зато уважающую только городской общественный транспорт - автобус, троллейбус и трамвай.

Ведь если это "работает" где-то в Африке, то почему оно не должно работать в Сибири, хотя бы в воображении? Ведь мысль, как и слово, это явление. А уж материальное или духовное содержание в них преобладает - это другой вопрос.

Никаких дубрав в Сибири не наблюдается. Растут изредка, там и сям, отдельные культивируемые дубочки, тень от которых никакие цветы в свежести не сохранит. Вот еще несуразица: в час заката, после теплого дня, такого, как сегодняшний, растения обычно подсыхают. (Эти здравые мысли проговаривал голос рассудка. А сердце с ним спорило, не рассуждая). Но вечером вопреки всему цветы обретают свежесть. Ведь, как и утром, так и вечером выпадает роса, питающая раскрывающиеся или закрывающиеся соцветия. И речь здесь идет не о девушке в расцвете молодости, которая всегда свежа и желанна: и прохладным утром и теплым вечером - когда листокрылый тополь золотит верхушку. В двух строчках говорится о зрелой женщине, к которой автор, на безрыбье среди очерёдного сброда, высказал интимную заинтересованность. Сама по себе рядовая фигура из вереницы ожидающих могла быть разведенкой, брошенкой, затюканной бытом или работой на производстве рабочей лошадью. Но в зоне поэтического внимания ее лицо сразу приобрело привлекательность, женщина стала розой и вновь, как 15 лет назад, расцвела под живительным поэтическим взглядом. Это был зов любви, не обязательно плодотворный. Не всегда от любовного взора получаются дети. Но там, где промелькнула искра, всегда зажигается некая декоративная лампочка, чтобы блуждающие в темноте губы попали именно в губы, пальцы сплелись с пальцами, а глаза впились в глаза.

А вот и прежнее издание тех же соавторов ― он достал с полки с коротким рядом книг брошюру ― и форматом поменьше, и в мягкой обложке, которая уже измялась. Разумеется, никакой благодарности за подарок, хотя бы скупого "спасибо", от дядиного рта не отскочило.

Mежду столбами протянуты ошкуренные лесины, так что конструкция напоминала нотный стан; а когда на ограду усаживались птицы, то щемящее чувство в душе вызывало самую высокую октаву.

И гвозди в доску Саша научился забивать без раскола доски: гвоздь надо было перевернуть, поставить шляпкой к месту вбития и пару раз ударить по острию гвоздя. В древесине образовывалась ямка, вмятина, откуда немного сплющенный кончик гвоздя уже не соскальзывал при ударе, и сам гвоздь острым концом доску не раскалывал, поскольку был уже не острым, а вбивался, продавливая древесину, вползая в нее как червь. Таким же образом, без угрозы раскола, нужно было забивать напильник в толстую чурку, чтобы затем обтесать ее до образования удобной ручки.

Регулярно стравливал из отопительной системы воздушные пробки. Саша подсмотрел, как он это делает. В конечном накопителе была почему-то снизу сделана дырочка, заклепанная острым железным стержнем. Так, чтобы стравить воздух и возобновить теплоотдачу, Гошан стержень расшатывал, убирал, стравливал пробку и забивал стержень обратно легкими ударами молотка. Вообще-то, для подобных операций существуют специальные, стационарно устанавливаемые клапаны. Но в деревне обходились конструкциями попроще, идеи брали у природы, где каждая дырочка имела затычку. Где любое дупло в дереве обживалось дятлом, белкой, бурундуком или уткой, которая делала в столь необычном месте кладку яиц (неискушенный читатель этому может не поверить, но это факт). Да и в славном народном романе о Гаргантюа и его товарище Пантагрюэле незамысловато загадывалось и тут же отгадывалось: "Чем отличается милочка от бутылочки? - Тем, что стеклянная тара закрывается пробочкой, а милочка - живчиком!" В Кынь-Дале любая смазливая бабенка подпадала под правило затыкания живчиком, а дырявые головы аборигенов мужского пола не затыкались кое-чем и абы как. Наоборот, эти головы часто страдали истечением завиральных идей, лютых историй и сногсшибательных побасенок, которые будут всплывать в этой книге - доплыть бы читателю до конца этого обширного повествования. Причем доплыть не методом речного дрейфа, а в активной байдарочной работе, лавируя на поворотах авторского сознания и застревая на философских отмелях невдалеке от фарватера.

в качестве столешницы, морщился от боли ударяемых в азарте карт. Но часто, совсем как у Пушкина, выскочивший из рукава верный туз, вдруг превращался в даму-пик, которая зловеще подмигивала обкурившемуся игроку.

Урод высказал еще пару дельных фраз про охоту и жену, у которой на кухне был маленький телевизор, чтобы она при готовке не отрывалась от сериала, так ведь и в комнату к большому телику домашняя стряпуха успевала заглядывать, чтобы посмотреть что-нибудь интересное.