Около пяти часов вечера или, вернее, в начале шестого - Елизавета как раз выпила чашку чая с молоком - к дому на улице графа Розенштерна подъехал длинный черный автомобиль с тонированными стеклами. Посетители в замке - а именно так, замком, предпочитала называть свой особняк старая баронесса - бывали не часто. Другими словами, редко или даже очень редко. Поэтому, едва услышав звук мотора, Елизавета прилипла к ближайшему подходящему для удовлетворения ее любопытства окну. Улица, по неизвестным причинам носившая имя одного из самых одиозных персонажей новейшей истории, отличалась тем, что была тиха большую часть года. Автомобили появлялись здесь нечасто, а чужие - и того реже. Тем интереснее оказалось разыгравшаяся на глазах Елизаветы сцена. То есть, интересным было не то, разумеется, как вышколенный шофер в темно-лиловой ливрее, степенно покинув свое место за рулем, открывает перед пассажирами дверь, а то, кто вышел из машины и зачем. Их оказалось двое, этих пассажиров: высокий сутулый старик в длинном черном пальто и черном цилиндре и мальчик - по первому впечатлению, одних с Елизаветой лет. Ее удивило, что мальчик одет отнюдь не в школьную форму, как следовало бы в будний день, или в какое-нибудь парадное платье, если уж люди эти прибыли с визитом. На нем были серые брюки, заправленные в толстые шерстяные гетры, грубые тупоносые башмаки на толстой подошве и шотландский плед. Но голова мальчика оставалась непокрытой, и девочка с интересом "изучила" как правильные черты его строгого лица, так и длинные черные волосы, разделенные пробором посередине и двумя вороньими крыльями ниспадавшие на неожиданно широкие плечи. Ну, что ж Елизавета увидела много - можно сказать, очень много, если иметь в виду, что смотрела она под неудобным углом из окна третьего этажа - и мальчик ей скорее понравился, чем наоборот. Однако ее любопытство никоим образом не было удовлетворено, поскольку она не знала пока ни того, кто этот мальчик, ни того, зачем он пожаловал в "замок" баронессы Икьхгорн.
"Любопытно", - призналась она себе и, сев в кресло, попыталась придумать "историю". Но вот какое дело: "история" не выстраивалась, а обрывки смыслов, блуждавшие в хорошенькой головке Елизаветы, были лишены семантической глубины и маловразумительны. Впрочем, будущее настроение уловить все-таки удалось. Опасность, приключения и удовольствие - вот что почувствовала девочка в ближайшем будущем, но и в отдаленной - удаленной на годы и годы вперед - перспективе она ощущала в опасной близости от себя все тот же запах, обозначавший в ее смутных грезах мальчика в шотландском пледе. Кора дуба, крепкий табак и острый, дразнящий обоняние запах какого-то неизвестного ей спиртного напитка.
- Ваше сиятельство, - ливрейный лакей тетушки нечасто позволял себе пересекать границу "графской половины", вернее сама баронесса Икьхгорн всегда принимала в расчет неравенство их социального статуса: Елизавета, разумеется, девочка и внучатая племянница баронессы, но в тоже время, она еще и помазанница божья - графиня Скулнскорх.
- Ваше сиятельство, - поклонился старый лакей. - Ее сиятельство госпожа баронесса просит вас спуститься к ней, если таково будет ваше желание.
Вот это последнее, "если таково будет ваше желание", не столько раздражало Елизавету, сколько забавляло. До прошлого года ее и секли, исключительно присовокупив эту формулу вежливости, так что получалось, будто она сама истребовала наказание, без которого - на самом деле - вполне могла обойтись. Однако до совершеннолетия оставалось еще три года, и посему приходилось терпеть "несправедливости" и мечтать о мести.
"Ну, ничего, - думала она иногда. - Вот наступит время, а оно не за горами, и я всем им покажу, каково на самом деле мое желание".
- Разумеется. - Кивнула девочка. - Идите, Иван, и доложите баронессе, что я буду буквально через минуту.
Хотелось бежать, но спешить не следовало. Елизавета ведь не могла себе позволить потерять и самой малой доли из тщательно выпестованного, взращенного и лелеемого чувства собственного достоинства. И дело отнюдь не в старой баронессе, а в посетителях, ради которых ее, Елизавету, наверняка, и пригласили вниз. Однако в глазах этих совершенно незнакомых ей людей никакой особой репутации у графини Скулнскорх и в помине не было. Отсюда и необходимость соблюдать дистанцию. А этикет для того и придуман, чтобы всех расставить по росту, ведь так?
Нарочито медленно она прогулялась по анфиладе комнат третьего - "графского" - этажа и, великолепно зная лабиринт, в котором обитала всю свою сознательную жизнь, уже через пять минут вышла к парадной лестнице. Лестница ниспадала в просторный приемный зал изящным мраморным каскадом, но здесь было темновато сейчас, а потому поднявшие глаза навстречу шелесту ее платья гости не могли, к сожалению, всецело насладиться тем замечательным зрелищем, которое она им - так и быть - подарила. Разве можно рассмотреть в этой унылой будничной полумгле, какими оттенками - от орудийной бронзы до меда с гранатовым соком - переливаются ее волосы, или как играют в ушах огромные, подобранные в цвет глаз, топазы? Нельзя. А жаль, потому что даже ее "простенькое" домашнее платье многое могло бы сказать опытному взгляду.
- Ваше сиятельство, - поклонился старик и, обернувшись к баронессе, попросил:
Мальчик, внимательно рассматривавший Елизавету с самого момента ее появления на лестнице, неожиданно улыбнулся и несколько резковато, но при этом весьма впечатляюще склонил голову в полупоклоне, коротко и недвусмысленно, показав девочке, кто здесь кто. И хотя имя, названное баронессой, вполне подошло бы и паршивой собачонке, Елизавета не сомневалась, если когда-нибудь ей доверят тайну, подразумевавшуюся всем ходом событий, ей, графине Скулнскорх, придется называть этого Людо на вы и не иначе как "вашей светлостью".
"Принц крови?" - Но она никак не могла угадать, к какой из трех дюжин известных ее династий мог относиться этот мальчик.
"Что за черт!" - Иногда Елизавета позволяла себе весьма крепкие выражения, правда только мысленно.
- Разрешите откланяться! - Сказал между тем чопорный старик и, ничего более не добавив, пошел прочь. Однако мальчика это, по всей видимости, никак не касалось. Он проводил черную сутулую фигуру равнодушным взглядом и повернулся к баронессе.
- Ваше сиятельство, - сказал он, чуть обозначив поклон. - Я хотел бы принять с дороги ванну и перекусить. Мы с господином Вольдемаром ничего не ели со вчерашнего дня.
Голос у него был красивый, интонация сдержанная, и за каждым словом угадывалось некая опасная глубина, куда очень хотелось заглянуть.
- Разумеется, господин Людо. - Баронесса кивнула одному из лакеев, терпеливо изображающих бессловесные статуи на границе собравшегося вдоль стен сумрака. - Проводите нашего гостя на третий этаж, приготовьте ванну и распорядитесь, чтобы обед был сервирован на три персоны.
"Гость? На третий этаж?!"
- Будет исполнено. - Поклонился слуга. - Господин! - Но то, как он поклонился мальчику, и с какой интонацией произнес самое простое из возможных титулований, сказало девочке больше, чем все остальные озвученные или нет намеки. Ведь слуги не ошибаются, не так ли?
"Наследник престола? Какого? И что за причины привели его в наш дом?"
Строго говоря, называть "замок" баронессы Икьхгорн "своим домом" было неправильно. Даже мысленно. Но поскольку никакого другого дома у Елизаветы пока не было, приходилось условно считать его своим.
- Ваше сиятельство! - Кому из двух женщин - старой или юной - предназначался полупоклон, сказать было сложно.
"Любопытно... - отметила Елизавета, провожая взглядом идущего вслед за лакеем мальчика Людо. - Он что, влюбился в меня что ли? С первого взгляда?"
О чем-то таком она как раз совсем недавно читала в "книге для взрослых", ведь до того, чтобы контролировать библиотеку, баронесса еще не додумалась. Или, может быть, ей было попросту все равно, что читает или не читает Елизавета?
- Ваше сиятельство! - Баронесса смотрела на Елизавету, и, значит, обращалась тоже к ней. - Две вещи, прежде чем мы расстанемся до обеда. Вернее, три.
- Первое. Господин Людо останется жить в нашем доме. Я распорядилась приготовить для него "Кедровые покои".
- Вы распорядились? - Вопрос был задан без ажитации, но баронесса, естественно, все поняла.
- Да. - Кивнула она. - Позвольте мне закончить, и вы все поймете.
- Продолжайте. - Согласилась Елизавета.
- Для посторонних... например, в школе, куда вы, вероятно, пойдете вместе, он ваш кузен. Его титул и имя я сообщу вам несколько позже.
- Так я пойду в школу? - Елизавета была удивлена, но виду не показала. Тем не менее, это была хорошая новость. От домашнего образования ее начинало уже подташнивать, как героиню одного из романов от беременности.
- Скорее всего. - Без тени улыбки сообщила старая баронесса. - Но у нас еще будет время обсудить все детали.
- Да.
- Тогда, второе. - Баронесса никаких эмоций не выказывала, но думала, наверняка, совсем не о том, о чем говорила. - По своему статусу господин Людо стоит выше вас.
- Насколько выше? - Подняла бровь Елизавета.
- Значительно.
- Мне следует обращаться к нему, говоря, "ваша светлость"? - Прямо спросила Елизавета.
- Нет, - коротко ответила баронесса. - И это третье, что я вам должна сообщить. Собственного супруга "его светлостью" не называют. Это скорее мне следовало бы изменить ваше титулование, графиня, но я не буду этого делать из соображений безопасности.
- Супруг... - повторила за баронессой Елизавета, впервые за время разговора, дав слабину. - Что вы имеете в виду, ваше сиятельство?
- То, что вы были обручены при вашем рождении и обвенчаны полугодом позже. Разумеется, вы этого не помните, но факт совершения над вами брачного таинства бесспорен.
- Тогда, мы должны спать в одной кровати! - Надменно вскинула подбородок девочка.
- Как вам будет угодно, графиня. - Кивнула баронесса. - Вам уже тринадцать, и по старому праву вы совершеннолетняя.
- Я кто? - Опешила от неожиданности Елизавета.
- Вы совершеннолетняя. - Повторила баронесса. - Если и не в глазах властей, то в моих глазах наверняка.
- И что это значит? - Все-таки есть новости, которые следует переживать не только в определенном порядке, но и не торопясь. Медленно, со вкусом, смакуя некоторые наиболее "сочные" их следствия.
- С этого момента, ваше сиятельство, я перестаю быть вашей воспитательницей, и мое опекунство приобретает максимально формальный характер: власти все равно еще три года не позволят вам совершать самостоятельно банковские операции или сделки по купле/продаже недвижимости.
***
Своего таинственного мужа Елизавета нашла в биллиардной. Он стоял около бара, рассматривая выставленные в ряд бутылки, и девочка вдруг вспомнила запахи, сопровождавшие этого мальчика в ее "грезах". Но, судя по всему, интерес "гостя" к коньякам и водкам оставался пока исключительно академическим.
- Обед подадут ровно в семь, - сказала она, пронаблюдав несколько секунд за Людо. Сейчас он снял, наконец, свой странный шотландский плед и остался в простой белой рубашке - не самого лучшего качества - и сером шерстяном жилете деревенской вязки.
- Благодарю вас. - Ответил он, обернувшись к Елизавете. - Сейчас уже почти шесть, значит, ждать осталось недолго. - Он улыбнулся, и девочка неожиданно подумала, что у него хорошая улыбка, но ее беспокоило, что реакции "ее супруга и господина" совершенно не просчитывались. Никаких предвестников улыбки, скажем, не было и в помине. Вернее, их не "увидела" она.
- Если вы голодны, я могла бы распорядиться...
На самом деле она еще никогда в жизни ничем и никем не распоряжалась. Но если уж она самым неожиданным образом в один день стала и совершеннолетней, и замужней дамой, не грех было и попробовать.
- Не стоит. - Теперь он стоял к ней лицом и откровенно рассматривал. Елизавете даже показалось, что он видит и то, что скрывает ее длинное глухое платье. От такого предположения она чуть было не смутилась и не начала краснеть, но вовремя взяла себя в руки и ответила Людо не менее "пристальным" взглядом. В конце концов, она достаточно изучила анатомию и физиологию человека, чтобы точно знать, что спрятано у него в штанах.
- Это правда? - Спросила она.
- Да. - Серьезно кивнул мальчик и, уловив тень смятения, промелькнувшую на лице Елизаветы, добавил:
- Вы ведь спросили о том, действительно ли мы муж и жена?
- Да. - Не стала спорить Елизавета.
- Это правда. - Сказал он, и, хотя остался все так же спокойно стоять перед ней, девочке показалось, что сначала он предполагал развести руками. Предполагал, но не сделал, и если она не ошиблась, приписав ему не имевшее места намерение, то это была первая удачная "догадка" на его счет.
- Тогда... - Но, как оказалось, сказать ему то, что уже прозвучало в присутствии старой баронессы, Елизавета не смогла. Не повернулся язык. Однако Людо по всей видимости в разъяснениях не нуждался.
- Для меня это высокая честь, - с самым серьезным видом произнес он, глядя ей прямо в глаза. - Но вполне ли вы отдаете себе отчет в последствиях такого шага?
А глаза у ее мужа были синие, и от его прямого взгляда мороз пробегал по позвоночнику. Чувство это ей было совершенно незнакомо, но скорее понравилось, чем вызвало реакцию отторжения.
- У меня еще нет... - она сделала над собой невероятное усилие и, моментально перебрав в уме множество словесных выражений, выбрала, возможно, и не лучшее, но зато достаточно циничное, - кровотечений. И я вряд ли смогу сейчас же от вас понести.
Подбородок вверх, взгляд, упирающийся мальчику - а он был выше нее на целую голову - в лоб, и жесткая линия плотно сжатых губ.
- Вы напрасно обиделись. - Голос Людо звучал мягко, и в нем слышались ... О, да, это несомненно было восхищение и благодарность. А вот, как "пахнет" любовь Елизавета пока не знала. В ее окружении никто никого никогда не любил. Оставалось надеяться, что она еще узнает этот "запах", но для этого, наверное, ей придется приложить немалые усилия. Факт свершения брачных обрядов не гарантировал взаимной любви, а они с Людо пока были едва знакомы. Соответственно, и сказать наверняка, возникнет ли у него когда-нибудь такое чувство к ней, Елизавете Скулнскорх, было невозможно.
- Вы напрасно обиделись. - Сказал он. - Я обещаю вам преданность и заботу, и, разумеется, дружбу. И я надеюсь когда-нибудь полюбить вас так, как вы того заслуживаете. - Людо шагнул к ней, быстрым движением поймал опущенную правую руку и, чуть склонившись вперед, поднес к губам тонкие "нервные" пальцы. От неожиданности - а он оказался невероятно стремителен - Елизавета даже вздрогнула, но в следующее мгновение от пальцев, которых коснулись прохладные губы Людо, сквозь руку и прямо в сердце ударила волна такого жара, что девочка едва устояла на ногах. Вероятно, секунду или две она и вовсе пребывала вне сознания и осознания, но когда вновь ощутила себя и поняла, кто она и где находится, супруг сжимал уже крепкими ладонями ее плечи и целовал прямо в губы. Ощущение оказалось странным и... необычайно волнующим. А когда Людо разорвал "контакт", она успела даже мимолетно пожалеть, что все так быстро закончилось. Впрочем, если верить книгам, поцелуй мог длиться вечность.
- Я... - Кажется, ее супруг Людо тоже растерялся.
- Вы... - Но и она не знала, что сказать.
К счастью, в дверь постучали, разрушая не успевшую развернуться во всю силу неловкость, и вошедшая горничная тетушки поинтересовалась, правильно ли она поняла, что госпожа графиня будет отныне спать в Лазоревых покоях?
А покои эти были просто великолепны, но - хоть и находились на третьем этаже - были слишком велики для маленькой девочки. В особенности кровать под тяжелым бархатным балдахином.
- Правильно. - Коротко ответила мгновенно овладевшая собой Елизавета. - И чтобы после десяти вечера ни одной живой души на графской половине не было. Это приказ.
***
Правду говоря, ей было страшно. Одно дело сказать, другое - сделать. И это было именно то, что произошло с графиней Скулнскорх. В создавшихся обстоятельствах Елизавета должна была сказать именно то, что сказала. И ей даже показалось на миг, что слова эти - вполне литературные по происхождению слова, - удивительно точно соответствуют ее желаниям и состоянию души. Однако чуть позже она поняла, что это не так или, как минимум, не совсем так. Будущее - ближайшее будущее Елизаветы - предстало вдруг перед нею совсем не таким очевидным, как следовало из прямого смысла прозвучавших слов. Там, в этом будущем, которое должно было состояться так быстро, что от ужаса сжималось сердце, и желудок поднимался к самому горлу, Елизавету Скулнскорх ожидало нечто настолько таинственное, что даже сухие, словно древняя пыль, и четкие как колонны марширующих пруссаков объяснения германского профессора Ранке не могли полностью прояснить истинный характер стремительно надвигавшегося на нее События. И литература ничем не могла помочь бедной девочке. Мнения авторитетов разнились от "чуда и волшебства" до "инфернального ужаса и несмываемого греха". Но слово прозвучало, а до назначенного самой Елизаветой времени, то есть, до десяти часов вечера, было еще далеко, и девочке оставалось одно: сходить с ума от неопределенности и неведения. Другое дело, что даже безумный страх не имел права на представительство в ряду публично выражаемых эмоций. Елизавета была холодна и благожелательна. А большего она от себя и требовать не могла, тем более, что даже "ужас без конца" имеет свойство когда-нибудь заканчиваться.
Без четверти десять она выскочила из ванной, вытерлась - служанку, обычно помогавшую ей с вечерним туалетом, Елизавета решительно отослала прочь - и, надев на себя самую красивую свою ночную сорочку, сшитую из такого тонкого батиста, что казалась прозрачной, вошла в Лазоревые покои. В отличие от вполне современной ванной комнаты, лишь декоративно выдержанной в стиле прошедшей эпохи, в парадной опочивальне, поражавшей своими размерами, было темно, холодно и неуютно. Огромная кровать походила в свете зажженных свечей и отсветах пламени, игравшего в камине, на древний замок, покинутый людьми и населенный вампирами и привидениями. Елизавета вздрогнула от мгновенно возникшего в ее хорошенькой головке образа, но, возможно, все дело было в не успевшем прогреться знобком воздухе необитаемых покоев. Впрочем, ее слабости никто не заметил - она была здесь одна. А властвовавший в опочивальне холод напомнил Елизавете о том, что на рубашку следует что-нибудь накинуть, хотя бы и пеньюар, который заменит ей на этот раз ночное платье, и о том еще, что на столике рядом с камином стоит хрустальный графин со сладким вином с острова Лесбос. Вина этого, как, впрочем, и абсолютного большинства других вин, Елизавета пока еще ни разу не пробовала. Все, что ей до сих пор позволялось, сводилось к нескольким глоткам шампанского в новогоднюю ночь и смешанному с медом и горячей водой Кагору, которым ее лечили от редких простуд. Однако теперь она была уже взрослой женщиной, и, следовательно, сама могла решать, что хорошо, а что - плохо.
Графиня подобрала кружевной пеньюар, оставленный служанкой на полукреслице перед напольным венецианским зеркалом, накинула на плечи, с сожалением отметив, что ночное платье из фряжской фланели было бы сейчас предпочтительнее, и подошла к сервированному на двоих столику у камина.
"Выпить вина? - Мысль получилась жалкой, словно она перед кем-нибудь оправдывается. - Я только хотела попробовать..."
Пожав плечами, она вынула из графина пробку и налила себе в бокал немного рубиновой остро и вкусно пахнущей жидкости.
- Вы любите вино? - Каким-то образом она пропустила момент, когда вошел Людо и не вздрогнула только потому, что уже почти четыре часа подряд держала себя "в узде".
- Не знаю. - Снова, но уже по-другому пожала она плечами. - Но собираюсь узнать. Хотите? - И она взглянула на него через плечо.
- Это я должен разливать вино. - Людо подошел к ней, забрал графин и налил себе немного вина. По правде говоря, совсем немного. - Я не хотел бы опьянеть. - Объяснил он, поднимая бокал. - За нашу встречу!
Этот тост вряд ли можно было назвать оригинальным. Во всяком случае, он довольно часто мелькал на страницах книг, которые приходилось читать Елизавете. Другое дело, кто и как его произнес. И как при этом отражались огни свечей в темно-синих - кобальтовых - зрачках Людо.
"Весьма убедительно..." - Но вслух она, разумеется, ничего не сказала, лишь улыбнулась загадочно - как Зои Гильдернстерн на знаменитой картине Мейстера Иакима - и пригубила вино, бросив на Людо "волнующий" взгляд поверх бокала.
Вино оказалось приторно сладким и невероятно вкусным. "Все дело в "богатстве красок" - решила девочка. Елизавета действительно никак не ожидала встретить в одном маленьком глотке так много вкусовых оттенков. Но они там были. И от наслаждения она на мгновение даже забыла "обо всем остальном", а затем ее муж Людо смог удивить графиню Скулнскорх настолько, что не только страх, но и все прочие опасливые мысли как ветром из головы выдуло.
Мальчик сделал глоток вина, поморщился, словно вместо сладости почувствовал оскомину, отставил бокал в сторону и, чуть склонив голову в вежливом поклоне, снял с пояса кинжал. То есть, до этой минуты Елизавета даже не подозревала, что скрытое длинным жилетом, на брючном поясе ее мужа висит настоящее оружие. А в том, что это не декоративный кинжал и уж, тем более, не игрушка, и сомневаться не приходилось. Потертые кожаные ножны с потемневшей от времени серебряной инкрустацией, удобная рукоять - желтая кость и темное серебро - и аура смерти, которую, - вот так фокус! - девочка почувствовала только сейчас. Но смерть - страшная тайна и ужасный соблазн. Рука Елизаветы, кажется, сама собой потянулась к клинку, но была остановлена тихим, но властным голосом Людо.
- Без золота. - Сказал мальчик, осторожно опуская кинжал на столешницу.
Елизавета вздрогнула и остановилась. Рука ее замерла, так и не коснувшись рукояти, украшенной накладками из резной кости - бивня нарвала, - и пошла вспять, медленно отступая от границы дозволенного.
- Не бойся. - Остановил Елизавету Людо. - Сними золото и можешь спокойно брать его в руки. Он твой теперь. Твой.
2.
Баронесса не солгала. Да и с чего вдруг? До сих пор у Елизаветы не случилось ни единого повода сомневаться в словах тети Жозефины. Разумеется, старая баронесса кое-что умалчивала, рассказывая своей воспитаннице о тех или иных обстоятельствах, кое-что недоговаривала или даже скрывала, касаясь особенно деликатных моментов их семейной истории, но никогда не обманывала. Не обманула и на этот раз: первого сентября Елизавета и Людо, и в самом деле, отправились в школу.
Впрочем, этому странному и даже несколько волнующему событию предшествовали некоторые хлопоты и длинные разговоры с разного рода дамами и господами, не все из которых выглядели людьми "их круга". Тем не менее, баронесса стоически вынесла все выпавшие на ее долю - как опекунши "юных родственников" - испытания, и решение отнюдь не простой проблемы было, в конце концов, найдено. Следует заметить, что изначально задача, стоявшая перед баронессой, была не так проста, как может показаться. Дело в том, что все по-настоящему хорошие школы, к великому огорчению Жозефины Икьхгорн, оказались заведениями закрытого типа, то есть, попросту говоря, интернатами и к тому же проповедовали раздельное обучение полов. Однако Елизавета ясно и недвусмысленно дала понять всем и каждому, что об этом не может быть речи. И вообще "она желает проводить ночи в постели с законным супругом, а не на сиротских койках в общежитиях школ для девочек". Общественные же школы не удовлетворяли высоких требований к воспитанию и образованию, которые предъявляла к учебным заведениям старая баронесса.
Все-таки после некоторых усилий компромисс был найден. Им оказалась частная школа - "Академия Луки Бранциони", что помещалась в старинном вполне готического облика сумрачном здании на улице "Принцев и принцесс", то есть, в самом сердце старого города, где узкие улицы петляют меж высоких краснокирпичных и темных каменных стен, то, спускаясь в бывшие овраги, то, поднимаясь на оплывшие холмы, то вовсе исчезая в разросшихся парках, похожих на кладбища, а то и на кладбищах, незаметно превратившихся в городские парки.
По случаю поступления в школу, Елизавете и Людо пришлось не только обзавестись форменной одеждой, вызвавшей некоторое разочарование у нее и скептическую улыбку у него. Им случилось приобрести так же множество разнообразных и странных предметов, наподобие пеналов с карандашами и самопишущими ручками или сумок-боксов для хранения завтраков. И более того, они оказались вынуждены справить необходимые документы, которых, как выяснилось, не было ни у одного, ни у другой. Но этот вопрос, к счастью, решался много легче некоторых других.
Среди ряда патронимов, титулов и владетельных имен, которыми по праву рождения именовалась графиня Скулнскорх, значилась и "фамилия" Кейн. На самом деле это было название маленького поместья, спрятавшегося в уютной долине среди покрытых снегами вершин западных Альп. Старый священник, служивший уже почти полстолетия в поместье "Кейн", почитал себя не столько слугой бога, сколько подданным эдле Елизаветы фон Кейн, поэтому и не странно, что его не пришлось просить дважды. Его вообще не пришлось просить. Пастору просто сказали, что от него требуется, и он незамедлительно выдал необходимую для муниципальных властей - то есть, для отдела образования и просвещения столичного муниципалитета - справку о том, что четырнадцать лет назад в деревушке Верхний Кейн у Леопольда и Карлы Кейнов родились дети: сын - Ловис и дочь - Лиза. То, что ни Леопольда, ни Карлы никогда и в помине не существовало, а "фамилию" Кейн по правилам следовало писать с приставкой "фон" или "де", никого, в сущности, не должно было интересовать, как и то, являются ли Людо и Лиза братом и сестрой. Очень удобно было и то, что в Академии мэтра Бранциони учились только школьники старших классов: с девятого по двенадцатый. Вот в первый - то есть, девятый класс - Академии и поступили Ловис и Лиза Кейн. Для этого, к слову, Елизавета несколько "подросла", прибавив себе целый год, а Людо, напротив, пришлось несколько "помолодеть". Теоретически, им необходимо было так же выдержать вступительный экзамен, но за них поручился кто-то из уважаемых профессоров столичного университета, и доктор Бранциони счел за лучшее, удовлетвориться этой рекомендацией, чтобы не нажить себе, не дай бог, врагов в академической среде.
***
Первый школьный день вполне удался. Погода стояла теплая и ясная, ярко светило солнце, благоухали созревающими плодами фруктовые деревья. Оттого, быть может, и узкие кривые улочки старого города казались этим утром не столько мрачными, сколько живописными. И замкообразное здание "Академии Луки Бранциони" представлялось примечательным и достойным внимательного изучения, как памятник эпохи раннего возрождения или позднего средневековья, что, как утверждают некоторые, в сущности, одно и то же.
Феликс - старый шофер баронессы Икьхгорн, довез Людо и Елизавету до самых ворот школы, и, более того, не сдвинулся с места, пока они не пересекли линию высокой чугунного литья ограды. Он дождался прощального взмаха тонкой руки "молодой графини", просигналил в ответ клаксоном и только после этого неторопливо тронул тяжелый темно-бордовый "Майбах" старой госпожи.
- Ну, вот мы и в школе. - С оттенком облегчения в голосе сказала Елизавета и с любопытством, впрочем, искусно укрытым под маской "улыбчивой бесстрастности", принялась рассматривать людей и предметы, попадавшиеся ей на глаза.
- Новенькие? - спросил, возникая прямо на их пути, высокий юноша, внешний вид которого демонстрировал преувеличенно педантичное отношение к деталям.
Елизавета решила, что он скорее красив, чем симпатичен, и слишком ухожен для того, чтобы считаться естественным.
- А вы, сударь, сторожил? - вопросом на вопрос ответил Людо. - Меня зовут Ловис Кейн, мою сестру - Лиза. Как прикажете обращаться к вам?
- Значит, Лютц и Цисси! - одними губами улыбнулся юноша. - Я Томас Тиц!
- Очень приятно, Дамаль! - Протянул руку Людо. - Лиза, - обернулся он к Елизавете, едва пожав руку опешившего от такой наглости, Тома. - Позволь представить теме Дамаля. Но ты, если хочешь, можешь называть его просто Дама.
- Э... - Выдавил из себя Томас.
- Очень приятно! - Лучезарно улыбнулась Елизавета, добивая поверженного врага.
Всякий, кто мог рискнуть покуситься на честь и достоинство ее господина и супруга, был достоин, как минимум, смерти. Что же касается насмешки, в ее глазах это и не кара была вовсе, а так - одно баловство. Но... За подчеркнуто холодной, доведенной до совершенства оболочкой скрывался, как ей вдруг показалось, одинокий, несчастный и крайне ранимый человек.
- Глупо вышло. - В серых глазах Томаса появилось живое выражение, и было оно отнюдь не радостным. - Я не хотел вас обидеть.
- Мы тоже. - Кивнул Людо. - Если хочешь, зови меня Лютцем.
- Спасибо, Лютц. - Неуверенно улыбнулся юноша. - Тогда, и вы зовите меня Дамаль, я не возражаю. Так звала меня бабушка...
- Но не смей называть меня Цисси! - Потребовала Елизавета.
И Томас, с которым они познакомились таким странным образом, никогда больше не называл ее этим именем, но зато все остальные... К концу дня Елизавета поняла, что ее окружают очень разные люди - слишком много для первого "выхода в свет", слишком разных людей - но все они, по своему хороши. И ни один из них, по-видимому, не заслуживал смерти за "оскорбление величия". Но практически все они, отнеслись к ней, как это и бывает обычно с красивыми девочками, очень, и даже очень хорошо. Вот только все называли ее Цисси, и с этим ничего было не поделать. Единственным исключением - и в этом, как и во всем другом - оказался Том, но таким уж человеком был Том фон дер Тиц, что все у него было не как у всех.
***
- Итак, география. - Сказал невысокий лысоватый и полноватый мужчина в сером костюме тройке, белоснежной сорочке и фиолетовом галстуке-бабочке. Того же тона что и галстук, лакированные туфли маэстро Сторци светились, словно грозовые тучи в блеске молний.
- Нет, не так. - Покачал он головой и вскинул вверх короткопалую толстенькую ручку. - География, дамы и господа! Слово с большой буквы!
Каждая фраза маэстро Сторци заканчивалась восклицательным знаком. Он не говорил, а декламировал, сгорая от восторга перед предметом своей, возможно, единственной страсти.
- Геология! - Выговаривал он с вожделением. - Геополитика! География! Земли и народы их населяющие, горы и воды, климат и рельеф, политика и экономика, любовь и смерть!
Впрочем, Альфредо Сторци мало и мимолетно говорил о любви - что несколько разочаровало Елизавету, ожидавшую от школы действительного углубления знаний о "различных предметах" - и совсем не говорил о смерти. Зато он рассказывал об этнографии и океанологии, астрономии и палеонтологии, политических науках и антропологии. Он был ярок. Он пылал, а не горел. Он обожал карты и атласы, книги и журналы, он не был нигде, как неожиданно поняла слушавшая его с неподдельным интересом Елизавета, но знал об "этих и прочих местах" все, что только может знать человек.
Совсем другим оказался профессор Зиверс, преподававший им математику.
- Алгебра суха, как хворост в летнем лесу. - Говорил он, трусцой пробегая между рядов. - Девочки глупы и не способны к сложным вычислениям. Геометрия - царица наук. Задача, которую невозможно решить, исходя из принципов симметрии, не решаема принципиально. Галуа был гений, и его застрелили. Гениев никто не любит. Но без гениев никак нельзя. Математика наука гениев и сумасшедших. Я не гений, следовательно, я умалишенный. Повторите это, милая леди, - хищно улыбнулся он вдруг, останавливаясь перед девушкой с огромной копной нечесаных волос цвета меди и круглыми очками, сползшими на самый кончик маленького вздернутого носика. - Повторите, и я сгною вас на дополнительных уроках.
"Что ж, - решила Елизавета, выслушав Зиверса. - По крайней мере, он честен. Сумасшедший, и ни от кого это не скрывает".
Впрочем, к концу дня, она уже не была уверена, что до сих пор правильно понимала термин "душевнобольной". Такими, если верить ее ощущениям, были едва ли не все учителя, и основная масса учеников.
- Куда мы попали? - шепнула она на ухо Людо, когда прозвучал последний в этот день звонок, и они, выйдя во двор, увидели темно-бордовый "Майбах" тети Жозефины. "Майбах" не был единственным автомобилем, ожидавшим учеников, возвращающихся домой после занятий в "Академии Луки Бранциони". Не был он и самым роскошным среди них. Но Феликс умудрился занять, поистине, королевское место - прямо напротив открытых по случаю окончания учебного дня ворот.
- Куда мы попали? - спросила Елизавета.
- В школу. - Чуть пожал плечами Людо и по-своему он был прав.
***
В конечном итоге, все оказалось не так страшно, как показалось в начале. Профессора - обоего пола, - возможно, и страдали множеством весьма экстравагантных душевных недугов, но в качестве учителей были превосходны, в чем достаточно быстро убедились и Елизавета, и Людо. Что же касается учеников, то, пользуясь выражением Тилли ван дер Шенк, это был, разумеется, паноптикум, но весьма любопытный и нисколько не опасный.
Сама Тилли была той самой девочкой, которую попытался испугать профессор Зиверс. Как ни странно, он в этом не слишком преуспел, и, видит бог, не потому что не мог испугать. Мог, и запугал своими эскападами добрую половину класса. Но испугать Клотильду ван дер Шенк было не в его власти. Она была совершенно бесстрашна, хотя возможно, бесстрашие ее было сродни безумию: она просто не воспринимала всерьез, как минимум, половину реально существующих угроз, а другую половину - воспринимала на свой весьма оригинальный лад. В результате Тильда была таким чудом, что не влюбиться в нее было просто невозможно. Впрочем, о том, что Тилли - чудо, догадывались далеко не все. Большинство людей ее просто не замечали, а многие другие недооценивали.
- Привет, Тилли! - Едва завидев новую подругу, Елизавета почувствовала тепло в груди и начала улыбаться.
Тильда сидела на подоконнике в глубокой нише окна и читала толстый потрепанный том, положив его на обтянутые длинной темной юбкой колени. Ее волосы цвета червонного золота по обыкновению были растрепаны и едва ли не стояли дыбом, горло над воротником форменного жакета - замотано длинным шарфом - внутри школы всегда было знобко, даже если на улице сияло теплое солнце ранней осени - а на руках - шерстяные перчатки без пальцев.
Услышав голос Елизаветы, что случалось с Тильдой отнюдь не всегда, девочка подняла голову - она читала книжку, подтянув колени к груди и низко склонившись над страницей - и улыбнулась в ответ. У нее было славное с тонкими чертами лицо, очень белая кожа и огромные изумрудно-зеленые глаза, которые иногда прятались за круглыми стеклами очков и тогда обычно блекли, а иногда, как сейчас, смотрели поверх тонких металлических дужек и сияли, как настоящие изумруды. Ее очки часто сползали на самый кончик носа, но, по-видимому, Тилли умела управлять этим хитрым процессом, хотя, скорее всего, делала это бессознательно, подчиняясь одной лишь своей интуиции.
- Привет! - Сказала она высоким чуть "надтреснутым" голосом. - А я как раз читала о геральдических знаках. Что изображено на твоем гербе?
"На моем гербе?! О, господи!"
- Я не уверена, что мой род является вполне дворянским. - Сказала Елизавета вслух. - Видишь ли, Тилли...
- Твоя кровь не молчит... - Тихо ответила Тильда, остановив объяснения Елизаветы, и замолчала, засопев, по своему обычаю, маленьким вздернутым вверх носиком.
- Мы поговорим об этом потом. - Сказала чуть позже девочка и поправила указательным пальцем очки.
Взгляд ее тут же спрятался за стеклами и погас. Просто зеленые глаза, даже не совсем зеленые, а скорее, болотные, зеленовато-желтые...
"Ох!"
- Пойдем в класс? - как ни в чем не бывало, спросила Елизавета.
- А что, уже пора? - удивилась Тилли.
- Да. - Елизавета не могла смотреть без улыбки на выражение "метафизической растерянности", возникавшее по временам на лице Клотильды ван дер Шенк. Как не могла без смеха слышать и слетающие порой с тонких губ девочки "крылатые фразы" собственного сочинения.
- А где Лютц? -Очки начали медленно и как бы сами собой сползать на кончик носа.
- Разве я сторожиха брату моему? - пожала плечами Елизавета. - Скажи, Тилли, а тебя отпустят вечером в кондитерскую Вермейера, если мы тебя пригласим выпить с нами чашку чая?
- Я не пью чай. - Очки окончательно спустились на кончик носа, и глаза вспыхнули живой сочной зеленью. - Я пью какао и молоко, но вряд ли моему дяде интересно, для чего я покидаю его дом. Да, он меня отпустит.
- Тогда, в семь? - уточнила свое предложение Елизавета. - Тебя устроит в семь?
- Устроит. - Кивнула Тильда, покидая подоконник. - Но вам придется забрать меня прямо от дома. Он, знаешь ли, весьма тверд в своих принципах, мой дядюшка Рейнарт.
- Назови адрес, и мы будем у твоих дверей ровно в семь. - Елизавета вынашивала в душе некоторый план, но претворение его в жизнь зависело не от нее одной.
- Я живу на Кедровом холме. - Девочка запихала книгу в сумку, забросила ту на плечо и пошла по длинному сводчатому коридору рядом с Елизаветой. - В Ветреном переулке.
Ну, что же, если не "Княжья доля", где параллельно реке тянулась улица графа Розенштерна, то, разумеется, "Кедровый холм". Настоящие аристократы - даже не титулованные и не из вполне дворянских родов - жили только в этих районах. Или, вернее, проживали в них преимущественно.
А первым уроком в этот день была история.
- Итак. - Георгина Реомюр отличалась высоким ростом и стройностью, и вообще выглядела настолько интересной и привлекательной, что вопрос о ее истинном возрасте появлялся у "устремлявшихся к ней" мужчин - если появлялся вообще - лишь спустя значительное время после факта знакомства. - Итак, что мы можем сказать об императоре Хальдеберде? Был ли он жесток? Каковы были идеалы этого императора-воина? Что он вообще из себя представлял? Как выглядел? Как одевался? Что ел и пил?
Разумеется, это были риторические вопросы, но отнюдь не только. Профессор Реомюр любила, когда ученики "умничали" или когда они, и в самом деле, оказывались умными, любознательными и начитанными.
- Он был здоровый лось! - Сказал с места Самуэль де Картуар. - Я видел его меч в соборе Святого Духа, он двуручный, этот меч, я имею в виду, но моих рук, - он поднял перед собой два здоровенных кулака, - на него бы не хватило...
- Он был мужеложец, вот! - Выпалила блондинка - Забс Вальтерсхаузен, едва только замолчал "могучий Самуэль".
- Факт, не подтвержденный ни одним подлинным документом. - Холодно улыбнулась Георгина Реомюр. - Он не был женат. Это факт. И ни одну женщину документы эпохи не упоминают в качестве его любовницы... Но, возможно, он был анахоретом или страдал от какой-нибудь болезни, мешавшей императору проявлять столь привычным способом свою мужественность? Мы этого не знаем... пока. Но, может быть, узнаем в будущем. Этим, дамы и господа, и занимается история. Вам нравится?
- Нравится! - Почти дружно ответил класс.
- Профессор! - Высокий и резкий, словно крик чайки, голос Гретель Новотны взлетел под сводчатый потолок класса и заставил зазвенеть стекла в настенных бра. - Расскажите нам о принцессе Джеване и князе Кагене?
"О, господи! - Страх и гнев заставили Елизавету замереть на полу-вздохе. - Только не это!"
- Сударыня, - взметнулась вверх левая бровь профессора. - Вам уже исполнилось шестнадцать?
- Нет. - Пролепетала пристыженная Грета.
- И вы смете спрашивать своего профессора о любовных похождениях Черного Людвига?
- Ой... - Вот и все, что смогла ответить на это поверженная "Афиной" Реомюр любопытная Гретель.
- Вот подрастете, сударыня, - сменила, между тем, гнев на милость профессор Реомюр. - И в двенадцатом классе я, так и быть, расскажу вам... и всем остальным что-нибудь из "Хроники Роз и Шипов Безымянного Монаха из Ковно".
На том и порешили...
***
Вечер наступил неожиданно быстро. Елизавета едва успела пообедать и сделать домашние задания, как за окнами особняка баронессы Икьхгорн начало смеркаться, а там уже и часы спешат сообщить о "неумолимом течении времени".
- Ты готова? - спросил Людо, появляясь в дверях ее кабинета.
- Да, дорогой. - По мнению Елизаветы, правила следовало соблюдать хотя бы наедине. - Ты не возражаешь против "кофейных тонов"?
На самом деле, поход в кондитерскую оказался замечательным предлогом, чтобы опробовать "на людях" новый наряд, "от и до" придуманный самой Елизаветой и с немалыми трудами воплощенный, в конце концов, в жизнь в портновской мастерской "Лунд и сыновья". Изюминкой "нового платья" графини Скулнскорх являлись "плавные линии" и сочетание цветов. Высокие сапожки из замши (много кофе и мало молока), рейтузы из тонкой шерсти (кофе-латте), шелковая блуза до середины бедер (черный кофе) и длиннополый жакет, типа тех, что надевают для верховой езды, в цвет сапог. И шарфик - кофе с молоком, вернее два шарфика: один на шею, другой, если приспичит, - на голову... а что касается "плавности линий", Елизавета очень надеялась, что Людо вполне оценит те позитивные изменения в ее фигуре, что стали происходить в последнее время. Все-таки время брало свое, и девочка начала превращаться в девушку.
- Ты не возражаешь против "кофейных тонов"? - спросила она.
- Разумеется, нет! - Улыбнулся в ответ он. - Я весь в предвкушении...
- Предвкушай! - засмеялась Елизавета и отправилась переодеваться.
***
Через час с четвертью - из которых дорога до Ветреного переулка заняла как раз ту самую "четверть" - темно-бордовый "Майбах" остановился у приземистого особняка, чей фасад практически полностью скрывался за темно-зеленым пологом оплетшего его стены плюща. Виднелись только высокие и, по-видимому, тяжелые двери темного дерева и зашторенные окна в обрамлении темных же ставен.
Дом выглядел мрачно, и, по первому впечатлению, представлялся необитаемым. Тем не менее, не успели тихо, но уверенно скрипнуть тормоза тяжелого автомобиля, остановившегося как раз напротив полукруглых ступеней широкого крыльца, как дверь растворилась, и на пороге показался хозяин дома. Тайный советник Рейнарт Фалль оказался высоким худощавым мужчиной с седыми висками и озабоченным узким лицом. Он был одет в темно-синий фланелевый костюм и голубую "домашнюю" рубашку без галстука, но с обязательным в этом случае шейным платком. На длинном прямом носу посверкивали стеклами пенсне в золотой оправе. Рядом с ним Тильда Шенк - его родная племянница и воспитанница - выглядела маленькой и неухоженной, но зато живой и "полной красок" куклой. Ее юбка, блузка и кафтанчик были сшиты из невероятно ярких и весьма остро контрастирующих между собой тканей. Но на девочке все это выглядело не столь экзотически, сколь очаровательно.
- Привет! - Крикнула она, сбегая по лестнице.
- Здравствуй, здравствуй. - Перецеловалась она в обе щеки с вышедшей из автомобиля Елизаветой.
- Ты галантен как принц из сказки. - Улыбнулась она Людо, когда тот открыл перед ней дверцу "Майбаха".
- Я буду до одиннадцати! - Помахала она рукой своему дяде уже из салона автомобиля.
- Надеюсь, что он тебя слышал. - Прокомментировала ситуацию Елизавета.
- Он слышал. - Отмахнулась Тильда. - Можешь мне поверить.
За все время, что "Майбах" стоял перед домом, советник Фалль не проронил ни слова и не сделал ни одного движения, если не считать сдержанного поклона, которым он ответил на вежливые слова, произнесенные Людо и Елизаветой. Являлся ли он живым существом? Возможно. Впрочем, Тильда как-то заметила, что всех королевских советников выстругивают перочинным ножиком из поленьев, взятых из одной и той же поленницы. И это совсем не те полена, из которых получаются Пиноккио.
Еще через четверть часа, то есть в ровно в 19.00, автомобиль остановился рядом с кондитерской Вермейера, и друзья не без удовольствия переместились из обшитого тисненой кожей салона "Майбаха" за один из столиков антресолей. Этот полуэтаж, глубоко вдававшийся в объем "Ларца" - просторного ресторанного зала, казалось, полностью выточенного из мореного дуба с позолотой, был самым лучшим местом в кондитерской. Отсюда открывался вид на весь зал, а через высокие хрустальные окна - и на улицу "Первых королей", по которой в желтоватом свете старинных уличных ламп неспешно прогуливались хорошо одетые люди и неторопливо перемещались большие и тяжелые автомобили.
Не успели девочки и Людо рассесться по своим местам, а полноватый улыбчивый официант в белом фартуке до щиколоток разложить перед ними богато оформленные буклеты меню - A La Carte, как внизу, в "общем" зале кондитерской появилось еще одно знакомое лицо.
Провернулась хрустальная карусель вращающихся дверей, колыхнулся воздух, насыщенный запахами сдобы и ванили, и многие лица внизу и наверху повернулись в сторону вошедшего в зал юноши. Дамаль Тиц прошел несколько шагов по наборному паркету, остановился на мгновение, бросил взгляд вверх, безошибочно определив именно то место, где сидели Елизавета, Людо и Тильда, лучезарно улыбнулся, показывая, что увидел и узнал, и ровным пружинистым шагом направился к резной лестнице, ведущей на антресоли. Он был победительно хорош, если не сказать - великолепен. Но именно таким он и был: высокий спортивного сложения золотистый блондин с правильными чертами "мужественного" лица и серыми, подстать типу лица, глазами. Одним словом, Тристан...
- Это случка? - Маленький хорошенький носик Тильды сопел громко и протестующее, отчего и вопрос, скорее, напоминал шипение, чем членораздельную речь.
- Пойдем-ка сходим в дамскую комнату... припудрим носики! - Решительно встала из-за стола Елизавета и, выдернув за руку, мгновенно превратившуюся в горного тролля - маленького, но гневного - Тилли Шенк, увела ее с собой, раньше, чем Томас Тиц успел добраться до "места назначения".
- Кажется, я кого-то разочаровал. - Грустно сказал Томас, обозревая "опустевший" стол.
- Кажется, у кого-то острая паранойя. - Пожал плечами Людо. - Садись, Дамаль, не стой надо мной аллегорией Укоризны.
- Я говорил Лизе, что из этого ничего хорошего не получится...
- У Лизы свое мнение на каждое твое.
- Твоя сестра сильная девушка, не говоря уже о том, что красивая и умная. - Томас все-таки сел.
Глядя на него, трудно было представить, насколько форма и содержание разнятся в данном конкретном случае. Он был много умнее, сложнее и в целом лучше и интереснее, чем можно было заподозрить. Но большинство людей, разумеется, воспринимали его таким, каким он им представлялся. Вот и сейчас, большинство девочек, находившихся в кондитерской, многие девушки и даже кое-кто из дам постарше смотрели на него с восхищением и... Ну, да, теоретически и Людо, и Томас знали, что такое вожделение. Вот с ним, с чувством вожделения, даже если сами еще по малолетству не понимали, о чем идет речь, и смотрели на Томаса представительницы противоположного пола.
А в это время в дамской комнате другая "особа противоположного пола" кипела праведным гневом, зло сопела своим хорошеньким носиком и сыпала такой отборной бранью, что заскочившая в ватерклозет девушка - ей на беду приспичило пописать - вылетела оттуда пробкой, вся красная от смущения и с плавящимися от напряжения мозгами. Она "на лету" пыталась запомнить все те "красивые" и разнообразные, но совершенно незнакомые ей слова, что прозвучали в гулком объеме - зеркала и мрамор - дамской комнаты в считанные секунды ее там пребывания.
- Я...! Ты...! Вы...!
- Ты влюблена в него, моя прелесть. - Прошептала покрасневшая от смущения Елизавета и, обняв подругу, прижала ее к своей груди.
- Я?! - Встрепенулась было "пойманная в силки дичь".
- Ты. - Как можно более мягко произнесла Елизавета и погладила Тильду по всклокоченным волосам.
- Я не... - Но сила слова покинула вдруг Клотильду ван дер Шенк. - Но... Не... Как...
Слова не шли и не слагались в связную речь.
- Просто, как все люди. - Улыбнулась Елизавета.
- Он самовлюбленная бестолочь и холодное с мороза бревно! - Тильда отстранилась от Елизаветы и обернулась к зеркалу. - Ужас!
Ее высокий чуть надтреснутый голос несколько "просел" и охрип от пережитых девушкой чувств, но в изумрудно-зеленых глазах, смотревших в уходящее в бесконечность зазеркалье, - прямо над дужками очков - гнев и ярость уступили место сомнению и растерянности.
- Ты ошибаешься, майн либер Тилли. - Еще шире улыбнулась Елизавета, заглядывая в зеркало поверх головы Тильды. - Дама умный и начитанный парень, только он стесняется и своего ума, и своих любимых книг. Кто-то сказал ему, что быть "спортсменом" лучше, чем "отличником", вот он и старается.
- Ты уверена? - неуверенное сопение прекратилось, в зеленых глазах вспыхнули волшебные огоньки интереса.
- Я похожа на человека, выдающего желаемое за действительное? - Вообще-то от этой фразы за версту несло "книжным знанием", но, "испытывая жажду", Елизавета без затруднений "пила из всех источников".
- Ты...? - Все-таки сомнения не оставили Тильду.
- Я знаю, что он хороший. - Твердо ответила на незаданный вопрос Елизавета. - И Людо сказал, что Дама любит тебя и отнюдь не как сестру.
При последних словах Елизавета чуть покраснела, представив, как на самом деле любит Тильду Томас, но подруга ее мимолетного смущения не заметила, занятая собственными непростыми переживаниями.
- И куда он меня любит? - поправила очки Клотильда, крылья ее вздернутого носика опасно поднялись.
"Сейчас засопит!" Испугалась Елизавета и бросилась в атаку, опережая возможные осложнения.
- Это уж, Тилли, вы сами как-нибудь решите. - Холодно, "по-графски" произнесла Елизавета. - Куда и как он будет тебя любить. Это ваше частное дело!
***
Таким образом, идея - сходить в кондитерскую вчетвером, оказалась правильной, но, главное, великодушной. Счастлив сам, не забудь "осчастливить" ближних. Но поскольку "ближним" назначить можно было любого, то задача несколько облегчалась тем обстоятельством, что Томас и Клотильда - и порознь, и оба вместе - были симпатичны и Елизавете, и ее "брату". Им оставалось лишь ощутить токи взаимного влечения этих двух столь несхожих между собою людей. Ощутить, оценить, понять, и начать наконец действовать. Причем само "действие" оказалось как раз самой короткой и простой частью "всего предприятия".
Но все это, между прочим, поскольку жизнь продолжала идти своим чередом. Каждое утро Лиза и Лютц отправлялись на "Майбахе" старой баронессы в Академию Луки Бранциони и учились там до двух часов дня. Впрочем, поблажки ранней осени скоро закончились, и в иные дни "брат и сестра" возвращались в "замок" баронессы Икьхгорн в шестом или даже седьмом часу вечера. Однако, когда бы ни заканчивались занятия, Феликс всегда оказывался на месте, то есть, на своей излюбленной позиции прямо напротив кованых ворот "Академии", за пять минут до того, как Елизавета и Людо появлялись на высоком - словно церковная паперть - крыльце свой мрачноватого вида "Альма-матер". Это тоже было одной из примечательных черт "хорошей частной столичной школы": держать родителей или иных лиц, наделенных правом попечительства, в курсе всего происходящего с их "воспитанниками". А дела в этом смысле, обстояли в "их круге" - имея в виду класс, в котором учились Ловис и Лиза Кейн - самым странным и даже несколько причудливым, если так можно выразиться, образом.
Елизавета привыкла считать, что такие жизненные обстоятельства, какие сложились у нее или у ее супруга, суть редкие, если не сказать исключительные. Их родители умерли задолго до того, как смогли познакомиться со своими отпрысками в полном смысле этого слова. И более того, жизнь и смерть этих людей оставались едва ли достаточно проясненными, если не сказать больше. Поэтому, вероятно, Елизавете было относительно просто отождествлять себя с множеством героев или, вернее, героинь длинных и "чувствительных" романов прошлого века. Это было, и впрямь, несложно, ведь и она по определению являлась "бедной сироткой", но по существу неверно, поскольку титула у нее никто не отбирал, да и жилось ей не в пример лучше, чем большинству из этих литературных бедолаг.
Однако, попав в школу маэстро Бранциони, Елизавета с удивлением обнаружила, что ничто не ново под луной. Учеников, у которых имелась полноценная - то есть, состоящая хотя бы только из отца и матери - семья, оказалось невероятно мало, да и в этих случаях, все обстояло не так просто, как представлялось на первый взгляд. Большая же часть одноклассников Ловиса и Лизы воспитывались опекунами: дядей или тетей, как в случае Тильды или самой Лизы, дедом, как у Дамеля, или вообще дальним родственником - практически чужим человеком - как это на самом деле случилось с Людо, прежний опекун которого Вольдемар исчез, растворившись в туманах "вчерашнего дня".
Не стоит, поэтому удивляться, что большинство одноклассников Елизаветы - если вообще не все - в той или иной мере испытывали чувство одиночества. Вероятно, им не хватало тепла и внутрисемейного "неформального" общения, и, хотя не каждый из них был готов это признать, все чувствовали необходимость в дружбе и любви, окрашивающих человеческое существование в более теплые тона. Не у всех, впрочем, это получалось, и не у каждого, стоит заметить, оказывались такие великодушные друзья, как Лиза и Ловис. Но тем сильнее были ответная благодарность и дружеские чувства, испытываемые Томасом и Клотильдой к своим единственным настоящим друзьям. Да и в любом случае, жизнь вчетвером оказалась гораздо интереснее и насыщеннее, чем в одиночестве и порознь.
Они вместе теперь делали уроки, обменивались интересными книгами, упражнялись в гимнастическом зале, и "выходили в свет" в выходные и праздничные дни. При этом как-то так получилось, что городской "замок" баронессы Икьхгорн быстро и самым решительным образом превратился в "главную ставку" компании. Во всяком случае, повара и прислуга подчинялись Елизавете ничуть не меньше, чем "старой хозяйке". А третий этаж особняка находился в полной и безраздельной власти "молодой госпожи" с того самого дня, как в доме на улице графа Розенштерна появился мальчик Людо, настоящие имя и титул которого так и не были ни разу произнесены вслух...
3.
Зима наступила внезапно. Казалось, что осень будет длиться вечно, но на самом деле так не бывает. Не случилось и на этот раз. Листья желтели - окрашиваясь в золото и багрянец - и понемногу опадали, отчего в парках и скверах возникли цветные ковры, совсем скрывшие по летнему сочную зелень газонов и лужаек. Однако снег, выпавший за два дня до Рождества, упал на все еще пышные, блистающие всеми красками заката кроны.
Получилось неожиданно и красиво. Богатство красок и сияние отраженного снегом солнечного света рождали удивительное настроение. Хотелось смеяться, гулять, играть в снежки и пить горячий шоколад.
- Ваше сиятельство, - сдержанно поклонился баронессе Икьхгорн Томас ван дер Шенк. - Мой опекун - генерал Густав-Эмануэль Карл Томас фон Байер вом унд цум Вёгл приглашает ваших воспитанников провести рождественские каникулы в его замке Энтберг на южном берегу Ринзи. Имею честь просить вас проявить благосклонность и позволить Лизе и Ловису присоединиться ко мне и госпоже ван дер Шенк в имении моего деда.
Все это Дамаль произнес своим красивым бархатным баритоном с изысканно вежливыми интонациями, подходящими для идеально воспитанного молодого господина, и полуулыбкой, перед которой не могла устоять ни одна женщина.
- Хм. - Сказала Жозефина Икьхгорн, подыгрывая своим "воспитанникам". - Весьма неожиданное предложение... Надеюсь, генерал, тоже отмечает рождество в своем замке?
- Разумеется. - Чуть склонил голову в утвердительном жесте Дамаль. - Его превосходительство неукоснительно соблюдает возложенные на него законом обязательства и, будучи моим официальным опекуном, полагает правильным не предоставлять мне излишней свободы и самостоятельности до моего совершеннолетия.
- Как вы предполагаете добираться до замка? - Баронесса перешла к выяснению технических подробностей, следовательно, разрешение было уже получено.
- Мы предполагаем, выехать завтра с утра на двух автомобилях вместе с адъютантом генерала и его секретарем.
- Целый день в пути, а? - прищурилась баронесса.
- С остановками в придорожных трактирах, ваше сиятельство. - Поспешил успокоить ее Дамаль. - В замке есть телефон, а в близлежащем городке телеграф. Кастелян замка уведомлен, и по приезде нас ожидает рождественский поздний обед в баварском духе, и, конечно же, уютные и заранее протопленные спальни.
- Звучит заманчиво. - Благосклонно кивнула баронесса. - В замке есть лыжи? Конюшня? Что, насчет зимней охоты?
- В Энтберге отличная конюшня, ваше сиятельство. - Довольно улыбнулся Дамаль, осознав, что все идет строго по плану. - Охота... если позволят погодные условия, должна быть неплоха. Озеро окружают леса. А лыжи мы берем с собой. Что же касается санок...
- Хорошо. - Рассеянно улыбнулась баронесса. - Стало быть, вы заедете за Ловисом и Лизой в...
- В семь утра, с вашего позволения.
- В семь утра. Прекрасно! Лиза, Ловис, прошу вас немедленно начать укладывать вещи! - Баронесса поощрительно кивнула молодым людям и степенно удалилась в свой кабинет.
- Мы едем. - Засмеялась Елизавета и посмотрела на Людо. - Ведь так?
- Совершенно с вами согласен, дорогая. - Ответно улыбнулся Людо и, нагнувшись, поцеловал Елизавету в щеку, а у Томаса брови полезли на лоб: он не понял, что это было, но догадался, что "эти слова" и "эти жесты" что-то значат.