педалировать первоначальную эйфорию от осознания того, что в памяти человека ты отложился как положительная величина. Увы, Тиур был упертой посредственностью, что стоило ожидать от таежного жителя. Поселок с ликеро-водочной этикеткой оказался не достоин парижской мессы, компромисса не получилось. Марасканец упорствовал до конца.
  ― Нет и нет. Никакой мести я не хочу. Ну, пнула она собачонка и пнула. Прошла мимо моей жизни и моей судьбы. Я ее прощаю, из великодушия. Всё. Хватит об этом. ...Ну, а если так тебе интересна моя жизнь, ты лучше творчество мое рассмотри. Я ведь баллады пишу, музыку на них накладываю и кино. Жене нравится. Она у меня первый ценитель. И в библиотеке меня ждут. Короче, сделай мне рекламу. Приму любую критику.
  Саша про себя сказал: "Ах, та-а-ак!"
  ...
  ― Тиур, прослушал и прочитал твою балладу об Икаре. Стихи, понятно, твои. Иллюстраций ты из интернета надергал. Музыка из синтезатора. Так вот, если к музыке и рисункам у меня претензий нет, то вот текст... Прежде всего, в нем нет идеи. В древнегреческом мифе об Икаре идеи есть, и они детерминированы, из чего-то вытекают, чему-то служат основанием. Дедал убил конкурента-племянника. Бежал от гнева греков на Крит. Построил лабиринт. Стал тяготиться несвободой. Сделал крылья себе и сыну. Сыну внушал правила, тот не послушал. Полетели. Сын погиб. Миф внушает такие идеи. Первое, это расплата за преступление: жизнь чужую взял, жизнь сына потерял. Второе, человек всегда должен быть под самоконтролем божьих заповедей: не убий, почитай отца. Третье, абсолютной свободы нет нигде и ее не будет никогда: снизу летателя море мочит, сверху ― солнце жарит. Ему приходится лавировать, держать некую середину, не преступая стихии, которые, в отличие от человека, свободны в своих пространствах и чью-то свободу спокойно пресекают. Так-то.
  Саша продолжил.
  ― А какая у тебя идея? Слушаю, вижу слайды, читаю текст. Непонятно. Сквозит лишь одно: свободный полет, и точка. Лететь и лететь за Икаром, т.е. кончать однозначно поломкой летной конструкции и падать в море? Его опыт разве ничему не учит? Лететь куда-то за счастьем? Так где оно и в чем его смысл? По-твоему, оно в бесконечности полета, меж звезд и столетий. Лететь и лететь. А смысл полета? Когда-то ж и на землю надо опуститься, где родина, мать, любимая, что-то еще. Поесть-попить надо, нужду справить. ...Дедал с сыном бежали из неволи ― тут смысл есть. Икар нарушил запрет отца ― тут тоже есть смысл: в юноше играл адреналин. Действия отца и сына детерминированы. Но это в мифе. А у тебя? Что нового ты привнес? Ничего. Лететь и лететь. У тебя не то чтобы событийный, а даже просто лирический сюжет не сложился, поскольку в балладе нет ощущения того, что будут ответы на вопросы: куда и зачем парочка летит? Безыдейность сказалась на строфике.
  Рецензент взял короткую паузу, чтобы бард осмыслил критику.
  ― Далее. Стих написан четырехстопным дактилем, выглядит это так, при условии, что в стопе "―" - ударный слог и "ᴗ" - безударный слог.

  ―ᴗᴗ/ ―ᴗᴗ/ ―ᴗᴗ/ ―ᴗ - это первая строка.
  ―ᴗᴗ/ ―ᴗᴗ/ ―ᴗᴗ/ ―ᴗᴗ/ ― - это вторая строка.

  По начертании строфики возникло подозрение, что Тиур не будет влезать в школьные дебри. Зачем ему считать ударные и безударные слоги, подбирать слова для размера, да еще рифму блюсти, когда он сам себе мыслитель и творец, вон какими горящими глазами смотрит на него первый подкованный слушатель ― целый учитель литературы ― и как ждут его опусов в библиотеке. Однако Саша продолжил разбор.
  ― Нетрудно заметить, что если в первой строке в конце четвертой стопы одного безударного слога не хватает, то во второй последний ударный слог лишний. То есть это начало пятой стопы, что никуда не годится. Ошибка и в том, что вторая строка иногда/всегда выглядит облегченной, а у тебя наоборот, прилеплена к четырем стопам совершенно лишняя ударная позиция. Зачем? Часто это происходит потому, что мыслям тут тесно, а словам просторно, и они не влезают в отведенный размер. Должно быть наоборот: словам тесно, мыслям просторно. Я понимаю, что барды свободолюбивы в размерах. Но не до такой же степени, когда ни рифмы, ни размера, а только созвучия складываются в одну кучу, и слушатель вынужден насиловать себя, чтобы докопаться до авторской задумки, до того, что хотел сказать автор.
  Это были те самые прописные литературные истины, которые преподает/преподавала Лия, Тиурова жена, в школе. Она бы и могла, как первый слушатель, забраковать стихотворную продукцию мужа. Мол, не кондиция это, а словоблудие, мазня и какофония. Но ничего не сделала, не посмела огорчать суженого, потому что он отец ее ребенка и творец поэтического, и поэтому литературное безобразие лилось и сыпалось на Лию все сорок лет, которые она не замечала. И все окружающие также делали вид, что всё хорошо. Притворялись и жена, и те, кто в библиотеке. Разбор продолжился.
  ― Кроме того, Тиур, ты усложнил себе задачу, стал использовать внутреннюю рифму ― однажды/каждый и т.д... Но рифмы должны стоять не просто потому, что слово подходит, а смысл притягивается за уши. Вот первая строка баллады. "Помнишь, однажды, о чем мечтал каждый?" Если глагол стоит в форме обращения, во втором лице, то и называть нужно того, к кому обращение следует, чтобы читатель/слушатель понимал диспозицию: кто тут говорит, герой или автор. Вот известные песенные обращения: "Слышишь, товарищ, гроза надвигается", "Ты помнишь, друг, как шли мы рядом / Дорогой трудной, боевой?" У тебя обращения нет, что вводит читателя в неясность. Слово "однажды" тоже требует пояснения в виде уточнения и ответа на вопросы: кто, где, когда и как? "Однажды, в студеную зимнюю пору..." У Некрасова всё ясно, у тебя ― никаких подробностей, что усиливает неясность. Однажды ― это посреди чего? Нет ответа. "Ввысь поднимаясь". На чем? Как? Может, на лифте? "Звучало". Это что, некто в среднем роде появился? Что это за оно? "Эти дали". Какие? О далях разве раньше говорилось, какие они? Нет. Тогда указательное местоимение здесь неуместно. Ты сначала обрисуй дали ― розовые, голубые, в обрамлении лесов или с контуром гор или городов, и потом можно указывать на "эти дали". Первую строфу я написал бы так.
  
  Ты помнишь, товарищ, над дымом пожарищ
  Летели. Дул в крылья мистраль*.
  Иль стонущим морем, над счастьем и горем
  Летели в безбрежную даль.
  (*Мистраль ― ветер в Средиземном море).
  
  ― Такие пояснения надо делать везде. Кто такие Минос, Гелиос, Фаэтон, Хронос, которые мелькают у тебя в балладе? Если Хронос ― бог времени, то что такое его сонмы? Года, столетия? Это тоже надо подавать в развернутом виде. Рядовой читатель может не знать античных тонкостей и испытывать неудобство от отсутствия сносок. А если внимает слушатель, то в текст необходимо вносить необходимые пояснения: Гелиос, бог солнца, или Минос ― царь острова Крит.
  ― Вообще, ты делаешь ошибку умного человека. Если тебе известно, что крылья сделаны из перьев и скреплены воском, то читатель этого может не знать, и, когда ты его ставишь перед фактом, что воск плавится, то он недоумевает, откуда в полете взялся воск?
  ― Есть вычурность ― перегруженность метафорами, что создает бессмыслицу. Читаем: "И музыка сердца волшебным пылала б огнем". Музыка сердца ― хорошо. Сердце пылает огнем ― хорошо. Огонь волшебный, т.е. преображающий ― тоже хорошо. Но когда все это слеплено в одну кучу, то получается дикое преображение в том, что музыка пылает огнем. Т.е. беспредметная вещь, такая как музыка, отвлеченное понятие, по сути ― всего лишь волнение воздуха, оказывается, натурально горит, как березовые дрова в печке! Этого не может быть никогда! Музыка может обжигать огнем, но сама она не горит. Эту тонкую грань надо чувствовать.
  ― "Нет гроз без просветов, без крыльев поэтов". Чувствуешь несуразность? Получается, что нет гроз без крыльев поэтов! А надо было донести до читателя простую параллель: при грозе бывают просветы в черном небе также, как бывают поэты ― крылатыми. Но это проза. Хотя уже есть рифма ― просвет/поэт. Поэтому перевести прозу в лирику есть большой труд. Надо эту светлую мысль облечь в четырехстопный дактиль, и делать это аккуратно, а не ляпать раствор на кирпичи и класть кирпичи внахлест и кое-как ― не как папа учил.
  ― Со сравнениями тоже сложности. "Неслись бы, как дети". Нестись и носиться ― это несколько разные действия. Курица несется яйцами, в космосе носится метеор. У тебя дети... ближе к курице.
  
6
  Прочитав фразу о неслись/носились, рецензент подумал, что перегнул палку, но это была его палка, и гнуть ее он мог в разные стороны, поворачивать, как дышло. Хотя глагол "нестись" имеет два значения и подразумевает и "быстрое движение" и "куриную способность". А "носиться" в разных контекстах имеет одну составляющую ― движение. Так что Тиур, если бы был более подкован, мог бы возразить, что у него дети не "ближе к курице", потому что он имел ввиду первое значение ― "быстрое движение". Но на это Саша нашелся бы что ответить: важно избегать таких двойных толкований, уходить от них, выбирая глаголы самые подходящие, а не с синонимичным смысловым рядом с последующей казуистикой в трактовке.
  Тиур три дня молчал. Затем выдал сентенцию по поводу того, что у него все-таки идеи есть. В балладе с Икаром ― это идея движения. Что тут сказать. Самодеятельно самонадеянный бард упорствует. Бросить его к чертям? К чему распинаться? Он думал, ему старый знакомец елей будет лить вслед за женой, предавшей основы литературы за теплую постель с суженым. Нет. Положительно, что кто-то и когда-то разобьет розовые очки на татарском лице Тиура, никогда не получавшего окорот за свою поэзическую деятельность. Просто люди недалекие, шатающиеся по тайге в поисках шишки или по Васюганским болотам при сборе клюквы, вряд ли чуяли, забредя в культурное место, местную библиотеку, что нарвутся на бред, чепуху, безвкусицу, выходящую из-под руки местного графомана. А, нарвавшись, кумекали, должно быть, что это ловко сказано, что дети, как курицы, несутся.
  ― Я подумал, что ты обиделся и потому молчишь. Рад, что это не так. Определенно, это мужество.
  Затем надо было поддать леща. Все-таки добрый знакомец.
  ― Тиур, всё, что ты делаешь, это хорошо для того круга, где ты живешь. Согласись, люди вокруг простые, незатейливые, без семи пядей во лбу, и поэтому для них тот, кто складывает как-нибудь строчки, да еще под гитару каденции выводит, да под синтезатор, кажется человеком способным и выдающимся. И это хорошо. Пусть это своя, мараскинская или колпачевская субкультура, да и дело полезное, посидеть и послушать, приобщиться к прекрасному и, может быть, умному и полезному. Разнообразить свой досуг. Так что продолжай в том же духе, и пусть тебе в этом никто не мешает.
  Так, лещ брошен. Пора додавить барда, кичащегося своими текстами. Они у него безупречны? Вот уж нет.
  ― Ты не нашел контраргументов по факту моего поверхностного разбора. Значит, принято. Хорошо. Другое дело ― разговор об идеях. Тут надо поподробнее. По-моему, ты путаешь понятия. Есть темы и есть идеи. Вернее, есть тема, а в теме есть идеи. Их надо видеть. По-твоему, идея заключается в "горькой ностальгии Дедала" и уроке для идеалистов в пику материалистам, которым жить легче, поскольку они де раскладывают всё по косточкам и этим живут припеваючи. Нет, ты тут не точен. Ностальгия ― это чувство горечи по утраченной родине, о чем у тебя ни слова. Остается горе Дедала, но это тоже тема. Как различить тему и идею? Легко.
  Тема всегда статична, а вот идея дается в развитии, лучше всего она проявляется в сотворчестве с читателем/слушателем, что закладывает в произведение автор. Возьми классический и очень знакомый тебе пример. Скульптура Лаокоона с сыновьями и змеями. Тема ― гибель противников Афины, стоящей на стороне ахейцев. А идея? По Лессингу, идея заключается в изображении переходного момента от жизни к смерти. Скульптор показал ситуацию, когда люди, которым змеи начинают ломать кости, вот-вот закричат от боли, начинают кричать, и то, что дальше будет, должны вообразить себе зрители. Поэтому красочный рельеф мышц, живописную композицию борения скульптор поставил себе в творческую задачу, а зрители пусть соображают, кто во что горазд, чем это борение закончится: брызгами крови и торчащими из тел костями, что античные жители могли наблюдать на войнах, скотобойнях, разделке мяса на рынках, публичных казнях, при обращении с рабами. Тут всё им знакомо.
  Саша подумал, что, пожалуй, про Лаокоона верно сказано. Ах, как важно было в свое время послушать на лекции профессоршу Ремортову, которая сказала: "Зачем вам читать Лессинга, объемистую книгу. Я вам расскажу, в чем идея скульптурной группы родственников с троянским предсказателем во главе..." И всё. Не надо никаких конспектов и прочих записей, по проследованию мыслей и рассуждений немецкого исследователя, досконально и подробно раскладывающего все по полочкам. Одно ясно ― воображение зрителя подключается к творческому потенциалу скульптора, и за результат отвечает... зритель, каждый в меру своих креативных способностей. А как там с Тиуровским Дедалом?
  ― Какое развитие у Дедала? Его нет. Одно горе отца, перелагаемое из одной строки в другую. Это переложение с самого начала ставит вопросы, которые не раскрыты: что за чудесный мир, куда стремились оба летателя? Это какая-то обетованная земля? Или они на Олимп хотели залететь? Почему ты только называешь этот прекрасный и чудесный мир и не раскрываешь понятие о нем? Оставил это домысливать читателю? Так ты ему не идею показал, чтобы затем провести по поэтической дорожке. Ты просто назвал тему и бросил читателя в ней. Мол, понимай, как хочешь! Так читатель остался в недоумении, он ничего не знает о чудесных мирах, поскольку в чудесных землях и на олимпийской горе не бывал. Ты, как автор, этого недоумения от читателя добивался? Нет. Тогда зачем написал это? Почему в теме не раскрыл идею? Хотя бы такую, пофантазируем: ну, залетели отец с сыном на Олимп, попировали с богами, как бывало не раз на доступных пирушках на земле, Зевс попенял бы, что убивать людей нехорошо. Дедал попенял бы в ответ, что, ты сам многих убил. Ха, так ведь квод лицет йови, нон лицет бови! (Что положено Юпитеру, то не положено быку). И понеслось! Вот это идея и развитие сюжета.
  С Лессингом хорошо получилось. Это такой аргумент, который валит наповал. Надо сделать переход на конкретику.
  ― Но у твоего Дедала развития нет. Нет ни тени раскаяния за то, что убит талантливый ученик. Нет также размышлений, кем бы мог стать его непослушный сын. Нет никаких аллюзий на окончание полета, результат полета, его цель. Сбежать с острова получилось, а что дальше? Ничего. Безыдейность сказалась на ущербности в подаче материала и в том, что отец и сын летели, оказывается, как дети. Неудачное сравнение. За детьми, которые носятся по коридорам сломя голову, нужен глаз да глаз. Ты намекаешь, что взрослый Дедал ― тот же ребенок, требующий опеки и попечительства, несмышленый человек? И какой прок от взрослого, который ведет себя как дитя? А вот если бы отец и сын летели не как дети, а как орлы, соколы, ангелы, молнии ― тогда совсем другой коленкор.
  Неужели прописные азбучные истины один зрелый чел должен пояснять другому зрелому челу, который жил и творил, стоя на глупой графоманской стезе, и десятки лет ему никто не мешал заниматься каким-то дуракавалянием, пачкать бумагу, творить видимость. В глуши это хорошо! Лишь бы водку не пил! ...Ну ничего не понимает, не принимает, не признает человек. Учиться поздно, да и не хочет он. Объяснить, что ли, на пальцах?
  ― Тиур, любое произведение строится по принципу "матрешки": тема, в теме идея, идея разворачивает сюжет, а тот, в свою очередь, подыскивает средства воплощения. В пику прошедшим новогодним праздникам, это, по порядку, выглядит так. Тема ― Новый год; под Новый год в воздухе висит идея елки, которую надо по некоторым сюжетным линиям приобрести и установить: то ли сходить в лес, то ли на базар, а, добыв красавицу, следует крестовину под нее из двух плашек сделать или просто в ведро с песком поставить; в самый последний момент средством воплощения праздника явятся елочные украшения, которые развешиваются на ветках. И ― праздник обязательно получится. А у тебя получилась такая потуга: на Новый год елки (идеи) нет, и на дверные ручки, на гвоздики на стенах шарики повесить? Потом, взявшись за руки, водить по центру комнаты хоровод? Но такое невозможно представить. Но ты именно так преподносишь читателям/слушателям свои безыдейные опусы. Поэтому ты ― творец пустоты.
  
7
  Вы думаете, что производитель пустопорожнего товара успокоился после этого припечатывания? Отнюдь, он потребовал продолжения, хотя бы рассмотреть еще одну балладу о великом полководце Чингисхане. С этой балладой была у него хохма. Дело в том, что к сумбурному тексту Тиур не только приклеил, как бывало, набранные из интернета картинки, а, выдрав из немецкого фильма "Монгол" (2007) эпический эпизод степной битвы, снабдил его стихотворными титрами с собственной озвучкой. Получившуюся солянку (или винегрет) послал в Монголию, чтобы араты оценили наложение и, по оценке, заплатили за прославление их исторического лидера. В ответ ни звука, ни шиша, что и следовало ожидать.
  И как объяснить пожилому человеку, что воровать нехорошо? Пожалуй, только Сальвадор Дали, взяв офорты Гойи, мог безнаказанно и денежно пририсовать в нужных местах усы, руки, фаллосы. Так то два гения упражнялись: один выводил ночные кошмары, переживая по поводу гибели страны, второй просто куролесил по поводу стародавних тревог, превращая их в комиксы. Пришлось объяснять гению из Мараски, что он в искусстве пока никто, поэтому пачкать чужое не следует. Объяснять требовалось по-дружески и культурно, но распальцовки тут явно не хватало.
  ― Тиур, в твоей балладе о Чингисхане тоже нет идеи. Хотя в мировой литературе и в фильмах о великом полководце она очень ярко выражена. Это месть маленького и обиженного человека миру, что представлено в разных вариациях. У Гоголя в "Шинели" бедный титулярный советник Башмачкин в виде привидения хулиганит на улицах за причиненную обиду; затем Генрих фон Клейст в новелле "Михаэль Кольхаас", где одноименный главный герой требовал наказание обидчику, довел концовку сюжета до массового мятежа; Эдгар Доктороу в "Регтайме" через героя Коулхауса, а также Марио Варгас Льоса в "Войне конца света" через Антониу Консельхейру показали, как одного человека обидели и за это он многих убил.
  ― Таков и монгольский полководец, обширные завоевания которого произошли из-за мести: сначала обидели китайцы, жену его отымели, потом кто-то ему не подчинялся, и он их всех убивал с особой жестокостью. И на Русь-то напал потому, что русские приветили половецкого хана Котяна, который ранее заступился за каких-то кавказцев, а те, в свою очередь, заступались за хорезмшаха, который в кураже убил монгольских послов. Восхищаться тут нечему. Одно ясно, что нельзя этого монгола на божничку садить, у него руки по локоть в крови, но ты его идеализируешь. Мировые писатели говорят, что месть мерзка и уродлива, доходит до вселенских безобразий. А у тебя? У тебя Чингисхан ― великий человек, великий в морях крови? Великий человек ― это опять тема. А идеи нет. Зато есть гигантомания по монголу. Надо разобрать конкретные примеры.
  ― "На просторах Вселенной, где раскинулась степь"... Вселенная ― это не просто нечто большое. Это больше того, что ты можешь себе вообразить. Это все видимые и невидимые звезды. И над всем этим степь раскинулась? Что это за гипербола? К чему этот перевертыш? Какую роль он играет? Никакую? Так вот на глобусе и надо искать великие степи, и, наоборот, не следует натягивать сову на глобус, если это не несет художественной функции. Если это простой выпендрёж.
  ― ...Зачем нарушен порядок слов в строке "Вольно ве́трам где петь"? А не лучше ли убрать инверсию, чтобы получилось приемлемое: "где ветра́м вольно петь"? Одновременно с этим мы избавились от неправильно поставленного ударения.
  ― "Куда смотрят воспаленно глаза"... Тут надо чувствовать слово: глаза могут смотреть зло, радостно, торжественно и торжествующе и т.д. Т.е., к глазам легко добавляется самостоятельный и независимый признак или качество ― злость, радость, торжество, которые состояние (здоровье) глаз не меняют. Но вот воспаленные глаза ― это другие, нездоровые, обветренные глаза, со вспухшими прожилками, не естественно блестящие; краснота белков глаз вместе с самими глазами воспринимается как единое целое, как данность, которая быстро не проходит, скоро не вылечивается, и потому структурное синтаксическое отделение "воспаленности" от глаз неудачно, если мы переводим качественное причастие в укороченную относительную форму, в независимое обстоятельство, что неверно. Отделение "красноты" от глаз в данном случае невозможно.
  Правильно надо писать: куда смотрят воспаленные глаза. Но в строку это не входит. Поэтому автор фразу поломал, укоротив слово, и таким неудачным образом "приспособил" слово к размеру. Тиур, проверь себя, написав краткую форму от прилагательных и причастий. Куда смотрят больные, здоровые, выколотые, слезящиеся, раскосые и подобные другие глаза? Если получится, то с меня бутылка коньяка! ...Удивительные получаются метаморфозы. На меня смотрят раскосые глаза ― это смотрит китаец/японец/кореец. На меня смотрят раскосо глаза ― это пьяный смотрит! Или крепко ударенный пыльным мешком/дубиной человек, также кто сидит на игле ... Перевод из полной формы в краткую сразу меняет смысл высказывания или создает речевой диссонанс.
  ― "В небо жаркое... Всадник там летит, как гроза". Это серьезно? В небе летит всадник? Там? В небе? Это бог? Тэнгрий? Надо же, а мы не знали. Это надо предварять, готовить читателя к восприятию небесного всадника. Ну и что, что слова "это бог" в строку не вмещаются. Это твои проблемы, автор! Также твои проблемы ― не коверкать язык, а дать ему журчание ручейка.
  ― Что за словоформа "гунн"? Правильно ― гунны, гуннов. Тоже не входит в строку? А ты что, Прокруст что ли, который отсекает всё лишнее? Отсек у приличного слова флексию и говоришь, что, "нате, радуйтесь моему обрубку, все равно другой словоформы у меня для вас нет. Скажите спасибо, что хоть основу слова оставил вам для прочтения, да и окончания ― это не мой конек".
  ― "В Поднебесной пусть знают / Кто пред ними монгол..." Это что, плохой подстрочный перевод с китайского на русский? ...Вот нет никаких вопросов к фразам с правильной предикацией слов: "В Поднебесной пусть знают / Кто такие монголы". Или "...пусть знают / Кто пред ними стоит". Или "...Кто за ними пришел". А тут начало вопросительной формы неожиданно заканчивается ответом, что создает глупое положение: читатель чувствует, что его дураком выставляют, начиная как бы риторически вопрошать ("Кто..."), но, вопроса не заканчивая, лепят готовый ответ. Причем подразумеваемое множественное число ("монголы") заменено на единственное ("монгол"). Фраза получается совсем не обработана, что подчеркивает и отсутствие рифм. В самом деле, где тут рифма: монгол ― шатер? Или у бардов так принято: если рифма не найдена, то лепи что попало, и так сойдет?
  ― Зачем-то использован плеоназм ― излишние подробности: "тыл прикроет твой друг". Надо проще: "тыл прикроет друг". И ясно, что это будет твой друг ― не чужой же. Нафиг ты чужому нужен. Если слово "твой" нужно для поддержания размера, то это правильно, что ты о размере вспомнил. Но для стилистики это нарушение, которое режет слух.
  ― Такой же плеоназм во фразе "стрелы, взвившись, со свистом поют". Тут сразу три "масла масленых": стрела взвилась, стрела свистит, стрела поет. Не много ли однотипных смысловых повторов?
  ― У монголов кривые сабли, а не мечи. Это фактически более точно. Но и красивая фраза "Насладись мечом всласть" вызывает недоумение. Автор наверняка хотел сказать, что монгол, орудуя холодным оружием, разя им направо и налево, должен получить удовольствие от убийств. Но тут к разящему оружию бард приклеил некое вожделение словом "всласть", так что читатель начинает думать, что разящий булат можно использовать, как игрушку из секс-шопа. У Пушкина в "Полтаве" лучше описано ― "убийством тупятся мечи", без излишних домысливаний, и ясно одно ― если мечи тупятся, то врагов много убито.
  ― Стрелы в бою не рассыпают, а рассылают. Перед собой можно рассыпать горох из порванного мешка или что-нибудь подобное из сыпучих.
  "Стаи воронов кружат, / Где цвёл сад Самарканд..." Какое глубокое незнание русского языка! К чему этот эллипсис, такие выемки, выброски текста? Правильно надо говорить так: "Стаи воронов кружат там, где..." Или "кружат над тем местом, где цвел сад Самарканд". Потому что глагольная форма "кружат" требует указательного местоимения или определенного предлога, в данной коннотации предпочтителен предлог "над", а предлог, в свою очередь, требует творительного падежа над существительным ― городом, садом, домом, полем, местом! Ведь даже иноагент Макаревич времен "Машины времени" в одной из своих песен, да ты должен помнить, как поет: "И вороны кружАт / Там, где раньше был цветущий сад". Однако по авторскому произволу произошла выброска местоимения или существительного в творительном падеже, поскольку слово в строку не входило, и бедный глагол с недоумением смотрит на идущие за ним существительные в винительном падеже ("сад Самарканд") и ничего понять не может в том, как это школьник язык перекосил, пошел против грамматики, выполняя "домашку". А это не школьник домашнее задание делает, это учитель язык коверкает, балладу пишет, чтобы настоящим монголам ее предъявить для оплаты...
  Ой, и много что еще!
  
8
  На следующий день монолог продолжился.
  ― Вообще, Тиур, читать твою литературу тяжело. Постоянно натыкаешься на ошибки, а глаз должен скользить по тексту, как нож по маслу, доставляя в мозг одно удовольствие, а не сигналы о том, что тут яма, а тут кочка. Что там еще у тебя, что за ухабы?
  ― Композиция "Бабье лето", должно быть, хорошо написана. Но музыка заглушает пение, и не разобрать слов. А вот четверостишие вначале...
  Прожилки на листьях никуда не улетают, улетают листья, на которых прожилки, а, упав, листья перегнивают, остаются прожилки, которые позже перегнивают тоже. У тебя получаются, что прожилки улетают ― а листья? Это как в анекдоте: "Утром штаны пошли в школу. ― Как, одни штаны пошли? ― Я тоже пошел. ― Вслед за штанами? ― Нет, я в них с самого начала и был".
  ― Не кусочки паутин летят, а нити паутин.
  Возьмем следующую балладу.
  ― Баллада о менестрелях. "Город спит сном тысяч лет". Этот "многотысячный" сон поставь в именительный падеж. Сон тысяч лет. Что это такое? Может, город спит тысячелетним, т.е. глубоким сном? Очевидно. Вот так и надо говорить, а не ломать голову читателю окказиональной грамматикой.
  ― "Не гася надежды свет". Менестрели идут по ночной дороге и могут погасить надежды свет? Наоборот, два путника идут с надеждой на кров, ночлег, ужин, отдых. Свет тут лишняя деталь. Зачем им гасить надежду, ведь они идут именно с надеждой на гостеприимство. Гасить здесь ничего не требуется, это автору требуется яснее изъясняться и не мудрствовать лукаво.
  ― "Развлекали чью-то скуку". Вообще-то, развлекают скучающего человека, а самой скуке по барабану, развлекают ее или нет. Здесь у тебя ошибка в управлении винительным падежом, что задает глагол. Задай от глагола вопрос "кого/что?", и сразу прояснится, где одушевленный предмет, а где нет. Кого-то развлечь можно, а что-то ― нет. Оно, неодушевленное, не будет, уверяю тебя, реагировать на шутки. Вот, в параллель, есть знаменитый пример из Некрасова: "Ну, довольно, ямщик, разогнал / ты мою неотвязную скуку!" Здесь тот же винительный падеж, но как меняется картина! Действие направлено именно на состояние человека ― поэтому разгоняют скуку, а не самого ямщика. Глаголы "развлекать" и "разгонять" оба переходные, но один направлен только на человека (или животное), а второй ― на состояние человека или неодушевленный предмет. Человек и его состояние ― это разные вещи. Так что не развлекали, а разгоняли чью-то скуку ― это будет в самый раз.
  ― Рыцарь у тебя говорит: "В подвигах весь я и в ранах". Смешение слов отвлеченных со словами конкретными вызывает комизм. Это, спародируем, как на голове ― депиляция, а из живота менструация, в помыслах победа и переваривание обеда, короче, как у Райкина в репризе "В греческом зале!" ― весь в паутине и весь в бычках! Быть в подвигах нельзя, так говорят шариковы, они же климы чугункины, "раненые на фронтах", и прочие малограмотные люди. Поскольку подвиг ― не одежда (я в костюме) и не помещение (я в магазине), не положение (я попал впросак) и не состояние (я в прострации, опьянении, сне). Подвиг ― это оценка, результат действия, который осмысливают люди, а они могут сказать, что ты попал в трудную ситуацию, но подвига не совершил. Быть в ранах ― это тоже простоватая, хоть и приемлемая речь. Героические натуры подвиги совершают, а раны получают.
  ― Что еще можно встретить в стихах у Тиура? Занятную анатомию. В "Песне о детстве" он несся (опять несся, опять курица!) по горкам, "набивая шишки на бока". Вообще-то шишки дети набивают на головы, а на боках остаются синяки. Но тут как-то все причудливо перемешалось. Где голова, где бок, а где и ушибленная детская пятая точка. Немного ниже читаем: "Крылатая на подвиги шпана". Опять смешение высокого и низкого стилей. Вычурная эклектика. Такое смешение часто бывает непреднамеренным и снижает качество текста, что мы видим и понимаем, что автор далек от мастерства.
  ― Ох, пожалуй, хватит.
  ― Тиур, базовых знаний тебе не хватает. О модальности слов ты вообще не имеешь никакого представления, хотя эта категория в художественном тексте основная, так как выражает отношение автора (героя) к содержанию, задает целевую установку речи, соотносит значение текста к реальности. Поэтому ты читай вслух написанное. Ведь сразу видно: если стихотворный размер подходит, то смысл утекает. Если смысл прекрасен, то размер ломается. Поэтический труд ― уметь сообразить и сделать хорошо тут, в строфике, и там, в высказанных мыслях. Сам мучаюсь.
  После этих слов Тиур опять взял паузу, чтобы перейти из дружеских объятий в позицию воинственного нейтралитета. Ему, да и близкому читателю, очевидно не понравилась критика. Так ведь критика ― это не доллар, который всем нравится. А лить елей, хотя бы из уважения к знакомству (право, странное основание, но другого нет), Саша посчитал делом совершенно невозможным. Хотя Тиур намекал в разговорах на то, что его творчество ценят. Даже прислал, прости господи, фото диплома, коим его наградили как участника 23-тьего Всероссийского заочного фестиваля авторской песни, присовокупив к цветастой бумажке звание "дипломант месяца" за создание текста и музыки. То есть, сидящие по домам барды прислали на конкурс записи, жюри наморщило лбы и затем разослало по адресам красочные дипломы и мишурные звания, потратившись на почтовые расходы.
  Затем Тиур позволил себе издевательство. В уничижительном контексте провинциал воспроизвел подсказанную Сашей строку "и новый день, как день последний, гитарной россыпью звенит". Съязвил, что это "хорошо придумано за меня, но день последний не тороплю и уже гитарой звенеть не буду. Гроб, надеюсь, заказывать рано. Мрачная перспектива, а не прочертить ли линию ограждения от подобных перспектив? Давай нажмём на паузу и хорошо подумаем на эту тему. Лучшее состояние и перспектива ― это обходиться все же без помощи извне. [Надо] "идти своей колеей". И хорошо, что мы прошли только первые ступени из сотен следующих. Дальше сам. Спасибо. Полезные советы приму, оставив без ответа. Чтоб снова не попасть во тьму".
  А все-таки сильно обиделся деревенский бард, с дипломом историка в кармане, но залезший в ту вселенскую степь, где надо не просто иметь представление о метафоре и синекдохе, но и умело оперировать оксюмороном и прочими тропами. Ему было сказано и показано, что как литератор он ноль. Его, громко сказать, творения годны лишь для вынужденной улыбки милой женушки и оторопелых библиотекарских приветствий под разговор "ну, хоть что-то блестит, и гитара позванивает, и это мы себе в отчет поставим". Конечно, "свою колею", как выяснилось ― кривую, менять мучительно и больно, но самодостаточный бард собирается и дальше по ней следовать. Как ежик в тумане. С мраком в голове. Да еще ступени считает, сколько их в сотенном исчислении осталось. Надо же, линию ограждения очертил, как Хома Брут, от Вия ― меня, что ли?! Раковина закрыла створки, чтобы переварить внутри себя полученную информацию, полученную бесплатно. Намекнул даже, что варка в тесных створках ― самое лучшее, что может быть, чем получать методику извне. Какое самонадеянное поведение!
  Все же, негоже топтать товарища в грязь. Чем он плох для деревни? Ничем. Даже хорош. Даже своего рода знаменитость, поскольку разбирается в истории, мажет кисточками и красками, стихи сочиняет, музыку самоучкой творит. На тотальном провинциальном бескультурье это, как говаривал Белинский, примечательный и важный в литературном развитии отрицательный деятель. Благо, что у него нет последователей и учеников. Самому ему учиться поздно, да и зачем? Как личность он состоялся. Имеет кредит на внимание потребителей его творчества, иногда какие-то жидкие хлопки раздаются в качестве аплодисментов. Ценят, ценят в глубинке верхнекетского соловья, откуда ему лучше не вылетать, даже при необходимости сезонного перемещения на африканский юг. Все ж таки напоследок подбодрить человека надо, а то не ко времени о гробе заговорил. (Вот и рецензируй по просьбе авторов чужие произведения. Все, все рецензируемые, в кого ни плюнь, предваряют грядущую критику словами приятия, но всегда обижаются и контраргументов не предоставляют от слова "совсем"). Через мессенджер Саша послал последнюю весточку в растревоженную голову давнего знакомца:
  "Тиур, ещё раз советую тебе заняться психологией юношеской 💘. Это проза, тут проще и тут всё знакомо. И текст, если не польётся ручейком, то это тоже метод подачи материала. Называется потоком сознания. А про гроб, это зря. Никто тебя не хоронит, и сам не закапывайся. Ты ж все-таки на передовой линии фронта ― ниве просвещения. Ты боец, я тебя уважаю. А у меня не получилось, давно сбежал от школьных дураков, больших и маленьких. ...Как я понял, ставим отношения на паузу. В общем, как хочешь. Будь здоров!"
  
9
  Что ж! Приятели как бы раззнакомились, поставили отношения на паузу, по безапелляционному решению таежного адресанта. Ну, не хочет человек по-хорошему! Сам, мастер по графоманским изделиям и прочей бестолковщине, возомнил себя правым распоряжаться личными забытыми историями, да еще рекламу своей стихотворной макулатуре попросил устроить. Ведь понятно, что писать подобное возможно только в стол, без денежных договоров с предприятиями культуры на концертную или эстрадную деятельность.
  Однако, получилась драма, где один хотел одного, второй хотел другого, в результате получилось нечто третье, чего никто не хотел. Потому что хуже глупца может быть только наглый глупец, который пускает бумеранги и удивляется тому, что его стукает по затылку столько раз, сколько он сделал пусков. Он вредит самому себе и не понимает, что вредит.
  Твердой паузы не получилось. Тиур, оказывается, поплакался кому следует, и пошли ненужные телефонные разговоры. Саше стали звонить библиотекари с разговорами о том, что этот человек хороший. Он на выставку свои свиточные картины предоставил. Картины выполнены в восточном стиле и сочетают в себе китайские мотивы и великолепную фантазию автора. Стоящие горы, струящиеся водопады, летающие птицы, виды затухающего заката или звенящего рассвета погружают зрителей в атмосферу восточной культуры. Все стоят, как зачарованные, а вы его ругаете...
  ― Что вы! Живописи Тиура я совсем не касался!
  ― Нет, вы послушайте. Тиур увлёкся данной живописью после посещения загородного дворца Петра I "Монплезир" и Большого Петергофского дворца. Также его привлекла история Китая, стилевые приёмы традиционного китайского искусства, творчество художников, использующих в своих картинах восточные мотивы. В итоге появился цикл художественных работ, в которых явно прослеживается легендарный Восток. Люди просто в восторге. А вы его грязью облили.
  ― А вы видели эту грязь?
  ― Зачем на нее смотреть? Просто вы человека обидели, а про него ничего не знаете. Он еще баллады поет! Мягким низким шикарным тембром голоса. Недалекий вы человек!
  ― Вас как зовут, библиотекарь?
  ― Роза Васильевна меня кличут...
  ― Дура ты, Роза Васильевна, ― сказал Саша в трубку и заблокировал контакт.
  Раздался новый звонок. С опаской Саша включил прием. Это звонила директор школы Эльза Петровна с откровенными воплями о том, что учителей мало, а тут звонят некоторые и окончательно кадры убивают. "Кто, что, кого убили?! ― Да вы-с! Вы и убили-с! ― Да ну? Прямо по Достоевскому? ― Да-да. Да будет проклят тот день, когда я поддалась чувству и позволила вам с Тиуром переговорить по моему личному телефону, на который вы звонили. Он сначала в эйфории ходил, мол, старый друг объявился, и мы все радовались. А оказалось, что этот старый друг хуже самого злого врага! ― Чем же хуже? ― А тем, что Тиур ушел из школы! Написал заявление об увольнении. Мы потеряли лучшего за все века учителя истории. Кто теперь будет преподавать этот предмет детям? Скажите, кто?"
  Действительно, федеральный министерский педагогический сайт быстро отреагировал на это увольнение. В разделе об учительских династиях Тиур явился последним звеном в той череде педагогов, которые, начиная с его бабушки, заметного директора местного детского дома, числились в династии, члены которой, включая родителей Тиурчика, совокупно отработали на ниве просвещения ровно 100 лет. Это было своего рода коленкором.
  Вот как ответил Тиур на здоровую критику ― отказом от работы. Хотя понять его можно: учительский стаж у него большой, пенсия будет приличной, с северной надбавкой и районным коэффициентом, а на пенсии при деньгах и в покое можно получше сосредоточиться на любимом творчестве, при котором если баллады не получаются, так хоть восточные пейзажи выходят волшебными и просто хорошими. Недаром ему в детстве подарили коробку с цветными карандашами, и мальчик сразу стал рисовать машинки и богатырей на конях.
  Тем не менее, директорский рот не унимался. Саша узнал новое из уже знакомого ― как на уроках истории учитель бренчал баллады о трехстах спартанцах и Троянской войне. Директор безоговорочно и сильно вещала, как старый черный радиорупор, что в сороковые, роковые, военные и фронтовые годы висел на стенке и сурово сообщал о положении на рубежах противостояния. Мол, историк вел уроки, используя необычную методику ― перекладывая историческую основу на слова песен и подбирая к ним музыку. ("Знаю я это. ― Я не закончила"). Школьникам такие уроки истории очень по душе. ("Конечно, это не урок, а развлечение. Ведь в ответ учитель выученное петь не заставляет. ― Вы ничего не понимаете. Не мешайте говорить").
  Директора в административном восторге было трудно остановить. Конечно, убеждать она могла, ломая через колено словами о том, что "наш учитель правильно решил, что восприятие информации усиливает музыка. А это стык, межпредметные связи, которые так важны в обучении. Шутка ли, гитара стала методическим пособием для урока!" ("Так что же он от этого пособия отказался? Он рассказал мне, что детей в школе давно не балует песнями, поскольку пользы мало для урока. Это его прямые слова. А вы тут бог весть что толкуете. ― Да что вы! К нему даже областное телевидение приезжало репортаж снимать о его новой балладной методике").
  Затем директриса кричала, что любимая тема у историка ― Древняя Греция. Баллад о древнегреческих богах и героях у него больше всего, около сотни штук. Его баллады получаются душевными и проникновенными. Как тут не запомнить урок, когда исторические события буквально разворачиваются возле доски в песенном варианте с кучей эмоций, которые не забываются?! Тут Саша тоже почти перешел на крик, говоря, что знает, как это телевидение к нему приезжало:
  ― Вы спустились к нему со своих административных высот неожиданно, вот также с личной трубкой в руках, и безапелляционно поведали о скором прибытии телегруппы, подготовиться учителю не дали, он собрал детей из коридора, что-то сбацал, группа уехала, что-то там состряпала, получилось неудобоваримое блюдо, от которого Тиур плевался больше всех, поскольку учителя представили неким лабухом, клоуном, развлеченцем, ярким последователем одного грузинского педагога, что детям на забаву прыгал кузнечиком от одного лоботряса к другому и предлагал запасные ручки, забытые этими лоботрясами дома. Так что вместо школы водите детей в цирк и имейте совесть!
  ― Это вы совести не имеете!
  ― Простите. Вас Эльза Петровна зовут?
  ― Да!
  ― Ты просто дура, Эльза Петровна! ― сказал Саша и заблокировал контакт.
  Если читатель думает, что на этом телефонная перебранка закончилась, то сильно ошибается. Потому что деревенская глупость вывела на прямую наводку орудие главного калибра ― заплаканную жену Тиура Лию, которая, как мы знаем, со снисходительностью и кумовством проходила мимо литературных безобразий мужа, закрывая глаза на все огрехи в балладах и стихах. А тут, видишь ли, в эту прикрытую семейным флером идиллию ворвался посторонний элемент, который всё разрушил. Голому королю показали его голое заднее место, да еще крепко по нему шлепнули снятым с ноги тапком, так что из глаз закапало у окружающих портных, привыкших лгать и поддакивать.
  Лия горестно поведала, что они с Тиуром жили хорошо, душа в душу. Родили и вырастили двух дочерей. Мужа ценили в обществе и на работе. Никогда и никому они ничего плохого не сделали. Всегда сглаживали назревающие конфликты, стачивали острые углы. ("Зачем всё это вы мне говорите? ― Я к тому веду, что Тиур никому не мешал. ― Я знаю это. И приветствовал его на том посту, на том месте, которое он занимает по праву"). Однако с настроенной волны Лия не ушла, а продолжила гнуть начатую линию о том, как ее муж заботится о престарелой матери, регулярно навещает ее в Питере, привозит гостинцы и делится новостями. Как дома его не оторвешь от гитары, синтезатора, красок и кисточек, от белого листа бумаги, от компьютера. Он всегда в творческих потугах. Он всегда сосредоточен и печален. Редкая улыбка касается его озабоченного поиском рифмы лица. Затем высказала неожиданное:
  ― А вы по этому лицу ― кулаком! Не подумавши о последствиях и толком не разобравши!
  ― Окстись, Лия, каким кулаком?
  ― А вот каким. После вашей критики, которую я тоже прочитала и с ней категорически не согласна, он стал больше обычного задумчив и сердит. Сидел и горевал, тягу к развлечениям не испытывал. Оставил школу, но прежде ему я говорила, что пора на покой, надо молодым место уступать, пожили бы хоть в свое удовольствие на старость лет.
  ― Так живите, что вам мешает?
  ― Вы, вы! Вы помешали!
  ― Как, каким образом? Тем, что я указал на недостатки в его балладном творчестве?
  ― У него нет недостатков! Сами вы один сплошной недостаток.
  ― Лия, если вы переходите на личности, то мы сейчас закончим разговор. Как у человека у него, может быть, нет недостатков, но в его творчестве их полно. О чем он просил сказать и указать. Я ему их указал. Я ведь литератор, и те ошибки и недочеты, мимо которых вы прошли мимо, а сейчас отряхиваетесь, как мокрая курица, ― в эти литературные безобразия я его ткнул, повторяю, по его просьбе.
  ― Так вот же как получилось. Вы ткнули ― и нет человека!
  ― ?!
  ― Он оставил на столе записку, что уходит в тайгу. Он исчез! Никто его не видел с тех пор.
  
10
  Такой поворот оказался неожиданным. Обычно сибиряки, у которых с определением жизненных принципов возникли сложности, говорят, что уходят в тайгу с одной целью ― умирать. Закрыть глаза внутри величественной тайги, среди щебечущих птиц, скрипа деревьев, одуряющего разнотравья, или глядя на полет облаков над вершинами сосен и кедровых сосен, понимать, как преломляется сознание при необходимости вернуть природе себя, возвратиться туда, откуда ты вышел, плутал, полезного сделал мало, больше спотыкался и падал, и вот пришел черед возвращаться в девственное лоно. А потом в окружных деревнях на лицевых стенах многолавок участковый вывешивает объявление под рубрикой "Помогите найти человека", где красной строкой, после портретной характеристики, маячит фраза: "В последнее время высказывал намерения, что уйдет в тайгу умирать".
  До сих пор стоит в ушах визг Лии: "Верните мне моего мужа!!!", что явилось как бы продолжением отношений гоголевских Ивана Федоровича Шпоньки и его тетушки, пекущейся о благополучии дорогого ей человечка. Патриархальные бабы, они такие, не только гребут на лодке, стреляют дичь, следят за косарями, считают арбузы, лезут на дерево и трусят груши, но, раззадорь их по родственной линии, и подымится страшная рука под крики о "поспускании жира".
  Автор в недоумении: "Как я могу вернуть то, чего не брал? Женщина, подумайте сначала, а потом говорите. Вы наберитесь терпения, и мужик поплутает по тайге, подумает, определится с мировоззрением, самополечится, травяные отвары пособирает и попьет. Природа, она такая ― лечит. Как время. Как участие и забота. Если он нужен вам, то вернется и скажет: "Прости. Я переживал трудный период, и я его пережил. Мы снова вместе, теперь уже до самого конца". А то, в самом деле, можно почувствовать себя виноватым, что сбил человека с панталыка, с такого махрового деревенского панталыка, прикипевшего к нему, сбил с панталы аборигена, не бесталанного и мал-мало ошибающегося. Ведь сбить с панта́лы, т.е. с бандуры (украинского народного струнного щипкового музыкального инструмента) просто. Поменял игрецу партитуру, и вот ― до замены что-то там самоуком лабал, но сейчас мелодию Хиндемита уже не выводит. Расстроился и с понятным позором покинул сцену".
  Настроившись на волну провинциалов, Саша думал, что совсем несуразно лично являться в энтот богом забытый поселок бывших ссыльных и репрессированных, чтобы каяться, мол, я, я виноват в том, что лишил обчество разудалого кобзаря, коий струны рвал величаво да завывал таким трагическим воплем, что мураши по спине бежали. Ой ли, а вот возьмем в руки палки да айда в тайгу по стволам стучать, Тиурчика кликать, отвлекать его от мыслей неполезных, вредных для деревеньки и безутешной жены его, что сороковник шастала мимо его величественных упражнений с грамматическими ошибками и отвратной стилистикой. Но это был наш, наш человек! Какой ни есть! Ошибочный, плохонький, но свой, родной Сомосочка, прикипевший грехами и душой к постоянным мараскиновым жителям, коих всего-то по поселку 445 человек наберется.
  Саша вспомнил, как раскритиковал поэзический сборник "Родник", созданный коллективным трудом самодеятельных поэтов одного окраинного городишка в Сибири. Насовали поэты в этот сборник всякую некондицию, воспевание алкоголизма, несусветные глупости, совершенно необработанные стихи. Насовали, издали сборник на губернаторский грант и стали радоваться, но рецензия в "Литературной газете", вышедшая под заголовком "Леша песенку споет", сразу поубавила восторги соавторов, и люди, не умеющие писать стихи, засели за жалобы и поношения, куролеся от нанесенной обиды. "Аргументов" понапридумывали море: один бывший моряк, и его за это надо чтить; второй вуз закончил, грамотный, критике не подлежит; третий бывший узник концлагеря, что всё оправдывает; четвертый лежит в агонии, умирает, и ему зачитывают убийственные критические строчки из рецензии...
  В итоге ничего существенного поэты районного разлива противопоставить в споре не смогли. Рецензент оказался убийственно прав. Во всём. Мутный родничок из плохо рифмованных строчек заглох. Надо ли это было делать с группой мающихся с рифмами людей, как сейчас с одним человеком в захудалой Мараске?
  В самом деле, чего это автор вперся в заповедный край сокровенных мараскинцев, не пуганных ни правилами русского языка, ни безукоризненной стилистикой. Он, что, вообразил себя Данко, который как-то освещал дорогу людям? Так эти люди труды по освещению дороги через болото не оценили, затоптали пылающее сердце. Выходит, не надо никому ничем светить, да и в толпе не следует шибко отсвечивать, чтобы не оценили и затоптали. Люди только это умеют ― гасить, особенно пришлого чужака, чтобы не выпендривался. А тут еще добавилась человеческая пропажа. Зачем, зачем? Вот и Лермонтов сокрушался в "Тамани" по тому факту, что влез в мирное сообщество контрабандистов и ненароком зашухарил им всю малину...
  Может, не стоит в разные медвежьи углы совать свое городское просвещение, лезть туда с фонарем Диогена в руке, вползать афинскими змеями, чтобы придушивать тех, кто декламирует, рисует и играет не высокодуховное, а очень даже так себе. Если играют люди на гулянках на дудках, то им не нужен духовой оркестр Мариинского театра. Если на вечерухах пускают матерные частушки под трехрядку, то им чужд Александр Блок со стихами о Прекрасной Даме, а также претят частушечникам экзотические поэзы Игоря Северянина. Если на тырлах, где держат скот, но иногда туда набиваются люди, тренькают на расстроенных гитарах и рисуют похабщину на стенах ― им не требуется ни струнный академический коллектив, ни свиточные рисунки на китайскую тематику. Им ничего высокого не нужно. Оставьте их в покое, в их постоянном невежестве, в навозе по щиколотку при разудалом низовом снобизме. Они псковски́е, они прорвутся.
  В то же время, посмотрите на зверей в лесу, какие все стройные, сильные и красивые лани, волки, орлы. Это их выпестовал естественный отбор. Все больные, уроды и другие особи, не умеющие постоять за себя, выбракованы зубами и клювами хищников и конкурентов. Смерть всегда идет рядом с красотой. У людей не так: у нас пестуют всех, больных и здоровых, недотягивающих до уровня человека и вовсе невоспитанных, непросвещенных. Если было бы иначе, с применением зубастой выбраковки, то это человечество уже проходило ― фашизм.
  Вот и стоит литератор на распутье: скажешь правильное слово, а человек шибко расстроится и шмальнет в себя из нагана, как бедный Вертер. Скажешь верное слово, а его пьяный деревенский дурак не услышит, или превратно поймет, посчитает за посягательство. То, что ему не понятно, ему не нужно. А вот льстить да лгать в деревне можно сколько угодно, хоть пьяному, хоть тверезому, и, главное, оболванивать можно долго и без последствий.
  Вышел ли Тиур из леса?
  Это, как говорят в криминальных фильмах, совсем другая история.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"