Саксаул, амарант, или вот еще одно странно тревожащее сердце слово - тамариск. Знать не знаю, как все они выглядят, и несильно о том грущу. Ну, разве что, саксаул могу смутно припомнить, да и то по каким-то давним, в детстве виденным фильмам, которым - или памяти о них - то ли верить, то ли нет. Однако суть не в том, что из себя представляют эти растения, а в том, отчего торчат все эти слова в моем мозгу, как какие-нибудь иголки да булавки, натыканные в подушечку портного? Что они там делают, в моей голове? Каким ветром занесло туда секвойю и марь, и цикламен, который почему-то Он, и при том непременно в горшке?
Иногда хочется вскрыть себе череп и залить мозги каким-нибудь ультракаином, заморозить его к дьяволу, и уснуть, чтобы не думать, не вспоминать и уж конечно не видеть снов. Зачем мне сны? Я же не Принц Датский, я гораздо хуже. Я ...
Фрагмент второй: Утрехт, 11 августа 1947 года
С утра шел дождь, но какой-то неуверенный, не вполне определившийся в своих намерениях. Он то оживал, поливая с разбегу узкие улочки и заставляя кипеть тихую воду в канале, то, как бы задремывал, превращаясь в едва ощутимую водяную взвесь, с особой охотой конденсирующуюся на витринах магазинов и на стеклах очков. Впрочем, к обеду небо прояснилось, выглянуло в просвет между разошедшимися тучами солнце, и задул ветер.
- Присядем где-нибудь у канала? - спросил некто А., восемь часов назад весьма умело стряхнувший в Мюнхене положенный ему по должности "хвост" службы безопасности заодно с какой-то брюнетистой сучкой из конкурирующего ведомства, чей стильный порше вызывал у господина А. острое желание совершить несколько поступков, порочащих честь и достоинство баварского дворянина и офицера. Увы, воспитание воспитанием, но временами на него накатывало такое, что лучше бы и не знать.
- А не замерзнешь? - вопросом на вопрос ответил господин Б., которого господин А. "совершенно случайно" встретил четверть часа тому назад на площади около университета.
- Не замерзну.
Они шли по набережной канала под деревьями, с которых по временам срывались припозднившиеся в своих странствиях по кронам мемориальные капли свежепреставившегося дождя.
- Здесь?
- Хорошее кафе?
- А черт его знает. Я в нем ни разу не был.
Они спустились к воде, где на узких краснокирпичных выступах старых торговых пристаней стояли столики одного из многочисленных крошечных кафе центра, и сели у самого края. Отсюда было хорошо видно медленное движение темно-зеленой воды, обозначенное пунктиром из тонких веточек и листьев, сорванных где-то выше не на шутку разыгравшимся ветром. И, глядя на этот неторопливо тянущийся из ниоткуда в никуда нестройный караван мусора, господин А., плохо знавший географию Утрехта, задумался над тем, куда же стремится эта плотная, как бутылочное стекло, вода? В Северное море или в открытый где-то в неведомом продолжении канала шлюз?
- Два дня назад в Байройте умер некто Гектор Казалес, - сказал А., отрываясь от созерцания воды и поднимая взгляд на собеседника. - Знаешь, кто это?
- Знаю, - взгляд Б. стал задумчив. - Что Гектор делал в Тюрингском лесу?
- Бабу развлекал, - раздраженно отмахнулся А. и, достав из внутреннего кармана плаща трубку, стал набивать ее остро пахнущей табачной смесью.
- И ты приехал ко мне рассказать о такой безделице? - О том, что Б. не нравится запах табака, догадаться было сложно. Он великолепно умел держать себя в руках, но А., знавший своего собеседника давно и достаточно хорошо, все это прекрасно видел, хотя и не собирался принимать в расчет.
- Тебе придется потерпеть, - сказал он вслух, заканчивая возиться с трубкой и извлекая из кармана зажигалку. - Ты же знаешь, я не могу вести серьезный разговор, не отравляя свой организм никотином.
- У вас есть арманьяк? - спросил Б. у подошедшего к их столику официанта.
- Только марки Жанно.
- Значит, два раза по пятьдесят и два кофе ... По-французски? - спросил он, переводя взгляд на закуривающего собеседника.
- Да, - не вынимая чубука изо рта, кивнул господин А. - И добавьте немного корицы. Чуть-чуть, - он показал пальцами, сколько корицы он хотел бы иметь в чашке кофе. - Совсем мало.
- По-французски, - продублировал господин Б. - И один нормальный кофе.
- По-еврейски? - уточнил официант.
- Пусть будет по-еврейски, - согласился Б. - Только без кардамона.
- Бывал в Иудее? - с интересом прищурился А.
- Я много где бывал, - сухо улыбнулся Б. - Так что там с Казалесом?
- Он убит.
- Чем? - На лице Б. не дрогнул ни один мускул, выражение глаз не изменилось тоже, но А. догадывался, какое впечатление произвели на собеседника его слова.
- Кинжалом.
- Старинный клинок стоимостью несколько сот золотых марок ...
- Можно подумать, что ты там был, - хмыкнул господин А., выпуская изо рта густое облако сизого табачного дыма.
- Но я там не был.
- И я, - А. не стал скрывать своих чувств, и интонация сожаления прозвучала в его голосе настолько отчетливо, насколько это вообще возможно.
- Чувствуется, что ты нежно любил покойного ...
- Да, я его любил, - согласился А. - Но убил его, к сожалению, не я. Впрочем, я к тебе не жаловаться приехал. Дело в другом. Казалес был убит на аллее парка рядом с рестораном, где его ожидали дама и пара новых знакомых. Никто из них не знал, кто он на самом деле, тем более не знали они о том, что убить его совсем непросто. Зато об этом знал тот, кто встретил Гектора на темной аллее. Дело было за полночь, а некоторые места в этом парке освещены, я бы сказал, недостаточно хорошо. Я думаю, ты понимаешь, о какого сорта парке идет речь.
- Разумеется, - кивнул господин Б. - И что же, в кустах по соседству не оказалось ни одного свидетеля?
- Оказалось ... - усмехнулся А. и замолчал, пережидая, пока вернувшийся к их столику официант расставит чашки с кофе, бокалы с арманьяком и прочую положенную по случаю посуду. - Целых два. Мужчина и женщина, - сказал господин А. через минуту, одновременно принюхиваясь к напитку цвета хорошо заваренного индийского чая. - По их мнению, Казалеса ударила в грудь женщина, но, разумеется, не та, что ожидала его возвращения в ресторане. Высокая, стройная ... Это все, что о ней известно. Свидетельница отметила так же тонкий запах каких-то редких незнакомых ей духов, мужчина - стремительность и (цитирую) "изысканность" движения, которым она вогнала клинок в грудь Гектора.
- Она метила в сердце, - Б. не спрашивал, он констатировал факт.
- Она попала в сердце, - кивнул А. - Трехгранный кинжал без гарды, пятнадцатый век, Македония, дамасская сталь, серебро...
- Любопытно, - признал Б.
- Еще как! - А. пригубил арманьяк, довольно кивнул, прикрыв на мгновение тяжелые веки, и вернул бокал на место. - Убийца моментально скрылась с места преступления, но умирающий Казалес, к которому спустя пару минут - ну, ты понимаешь - приблизились наши свидетели, прожил достаточно долго, чтобы кое-что сказать. А сказал он дословно следующее, "Шлиссельбург ... Мастер ядов ... передать".
- И что это значит? - спросил Б., отпивая из бокала.
- Я думал, это скажешь мне ты, - не стал скрывать разочарования А.
- То, что я могу сказать, ты, наверняка, знаешь и сам. - Б. сделал еще один глоток и посмотрел А. в глаза. - Но изволь. По всей Фландрии, как, впрочем, и в Венеции, Падуе и некоторых других северо-итальянских городах, и, разумеется, в городах Ганзы составителями ядов в раннем средневековье называли аптекарей. Мастер ядов? Возможно, это неудачный перевод... На каком языке говорил Казалес? По-немецки или по-французски? Впрочем, возможно, он имел в виду почетный титул лучшего по цеху, но такое обозначение бытовало, кажется, только во Флоренции и Венеции, и только до пятнадцатого века. Увы, это все, что я могу тебе сказать. - И, пожав плечами, Б. снова отпил из бокала.
- Жаль. Честно говоря, я надеялся, что ты поможешь мне обставить военную контрразведку ...
- А им-то что здесь надо? - как будто даже удивился Б., но знать наверняка, какие эмоции он испытывал на самом деле, было нельзя.
- Постой! - Поднял руку начавший уже кое-что понимать господин А. - Ты Казалеса откуда знаешь?
- Я его с войны помню, а что?
- Так ты, выходит, не в курсе... - задумчиво протянул А., забывший сейчас и о арманьяке, и о кофе, и даже о дымящейся в его руке трубке.
- О чем я должен был знать?
- Ты не знал, что он первый пилот Арконы?
- Вот оно что! Так Казалес входил в состав Экспедиции... А я-то удивился, чего это ты притащился в такую даль из-за моего старого фронтового приятеля.
- Нет, - покачал головой господин А. - Про это я даже не знал. Я просто думал, что ты читаешь газеты.
- Я их читаю, но, вероятно, совсем не те статьи, что читаешь ты. Так тебя интересовали старинные легенды ...
- Да. - Кивнул вполне уже совладавший с чувствами А. - Хотелось утереть нос этим медным лбам.
- Что они тебе сделали? - с улыбкой спросил Б.
- Они приставили ко мне такую, знаешь, стильную штучку: брюнетку в серебристом порше ...
- Звучит многообещающе...
- Знаешь, что мне хочется сделать, когда я замечаю ее в очередной раз?
- Полагаю, ты хочешь свернуть ей шею, - еще шире улыбнулся Б., в глазах которого, несмотря на разнообразные движения лицевых мускулов, отражалось одно лишь безнадежное равнодушие мертвых песков. Во всяком случае, за много лет, что они были знакомы, А. никогда не видел в этих глазах никакого другого выражения.
- Если бы только это ... - Господин А. отложил трубку и в несколько глотков выпил успевший уже остыть кофе. - Если бы только это ...
- Вчера я ехал по шоссе Е35, - Б. тоже взялся за кофейную чашечку, но пить не стал. - Почти всю дорогу навстречу мне шли трейлеры с танками. На Бохум, я думаю ... Будет война?
- Пустое, - отмахнулся от вопроса хорошо осведомленный как раз в подобного рода делах господин А. - Воевать с Вестфалией, значит, воевать с Пруссией, а возможно, и кое с кем еще. У королевы, насколько я знаю, имеются и другие проблемы, но, кажется, пугать немцев стало у фламандцев национальным видом спорта. Не так ли?
- Возможно, но если герцог ...
- Герцог заплатит, - господин А. с сожалением посмотрел на погасшую трубку, но набивать ее по новой не стал. - Или не заплатит... Но война будет не здесь, а в Шлиссельбурге. Сейчас туда набьется столько агентов всевозможных разведок, что будет не протолкнуться.
- В Шлиссельбурге бывает до трехсот тысяч приезжих в год ...
- Так то приезжих, а это будут шпионы ...
Фрагмент третий: о. Родос, 12 августа 1947 года
Два господина в светлых чесучовых костюмах и белых рубашках без галстуков, настолько похожие друг на друга, что их вполне можно было счесть братьями близнецами - притом, что они не были не только братьями или просто родственниками, но более того не принадлежали даже одному племени - прогуливались ранним утром, когда жара еще не стала невыносимой, по бастионам крепости Родос и разговаривали в полголоса о вещах, настолько важных, что из-за них господам Альфе и Омеге пришлось, отложив все другие дела, мчаться навстречу друг другу едва ли не через полмира.
- Можно ли быть уверенным, что убийца не слышал этих слов? - спросил Омега.
- Ну, какая же может быть уверенность в подобного рода вещах? - Искренне удивился Альфа. - Я бы скорее поставил на то, что убийца и те, кто за ним стоит, уже знают про последние слова Казалеса.
- Значит, вы полагаете, что убийца - мужчина?
- Да, нет, - вяло отмахнулся Альфа. - Женщина, разумеется. На этот счет у меня имеются неоспоримые свидетельства.
- Посвятите в подробности? - поинтересовался Омега.
- Нет, - покачал головой Альфа. - Женщина, молодая. Это, увы, все, что я могу вам сообщить.
- Полагаете, нам следует ожидать ее появления в Шлиссельбурге?
- Непременно.
- Откуда такая уверенность? - Омега был невозмутим, но не стеснялся задавать вопросы, даже зная, что на многие из них никогда не получит ответы.
- Чутье, - усмехнулся Альфа. - А вы? Вы кого-нибудь пошлете?
- А я кого-нибудь послал еще вчера, - неожиданно улыбнулся Омега.
- Я тоже, - кивнул Альфа, отметив, что у Омеги, по-видимому, имеются свои и при том весьма эффективные каналы информации.
- Главное, чтобы мой и ваш не перерезали невзначай друг другу глотки.
- Да это было бы жаль, но на войне, как на войне, не так ли?
Глава 1: Три девицы
Фрагмент первый: Шлиссельбург, 31 августа 1947 года
С утра распогодилось, но еще накануне здесь была настоящая осень, если не что-нибудь похуже. Во всяком случае, для Ирмы Цель - невысокой стройной девушки, впервые в жизни оказавшейся так далеко на севере - это было похоже на зиму. Она так и сказала своей новой знакомой со странным на вкус южан именем Иванна.
- Это просто ужас какой-то, - делая круглые глаза, сообщила Ирма. - Льет и льет, и холод собачий, а у меня юбка короткая и босоножки. А мама говорит ...
По-видимому, она как раз собиралась - как взрослая - поделиться с новой знакомой своими опасениями по поводу застуженных придатков, но вышло иначе, и, вероятно, хорошо, что так.
- Ну, что, девоньки, - голос принадлежал " Паве Сибирской ", которая одна умела появляться за спиной вот так: совершенно незаметно, как если бы была лесным духом, а не довольно крупной, "вполне материальной" девушкой и настолько внезапно, как какая-нибудь "падающая с дерева" охотящаяся рысь. - Языки чесать будем, или пойдем себя покажем, да на других посмотрим?
Они были очень разные эти три девушки, встретившиеся и познакомившиеся только вчера по случаю зачисления их - каждой в отдельности и всех вместе - в знаменитую Шлиссельбургскую Академию, учиться в которой было недешево, но зато престижно. И в самом деле, среди многочисленных университетов Севера сравниться с Академией мог, пожалуй, один только Юрьевский университет, да и то в Эстляндии, как известно, и спесь пожиже, и цены пониже, и лауреатов Сократовской премии - раз, два и обчелся. А Шлиссельбург это... У Ирмы - как она сама днесь поведала новым подругам - при упоминании об Академии дух захватывало, и голова кругом шла, как "когда мальчик в губы целует и язык просовывает ... Правда, правда!"
Ирма Цель приехала в Шлиссельбург из Тмутаракани - города белого, теплого и веселого, где по зеленым тенистым бульварам и старинным набережным бродят вечерами смуглые красавцы в расстегнутых на мускулистой груди цветных шелковых рубашках, звучит музыка и томительно пахнет фруктами, солью, и любовным потом. Вот из такого чудного места, из трехэтажного отчего дома, построенного еще в позапрошлом веке из резного камня итальянскими мастерами, и приехала в холодный "угрюмый" Шлиссельбург Ирма Цель. Это была славная невысокая, но стройная девушка, которую все время - несмотря на женственность форм, а может быть, как раз и не вопреки им, а именно из-за них - хотелось взять на руки и потешкать, как ребеночка. "Куколка фарфоровая" - сказала про нее Иванна, едва они познакомились. И если у Ирмы волосы были рыжеватые, очень хорошо сочетавшиеся с прозрачной снежно-белой кожей и голубыми "акварельными" глазками, а черты лица - тонкими, но мелковатыми, то Иванна Скавронская была высока и сложена так, что издали - если стояла одна - трудно было определить ее истинные размеры. Однако "разбежавшегося" во всю прыть кавалера, ненароком приблизившегося к этой гиперборейской деве, в двух из трех случаев ожидало неприятное открытие: он рисковал оказаться меньше - а возможно, и значительно меньше - крутобокой, пышногрудой, зеленоглазой и золотоволосой "дочери седого севера".
Но что бы кто ни говорил - а о каждой из этих двух девушек, нашедших себя вчера в списках абитуриентов, зачисленных в Академию, сказать можно было много чего - так вот, кто бы и что про них ни сказал, третья подруга приковывала к себе мужские взгляды не меньше, а, пожалуй, и больше, чем Ирма и Иванна, каждая в отдельности и обе вместе. Чернава Реденс была сибирской ревнительницей. Ну, об этом как бы и догадаться было несложно. Посмотри вокруг себя и попробуй найти хотя бы одну городскую девушку в платье до пят и в платке, совершенно скрывающем волосы. Если вдруг найдешь, можешь быть совершенно уверен - она "из этих", но сибирские модернизированные ревнители - это, разумеется, кое-что такое, что если сам никогда не видал, то ни понять, ни оценить по-настоящему не сможешь. Платье на Чернаве было непростое: глухое - под подбородок - как минимум трех оттенков желтого с сиреневой аппликацией, но при том такое, что ни само это платье, ни сиреневая же, расшитая темным золотом короткая жилетка, не скрывали изысканной красоты девичьей фигуры, и даже узкий "тяжелый" подол, казалось, бесстыдно выставлял напоказ абсолютно невидимые на самом деле длинные стройные ноги "Павы". Что же касается лица, обрамленного охряным с червонным золотом и алыми всполохами шелковым платком, то, по-видимому, не зря девушку звали Чернавой. Была она смуглой, черты лица имела точеные, чуть резковатые - как бы хищные - а глаза под соболиными бровями были темно-синие и все время меняли свой оттенок.
- Ну, что, девоньки, - сказала "Пава", внезапно появляясь за спинами Ирмы и Иванны. - Языки чесать будем, или пойдем себя покажем, да на других посмотрим?
- Ох! - сказала, приседая в испуге, крошечная, как бы игрушечная, особенно в присутствии новых подруг, Ирма. - Чара! Ты так наскакиваешь!
- Уссаться можно, - едва ли не басом хохотнула, оборачиваясь к Чернаве, невозмутимая в своем величии Иванна. - Родимец хватить может, или еще чего похуже ...
- Можно подумать! - Гордо вздернула свой тонкий с маленькой "орлиной" горбинкой нос сибирячка. Голос у нее был грудной, богатый обертонами и при том необыкновенно чувственный, с эдакой неповторимой хрипотцой и как бы клекотом птичьим, гортанным, слышимым в нем. Необыкновенный, в общем, голос.
- А куда пойдем? - тут же спросила, успевшая прийти в себя Ирма.
- А пошли в старый город, - предложила Иванна. - Там вечером интересно, и с дядей Максимом вас познакомлю. У меня знаете, какой дядя?!
- Какой? - живо заинтересовалась любопытная к мелочам жизни Ирма.
- А ты разве местная? - несколько равнодушно "удивилась" Чернава.
- Нет, я не местная, - улыбнулась в ответ довольная произведенным эффектом Иванна. - Я из Кируны, но в Шлиссельбурге бывала, и дядя у меня здесь есть. Только чей он брат, мамы или папы, я - убей бог - не знаю. Но! - Хохотнула она, поднимая вверх указательный палец. - Папа сказал, что это дядя, и мама ему не возразила, а это что-нибудь да значит.
ххх
Старый город - узкие кривые улочки, сплетающиеся в совершенно непроходимый лабиринт, как местное северянское кружево, состоящий из нитей улиц и разноразмерных "пустых пространств", означающих многочисленные площади и крошечные городские скверы. Гладкий булыжник мостовых, темный камень и темно-красный кирпич и странная, ни на что не похожая архитектура "ладожского переможья": холодная, суровая эстетика, оживленная и расцвеченная приметами нового времени.
Погода исправилась. Очистилось от туч чудесное северное небо, и в отсутствии ветра тяжелые свинцовые воды Ладожского моря были недвижны и даже отливали как будто холодноватой синью, напоминавшей, впрочем, не о лазоревых волнах южных морей, а о безжалостной оружейной стали. Но как бы то ни было, стало значительно теплее, чем накануне, и гулять в такую погоду было одно удовольствие. Вот девушки и гуляли. Они посмотрели на выступления уличных акробатов и представление в театре марионеток, поели мороженого и выпили чая с малиной и пирожками с лесными ягодами в кондитерской Лили Лилиной, и пройдя затем по бывшей Внутренней стене - Свевской куртине, оказались перед приземистым мрачноватого вида домом, в котором, по словам Иванны, как раз и жил ее дядя. Впрочем, это не был обычный жилой дом. Цокольный этаж в нем занимала вполне средневекового вида лавочка, а надпись на вывеске над ней могла удивить - притом не просто удивить, а очень сильно удивить - любого нормального человека.
"Яды и притирания", - гласила надпись, вырезанная на темной доске, подвешенной на металлическом кронштейне прямо над дверью.
- У вас что, ядами вот так вот открыто торгуют? - удивленно подняла тонкую черную бровь Чара-Чернава.
- Не знаю, - пожала роскошными плечами Иванна. - Может, и торгуют. В Шлиссельбурге все не как у людей. Такое место, - и, усмехнувшись, она решительно направилась к двери в лавку.
Впрочем, чтобы позвонить или постучать в старую застекленную поверху дверь, сначала пришлось к ней спуститься по шести довольно крутым ступеням, а там уже выяснилось, что она и не заперта вовсе. И под ностальгический звук колокольчика, сопровождавший открывание двери, все трое проникли в просторное под высоким сводчатым потолком помещение, напоминавшее одновременно лабораторию алхимика из готической фильмы ужасов и уютную аптеку конца прошлого столетия. Глубокие ниши в кирпичной кладке, заставленные какими-то глиняными и чуть ли не каменными горшочками и кувшинчиками, чередовались с высокими застекленными шкафами потемневшего от времени красного дерева, заполненными пергаментными фунтиками, конвертиками из вощеной бумаги, и стеклянными пузырьками всех цветов и размеров. На полукруглом прилавке - в глубине помещения - расставлена была целая коллекция всевозможных весов, самые новые из которых, как кажется, сделаны были не ранее начала века. А на нескольких деревянных столах, без всякого порядка разбросанных по свободному пространству, выставлены были всевозможные пробирки в бронзовых штативах, реторты, ступы и пестики, жаровни и жаровенки, спиртовки причудливой конструкции и еще какие-то замысловатых форм серебряные, бронзовые и стальные инструменты и хрустальные разноцветные емкости. И все это великолепие было освещено живым огнем, горевшим в настоящем каменном камине, и светом, исходящим от трех зеховских керосиновых ламп. А еще здесь, как ни странно, было тепло и пахло жареными орехами и крепким кофе. Но вот живых людей не наблюдалось, и они как-то не спешили объявиться, несмотря на троекратно оттрезвонивший дверной колокольчик.
- Эй! - Не слишком уверенно крикнула Иванна. - Есть кто-нибудь?!
- А как же! - Мужчина в белой рубашке возник из глубокой тени, сплотившейся в углу за прилавком настолько неожиданно, что вздрогнули все, даже невозмутимая обычно Чернава. - Добро пожаловать в лавку ядов и притираний, молодые госпожи!
Теперь, когда он окончательно вышел из тени, стало видно, что мужчина высок и широкоплеч, хотя и немолод: его темные волосы были обильно разбавлены сединой. Ворот белой сорочки был расстегнут, а рукава - закатаны до локтей, но при том и сама эта сорочка, и темные отглаженные брюки, и черные безукоризненного вида штиблеты, которые носил незнакомец, подразумевали, что обычно так же имеют место быть и галстук, и пиджак, а возможно, и жилет и как бы даже не с цепочкой от карманных часов. Такое вот мгновенное впечатление вызывал этот человек.
- Здравствуйте, Максим Максимович, - сказала, выходя вперед, Иванна. - Я Иванна Скавронская, вы ...
- Здравствуй, Донна Ванна! - Улыбнулся мужчина. - В последний раз, когда я тебя видел, ты, помнится, не умела еще произнести целиком свое имя. Ведь так?
- Да, дядя Макс, - смущенно прогудела Иванна. - А это мои подруги, - опомнилась она, охватывая Ирму и Чернаву за плечи и подвигая вперед. - Это Ирма, а это - Чернава.
- Рад знакомству, сударыня, - шагнувший к Ирме, Максим Максимович неуловимым, но каким-то очень ловким движением подхватил ее тоненькую руку и, неожиданно склонившись, коснулся губами тонких белых пальцев. - И тебе рад, племяша, - он по-свойски ухватил Иванну за шею, пригнул немного, так как все-таки был недостаточно высок, и по-родственному поцеловал девушку в лоб. - Тугарин, - представился он, оборачиваясь к Чернаве, и чуть склонил в вежливом приветствии голову (предполагалось, что и каблуками щелкнул, но только предполагалось). - Максим Максимович.
И вот, что интересно. Не сделав ничего особенного, не приложив, казалось, к тому никаких усилий, Максим Максимович Тугарин, с одной стороны, умудрился вогнать всех троих в краску, с другой - чрезвычайно их к себе расположил, что, согласитесь, тоже непросто.
- Кофе пить будете? - спросил он, когда с взаимными представлениями было покончено.
- С ядом? - Подняла бровь Чернава, и то, что у другой женщины выглядело бы в лучшем случае манерным, у Павы Сибирской вышло с такой естественной грацией, что немного, верно, нашлось бы мужчин, способных устоять перед ее чарами. Тугарин, впрочем, принял выпад с улыбкой и парировал его с достоинством.
- Разумеется, - кивнул он. - У вас есть какие-то предпочтения или положитесь на мой выбор?
- На ваш вкус, - глаза госпожи Реденс стали почти черными, но ошибиться было невозможно - это был сапфир, а не агат.
- А вы? - Повернулся Максим Максимович к Ирме, как раз в этот момент рассмотревшей, наконец, что представляет собой одна из керосиновых ламп, освещавших помещение лавки, и начавшей от этого стремительно краснеть.
- Я? - Вздрогнула Ирма, с трудом отрывая взгляд от наполненной желто-оранжевым светом стеклянной женщины, которую держал на руках, уткнувшись лицом ей в лоно, такой же обнаженный, как и она, но уже бронзовый мужчина.
- Вы.
- Вы серьезно? - удивилась Ирма, явно постепенно приходя в себя.
- Вполне, - улыбнулся в ответ Тугарин. - Вы же видели, что написано на вывеске. Притирания я вам не предлагаю, а яд ...
- Яд? - Ирма беспомощно взглянула на Чернаву, но та, кажется, была всецело занята изучением той самой лампы и других, не менее интересных предметов прикладного искусства, украшавших собой столы и полки этой странной лавки.
- Ты ведь не шутишь? - прищурилась Иванна.
- Отнюдь.
- Тогда, с ядом! - решительно заявила Ирма.
- Ну, и мне, наверное, - растерянно пожала покатыми плечами Иванна. - Только учти, у меня в Шлиссельбурге других родственников нет, так что, если помру, хоронить тебе придется.
- Не помрешь, - усмехнулся Максим Максимович и, повернувшись, сделал пару шагов в сторону старинной печи, от которой, собственно, и шло основное тепло, так как камин больше светил, чем грел. - Яд, уважаемые фемины, не есть синоним смерти. Часто, - Тугарин подхватил с ближайшего стола массивную стальную прихватку на деревянной ручке и сунул ее в печь. - Часто яд это синоним жизни и удовольствия, синоним лекарства, источник жизни, а не смерти. - Одним точным движением он извлек из печи противень с орехами и водрузил его на деревянную плашку, лежащую на столе. - Ну вот, и орехи поспели! Угощайтесь, а я пока сварю нам кофе.
- А курить у тебя можно? - спросила Иванна.
- А не рано? - спросил он, не выказывая, впрочем, ни удивления, ни раздражения.
- Да, нет, - улыбнулась ему Иванна. - В самый раз.
- Тогда, кури, - махнул рукой Тугарин и, подойдя к дальнему столу, стал там священнодействовать с кофейником и спиртовкой.
- Какая прелесть! - Двигавшаяся между тем от предмета к предмету, Чернава достигла, наконец, одного особенно интересного образца в коллекции неординарных древностей торговца ядами и застыла, внимательно рассматривая детали. Деталей же, надо сказать, было столько, что двигавшаяся все время рядом с ней кукольная Ирма Цель от неожиданности ойкнула и стала окончательно и бесповоротно пунцовой.
- Вам тоже нравится? - не оборачиваясь, спросил занятый приготовлением кофе Максим Максимович.
- А вы точно знаете, что мы говорим об одном и том же? - голос Чернавы, как ни странно, не выражал никаких эмоций.
- Точно. - Коротко ответил Тугарин, отмеривая порцию свежесмолотого кофе. - Аптекарские весы. Флоренция. XVII век.
- Не знала, что итальянцы были способны ... Где вы достали такую прелесть? - спросила Чернава Реденс, продолжая рассматривать серебряные весы, собранные из множества разнообразно совокупляющихся пар, среди которых встречались не только стандартные сочетания (типа мужчина и женщина), но и другие, в северных странах до сих пор запрещенные законом вариации.
- Они достались мне по наследству, - объяснил Тугарин, устанавливая кофейник над огнем. - Как, впрочем, и все остальное, что вы здесь видите. Эта лавка принадлежала моему деду, а до него его отцу, деду и прадеду. И только мой отец никогда ею не владел и не имел отношения к высокому искусству составления ядов. Впрочем, я тоже скорее любитель, чем профессионал, но закрыть заведение и тем более продать, не поднимается рука. Вот я его и держу, открывая раз-другой в неделю, чтобы "проветрить". А итальянцы ... Вы даже представить себе не можете, моя госпожа, на что были способны итальянцы даже в самые отчаянные времена. К слову, и мой прапрадед был родом из Венеции, так что итальянская кровь тоже течет в моих жилах. И итальянская тоже, - добавил он, оборачиваясь и сопровождая свои слова улыбкой. Лицо у него при ближайшем рассмотрении оказалось интересным и отнюдь не старым.
- Значит, и у меня есть итальянская кровь? - спросила закурившая сигарету Иванна.
- Не думаю, - серьезно покачал головой Максим Максимович. - Мы с тобой, разумеется, родственники, моя прелесть, но не по этой линии.
Ретроспекция I: Генерал Максим Тугарин, честь имею. Октябрь 1917
- Доброе утро, господа! - сказал Тугарин, появляясь на мостике. Вообще-то по часам все еще была ночь, но на той высоте, на которой шел сейчас дирижабль, небо уже посветлело. - Где мы?
- Прошли над проливом Стур-фьорд, - доложил, коротко отдав честь, вахтенный офицер. - По расчетам к обеду будем на месте.
- Благодарю вас, - кивнул Тугарин и, закурив трубку, отошел к правой боковой панораме.
- Чай, ваше превосходительство? - спросил почти мгновенно возникший рядом с ним матрос.
- Да, пожалуй, - кивнул генерал, оборачиваясь и беря с подноса стакан в серебряном подстаканнике. Он не стал класть в чай сахар, и рому не плеснул, хотя обычно, находясь в путешествии или походе, добавлял немного коньяка или рома. Но сейчас ему хотелось выпить просто горячего крепко-заваренного чая. Без выкрутасов.
Настроение было странное. Петербургское. Пасмурное. Возможно, все дело было в том, что генерал впервые оказался в высоких широтах, но точно так же причиной "хмурого утра", могло стать и поручение, которое должен был выполнить на Грумане Максим Волкович Тугарин.
"Но, возможно, все сведется к исполнению последнего обряда, - с тоской думал генерал, отхлебывая терпкий чай и попыхивая по временам трубкой. - Кто там вообще мог уцелеть?"
В предпоследнее правление в окрестности старинной, но давно уже заброшенной за ненадобностью крепости Берентсбург, построенной четыре века тому назад на голой скале над Ис-фьордом, был выслан двоюродный брат Великого Князя Зосима со всей своей семьей. Пока дела шли нормально, каждую навигацию на Груман ходил какой-нибудь кораблик, доставлявший на остров продовольствие и другие, необходимые для выживания за полярным кругом припасы, а обратно привозивший сведения о ссыльнопоселенцах, которых на тех островах было вообще-то совсем немало и без княжеской фамилии. Однако война 11-го года, блокада, которую установили в тринадцатом шведы, смена правления и последовавшая сразу за ней гражданская война привели к тому, что связь с колонией была утеряна, и выжил ли кто-нибудь из тех, кого упекли за полярный круг с тем, чтобы умертвить с большей жестокостью, чем в бою или на эшафоте, никто сказать не мог. Но кто же мог знать тогда, когда поморская шняка увозила в вечное изгнание Зосиму Страстотерпца, что спустя всего пятнадцать лет все надежды престолонаследия упрутся в проклятое, казалось, во веки веков, зосимово семя? Ан, так и вышло. И от результатов экспедиции генерала Тугарина зависела теперь, ни много - ни мало, судьба династии, судьба державы.
ххх
- Какой мужчина, - мечтательно протянула Ирма. В ее глазах все еще стоял туман, вызванный действием медленно усваиваемого яда. - Везет тебе, Иванна!
- И в чем же это мне так везет? - Медленно, едва ли не томно ответила Иванна. - Ты что, девушка, меня на инцест толкаешь?
- Да, нет, - смутилась Ирма, неожиданно для самой себя, выныривая из мира странных грез в реальность прохладной шлиссельбургской ночи. - Что ты! Я ничего такого ...
- А интересно, - сказала где-то за ее спиной Чернава, неслышно шагавшая по неровным камням древней мостовой в своих мягких оленьих сапожках. - Чем это он нас всех опоил?
- Ты же сама согласилась! - Сразу же встала на защиту "родного" дяди Иванна Скавронская. - Он спросил ...
- И я не в претензии, - улыбнулась Чернава, умудрившись при этом даже у подруг вызвать мгновенное впечатление расслабленности и неги, в котором, надо полагать, пребывала госпожа Реденс. - Но уж больно любопытный наркотик.
- Ну, не знаю, - пожала плечами успокоившаяся Иванна. - Я в этом не разбираюсь.
- Это не наркотик, - покачала головой Ирма. - Ну, то есть, может быть, там и было немного макового молочка, но не только и не столько, я думаю. Еще мята, эвкалиптовое масло, что-то еще, возможно, какой-то растительный галлюциноген в малой концентрации. Поганка? Тройшлинг? Не знаю, но главное там были эпагоны.
- Эпагоны? - задумчиво переспросила Чернава, но Ирма неправильно оценила ее интонацию и поспешила объяснить.
- Это особые феромоны. Половые аттракторы.
- А разве у людей тоже есть половые аттракторы? - вслух удивилась Иванна.
- А чем мы хуже? - наивно округлила глаза Ирма.
- Ты, что на биологию поступила? - заинтересованно прищурилась Чернава.
- Нет, на органическую химию.
- А! - Сказала, вполне оценив услышанное, Иванна. - А я, между прочим, на философию. А ты, Чаруша? - повернулась она к Чернаве.
- А я на математику, - улыбнулась та. - А знаете, девушки, у меня ведь и вправду два имени. По документам я Чернава, но женский круг нарек меня Чарой. Так что, и так, и так можно.
- Он тебе не понравился? - подхватывая ее под руку, спросила Ирма, по-детски заглядывая подруге в глаза снизу вверх.
- Я девушка строгая, - усмехнулась в ответ Чара-Чернава. - Мирская монашка. Мне ли о мужиках думать, прости господи.
- Но ведь не монашка, - хохотнула, пристраиваясь с другого бока, Иванна. - Или как?
- Или так, - загадочно улыбнулась Чернава, никак не реагируя на то, что сильная ладонь барышни Сковронской, скользнув по ее вызывающе прямой спине, добралась до ягодиц и там временно успокоилась.
- А чем он занимается? - а вот это был действительно интересный вопрос. О том, что Максим Максимович не фармацевт, кажется, говорилось и, возможно даже, не раз. О том, что он открывает лавку один - два раза в неделю, Тугарин и сам им рассказывал. А вот чем он занимается во все прочее время, никто его не спросил, и сам он тоже рассказать не удосужился. Да и вообще вспомнила об этой "малости", кажется, одна только Ирма, да и то не тогда, когда болтали с Тугариным, а только теперь.
- А черт его знает! - Снова пожала плечами Иванна. - Мне как-то никто об этом не удосужился рассказать, - и она осторожно погладила Чернаву по заду, предварительно убедившись, впрочем, что за ними никто не идет и видеть ее движение, соответственно, не может.
- Видный мужчина, - вернулась между тем к своей первой мысли Ирма. - И кофе у него славный. Я такого в жизни не пробовала. Нирванна!
- Знать бы еще, зачем он это сделал, - Чернава решительно не обвращала вниманимания на эволюции, совершаемые рукой госпожи Скавронской. Или, напротив, более чем замечала? Возможно, Иванна терялась в догадках, но упорно продолжала гнуть свою линию. - Вот если бы он возжелал овладеть одной из нас или всеми вместе ...
- Размечталась! - В своей несколько грубоватой манере хохотнула Иванна.
- А что нельзя? - прыснула в ответ Ирма.
- От слова халва во рту сладко не станет, - не слишком ясно, но как-то очень по существу улыбнулась Чернава и задала следующий, вполне актуальный вопрос: - Ну, что по домам или еще куда пойдем?
- Пойдемте ко мне, - предложила Иванна. - Я на Стремянной студию снимаю ...
- Тогда, давайте в какую-нибудь кондитерскую заглянем, - предложила Чернава, как бы уже соглашаясь с предложением. - Ликера купим и чего-нибудь ... закусить.
- Ликера не надо, - возразила Ирма. - Заскочим ко мне. Я на Пушкарской живу ... Это же рядом, правда? Так у меня крымский бренди есть.
- И мы его оставим на следующий раз, - остановила разогнавшуюся было девушку Иванна. - У меня найдется чем вас угостить.
- А чем? - Но ответить на этот вопрос Иванна не успела, потому что девушки как раз свернули за угол и оказались на маленькой темноватой площади прямо перед группой сильно подвыпивших парней, куривших "на холодке", у открытых дверей подозрительного вида шалмана.
- Ой, - тихо пискнула Ирма, но уже в следующее мгновение инициативу перехватили мужчины.
- Ого! - Пьяно осклабился высокий широкоплечий блондин в тельняшке под распахнутой на груди курткой. - Гля, ребя, какие крали к нам в гости пожаловали!
- Ух, ты! - Присел в "восхищении" ражий и рыжий детина в рыбацкой брезентовой робе.
- Вот ведь везуха! - Констатировала сквозь плотно сомкнувшиеся зубы враз посерьезневшая Иванна.
- Не реагируем, - шепнула Чернава, ускоряя шаг и увлекая подруг к ближайшей улице, открывавшейся справа от них.
Ситуация была неприятная, но не более того. Ожидать "развития событий", вроде бы, не приходилось. Ведь не какие-нибудь бразильские фавеллы или портовые притоны Роттердама, а старый город университетского Шлиссельбурга. И тем не менее. Случается - пусть и редко - и так, и не только там, где этого следует ожидать, но и в таком вот вполне благополучном месте.
- А ну стой! - Взревел блондин и в два быстрых шага почти уже перекрыл девушкам путь к спасительному устью освещенной улицы. И другие трое тоже начали решительно смещаться в сторону подруг.
- Шли бы вы своей дорогой, мальчики, - улыбнулась Чернава, доставая откуда-то из складок платья полицейский свисток. - А то свистну сейчас городового, мало не покажется.
- Свисти! - Осклабился рыжий, подошедший уже так близко, что девушки вынуждены были дышать перегаром вместо воздуха. - Свисти!
И в этот момент где-то по соседству грянул оркестр. Теперь никто не услышал бы не только трели свистка, но и их воплей, а вопить им, судя по выражению лиц окружавших их мужиков, предстояло долго и по делу. Пока сил хватит.
- А! - Вот он закричал, так закричал. И от неожиданности, и от боли, когда длинные покрытые темно-красным лаком ногти Павы сибирской вонзились ему в лицо. Закричал и тут же захлебнулся собственным криком, когда колени Чернавы пробили ему в пах и солнечное сплетение. А она была уже выше него, то ли взлетев в прыжке, то ли взобравшись по нему, как кошка по дереву, оставляя на широком конопатом лице кровавые борозды цепляющихся за живую плоть ногтей.
- Круши! - Выдохнула Иванна, нанося удар здоровым своим кулаком в красивое, в общем-то - но при других, разумеется, обстоятельствах - лицо ближайшего к ней врага.
- Йаа! - Невнятно вторила ей Ирма, и ... и завертелось, что называется.
- Ох!
- Ах!
- Бля!
- Ух!
- Сука!
- В бога, в душу ... аааааа!
Верещал, как кастрируемый кот, блондин в тельняшке, и не зря. Иванна, неожиданно перешедшая с крайне эффективного в ее случае бокса на борьбу Баритсу, правой рукой заворачивала "матросику" руку за спину, а левой - просунув ее герою между ног - выкручивала ему яйца.
- Ишь, хад, - выдохнула она. - Тоже не нравится!
Но в суете потасовки ее вряд ли кто услышал. Точно так же как никто, кажется, не увидел метнувшегося к дерущимся из сплотившейся в стороне от уличного фонаря тени мужчину, попытавшегося ударить отвлекшуюся Чернаву ножом в спину. Но только попытавшегося, потому что, среагировавшая на его внезапное появление Ирма, очень вовремя "отлетела", отброшенная чьим-то молодецким ударом прочь, прямо ему под ноги. Мужчина, разумеется, споткнулся. Мелькнула изящная ножка, оплетающая его опорную стопу, - беспомощный всплеск почти детских рук, - и "несчастный кавалер" летит через куколку Цель лицом на камни, да так неудачно, что падает грудью на собственный нож. И как только так коварно подвернулась у него при падении рука? Но это конечно чисто риторический вопрос.
ххх
Особая папка "Пропавшее сокровище", документ 1.
"08.31.47 23.10
Срочно, секретно, Губернское управление Отдельного Корпуса Внутренней Стражи, войсковому старшине Сивякову В.П.
Уважаемый, Васисуалий Полуэктович!
Сим довожу до вашего сведения, что агент Чимороза, согласно полученным мною 30-го дня месяца августа конфиденциальным сведениям, на место прибыл благополучно, легализовался и приступил к действиям в соответствии с поставленным перед ним заданием, о чем и сообщил выставлением условных знаков. Тайники "Люфта", "Каприз" и "Эрмитаж" мною подготовлены и переведены в состояние постоянной готовности. Линии связи и эстафета активированы. Группа поддержки отмобилизована и переведена на казарменное положение на временной оперативной базе "Форт Е" (складское помещение товарищества "Селигер" на Старой Пристани). В связи с вышеизложенным, обеспечение операции полагал бы достаточным и даже оптимальным, если бы не информация Главного Управления Службы Безопасности, содержащаяся в циркулярах 17/96, 21/15 и 23/11 от сего - августа - месяца. Движимый желанием выполнить возложенное на меня поручение наилучшим образом, считал бы целесообразным поставить агента Чимороза на прямую со мной связь, так чтобы при необходимости иметь возможность прикрыть агента силами вверенных моему прямому или косвенному командованию частей гарнизона и специальных сил Управления или вовсе вывести из игры, ежели возникнет угроза его жизни.
С неизменным почтением,
Есаул Голованов, Е.К. "
Резолюция (синим карандашом): "Перебьется".
ххх
Ретроспекция I (2): Генерал Максим Тугарин, честь имею. Октябрь 1917
На фоне суровой до ужаса красоты отчего севера, руины выглядели настолько монументально, что у генерала Тугарина комок в горле встал и чуть ли не защипало в глазах. Однако уже в следующее мгновение обстоятельный ум воспитанника Навагрудской Военной Академии сформулировал вопрос на миллион рублей золотом: а на кой хер вообще великий князь Козьма II, за невероятные душевные качества прозванный Кровопийцей, построил эту крепость? Кого и что он предполагал ею охранять? Гагарок и кайр? Писцов и белых медведей? И от кого, прости господи?! От шведов, которых о ту пору уже едва не вырезали всех поголовно, или от саксонских пиратов, против которых имело смысл строить флот, но никак не крепость затевать на краю света? Но нет ответа, и спросить давно уже некого, хотя вот она Берентсбургская твердыня, построенная из дикого, плохо отесанного камня на голой скале над стылыми иссиня-стальными водами полярного океана. Впрочем, если быть точным в деталях, вода в Ис-фьорде была скорее голубой, однако образы огня и стали всегда находили мгновенный отклик в отважном сердце молодого генерала. Кровь, Почва, Сталь и Огонь ... И еще, быть может, Род и Честь. Где-то так, но от мыслей о великом Тугарина отвлекло простое замечание: ни над одним из жалких домишек, в ужасе перед бесчеловечным величием севера жавшихся к полуобрушенным стенам старой крепости, не вился дымок, а между тем там должно было быть отнюдь не жарко. Белый, бриллиантовыми россыпями сверкающий под солнцем и отдающий тревожной синевой снег лежал не только на высоких горах, он покрывал и все прочее, на что смог упасть, и сборище лачуг, именовавшееся некогда поселением Берентсбург, и крепостные стены одноименного замка исключением отнюдь не являлись. Зима на пороге, как говорится. Или уже?
- Искать! - Приказал Тугарин, еще находясь в гондоле дирижабля. - Кто-нибудь да должен был уцелеть. Не полярные льды, чай! Искать!
Ну, и искали, чего уж там! Все кладбище - а поселок, судя по первым же донесениям, действительно успел превратиться в кладбище - вверх дном перевернули, но никого так и не нашли. Если, разумеется, под "Кем-то" понимать живую душу, а не мощи мороженные, писцами растасканные.
- Никого! - Доложил секунд-майор Костромин.
Они стояли на сохранившемся участке куртины. Вернее стоял там Тугарин, у которого на душе уже властвовала полярная ночь, а Костромин поднялся к нему с докладом лишь мгновение назад. Усталый, запыхавшийся, в припорошенном снежком аэронавтическом бушлате, с глазами полными отчаянной тоски.
- Никого!
- А это, тогда, кто? - превозмогая вдруг упавшую на него слабость, спросил Тугарин. В глаза секунд-майору он уже не смотрел. Смотрел генерал куда-то вниз, под стену.
- Прошу прощения... - Костромин смутился, но быстро справился с возникшей неловкостью и оглянулся, следуя за взглядом генерала. - Ох, ты ж!
И то сказать, как же искали его люди и сам он, если пропустили сей человеческий призрак? По узкой улочке, образованной кривыми лачугами ссыльнопоселенцев по направлению к крепостной стене, на которой стояли Тугарин и Костромин, шел некто, заросший черной дурной бородой до глаз, на которые сверху свисали грязные черные же патлы, припорошенные, как и борода, то ли снежной крупой, то ли сединой. Одето же это странное существо мужеского пола было в драное рубище, сквозь дыры в котором явно просвечивало грязное голое тело.
- Твою мать! - Только и смог сказать генерал Тугарин, когда рассмотрел детали. - Твою ...
Черные волосы означали надежду. Возможно, конечно, что среди ссыльных были и другие брюнеты, но то, что зосимово семя "черно не токмо душой, но и зраком и власом", Тугарин знал доподлинно.
ххх
Фрагмент второй: Шлиссельбург, 1 сентября 1947 года
- Вообще-то, спать пора, - с сожалением признала Иванна, в очередной раз, обнаружив, что по оконным стеклам черным медом стекает глухая ночь.
- Спать или спать? - хитро прищурилась явно перебравшая Ирма Цель. Она сидела посередине широкой кровати, скрестив ноги по-портновски, отчего ее и так не слишком длинная юбка, задралась до самых трусов.
- Ты о чем? - сразу же обернулась Иванна.
- Да ты не думай, - подняла ей на встречу свои тонкие "детские" руки Ирма, то ли защищаясь от подозрения в чем-то предосудительном, то ли умоляя поверить в ее чистосердечность. - Я не в плохом смысле, я ...
- Я не лесбиянка, - Иванна подняла к лицу стакан с малиновой ратафией, понюхала и начала пить. Пила она медленно, не торопясь, явно смакуя сорокоградусную сладкую водку и жмурясь при этом, как довольная жизнью кошка, нежащаяся на солнышке. А Ирма седела, где сидела, и, застыв, смотрела на новую подругу, как зачарованная, настолько захваченная этим зрелищем, поглощенная им, что даже о теме разговора, кажется, забыла. Но это, и в самом деле, только казалось.
- Думаешь, я не видела, как ты Чару за задницу держала? - сказала она, как только Иванна отняла опустевший стакан от губ.
- Думаешь, я не видела, как ты того дяденьку "случайно" на ножик уронила? - улыбнулась, демонстрируя недюжинное самообладание, госпожа Скавронская и тут же обернулась на звук сливаемой воды.
- Что за шум, а драки нет? - спросила, появляясь из уборной, Чернава Реденс.
- Она меня лесбиянкой считает!
- А она меня вообще не знаю кем!
- Не проблема, - усмехнулась в ответ на их дружное возмущение Пава сибирская и взяла со стола свой стакан. - Решается путем чистосердечного признания в присутствии искреннего раскаяния.
- Чего? - Вскинула брови Иванна. - Ни хрена не поняла. А вроде бы не дура ...
- А чего тут понимать? - хмыкнула Ирма. - Вот я тебя спрошу: Ива, ты гомосексуалистка?
- Вопрос неверный, но можно и так, - мило улыбнулась Чернава. - Только я бы использовала слово гомосексуалка.
- Вы обе что, сговорились? - Иванна, кажется, все же смутилась. Во всяком случае, на скулах у нее появился румянец, но это, возможно, был результат неумеренного потребления алкоголя.
- Никак нет, - Чернава сделала долгий глоток из своего стакана и на мгновение прикрыла глаза, как бы прочувствуя движение малинового огня через пищевод в желудок. - Просто снимаем вопрос.
- Нет, - Иванна тоже подошла к столу, чтобы вновь наполнить опустевший стакан и заодно взяла сигарету. - Но я не прочь попробовать. Говорят одно другому совсем не мешает, особенно когда этого другого нет и пока не предвидится.
- То есть, мальчики тебе тоже небезынтересны? - уточнила Ирма.
- Да уж, - Иванна закурила и в задумчивости наблюдала теперь за тем, как тает в воздухе сизоватый табачный дым. - Мальчики ... и девочки.
- Вообще-то, табакокурение есть грех, но, - Чернава принюхивалась сейчас к никотиновому облаку, как какой-нибудь некрупный таежный хищник, куница, скажем, или ласка к запаху крови.
- Но грех не смертный, - хохотнула Иванна. - Хочешь?
- Хочу, - кивнула Чара. - Ну и как тебе, к слову, мой зад?
- Не отвратительно, - Иванна протянула подруге сигареты и подмигнула. - Возбуждаить!
- А тебе? - полюбопытствовала Ирма. - Ты-то сама что-нибудь почувствовала?
- Приятно, - коротко сообщила Чернава и замолчала, закуривая. Но, выпустив на волю дым первой затяжки, кое-что все-таки добавила: - Впрочем, я представила, что это Максим Максимович меня по голой попе гладит, так что ...
- Хороша монашка! - Совершенно обалдела от ее откровений племянница упомянутого господина Тугарина.
- Так я же не монашка, - пожала плечами Чернава.
- Так, может, попробуем? - Похоже, хмель окончательно отключил все инстанции контроля в голове крошечной Ирмы Цель.
- Я не против, - у Иванны тоже, по-видимому, голова шла кругом, если не чего похуже.
- Почему бы и нет, - улыбнулась госпожа Реденс и прищурилась, фокусируя "плывущий" взгляд на Ирме. - Но сначала скажи, Ирочка, где ты так драться наловчилась?
- А ты? - огрызнулась в ответ Ирма.
- Я дома, - совершенно спокойно ответила Чернава, которая сейчас не казалась не только что пьяной, но даже выпившей не выглядела. - Я же из Чухломы, зайчик мой. Приходилось слышать? Из самой темной дыры в Сибири. У нас набеги оборотней обычное дело. А уж ординарные разбойники заместо мирных пейзан сойти могут.
- А у нас так: чуть зазевалась, и на тебе уже кто-нибудь сопит, - понимающе вздохнула Ирма. - Тоже не сахар: или дома сиди, или с охраной ходи. Но по мне, так легче драться научиться, чем свободой за безопасность платить.
- Самбо? - полюбопытствовала заинтригованная Иванна.
- Ну, вроде того. В Тмутаракани это называется "дамское эсперанто", - улыбнулась довольная произведенным эффектом Ирма. - В основе, конечно, самбо, но там много чего намешано. Это вы еще не видели, что можно делать с пилкой для ногтей или зонтиком!
ххх
Человек, подошедший к лавке "Яды и притирания" на Старосрубной улице, не таился, разумеется, и вообще вел себя самым естественным образом, хотя назвать заурядным частный визит в половине третьего ночи, разумеется, было трудно. Однако мужчина хорошо знал, куда и зачем идет. И более того, великолепно представлял, как будет встречен и почему.
- Соскучился? - спросил Максим Максимович Тугарин, открыв дверь перед ночным посетителем, и, бесцеремонно оглядев того с ног до головы, вернее сверху вниз, от глаз до носков лакированных черных туфель, посторонился, пропуская в лавку: - Входи, гостем будешь.
- Мне кажется, - сказал мужчина, проходя внутрь. - Что я здесь никак не гость, а как бы даже хозяин. Отчасти.
- И в какой же части ты хозяин? - усмехнувшись, спросил Тугарин. - Кофе будешь?
- Кофе буду, - кивнул мужчина. Сейчас, оказавшись на свету, он демонстрировал такое удивительное сходство с хозяином дома, что в характере их родства и сомнений быть не могло. - А хозяин я по праву рождения.
- Кое-кто свое право за чечевичную похлебку продал.
- Я не стал бы драматизировать, - равнодушно пожал плечами Марк Максимович Тугарин, усаживаясь на стул, на котором прошедшим вечером сидела Чернава Реденс. - Я же у тебя не долю прошу, а указываю на свое неотъемлемое право ощущать себя здесь как дома. Я ясно выразился?
- Вполне, - согласился Максим Максимович, который, судя по всему, так и не покидал лавку, хотя на дворе уже стояла глухая ночь. Он даже одежды не сменил, так и оставаясь в хорошо отутюженных темно-серых брюках, великолепно начищенных черных кожаных штиблетах и безукоризненной белой рубашке, пусть и с расстегнутым воротом и засученными рукавами. - Но что заставило тебя вспомнить об ... ну, скажем, не слишком славной странице нашей семейной истории?
- Родная кровь.
- Что случилось и у кого? У тебя или у меня?
- У обоих.
- Звучит интригующе, - Максим Максимович поставил медный кофейник на чугунную решетку над пышущими жаром углями в камине и вернулся к своему брату-близнецу. - Итак?
- Вчера у меня состоялся крайне неприятный разговор с военным министром ...
- Послушай, Марик, - усмехнувшись, остановил его Максим Максимович. - Ты уверен, что в прошлом у тебя был с Коржем хотя бы один разговор, который без насилия над истиной можно было бы назвать приятным?
- С чего ты начнешь завтра, ... то есть, разумеется, уже сегодня свою первую лекцию?
- С притчи о Карле Ругере, - Жестом старшего Максим Максимович положил руку на плечо брату и заглянул тому в глаза. - Кто устроил утечку?
- Боюсь даже предполагать.
- Так плохо?
- Хуже некуда, - Марк Тугарин встал, не прерывая зрительного контакта с Максимом, и улыбнулся. - У тебя найдется койка для отставного адмирала?