Утром его машина наотрез отказалась заводиться, и поэтому в этот день с работы он возвращался на автобусе, который, не отклоняясь от своего маршрута, оказался в самой пробке посреди Тель-Авива. Снаружи бушевала жара - сухой 'пасмурный' хамсин с небом, затянутым непрозрачной серой дымкой, через которую даже не проглядывало солнце. Он не любил жаркую погоду, но когда пасмурно и не видно солнца - его глаза отдыхали. Бесконечно хорошая, ясная, солнечная погода с начала марта и по самый ноябрь не радовала его никогда.
В автобусе работал кондиционер. Внутри прохладно и легко. Он сидел у окна и смотрел наружу. Пробка выглядела такой же 'непрозрачной', как и небо для солнца в этот день. Снаружи ни одна машина не двигалась, и, похоже, надолго. У водителя на полную громкость было выкручено радио, и, как всегда, в начале часа передавались новости. Снова обстреливался ракетами юг страны, но на этот раз, слава богу, никто не погиб.
Рядом с автобусом под окном, у которого он сидел, замерло новое, маленькое 'Пежо' цвета 'малиновый металлик', за рулем которого сидела девушка. Она была элегантно одета и выглядела также аккуратно, как и ее машина. Натуральные рыжие волосы лежали на плечах, и такие же рыжие веснушки на тонком, прямом носу. Она разговаривала по мобильному, который был не в руках, а где-то в сумочке. В Израиле сидеть за рулем с телефоном в руках возбранялось больше, чем превышение скорости или проезд на красный свет светофора. У нее в ухе 'сидел' наушник с микрофоном, от которого не шел провод. В машине рядом с ней не было больше никого. Она смотрела куда-то вдаль и разговаривала, широко, но по-женски изящно размахивая руками. Между пальцами левой руки, высунутой за пределы машины через открытое окно, дымилась сигарета. Судя по всему, можно было понять, что она еще не слышала новостей, и если что-то ее заботило, то нечто живое и не самое грустное. Она продолжала разговаривать и размахивать дымящейся сигаретой, кончик которой оставлял за собой серую изломанную кривую. Маленькая трехдверная 'Пежо-206' свидетельствовала о том, что ее хозяйка не замужем, и редко, кто мог сесть к ней в машину. Она выглядела уверенной в себе, эмансипированной, молодой дамой, и напомнила ему девушку, с которой пару десятков лет тому назад он очень дружил и даже хотел, чтобы та вышла за него замуж. Но та вдруг влюбилась в его лучшего друга, и ему лишь пришлось быть гостем на их свадьбе. Прожив в Израиле полтора десятка лет, он так ничего и не слышал - ни о той своей девушке, ни о друге.
Его глаза будто приклеились к рыжему очарованию в маленькой малиновой машине, неподвижно стоящей рядом с автобусом. Ей, наверное, было столько же, сколько и ему пятнадцать лет тому назад, когда еще в той стране, на другом конце земного шара, в далеком Владивостоке он преподавал географию и астрономию в старших классах средней школы. По выражению на лице читалось, что, говоря по телефону, она чего-то и от кого-то пытается добиться. Он даже подумал, удалось бы ему пригласить ее на чашечку кофе или нет, а, может быть, она ни за что бы его к себе не подпустила, уж слишком он стар для нее со своими сорока пятью, лысиной на затылке и седыми усами.
Сигарета дымилась между пальцами, становясь все короче. Она почти не курила, а по большей части дирижировала ею. И вот уже было видно, что она своего добилась: лицо раскрепостилось, а глаза перестали фокусироваться на чем-то невидимом где-то вдалеке. Она последний раз затянулась и 'растоптала' окурок в пепельнице под панелью приемника. 'Чистюля', - подумал он, заметив, что не вышвырнула окурок на дорогу через окно. Она достала из сумочки небольшое зеркало и помаду, а затем провела ею сначала по нижней, а затем по верхней губе. Вернув все это обратно в сумочку, о чем-то задумалась и улыбнулась, будто кто-то рассказал ей что-нибудь смешное. И он подумал о том, как лет так пятнадцать-двадцать тому назад он учил детей примерно ее года рождения, которые совсем недавно получали двойки по его предмету, а теперь уверенно шагают по жизни.
'Где мои семнадцать лет?' - вспомнил он слова из известной песни.
Ему показалось, что все это где-то видел. Ему откуда-то уже была знакома и эта сигарета в левой руке, и помада. Наверное, все женщины - знакомые ему, и незнакомые, в той стране и в этой в чем-то были похожи, наверное, в том, что они были женщинами. Кроме физиологических отличий имели логику, отличную от мужской, и их многие рефлексы также отличались. Они были намного прагматичней и расчетливей, и, как ему неудачнику все время казалось, во многом преуспевали больше, чем мужчины.
Школа. Ученики. Зачем он окончил педагогический? Может, потому что не все получил от школы, не усвоил каких-то жизненных уроков, не доиграл в детстве, вдоволь не насмотрелся на девчонок? Хорошо ли ему было с учениками, и с радостью ли он приходил на работу в школу? Они не давали ему спокойно жить, с ними всегда возникали какие-нибудь проблемы. Он был классным руководителем, а его класс - одним из самых тяжелых в школе. Мальчишки хулиганили, всегда могли кого-нибудь обидеть, чаще всего своих же одноклассников - из тех, кто числился в списке 'жертв' (наверное, чтоб чужие боялись). А он далеко не каждый раз позволял себе вмешаться, чтобы за кого-нибудь вступиться, потому что после этого 'жертве' доставалось еще больше. А девчонки? Среди них тоже попадались редкие 'подарки'. Они все время строили ему рожи, отвлекали на уроках мальчишек, делая их вовсе неуправляемыми, и пререкались с ним по каждому поводу - особенно одна.
Она была самой маленькой в классе, рыжей некрасивой девчонкой с еврейской фамилией, которая каждый раз огрызалась на его замечания, которую трудно было убедить в чем-то не совпадающем с ее мнением, и которая курила, всегда держа сигарету в левой руке между средним и безымянным пальцами. Ее все время выгоняли из закуренного туалета, или каждый раз нарывалась на него на улице с сигаретой в губах или между тех же пальцев. Когда она начинала что-нибудь говорить, будь то выученный урок или рассказ в разговоре с одноклассниками о прошедшей вечеринке, будь то оправдание за неподготовленное домашнее задание или пререкание, говорила не останавливаясь, не делая пауз и постоянно дирижируя карандашом, мелом или сигаретой в левой руке. Ее ярко-рыжие волосы мягкими волнами опускались на плечи. Казалось, все очарование таилось только в ее волосах, все остальное в ней почему-то всегда его отталкивало. Но в противовес всему этому она опрятно и со вкусом одевалась, и, несмотря на все пререкания с учителями и невыученные уроки, она всегда успешно сдавала экзамены, и если была внимательна на уроке, запоминала все с первого раза. Но его она раздражала, особенно когда во время урока доставала из портфеля зеркальце и помаду, которой, держа ее в левой руке, мазала губы - всегда сначала нижнюю, а затем верхнюю. Она была левшой, и из-за этого у нее был ужасный почерк. Но в советских школах с левшами не считались, заставляя писать правой рукой, придираясь затем к почерку, как было и с ней. И самое интересное в том, что когда он ее ругал, вызывал родителей на конфиденциальный разговор или просто пытался в чем-нибудь убедить, она воспринимала это как должное - вывести ее из равновесия не представлялось возможным.
Он еще раз пристально посмотрел на рыжую особу в малиновом 'Пежо'. Все те же волнистые волосы и уверенность в глазах. Это она. Он пытался вспомнить ее имя и фамилию... и вспомнил - Инна Гольдберг. Она приехала в Израиль. Интересно, когда? С родителями или без? Судя по машине, наверное, в своей жизни добилась многого. Вряд ли родители, которые там были простыми инженерами, могли помочь купить ей такую, пусть не самую дорогую и престижную, но новую машину. И вообще, она сюда могла приехать сама или с мужем, с которым уже успела развестись, или даже с ребенком. Да и машина могла быть не ее, а выданная на работе. Хотя, вряд ли, лизинговые машины обычно белые или окрашены нейтрально-серый 'металлик', да и на таких обычно стояло, пусть и небольшое, но броское клеймо фирмы по прокату автомобилей. Ему стало интересно, где она работает, может, инженером в области высоких технологий или целыми днями просиживает за компьютером? Она все также курила. Сколько сил он потратил на то, чтобы убедить ее в том, что курить вредно, что сигарета не делает человека солидней, и что с возрастом она будет выглядеть на свои годы, если не старше, а от привычки курить, возможно, не отделается никогда.
Годы свое сделали. Она похорошела и стала выглядеть еще уверенней. Судя по небольшим рукам, уже взявшимся за баранку руля, она сохранила свое компактное телосложение, как и острый взгляд или веснушки на носу, но это далеко уже не ребенок-недоросток, который в восемнадцать выглядел лишь на одиннадцать или двенадцать. Это был зрелый, налившийся соком плод, который ему не терпелось надкусить - хотя бы чуть-чуть: попросту, посидеть с ней в ресторане и поговорить, пообщаться на равных, не как учитель с учеником (бывший учитель с бывшим учеником, точнее, с ученицей), а познакомиться с ней заново, поближе, совсем близко - так, чтобы ближе и не бывало. '...А бес в ребро', - подумал он. Ему захотелось выйти из автобуса и сесть к ней в машину. Но он осознавал, что посреди проезжей части водитель дверей ему не откроет, да и заявиться к ней таким образом тоже было бы нелепо ('Здравствуйте, я - ваша тетя').
Он продолжал сидеть в автобусе под струей ледяного, кондиционированного воздуха и поедать глазами ее и ее машину, будто бы это нечто единое целое, похожее на большой малиновый торт с водруженным на него цветком из оранжевого желе. Или же он будто остановился в музее около картины знаменитого художника, на которой изображена золотая осень в сибирском лесу, ностальгия по которой посреди жаркого израильского лета начинала мучить его еще сильнее. Он уже искал дежурные фразы, чтобы при случайной встрече начать с ней разговор, подготовил список музеев или ресторанов, куда бы можно было ее пригласить, и какими блюдами смог бы ее удивить, заманив к себе в маленькую холостяцкую квартирку на пятом этаже без лифта.
Пробка начала рассасываться. Автобус поехал, и малиновое 'Пежо'. Через пару-другую сотню метров дорога начала раздваиваться. Автобус повез его налево, в Северный Тель-Авив, а машина с девушкой за рулем (наверное, давно уже не девушкой) поехала направо, в сторону Рамат-Гана. Он смотрел вслед удаляющейся маленькой машинке и сидящей в ней рыжей молодой женщине. Во рту пересохло. Его наполнило чувством опустошения, которого он не испытывал уже как очень давно, если вообще с таковым он был знаком на протяжении всей своей жизни.
И подумал, что, может, это и хорошо, что их пути не пересеклись, и он не испортит жизнь еще одной женщине, как некоторым из предыдущих, с кем был достаточно близко знаком, да и сам не получит следующую дозу разочарований как в жизни, так и в себе.
Приехав домой, прежде, чем подняться к себе в квартиру, он поспешил открыть капот своей старой колымаги. Если сам не сможет ее исправить, то следующим утром на работу снова отправится на автобусе.