Рано утром бледный рассвет медленно опустился на обширную равнину, которую невысокие холмы, густо поросшие кустарником, изрезали на всем протяжении от королевского замка до самого леса.
Солнечные лучи еще не разогнали легкий утренний туман, и под его воздействием казалось, что далекая темная масса замка колеблется бесформенным пятном, и вот-вот, как мираж, исчезнет вместе с его клубами. Но дымка медленно рассеялась, призрачные тени на фоне светлевшего неба растаяли; и вдруг четко проступили очертания старинной постройки, которая недавно стала на какое-то время резиденцией короля.
Наконец, из-за темной полосы леса на горизонте неожиданно брызнули яркие лучи солнца, мгновенно смягчившие суровый вид замка и его окрестностей. Нежно-розовый свет обласкал вершины холмов по всей равнине, позолотил высокие шпили башен и остался на них.
От подъемного моста замка вилась дорога, внезапно скрываясь в складках рельефа, для того, чтобы вновь неожиданно появиться перед глазами и тут же опять исчезнуть. Петляя среди холмов, она доходила до леса и резко сворачивала вдоль него на юг. По этому пути мчались гонцы, проходили вооруженные отряды, медленно ползли крестьянские телеги, груженные всем, чем кормился огромный замок.
Иногда его тяжелые ворота со скрипом отворялись и по подъемному мосту выползала железная змея закованных в броню воинов. Тогда где-то горели дома, стонали невинные люди, гремел звон битвы... И вот уже вновь возвращается после набега закованный отряд, иногда сильно поредевший и спешащий укрыться за крепкими стенами. Иногда возвращались беззаботно и весело. И тогда окрест гремели трубы, возвещая, что благородными владетелями замка одержана какая-то победа. Опьяненные битвой и кровью жертв, отряды исчезали в воротах, готовясь вновь в скором времени выползти из замка на пыльную дорогу.
Их сменяли тяжелые обозы купцов с тем, чтобы тут же уступить путь группе рыцарей во главе с высокородным предводителем. И опять на дороге обозы, пешие монахи, пилигримы, группами и поодиночке.
Днем издалека был слышен скрип телег и лязг железа, сопровождаемый человеческими голосами.
И лишь после полуночи, да и то на весьма короткое время, воцарялось спокойствие у подъемного моста и далее по дороге, редко когда прерываемое ржанием и топотом коня, которого нетерпеливо пришпоривал запоздалый всадник.
И в это весеннее утро освещенная золотыми лучами дорога в столь ранний час не пустовала. Шумная кавалькада направлялась от замка по этому пути, блестя под лучами яркого солнца оружием, доспехами и украшениями.
Во главе отряда ехал нынешний король Англии - Генрих VI, который не так давно оправился от тяжелого душевного расстройства, вызванного длинной цепью несчастий, выпавших в эту бурную эпоху на его жизненном пути.
Как ни тщательно скрывал король свои чувства, однако по каждому его движению ощущалось, что он истосковался по вольному ветру и необъятному простору полей. Большие серые глаза с новым, ранее отсутствующим вниманием осматривали каждую мелочь, встреченную на пути. На широких плечах гордо и крепко сидела голова. Ричард Йоркский много бы дал, лишь бы увидеть ее отдельно от плеч.
Лицо короля было бледно, на щеках часто проступал крупными пятнами румянец, похожий на болезненный; в движениях время от времени была заметна некоторая нервозность и лихорадочность - вот, пожалуй, и все, что могло напомнить о недавнем недуге. Впрочем, судить о последнем в данный момент и по этим мимолетным признакам было бы по меньшей мере странно, так как король впервые после долгого перерыва предавался отдыху, направляясь на охоту.
Несомненно было лишь то, что характер Генриха мало изменился, а, если изменился, то не в лучшую сторону. Как и прежде, он был легкомыслен, а после удачного поворота событий, когда власть снова перешла к нему, стал еще более самонадеян, чем был.
Выполнив с большой энергией часть дела, он не вникал в тонкости оставшейся части, а совершенно терял к нему интерес, считая, что он добился всего, что было нужно.
Свое возвращение к власти и ряд последующих успехов позволили Генриху считать себя сильнее противника к которому, в результате его неудач, стал относиться весьма пренебрежительно. Король был уверен, что Ричард Йоркский не решится начать войну, а, если это и случится, то Генрих ни на мгновение не сомневался, что первая же битва станет для того и последней. Придя к такому выводу, он только посмеивался над герцогом Сомерсетом, который нисколько не разделял его мнения.
Охота могла служить ярким примером непостоянства короля, так как события, бурно назревавшие в государстве, требовали непрерывного внимания. Однако Генрих настолько уверился в своей силе, что вот уже неделю, как прервал все дела, не пожелал никого принимать, чем в это смутное время отвернул от Ланкастерского дома некоторых его бывших приверженцев, оскорбленных пренебрежительным отношением к ним.
В поведении короля отчасти было виновно полученное им воспитание. Все же, время от времени, к нему возвращалась энергия, и тогда он говорил и действовал, как подобает независимому государю.
Наконец, поддавшись уговорам своих советников, Генрих, назначив на вечер несколько наиболее безотлагательных аудиенций, все же решил утром устроить охоту на кабана. При этом он с улыбкой сказал герцогу Сомерсету, который был более других недоволен его поведением: "Король должен уметь держать в руках оружие. Не правда ли, любезный герцог? Или меня хотят лишить последнего удовольствия, которое я могу еще себе позволить? Нет-нет, охота состоится в любом случае, даже если мой возлюбленный брат и враг решит принять сан священника или на свою погибель выступит, наконец, открыто против меня". И, оставив герцога Сомерсета в недоумении, приказал подготовить все необходимое для охоты. Сам же на следующий день рано утром уже находился во главе отряда.
Король ехал на черном, как смоль, жеребце, который слишком долго дожидался своего хозяина и бодро шел под ним, изредка порываясь заржать, но всякий раз его сдерживала властная рука.
Внезапно поразивший Генриха недуг послужил толчком, сыграл главную роль в длинной веренице множества интриг между домами Ланкастера и Йорка.
Болезнью короля незамедлительно воспользовались его враги и, в первую очередь, Ричард Йоркский, ранее безуспешно пытавшийся свергнуть Генриха и захватить корону, а с ней и высшую власть.
Силой и интригами ему удалось добиться регентства, и он начал ослаблять партию короля, носящую герб Ланкастерского дома. Ричард арестовал герцога Сомерсета, несомненно, своего опаснейшего противника, и заключил его в Тауэр. Он быстро ломал копья непокорных мелких феодалов, приверженцев герба Ланкастера, но все-таки, как это ни покажется странным, желаемого успеха не добился. Он терял много времени, когда необходимо было действовать быстро, торопился тогда, когда, напротив, требовалось выждать. От лихорадочной деятельности он переходил к медлительности, что совсем не было похоже на такого властного и проницательного правителя. Кто-то путал его планы, мешал всем замыслам и, в конце концов, воспользовавшись ошибками регента, одержал неожиданную блестящую победу.
Этим человеком была Маргарита Анжуйская, красавица-жена Генриха VI, сумевшая вернуть трон Ланкастерскому дому в тот момент, когда, казалось, корона навечно исчезла в руках представителей знака Белой Розы. Для любознательных читателей сообщим, что Белая роза действительно изначально являлась знаком дома Йорков, но Красная роза Тюдоров появилась под занавес всех этих событий, когда Тюдоры объявили о своих претензиях на престол.
Ричард не сумел упрочить свою власть, так как не ожидал встретить в лице Маргариты столь достойного соперника. Если в искусстве дипломатии Маргарита встретила в Ричарде скалу, то перед искусством ее чар эта скала мгновенно обратилась в прах, и она с нескрываемым презрением попрала его своей маленькой ножкой. Этому есть объяснение, причем вполне реальное во все времена. Маргарита была неотразимо красива, и совершенно неудивительно, что Ричард, мечтая лишь о ней и добившись короны, надеялся добиться и ее, вдруг прозрел и убедился, что Маргарита всего лишь с откровенным презрением смеялась над ним.
Мираж рассеялся и потрясенный Ричард, мгновенно лишившись власти и личных надежд, поклялся добиться вновь короны и... . Нет, уже не любви Маргариты, а мести ей.
Сколько раз обдумывал он всевозможные планы возмездия, но все казалось недостаточным, мелким и вздорным. Но одно лишь он понимал, что начинать надо лишь с одного. И это одно: власть, власть, власть.
Маргарита, не теряя виды на престол в связи с надеждой (и уверенностью!) на выздоровление супруга, вела тонкую борьбу интриг. И, когда болезнь Генриха пошла на убыль, неожиданно сместила Ричарда, вернув Англии выздоровевшего законного монарха.
Генрих, видя, что в период его душевного расстройства, сторонники герба белой розы не смогли полностью перехватить власть, поддерживаемый и подталкиваемый супругой, воспрянул духом и нанес врагам серию чувствительных ударов.
Он, вызволив своего любимца герцога Сомерсета, сплотил вокруг трона приверженцев Ланкастера и, доказав таким образом свою способность к управлению государством, вырвал из рук Ричарда Йоркского обязанности регента. Переворот был совершен так быстро и неожиданно, что Ричард совершенно не успел собрать необходимые силы и был вынужден отступить. Но он отнюдь не смирился. Бездействие, во время которого отчаяние еще сменялось надеждой, не долго смущало душу Ричарда Йоркского. Потерпев тяжелое поражение в борьбе интриг, герцог собирал войска, надеясь отомстить на поле боя. Теперь, когда первый приступ яростного гнева прошел, он действовал уверенно, спокойно и очень осмотрительно. Довольно скоро, путем многих выгодных договоров и союзов ему удалось собрать многочисленную грозную армию, готовую к активным действиям.
Но не дремал и наученный горьким опытом Генрих. С помощью своей супруги Маргариты он заключил союз с недавним врагом - Францией, собрал своих сторонников и вассалов и отдал их под начало герцога Сомерсета.
Обе армии были готовы к решительным схваткам, но Ричард выжидал. Он дожидался гонцов от племянника своей жены Цецилии, графа Варвика и Сотсбери, - Ричарда Невилля, который долгое время удерживал нейтралитет.
Один из самых могущественных графов - Ричард Невилль, словно предчувствуя, что ему предстоит сыграть чуть ли не главную роль в эту эпоху, откровенно не торопился с принятием окончательного решения.
Сомерсет и Варвик платили друг другу взаимной неприязнью еще в те времена, когда оба сражались на полях Франции, но не это было причиной, удерживающей графа от вступления в союз с королем. Его осторожность диктовалась попытками выяснить возможности обеих сторон в предстоящей схватке. Обладатель тонкого политического чутья, он хладнокровно взвешивал шансы сторон и, наконец, решился. Присоединение к Ричарду Йоркскому его сильных войск решающим образом усилило партию знака Белой Розы, тем более, что Генрих находился в неведении, и, более того, совершал роковую оплошность, полагая, что Варвик несомненно сохранит нейтралитет, обещанный ранее послам короля.
Ошибка же, которую совершили Генрих и Маргарита, была типичной для того времени, когда решающим и единственным критерием отношений признавалась личная клятва и рыцарское слово. Они давались совершенно искренне, не подлежали сомнению и являлись безоговорочными и потому решающим документом, а, если, кому-либо приходило в голову усомниться в искренности дающего клятву, то это расценивалось как тягчайшее оскорбление, искупить которое может лишь кровь обидчика.
При этом, что совершенно неудивительно или, возможно, кого-либо это и удивит, но любые, самые страшные клятвы всегда преспокойно нарушались, причем обеими сторонами.
Но неожиданность заключалась в том, что Варвик в глазах всей Англии был образцом рыцаря, блюстителем рыцарской чести. Он никогда и нигде не давал повода сомневаться в себе. И вот Ричард Невилль, граф Варвика и Сотсбери, нарушил рыцарское слово в критический момент, в тот момент, который стал решающим в судьбе Англии.
Но, еще не подозревая о сгущавшихся над ним тучах в форме решающей измены, английский монарх беззаботно мчался по дороге, окруженный свитой из придворных дам и блестящих кавалеров и их оруженосцев. В королевском лесу егеря загнали несколько кабанов, и двор во главе с Генрихом спешил предаться не частому развлечению - охоте.
Короля Генриха VI сопровождала его жена Маргарита, в голубом, с золотой отделкой костюме, сидя на черном жеребце, взнузданным под дамским, высоким седлом.
Маргарита могла быть довольна своими успехами. Двадцати пяти лет от роду, показав незаурядные политические способности, она столь же незаурядно была красива. Черные глаза ее, казалось, могут пленить весь мир. Прекрасные губы, черты лица, гибкая стройная фигура - все было настолько ослепительно, что мало кто мог с ней соперничать. Ее лицо, словно выточенное из мрамора резцом неведомого мастера, рукой которого управлял сам Господь, было чуть бледно, и по нему неуловимо скользила легкая улыбка удовольствия от предстоящей охоты. Чуть отставая от Генриха, с левой стороны, на гнедом рослом коне , блистая сталью полированных доспехов, мчался герцог Сомерсет - любимец короля, начальник его войск.
Герцог Сомерсет, ничем не выдавая своих чувств, ехал, глядя прямо перед собой тяжелым взглядом серых глаз. На обветренном лице не шевелился ни один мускул, и вся его высокая, чуть-чуть начинающая грузнеть, но все же статная фигура казалась вросшей в седло, подобно скале. На герцоге был легкий панцирь, надетый на мягкую кожаную рубаху. Шлем его, как и шлем короля везли оруженосцы, вместе с копьями и другим оружием. Богатая, но без лишней роскоши уздечка ярко вспыхивала на солнце.
Пожалуй, единственный в свите короля он совершенно не радовался предстоящей охоте, поскольку совершенно резонно полагал, что не время предаваться забавам и отдыху, когда корона и вместе с ней жизнь находятся под угрозой. Но откровенно противиться воле Генриха и Маргариты он не хотел. Впрочем, в душе и сам надеялся, что это в некотором роде развлечение пойдет и ему на пользу, даст возможность отвлечься от множества дел, занимавших все время от зари до зари.
Однако неприятные мысли не оставляли его ни на мгновение и, надеясь найти отдых на охоте, он ошибся. Даже вопреки собственным желаниям, Сомерсет постоянно погружался в обдумывание самых разных вопросов и искренне жалел, что ему не достает легкомыслия, которым в избытке пользовался Генрих. И он стал еще угрюмее, когда ему сообщили о предстоящей охоте. В общем, настроение последних дней рассеять не удавалось. Погруженный в невеселые думы, он ехал, не обращая внимания ни на что, смирившись с мрачной меланхолией, овладевшей им.
Среди них наиболее замечательными были: герцог Трумвик, начальник охраны граф Райсберг, герцог Нартумберленский, распорядитель охоты граф Кастор, барон Листон и еще несколько менее знаменитых вассалов Ланкастерского дома. Большая группа оруженосцев, слуг, солдат охраны и даже герольд сопровождали короля. Присутствовал здесь и два духовника, Генриха и Маргариты, один из которых, несмотря на свой почтенный сан и не менее почтенный возраст, никогда не упускал возможность поохотиться, что надо сказать, в последнее время ему почти не удавалось.
Мужчины были в легких латах, а некоторые даже без них. На головах у части свиты красовались шлемы, украшенные развевающимися перьями. Но большинство рыцарей обходилось без головных уборов. Их везли оруженосцы, вместе с копьями, значками и тяжелым вооружением. Все рыцари были вооружены только мечами.
Дамы, находившиеся в кавалькаде, грациозно восседали в высоких седлах, называемых дамскими, уверенно управляя своими скакунами. В этой группе искрами сверкали драгоценные камни, яркими пятнами вспыхивали золотые украшения. Великолепные головные уборы, развевающиеся платья, розовые шарфы, казалось, парили плотным облаком в воздухе.
Некоторые, невзирая на быструю езду, пытались беседовать с кавалерами, но большинство предпочитало объясняться украдкой взглядами и дарить улыбки, совершенно справедливо полагая, что выразительным взглядом порой можно сказать даже больше, чем словами.
Невдалеке от того места, где дорога поворачивала и широкой лентой начинала виться вдоль леса, внезапно густой стеной выросшего прямо перед глазами охотников, их ожидала группа людей, на обязанности которых лежал уход за дичью в королевских лесах.
Дожидались королевскую кавалькаду пятеро. Четверо были накануне присланы распорядителем охоты в помощь лесничему, который и возглавлял всю группу, стоя чуть в стороне, на пригорке.
Лесничему было за пятьдесят, правда, точный его возраст не знал никто. В те времена такой возраст считался уже весьма почтенным, поскольку не многие доживали до этих лет. Тот, о ком мы рассказываем, служил лесником долгие годы, идя по стопам отца и деда. Вчера им, с помощью присланных егерей, был загнан кабан и подготовлено все, что могло понадобиться господам. За исполнительность его любили, но за угрюмый нрав и молчаливость король не сильно жаловал старика, хотя все же дал ему звание старшего лесничего в этом королевском лесу.
Старший лесничий был одет в зеленый кафтан, кожаные штаны и имел обувь, напоминающую сапоги, что было вовсе уж не в согласии с модой того времени. Уже давно было принято носить обувь с удлиненными клювообразными носками, длина которых была столь велика, что требовалось привязывать их к коленям цепочками, чтобы не спотыкаться при ходьбе. Высокородные лорды пользовались серебряными или позолоченными цепочками; более простой народ - тесемками.
Через правое плечо, кроме висевшего лука, наискосок через грудь лесник перекинул широкую кожаную перевязь со старинным охотничьим рогом.
На его голове была водружена шапка неопределенного цвета, напоминающая колпак, сделанная также из кожи, с воткнутым в нее черным гусиным пером. Довершая вооружение, за туго затянутый пояс с большой медной пряжкой, справа был заткнут длинный широкий кинжал и, закинутый за спину, висел колчан со стрелами. Егерь спокойно, без раболепия, дожидался приближения пышной кавалькады. Такое его поведение тоже было совершенно обычным - лесники с незапамятных времен были наиболее привилегированным сословием, как в землях короля, так и вассалов Им позволялось, а зачастую и прощалось многое, чего никогда бы не мог позволить себе никто из других низших сословий. Поэтому совершенно неудивительно, что, пользуясь серьезными привилегиями, лесничие, практически даже не общаясь между собой, все же составляли особое сословие, иначе говоря, касту.
Когда Генрих заметил группу возле леса, он приподнялся в стременах и, видимо, вспомнив что-то, слегка усмехнулся и, подняв руку, остановил несколько растянувшуюся кавалькаду, которая тотчас сгрудилась возле короля.
- Господа, - обратился он к свите, весело блестя глазами, - я узнаю старика Гутара. Насколько я помню, он не очень любит большие и тем более шумные кампании. Не хочу сегодня слушать ворчание старика. Дорогой граф, приблизьтесь, - позвал он распорядителя охоты.
Тот тотчас откликнулся на зов и несколько мгновений спустя пробрался к Генриху из глубины свиты.
- Граф, - обратился к нему король, ласково похлопывая своего коня по холке, - мы не будем сегодня зря метаться по лесу? Не распугана ли дичь в моих лесах?
- О, мой господин, Ваши леса и дичь в них в полном порядке, - ответил граф Кастор, изогнувшись в седле и прижимая к груди руку. Потом выпрямился и, указывая на людей у леса, продолжил: - Ваше величество! Любимый Вами лесничий, я уверен, не принесет сегодня разочарования.
Вполне удовлетворенный его ответом, король еще раз бросил взгляд на группу людей в отдалении, повернулся к графу и промолвил:
- Любезный Кастор, поезжайте и поговорите со своим любимцем, - При этих словах он слегка улыбнулся, - Пусть порадует сегодня чем-нибудь нас, если он еще не настолько стар, что бы разочаровывать своего короля.
Здесь очень ярко проявилась еще одна черта Генриха VI. Граф Кастор абсолютно не разбирался в охотничьих делах, но все же король, по неизвестной никому причине назначив его распорядителем охоты, требовал исполнять все связанные с этой должностью обязанности. И волей-неволей графу пришлось подчиняться, хотя он расценил такое назначение, как знак немилости короля. Ко всему еще граф Кастор имел неосторожность как-то похвалиться своими охотничьими способностями и, даже, когда выяснилась его совершенная некомпетентность, король упорно делал вид, что только граф разбирается в охоте настолько глубоко, что может и должен занимать место распорядителя. Сознавая свое двусмысленное положение, с окружающими граф держался надменно и заносчиво. Это и забавляло Генриха.
Выслушав приказ, граф Кастор снова поклонился Генриху и Маргарите, выехал из толпы придворных и, дав шпоры своему серому, в яблоках, аргамаку, рысью направил того к лесу. По мере удлинения расстояние от графа до свиты и чем ближе был лесник, с лица распорядителя охоты сползала светская улыбка, уступая место ухмылке, в которой ясно читалась ненависть, пока спохватившись, он не придал своему лицу выражение надменности и презрения, поскольку не мог признаться даже самому себе, что простолюдин может вызывать в нем какие бы то ни были эмоции.
Гутар, находясь на пригорке и рассматривая всадников, доспехи и оружие которых ярко блестели при свете солнца, думал, что сегодня эти господа получат истинное наслаждение при загоне кабана.
"Впрочем, наверное, наслаждаться им не придется. Такого большого секача давно не видели в здешних лесах. Как бы при виде обложенного зверя не поразбежались подобно выводку мышей, - мелькнула мысль. Но тут он заметил в группе всадников Сомерсета и подумал: - Нет, этот не побежит, - это настоящий воин, - не чета другим. Он скорее даст себя убить, чем отступит".
Это была высшая похвала, которую Гутар давал в оценке людей. Даже лицо у старика просветлело, когда он увидел Сомерсета. Оглядев дальше всю свиту, лесник еще более помрачнел и про себя презрительно сморщился. "Дам с собой взяли, - возмутился он в душе, - разве с ними может быть хорошая охота? Тьфу, господи!"
Но тут его размышления были прерваны. Он увидел, как из группы, сгрудившейся на дороге, отделился один на серой лошади и поскакал в его сторону. Скоро он узнал направлявшегося к нему всадника.
Граф Кастор, в обязанности которого входило все, что необходимо было подготовить для успешной охоты, не любил Гутара за крутой нрав и угрюмость, а в глубине души, правда, не признаваясь даже самому себе, побаивался его. От лесника словно веяло дремучей чащей. Под стать внешнему виду был и голос, густой и напоминающий потрескивание сучьев в глубине леса. Если бы король не с такой страстью относился к охоте и не заботился с такой тщательностью о своих лесных угодьях, полностью доверяя в этом Гутару, граф Кастор давно расправился бы со стариком, поскольку имел к этому повод. Но при малейшей попытке оговорить лесника, он неизменно наталкивался на скептическую улыбку короля и был вынужден скрывать свою ненависть, которую, кстати сказать, он питал к Гутару с того самого дня, когда при охоте на кабана сбился со следа и погнался за подсвинком, в результате чего совершенно заблудился. Старик Гутар отыскал графа и привел на место сбора охотников. Именно поэтому слава отличного охотника, раздутая самим о себе графом, рухнула.
Со своей стороны Гутар, видимо, платил графу не меньшей неприязнью, поскольку еще более помрачнел, определив, кто направляется к нему. Но когда граф подъехал, он уже совладал с собой и спокойно, с намеренным достоинством, приветствовал его; не торопясь, сообщил результаты проведенного вчера загона кабана. Похвалил присланных в помощь егерей и сообщил, где находится зверь.
Смотря в сторону с каменным лицом, граф все же не прерывал лесника, затем все так же, не удостаивая лесника взглядом, процедил в ответ:
- Веди, да не задерживайся у каждого куста, - затем, не добавив более ни слова, повернул коня и отправился восвояси.
Гутар молча поклонился ему вслед. Повернулся, не торопясь отдал приказ своим подчиненным. Те тоже склонились вслед удаляющейся фигуре графа и скрылись в лесу. В это время Гутар призывно свистнул.
На свист, откуда-то сбоку, из-за горки, выскочила огромная серая собака, по кличке Каро, незаменимая спутница старого лесничего во всех походах. Когда она заняла место возле хозяина, Гутар, сделав знак рукой, приглашая охотников следовать за ним, тоже направился к лесу.
Генрих, сдерживая лошадь, выслушал длинный рассказ графа, перемежаемый поклонами, повернул к лесу и медленно двинулся за шагающим далеко впереди проводником.
Но не суждено было сегодня королю безмятежно отдаться своей страсти. Со стороны только что покинутой дороги раздался резкий звук рога, приковавший к себе внимание всей кавалькады.
Генрих недовольно обернулся и, хоть заметил в отдалении группу всадников, хотел продолжить путь, но, встретившись с тревожным взглядом своей супруги, решил все же узнать, в чем дело.
- Любезный герцог, - окликнул он герцога Трумвика, который находился в его свите, - узнайте, что надо этому нахалу, отрывающему нас от отдыха.
Трумвик поклонился и, отделившись от свиты, помчался к четырем всадникам, четко вырисовывающимся на фоне ярко-голубого неба. Весь маленький отряд замер у кромки леса, ожидая посланца.
Герцог быстро преодолел небольшое пространство и резко осадил лошадь перед группой, в которой выделялся седой рыцарь, сидевший на пегом жеребце. Старый рыцарь. Видимо, начальник отряда, приветствовал Трумвика, подняв правую Руру в тяжелой латной перчатке и, еле дождавшись ответного приветствия, сказал:
- Я барон Вингфилд, чрезвычайный посол его величества Ричарда Йоркского к Генриху VI. Прошу Вас, сэр, представить меня Генриху. Дело, по которому я приехал, не терпит отлагательства.
- Господин посол, - король находится на охоте и в такой обстановке не дает аудиенции, - ответил герцог.
- В таком случае мне придется обойтись без вашего посредничества, - сказал барон и повернувшись к своим спутникам, махнул рукой, приказывая следовать за ним, оставив герцога в замешательстве от столь вопиющего нарушения этикета.
Генрих стоял, окруженный свитой, глядя вслед Трумвику. Какое-то тяжелое предчувствие постепенно охватывало его. Он повернулся, посмотрел на сбившуюся возле него свиту и встретившись взглядом с герольдом, пригласил его подъехать ближе.
- Господин герольд, - обратился к нему король, - отсюда хорошо видны девизы на щитах рыцарей. Напрягите свою память и сообщите нам, кому они принадлежат.
Герольд поклонился, приподнялся в стременах и прикрыв глаза рукой от слепящих лучей солнца, несколько мгновений пристально всматривался и наконец промолвил:
- Ваше Величество, мне кажется, я узнаю герб вассала Ричарда Йоркского - барона Вингфилда.
При этих словах легкий шум пронесся среди свиты короля и тотчас смолк.
Генрих мрачно усмехнулся про себя и чуть слышно пробормотал:
- Ну, так что готовит мой любезный брат и друг Ричард? Барон Винфилд, пожалуй, самый преданный Йорку вассал. Как же, помню то время, когда он снимал передо мною шлем только тогда, когда видел, что Ричард тянется к нему, он повернулся к Сомерсету и заметив, что тот уже знает, кто перед ними, закончил свою мысль вслух: " Если он едет, как посол, - значит - война. Хотя, может, мне просто кажется", - натянуто рассмеялся он коротким смешком. Между тем, в его глазах мелькала тревога.
- Посмотрим, посмотрим, - отвернувшись прошептал он, о чем-то задумавшись, не спуская взгляда с представителей своего врага.
Всадники, переговорив с герцогом, двинулись к королю. Впереди ехал, видимо, старший, если судить по его мощному виду. Он был при полном вооружении, только копье вез сзади оруженосец.
С ног до головы покрытый черными доспехами, в шлеме с открытым забралом, он, медленно приближаясь, производил впечатление какой-то неведомой самоуверенной силы, пославшей его. В левой руке он держал щит с начертанным на нем девизом, а правой управлял конем, тоже закованным в стальную броню. На боку рыцаря висел тяжелый испанский меч и мизеркордия. Слева от рыцаря, чуть отставая, двигался оруженосец, несший копье своего господина с развевающимся на нем флажком, на котором тоже был начертан девиз Вингфилда - оскаленная морда тигра, а под ней золотая цепь. Такой же девиз находился и на флажке второго копья, который нес другой оруженосец.
Рядом с бароном, с правой стороны, ехал молодой рыцарь при полном вооружении. На его щите тоже скалился тигр и свернувшись лежала золотая цепь. На обоих оруженосцах были простые, но достаточно крепкие латы. Вооружение их составляли одни мизеркордии.
Когда до места, где стоял король оставалось совсем немного, барон остановил своих спутников. Сам он подъехал ближе, медленно снял шлем и, отвесив поклон королю, сказал:
- Сударь, я явился сюда не для мирным переговоров. Я явился для того, чтобы сообщить Вам о решении моего государя начать священную войну против Вас, за освобождение святой короны, кою Вы держите в своих руках, недостойных такой высокой чести. От имени своего государя я заявляю, что Вам не будет пощады, как не будет пощады всем Вашим приспешникам. Государь предлагает Вам все-таки избежать кровопролития. Вы должны выдать герцога Сомерсета, распустить армию и признать свои владения вассальными по отношению к владениям моего государя. В противном случае пощады не будет никому, кто носит этот презренный герб, - указал он на щит одного из оруженосцев из свиты короля, на котором была изображена алая роза.
Закончив свою речь, Вингфилд взмахнул рукой, подозвал своего оруженосца, не глядя, взял у него копье и, как бы в подтверждение только что произнесенных слов, вонзил его в землю, перед копытами лошади Генриха, которая, было, отпрыгнула, но яростно сжатая рука удержала ее на месте.
Все это время свита короля и даже Сомерсет с Маргаритой находились в каком-то оцепенении, словно завороженные этими безмерно наглыми словами, которые так и дышали самоуверенностью и презрением Йорка и самого барона к ним.
Лицо короля во время речи Вингфилда медленно наливалось краской. Багровые пятна проступили на щеках. Кровь, ударившая в голову, требовала выхода. Рука Генриха сжала в неописуемой ярости уздечку. Он хотел что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.
Его состояние заметила вся свита. И первой - пришедшая в себя Маргарита. В тот момент, когда копье барона вонзилось в землю перед копытами коня ее супруга, ей показалось, что копье пронзило и власть Генриха. Что-то жестокое блеснуло сталью в ее глазах, тонкие ноздри слегка расширились. Она чуть приподнялась в стременах и резко бросила:
- Взять его!
Только замер звук ее голоса и еще большинство придворных не успело осмыслить приказ королевы, как герцог Сомерсет, выхватив меч, заставил своего коня прыгнуть и ударить грудью лошадь барона. Тот покачнулся в седле, а Сомерсет наотмашь ударил его рукоятью меча по голове. Вингфилд, оглушенный рухнул на землю.
Второй рыцарь не успел схватить оружие, как был выбит из седла герцогом Трумвиком, стоящим возле него. Тут же наземь были повергнуты оба оруженосца.
Король вонзил шпоры в коня. Тот, было, взвился на дыбы, но сжатый удилами, скрутившими его голову назад, смирился. Генрих отъехал в сторону, к опушке. Совсем рядом он вдруг увидел Гутара. Старик медленно отошел в сторону и стал поодаль, в тени деревьев. Он понял, взглянув в лицо государя, что начинается что-то страшное, неподвластное ему. Его удел - охота, и он не знал, что присутствует при начале самой жестокой из междоусобных войн, когда-либо потрясавших Англию.
Маргарита со всей свитой подъехала к опушке, где находился король. Туда же привели и пленников. Старший рыцарь уже пришел в себя. Тоненькая струйка крови от удара Сомерсета запеклась; казалось, что по лицу барона пролегла бурая тесьма. Со второго рыцаря сняли шлем.
Теперь стразу стало ясно, что это отец и сын. Старший, уже умудренный в жизни воин, спокойно и презрительно смотрел прямо перед собой. Младший, весь покрытый румянцем, напрягал мускулы, стараясь сбросить позорные оковы.
Ему на вид было лет восемнадцать. Отец и сын стояли перед Генрихом и Маргаритой, ожидая своей участи.
Ярость продолжала душить Генриха. Он с ненавистью разглядывал своих первых врагов и, наконец, сказал дрожащим еще голосом:
- Всегда и во всех странах чтили парламентеров, пусть даже объявлявших войны. Я слушал вас, как гонцов от подлого герцога Ричарда. Но ты повел себя не как рыцарь и герольд, а как мужик, пытающийся устрашить своего врага. Угрожая оружием, ты нарушил свои полномочия. Твой спутник выполнит свою миссию до конца, - передаст наш ответ твоему господину.
- И каков же будет этот ответ? - насмешливо улыбнулся старший пленник, - который даже в эти минуты не терял присутствия духа, - что отвезет мой сын? Может быть, тебя самого?
- Нет, - свистящим шепотом ответил Генрих, - ответ, который отвезет твой сын будет без слов. Он повезет твою голову и руку оскорбившую нас.
Ни один мускул не шевельнулся на лице рыцаря. Он твердо выдержал взгляд Генриха, полный лютой ненависти и спокойно произнес в ответ на свой страшный приговор:
- Я ожидал встретить прием у Генриха, похожий на такой, но не ожидал встретить людей, убивающих не своей рукой, а рукой палача. Видно, мало у твоих рыцарей смелости поднять мою перчатку, - кивнул он головой в ту строну, где пленников связали и где лежала упавшая у барона тяжелая латная рукавица.
Он замолчал. Весь его вид выражал удовлетворение, что он совершил свою миссию, и он с высокомерным превосходством небрежно окинул взглядом окружавших короля рыцарей.
Десяток придворных, услыхав этот презрительный ответ, опешили на мгновение, но, тут же придя в себя, направили было коней к перчатке барона, но движением руки Генрих остановил их. Казалось, он колебался. Графы и герцоги, чье положение позволяло им принять этот вызов, заспорили: кто должен поднять перчатку и надо ли вообще обращать внимание на слова этого наглого барона.
В это время всеобщего легкого замешательства герцог Сомерсет вдруг пришпорил коня, молнией промчался к перчатке, нагнулся и, мгновение помедлив, поднял ее.
Почему он так поступил? Сомерсет, пожалуй, не смог бы ответить. Может, потому, что он уловил быстрый взгляд Маргариты?
Герцог, задумчиво поигрывая перчаткой, не спеша вернулся к свите. При виде залога дуэли в его руке, разговоры смолкли. Стало так тихо, что было слышно, как шумит листва на деревьях, да потрескивает в глубине леса валежник.
Генрих, немного придя в себя, с удивлением смотрел на своего начальника войск.
- Герцог Сомерсет, - после некоторой паузы обратился он к своему фавориту, - ты, кажется, желаешь отменить мой приговор?
- Нет, Ваше Величество. Я просто хочу выступить в роли палача. Развяжите его, - приказал герцог оруженосцам. Те повиновались.
Поняв, что его вызов принят Сомерсетом, Вингфилд, впервые за все время слегка побледнел, но мгновенно справился со своими чувствами. Убедившись, что барон свободен, Сомерсет с силой швырнул в лицо Вингфилда перчатку и сказал громко и отчетливо - так, что эхом в глубине леса отдалась фраза:
- Раб, целующий ноги своему господину, возьми свое оружие и постой за него до конца.
Сказав это, Сомерсет круто повернул коня, отъехал в сторону и принялся готовиться к поединку.
Барон тоже отошел на другой конец опушки, куда привели его коня и где к нему подошли его слуги и сын. Он, не говоря ни слова, долго осматривал свое вооружение, подтянул подпругу и, наконец, закончив все приготовления, обернулся к сыну, безмолвной статуей стоящему за его спиной.
- Ну, сын мой, - сказал он, - попрощаемся. Я чувствую, что назад не вернусь. Когда ты прибудешь домой, скажи всем, что твой отец исполнил свой долг до конца.
- Не говори так, - горячо зашептал сын. - Ты победишь Сомерсета.
- Нет, - усмехнулся барон, - даже если так и случится, то они один за другим выйдут со мной на бой. Мне уже не вернуться домой. Но постараюсь на тот свет прихватить с собою еще кого-нибудь из них.
Он вскочил на лошадь, взял копье, еще раз долгим взглядом посмотрел на сына и опустил забрало. Потом, видимо, вспомнив что-то, вновь повернулся. В его голосе зазвучали стальные нотки.
- Обещай мне, что как бы ни сложился бой, ты не сдвинешься с этого места и на подашь повод для насмешек со стороны этой своры, - он строго, приподняв забрало, посмотрел в лицо сыну.
- Обещаю, - угасшим голосом прошептал юный рыцарь, покоренный суровым голосом отца и его горящим взглядом.
Барон Вингфилд тронул шпорами коня и подъехал к краю опушки, на то место, с которого он должен был начинать бой.
Через несколько мгновений напротив появился Сомерсет. Тяжелых боевых лат на охоте у него не было, но герцог не очень огорчался, полагаясь на своего коня, не обремененного железом, а более всего на свою меткую руку.
Маргарита взмахнула платком и рыцари бросились навстречу друг другу.
Сомерсет целился копьем в шлем Вингфилда, но в последний момент переменил направление удара. Вингфилд же, решив любой ценой убить Сомерсета, направил свой удар на лошадь герцога.
Мгновение всадники неслись друг на друга. Но вот они сшиблись. Копье Сомерсета ударило в самый центр щита барона. Тот покачнулся в седле. Но Вингфилд своим копьем пронзил лошадь герцога чуть впереди седла.
Лошадь Сомерсета упала, смятая броней лошади барона, но и та не устояла на ногах. Оба противника свалились на землю и скрылись в клубах пыли.
Выпутать ноги из стремян и вскочить было делом одной минуты. Через мгновение оба были вновь готовы к бою.
- Проклятый пес, - прошипел Сомерсте сквозь забрало. Ты бьешь, как мужик, а не рыцарь, убивая благородное животное. Но и твоя лошадь больше не понесет тебя, - сказал он, заметив, что конь барона бьется на земле, сломав ногу.
Они скрестили мечи. Более легкие латы давали герцогу преимущество в подвижности, но и увеличивали опасность. Сомерсет надеялся утомить Вингфилда. Опытный боец, он следил за дыханием своим и соперника. Видел и замечал, что меч и щит в руках барона ходят все тяжелее и тяжелее. И хоть самому пот заливал глаза, он все более и более увеличивал темп поединка. Герцог кружил вокруг своего противника, кружил и, наконец, стало ясно, что барон устает.
Тогда Сомерсет бросился в наступление. Он теснил соперника и тот, с трудом отбивая удары мечущегося, как молния, меча, отступал в помятых латах к центру поляны.
Ловким ударом Сомерсет сбил шлем с головы барона, который уже не наступал, а мог только защищаться. Покатился по земле наплечник с уже окровавленным ремешком.
Еще удар, еще: барон с трудом ворочал мечом, защищая лишь грудь от ударов. Бац-бац-бац - словно пощечины бил Сомерсет по латам Вингфилда.
Сын барона, наблюдая за схваткой, прошептал про себя: "Марш к смерти" и, чтобы скрыть слабость, оперся о луку седла. Радостный крик подтвердил его мысли. Он, словно в обмороке, прислонился к коню. Сквозь густую пелену, застилавшую его сознание, он слышал топот скачущих коней и без сил опустился на землю.
Только ночью он пришел в себя, окропленный водой принесенной слугами... .
Когда Сомерсет, подойдя к королю, поклонился и указал на распростертого барона, то, не скрывая свой радости, обнял его со слезам на глазах. Сомерсет посмотрел на королеву. Она нежно улыбнулась ему.
- Пусть передадут молодому барону голову и руку, - сказал герцог, отводя глаза.
- Оставайтесь тут, - приказал король графу Райсбергу, начальнику охраны, - и передайте голову и руку этому щенку, который по-моему потерял сознание, - указал он на Вингфилда, прислонившегося к лошади. А мы, господа, домой!
Кавалькада умчалась обратно в замок. К трупу подошли солдаты во главе с графом Райсбергом.
Старый Гутар стоял на том самом месте, где остановился, когда отошел от короля. При виде воина, вытащившего меч и наклонившегося над трупом барона, Гутар отвернулся.
- Идем Каро, - пробормотал он и, не огладываясь, быстро двинулся в чащу леса. Услышав сзади звук, похожий на издаваемый топором, когда рубят дрова, лесник втянул голову в плечи и зашагал быстрее... .