Не где-то на ласковом юге -- в краю, что жесток и суров,
стояло на острове Рюген святилище древних богов. Согласно языческим данным, а
также научным статьям, не Рюгеном звался - Руяном. С веков незапамятных храм,
для всех посвященных открытый. И ночью, и солнечным днем пылал под столбом
Свентовита алтарь полноцветным огнем. Был идол до блеска надраен, его окружали
костры. Со всех прибалтийских окраин к нему присылали дары. Из древа могучего
спилен, глядел Свентовит на гостей, что в жертву ему приносили и пленных рабов,
и детей. В сплетенной из звеньев кольчуге, в сражениях мощных тверды, отважные
воины-руги хранили его от беды. Не знали такого владыки южане с крестом мертвеца
-- как Янус, но дважды двуликий, имел он четыре лица. На остров руянский ни разу
ступить не сумели враги -- сурово следил восьмиглазый за морем. Не видно не зги,
нависли над водами тучи, о берег стучится волна, но идол был всякого круче, его
не страшила война, и зверя могучего лапа его не пугала давно. Но все изменилось
внезапно, хоть было давно решено. Покой сохранялся недолго.
Над башней
дозорного дым! Вот парус метнулся по волнам, другой, и десяток за ним. Нет-нет,
все страшнее и хуже! Картина ужасней и злей -- несметное множество дюжин на
остров плывет кораблей. На мачтах играет небрежно, с ветрами затеявший спор --
крест алый на знамени снежном, как будто на льдине костер!
Питомцы
горячих желаний, в сердцах полыхает пожар -- на остров спустились датчане, а с
ними король Вальдемар. За ним, наступая на берег, рождая подковами лязг, сошел
бронированный мерин, что в дюнах едва не увяз. Одетый без лишних изысков, как
будто простой солдафон, в седле возвышался епископ, а звали его Абсолон. Со
славой, что в битвах добыта, он много заполнил могил. В дрова порубить
Свентовита жестокий епископ решил.
Никто не успел удивиться - ни молод
годами, ни стар. Застыли наемники-фрицы, датчане и сам Вальдемар. Такое во сне
не приснится, дрожит ветеран до сих пор. Молчат пехотинец и рыцарь, почуяв
чудовищный взор. На данов нацелилась зорко, как снайпер грядущих времен, из глаз
хладнокровных восьмерка. Схватился за крест Абсолон. Вдруг речи лишился епископ,
как женушка Лота стоит. Из темных глубин василиском глядел на него Свентовит.
-- Начните военные пляски! -- король положение спас. -- О доблестях
конунгов датских мы исстари слышим не раз! О том, как вставали дружины от пищей
богатых столов; о том, как ходили мужчины по серой дороге китов! Как только
язычники-венды от ваших ударов падут, вы сами войдете в легенды -- вот будет
награда за труд! Кто ляжет на плиты базальта, на здешний песок головой -- тот
строчкою станет для скальда, а может быть - целой строфой! Пускай развеваются
флаги с багровым крестом на снегу -- потомкам останутся саги, ничто не оставим
врагу! За мной, беспощадные черти! Пусть копья врезаются в плоть! Не бойтесь
врагов или смерти -- ведь с вами шагает Господь!
Но руги, не шитые
лыком, успели сплотиться в ряды. Своим поклонились владыкам и встали, как севера
льды, как айсберг Гренландии дальней, как сказочный дуб-великан, сверкая булатом
и сталью, готовые встретить датчан. Свою создаваю легенду, и сказки для внуков
своих, готовы к последнему стэнду.
-- Вы слышите - ветер притих! Пусть
пыжатся датские смерды, никто не раздвинет туман -- ни бог христиан милосердный,
ни даже античный Вотан.
А в этом холодном тумане, под флагом с кровавым
крестом, на ругов наткнулись датчане -- и вмиг пожалели о том. За бледною той
пеленою, как призраки прежних эпох, рубились они меж собою, и каждый едва не
оглох от звона мечей-каролингов; иные лишились ушей, другие легли на тропинке --
еда для могильных червей. Герои, добывшие славу на тех, кто позором покрыт, свою
опускали булаву.
От гнева вскипел Свентовит. Он понял -- проиграно дело.
И скоро, как бритва остры, в его деревянное тело ударят датчан топоры. В железо
закованы гады, такими гордился Канут, от них не дождешься пощады, и пленных они
не берут. Мечом в побежденного тычат, его разрубив от плеча, "Погибни, проклятый
язычник!" -- как Фенрира суки кричат.
На поле безудержной брани
спустилась полночная мгла. Победу снискали датчане -- так фишка в той битве
легла. Из двух полководцев-балбесов один побеждает всегда. Становится тут же
известно -- "он гений и суперзвезда!" И вот золотые погоны, а с ними
фельдмаршальский жезл, вручает король Абсолону.
А остров внезапно исчез!
На дно опустился мгновенно, как старый корабль утоп! Холодная серая пена как
лошадь пустилась в галоп, накрыла и скалы, и мели, и битвы оконченной прах.
Датчане едва уцелели, укрывшись в своих кораблях. И лишь водянистая крыска
махнула хвостом в глубине. Молчит потрясенный епископ, а остров укрылся на дне.
Богов запоздалая шалость, ее оценил Одиссей. Такое и прежде случалось, спросите
об этом гусей. Его называли Винетта, стоял на балтийской воде, прекраснее города
нету -- и больше не будет нигде.
-- Прощальный вандальский подарок, --
король удивленный шипит. -- Такой вот локальный Рагнарок устроить решил
Свентовит. На серой китовой дороге покоится новый дольмен -- язычников древние
боги им смерть предпочли, а не плен.
Испив приготовленной браги,
погибших друзей помянув, вернулись они в Копенгаген, как следует кости
встряхнув. Но здесь не кончается сага, и здесь не кончается стих. С востока
несется ватага могучих героев других. Они задержались на пляже, где медный
находят янтарь. Ведет колесниц экипажи великий один государь. Вы помните этого
зверя? Все песни об этом кричат! Властителя сотен империй, и сотен других
палача. Датчан ожидает расплата, им некуда будет упасть -- он лидер, каган,
император; он сам воплощенная Власть! Бесстрашное воинство мчится из дальних
степей и долин. Блестят узкоглазые лица. Опять монголоиды, блин. Летит боевая
квадрига, копытом о землю стучит, опять азиатское иго германцам и шведам грозит!
Кто это? Татары, кидани? Аттила, неистовый гунн? Уже испугались датчане. На
серый прибрежный валун взошел полководец печально, чему-то ужасно не рад.
-- Последнее море, начальник?
-- Да нет, не последнее, брат.
Когда же закончится это, и мы наконец отдохнем? Когда?!
-- Не дождешься
ответа. Ведь мы никогда не умрем. Оставь ядовитую злобу и с участью нашей
смирись. Мы станем сражаться за гробом, пусть даже окончится жизнь. Весь мир не
устал удивляться, ведь мы заглянули за грань с тобой, Истребителем Наций,
которого звали ПУСЯНЬ !!! Веди на ютландцев уставших, попробуй их мясо на вкус!
Добавим в империю нашу тридцатый по счету улус!
Пытались бороться
датчане, но им победить не пришлось бессмертных гвардейцев Пусяня, веками
копившего злость, весьма ядовитую, кстати. Неплохо владевший штыком, упал
Оловянный Солдатик, сраженный монгольским стрелком. И будут рассказывать саги,
как я рассказать не сумел, как ярко пылал Копенгаген -- так прежде никто не
горел! Руины водой затопило, огнем осветила заря, а в море русалочка выла, и
дети морского царя.
Пусянь восседает на троне, в дела погружен дотемна,
в холодной провинции Сконе -- на шведской границе она. Украшен дворец
барельефом, продуктом забытых времен, и призраки Гамлета с Шефом здесь бродят
веков испокон. Но прежних властителей духи его не волнуют уже. К нему подползает
на брюхе толпа благородных мужей, и графы, и герцоги данов, из тех, кто
сдаваться пришел, стучат головой неустанно о хладный и каменный пол. Дрожит
черепица на крыше, гудит раскаленная печь. Презрение в голосе слышно, когда
начинается речь:
-- В холодный песок померанский я вам не снесу головы,
наследники Хольгера Данске, его недостойны, увы. Ваш Хольгер служил Шарлеманю
четыре столетья назад, теперь поклонитесь Пусяню, иначе отправитесь в адЪ! Вам
вместе придется довольно, когда мы на север пойдем, следить за пожаром
Стокгольма под новым своим королем! Я задал вопрос Абсолону: "Ведь ты человек, а
не бог. Зачем ты разрушил Аркону? Закон диалектики строг. Ты можешь однажды
проснуться и взгляд обратив на восход, увидеть закат революций, что двигали
время вперед, его закрутив по спирали! Никто не замедлит прогресс - ни люди из
бронзы и стали, ни варвар, что с дерева слез! Никто не задержит колеса, что
чистый истории лист пятнают ответным вопросом..."
-- Пусянь, ты обычный
марксист!
-- Марксист?! -- рассмеялся устало. -- Сказал бы "Конфуций",
доцент! Я с красным цитатником Мао прошел через весь континент! Прошел через
пять, очевидно! Я даже в Австралии был! Вомбатам и гнусным ехиднам учение Мао
открыл! Мне дань приносили тангуты и сотни народов земли. Скажите, вандалы и
юты, вы спорить с Тибетом могли?! В моей растворяется славе китайцем поверженный
дан! Нас ждет хладнокровный Рейкъявик и гейзер - кипящий фонтан! Что значат для
нас иннуиты? Их западный ветер унес. Лишь в песнях, едва не забытых, о них
говорит эскимос. Но песни победные звонче, семьсот-восемьсот децибел! Вот
Гренделя только прикончу -- герой Беовульф не успел.
