Аннотация: Война за Небесный Мандат-34. Уэльсмерть, 14-й воин и Король Севера.
Британия встретила хмуро. Она не простила обид. Когда возвращались манчьжуры, был берег туманом укрыт. Три шлюпки разбились о скалы, но это еще полбеды. Отправленный в море штурвалом, Пусянь наглотался воды. Пытался убить полководца, ему заслонивший маяк, ударом предательским лоцман - наемный английский моряк. Он мстил за семью и отчизну, тирана пытался сразить. Судьба оказалась капризной, Пусяня оставила жить. В парламенте лондонском спикер от ужаса громко кричит, что только с трудом превеликим его откачали врачи. И шепот на улицах: "Братцы! Управа нашлась на чуму! Пусянь начинает сдаваться, недолго осталось ему".
Очнувшись на пятое утро, напомнил врачам мертвеца. И долго румянами с пудрой закрашивал бледность лица. Сменил после ванны одежду, уселся на трон, не в постель. Быть должен красивым и свежим владыка несчестных земель. В душе проклиная бригантов, велел созывать курултай. Собрались его лейтенанты - Ваньянь, Хушаху, Хубилай. Последний из этой обоймы, в делах и сражениях скор, отдельных рассказов достоин, пока что - короткий обзор:
Когда Темуджина казнили (ему поломали хребет), шести благородных фамилий простыл из Монголии след. Бежала семья Темуджина, что власть в потеряла в борьбе - четыре наследника-сына, батыр Субудай и Джебе. Спешили уйти от расправы, стремились укрыться в тайге, в пределах китайской державы, где правил тогда Мадагэ. Погонщики многих настигли еще на монгольской земле. Кого-то поджарили в тигле, кого-то сварили в котле. Устали Джамухи холуи за пядью прочесывать пядь, но младшего сына - Толуя - они не смогли отыскать.
Испачкан в навозе и глине, и в грязные тряпки одет, был принят с почетом в Пекине, теплом и заботой согрет. Его не считали балластом, напротив - тузом в рукаве. Закон "разделением властвуй" сидел у царя в голове. Толуй, не совсем бестолковый, в течение множества зим наследником трона степного считался - и был таковым. Когда возмутились кидани, меж двух наковален зажат, Толуй, поддержавший Пусяня, отправился с ним на закат. В десятках порученных миссий, живой демонстрируя пыл, отважно сражался в Ориссе, где грудью Пусяня прикрыл. Ему завещал, умирая, вцепившись в застежку плаща, следить за судьбой Хубилая -- и другу Пусянь обещал, что с ним ничего не случится, и слово пока что сдержал.
Уже Хубилаю за тридцать, и он боевой адмирал. Доверить такую работу монголу?! Да будет ли прок?! Но водит морскую пехоту успешно Толуев сынок. Английских баронов немало сразила его татарва. Он брал в Нидерландах каналы, и даже топил острова. Залив перекрывший баллистой, лежал островок Березань. На нем гарнизон эллинистов велел уничтожить Пусянь. Почуял сернистые газы монгол, прогулявшись по дну, поджег -- и взметнул камикадзе цунами взрывную волну! Теперь ни на карте, ни в море тот остров с огнем не сыскать -- косатки с акулами спорят, и трупы спешат обглодать...
Но груз этих воспоминаний, весьма для души дорогой, сейчас не волнует Пусяня, он занят проблемой другой.
-- Что слышно в Британии нынче?
-- Собачий не слышится лай. Страна - как без челюсти пинчер, -- пытался сострить Хубилай. -- Я здесь умираю со скуки, и блох развожу в бороде. К оружию тянутся руки, но цели достойные где?! Монгольские волки - не овны, -- Толуя волнуется сын, -- мы тоже на что-то способны, не только с тобой, господин!
-- Путь к славе быть может порочным, -- не к месту заметил Пусянь. -- Я выбрал на глобусе точку. Мой друг, отправляйся в Бретань. С собой прихвати легионы, и сразу подмоги не жди. Да ладно, ты вроде ученый. К покорности край приведи. И герцога Красного Джона, -- Пусянь покрутил кадуцей, -- заменит тиран просвещенный в моем безупречном лице. Заменит тиран просвещенный, какого бретонец не знал! Я варвар, но только не Конан -- другой породил сериал. Пускай боевые тамтамы врагам предвещают беду! Я знаю -- ты чудные храмы построишь в стране Гвеннхаду.
Лишенный гордыни и спеси, тогда Хубилай-коммодор поклон Чингисхану отвесил и тут же оставил шатер.
-- Огни загорелись на башнях, -- другой полководец изрек, при этом намеренным кашлем внимание хана привлек. -- Ты слышишь удары по рельсе, как будто зовут на обед? Восстали крестьяне в Уэльсе, и лорды валлийские вслед. Засады в ущелиях темных разбросаны здесь или тут. Их лучники - парни не промах, без промаха в яблочко бьют. Нас жалит с безумствием лерпий на стрелах размазанный яд. Пусянь поражения терпит -- мятежники эти твердят. Душа еле держится в теле, унижен, закован в ярмо. И если ирландцы сумели, валлийцы тем более смо...
- Я понял, - Пусянь усмехнулся. - Какой бестолковый народ. Что, Артур еще не проснулся? Но он их уже не спасет. Восстание глупых - не смелых. Так в джунглях когда-то кричал "Ура, промахнулся Акела!" - вонючий Табаки-шакал. Придется топить в Кардигане мятежных валлийских щенков. Они не забудут Пусяня, в мешках опускаясь на дно!
И вскоре стервятники-грифы нашли на земле благодать. Бродили в руинах Кардиффа -- они разучились летать. Клевали с ухмылкою глупой, с большим напряжением сил, великое множество трупов, что здесь император сложил. Вот в луже свернувшейся крови, свободной Британии сын, лежит благородный Глендовер, с ним рядом лежит Лливелин. Последний прерывисто дышит, безвольно срываясь на стон, но хрипы становятся тише, готов отойти в Аффалон.
Над ним, победивший силуров, на теле не чувствуя ран, стоял император манчьжуров, железный хромец Чингисхан. В Кембрийских горах отморожен, и в грязные шкуры одет, но ставший как будто моложе на десять-четырнадцать лет. Свой меч боевой целовал он, потом "милосердный" кинжал:
-- Мне этого так не хватало, когда я в постели лежал!
-- Конечно. Теперь я валлиец -- куда чистокровней тебя!!! Я в битве не просто согрелся. На зависть далекой родне мной выпито крови Уэльса так много, что я опьянел. Могилы на каждой тропинке, скелеты на каждом углу -- мои беспощадные бинги разбили твоих теулу! Твой мир погружен в одичалость. С драконом и желтым крестом два флага над ним развевалось -- сгорели в дыханьи моем!
-- Ты сгинешь, убийца наемный, в аду за такие дела1! Ты стонами землю наполнил - ту землю, где радость цвела. Как сыр, что купается в масле, как будто Мальтийский Еврей, ты смотришь на бойню и счастлив, что принял участие в ней, взмахнув нечестивой десницей. С твоим приближением вновь из тел охладевших струится горячая красная кровь. Такому количеству трупов завидовать мог бы Циклоп. Неслыханный, дикий поступок неслыханный вызвал потоп. О, небо, что кровь породило - злодею за смерть отомсти! Землица, что кровь проглотила - убийцу теперь проглоти! -- валлиец продолжил устало, -- О жалких победах трубя, Пусянь, ты чудовищно жалок, но кто пожалеет тебя?
-- Ты сдохнешь с пробоиной в плэйте, к тебе приближается смерть! Вы лучше себя пожалейте, а я не способен жалеть.
-- И мне почему-то казалось, не знаешь законов простых. Способно испытывать жалость животное даже -- не ты!
-- На долгом пути самурая, нигде не считавший потерь, я жалости к павшим не знаю -- а стало быть, я и не зверь!
-- О чудо! Мерзавец лукавый воистину правду изрек! Из ада явившийся дьявол, на память возьми уголек, -- и тут увидал император последний привет болтуна - упала под ноги граната. Увы, не взорвалась она.
Сверкали монгольские сабли, кричали наемники "РЕЖЬ!" И был беспощадно подавлен последний валлийский мятеж. Трофеи разложены в кучи, вернулась законная власть - но отпуск никто не получит, другая война началась.
Гонец, пролетевший над лесом, как будто крылатый Пегас, доставил письмо из Дернесса:
-- "Норвежцы напали на нас!" -- читал, император, нахмурясь, пакет пожелтевших страниц. -- "Их база на острове Льюис, их наглость не знает границ.По снежной Шотландии белой идут, распевая псалмы..." Вторжение в наши пределы?! Обычно вторгаемся мы. Не будем от сложностей бегать и их оставлять на потом. Вперед, уничтожим норвегов -- каленым железом сотрем!
Спокойно, без лишней бравады, сплетая "орлов" из кишок, сражался Пусянь на Оркадах и всех постирал в порошок. Никто не попал в крематорий, не будет в земле погребен - все трупы отправлены в море, где брюхо набил Посейдон. В суровые дни или ночи уныло обгладывал кость уставший Харон-перевозчик -- ему потрудиться пришлось. Челнок уплывает на запад, и сердце сжимает в груди. Кошмарный залив Флоу-Скапа, моряк, стороной обходи2.
Когда убиваемых вопли затихли в оркнейской глуши, был флот боевой приготовлен, что в Осло бросок совершил. Полгода работали верфи, штампуя десятки трирем. Горели часовни и церкви, и Осло сгорелО совсем. На помощь из датских владений владельцу десятков корон прислали собратья-чжурчжени оставленный там гарнизон. Вдобавок, наместник Винланда послал через бурю и снег отряды индейских "коммандо", что мстили за древний набег. Явились в костей перестуке, оставив родной Лабрадор. Зовутся они беотуки, и каменный носят топор.
Свистели мушкетные пули!
Пусянь изменил статус-кво. Он встретил мятежника Скуле и герцогом сделал его. Был Скуле Пусяню покорен, ему не посмел помешать. Увы, от Норвегии вскоре осталось не больше шиша.
-- Недолго осталось сражаться, работы на десять минут. Владыка, их ровно тринадцать - норвежцев, что в плен не идут. Они не боятся монголов. Лицом и душою страшны засели за тем частоколом, как древние боги войны. Король из Исландии Кетиль им помощь прислать обещал.
-- Чего же вы ждете?! УБЕЙТЕ! Пусть метко стреляет праща!
Отважно рванулись номады на этот последний оплот, и стали крушить баррикады, и всем повскрывали живот. Двенадцать норвежцев достойных сложили в болотную гладь, и только 13-й воин последним остался стоять. Свирепый владыка Бохая не может понять, почему, настречу ему наступает норвежец, одетый в чалму. Пусянь задержался в ложбинке, его изучает вблизи. А тот, разбросавший ботинки, пошел босиком по грязи. За десять шагов до чжурчженей, почуяв бохайскую вонь, он медленно встал на колени, ладонь повстречала ладонь.
-- Прости за пустые вопросы; что был иногда косорук; за сопли, что выпустил носом; за стрелы, что выпустил лук - увы, не достигшие цели; за все остановки в пути; за все, что сказать не успели - Отец наш Небесный, прости. За наши грехи и ошибки, за мой незаконченный план3, -- склонившись над почвою зыбкой, молился Ахмед ибн Фадлан. -- Твоя бесконечная милость мне пищу дарила и кров; коль древнее зло пробудилось - я с ним повстречаться готов. А после, по сломанным веткам, войти в погребальный костер. Я вижу всю линию предков - и мать, и отца, и сестер4. Мы тоже из бронзы и стали! Для нас предназначен маршрут, упрямо ведущий к Вальгалле, где смелые вечно живут!
Закончил молитву с поклоном. Но только коснулся земли, сержант из бохайской колонны сказал:
-- Арбалетчики, пли!
-- Не сметь или сдохнешь в темнице, пойдешь к людоедливым львам! Отставить. Желаю сразиться я с этим фанатиком сам. Быть может, впервые на свете, ну, в пятый как минимум раз, я воина равного встретил - пусть даже халифа на час.
-- Ты звуки сплетаешь красиво, но в главном ошибся, номад. Я только посланник халифа. Оставив спокойный Багдад, вдали от родного Ирака блуждал без руля и ветрил. Норвежский властитель Хаакон на службу меня пригласил. Пусть не был король правоверным, и грубой его солдатня, служил я достойно и верно до этого самого дня. Был ранен и трижды контужен...
-- Так имя свое не погань! Сегодня последняя служба, -- ему отвечает Пусянь.
Сошлись скимитар и катана - Востока кривые мечи. Пусянь уступает Фадлану, и красный от гнева бурчит. Сражаться с реальным героем - поверьте, совсем не пустяк. Зачем поединок устроил - он что, гладиатор Спартак?! Но были напрасны тревоги. В холодной Вальгалле давно решили норвежские боги, кому победить суждено. За миг покраснела арена, когда пропустивший удар, упал Ибн Фадлан на колено, наткнувшись на свой скимитар. Взглянул в направлении Мекки, а также на солнечный свет, прикрыл побледневшие веки и тихо промолвил "Кисмет..." А вскоре зеленая жаба, уселась, дрожа на ветру, на грудь молодого араба и в рану метнула икру. Он понял - окончились шутки, икру проглотил не спеша, и умер в мучениях жутких, и в рай отлетела душа...
-- Скорей отвечайте, хваранги, в салюте подняв палаши, кому поклонятся вакханки5, кто подвиг сейчас совершил?! Мы шли через волны картечи и это совсем не смешно, но встали на йотунов плечи и их превратили в пятно! Финальным аккордом победы, бежать босиком по траве, в Большую и Малую Эдды добавить по новой главе -- и все разорвать на цитаты, сложить на алтарь Красоте! -- продолжил Пусянь-император, и глаз его влажно блестел. -- Но я не о том беспокоюсь. На самой далекой звезде, хоть Южный, хоть Северный полюс, но цели достойные где?! Скопление сброда и черни, отважных героев чуть-чуть, остался приличный соперник, илЬ время на лаврах уснуть?!
-- Как сказано в старой легенде - в пещере, на куче жратвы, тебя дожидается Грендель из двадцать девятой главы. Ты рано подводишь итоги. Вот здесь неохваченный круг, вот Хель ледяные чертоги, а там неразведанный Юг...
-- ...где меньше добычи, чем шума, где в черных лесах готтентот. Но я все равно передумал -- поход на восток подождет. Пускай повторяют поэты, твердят наизусть, как пароль - "Пусянь - повелитель планеты!"
И СЕВЕРА НОВЫЙ КОРОЛЬ!
======================================
1-- An.
Foule Diuell, For Gods sake hence, and trouble vs not,
For thou hast made the happy earth thy Hell:
Fill'd it with cursing cries, and deepe exclaimes:
If thou delight to view thy heynous deeds,
Behold this patterne of thy Butcheries.
Oh Gentlemen, see, see dead Henries wounds,
Open their congeal'd mouthes, and bleed afresh.
Blush, blush, thou lumpe of fowle Deformitie:
For 'tis thy presence that exhales this blood
From cold and empty Veines where no blood dwels.
Thy Deeds inhumane and vnnaturall, Prouokes this Deluge most vnnaturall.
O God! which this Blood mad'st, reuenge his death:
O Earth! which this Blood drink'st, reuenge his death.
Either Heau'n with Lightning strike the murth'rer dead:
Or Earth gape open wide, and eate him quicke,
As thou dost swallow vp this good Kings blood,
Which his Hell-gouern'd arme hath butchered
Rich.
Lady, you know no Rules of Charity,
Which renders good for bad, Blessings for Curses
An.
Villaine, thou know'st nor law of God nor Man,
No Beast so fierce, but knowes some touch of pitty
Rich.
But I know none, and therefore am no Beast
An.
O wonderfull, when diuels tell the truth!
У. Шекспир, "Король Ричард III", перевод Магнума.
===============
2 -- "Моряк, обходи стороной страшный залив Бенин. их было сорок на корабле - домой не пришел ни один". Перевод с португальского, сложено по итогам первого путешествия португальцев в Бенин.
===============
3 -- Merciful Father, I have squandered my days with plans of many things. This was not among them. But at this moment, I beg only to live the next few minutes well. For all we ought to have thought, and have not thought; all we ought to have said, and have not said; all we ought to have done, and have not done; I pray thee God for forgiveness.
Майкл Крайтон, "13-й воин", первод Магнума.
===============
4 -- Lo, there do I see my father. Lo, there do I see...
My mother, and my sisters, and my brothers.
Lo, there do I see...
The line of my people...
Back to the beginning.
Lo, they do call to me.
They bid me take my place among them.
In the halls of Valhalla...
Where the brave...
May live...
...forever.
Майкл Крайтон, "13-й воин", перевод Магнума.
===============
5 -- "...В то время, как все это происходило, Гирод уже примирился с Артабазом Армянским и согласился на брак его сестры и своего сына Пакора. Они задавали друг другу пиры и попойки, часто устраивали и греческие представления, ибо Гироду были не чужды греческий язык и литература, Артабаз же даже сочинял трагедии и писал речи и исторические сочинения, из которых часть сохранилась. Когда ко двору привезли голову Красса, со столов было уже убрано и трагический актер Ясон из Тралл декламировал из "Вакханок" Эврипида стихи, в которых говорится об Агаве. В то время как ему рукоплескали, в залу вошел Силлак, пал ниц перед царем и затем бросил на середину залы голову Красса. Парфяне рукоплескали с радостными криками, и слуги, по приказанию царя, пригласили Силлака возлечь. Ясон же передал одному из актеров костюм Пенфея, схватил голову Красса и, впав в состояние вакхического исступления, начал восторженно декламировать следующие стихи:
Только что срезанный плющ -
Нашей охоты добычу счастливую -
С гор несем мы в чертог.
Всем присутствующим это доставило наслаждение. А когда он дошел до стихов, где хор и Агава поют, чередуясь друг с другом:
-- Кем же убит он? Чей это подвиг?!
-- Мой это подвиг! -
то Эксатр, который присутствовал на пире, вскочил с места и выхватил у Ясона голову в знак того, что произносить эти слова подобает скорее ему, чем Ясону. Царь в восхищении наградил его по обычаю своей страны, а Ясону дал талант серебра. Таков, говорят, был конец, которым, словно трагедия, завершился поход Красса".
