Все - от директора до дворника, смотрели на Надежду, как на бездельницу. Работать в интернате для слепых - нелегкое дело, спросите об этом любую санитарку. Лет пять стажа, и любое лицо покрывается серым налетом смирения и скорби. С них можно писать иконы мучеников. Даже между собой они никогда громко не разговаривали. И тут появилась Надежда. В тот же день, когда она принесла документы, по интернату разнесся слух - ей двадцать шесть, приехала на собственной машине, подстрижена "под мальчика", и вообще - "расфуфыренная". Что она потеряла в этом двухэтажном здании, которое так похоже на небольшой запущенный особняк? Как умудрилась найти дорогу к ним? Почему её не испугала ржавая ограда, заросли кустов и некошеная трава? Ой, не к добру все это. Хорошо, что зарплата по ставке "психолог" почти не отличалась от других зарплат. Но подруг она здесь не найдет... Их-то сюда безысходность загнала, а вот ей что надо? Непонятно, а значит - подозрительно. Но всем было ясно - долго Надежда не продержится. Никто не мог представить, что на её лице, рядом с веснушками, приживутся скорбь и смирение.
Надежда знала, куда она пришла работать - в социальном отделе местной администрации её предупредили, что интернат, по сути, является хосписом, где доживают свои деньки слепые старики и старушки.
- Вы только не думайте, что им там плохо, - сказала чиновница. - Для большинства это наилучший вариант. По крайней мере, они сытые, с крышей над головой. А сейчас у них и психолог появится, коль ставку такую обязали выделить...
- Я не думаю, что плохо, - ответила Надежда. - Приеду на место, и все увижу своими глазами.
- И все-таки я не понимаю, зачем вам это надо? - Чиновница пристально посмотрела в глаза Надежды.
- Я и сама не понимаю...
Старики. После первого рабочего дня Надежда написала в своем дневнике: "Старики, у которых жизнь похитила души". Подумав, зачеркнула написанное. "Старики, у которых души погрузились в летаргический сон". Да, так будет правильнее.
Она познакомилась со всеми обитателями интерната. Сорок три человека. Старики уже не принимали её за "проверяющую", и перестали на любой вопрос отвечать так, как их, видимо, научили. У нас все хорошо. Мы всем довольны. Кормят вкусно.
Очень немногие охотно вспоминали о прошлом, да и касаться их прошлого было небезопасно. Не все были слепыми от рождения. Надежда быстро поняла, что летаргической сон души - не худшее состояние, при определенных обстоятельствах. Особенно когда говорить о будущем - цинично, а настоящее и не требует слов. Да, вот оно, вокруг, тусклое, как эти лампочки, которые вкрутили по её настойчивой просьбе.
- Если вам темно беседовать с ними, то фонарик обойдется дешевле, - намекнул директор. - Медсестры у нас даже уколы делают ночами, с фонариком. К тому же, сейчас лето. И так светло.
- У вас нездоровая атмосфера, - сказала Надежда. - Больным все равно, но сумерки и темнота раздражают коллектив.
- Кто вам такое сказал?
- Я это вижу.
- У вас очень хорошее зрение, - пошутил директор. - Ладно, выпишу вам лампочек... Будто нам деньги некуда девать...
"Моя работа не имеет смысла. Прошло полтора месяца. Зачем им психолог? Подготовить к смерти? Каждый из них уже подготовлен, без моей помощи. Все, что я могу - причинить боль неосторожным вопросом", - написала Надежда в дневнике.
Однажды к ней подошла санитарка - Нина Сергеевна, которая отличалась от пациентов возрастом - ей было за пятьдесят, и тем, что у нее было зрение, пусть и слабое.
- Ты б Андрюшу моего проверила, - сказала она. - Плохо ему очень.
- Какого Андрюшу? - Удивилась Надежда. - Андрея Степановича?
Санитарка замолчала.
- Вы о ком?
- Я думала, вам рассказал директор, про Андрюшеньку... - сказала Нина Сергеевна и пошла по коридору, гремя пустым ведром. - Он обещал.
- Вот все вам надо знать, - пробурчал директор. - А потом заложите меня, да? Я здесь, между прочим, уже тридцать два года работаю.
- Вы сделали что-то очень нехорошее? - спросила Надежда. - Если так нервничаете?
- Нина Сергеевна меня сама умоляла, - сказал он.
- О чем?
Нехотя, но директор все рассказал.
Надежда слушала, и её ладони непроизвольно сжимались в кулаки.
- Как она могла? - спросила Надежда. - Она ведь мать?
- Любит она его сильно, - ответил директор. - Куда ей было деваться? А здесь крыша...
- И кормят хорошо...
- Не иронизируйте. Надеюсь, вы не унесете наш разговор за ограду?
- Нет.
Нина Сергеевна почти ничего нового не сказала. Да, мальчик родился слепым, муж предложил сдать его в интернат, она отказалась. Типичная история. А потом судьба закинула их сюда, в этот городок, и в этот дом незрячих престарелых. Зарплату забирал директор, да и зачем она ей, когда "на всем готовом живем".
- Где вы его прячете? - спросила Надежда.
- В кладовке есть дверца, за ней - комнатка. Там он и живет. А я на первом этаже, с бабками, да вы знаете...
- Какой кошмар, - прошептала Надежда.
- Бумагу и карандаши Андрюше дает директор, он хороший, - говорила Нина Сергеевна, пока они по коридору.
"Какие к черту карандаши?", - подумала Надежда. От того, что она узнала сегодня, ей стало не по себе. Разговаривать с матерью, которая заточила сына в "комнате за кладовкой", не хотелось.
- Андрюша мой тоже хороший, хоть и слепой, - продолжала монолог санитарка. - Вы не подумайте, я его иногда гулять вывожу, ночами... чтобы не видел никто, а то прогонят. Это ведь место для стариков, а ему всего двадцать два года. А если его в интернат для молодых, то нас разлучат... А тут вон как все удобно.
"Двадцать лет за оградой? Или двадцать один год?" - Надежде стало плохо.
- Вот мы и пришли. - Санитарка открыла кладовку. - Аккуратно, не споткнитесь... - Взяла в охапку ворох швабр, отодвинула лист фанеры, за которой оказалась еще одна дверь.
Надежде стало страшно, словно за дверью её ожидал инопланетный пришелец, или монстр. В любом случае, кто-то очень непохожий на обыкновенных людей.
- Андрюшенька, мы в гости пришли, - сказала Нина Сергеевна.
"Он живет на девяти квадратных метрах. Окна нет. Два раза в день мать носит ему, тайком, еду из столовой. Меня чуть не вырвало от запаха - ведро, которое у него вместо туалета, она выносит один раз, утром. Мать сказала, что моет его, раз в неделю. Он не понимает многих слов, говорит с трудом. На стене висит радио.
Самое удивительное: под кроватью, в небольшой тумбочке, на полу - десятки, если не сотни рисунков. Он рисует карандашом. Ничего выдуманного, но именно поэтому я испытала какой-то сюрреалистический шок. На рисунках - стоптанные тапки. Ложка. Дверь. Кровать. Его лицо. Одежда. Рука. Он нарисовал все, к чему есть доступ. Да-да, это было б забавно, если б не было так грустно... Все, что можно потрогать руками. Кусок коры, который он, наверное, увидел, то есть... прикоснулся к нему во время ночной прогулки? Часть ноги. Много рисунков, где он рисует себя, по частям, словно он - разборной человечек из конструктора. Черт, это удивительные картинки. Его душа не погрузилась в летаргический сон, она, думаю, слишком молода для этого...", - так много Надежда уже давно не писала в дневник.
"...Мне кажется, что он - самый несчастный человек на свете. Нина Сергеевна сказала, что он очень часто плачет. Неужели её это удивляет?"
"Он не понимает многих слов, и поэтому я могу так много ему рассказать".
Точка.
- А где он сейчас? - спросила студентка Наташа.
- Его больше нет, - сказала Надежда. - Он был очень больным человеком, что закономерно. Когда он ушел, я уволилась, к радости многих, из интерната. Хоронили его ночью, и эти похороны очень походили на преступление. Тайком! Я часто вспоминаю, как он просил "капельку" духов на ладонь.
- Печальная история, - сказал студент Антон. - Таких матерей надо пристреливать.
- А я не пойму, зачем Бог дал ему такой талант к рисованию, и лишил зрения, - сказала студентка Таня.
Вечером Надежда сидела в кресле и смотрела на рисунок, который висел на стене. А потом долго-долго вспоминала о том, как Андрюша в течение года прикасался руками к... каждому миллиметру её тела, словно сканируя, чтобы перенести на бумагу. Нет, это не было слепым копированием... Что-то привносилось в рисунок, наверное, частички его не заснувшей души. Приходя в комнату, она брала его руку, и прикладывала палец к тому месту рисунка, на котором они остановились в прошлый раз.