- Что он делает? - Удивленно спросил граф Сновид. - Откуда эта мощь?
- Не знаю. - Покачал головой Седой. - Я провел рядом с ним почти целый год, но многое по-прежнему остается для меня загадкой.
Седой был одет, как простой путешественник: серая, неновая и неприметная одежда, простой кинжал на потертом кожаном поясе и короткие неровно остриженные волосы над незапоминающимся заросшим пегой щетиной лицом. Непростыми были только серо-голубые глаза, все время менявшие свой цвет - от василькового до серо-стального - внимательные, терпеливые... Жестокие? Он не представился, и все присутствующие - кроме, разумеется, Джеваны - испытывали от этого известное неудобство и связанное с этим неудобством раздражение. Но северяне-разведчики - сами они предпочитали называть себя странниками, хотя на взгляд Лоона или Сновида являлись всего лишь высококвалифицированными шпионами, - так вот северяне-разведчики имен своих никому никогда не называли. Не назвался и этот, которого за отсутствием нормального человеческого имени, приходилось звать Северянином или просто Седым.
- Да, полноте! - "Наивно" всплеснул руками Сновид. - Да существует ли он на самом деле, и если да, то тот ли это юноша, что жил с нами в крепости Керич?
- Несомненно, существует. - Речь Северянина была похожа на горный ручей: несколько монотонна, но полна скрытой силы. - И это тот самый человек, которого я видел в Кериче три года назад.
- А вы разве бывали в Кериче? - Впервые подал голос герцог Лоон, до сих пор сидевший с озабоченным видом за дальним концом стола.
- Бывал. - Коротко ответил Северянин и посмотрел на принцессу.
- Подтверждаю. - Кивнула Джевана. Ей крайне не хотелось, чтобы разговор увяз в выяснении второстепенных деталей, но делать нечего: законы вежества и дипломатию никто еще не отменил.
- Каков он сейчас? - Сразу же пошел в атаку Сновид. - Подрос, возмужал? Говорят, он болен?
- Не вырос. - Седой, не торопясь, раскурил трубку, пыхнул дымом и посмотрел на графа Сновида. Глаза северянина были сейчас почти синими. - Возмужал. Болен.
- Ходили слухи, что он умирает. - Медленно сказала Джевана.
- Уже не умрет. От этого. - Разведчик взял со стола кубок и сделал скупой глоток. - Идет с войском по целым дням. Одевается легко, ночами должен мерзнуть. Лицо спокойное, взгляд холодный. Решает быстро, говорит медленно и мало.
- В чем же дело? - Снова вскинулся Сновид. - Он военный гений?
- Возможно. - Не стал спорить Северянин. - Во всяком случае, я не видел рядом с ним кого-то, кто мог бы делать эту работу за него.
- Армия? - Снова заговорил Лоон. - Что у него за армия?
- Наемники. - Выпустил клуб дыма Седой и потянулся за кубком. - Каждая новая победа дает ему достаточно денег, чтобы взять - даже и из побежденной армии - столько лучших, сколько ему нужно. И он берет. Золото побеждает сталь.
- Значит, армия наемников? - Подняла бровь Джевана.
- Не только. - Отрицательно покачал головой Северянин. - Он же захватывает и города, моя госпожа, и обширные земли с замками и дворянскими владениями...
- Но как он может доверять побежденным? - Подался вперед Лоон.
- Морковь и кнут... - Пожал плечами Седой.
- Что? - Не понял граф Сновид.
- Пряник и плеть. - Усмехнулся Северянин. - Если жестоко казнить за малейший намек на предательство и вознаграждать за верность, дворяне и горожане начинают сражаться весьма эффективно, особенно зная, что их семьи остались в качестве заложников.
- Он пользуется заложниками? - Уточнил Лоон.
- Нет. - Покачал головой Северянин. - Не так. Прямо о заложничестве речь никогда не идет. Но было несколько прецедентов, после которых некоторые пылкие натуры поостыли, а по прошествии времени это и вовсе становится несущественно. Победитель вызывает восхищение. И, прежде всего, у собственной армии. Особенно если он щедр на награды и не отделяет себя от воинской массы.
- А он, по твоим словам, именно такой... - Задумчиво произнесла принцесса и вдруг остро взглянула в глаза Седого, которого помнила еще мальчиком. - Кто эта женщина, о которой поют в балладе "Белая рука"?
- Так до вас она уже дошла? - Одобрительно усмехнулся Седой, впервые позволив себе - и, по-видимому, не без умысла - так откровенно выразить свои эмоции. - Хорошая песня, не правда ли?
- Очень хорошая. - Холодно кивнула Джевана. - Но я задала вопрос.
- Балладу написала графиня Корвин, ваша светлость. - Усмешка исчезла с губ разведчика, и он чуть прикрыл веками отливавшие сталью глаза. - О себе.
- Она слагает стихи? - Подняла бровь Джевана, успевшая уже решить, что авторство баллады должно принадлежать истинному мастеру. - Мелодия тоже ее?
- Да, ваша светлость. - Седой снова был невозмутим. - Она автор множества баллад и песен. Двор Кагена сейчас полон труверов и трубадуров, и все эти баяны и менестрели поют красавице Маргарите гимны, слагают дифирамбы, и восторги их не лживы, хотя многие из них ей люто завидуют. Но кто она, и кто они? Они бродячие певцы, живущие щедростью господ, а она графиня и родная сестра князя Задары...
- Сестра? - Насторожился Лоон, а Джевана почувствовала волну жара, прокатившуюся по всему ее телу и зажегшею с новой силой огонь в груди и внизу живота.
"Сестра!"
- Кузина. - Кивнул Сновид. - То есть, двоюродная сестра.
- Да, нет. - Покачал головой Северянин. - Куда там, мои добрые господа! Кузиной она ему приходится только по официальной версии. А на самом деле - единоутробная сестра. Нерина - сестра Карла Кагена, понесла, еще будучи не замужем. Карл и его жена Клавдия признали ребенка своим, а девушку побыстрее отправили под венец, тем более, что, как говорят, она была диво, как хороша. Только вот, когда год спустя она снова оказалась беременной, у ее супруга - графа Корвина - возникли на этот счет весьма серьезные подозрения, и еще до рождения Маргариты был тихо казнен один из рыцарей свиты, тот самый, что и являлся - по слухам - настоящим отцом Людвига. Ну а если отец и мать общие, то и дети...
- Они знают? - Вопрос задал Сновид, и Джевана в который уже раз отметила, что он весьма умен, но хитрый его разум направлен на неясные пока принцессе цели. Однако в том, что такие цели существуют, она уже не сомневалась.
- Думаю, что знают, - пыхнул трубкой Северянин, в очередной раз, показывая, что всего лишь ломает комедию, обращаясь к собеседникам с положенным титулованием. - Но наверняка знать невозможно. Самих их не спросишь, а у кого могли бы спросить они, мне неизвестно, да и как тут узнать?
- Она...? - Странно, но неожиданно Джевана обнаружила, что не может задать этот простой вопрос вслух.
- Да, - кивнул, как ни в чем не бывало Седой. - Он с ней спит.
- Давно? - Деловито уточнил Сновид, не обращая внимания на то, что вопрос этот не слишком нравится и Джеване, и Лоону. Причины не желать "ворошить" эту тему, наверняка, были у них разные, но ни герцог, ни принцесса - не могли, по-видимому, или не хотели объясняться по этому поводу.
- С весны, полагаю. - Ответил Северянин и начал выбивать трубку.
- А другие женщины? - Если бы могла, Джевана задушила бы графа Сновида собственными руками. Но не могла. Оставалось только "держать лицо".
- С тех пор, как при дворе появилась Мара Корвин, другие женщины князя не интересуют. - Спокойно объяснил шпион. - Ну, а если бы и интересовали? Боюсь, Маргарита не оставила бы им и единого шанса... выжить. - Добавил он с усмешкой и потянулся к вину.
- Она действительно так, красива, как описывает сама себя в балладе? - Почти надменно, но не без толики вызова в холодном, как зимний ветер, голосе, спросила Джевана.
- Пожалуй. - Лицо Северянина стало задумчивым, а в глазах снова проступила нежная лазурь. - Пожалуй, я назвал бы ее красивой, но красота... - Он замолчал на мгновение, как бы оживляя в воображении образ Маргариты Корвин и оценивая ее внешность по новой. - Я бы сказал, что она не столько красива, как вызывающе женственна.
- Что вы имеете в виду? - Нахмурился герцог Лоон.
- Я имею в виду, что она из тех женщин, на которых недостаточно любоваться... Ею хочется овладеть... и не раз, если вы, ваша светлость, понимаете, о чем я говорю, - со странной интонацией, в которой, как показалось Джеване, смешались ирония и печаль, объяснил Северенянин.
- Кажется, понимаю... - Кивнул герцог. - А она?
Он не уточнил, что именно его интересует, но все присутствующие, похоже, поняли его верно.
- Создается впечатление, - Северянин все-таки взял кубок, к которому примеривался уже пару минут, но пить не стал, потому что продолжал говорить. - Создается впечатление, что она влюблена в князя как кошка, но она, видите ли, не из тех женщин, что не способны держать себя в руках. Маргарита не воин, но многим умелым бойцам не мешало бы обладать выдержкой и самодисциплиной, какие есть у графини Корвин.
***
Можно ли напиться в пустыне?
Двусмысленный вопрос, а значит, лишенный смысла. О чем спрашивал Голос: об отсутствии воды или о нестерпимой жажде, порожденной зноем?
Глупец. - "Усмехнулся" Голос. - Но, так и быть, я дам тебе подсказку. Ты помнишь историюо муках Тантала?
Что ты имеешь в виду? - Хмуро спросил Людо, подозревавший, куда поведет его Голос на этот раз.
Не что, - поправил Голос с "хорошо различимым" оттенком раздражения. - А кого!
Кого же? - Голос хотел, чтобы Людо участвовал в диалоге, и Людвиг не мог ему в этом отказать. В глубине души он был даже рад, что Голос снова проявил инициативу и перестал отмалчиваться. А то, что тема была не из приятных, это уже совсем другое дело.
Тебя! - С явным сарказмом "в голосе" объявил Голос. - Ты думаешь ты неистощим? Поверь, это не так. Твоя жажда убивает, но ты этого еще просто не осознал.
Я...
Людвиг хотел возразить, объяснив, что ему лучше знать, каковы его желания, и соответствуют ли этим желаниям его возможностям, но осекся. Голос был прав: Людо переставал себя контролировать, едва оставался наедине с Марой, которую вожделел тем сильнее, чем больше ею обладал. Маргарита была неистощима и разнообразна, как целый мир. Дивный новый мир, что открылся перед Людвигом еще в их первую встречу, когда он потерял сознание и почти умер, не справившись с силой обрушившегося на него переживания. Но и теперь после многих месяцев "знакомства", каждое мгновение, проведенное с нею, оказывалось для него прогулкой по лезвию меча. Это была борьба с беспощадной волной, несущей жалкое суденышко его чувств на рифы неизбежности. Он был обречен на страсть, как ветер на простор, но его жажда не знала утоления.
Была ли она прекрасна? О, да! Несомненно. Во всяком случае, она была божественна в его, Людо Кагена, глазах. Для него этого было достаточно, хотя, как ему приходилось слышать, он не был единственным, кого впечатляла внешность графини Корвин. Однако, как он догадывался, дело было не только и не столько в той гармонии черт и соразмерности членов, которые и принято считать красотой. Главное заключалось в другом. Маргарита была естественна, как природа и на самом деле, как показывал опыт, не знала греха, наподобие мужчин и женщин из библейских сказаний. И сам он рядом с ней тоже становился похож на тех великих пастухов, что входили в палатки своих жен и наложниц и брали их с такой же естественной простотой, с какой делали и все прочее в своей жизни: ели, пасли коз, убивали врагов или говорили с Богом. Такой была и Мара, отдававшаяся Людвигу с непринужденностью дыхания, без которого, как известно, невозможно жить.
Но он "дышал", а значит и жил, обретая благодаря огню и нежности этой женщины то, чего был лишен до встречи с ней: сияния солнечного света в душе и его же животворящего тепла. Уже одно это опровергало любые домыслы о сатанинской природе Маргариты. О, нет, она не была демоницей-суккубом, хотя, видит бог, обладала дьявольской силой. "Огонь" Мары был подобен тому, что пылает, не зная утоления, в жерлах вулканов, а ее нежность была изменчива, как струящаяся с гор вода. Но в том-то и беда, что Людо "сгорал" в огне ее страсти и "тонул" в водах ее нежности. Он истощал себя, платя жизнью за любовь, знал это, но ничего не предпринимал для своего спасения, прежде всего, потому что не желал спасаться.
Это безумие. - Сказал Голос. - Ты себя убиваешь!
Выразиться определеннее было нельзя, но что значили эти слова для того, кто за несколько лет своей юности превратился из "княженка Людо" в "чудовище Людо Кагена"?
Однако неожиданно у Голоса обнаружился союзник.
- Вы должны быть осмотрительнее, мой господин. - Сказал Зигмунд.
Молчаливый от природы германец заговаривал сам только тогда, когда его господину грозила настоящая опасность. Так что, по-видимому, Людо следовало бы прислушаться к словам телохранителя, но, к сожалению, безумие любви пустило в его душе слишком глубокие корни.
Ты любишь Маргариту, но вожделеешь другую. - Попробовал, тогда, объяснить Голос, но напоминание о другой лишь вызвало приступ гнева. Князь Задара не желал ничего слышать о другой. Однако другие, по-видимому, понимали его сейчас куда лучше, чем понимал себя он сам.
- Это безумие. - Сказала Мара.
Стояла глухая ночь. Ночь без звезд и луны. Но в камине еще не вовсе угас огонь, и по временам всполохи всех оттенков красного пробегали по разгоряченным от соития телам.
- Это безумие. - Сказала она, приподнимаясь на локте и заглядывая ему в глаза. - Я убиваю тебя своей близостью.
- Это сладкая смерть. - Признался Людо, любовавшийся ее губами.
- И напрасная... - Что-то прозвучало в ее голосе, что-то такое, отчего Людвиг почувствовал как накатывает на него очередной приступ гнева. Но почему?
- Что ты имеешь в виду? - Спросил он, еще надеясь, что ничего не случилось, что все останется по-прежнему.
- Я думаю... - Голос Мары звучал напряженно, чего почти никогда не случалось прежде. - Я знаю... Ты меня любишь, Людвиг... Постой! - Подняла она руку, останавливая готовое сорваться с его губ возражение. - Я тебе нравлюсь и ты желаешь меня... Но твоя ненасытность...
- Разве это не признак моей неутолимой страсти? - Все-таки спросил он, тоже приподнимаясь на локте и отвечая взглядом на взгляд.
- Да, пожалуй. - Согласилась она. - Но ты... Ты хочешь другую, Людвиг, и, обладая мной, овладеваешь ею...
- Что?! - Вскинулся разгневанный Людвиг.
- Что ты мелешь, женщина?! - Зло спросил он, садясь на разгромленной их только что отбушевавшей страстью постели.
- Я говорю правду. - Грустно улыбнулась Мара. - Ты возлежишь со мной, но пытаешься овладеть Ею. Но я не она, Людвиг, и твоя жажда не знает утоления.
- Чушь! - На самом деле он уже не был абсолютно уверен в том, что говорил, но прекратить спор не мог. Не мог согласиться с очевидным.
- Увы, нет. - Покачала головой Маргарита. - Я не знаю, кто она, но подозреваю, что это не просто женщина. Возможно, она богиня или демоница, или смутный образ, мелькнувший в твоем сне, но она существует, даже если ты не хочешь или не можешь сознаться в этом даже перед самим собой.
- Но я люблю тебя! - Воскликнул Людо в отчаянии оттого, что твердая почва под ногами превратилась вдруг в зыбучие писки.
- Любишь. - Согласилась Маргарита. - Твоя любовь, князь, принадлежит мне, но огонь твоих чресл зажжен другой. Поэтому ты убьешь себя напрасно, Людвиг... и я уйду вместе с тобой. - Почти шепотом добавила она.
- Что же делать? - В отчаянии произнес Людо вслух вопрос, который в других обстоятельствах никогда бы не предал воле воздушных струй.
- Для начала, взять себя в руки. - Предложила женщина, от которой кто-нибудь другой, кто не знал ее так, как знал Маргариту Людо, не стал бы ожидать такой невероятной рассудительности. - Тебе следует немного остыть и научиться контролировать свою страсть...
- Не надейся! - Неожиданно улыбнулась она, глядя Людвигу прямо в глаза. - Я тебя слишком люблю, чтобы отдать другой! Но нам следует умерить прыть, и лучший способ - это ненадолго расстаться...
- Расстаться? - Удивился Людо, который такую возможность даже не рассматривал.
- Да! - Твердо ответила женщина. - У тебя начинается компания... Император...
- Ах, да! - Сейчас Людо действительно вспомнил, что начинающаяся компания будет нелегкой. На встречу к нему шел сам император...
- А я пока уеду в Задар... - Предложила Мара.
- Ты...? - Ему вдруг стало страшно, а что если она, и в самом деле, решила его покинуть.
- Нет. - Покачала она головой. - Нет, Людо. И не надейся! - Снова улыбнулась она. - Я никому тебя не отдам, но если ты все-таки встретишь эту свою "Темную Даму", разрешаю тебе отиметь ее так, как тебе захочется. Возможно тогда, ты и мною будешь овладевать, как мной, а не как ею! - Она притянула голову Людо к себе и поцеловала в лоб. Потом отстранилась, посмотрела ему в глаза и хищно улыбнулась полными великолепно очерченными губами, показав заодно, и белые ровные зубы. - Но я уезжаю только утром, а теперь ночь... и... надеюсь, завтра ты сможешь отдохнуть...
***
Это было сродни безумию, но так все и обстояло: тоска по уехавшей в Задар Маргарите заволакивала душу серыми тоскливыми сумерками. Но, как оказалось, глубокая тень, легшая на сердце Людвига, обладала удивительными качествами. Забравшись в нее, как зверь в берлогу, спрятавшись ночной татью, выглядывающей на дорогу из затянутой мраком чащи, Людо чувствовал себя защищенным даже тогда, когда вокруг него, в аду кровавой битвы, рушились на землю люди и кони. Без солнца и тепла жить оказалось даже лучше, вернее, не жить, а воевать: убивать и рисковать быть убитым.
- Что там? - Спросил Людо, останавливая коня.
- Мост, ваша светлость! - Отрапортовал сержант, оказавшийся старшим среди столпившихся на дороге солдат.
Дорога здесь делала крутой поворот, обтекая слева огромную, нависающую над ней скалу, и для того, чтобы увидеть мост над горной рекой, обозначенный и на карте главного квартирмейстера армии, надо было обогнуть выступающее плечо горы, голое снизу и поросшее искривленными соснами поверху.
- Мост, ваша светлость. - Сказал сержант. - Люди маршала Бьёрка сожгли мост.
Надо бы посмотреть, что там и как. - Меланхолично предложил Голос.
- Показывай! - Приказал Людвиг и, спрыгнув с коня, пошел за сержантом сквозь расступавшуюся перед ними толпу солдат.
Солдаты не могут стоять толпой, или это не солдаты. - Голос не иронизировал. Он "зевал".
Верное замечание. - Не стал спорить Людо, но оставил вопросы дисциплины "на потом".
- Вот! - Виноватым голосом, как если бы, и в самом деле, нес ответственность за поступки имперских сил, сказал сержант.
Впрочем, мог бы ничего и не говорить. Слова были излишни, все, что требовалось, Людвиг увидел сам. Река была неглубока, но имела буйный нрав и, прорезав себе в мягком камне узкое глубокое ложе, шумела и бурлила довольно далеко внизу. Такую реку не перейдешь вброд, хотя несколько крепких и умелых людей смогли бы, пожалуй, перебраться на ту сторону - а расстояние между скалистыми берегами было, не сказать, что б очень большое - и перебросить веревки... Однако "на том берегу" стоял сейчас арьергард Бьерка, оживившийся при появлении Кагена, которого они, верно, узнали по небогатырскому сложению и черной одежде с редкими украшениями из серебра.
Золото Людвиг перестал носить еще два года назад, чувствуя себя в его присутствии едва ли не больным. В чем тут дело, он так и не понял. Но, хотя со временем идиосинкразия на aurum понемногу ослабла и почти сошла на нет, привычка осталась, и Людо отказался от золота, предпочтя ему благородный argentum.
- Вы бы отошли за скалу, ваша светлость! - По-видимому, сержант тоже увидел, как подчиняясь приказу высокого золотоволосого рыцаря, - шлем тот держал на сгибе локтя, - несколько лучников подняли оружие и приготовились к стрельбе.
Пусть им. - Меланхолично заметил Голос, почувствовавший, верно, внутреннее напряжение, возникшее в теле Людо при виде направленных на него стрел. - Все равно не попадут.
Ты так думаешь? - Спросил Людвиг, наблюдавший за приготовлениями лучников в привычной уже для всех манере внешнего равнодушия. - Или знаешь наверняка?
Знаю. - Отрезал Голос как раз тогда, когда несколько стрел уже устремились к князю Кагену. - Вот видишь! Промазали...
Левой рукой! - Резко скомандовал Голос, и, вскинувший руку Людо поймал стрелу, пролетавшую над его плечом.
Ощущение было странным. Показалось на мгновение, что поймать стрелу в полете - плевое дело. Но это не так, и Людо отлично это знал. Но ведь поймал!
"Поймал..." - Он посмотрел на стрелу, все еще зажатую в руке, затянутой в черную кожу перчатки, и перевел взгляд на лучников.
Те больше не стреляли. Стояли в растерянности, которую Людвиг легко опознал и на расстоянии, смотрели на противоположный берег, на князя Задара, способного стоять, не дрогнув, под стрелами и даже ловить их в полете.
Неплохо получилось. - "Кивнул" Голос. - Слухи о твоем мужестве и дьявольской удаче еще больше деморализуют армию Бьерка. Остается только не дать им уйти. Догнать, навязать сражение, и убить всех. Особенно этого... золотоволосого.
- Поднимите арбалетчиков на вершину скалы! - Приказал Людо, оборачиваясь к очень вовремя появившемуся на месте действия капитану. - Надо очистить противоположный берег от их стрелков.
- Помолчите! - Приказал он, увидев, что капитан собирается что-то сказать. - Я еще не закончил... Пошлите кого-нибудь в обоз за веревками... Несколько знакомых с горной местностью людей могли бы вот там, чуть ниже по течению, перебраться на противоположную сторону, а там, как видите, и деревья есть. Не прямо на дороге, но нам-то главное переправиться, не так ли?
А этого золотоволосого, - подумал он, обращаясь к Голосу. - Я убью лично.
Вот это поступок не мальчика, но мужа. - "Хмыкнул" в ответ голос. - Особенно если ты просто прикажешь палачу отрубить ему что-нибудь нужное для жизни...
***
- Рассказывай все! - Приказал Хальдеберд.
На самом деле он не ждал от этого рассказа ничего хорошего. Но, с другой стороны, должен же он был знать, что случилось с храбрым Бьерком?
- Рассказывай все! - Приказал он, уловив интонацию неуверенности в последней фразе рыцаря Кобье, докладывавшего подробности поражения. Рыцарь был офицером разведки и... ну, в общем, это была его работа - не пропускать ничего, что могло бы представлять интерес. Но он был новым человеком в ставке Хальдеберда и просто не успел еще узнать, что и когда может заинтересовать старого императора. Поэтому шпион решил не вдаваться в подробности, и зря, между прочим, потому что в последние дни в душе Хальдеберда острая паранойя сражалась насмерть с не менее острым - О, да, острым как мизерикорд! - приступом общей мизантропии. Понятно, что победителей в таких конфликтах не бывает, но жертвы исчисляются иногда астрономическими числами.
- Рассказывай все!
- Армия князя Кагена двигается на удивление быстро. - Сказал Кобье.
Он говорил правду, ничего кроме правды, - следуя в этом непреклонной воле императора и своим должностным обязанностям, - но звук его голоса выдавал владевшее рыцарем внутреннее напряжение. Увы, с годами Хальдеберд стал глуховат к такого рода нюансам и не мог вполне насладиться речью своего шпиона. Его интересовало лишь содержание рассказа, грубая правда жизни, простая - прямолинейная и недвусмысленная - семантика отчета или доклада, но никак не тонкие смыслы, с помощью которых он был бы способен правильно интерпретировать звучащие теперь в его полевой ставке слова.
А между тем на дворе стояла глухая ночь, а "двором" ставки являлась небольшая горная долина с от века ютившейся здесь крохотной, богом забытой деревенькой. Приземистые серые домики, сложенные из осколков окружающих людское поселение скал, были тесными и вонючими, а посему квартирмейстеры ставки даже не пробовали разместить императора в одной из этих халуп. Просторный и удобный шатер из двойной шерстяной ткани и полотна - вот где помещалась теперь штаб-квартира Хальдеберда. Крошечная спальня с узкой походной койкой и двумя жаровнями для поддержания хоть какого-то тепла - император был немолод и сильно мерз даже под меховыми одеялами - и просторный кабинет - вот, собственно, и все, не считая закутка для верного слуги.
Итак, время было позднее. Полночь или близко к этому. Три дня кряду лил проливной дождь, и, хотя теперь о нем напоминала лишь сырая земля и низкие, буквально придавившие долину облака, было настолько холодно, что при дыхании изо рта людей вырывался пар. Однако в императорском шатре, в просторной его части, именуемой кабинетом, было чуть теплее. Во всяком случае, несколько жаровен с раскаленными углями создавали такую иллюзию. К тому же под плотным пологом шатра горели свечи, вставленные в походные бронзовые шандалы. Впрочем, они освещали только самый центр "помещения", то есть, то место, где сидел в простом деревянном кресле закутанный в меха император Хальдеберд, стоял перед ним на дорогом восточном ковре, служившем полом, рыцарь Кобье, и были сосредоточены все три жаровни. Вот эти жаровни и служили как раз границами крошечного "обитаемого пространства", за пределами которого, если и не торжествовал его величество Мрак, то, во всяком случае, правила его дочь-наперстница Тень.
- Армия князя Кагена двигается на удивление быстро. - Рыцарь говорил с интонацией, напоминающей о ходьбе по тонкому льду. Лед тонок. Он трещит под ногами и покрывается сетью трещин, но пока держит человека, пересекающего замерзший пруд или русло реки. Это опасное дело - идти зимой по непрочному льду. Это скажет вам всякий, кто стоял когда-нибудь над темной водой на трещавшей и готовой исчезнуть из-под ног опоре. Очень неприятный опыт, очень нехорошие воспоминания...
- Армия князя Кагена двигается на удивление быстро. На самом деле она идет так быстро, что оторваться от нее - даже в горах или, возможно, в горах в особенности - можно, лишь бросив обозы и обратившись в отчаянное бегство. Маршал Бьерк удерживал дисциплину до самого конца. - На этом последнем слове шпион поперхнулся и почувствовал, как его лоб покрывается испариной. - Армия отступала в порядке, а не бежала, поэтому у нее не было шансов оторваться от Кагена и...
- Каген его догнал. - Хальдеберд не спрашивал, он подводил итог первой части доклада.
- Да, ваше величество! - Поклонился рыцарь. - Каген догнал маршала в долине реки у Безансона и навязал сражение. В сущности, у графа Бьерка не было шанса избежать сражения, и он его дал. Однако у Кагена было пятнадцать тысяч воинов, а у маршала всего одиннадцать, и... Падение морали отмечалось еще после прежних поражений, но после десяти дней непрерывного голодного марша через горы с холодными ночевками и пустыми животами...
- Мне докладывали, что Каген ведет тридцать тысяч...? - Хальдеберд обозначил вопрос интонацией, но суть вопроса лишь подразумевалась контекстом, не более.
- На самом деле, ваше величество, у князя сейчас порядка пятидесяти тысяч воев в строю, но провести так много людей так быстро по таким ужасным дорогам не представляется возможным. Хотя и с пятнадцатью тысячами это не рядовая операция... - Осторожно объяснил шпион. - Каген оставил основные силы двигаться на северо-запад по нескольким дорогам, а сам пошел напрямик, догоняя маршала Бьерка. Мне кажется, при этом князь неоправданно рисковал, ведь если бы вы... или кто-то другой пришел к Безансону одновременно с графом Бьерком... Впрочем, я всего лишь шпион, ваше величество, а не военачальник, мне трудно судить о том, что является для полководца оправданным риском.
"Но, тем не менее, судил... и вынес вердикт". - Как ни странно, Хальдеберд не рассвирепел, обнаружив, что думает о нем, великом императоре Хальдеберде, жалкий шпион, рыцарь Кобье.
"Он прав, - решил император. - Я проявил слабость и упустил свой шанс поймать мальчишку Кагена со спущенными штанами. Черт возьми, возможно, это был мой единственный шанс!"
Но кричи или рыдай, или рви волосы на голове, а все это уже свершившийся факт: Каген пришел к Безансону, навязал Бьерку сражение, и разгромил маршала вчистую. Рассек построение, смял, принудил к беспорядочному паническому бегству, и вырезал легкой кавалерией, которой было где развернуться в широкой речной долине.
Как такое возможно? Возможно ли такое вообще?
"Откуда взялся этот страшный человек?" - Вопрос без ответа. Вернее, ответ императору хорошо известен, только ответ ли это?
Задар маленькое ничтожное княжество. Ну, пусть не такое уж маленькое и не настолько ничтожное, как хотелось бы думать, но кому в Европе есть дело до этой чертовой дыры на чертовых Балканах? Кто они вообще такие, это задарцы? Дикие козопасы да неграмотные рыбаки - вот кто они такие, но неожиданно князь этих засранцев - да кто он такой вообще, этот их князь? - начинает неостоновимое движение к высшей власти. Необоримое, непрерывное и совершенно смертоносное движение. Он начинает с жалкой кучкой людей, набранных в диких, поросших лесом горах, а спустя несколько лет, разгромив мимоходом - едва ли не играючи - лучших полководцев мира, ведет за собой уже огромную и практически непобедимую армию. Великолепную армию. Замечательно обученную, полностью оснащенную, дисциплинированную армию. И все это он сделал сам. Без посторонней помощи. Без состоявшихся, доказавших себя когда-то раньше и где-то в другом месте, а теперь вставших под руку молодого князя Задара маршалов, хотя и собственные капитаны Кагена совсем неплохи, но... Даже его дед, который, как говорят, все еще жив и коротает свои дни в почете и довольстве в старом Задарском кремле, даже он не участвует в войне. Людвиг Каген все делает сам. Один.
- Что-то еще? - Спросил Хальдеберд, когда шпион закончил доклад, не упустив, на этот раз, ни одной, пусть даже самой отвратительной подробности поражения. Во всяком случае, император поверил, что так все и обстоит.
И все-таки он спросил:
- Что-то еще?
- Да, ваше величество. - Поклонился рыцарь. - Собственно, ни к сражению, ни к разгрому армии маршала Бьерка это прямого отношения не имеет, но, возможно, это важная деталь... Среди пленных оказался и барон Дитц, командир роты лучников. Князь Каген приказал его колесовать, собственноручно прервав мучения барона в самом конце... Ну, вы понимаете, ваше величество...
- Колесовал? - Удивился император.
- Да, ваше величество. - Снова поклонился шпион. - Было объявлено, что барон казнен за попытку убийства князя Кагена.
- И они смеют называть меня Василиском?! - Вскричал, тогда, потрясенный этим известием Хальдеберд.
- Никогда не слышал, чтобы вас так называли, ваше величество. - Лицо шпиона было непроницаемо, лишь по вискам стекали струйки пота. - Но князя Кагена даже в его собственной армии называют Аспидом. Правда на дисциплину и надежность войск это не влияет...
***
После семи месяцев непрерывных маневров, трех затянувшихся осад и двух генеральных сражений - чтобы не перечислять утомительно-длинный список мелких стычек - наступила поздняя осень, стремительно превратившаяся, затем, в раннюю зиму. В студен выпал снег, и продолжение войны стало временно невозможным. Впрочем, перед самым снегом, выпавшим в четвертый день месяца - торэк, днем раньше, в воскресение господне, как говорили в тех местах, или в неджелю, как предпочитала говорить Джевана, маршал Дейдье в очередной раз разгромил герцога Лоона в битве при Кросно. Раненый в правое плечо и левое бедро герцог был в бешенстве. Он страдал, но главное, ему так и не удалось выиграть у империи ни одного генерального сражения. Это был позор и жуткое унижение, и, кроме того, поражение, которое не имело на самом деле уже никакого стратегического значения, имело для герцога Лоона далеко идущие политические следствия. Дело в том, что положение империи, в любом случае, не внушало оптимизма - с этой победой или без нее - но как раз в торэк, через день после сражения стало известно о смерти императора Хальдеберда. Старик погиб, как и жил, с гордо поднятой головой. Если не лгали известия, за две недели до сражения при Кросно, Хальдеберд лично возглавил последнюю отчаянную атаку рыцарей на фланг уже победившего в сражении князя Кагена. Атака эта была действительно последней, потому что других резервов у императора к исходу седьмого часа битвы не оставалось, и отчаянной, поскольку ничего уже не решала. Но Хальдеберд поступил как мужчина и воин, и его рыцари остались ему верны до конца. Все они погибли, и император вместе с ними. Но это уже были подробности, и никто не мог объяснить принцессе и герцогу Лоону, как это вышло, что в конце сражения на поле брани полегло семьсот лучших рыцарей Европы. Зачем? Почему? Как? Но, видимо, князь Каген никогда не поступал так, как того следовало ожидать, исходя из традиции и имевших место прецедентов. Рыцари были истреблены поголовно, словно на них пало проклятие небес или приговор жестокосердного суда, и с ними вместе сгинул император Хальдеберд. Погиб, сообщали гонцы. Был убит, писали в своих "известиях" шпионы. Пал в гуще битвы, гласило официальное обращение двора в Кельне.
- У императора есть наследники! - Хмуро бросил Лоон.
- Были. - Осторожно поправил находящегося не в духе герцога граф Сновид.
"Были", - согласилась с ним Джевана.
Впрочем, многое зависело от того, как быстро Каген доберется до Кельна и что он предпримет, вернее, уже предпринял сразу же после победы в сражении.
- В Кельне сильный гарнизон. - Хрипло простонал герцог Лоон, которого мучили сильные боли. Его стон был похож на собачий лай.
- Никакой гарнизон не выдержит длительной осады, и никто не помешает Кагену держать осаду столько, сколько он захочет. - Возразил Сновид.
- А мы? - Спросила Джевана.
- А мы способны ему помешать? - Вопросом на вопрос ответил Сновид и иронично поднял бровь.
- У нас семьдесят тысяч воинов... - Лоон уже не был так уверен в себе, как еще несколько месяцев назад, но формально он был прав.
- Я не буду сражаться с императором Людвигом. - Став снова серьезным, сказал Сновид. - Пророчество исполнилось, и не нам вставать на пути у того, кого избрали победителем небеса.
- Что же нам делать? - Ощерился Лоон.
- Принести ему клятву верности, - пожал плечами граф. - И поцеловать руку.
От Джеваны не укрылось странное выражение глаз Сновида, когда он быстро - едва ли не воровато - посмотрел в ее сторону. И интонацию, изменившуюся на последнем слове, она услышала и оценила.
"Вот как..." - подумала она, рассматривая двух людей, с которыми много лет назад начинала этот так и не удавшийся поход.
"Или все-таки удавшийся?"
Возможно, все, что они делали, являлось частью Великого Плана. Малой частью, ничтожной деталью, но пророчества ведь не просто так приходят в мир людей. И пути их воплощения, порой, настолько извилисты и причудливо вычурны, что простым смертным и не разобрать, что там и отчего произошло, чему стало следствием и чему положило начало. Но так же возможно, что все это только слова. Пустые звуки, лишенные смысла, а правда - вот она: все было напрасно, потому что неправильно. И теперь за ошибку придется платить.
"Меа кульпа... Моя вина... Моя".
Ее. И никого больше.
"Но правды не знает никто... кроме богов... А боги..."
Ответят ли боги на ее вопрос?
Джевана никогда не злоупотребляла даром, и Сокровенное Знание использовала редко и только тогда, когда человеческие возможности бывали исчерпаны до конца, а цель стоила и крови, и страдания, и посмертной судьбы. Но сейчас все так и обстояло, и, значит, пришла пора задать вопрос.
- Прошу простить меня, судари мои! - Сказала она ровным голосом. - Я покину вас ненадолго. А вечером... Вот вечером и продолжим наш разговор. - И, плавно повернувшись, пошла прочь, оставляя за спиной не только герцога Лоона и графа Сновида, но и всю свою прежнюю жизнь, потому что после того, что она собиралась сделать, пути назад не будет. Будет или Великое Восхождение, которое, если выражаться грубыми человечьими словами, есть смерть плоти, либо новая жизнь. Иная, но какая точно, узнать можно будет, только дожив до нее и приняв в себя, как свою и ничью больше жизнь.
***
Разумеется, он не отдавал таких приказов, хотя и мог бы, поскольку все это отнюдь не ново под луной. Не впервые, не внове. Однако Людвиг не унизился до того, чтобы отдавать такие приказы. В конце концов, он князь Задара, а не император Хальдеберд, который распорядился бы подобным образом, не задумываясь и не испытывая никаких чувств, тем более, угрызений совести. Впрочем, и Людо не испытывал, но дело было не в двуличии, а в уровне взаимопонимания. Его люди были его людьми. Стали такими, кем бы ни были в прошлом. И, совершив однажды обдуманный переход под его руку, со временем осознали - часто и с удивлением - что давно уже служат не за страх и, тем более, не за деньги. А как это вышло, как могло случиться, - сие оставалось тайной, раскрыть которую никто - из тех, кто задумался - так и не смог. Произошло. Это факт. Случилось как-то - уж не благодаря ли колдовству? А хоть бы и так! - но стало возможным. А дальше просто. Понимать своего господина - это ведь как дышать: происходит с естественностью и легкостью, с какой одна часть организма "понимает" другую. Рука голову, например, или глаза - сердце.
И вот, хотя никаких особых приказов на сей счет, никем отдано не было, как-то так получилось, что все родственники Хальдеберда погибли в течение одного месяца. Все до единого, где бы они в это время не находились: в Мёльме, или Цюрихе, в Намюре, в Утрехте, везде. В городах, крепостях и замках. И печальные вести об их кончине, разумеется, достигли ушей Людвига. Ну, не могли же, в самом деле, его люди не сообщить князю о том, что племянница императора - вот ведь случай! - упала со стены замка Нойшванштайн, да и разбилась насмерть, или что внук Хальдеберда Торбен задохнулся, подавившись во время обеда - в Брюгской своей резиденции - куском свинины? Всех их прибрала костлявая, словно утянул за собой, уходя в ад, старый император, которого теперь все чаще именовали Василиском. Василиск то, Василиск это, а имя, настоящее имя и многочисленные титулы покойного Хальдеберда достались одной лишь бюрократии, которая, как известно, не шумит и не суетится, а ведет свои дела в упорядоченной тиши кабинетов и архивов.
А время не стояло на месте. Снегопады сменялись дождями, но и солнечные дни случались той зимой тоже и неоднократно. И в унор из Рима в Марбург, где зимовал князь Каген, три нунция в ранге кардиналов привезли коронационную буллу с золотой печатью. Людо взял свиток в руки, брезгливо поморщившись, когда его пальцы коснулись золота, пробежал глазами текст, и кивнул, передавая документ секретарю.
- Коронация в апреле. - Объявил он и поочередно поцеловал три пастырских перстня. Золото.
"Золото, черт возьми!"
От прикосновения к золоту губы обожгло, словно бы коснулся раскаленного металла. Но Людвиг умел терпеть боль. Вытерпел и это. Поцеловал, поклонился и ушел в личные покои, сославшись на нездоровье. А ему, и в самом деле, недужилось. То ли лихорадка начиналась, то ли вновь открылось кровотечение в легком. Однако дел было много, как никогда, и ушел он от папских нунциев не для того, чтобы лечь наконец в постель, а для того, чтобы заняться хотя бы самыми насущными из накопившихся дел.
- Что скажите, ваше преосвященство? - Спросил он, войдя в свой рабочий кабинет, где уже в течение часа его терпеливо дожидался еще один кардинал.
- Прикажете меня пытать? - Вопросом на вопрос ответил старик.
Выглядел кардинал неважно. И то сказать, его попытка тайно добраться до Рима успехом не увенчалась, а прятаться - в его возрасте, да еще и зимой - оказалось совсем нелегко.
- Хотите умереть мучеником? - Вопрос прозвучал по-деловому, почти без эмоций, и от этого, вероятно, кардиналу действительно стало плохо. Он живо представлял, на что способны палачи, получившие соответствующий приказ и сразу же понял, что расскажет все и сразу, как только раскаленная сталь коснется его старческой кожи. Так зачем же, тогда, вся эта бравада? Даже с Хальдебердом можно было играть в сложные игры со ставками на жизнь, а вот с этим вот... с этим...
"Аспид! Аспид и есть!"
Вот с ним играть не следовало. Просто потому что он не принимал игр. Никаких. Вот, что увидел кардинал Ратцингер, взглянув в холодные глаза князя Кагена.
- Я отдам вам архив императора. - Сказал он упавшим голосом.
- Отдадите. - Согласился Людвиг, по-прежнему бесстрастно глядя на священника. - Но этого недостаточно.
- Чего вы хотите еще? - Казалось, что от истерики кардинала отделяет такая тонкая грань, что еще немного, и он не сможет говорить членораздельно.
- Комментарии. - Холодно объяснил Людвиг. - Мне нужны комментарии, ваше преосвященство. Мне и моим людям будет интересно послушать ваши комментарии к документам покойного Хальдеберда. Ведь вы готовы нам помочь?
- Да. - Но это было единственное, что еще был способен произнести кардинал. Только это "Да". Только "Да". Да...
***
Девять посетителей, три дюжины бумаг на подпись - а он, разумеется, никогда ничего не подписывал, если прежде не прочел, - и коронационные распоряжения, которые Людвиг продиктовал ночному секретарю, когда уже было далеко за полночь. За узкими стреловидными окнами, врезанными в толстые каменные стены, непроглядный мрак: ночь, непогода, зима... Ни звезд, ни луны - тьма египетская и холод одиночества. А еще смертельная усталость и унылая, знобкая тоска... Но сон не идет, хоть убей, и нет конца этой вечной ночи.
- Ваше высочество... - Ночному секретарю страшно, но чутье - тонкий нюх дворцового человека - подсказывает, молчать нельзя.
- Да. - Говорить не хочется, но, наверное, секретарь, не замеченный прежде в дурости, знает, что делает, отвлекая Людвига от тяжелых как камень мыслей.
- Полчаса назад в замок прибыла дама... - У секретаря сухо во рту, несмотря на то, что в покоях отнюдь не жарко. Он в ужасе, но отступать поздно, да и некуда.
- Ночью... в непогоду... - Князь поднимает взгляд, смотрит внимательно, терпеливо ждет.
- Да, ваша светлость. - Даже в неверном свете масляной лампы видно, как побледнел ночной секретарь князя. Кажется, это называется "смертельная бледность".- Ночью... Ей не хотели открывать, но... Но почему-то открыли.
- Опустили подъемный мост... - Экая безделица, не правда ли? Всего-то и дел, что опустить подъемный мост, поднять решетку, открыть ворота... Тому, кто знает, как устроены замковые ворота, кто, как Людо Каген родился и вырос в замке, хорошо известно: это тяжкий труд и непростая задача, не говоря уже о том, что после заката крепости закрываются до утра. Таковы правила. Таков устав караульной службы. Так что и удивляться, собственно, нечему, если вам говорят, что дама прибыла в замок за полночь, потому что, видимо, привыкла путешествовать по ночам.
- Да, ваша светлость. - Признает секретарь очевидное. - Это странно, но ей открыли.
- Кто бы это мог быть? - Создается впечатление, что вопрос не задан: князь Каген, словно бы, размышляет вслух. Однако задан вопрос или нет, у произнесенной князем фразы есть все признаки вопроса, а из собеседников у Людвига Кагена в данный момент только его ночной секретарь.
- Она не назвалась, ваша светлость. - Обреченно признает секретарь. - Но по... попросила, чтобы вы ее приняли.
- Попросила? - Князь смотрит в глаза секретаря, не мигая. - Или потребовала?
- По... - Но тут голос окончательно изменил секретарю, и он не смог продолжить начатое слово.
- Потребовала. - Людвиг не удивлен.
Разве Судьба спрашивает разрешения? Разве Смерть представляется, приходя к тому, на кого пал ее выбор?
- Пустое! - Отмахивается он от стремительно впадающего в безумие секретаря и встает. - Пригласи ее войти!
***
"Ну, вот и все!"
Однако, подумав так, произнеся - пусть и мысленно - эту сакраментальную фразу, он не испытал ни страха, ни волнения. И разочарованию не нашлось места в его гордом сердце. Однако же, стоило ему так подумать, и Людо почувствовал, как отступает боль, и уходит из тела немочь. Когда все кончено, ничто уже не может отвлечь душу от последнего усилия.
"Я прожил, сколько мог..." - Даже теперь он не думал о Судьбе или Богах, как о внешней необоримой силе. Людо Каген никогда не был ничьей марионеткой, не признает он чьего либо права на себя и в это, по всем признакам, последнее мгновение своей жизни.
Кстати о правах... - Показалось ли ему, или, и в самом деле, сквозь наигранную иронию Голоса прорвалось напряжение последнего мгновения?
Ты предъявляешь на меня права? - Искренне удивился Людо, никогда не рассматривавший Голос в качестве кого-то, кого законники назвали бы "Юридическим лицом".
- Я? - "Ужаснулся" Голос. - Ни в коем случае! Но есть кто-то другой, кто, как мне кажется, имеет на тебя кое-какие права...
На меня?! - Но ответ был очевиден, и оставалось только сожалеть, что ему потребовалась подсказка.
"Мара..."
Голос был прав, но, по-видимому, было слишком поздно, чтобы пытаться что-нибудь сделать. Его время истекло, ведь не даром ночная гостья пришла именно тогда, когда у него не осталось больше врагов.
"Не врагов, а Врагов", - поправил он себя мысленно.
Врагов-то у него как раз было много, - и останься он теперь жив, станет еще больше, - а вот тех, кого можно было бы, не покривив душой, назвать врагом с большой буквы, уже не осталось. Он убил их всех, а его убьет Судьба.
Красиво. - Усмехнулся голос, и в этот момент ночной секретарь легко ударил костяшками пальцев в створку двери, предупреждая князя о своем возвращении.
- Входите. - Разрешил Людвиг и повернулся лицом к двери.
Первым в кабинет князя вошел секретарь, за ним, отстав на шаг или два - смотря чьими шагами мерить, - вошла высокая женщина, с ног до головы закутанная в меха. На ней была надета длиннополая шуба из меха куницы, сапоги, отороченные росомахой, и шапка из куницы, украшенная хвостами черно-бурых лис. Лицо ночной гостьи скрывалось под алым шелковым платком, оставлявшим открытыми лишь глаза. Огромные, необычного разреза серые глаза под тонкими светлыми бровями.
Странно... - Голос был растерян и даже не пытался этого скрыть. - Я ожидал кого-то другого.
Полагаешь, Костлявая не могла послать кого-нибудь вместо себя? - А вот Людо, как ни странно, даже не удивился.
Чего-нибудь в этом роде вполне можно было ожидать от склонной к вычурностям Хозяйки Судьбы. Во всяком случае, его собственную жизнь обычной назвать было сложно. Слишком замысловатый сюжет, слишком много боли, и мало радости.
"И концовка в духе греческой трагедии..."
- Боюсь, это еще не конец. - Голос женщины звучал ровно, но, несмотря на ее старания скрыть чувства за звуками речи, Людвиг понял, что женщина расстроена и раздражена.
- Что привело вас в мой дом, принцесса? - От звука его голоса она вздрогнула, потому что голос Людвига был напрочь лишен эмоций. Холодный, как зимний ветер, равнодушный, как пустые небеса.
- Я... - Джевана споткнулась на первом же слове, чего с ней никогда не случалось прежде, но все-таки нашла в себе силы продолжить начатую фразу. - Я проиграла, Людвиг. Не правильно прочла руны судьбы... - Она сбросила с головы шапку вместе с платком, закрывавшим лицо. В глазах принцессы клубился туман, пронизанный грозовыми всполохами. - Ты ведь знаешь, о чем я говорю?
- Возможно. - Кивнул Людо, отсылая секретаря таким движением руки, что бедняга не скоро осмелится вновь переступить порог княжеского кабинета. - Проходи, Джевана, садись. - Указал он рукой на кресло у камина.
- Спасибо, Людвиг. - Принцесса постояла мгновение, глядя на Людо широко открытыми глазами, и вдруг улыбнулась, хотя улыбка, следует признать, напоминала скорее оскал раненого, но непобежденного зверя. Хищного зверя, разумеется. Опасного зверя. Росомахи, например, или рыси... - Ты очень добр, князь, но я не заслуживаю твоей доброты.
- Хочешь рассказать? - Спросил Людвиг, пододвигая к огню еще одно кресло.
Однако принцесса так и осталась стоять, не сдвинувшись с того места, где остановилась несколькими мгновениями раньше.
- Что-то не так? - Спросил он.
- Все так. - Улыбнулась она в ответ, и на этот раз улыбка получилась чуть лучше. Во всяком случае, она оживила лицо Джеваны, осветив его холодное совершенство отсветом печального, но все-таки живого огня, горевшего где-то в глубине души истинной Девы Севера. - Хочу рассказать. Расскажу... Но не сейчас. Не сразу...
- Хочешь вина? - Людвиг подошел к столу и взял с серебряного подноса серебряный же, черненый кувшин.
- Хочу. - Чуть опустила голову в знак согласия принцесса, внимательно, словно впервые, рассматривавшая невысокого худощавого мужчину в черной одежде. Белыми были только кружева манжет. Снежно белые кружева, черная шерсть и кожа, темное серебро.
- Сколько тебе лет? - Неожиданно спросил Людвиг, передавая ей кубок с вином. Синие глаза смотрели в серые глаза. Он видел опасный туман, она - надвигающуюся бурю.
- Сорок семь. - Ответила Джевана и чуть подняла подбородок, словно хотела сказать ему, смотри, Людо, теперь ты знаешь правду! Но...
- Это много или мало? - Он, как ни в чем не бывало, пригубил вино и вновь посмотрел на принцессу. - Я имею в виду, для вас это много или мало?
- Не много. - Объяснила она, удивляясь уместности уточнения. - По вашему счету я немногим старше тебя.
- Ну, я так и думал. - Кивнул Людвиг и сделал еще один глоток вина.
Вино было хорошее: крепкое и терпкое. От него становилось теплее.
- Выпей, Джевана. - Сказал он, видя, что она так и не попробовала вина. - Это хорошее вино. Оно согревает.
- А ты, - сказала она тихо. - Ты согреешь меня, Людвиг Каген?
Ответом ей стала тишина. Людо молчал. Стоял напротив нее, смотрел, оставаясь - по крайней мере, внешне - совершенно спокойным, молчал.
- Я должна умолять тебя о близости, как о милости? - В ее словах не было гнева, но зато явственно звучало отчаяние.
- Нет. - Покачал головой Людо. - Нет, разумеется, но... У моей Судьбы злые шутки.
Он отставил кубок и протянул руку Джеване:
- Пойдем, принцесса! До рассвета не так уж много времени...
- А мне еще надо успеть преставиться. - Впервые за все время разговора улыбнулся Людвиг.
- Тогда поспешим. - Улыбнулась и Джевана, и эта третья улыбка вышла у нее вполне человеческой.