Аннотация: Роман целиком. Продолжение истории Прайда в условиях, когда появляются факторы, меняющие правила игры.
ПЫЛЬ ПОД НОГАМИ.
.
Я умираю. Ледяная крошка хрустит внутри каждой клеточки моего тела, а раны, источающие слабую синюю дымку совершенно перестали регенерировать. Почти две сотни дней я сопротивляюсь смерти, надеясь на невероятную удачу, которая позволит мне вырваться из клетки и расправиться с ненавистным врагом.
Нет. Удача не придёт. Мне не спастись. Я чётко понимаю это, как и тот непреложный факт, что моя смерть близка. Но страха нет. Мы не боимся смерти. Теперь, когда она так близко, я понимаю это совершенно отчётливо.
Двести дней...Я не подсчитывал их, просто мои тюремщики, перед ежедневной пыткой, сообщают, сколько мне удалось протянуть. Двести дней, бормочут охотники и в их голосах начинает звучать страх. Столько ещё никто не выдерживал. Но это ничего не изменит: помощь не придёт, чудо не случится, и я умру.
Я поднимаю голову, ломая ледяной стержень, поселившийся внутри моей шеи и гляжу на женщину, стоящую по ту сторону ядовитых прутьев клетки. Каждый день она приходит и разговаривает со мной. Зачем это нужно ей? Не знаю.
- Ты о чём-нибудь жалеешь? - спрашивает она, - есть ли какая-то вещь, которую ты хотел бы изменить? Поступок, которого ты бы не совершал?
Мысли путаются. Зачем ей это? Маленькая девочка у ног женщины смотрит на меня с жалостью. Она опять принесла мне сухое печенье. Единственное существо, на свете, жалеющее пленного умирающего льва. Я вновь отвлёкся. О чём я могу жалеть?
- Человек, - хриплю я, - оставь меня в покое. Дай сдохнуть спокойно.
- Ответь, - она настойчива, - это - важно, поверь.
Я пытаюсь подняться, погружая ладони в текучую серую пыль и застываю, рассматривая мерзкую мягкую субстанцию. Да, есть. Ведь она недаром, каждую ночь приходит ко мне. Моя умершая совесть, убитая мною дважды. Ольга.
- Слушай, - слова с трудом покидают оледеневшую глотку, - ты никогда не думала, как прекрасна тишина?
Задолго до того, как над Сен-Сенали поплывёт звук утреннего гонга, пробуждая жителей столицы к ежедневной суете, на улицах города царит ночная тишина. Небо уже начинает светлеть, освобождаясь от чернильной синевы, пробитой золотыми гвоздиками звёзд, а тишина продолжает нежиться между маленькими хибарами Нижнего города, распустив волосы среди минаретов Святой стороны и сонно разбросав руки в колоннадах дворцов Верхнего города. Тишина великолепно знает - до гонга её покой могут потревожить лишь случайные кратковременные звуки.
Вот едва слышно треснула ветвь огромного дерева, под которым обычно находят приют паломники Храма Льва, но испугавшись собственной наглости, замерла неподвижно, сопротивляясь слабым, пока, порывам утреннего ветерка. Вот из-за высокой стены, скрывающей аляповатую лепку неуклюжего купеческого дома донеслось слабое позвякивание, но цепной леопард высоко ценит блаженство безмолвия и свернувшись клубком, вновь погружается в тревожный сон стража хозяйских сокровищ.
Но эту неглубокую дрёму может потревожить смутная фигура, крадущаяся сквозь утренний сумрак. Впрочем, это - союзник тишины: ночной вор, пытающийся поживиться в подвалах купеческого дома. Для него вопрос соблюдения безмолвия - вопрос жизни или смерти. Цепь леопарда достаточно длинна, чтобы наглый пришелец смог, в полной мере, оценить остроту звериных клыков. И не спасёт воришку острый стилет, спрятанный за отворотом мягкого сапога: реакции человека недостаточно, чтобы соревноваться с леопардом
А рядом с осторожно ступающим романтиком полумрака, крадётся его собрат - огромная чёрная крыса. Она, как и человек, может оказаться жертвой леопарда, поэтому короткие лапки неслышно ступают в пыли купеческого двора, а тёмные глаза-бусины настороженно косятся в сторону посапывающего зверя.
Нет, сегодня леопард пропустит вторжение незваных гостей, а значит тишина не нарушится громким рёвом и воплем умирающей жертвы. Только намного позже, уже после утреннего гонга, многоголосицу пробуждающегося города разорвёт пронзительный крик обворованного торговца, трясущего свои телеса перед взломанными кладовыми.
Тишина сонно потягивается и приоткрыв один глаз, смотрит: сколько ей ещё осталось нежиться в мягкой пыли. Огромные Факельные часы на вершине Астрономического минарета, пылая ослепительным огнём показывают - до официального наступления рассвета остаётся чуть больше часа. Значит ещё час пылать ярким огням в предрассветных сумерках, дожидаясь того момента, когда служки с опухшими физиономиями, провернут рычаги утренней перемены и Факельные часы погаснут, уступая место Солнечным, ловящим первые лучи восходящего светила. Именно в тот момент, когда луч вспыхнет на гигантском зеркале Солнечных часов, сутулый Ключник Рассвета навалится всем своим костлявым телом на подопечное ему колесо и над городом прозвучит Утренний гонг.
До рассвета остаётся ровно час. Тишина точно знает, этот час уже не будет таким спокойным, как предыдущие.
Где-то громко фыркают кони и позвякивает сбруя. Цокот копыт приближается и можно различить негромкие голоса, ведущие спокойную беседу. Но пусть никто не обманывается их притворным благодушием и не менее притворной неторопливостью; Предрассветная стража хорошо знает своё дело и ни один нарушитель комендантского часа, не уйдёт от зоркого глаза опытных солдат. Хорошо, если преступник добровольно сдаётся в руки хранителей порядка - тогда его ожидает сырой зиндан или десяток - другой ударов палками по пяткам. Некоторые неблагодарные, правда, не выдерживают и этого милосердного наказания, но тем хуже для них. Горе тем безумцам, которые пытаются убежать от стражи или того хуже - оказать вооружённое сопротивление! Их судьба таинственна и ужасна. Даже ближайшим родственникам неведома судьба пленников. Изредка, в качестве величайшей милости, родным выдают голову преступника, на лице которого написано такое выражение, что даже у самых бывалых волосы встают дыбом. Такова участь тех, кто пытается нарушить спокойный сон жителей Сен-Сенали.
Так поступают с теми, кто тревожит покой тишины.
Но топот лошадиных копыт постепенно удаляется всё дальше и остаётся только слабое эхо, ещё долгое время, блуждающее по улицам, отражаясь от серых глухих стен и пугая возможных нарушителей порядка. Стоит ему стихнуть, и тишина нарушается посвистыванием утреннего ветра, который весело дёргает за ветки приземистые деревца и гонит клубы лёгкой, словно мука пыли. Ветер бешеной собакой треплет двери домов, пытаясь сорвать их с петель и танцует замысловатый танец на плоских крышах. Пробуждённые его хулиганским посвистом, начинают выглядывать из гнёзд ранние птицы и некоторые из них пытаются подавать голос, ещё немного сиплый после ночного покоя.
Тишина недовольно ворочается, затыкая уши длинными пальцами, но былой сон не вернуть. А звуков становится всё больше. Ветер, ворвавшись в порт, бесчинствует пуще прежнего: разбрасывает тюки с грузом, рассыпает крупы и раскачивается на мачтах небольших пузатых лодок, отчего те пытаются зачерпнуть бортом тёмную ночную воду. Волны тоже просыпаются ото сна и взбешённые бесцеремонным пробуждением, ядовито зеленеют. Их изумрудные валы начинают набрасываться на ни в чём не повинный причал и разбиваются вдребезги, поднимая столбы брызг, искрящихся в зарождающемся свете дня.
Мне хорошо известен этот город и поскольку я пребывал в поэтическом настроении, то рисовал картину его пробуждения именно так. Нет - здесь хватает места и для тёмных мазков, но лучше оставить их на потом. Когда у меня будет плохое настроение, я напишу совершенно другую картину. Это будет угрюмое полотно, лишённое светлых красок и напоенное страданием.
Там будет присутствовать частокол перед Дворцом Правосудия, на кольях которого застыли, разинув рот в немом крике, головы обезглавленных правонарушителей. Уж они-то стерегут тишину, как никто другой.
А парой кварталов южнее, за высокой массивной стеной, блестят позолотой стены Дворца Чудесных Сновидений старца Хаима. Весьма интересное место, если ты не собираешь провести там ночь. Ночь во дворце Хаима стоит очень дорого или очень дёшево - всё зависит от того, во сколько ты оцениваешь собственную душу. Женщины из Дворца Чудесных Сновидений отправляются прямиком в гаремы старых сластолюбцев, а мужчин, с радостью, забирают в услужение повелители Святой Стороны. Они обожают нерассуждающих слуг, готовых отдать свои жизни за их дряхлые тела.
Что я ещё могу вписать в своё грядущее тёмное полотно? Дом терпимости старухи Саруф? Нет - это скорее светлое, чем тёмное. Многие семьи отправляют туда своих дочерей, искренне веря в то, что хотя бы этот ребёнок избежит голодной смерти или нищенской жизни.
Арена змей? А вот это - славное место! Отличнейший аттракцион. Люди просто обожают смотреть на очередную партию рабов или просто безумцев, пытающихся переиграть судьбу. Кости, проигравших белеют в жёлтом песке арены, отражая свет восходящего солнца, а провалившиеся глазницы черепов бесстрастно глядят на бледнеющее небо. Змеи, огромные упитанные твари, нисколько не смущаются подобным соседством. Они подставляют лоснящиеся бока светилу, равнодушно поглядывая на массивные ворота, откуда обычно прибывает пища, в виде очередной порции двуногих существ, вооружённых лишь деревянной палкой, с рядами проделанных в ней отверстий. Человек, вошедший на арену, должен выбрать себе определённую змею и подчинить её игрой на флейте. Обмана здесь нет никакого: каждый чешуйчатый монстр слушается определённого инструмента. Если ты из трёх десятков змей выберешь нужную, то тебя ожидает щедрый приз. Раб получит свободу, а нищий - мешок золота, равный его весу.
Иногда в смертельной игре принимают участие пресыщенные жизненными удовольствиями богачи. Костей на Арене много...По виду и не различить, какие принадлежат богатому сановнику, а какие - безродному рабу. Змеи в этом вопросе весьма демократичны, умерщвляя всех, без каких-либо льгот.
В общем - Арена, скорее забавное место. Весело наблюдать за человеком, начинающим понимать, насколько выбранная им тварь, чихать хотела на тоскливые звуки, которые он усердно выдувал из своего инструмента. Начинается суетливая беготня по песку, стук в двери и попытки взобраться на отвесные стены. Зрители обычно приветствуют подобное зрелище дружным свистом и подбадривающими криками. Подбадривают, естественно, змею.
Я улыбнулся забавному воспоминанию и подобрал шерандон с покрытой пылью булыжной мостовой. Хитрый инструмент, к струнам которого прикреплены маленькие хрустальные шарики, чья полая сердцевина заполнена их меньшими собратьями. Стоит нажать на любую клавишу и шерандон издаст приятный протяжный звон, не воспроизводимый никаким другим музыкальным инструментом.
Правда, дабы извлечь из этой бренчалки нечто поконкретнее рассеянного звона, требуется изрядное мастерство. Искусство владения шерандоном передаётся от мастера к ученику, причём таковых не очень то и много. Музыкант, согласившийся учить меня, сопротивлялся этому достаточно долго и сдался только тогда, когда я пригрозил прикончить единственного ученика на глазах учителя. Лишь тогда открылись шлюзы красноречия, и я получил свою толику мудрости.
Ученика, впрочем, я всё равно убил, точно так же, как и старого строптивца, после того, как он выложил всё, что знал.
Маленький ковёр, где я разместил свою задницу, лежал в зарослях невысокого кустарника, распространяющего вокруг терпкий специфический аромат. Из ягод именно этого растения, в народе именуемого дурман-травой, старец Хаим изготавливает своё знаменитое зелье, отведав которое люди погружаются в сладостный сон, навсегда лишающий их памяти. В период цветения, аромат дурмана может привести к такому же результату. Но это произойдёт через полторы луны, а сейчас я просто, с удовольствием, вдыхал приятное амбре, слегка кружившее голову.
Но если я испытывал лишь лёгкое головокружение, то у девушки, привалившейся ко мне, имелись огромные проблемы с координацией. Её красивое круглое лицо, обрамлённое иссиня-чёрными волосами, словно поблёкло. Тёмные глаза скрылись за плотно закрытыми веками и длинные пушистые ресницы почти касались побледневших щёк. Пухлые губы ещё подрагивали, но дыхание настолько ослабело, что я не мог его уловить даже в чуткой предрассветной тишине.
Обнажённые руки, украшенные тонкой вязью татуировки, безвольно повисли, а ноги, согнутые в коленях, казались расслабленными. Кстати, татуировка на голых бёдрах была зеркальным отображением рисунка на предплечьях и поясняла: эта девушка является личной собственностью купца Салима и предназначена ему в наложницы. Для подтверждения этого идиот-купец поставил клеймо на прекрасную грудь пятнадцатилетней красавицы, но так и не смог испортить превосходное создание.
Не было нужды изучать все эти извилистые линии на смуглом теле лежащей рядом девицы. Я и без того знал, кому она принадлежала до сегодняшней полуночи, когда вышиб двери купеческого гарема и насадил главного евнуха на колья хозяйской ограды. Жирный ублюдок даже пикнуть не успел, когда металлические прутья вошли в его дряблую плоть. Женщины, поначалу слегка испугались, однако к тому моменту, когда я собрался уходить, ещё способные дышать, наперебой уговаривали забрать их с собой. Но я уже насытился и испытывал исключительно эстетический голод. Поэтому, выбрал именно этот прелестный цветок, блистающий среди полузасохших растений купеческого гарема, владелец которого славился своей неразборчивостью и безвкусицей.
Я положил голову девушки на свои колени и приласкал ладонью её волосы. Шаловливый ветерок, передразнивая меня, повторил ласку, взъерошив тёмные пряди и прикрыв бледное лицо естественной вуалью. Усмехнувшись, я исправил ошибку ветра, сдув волосы с закрытых глаз. Голос, внутри меня, пытался что-то сказать, но большую часть я не смог понять, а меньшую - не захотел, поэтому выпустил наружу только лежащее на поверхности.
А это требовало музыкального сопровождения. Взяв шерандон в обе руки, я осторожно прижал чуткие клавиши и тонкий звенящий звук поплыл в безмолвии утреннего воздуха. Когда пальцы вспомнили инструмент, я подобрал мелодию к словам, звучащим внутри и соединив их в единое целое, негромко зашептал песню, обращаясь к лежащей на моих коленях девушке.
Черты лица уж не видать;
Угас питавший свет,
И никогда мне не узнать
На мой вопрос ответ.
Не разглядеть сиянье глаз
И блеск манящих губ,
Мой страстный чувственный рассказ
Тебе не будет люб.
А ведь, когда тот свет сиял
Ты озаряла ночь,
И свет души твой отгонял
Тоску, печали прочь.
Но тает свет лица в ночи,
Вот нет уж ничего...
Мерцанье плачущей свечи
Не пробудит его.
Как обычно, завершив песню, я обнаружил в ней множество тайных и явных пороков, благополучно приписав несовершенству своего внутреннего я, слабоватому по части стихосложения. Так или иначе, песня завершилась, поэтическое настроение прошло, а девушка, на моих коленях, широко распахнула тёмные глаза и попыталась приподняться, жадно хватая ртом воздух. Её обнажённая грудь тяжело вздымалась в тщетных попытках удержать последнюю искру жизни, ещё таящуюся в этом прекрасном теле.
Как и следовало ожидать, ничего у неё не получилось. Девица рухнула на землю, уставившись в светлеющее небо глазами, на которые медленно наползала смертельная поволока. Последний раз я перебирал её чёрные волосы, как обычно слегка сожалея о содеянном. Ничего не поделаешь - за всё приходится платить. Лучше всего, когда платит кто-то другой.
- Жаль, жизнь так коротка, - констатировал я, поднимаясь на ноги и закрывая крышку шерандона, - а удовольствия, чёрт побери, ещё короче.
- Ты сочиняешь песни? - брови женщины ползут вверх, - первый раз слышу.
- Уже - нет, - хочется встать на ноги, но я опасаюсь рухнуть физиономией в пыль, - когда-то умел. Точнее, не я, а как бы живущее во мне другое существо.
Девочка обходит клетку и садится в пыль рядом с узилищем. На её личике застыло отчаяние и маленькие пальчики продолжают сжимать раскрошенный крекер. Охранник презрительно косится на малышку, но не делает попытки прогнать моих посетителей.
- Кто-то, внутри? - женщина пристально вглядывается в меня, - забавно. Прости, я прервала твой рассказ, на том месте, где ты убил молодую девушку и вспомнил про убийства ещё нескольких людей.
- Ха, - я откашливаю ледяные кристаллы, забившие глотку, - опять эти твои душеспасительные беседы? Человек, я - лев и вы - моя пища. Хочешь слушать, слушай...
Повесив музыкальный инструмент на пояс, я сошёл с ковра, переступил неподвижное тело и неторопливо направился к проходу между двумя приземистыми зданиями. В этом направлении, кварталом севернее, располагалась торговая площадь, куда я и направлялся. Было самое время. Если верить факельным часам, до рассвета оставались считанные минуты и на верхней площадке Астрономического минарета уже показались согбенные фигуры, производящие некие хитроумные телодвижения.
На следующем перекрёстке застыл огромный конь, скалящий белоснежные зубы. Верхом сидел капитан Предрассветной стражи и угрюмо смотрел на меня. Рука в перчатке тончайшей кожи лежала на эфесе длинной сабли, в богато инкрустированных ножнах. Да и вообще, капитан нацепил на себя множество дорогостоящих побрякушек, каждая из которых стоила целого гарема, полного девушек, подобных той, которая осталась лежать за моей спиной.
Пылающий взгляд капитана ожёг меня, а губы под пышными усами изогнулись в угрюмой ухмылке. Интересно, узнал ли этот страж порядка меня в новом обличье или я, подобно Ал Рашиду, вновь шастаю неузнаваемым? Скорее - последнее, ибо конь, ленивой иноходью, двинулся ко мне, а сабля беззвучно поползла из ножен. Видимо капитан собирался опробовать на мне свой коронный удар, которым он рассекал человека до пояса.
- Эй, ты! - прикрикнул он, - а ну, стой!
- Стою, - согласился я, и не думая останавливаться.
Совершенно ошеломлённый подобной дерзостью, капитан придержал коня и его кустистые брови изумлённо встали шалашиком. Пока вояка приходил в себя, я продолжил своё неспешное перемещение в сторону площади и повернув за угол, скрылся с его глаз. Это конечно не помешало бы солдафону быстро догнать наглеца, но в эту самую секунду грянул звук утреннего гонга.
Тотчас утренние улицы, мгновение назад неподвижные и мёртвые, словно иссохшее русло, превратились в бурную реку. Самое лучшее сравнение, пришедшее в голову, это - тёмный подвал, кишащий крысами, где вспыхнул яркий факел. Я не успевал разглядеть, откуда именно выпрыгивают жилистые невысокие фигурки, обряженные в живописные лохмотья - то, чем хозяева не пожалели наделить верных слуг. Возраст всех, несущихся по улице в сторону торговой площади был приблизительно одинаков: пятнадцать - шестнадцать лет. Каждый имел при себе короткую палку и не стеснялся пускать её в ход, если требовалось очистить дорогу. То и дело раздавался смачный стук с последующим воплем. Вот на углу приключился крупный затор и звуки ударов, смешиваясь с криками боли, перекрыли шелест босых ног.
Вся эта суета и спешка имела целью одно - занять торговое место на площади для своего хозяина, подобрав самое удобное. Когда-то власти попытались привести этот хаос к порядку и начали распределять торговые места и это едва не привело к открытому бунту. Пара десятков голов была отрублена, пара десятков взяток получена и всё вернулось на круги своя. Схема осталась без изменений: едва заслышав удар гонга, слуги купцов, со всех ног, спешат на площадь, где столбят выбранный участок, растягивая полотнище с эмблемой своего торгового дома. Успел занять выгодное место - молодец, готовься к завтрашнему дню. Не успел...Каждый вечер из-за высоких стен купеческих усадеб раздаются хлопающие звуки ударов плетей и жалобные стоны бичуемых. Это получают вознаграждение нерадивые слуги, не сумевшие выполнить свой долг.
Невзирая на всеобщую толчею и неразбериху, гонцы осторожно обтекали меня со всех сторон, не решаясь даже прикоснуться, что естественно позволяло им избежать дополнительных неприятностей. Правда, некоторые из юношей, задерживали свой стремительный бег, поворачивая вытянутые, как у гончих смуглые лица и любопытствуя: что за странный тип, шляется в такую рань, не пытаясь заняться важными делами. Видимо я достаточно красноречиво отвечал на их взгляды, потому как они, утратив остатки ненужного любопытства мчались дальше, помахивая дубинками и тяжело выдыхая свежий утренний воздух.
Ощутив пристальный взгляд на своей спине, я обернулся и увидел знакомого капитана, замершего на противоположном берегу людской реки. Он вперился в толпу, словно кого-то разыскивал в её бурном потоке. Интересно, каковы шансы, что бравый вояка пытается найти не меня, а кого-то другого? Справедливо рассудив, насколько эти шансы стремятся к нулю, я решил помочь человеку и подняв руку, помахал капитану, надеясь на ответную реакцию.
Хм, честно говоря, капитан не оправдал моих надежд. Он лишь уставился на меня горящими глазами и натянул поводья лошади, вынудив ту оскалиться в фальшивой ухмылке. Махнув офицеру, на прощание, я отправился дальше, омываемый волнами отставших гонцов.
Лица этих аутсайдеров выражали отчаяние, а щуплые плечи, едва прикрытые остатками халата, щеголяли отметинами предыдущих неудачных забегов. Один из неудачников, пошатываясь, споткнулся и растянулся в пыли, истоптанной сотнями ног. Воробьиные плечики содрогались, то ли от рыданий, то ли от прерывистого дыхания. Когда я подошёл ближе, дрожь в теле прекратилась, и парень неподвижно замер на камнях, повернув ко мне ничего не выражающее лицо с тусклыми стекляшками глаз. Из полуоткрытого рта вытекала тонкая струйка крови. Всё, отбегался. Ничего не поделаешь - это жестокий мир и покойнику возможно ещё повезло, дожить хотя бы до такого возраста.
Точно дождавшись нужного момента, из переулка показалась поскрипывающая телега, запряжённая парой горбатых тварей со спиленным рогом посреди вогнутого лба. Телегой управлял тщедушный старикашка в чёрном латаном-перелатаном халате. Рядом восседали два огромных парня, обнажённых до пояса. Великаны походили друг на друга, как две капли воды и при этом, сохраняли фамильное сходство с папашей, дрожащей рукой направляющим своих скакунов.
Папаша Цезират и сыновья за работой. Когда благородные купцы неспешно двинутся со своим товаром к рыночной площади, их взгляд не должны обременять всякие неприятные предметы, подобные истекающему кровью на мостовой.
Братья спрыгнули с повозки и склонились над мертвецом, преодолевая сопротивление непомерно раздутых бурдюков, ошибочно именуемых животами. Раз-два и тело гонца отправилось в повозку, где им занялся Папаша.
- Удачного дня, Папаша Цезират, - поздоровался я, наблюдая за слаженной семейной работой, - слышал, вы удачно пристроили свою дочь?
Братья синхронно уставились на меня своими тусклыми бусинами и повернулись к отцу. Кроме богатырской силы, Цезират не смог наделить сыновей ничем более, поэтому был вынужден на старости лет направлять их, подобно тому, как он погонял горбатых уродов, везущих повозку. Пожалуй, те всё-же, были несколько сообразительнее.
- Удачного дня и тебе, добрый человек, - прошамкал Папаша, демонстрируя жалкие остатки зубного запаса, - действительно, Создатель оказался благосклонен к моим просьбам и мне удалоь определить Фалину в гарем глубокоуважаемого градоначальника. Правда, весьма огорчает тот факт, что доблестный Эфеам до сих пор не оказал чести оросить прекрасный сосуд своим семенем. Государственные заботы снедают сего благородного мужа.
Ага - государственные заботы, плюс запущенная гонорея, да ещё прогрессирующая импотенция на почве алкоголизма. Бедная девочка останется нетронутой до тех пор, пока доблестный Эфеам не отбросит копыта от пожирающей его венерической болячки.
- Как работа? - поинтересовался я, кивая на повозку, - генерал Амалат горячо расхваливал старого Цезирата и его добросовестный труд. Он до сих пор вспоминает, как вы справились с приказом падишаха после Молниеносной войны.
Старый пердун искренне удивился, когда я упомянул имя главнокомандующего армией падишаха, но на морщинистой физиономии одновременно расплылась самодовольная ухмылка. А как же - старый развратник всё ещё помнит его. Высохшая рука, испещрённая алыми точками погладила желтоватую бородку, а сморщенное личико цвело и попахивало.
- Было время, было, - проскрипело это древнее нечто и тяжело вздохнуло, - а вот нынешняя работа не приносит мне никакого удовлетворения, добрый человек. Какое удовольствие подбирать дохлятину на улицах столицы, даже если за это платят хорошие деньги? - он расплылся в недоброй усмешке и его кривые пальцы алчно зашевелились, напоминая лапы жадного паука, - Нет в этом никакой романтики. Впрочем, за каждого мертвеца платят сотую долю, от его веса. Причём, в последнее время умерших становится всё больше и больше.
Ну это, как раз, совсем неудивительно. Аппетит приходит во время еды.
- А в чём дело? - спросил я, на всякий случай, - до меня доходили слухи, как нищие кончают счёты с жизнью, вспарывая свои животы.
- Ложь, - махнул рукой Цезират, - я тоже слышал эти бредни. Плюс ещё чепуху о каких-то разбойниках, таящихся под землёй и вырезающих целые семейства. Поверь мне, добрый человек, ни в одном слове этой ерунды нет ни капли правды. Те тела, которые мы находим, не похожи на бедняков и на их коже нет и следа от царапин или порезов. Я готов поверить в руку Всевышнего, поражающую грешников, о чём любят рассказывать муллы, но сколько могли нагрешить молодые люди, не достигшие восемнадцати? Сомневаешься в моих словах? Взгляни сам, добрый человек.
Он повернулся и отбросил покрывало со своей повозки, похваляясь мрачным содержимым. Я подошёл ближе, чтобы лучше рассмотреть груз и сыновья Цезирата протопали к другому борту, стремясь не упустить самое интересное. Я заметил, как один из братьев нервно вытер лысину огромным платком, а другой плотоядно облизнулся. Интересно: он их насилует или только ест? О сыновьях Папаши ходили о-очень разнообразные слухи. Как, впрочем, и о самом Папаше. Амалат вспоминал не только о том, как они жгли тела павших солдат, но и кое-что ещё. Но об этом он вспоминал только тогда, когда упивался в стельку.
Тела укладывали на дно повозки весьма умелые и опытные руки - сразу видно профессионалов. Каждое тело аккуратно обернули куском ткани положив, предварительно руки на грудь, как и полагалось, по обычаю. Папаша Цезират не даром поедал свой кусок хлеба, или чем он там ещё испытывал свои гнилые зубы, прежде чем промыть их кувшином вина.
- Мертвецы, они мертвецы и есть, - сказал я и равнодушно пожал плечами, - обычное мясо - не вижу ничего интересного. Вечера на площади Правосудия впечатляют намного больше.
- Дело не в том, - сучковатый палец поднялся вверх и нервно затрясся, сверкая камнем в массивном перстне, - просто непонятно, какова причина смерти. Лица у всех спокойны, не искажены страхом или страданием. Почти все, это - красивые молодые люди. Особенно внимательно я изучил девушек: у большинства клейма весьма богатых и влиятельных домов. А юноши одеты так, что я, с трудом, удерживаюсь от искушения присвоить часть их облачения.
Я бросил косой взгляд на старого хитреца и перехватил такой же быстрый ответ с его стороны. Когда это старина Цезират удерживался от возможности взять плохо лежащее? Насколько я знаю, его профессиональным лозунгом всегда был слоган мародёров: мертвецу - нагота к лицу.
По мере того, как Папаша перечислял все странности, подмеченные им, худые руки труповоза, торчащие из широких рукавов халата, подобно двум палкам, сноровисто откидывали покрывала с лиц умерших, демонстрируя спокойные молодые лица, тихими улыбками приветствующие лучи солнца, которое им уже не увидеть никогда.
Девушки, естественно, были мне знакомы все, до единой, а вот физиономии жмуриков мужского пола стали настоящим открытием. Впрочем, если судить по телосложению, чертам лица и прочим приметам, становилось ясно, преобладал определённый тип парней. И я хорошо знал, кому именно нравится этот тип. Галина предпочитала не столь высохших, как головешка, мужчин. Понимаю, какую жажду пыталась утолить Ольга у этих жилистых крепких юношей. Недаром она, с таким постоянством уводила в ночь молодых аристократов, выгоревших под палящими лучами светила. Юным балбесам, оголодавшим в своих сторожевых лагерях, льстило внимание знойной красавицы, и они без разговоров уходили за ней во мрак. А потом, всё, как обычно - разочарование, воспоминания и ярость. А ни в чём не повинные парни, наутро возвращаются домой в тележке Папаши Цезирата.
Другое дело - изнеженная Галя, чьей вотчиной был весьма продолжительный флирт с опытными ловеласами Сен-Сенали. Простые отношения, без какого-либо подтекста. Игра могла продолжаться неделями, поэтому количество мертвецов обременённых, до знакомства с Папашей, массой золотых украшений, оказалось ничтожным.
Повинуясь внезапному импульсу, каковые временами накатывали на меня, словно волны на берег, я открыл футляр шерандона и тронул клавиши инструмента. Услыхав звон, Папаша Цезират замер, прекратив открывать очередное умиротворённое лицо и энергично зашевелил полупрозрачными ушами, с торчащими пучками длинных рыжих волос. Его сыновья тупо уставились на меня, причём тот, который пониже, продолжал гладить обнажённую женскую ногу, замершую в трупном оцепенении. С лица идиота не сходила счастливая ухмылка и сгусток слюны медленно полз по подбородку. Изумительное зрелище. Постаравшись не отложить его в памяти, я закрыл глаза и медленно пробежался пальцами по клавишам шерандона.
Мелодия, исторгаемая из инструмента, предназначалась ушам, которые уже не могли её оценить, а слова напрасно стучались в остановившиеся холодные сердца. О чём это я? Это была моя песня и покойникам она была не нужна. И уж тем более в ней не нуждалось семейство дегенератов, изумлённо взирающих на меня. Я пел её исключительно для себя, для того, кто был глубоко погребён внутри и лишь изредка, печально смотрел на мир, досадуя о своей потере. Впрочем, не только...Кошка, с разметавшимися волосами, яростно сверкала глазами, стоя на коленях над неподвижным телом. Не открывая глаз, я пел всем ушедшим:
Их лица молодые,
Унёс ночной туман.
Их чувства золотые,
Разрушил злой обман.
И никогда их руки
Не тронут женский стан,
И не спасёт от муки
Священный талисман.
А я гляжу тоскливо,
В укрывшую их тьму.
И волны лет лениво
Плетут свою тесьму.
- Грустное зрелище, - сказал я, отобразив в голосе подобие тоски и глубоко вздохнул, избавляясь от остатков печали, застрявших внутри, - душераздирающее. Просто кошмар.
- Я слышал истории о молодом господине с шерандоном в руках, - прошамкал Папаша Цезират и в его выцветших глазах мелькнуло нечто, похожее на ужас, - я слышал, он многолик, словно сам Царь Зла и его мириады джиннов. Говорят, он всегда там, где царит смерть. Я слышал...
- А ты никогда ничего не слышал о пользе молчания? - я осторожно закрыл футляр инструмента и улыбнулся старику широкой улыбкой от которой он шарахнулся назад, невзирая на всё тепло моей усмешки, - забирай свою мертвечину и продолжай путь. Только прошу тебя, послушай доброго совета и прекрати распространяться о странностях своего груза.
- Я понял, всё понял! - Папаша лихорадочно паковал тела, косясь в мою сторону, - больше никаких разговоров, буду нем словно рыба.
- Погоди, - я схватил край покрывала и отбросил его, открывая лицо совсем молоденькой девушки, - посмотри на неё - разве она не прекрасна? Разве она не похожа на юный цветок, растущий в цветнике, превосходя своей красотой остальные цветы?
Старый труповоз, выпучив глаза, кивнул головой. По-моему, он даже не взглянул на покойницу. Волны печали катились через меня, вызывая приятное томление в груди и желание пустить слезу. Иллюзия - да, но какая! Весьма похожая на настоящие чувства.
- Они будут говорить - как жаль, она умерла! - я наклонился и поцеловал холодные губы, - как жаль, придётся забросать её жирной грязной землёй, дабы это прекрасное лицо пожрали черви вдали от солнечных лучей, некогда ласкавших его. Но они глубоко заблуждаются, не понимая высшего благодеяния. Ты следишь за моей мыслью?
Похоже, переход оказался слишком внезапным, для высохших мозгов Папаши Цезирата, и он только распахнул свой зловонный рот и хлопнул впалыми веками. Его сыновья, видимо начали понимать, что над ними смеются, потому как издали слаженное мычание, подобное тому, которое издают волы, везущие арбу.
- Я вот о чём толкую - они говорят, дескать им жаль умершей девушки, как жаль сорванного цветка. Но если его не сорвать, то со временем он отцветёт и засохнет, сознавая уходящую навсегда красоту. А сорванный, он будет услаждать чей-то взор и обоняние, навсегда оставшись в памяти прекрасной мечтой. Так зачем же красавице становится жертвой безжалостного времени, превращаясь в отвратительную старческую оболочку? Уж лучше остановить старение и сохранить в памяти этот изумительный облик, который уже никогда не изменится.
- А сами-то вы не желаете, чтобы вас тоже остановили и запомнили? - нашёлся осмелевший Цезират.
- Дурень, - я расхохотался, - спрячь свою глупость и никому не показывай. У меня нет необходимости умирать, останавливая старение - я и так живу вечно.
Я продолжил смеяться и вся троица, с исказившимися лицами, попятилась назад. Вероятно, они приняли меня за безумца - эти тупые, ограниченные в своём невежестве скоты. Я мог бы пожалеть их, если бы не презирал так сильно.
- Люди не живут вечно, - смог, наконец, прошамкать старик и его рука нырнула под халат, где видимо висел какой-то амулет, - только Создатель, да ещё нечистые духи, созданные Царём Зла для испытания человека. И ты не похож на Создателя, скорее ты напоминаешь одного из посланников преисподней!
- А ты напоминаешь мне старый кусок говорящего дерьма! - огрызнулся я, снисходя до банальной уличной брани и полностью теряя интерес к разговору, - забирай дохлятину и проваливай отсюда. Забудешь мои предупреждения - пеняй на себя.
- Папа, - пропищал один из братьев неожиданно тонким голоском, - разреши нам поиграть с ним. Потом мы положим его к остальным, а голову я поставлю рядом с кроватью.
- Ты гляди, оно ещё и разговаривать умеет! - изумился я, глядя на громилу, который вытащил из-под настила повозки кривой ятаган, покрытый бурыми пятнами, - я сейчас исправлю это досадное упущение, а заодно проверю, насколько твой язык длиннее твоего члена.
- В повозку! - коротко скомандовал Папаша, подталкивая упирающихся и оборачивающихся сыновей, - у меня дурное предчувствие. Слухи не всегда лживы и у меня нет желания убеждаться в том, что именно этот окажется правдой. Тем более - из всех остальных он самый мрачный.
- Удачной охоты, - пожелал я вслед удаляющейся повозке и не в силах удержаться, расхохотался, - обильного урожая, добрый человек!
- Презрение к людям и показная бравада, - женщина кажется задумчивой, - но ты постоянно поминаешь своё внутреннее я, а в твоих песнях звучит совершенно человеческая печаль.
- И только? Но зачем? Почему гордый лев, искренне презирающий людей копирует их чувства? И Ольга, кто это? Какую неприятность ты ей доставил?
- Неприятность? Она бы так это не назвала, - я опускаю голову и закрываю глаза, - потом, всё потом...
Телега скрылась за поворотом на скорости, раза в два превышающей ту, с которой передвигалась перед встречей со мной. Какая то толстуха замерла на противоположной стороне улицы, придерживая огромными ладонями огромный кувшин, повторяющий своими формами фигуру хозяйки. Плотная ткань чадры не давала, как следует рассмотреть, но кажется она уставилась на меня. Пребывая в странной смеси благодушного и язвительного настроений я показал ей козу, что считалось насыланием порчи. Бабища истерически взвизгнула и едва не расколотив собственность, со всех ног бросилась прочь, оставив меня в гордом одиночестве.
Нет, всё-таки не в таком полном, как мне казалось. Из-за угла, тяжело топая копытами, неторопливо вышел уже знакомый мне жеребец, неся на спине не менее знакомого седока. Капитан задумчиво крутил ус и пристально смотрел на меня. Я повторил жест, до смерти перепугавший горожанку, но всадник лишь приподнял одну бровь и отпустил ус. То ли был не суеверен, то ли и это более вероятно, полагался на защиту могучих амулетов.
Мне доводилось слышать, старые вояки используют с этой целью части тел убитых врагов: глаза, уши и тому подобное. Это конечно, не всегда носит настолько извращённый характер, как скажем у Амалата, бережно хранящего в золотой шкатулочке высохший фаллос коменданта разграбленной крепости Архун, но всё-таки неприятно дышать вонью разлагающихся глаз или носа, стоя рядом с дряхлым ветераном. Особенно, если он надумает похвалиться трофеями, бережно перебирая гниющие куски плоти.
Капитан медленно ехал в мою сторону, и я пожав плечами, продолжил своё паломничество в сторону Рыночной площади. Оттуда уже доносились оживлённые крики - то ли гонцы сражались между собой за выгодные места, то ли успели добраться хозяева, со своим товаром. Меня опередил высохший словно мумия, мужчина, невозмутимо восседавший на низкорослом животном, похожим на длинноухую свинью. Позади, похрюкивая от напряжения, трусили ещё двое подобных тварей, гружёные объёмистыми тюками. Свинокроликов палкой подгонял угрюмый парень, прихрамывающий на правую ногу. Не отвлекаясь от своего занятия, он сверлил взглядом спину хозяина. Судя по накалу взора, имей погонщик малейший выбор, он бы предпочёл использовать палку на спине худосочного купца.
Следом за этой группой единомышленников громыхала двухэтажная телега, которую важно тащили вперёд тигры - альбиносы. Помимо выполнения непосредственных обязанностей, зверушки подрабатывали сторожами, рыская по сторонам голодными хищными глазами. На пирамиде мешков восседал их повелитель: купец, настолько заплывший жиром, что я пожалел несчастных тварей, вынужденных перевозить неподъёмные тяжести.
Остальных, обгоняющих меня, я уже не рассматривал, не забивая голову многообразием лиц, телосложений и средств доставки. Вполне достаточно того, что при каждом посещении Рынка вся эта братия набрасывается на тебя, пытясь привлечь хоть какое-нибудь внимание к своему товару.
Вход на площадь преграждали (если можно так сказать) распахнутые ворота, охраняемые парочкой жирных бездельников, обряженных каким-то шутником в доспехи городской стражи. Два толстых лентяя, с важным видом, принимали оплату за проезд, причём тот, который с разорванным ухом складывал деньги в коробку с эмблемой городского казначейства, а тот, которому наступили на нос, не менее деловито, прятал в расшитый кошель подношения от благодарных купцов. Коррупция в действии. А мне оно надо?
У самой ограды, постелив вытертый коврик, сидел тощий старик с длинной седой бородой и запрокинув голову, пронзительным голосом декламировал молитвы. Глаза его незряче смотрели в никуда. Перед собой дедуган бросил перевёрнутую чалму, где уже поблёскивало множество монет. Считалось хорошей приметой подать нищему в начале торгового дня и большинство купцов добросовестно соблюдали традицию. Стража имела с этого свой интерес и приглядывала за бедолагой, поэтому дела у того шли весьма неплохо, кроме всего прочего, позволяя несчастному юродивому содержать три гарема в различных районах столицы.
Подойдя к старику, я присел рядом, привалившись спиной к скрипнувшей ограде. Слепой повёл щекой, отгоняя невидимую муху, слегка сбился, но тут же продолжил пронзительное нытьё, обращённое к всевышнему. Стражники тоже обратили внимание на меня, но решили пока не вмешиваться.
- Привет, Хамид, - сказал я и подвинул ногой его чалму, - ого! Рабочий день только начался, а у тебя уже хватает на целую ночь веселья.
- Господь всемилостив, - со вздохом, сказал нищий, прерывая молитву, чтобы внимательно изучить слепыми глазами моё лицо. На мгновение тусклые пятаки остановились на шерандоне и ещё раз вздохнув, старик закончил, - но видимо не настолько всеблаг, дабы избавить меня от твоих посещений.
-А, узнал! - обрадовался я, - очевидно, по голосу. Я слышал, слепцы, ну я имею в виду настоящих слепых, а не тех жалких жуликов, которые дурачат честных людей на Рыночной площади, способны узнавать человека по одному-единственному слову.
- Твои слова, как ветер, а обличье - туман, - прокряхтел нищий, принимая очередную подачку, - благослови твою торговлю Господь. Однако даже у ветра есть направление, а туман не бывает настолько густым, дабы скрыть всё на свете.
- Это точно, - согласился я, - кому, как не вам - слепым знать, как выглядит туман и каким он бывает.
- Если ты пожелаешь, чтобы я тебя хоть раз не узнал, тебе следовало бы оставлять дома свой шерандон, цепочку на руке и медальон на шее, - заметил Хамид, проигнорировав выпад, - они тебя сразу выдают. Впрочем, можешь этого не делать, ибо среди всех остальных слепцов один слепой Хамид обладает истинным зрением, ниспосланным ему всевышним.
- Ну брякалка ещё куда ни шло, но, - я поднял руку и посмотрел на браслет перехода. Медальон я ощущал и так, как постоянную пульсацию в груди, - всё остальное...
- Эге-ге, даже у джиннов бывают свои привязанности, - пожал плечами старик, - боюсь только, от этой информации мне не будет никакого проку - одни неприятности.
- Совершенно верно, - согласился я, усмехаясь.
- Ну, тогда будем считать, что я ничего и не знаю. Предпочитаю быть нем, как могила, вместо того, чтобы на самом деле отправиться в неё из-за лишнего словца, - в чалму вновь низвергся медный дождь, - да благословит ваши товары Господь. Ну и зачем же всемогущий джинн отыскал нищее ничтожество, оскверняющее своим задом место рядом с важными торговыми людьми?
- Может быть мне не с кем побеседовать? - предположил я.
- Ха, я видел джинна с такими пэри, при взгляде на которых блекли мои самые необузданные фантазии. И я даже не буду вспоминать джиний, - сказал Хамид, помолчав, - а если джиний две, то и джиннов видимо, двое. Неужели джинн предпочтёт старого глупого нищего, общению с равными себе?
- Ну вообще-то, джиний, как ты их называешь - три, - уточнил я, - но это тебя, как ты понимаешь, не касается. И я даже не буду вспоминать, что твои слепые глаза и так видели чересчур много.
- Виноват, - отозвался слепец и по его губам проскользнула едва заметная самодовольная ухмылка, - но смею напомнить: многие, в том числе и почтенный джинн, ценят меня именно за это. Даже высокочтимый начальник королевской полиции оказывает честь, уточняя информацию, полученную от его осведомителей.
Один из стражников оставил своё занятие и сунув плотно набитый кошель своему напарнику, направился в нашу сторону. Видимо, решил защитить божьего человека от приставаний праздного бездельника, препятствующего творению молитв. Однако, когда жирная туша преодолела половину расстояния Хамид, словно невзначай, приподнял правую руку и взмахнул перед лицом, будто отгонял назойливое насекомое. Мне были знакомы все эти условные знаки, поэтому я с удовольствием проследил за гаммой чувств, промелькнувших на плоской физиономии рваноухого стража - решительность сменилась удивлением, плавно перешедшим в понимание и покорность судьбе. Да, нечасто его отсылали прочь, словно он был не важной (с его точки зрения) персоной, а каким-то жалким привратником. Пожав грузными плечами, стражник отправился восвояси.
- Вот ты признаёшь себя ценным источником информации, - продолжил я, едва не прерванную беседу, - почему же тебя так удивляют мои появления? Сам знаешь, я всегда прихожу, о чём-то расспросить.
- И при этом никогда не платишь несчастному слепцу даже жалкого медяка, - вздохнул Хамид. Причём, на этот раз, совершенно искренне, - как я смогу пережить подобное огорчение - знает один всевышний. Очевидно, на такой низкий поступок способны лишь джинны. Да и честно говоря, я не совсем понимаю, зачем тебе сплетни, о которых ты меня расспрашиваешь. Вот положим, славный купец Сарид - тот всегда интересуется, когда банда Фараха появится на горных перевалах. Это я понимаю: через горы купцу доставляют тонкотканые ковры и ему нужно знать, стоит посылать караван или обождать благословения Господа. Или доблестный господин начальник королевской полиции, генерал Морулан, которого интересуют перемещения повстанческих войск. Часть информации он сплавляет храброму Амалату, естественно гораздо дороже, чем заплатил мне, а частью пользуется сам, дабы предсказать вспышки грабежей и мародёрства. А вот зачем почтенному джинну знать, где рушатся под землю старые постройки в Первом городе? Или как протекает лечение гнойной язвы у копателя могил, одноухого Филама?
- Как, кстати, оно протекает? - поинтересовался я, словно невзначай, - этот проходимец ещё жив?
- Ему вчера отняли вторую ступню, и лекарь опасается: больной не дотянет до священного Восхваления. Болезнь пожирает его, как пустынный волк убитую овцу - отхватывая кусок за куском. Хвала Господу, никто из близких так и не заразился этой хворью. Хотя - это очень странно.
- Ничего странного нет, - усмехнулся я, - они же не шляются по заброшенным кладбищам и не ворошат древние могилы. Ладно, сменим тему. Лучше почитай мне подслушанное, из новенького.
- Вечер ещё не наступил, - недовольно проворчал Хамид, - а меня принуждают начинать дозволенные речи. Чьи стихи желает послушать нетерпеливый джинн? У меня есть новые творения сладкоголосого Халтафа.
- Оставим сладкого Халтафа для одуревших, от похоти, старух и прочих любителей мужской красоты, - поморщился я, - ты же и так знаешь, что именно я люблю слушать.
- Джинну нравится пьяница и дебошир Назири, - пожал плечами нищий, - не вылезающий из винного подвала своей жены и читающий свои стихи каждому, кто нальёт ему лишний стакан. Ну вот, пожалуйста:
Коль бокалу ты рад
И красавице томной,
Так воспой виноград
Своей ночью бессонной.
Гонишь радости прочь,
Не желая напиться;
Лучше спи в эту ночь -
Не мешай веселиться!
Хамид читал стихи вполголоса, не привлекая постороннего внимания. Слушая тихий хрипловатый голос, я легко мог представить себе и самого Назири, сочинившего массу стихотворений, посвящённых женщинам, вину и всему остальному, окружающему его в красноватом сумраке винного подвала. Постоянно пьяный, поэт тем не менее, всегда был вежлив и корректен, независимо от того, с кем общался. Клочковатая борода, слипшаяся от постоянного макания в чашу с вином, обрамляла бледное одутловатое лицо, где выделялись пылающие внутренним пламенем глаза. И этот огонь выплёскивался в сбивчивой речи Назири, выплёвывающего слова так, будто они жгли ему язык.
Падишах, не чуравшийся поэзии, прослушав несколько стихотворений пьяного поэта, пригласил того во дворец. Естественно, упрямец отказался, сославшись на неотёсанность и хроническую болезнь, мешающую ему передвигаться. Подозреваю, главную роль тут сыграла боязнь покинуть свой привычный мирок, пропитанный парами вина и клубами табачного дыма.
Хамид закончил чтение и покосился на меня. Я сложил ладони крестом, что служило здесь выражением крайнего одобрения.
- Давай ещё, - поощрил я его старания.
- Хорошо, но на этом остановимся, - уточнил старик, - если ненасытный джинн жаждет оценить жалкие потуги слепца, то ему стоит прийти вечером. А сейчас...
Стан красотки обнимая,
Будь и весел и беспечен,
На мгновенье забывая,
То, как век наш быстротечен.
Кто лелеет неизбежность,
Не желая позабыться,
Тот не чтит свою промежность,
И для женщин не годится.
- Что говорят о ночных убийствах? - быстро спросил я Хамида, не дав ему возможности задуматься над вопросом.
- Люди связывают их с появлением во дворце падишаха таинственных незнакомцев, - выпалил Хамид и поперхнулся, выпучив глаза, - пусть сгинет царь зла, который иногда управляет моими устами, не позволяя удержать их на замке!
- Продолжай.
- Говорят, время, от полуночи до рассвета, принадлежит теням, преследующим молодых девушек и юношей. Утверждают, будто от них не спасают ни высокие стены, ни крепкие запоры, - Хамида начала бить сильная дрожь и его длинные пальцы побелев, вцепились в край коврика, где он сидел, - люди уже не боятся Предрассветной стражи и не выходят на улицы лишь потому, что там бродят Тёмные Львы.
Меня словно током ударило. Я изумлённо посмотрел на старого нищего, раскачивающегося из стороны в сторону. Он даже перестал благословлять подающих милостыню, поглощённый своим занятием. Первый раз я видел Хамида в таком состоянии. Должно быть его весьма и весьма задело, если он пришёл в такой экстаз.
- Старый Хамид чего-то опасается? - насмешливо спросил я, - или он начал быстро молодеть? Ты же сам говорил, Тёмные Львы охотятся лишь за молодыми.
- Мой сын третьи сутки не возвращается домой, - продолжая раскачиваться, простонал нищий, - мой единственный сын! А кроме него у меня есть пять любимых дочерей, ещё не выданных замуж. Я боюсь! Боюсь, Лев заберёт и их, - его голос стал умоляющим, - господин, не забирай моих дочерей!
- Смешной ты, старик, - усмехнулся я, - подумай сам, будь я тем самым, полуночным львом, о котором ты говорил, стал бы я прислушиваться к твоим мольбам? Лев на то и лев, чтобы брать всё, чего пожелает.
Наш разговор был окончен; всё необходимое я узнал. Поэтому легко вскочил на ноги и с удовольствием потянулся, ощущая приятную истому. Нищий продолжал раскачиваться из стороны в сторону, уставившись в небеса, но я успел перехватить его короткий взгляд в мою сторону. Взор старого Хамида переполняла жгучая ненависть и страх. Если бы нищий посмел, то сегодня же парочка наёмных убийц, из числа полусумасшедших, верных старцу Хаиму, проникла в мои покои, намереваясь перерезать горло моей скромной персоны и совершить самоубийство. Но всем известно - джинна убить невозможно, а Хамид знает это лучше всех остальных.
Я похлопал слепца по плечу и оставил собирать подаяние.
Улицы Сен-Сенали бурлили той утренней жизнью, которую я всегда ненавидел. Грязные людишки в потрёпанных халатах оживлённо сновали взад-вперёд по каким-то своим, незначительным делишкам. Босые ноги хлопали по пыльным камням, отчего в воздухе стояла непроницаемая пелена. Это, да ещё вонь давно немытых тел, вынуждала меня ежесекундно морщить нос. Такая глупость: настоящему правоверному, за месяц до Священного Восхваления полагается прекратить доступ воды к своему телу, избегая влияния злых духов. Уже две с половиной недели правоверные грязнули пренебрегали гигиеной, а некоторые ортодоксы не мыли даже руки, щеголяя чёрными кистями, как символом своей непоколебимой веры.
Впереди меня гарцевал на белом жеребце богато одетый юноша. Когда он повернулся, я успел увидеть на широкой груди знак Синей волны. Не иначе, сегодняшним утром в порт зашёл какой-то военный корабль. Откуда бы в городе ещё мог появиться этот молоденький морячок, с презрением глядящий на толпу простолюдинов. Надо взять на заметку. Видимо повстанцы очень сильно достали Амалата, если он решил усилить регулярные войска ещё и флотом. В другом случае старик не стал бы снимать корабли с Изумрудного пролива, где они пытаются сдержать натиск армады восточных варваров.
Мимо тяжело протопали двое здоровенных детин, вяло машущих тяжёлыми дубинками, очищая дорогу своему хозяину. Сам босс - огромная жирная туша, болтался, подобно бесформенному мешку между горбов карликового создания, поросшего клочковатой серой шерстью. Глаза толстяка, заплывшие жиром сверкали, рыская из стороны в сторону.
Если я не ошибаюсь, мне выпала честь лицезреть заместителя главного казначея, толстозадого Улафа - действительно самую большую задницу в городе. В его обязанности входило изучение благосостояния жителей Сен-Сенали, то бишь вынюхивание, где ещё можно поживиться сборщикам налогов. Очевидно, именно с этой благородной целью он жертвовал личным задом, подпрыгивая на своём иноходце и проклиная начальника, падишаха и всех остальных, не желающих добровольно расставаться с деньгами.
На противоположной стороне улицы я заметил сутулую фигуру, обряжённую в невероятные лохмотья. Косматые седые пряди волос свешивались до пояса и было абсолютно непонятно, где именно заканчиваются волосы головы и начинается борода. Лица я вообще не мог разглядеть, но глаза сверкали сквозь серые заросли, точно два огромных алмаза.
Человек непрерывно подёргивался, точно кто-то дёргал его за невидимые нити и постоянно бормотал нечто, отдалённо напоминающее стихи. Скорее всего это был ангельский язык, недоступный пониманию смертных. Я, впрочем, его тоже не понимал.
Прохожие старались держаться подальше от безумца, а когда он пытался к кому-нибудь приблизиться, вытягивая перед собой покрытые струпьями ладони, шарахались в стороны, с выражением ужаса на лицах. Одержимого Сида все считали если не прокажённым, то уж точно приносящим несчастья. Когда-то, насколько мне было известно, безумец учил гробокопателя Филама. Вместе они осквернили не одну сотню склепов и древних могил, отыскивая забытые клады и сокровищницы. И вот, после очередной находки у Сида напрочь съехала крыша, забыв попрощаться со своим хозяином. Теперь он тщетно разыскивал пропажу на улицах Сен-Сенали, распугивая прохожих своим видом и речами.
Безумец остановился, воздел руки к небу и тяжело рухнул на колени, упёршись лбом в пыльный камень. Итак, представление начинается. Подняв заросшее лицо Сид завопил:
- Они идут! Я слышу их тяжёлые шаги, под которыми содрогаются каменные плиты! Их лик сокрыт мраком, но они пришли за вашими душами и возьмут столько, сколько им заблагорассудится!
Небольшая группка слушателей собралась перед психопатом, вслушиваясь в его пророчества. Кто-то негромко хихикал, тыкая соседа кулаком; какой-то толстяк громко возмущался, понося полицию, не следящую за порядком; кто-то готовил милостыню. Сид, тем временем, продолжал исходить криком:
- Они приходят в ночи, и никто не властен остановить их! Их называют Тёмными Львами и тяжело прикосновение лапы льва, - я усмехнулся сообразив, откуда взялось удивившее меня название, - собирайтесь, разыщите треспы! Ибо только этим оружием можно поразить ночного хищника, крадущего ваших детей!
Внезапно Сид замолчал, будто у него перехватило дыхание и повернул голову, всматриваясь в толпу. Впрочем, и без того был понятен объект его интереса: сквозь стадо расступавшихся людей приближался огромный паланкин. Его несли на чёрных спинах рослые темнокожие мужчины, обнажённые до пояса, что позволяло оценить их гипертрофированную мускулатуру. Лица восьмерых носильщиков казались абсолютно невозмутимыми, невзирая на тяжёлую ношу, вынуждающую их истекать потом. От выступившей влаги чёрные тела стали блестящими, подобно поверхности полированного дерева.
Даже не зная, кого именно скрывает бархатная ткань балдахина, прохожие покорно расступались в разные стороны, отвешивая низкие поклоны. С темнокожими из далёкого Амиротеха шутки плохи, тем более, когда этих самых шуток они напрочь не понимают, принимая усмешку за оскаленные в угрозе клыки.
Рядом со мной паланкин остановился и наружу показалась изящная женская ручка, украшенная витым браслетом, в форме змеи, кусающей себя за хвост. Обладательница этого миниатюрного уробороса поманила пальцем с невероятно длинным ногтем. Точнее - когтем. Не было ни малейшего сомнения в том, кого именно скрывает непроницаемая чёрная ткань. Думаю, и пассажирка транспортного средства точно знала, кого она подзывает. Мой маленький маскарад мог обмануть кого угодно, но только не её.
Я подошёл к паланкину и взялся за резной поручень красного дерева. Чернокожие амиротехцы покорно стали на колени и согнулись, облегчая мне посадку. В ту же секунду истошный вопль едва не разорвал барабанные перепонки, привлекая внимание прохожих, в пределах квартала, а то и больше.
Вопил, заглушая все остальные шумы, одержимый Сид. Он катался по земле, разрывая лохмотья в мелкие лоскуты и кричал изо всех сил:
- Это они! Они!! Среди бела дня Тёмные Львы бродят среди нас! Приходит последний час этого города! Убейте их, пока не поздно! Убейте!
Пожав плечами, я нырнул внутрь паланкина, отрезав себя от солнечного света и уличных шумов. Здесь было очень тихо, очень темно и очень-очень мягко от изобилия подушек самых разнообразных форм и размеров.
Впрочем, темнота не помешала мне рассмотреть изящную фигурку, с удобством расположившуюся у противоположного края паланкина. Девушка сверкнула мелкими острыми зубками и легонько стукнула по стенке серебристой палочкой. Немедленно я ощутил лёгкое покачивание и это оказалось единственным признаком того, что наше транспортное средство начало движение.
Я растянулся на подушках подобно своей попутчице, наслаждаясь зрелищем прекрасного полуобнажённого тела. Длинные стройные ноги щеголяли лёгкими полупрозрачными сапожками на высоких каблуках - деталь, несколько непривычная для здешней моды. Шортики, весьма напоминающие нижнюю часть бикини, плотно облегали узкую талию золотистым поясом, украшенным самоцветами. Золотые чашечки с трудом прикрывали пышную грудь, соблазнительно подрагивающую во время движения. Остальные части тела были не менее совершенны - слегка выпуклый животик, с бриллиантом в пупке; аппетитные бёдра, идеальной формы и длинная шея, словно созданная для поцелуев. Венчала всё это великолепие голова с гладким, почти что кукольным лицом, обрамлённым шелковистыми чёрными волосами.
Единственный штрих, слегка портивший всю картину - неприятное выражение пухлых губ, искривлённых в недоброй ухмылке. Впрочем, эту усмешку мог заметить только я, остальные обычно были слишком поглощены созерцанием сногсшибательной красоты.
Но я мог обратить внимание ещё кое на что. Блестящий медальон с изображением львицы, идентифицировал свою обладательницу лучше любого удостоверения личности.
- У тебя изменился голос, когда ты описывал свою знакомую, - констатирует женщина, внимательно вглядываясь в меня, - и выражение лица...
- Не плачь, - бормочет девочка и ободряюще улыбается, - всё будет хорошо!
Нет, не будет. И не было.
- Тебе показалось, - хриплю я, - какое выражение, человек? Я умираю и это просто судороги умирающего льва.
- Самого льва или его души? - женщина качает головой, - продолжай. Кто эта женщина?
- Кошка, моя кошка, - я качаю головой. Нет, нет, я не плачу, маленький человечек, просто мне очень больно. Внутри, - Ольга...
- Этому сумасшедшему придурку уже давным-давно нужно было заткнуть пасть, -- проворчала Ольга, потягиваясь словно огромная ленивая кошка, - не понимаю, как ты можешь так спокойно переносить его непристойные повизгивания? Как-никак они направлены и против тебя тоже.
- А ты чего так сильно распереживалась? Плохо стало с пищеварением от его криков? - я усмехнулся и пожал плечами, - пусть себе разрывается. Люди нуждаются в юродивых и душевнобольных - они ведь позволяют им считать себя лучше, чем они есть на самом деле. Пусть я пью каждый день и бью жену с детьми, но я ведь ещё не так плох, как этот ободранный сумасшедший! Так почему я должен лишать всех такого удовольствия?
- Но ведь он подначивает это быдло убить нас!
- Нас? - я только хмыкнул и покачал головой, - почему-то я не припомню, чтобы Сид тыкал пальцем и призывал прохожих перерезать мою глотку. Да и твоего имени он тоже не называл. Его враг скорее всего скрывается внутри собственной больной головы. Придуманный им символ собственного безумия по чистой случайности совпал с реальным ужасом жителей города.
- Ты в этом абсолютно уверен? - красивая маска дала трещину недоверия, - то есть эти треспы, о которых он талдычит в каждой своей проповеди не более, чем плод воображения? И только?..
- Ну конечно же, - я был выведен из себя и утомлён этим идиотским разговором. Ольга всегда умудрялась найти такую тему для беседы, от которой у меня рано или поздно начинала раскалываться голова. Ума не приложу- какого чёрта она решила меня достать этим старым психопатом? Впрочем, возможно он на самом деле её раздражал, а прикончить грязного и вонючего Сида чистоплотная кошечка брезговала. Вполне в её духе поиграть на нервах, чтобы я, доведённый до исступления, свернул дурачку шею. На этот раз она просчиталась: пусть сама испачкает коготки или Сид продолжит развлекать жителей своими воплями.
- Но ты же должен знать, Сид раньше был специалистом по всяким таким древним штучкам, - промурлыкала кошка прищурясь, - он ведь вполне мог отрыть какое-нибудь старое оружие, способное навредить нам? Ну, этот самый тресп, чем бы он не являлся.