И чем же, товарищи, они стучат? Как это у них так получается? Они же круглые, колеса, или где?
И ведь знал, что спит и видит сон. Но Степа Чех звучал, как живой. Его, Степы, голос. Его, Степина, особая - "чеховская" - интонация.
Круглые-то они круглые, товарищ дорогой, но на всякую... буржуазную хитрость имеется у нас в запасе большое пролетарское НО!
Живой голос мертвого человека. В жизни так не бывает, а во сне...
Вот скажи, товарищ Прагер, ты знаешь, как вычисляется площадь круга?
Глупая подначка, детская, простенькая, и шутка немудреная, но во сне Макс отвечает, как ответил бы в гимназии на уроке математики: да, господин учитель, знаю!
Да, - кивает он Степе. - Конечно, знаю. Пи эр в квадрате ...
Вот этот квадрат и стучит!
Все, можно смеяться.
Дружный смех.
На этом месте он и проснулся. Проснулся, посмотрел в окно и с сожалением вспомнил, что Степу убили в Нанкине, и он уже своих шуток шутить не сможет. А жаль. До слез жаль, но на войне как на войне, не так ли?
Макс скосил взгляд на соседей. Две женщины и мужчина. Мужчина - бельгиец, возвращается домой, в Брюссель. Что делал в Москве непонятно, по-русски не говорит, на коммуниста не похож, а на разведчика... Ну, на разведчиков похожи только полные идиоты, хотя и таковые в штате товарища Трилиссера иногда встречаются. И у Берзина попадаются, не без этого, и в Коминтерне. Дураки есть везде, потому что их статистически больше. Но, этот все же, похож на настоящего бельгийца. Специалист какой-нибудь, инженер или мастер - металлург. Да, мало ли на свете специальностей, нужных и важных для дела строительства социализма в одной отдельно взято стране?
А вот женщины советские. Тут не спутаешь. Есть что-то, пусть даже и не в одежде, а в манере ее, одежду, носить, во взгляде и облике, что-то такое, что трудно ошибиться. Молодая едет работать в торгпредство в Париж, пожилая, похожая на профессорскую жену - к мужу в Германию. А он... Он, при всех своих габаритах, человек-тень. То ли существует на самом деле, то ли нет, узнать точно невозможно. Вот сейчас он вроде бы есть. Макс Давыдович Дойчер - реальный человек, и даже краснокожая паспортина лежит у него в кармане, правда, не брюк, как у Владимира Владимировича, а в пиджаке, как у всех нормальных людей. Но Дойчер едет в Германию по делам издательства "Академия", и совсем другой человек - Макс Франкфурт - должен появиться в Праге через неделю, чтобы сходу включиться в операцию "Капелия", которую Разведупр закрутил так, что не знает теперь, как и раскрутить. Вот он, Макс, раскручивать и едет.
Улыбнувшись мимоходом молоденькой блондинке, судя по вопиющей неприметности и вполне советской зажатости, тянущей максимум на машбарышню или стенографистку, Макс встал с дивана и вышел в коридор, где оказался, как ни странно, в гордом одиночестве. Он, впрочем, компании и не искал. Достал папиросы, закурил и неторопливо - со вкусом - выдохнул облачко табачного дыма. По видимости, он любовался блеклым белорусским пейзажем, проносившимся за закопченным стеклом вагона, но, если честно, за окно Макс смотрел так, что ничего там не видел и не замечал. То есть, замечал, разумеется, - так уж он был устроен, что ничего никогда не упускал из виду, - но не осознавал за ненадобностью, освобождая мозг для других, гораздо более правильных дел. Как и все последние дни - дай только образоваться паузе между стремительно несущимися в разные стороны "делами" - думал Макс о Наташе. И чем больше думал, тем труднее ему было понять, как жил без нее до сих пор, и почему не бросил на хрен все дела, не послал, куда подальше товарища Боровича , и не остался в Питере на день или два, или вообще на всю оставшуюся жизнь. И вот какое дело: он даже не мог сказать с определенностью, обыкновенно свойственной ему в любом мысленном усилии, что его так зацепило в этой питерской докторше. Красота ли необыкновенная, - а Наталья была красива нездешней, вполне сказочной красотой - или характер недюжинный, что ощущался за каждым ее словом и жестом. Однако же факт: зацепила. И, если так, то кто он после этого, что позволил случиться разлуке?
Папироса кончилась слишком быстро, но, к счастью, некому было комментировать его поведение. Кому, спрашивается, какое дело до того, сколько курит этот здоровый и никому в целом свете неизвестный мужик? Никому.
Макс закурил еще одну папиросу и, как пушкинский скупец или шекспировский Шейлок, занялся разбором и "смакованием" своих тайных сокровищ...
***
- ... товарищ Макс, немецкий коммунист...
Ну, что он мог им рассказать? В клубном зале собралось две сотни комсомольцев и молодых членов партии, не о разведке же им рассказывать! Вот он и говорил о профсоюзах и компартии, о Rote Hilfe Deutschlands - Немецкой Красной Помощи - и о союзе Красных Фронтовиков, об Эрнсте Тельмане и Вилли Леове. Рассказ получался живописный: все-таки на дворе был год от рождества Христова 1929, а в клубе на встречу с "зарубежными товарищами" собрались люди в основном молодые, не помнившие толком ни революции, ни гражданской войны. Для них повесть об уличных битвах со штурмовиками Рема, о репрессиях властей и многотысячных демонстрациях рабочих звучала как сага о героической борьбе "старых большевиков" и "героев гражданской войны". А Макс еще и напел им пару песен... Der rote Wedding и Der kleine Trompeter ... Казалось бы, что им в этих песнях? Эти парни и девушки в абсолютном большинстве и слов-то не понимали... Впрочем, не все.
- А "Wir sind die junge Garde des Proletariats!" знаете? - спросила молодая рыжеволосая женщина, от колдовской зелени глаз которой у Макса буквально мороз по коже прошел.
Но сопровождающий по быстрому свернул тему: у них не было времени на песни. Возможно, товарищ Ковров был прав, и у них времени действительно не было, а вот у Макса оно нашлось. Он просто сбежал от сопровождающего, оставив на его попечение двух болгар и чилийца Пабло, а сам пошел гулять с Натальей и ни разу об этом не пожалел.
В зале, где он выступал, они, разумеется, ни о чем не договорились. Он только смотрел на нее, не в силах отвести взгляд, а она - него. Так и играли в гляделки, пока не закончилась встреча. И вот Ваня Ковров объявляет встречу с "коммунистами запада" законченной, и Макс видит, как рыжеволосая женщина - а волосы у нее на самом деле были цвета благородной меди или червонного золота, - встает и идет к выходу. Идет, уходя от него навсегда, и вдруг останавливается, заставляя людской поток обтекать ее, словно река скалу. Мгновение, она оборачивается к Максу, их взгляды встречаются, и она уходит уже, но он знает, свидание назначено. Здесь и сейчас, или никогда. И назначила свидание она, потому что он просто не успел. Не успел понять, что теряет вместе с уходящей в неизвестность женщиной. Не смог сообразить, что и как делать, чтобы этого не случилось. Замешкался... но она, она все сделала за него. Угадала, куда придут его мысли, сообразила... Но, значит, и сама хотела того же?
И вот, удрав от Коврова - впрочем, от него и сбегать не надо было, не наружка никоим образом, - Макс выскочил на улицу, оглянулся по сторонам и, не найдя нигде знакомых волос, бросился к ближайшему углу. Там, за поворотом, она его и ждала. Стояла - высокая, красивая, в не по-летнему закрытом платье - курила папиросу и ждала. Точно ждала, потому что, увидев, улыбнулась, и не только губами, а губы у нее были очень красивые - выделяясь на овальном с высокими скулами лице и рисунком, и полнотой - но и глазами. А улыбка глаз зачастую стоила, по мнению Макса, куда больше, чем техническое движение губ, вызванное сокращением лицевых мышц. Впрочем, не о ее губах речь. Такие губы, как у нее, не движутся, а живут. И жизнь их сама по себе прекрасна и замечательна.
- Меня зовут Макс,- сказал он по-русски, преодолевая вдруг ставший тяжелым акцент.
- Наталья, - просто ответила она. - Ты уже бывал в Ленинграде? Нет? Тогда пошли!
И они пошли. Была середина дня, небо над городом было высоким и прозрачным, что, как тут же объяснила Наталья, случалось в Питере нечасто, если не сказать - редко. Но сегодня выдался именно такой день: ясное небо, теплый воздух и красивый, хотя и сильно обветшавший город вокруг. И женщина, волновавшая Макса каждым своим словом, жестом и взглядом, сильная и естественная, красивая и уверенная в себе, но в то же самое время удивительным образом располагавшая, разрушавшая дистанцию, которую вольно или невольно, но держит любой нормальный мужчина рядом с такой женщиной. Говорили много, обо всем и ни о чем. Просто рассказывали друг другу какие-то истории: из жизни, из газет и книг, не пытаясь при этом ни свою жизнь во всех подробностях описать, ни чужую "разведать". И о любви не говорили. И о будущем тоже.
Она сказала, - коротко, по-деловому - что вдова, растит сына, и больше к этой теме не возвращалась. Он тоже сообщил, как бы между прочим, что ему уже тридцать, а жениться так ни разу и не собрался. Наверное, это было правильно, что они сразу же раскрыли друг перед другом карты, но оба были взрослые люди и понимали, что "немецкий коммунист" - это не профессия, а эвфемизм для чего-то не менее "горячего", чем "командир-пограничник", кем был покойный муж Натальи. Так что будущее не казалось им пока ясным и очевидным, но, тем не менее, расставаясь поздно вечером около краснокирпичных корпусов больницы "Имени 25 октября" - Наталья была врачом, и ей надо было заступать на ночное дежурство, - договорились встретиться назавтра вечером. Однако из этого так ничего и не вышло, потому что "немецкий коммунист" - это действительно не профессия. А при том роде деятельности, которым был занят Макс, уехать, не простившись, являлось делом самым обычным.
Ночью позвонил из Москвы Борович, и уже утром Макс уезжал на погромыхивающем на рельсовых стыках поезде. Пахло угольным дымом, и тоскливая стынь лежала на сердце. И под стать настроению испортилась вдруг погода. Исчезло с неба солнце, и из набежавших неведомо откуда тяжелых фиолетовых туч упал застучавший по крыше вагона дождь. А Макс стоял в тамбуре, курил и клял себя на чем свет стоит за то, что постеснялся попросить "сопровождающего" найти Наталью - ведь не иголка в стоге сена, а врач городской больницы - и передать письмо. Несколько строк, пару слов...
"Ничего. - Сказал он себе, глядя сквозь вагонное окно на совсем другой пейзаж. - Вернусь из Праги, найду ее сам. Все объясню. Она поймет".
Поймет... Должна понять.
Колеса стучали на рельсовых стыках, вагон покачивало, поезд приближался к станции "Негорелое", за которой лежала уже совсем другая, чужая и опасная земля.
2. Макс. Четвертый день второй декады месяца лис 2913 года от основания империи (октябрь 1929), Вена, Австрийская республика, планета Земля
- Хочешь спросить, спроси, - сказала Наташа, перехватив его взгляд.
На дворе лето, тепло, и даже в Питере, - а, может быть, в Питере как раз в первую очередь, - женщины спешат открыться редкому в этих краях солнцу. Вокруг на кого не брось взгляд, и старые и молодые - все идут, если и не в сарафанах, так в летних, с короткими рукавами кофточках и футболках. А Наталья - в платье с длинными, закрывающими даже запястья, рукавами.
- Спрашиваю. - Ощущение неловкости, казалось, оставившее его насовсем, возвращается.
- Отвечаю, - неожиданно улыбается Наталья. - Казаки в гражданскую шашками...
- А на самом деле? - преодолевая горловой спазм, спрашивает Макс.
- На самом деле... - У нее удивительные, завораживающе красивые глаза. Зелень их непроста, глубока и таинственна, как омут или истинный кханский изумруд.
- На самом деле... - повторяет она медленно, и не отводя взгляда. - Смотри!
Неожиданно, платье падает к ее ногам, и она предстает перед Максом во всей своей потрясающей наготе. Наталья сложена так, как может быть сложена лишь настоящая, несущая в своих жилах древнюю кровь гегхская аристократка. Сильное тело, широкие бедра и тяжелая грудь, что при ее редком для гегх росте едва ли заметно. Белая, словно снег с горных вершин, кожа, и... шрамы... Длинные и короткие, резанные, рубленные, колотые...
Она должна была умереть, понимает Макс, кое-что знающий о ранах, оставляемых холодным оружием, но она жива...
Жива.
- Эта пляска... - говорит Наталья ровным голосом. - Я думала, она станет моим последним танцем...
Но не стала.
И тут он наконец вспомнил. Даже странно, что мог забыть, раньше с ним такого никогда не случалось, но подишь ты, случилось!
Князь Пэсш устроил вечеринку, легко превратившуюся по обыкновению того времени - а история эта приключилась лет сорок назад - в многодневный запой, украшенный многочисленными, но без смертельных исходов, поединками и вычурным до оскомины развратом. В общем, пили, дрались и совокуплялись от души, благо здоровье и необремененность государственными заботами вполне это позволяли. Золотая молодежь, она и в Африке золотая, и в Ахане смарагдовая. Однако имелись в этом "приключении" и свои светлые стороны: за шесть дней декады Макс побывал в двадцати, пожалуй, родовых гнездах, и среди них в таких, куда на трезвую голову мог, вполне возможно, никогда и не попасть.
- О! - сказал вдруг жемчужный Э, отрываясь от распростертого под ним женского тела. - Мы ведь в Корге, не так ли?
- Да, да, мы в Корге, - подтвердили несколько нетвердых голосов, но, возможно, они выразили свою мысль как-то иначе. Этого Макс не запомнил. В памяти сохранился лишь общий смысл.
- Тогда, мы просто обязаны навестить мою родственницу, графиню Ай Гель Нор...
Ну, да! Так он и сказал: родственницу. Хотя уж какие там были родственные связи... Но, с другой стороны, за три тысячи лет ни один род не мог похвастаться тем, что не "смешался" с гегх.
- Точно! - поддержал Э князь Пэсш. - Мы же в старом королевстве ...
И понеслось. Пьяные мысли, говорят аханки, опережают даже смерть, а все они были уже смертельно пьяны. Так что Макс - даже при всем его нечеловеческом самоконтроле - не слишком твердо помнил, как вся их компания оказалась в замке гегхских барсов. Однако главное он запомнил довольно хорошо: темную ауру этого странного родового гнезда, безумный взгляд графини - женщины безусловно удивительно красивой, но, вероятно, совершенно ненормальной, и портрет Нэйны Нор, Неистовой Нор, не вернувшейся с Легатовых полей. Нынешняя графиня, понял тогда Макс, была бледной копией той, безусловно божественно прекрасной и сильной женщины. Взгляд зеленых глаз Нэйны, казалось, повергал в прах время и пространство, прорываясь из прошлого в настоящее даже сквозь холст художника. Впрочем, портрет ее выполнил настоящий гений. Имя его история не сохранила, но портрет был настолько великолепным, что сила искусства подавила на время даже действие алкоголя.
- Нэйна! - воскликнул Макс, узнавая в Наталье ту, кого и не чаял когда-нибудь встретить наяву. - Но как это возможно?!
- Герои не умирают, - грустно улыбнулась Наталья. - Почему ты ушел?
- Я...
Но сформулировать ответ он не смог: чудовищная сила буквально выбросила его из запретного сна.
***
Сердце колотилось, как бешенное, и пот стекал с него буквально ручьями, так что и постель: белье, подушка и одеяло - все оказалось мокрым и липким. Такого с Максом никогда в жизни не случалось, тем более он был поражен своим нынешним состоянием. Потный, дрожащий, он с трудом выбрался из постели и встал на неожиданно ослабевшие ноги.
- Дерьмо! - сказал он по-немецки, и удивился своему хриплому "каркающему" голосу.
За окном было еще темно, и он включил прикроватную лампу. В ее тусклом, почему-то розовом - таким оказался абажур - свете комната, в которой три последних дня проживал Макс, показалась ему еще более чужой и нежилой, чем при свете дня.
"Однако..." - Макс добрался до стола, вытряхнул из пачки сигарету и закурил.
Горечь табачного дыма, как ни странно, вернула ощущение реальности, и сразу за тем пришла головная боль - вещь, по сути, и вовсе Максу до той поры неизвестная. Что такое боль, он, разумеется, знал, как знает такие вещи любой старый солдат. Но голова у Макса не болела никогда.
Это потому что в наших башках нечему болеть, сказал как-то Федя, но он естественно шутил. Просто они оба были здоровые до безобразия, вот и не ведали, что такое мигрень.
"Ну, вот и узнал..."
Узнал.
Макс взял со стола початую бутылку чешской сливовицы, которую привез с собой из Праги, и, вытащив зубами пробку, плеснул в стакан. Щедро плеснул, не пожалел. Что называется, от души. Водка наполнила стакан до середины, окрасившись оставшейся там с вечера заваркой в светло желтый цвет.
"Почти виски, но не виски".
Он выпил водку одним большим глотком и вдруг увидел - не по-настоящему, а внутренним взором - лицо бешено красивой женщины. Высокие скулы, огромные, горящие изумрудным огнем глаза...
"Нэйна... Наталья... Да, Наташа!"
Он остро осознал в этот момент, что совершенно забыл про Наташу. Не вспоминал о ней дней пять, пожалуй, или даже шесть. Голова раскалывалась, а перед глазами, стирая любимое лицо, шли кровавые волны, но последним усилием, перед тем как потерять сознание, Макс дал себе слово, что с первой же оказией передаст Боровичу просьбу найти в Питере Наташу и передать ей...
Что он собирался передать и кому, Макс утром уже не помнил. Очнувшись в неудобной позе - почему-то он спал не в постели, а сидя за столом и положив голову на сложенные руки, - Макс удивился этому факту, но не более чем удивился. У него было много дел, и ему было просто некогда заниматься такими пустяками.
4. Макс. Пятый день пясти месяца дождей 2995 года от основания империи (ноябрь 2013), "Остров Авалон", где-то на планете Земля (топологическая привязка к местности невозможна в связи с проведением особых маскирующих мероприятий).
- Кольцо дурило, - выслушав рассказ Макса, авторитетно заявил Чулков и словно бы в доказательство своих слов пошевелил кустистыми седыми бровями. - Я тут порасспросил кое-кого, в свете нынешних наших обстоятельств, так сказать... - Иван Никанорович как-то очень естественно шмыгнул крупным своим носом, то ли иронию изображая, то ли циническую фигуру речи. - Да и в "закромах пошуршал"... Так вот, эффекты кольца изучены плохо, - сказал он жестко, вновь превращаясь в Лорда Директора Легиона или в его, Легиона, бывшего командующего - благородного господина Ннаршца, генерала и дворянина.
И то сказать, Лорд Директор Чулков прибыл на Землю из своей штаб-квартиры на разгромленном Курорте не с пустыми руками. Были у него и люди - эксперты высшего имперского класса, - с которыми можно было "обсудить" практически любую научную или технологическую проблему, были и "закрома" - уцелевшие архивы Легиона, за право покопаться в которых очень многие в империи не пожалели бы никаких наград. Впрочем, Чулкову в случае утечки информации ничего кроме смерти никто бы не предложил. Так что в глазах Ивана Никаноровича самой ценной информацией, какую могли получить о нем и его архивах в империи, было ее, то есть информации, полное отсутствие.
- А поподробнее? - спросил Виктор. И вот что любопытно. И говорили они, вроде бы, по-русски, а не Ахан-Гал-ши , и ничего в голосе главнокомандующего, казалось, не изменилось, ни громкость, ни тембр, ни высота. А, подишь ты, таким холодом всех присутствующих обдало, что даже Вика насторожилась, опасаясь, и не без причин, очередного конфликта "своего благоверного" с их общим, но бывшим начальником и нынешним компаньоном.
- Можно и поподробнее, - кивнул Чулков.
Они расположились со всем комфортом в совершенно замечательном месте. Во всяком случае, Макс полагал, что другого подобного иди еще поищи. Просторный - казавшийся с того места, где они находились, бесконечным - яблоневый сад по обоим берегам чудесной тихой речки, журчавшей под сурдинку на немногочисленных валунах, выглядывающих тут и там из золотого песка. От бегущей воды к участникам "сходки", живописно разместившимся на раскрашенных кошмах и шерстяных коврах прямо под деревьями, долетал по временам прохладный, несущий влажное дыхание потока ветерок. А воздух под кронами был золотисто-зеленый и теплый, но никак не жаркий: по-весеннему свежий, насыщенный ароматами осени. А еще здесь стелилась под ноги зеленая шелковистая трава, в которой виднелись тут и там упавшие с деревьев зеленые, красные и золотые яблоки. И шелест листьев в кронах, и голубизна высокого неба в промежутках между ветвями. Сказочное, одним словом, место, то есть как раз такое, где и стоило собраться на "маевку" людям, желавшим обсудить некоторые экзистенциальные вопросы своего бытия в этом и прочих мирах. И сад этот, если уж говорить всю правду, был не только приятен и удобен для неспешной беседы. Место это было ко всему прочему "слепым пятном" для любых средств наблюдения. Никто его не видел, а потому и не мог знать, кто там, в этом "зачарованном лесу" присутствует и чем занят. Полная анонимность, что не мало, покой и красота.
- А поподробнее? - Голубизна глаз Виктора опасно полыхнула морозным огнем, но Чулков повидал в своей жизни много такого, что и не снилось записным джеймсбондам мирового кино. Его на визуальный эффект взять было сложно, если возможно вообще.
- Можно и поподробнее, - не дрогнул Иван Никаноров сын, - но не здесь и не сейчас, - Добавил он скрипучим баском через мгновение. - Тема насквозь техническая и не на пять минут. Пакеты с данными я вам всем вот прямо сейчас сброшу... - Он неторопливо вытащил из кармана амарантовой шелковой пижамы свой "простенький" - чуть ли не из обчурханного "люминия" склепанный - коммуникатор и с полминуты несуетливо нажимал на нем какие-то кнопочки.
- Ну, вот, - с удовлетворением констатировал Чулков, откладывая коммуникатор в сторону, и обвел собеседников спокойным взглядом. - Ознакомьтесь на досуге, дамы и господа, а потом соберемся снова. Меша еще позвать не мешало бы, и дочку его страхолюдную, тогда и поговорим. А сейчас, мне кажется, вопрос не о том, как оно там все в мозгах работает, а в том, что именно и когда там появилось. Компреву?
- Следите за своей речью, господин Чулков. - У Лики голос был чистый и звучный, тем отчетливее сквозь русский разговорный проступал Ахан-Гал-ши. Как уж ей это удавалось, никто не знал, но факт. Мало того, что все, в достаточной степени владеющие русским языком, услышали в ее словах грубое и опасное как бандитский нож "фильтруй базар, дядя!", так они еще, умея общаться и на охотничьем языке тоже, уловили и три темы сопутствующего послания: королевское Недовольство, женское Раздражение и Холодную Ярость дикой кошки.
- Я вот вас, Иван Никанорович, о чем хотел спросить, - вмешался между тем в назревающий конфликт Макс.
Сделал он это вовремя и самым решительным образом: так что и Лика поняла, что продолжать не следует, и Чулков догадался, что на обострение идти не стоит. Умел Макс разруливать сложные ситуации, не отнимешь. Впрочем и другие - Виктор и Вика, и "оба виновника торжества" - тоже кое-что в этом деле понимали. А коли так, то и оценили вмешательство Макс по достоинству, и выводы из не случившегося конфликта сделали соответствующие.
- Спрашивайте! - коротко и без подтекста ответил Чулков, "принимая протянутую руку".
- Господин Ннаршц, - переходя на Аханский, спросил Макс, - вы помните жемчужного господина Че Саарьярана?
- Че Ахан Гершаим Йёд, - кивнул Чулков. - Золотой Топаз Империи... Помню, хотя лично его и не знал. Че - птица других небес, но я его помню.
- Вопрос, - Макс смотрел Чулкову прямо в глаза. - Вопрос в том, как мог этот господин оказаться здесь, на Земле, в 1929 году и, если уж он тут был, то зачем?
5. Макс. Шестой день второй декады месяца лис 2913 года от основания империи (октябрь 1929), Вена, Австрийская республика, планета Земля
В заведении был граммофон. На самом деле даже не граммофон, а настоящий французский патефон, но не в этом дело, а в том, что крутилась толстая виниловая пластинка, и голос Марика Вебера выводил "Zwei Herzen".
"Два сердца..." - Что-то было в этих словах, какой-то намек...
Но опять, как и накануне, стоило Максу задуматься, попытаться вспомнить это что-то, как виски сжало нестерпимой болью.
"Вот же...!" - Макс поспешно отхлебнул из бокала, едва не ополовинив литровую ёмкость, горьковатый и крепкий Goesser. Гессер был хорош, но Максу сейчас было не до смакования пива. Ему так сжало виски, что хоть вой, но ни выть, ни прилечь в сторонке, он не мог. Он снова поднес бокал к губам и, делая глоток, перевел отяжелевший взгляд в сторону широкой витрины, пытаясь отвлечься наблюдениями уличной жизни. За стеклом шли люди. Одни перемещались слева направо, другие - наоборот. Вот оттуда, справа, куда Макс мог заглянуть значительно дальше, и появился вдруг высокий широкоплечий мужчина. На голове у него была шляпа, но Макс почему-то не сомневался, что волосы у мужчины черные с рыжинкой. "С огненным отливом"...
Мужчина сделал шаг, другой - он двигался с легкостью и грациозностью, за которыми ощущалась огромная сила и великолепная техника, - и вдруг посмотрел сквозь витринное стекло. Их взгляды встретились, и мужчина нахмурился, явно пытаясь скрыть свое граничащее с потрясением удивление, но прежде чем он исчез из вида, Макс понял, что и сам взволнован, вот только неизвестно чем. То ли медовым свечением глаз незнакомца, то ли мыслью о танцах, которая возникла у Макса, едва мужчина появился в поле зрения.
"Танцор?" - Память о прошлой жизни не вовсе исчезла из головы Макса. Демобилизация - штука конечно не простая, но о полном забвении не могло быть и речи. Макс прекрасно знал, где и кем прожил предшествующие семьдесят лет, вот только знание это было какое-то неживое, "замороженное", как ощущение тела под новокаиновой блокадой. Воспоминания поблекли, превратившись в выцветшие черно-белые иллюстрации из старого учебника истории. Из них ушли эмоции и "личная включенность", без которых события потеряли вкус и цвет жизни. Но кто такие "игроки в жизнь" Макс, тем не менее, помнил.
"Игрок в жизнь?! Здесь? Сейчас?"
По хорошему, ему бы следовало проследить мужчину, но голова раскалывалась, и, в конце концов, Макс вынужден был вернуться домой, то есть, на квартиру, где жил уже несколько дней - с самого своего приезда в Вену, и лечь в постель.
Головная боль отпустила только к вечеру, и Макс сразу же сообразил, что подставился самым безобразным образом. Ведь, если сам он странного незнакомца не проследил, тот спокойно мог проследить за ним, что наверняка и сделал, если он тот, за кого принял его Макс.
"У дураков мысли сходятся... У шпионов тоже!"
Теперь вместо размышлений "о смысле жизни", пришлось спешно - многократно проверяясь и перепроверяясь, - менять квартиру, что, на ночь глядя, не так и просто, даже в насквозь буржуазном городе Вена. Впрочем, возможно, что в Вене как раз и сложнее.
6. Макс. Пятый день пясти месяца дождей 2995 года от основания империи (ноябрь 2013), "Остров Авалон", где-то на планете Земля (топологическая привязка к местности невозможна в связи с проведением особых маскирующих мероприятий).
- Ты серьезно?! - Вскинул бровь Виктор, и, ах, как узнаваемо он это сделал! Как неподражаемо "вкусно"! Сейчас - на мгновение - он снова стал аутентичным до последней запятой гарретским стрелком, настоящим, без дураков, черным полковником - аназдаром Варабой, но только на мгновение.
- Ты уверен?! - Спросил он, чуть "скрежетнув железом о стекло". Только намек, но зато какой!
"Великолепен". - Признал Макс.
- Нет, разумеется. - Притворно вздохнул он вслух. - Так, погулять вышел... - И улыбнулся, чтобы "никого не обидеть". - Ну, что ты, Витя, как дитя малое, в самом деле! Я что замечен в склонности к изящной словесности?
- Но ведь ты мог ошибиться. - Возразил Виктор, прищуриваясь на манер "гражданина следователя".
- Еще слово, господин главнокомандующий, и я прикажу отрубить вам голову. - В прохладном, как талая вода, голосе королевы прозвучала такая доза стервозности, что не рассмеяться оказалось выше человеческих сил.
- Ну, ладно! - Отсмеявшись, махнула рукой Вика. - Итак, в 1929 ты встретил в Вене господина Че или кого-то, как две капли воды, похожего на нашего любвеобильного Топазика...
Макс улыбнулся, а Виктор нахмурился. Скорее всего, они вспомнили одну и ту же историю.
- Но, - продолжила между тем Вика, как-то уж очень ловко извлекая длинными тонкими пальцами сигарету из кожаного - рдяной морщинистой кожи морского дракона - портсигара. - В Империи-то мы с ним тоже встречались и не так, чтобы давно. - Живой огонь возник у кончика ее черной сигареты с "зазарской дурью" как бы сам собой, но Виктор был способен и не на такое, когда речь шла о его любимой женщине. - Он тебе что-нибудь говорил? Вы вообще-то общались?
- Ну, - усмехнулся в ответ Макс, который уже понял, что ему есть "чем развлечь публику". - Давай, не будем спешить, шенна , а подойдем к вопросу методически. Не возражаешь?
- Методически? - Чуть прищурилась бирюзовая госпожа Йя, вошедшая в тот возраст, когда, по мнению древних аханков, расцветают "истинные камни". - Почему бы и нет.
Она была прекрасна - разумеется, не лучше Лики, не красивее Королевы Нор, - но, несомненно, блистательна и впечатляюще обворожительна. Голос ее звучал как песнь райской птицы, а глаза были полны тайны, но Макс знал цену всему этому великолепию. Он знал Вику так давно, и так давно любил ее как сестру и друга, что игры, в которые играют мужчины и женщины Тхолана, перестали отвлекать его внимание от главного. Впрочем, они его и никогда особенно не отвлекали и уж тем более не обманывали.
- Тогда, - предложил он. - Давайте выпьем и я задам вам несколько вопросов, некоторые из которых вам наверняка хорошо знакомы.
- Вообще-то, - ухмыльнулся Виктор, переходя на русский и моментально превращаясь из Абеля Варабы в Федю. - Выпить никогда не вредно, хотя всегда поздно и не вовремя, но я тебе тоже задал вопрос.
- Не ты, а Вика. - Поправила Витю Лика.
- Муж и жена одна сатана. - Отмахнулся Виктор и взялся за малахитовый кувшинчик с абрикосовой водкой.
- А я и отвечу. - Улыбнулся Макс. - Еще не вечер. Сейчас вот выпьем, поразмышляем о "главном", и я со всеми подробностями освещу перед вами всю бездну наших с Че взаимных отношений. От и до!
Чашечки были замечательные, и, если бы Макс не знал, что делали их по образцам армянские ювелиры, подумал бы, что настоящие, прямиком с планеты Йяфт . Хорошие, в общем, чашечки, правильные, и водка в них была тоже правильная. И аромат замечательный, и температура подходящая, и вкус сказочный, и крепость - в самый раз: шестьдесят два и пять десятых объемного процента. Не компот, одним словом, как любит выражаться Витя, когда он Федя.