Урок литературы начался с чего-то, совсем не связанного с этим предметом. Точилка подняла его вместе с другими одноклассниками и отправила в спортивный зал, оставив в классе лишь девчонок и пятерых самых низкорослых парней. На самом деле она была Точилиной Галиной Андреевной. Она его недолюбливала, все время придиралась к почерку, которым были написаны его сочинения, к мелким грамматическим огрехам, когда другим прощала и гораздо большее. С первого класса он был круглым троечником, и даже находил в этом определенные преимущества перед остальными, потому что можно было выложиться и хорошо подготовить предмет или наоборот, сделать это, спустя рукава. Все равно оценка затесалась бы между тройкой и четверкой (если уж слишком постараться), так что в отличие от одноклассников можно было исходить из реальных возможностей и при необходимости не напрягаться, или же игнорировать пионерские, а затем комсомольские собрания: 'Ай, что с него возьмешь? Он троечник...'
Отношения у него не складывались со всеми учителями, за исключением Горбуна - Горбунова Аркадия Евгеньевича, стройного высокого учителя, преподающего рисование, а в старших классах черчение. Он когда-то посоветовал Фридлянду взять карандаш в левую руку, после чего у того все пошло, как по маслу, и некоторые его работы даже попали на городскую выставку детского художественного творчества.
В классе с ним были еще двое 'плохишей', которые учились не лучше него, и к ним Точилка относилась также пренебрежительно, если не хуже. И они, так же, как и он, вместе со всеми для чего-то отправились с урока.
В спортзале оказались ребята и из других восьмых классов. Учитель физкультуры, Игорь Николаевич Столяр, которого за специфический цвет лица все называли Красным, велел всем раздеться до трусов и майки. С ним присутствовал некто еще, кого в этой школе видели впервые - в зеленой военной форме и погонах.
- ...заместитель начальника округа по строевой подготовке подполковник Геннадий Павлович Луковский, - представил его Красный. - Из вас будут отобраны парни для марша со знаменами перед Домом Правительства и памятником Ленину - лишь те, кто соответствует трафаретным данным.
Среди восьмиклассников прокатился недовольный шумок, но когда Красный продолжил, то все притихли. Никому не хотелось, чтобы тот повышал голос, потому что за этим обычно могли последовать другие неприятности, например, беседа с завучем или директором школы. Об обязательности грядущего мероприятия вопросов не возникало, особенно, когда привлечены люди из штаба округа. Единственное, что могло помочь, так это несоответствие тем самым трафаретным данным.
После речи о важности и ответственности марша со знаменами перед трибуной, на которой соберется все правительство республики, Красный вызывал по очереди каждого, и тот подходил к установленному под баскетбольным кольцом картонному стенду с изображением очертания мальчишеской фигуры и 'полочкой', под которой впритык должен был поместиться затылок. Фридлянд уже был около 'трафарета', как заметил на нем цифры у той самой полочки - метр семьдесят пять... его рост. У него защемило в груди, будто предстояло взойти на эшафот. 'Ссутулюсь', - подумал он, как офицер не замедлил расправить его на 'картинке'. 'Черт', - подумал он. - 'Не отвертеться...' Школьная медсестра, размотав метр, тут же замерила его талию, охват бедра, ширину плеч, и довольно улыбнулась, а рядом стоящая другая тут же записала все эти цифры в толстую тетрадь. Следом шел его одноклассник Снегирев. Он также поместился точно под полочку, но медсестра тут же забраковала его за узкие плечи, не достаточный охват бедер и талии - он был самым худым в классе. Фридлянд позавидовал Снегирю, наверное, впервые за все время знакомства с ним. С раннего детства он патологически презирал каждого, кто был ниже его ростом или мельче комплекцией. Они, а в их числе и Снегирь, часто бывали объектами для его шуток, не приносящих особого вреда, но немого обидных. Какого-нибудь коротышку можно было закрыть в мусорном баке, откуда без посторонней помощи тот бы не выбрался. А Снегиря, будучи самого легкого в классе, он мог поднять за шкирку и закинуть, например, в женский туалет или в учительскую, когда там собрался педсовет. Мало того, в отличие от Фридлянта тот был хроническим отличником, по крайней мере до седьмого класса.
Затем каждого, кто уже прошел эту процедуру, Красный отправлял обратно на урок. И он также пошел в класс, несмотря на то, что до звонка оставалось лишь десять минут. Точилка увлеченно что-то рассказывала о Тургеневе и лишь небрежно ему кивнула, чтобы сел на свое место. Дальше была геометрия, а затем анатомия. Он уже забыл, зачем утром их всех собрали в спортивном зале, как под конец урока открылась дверь, без стука в класс вошел завуч школы и зачитал фамилии: 'Иванов, Праскевич, Петровский и Фридлянт'. Он вдруг подумал, что снова очередные неприятности, потому что, если в школе что-то происходило, то приходил завуч и поднимал 'плохишей': то бишь его, до недавних времен известного затейника и любителя всяких пакостей, Иванова и Праскевича, потому что именно они, составив ему компанию, иногда могли найти приключения 'на собственное седалище' (любимые слова завуча, которые тот повторял по каждому поводу). После чего начиналась продолжительная беседа. Завуч говорил тихо, спокойно и даже дружелюбно, как могло показаться, но в его словах всегда таились сила, воля и опасность. Исходя из результата беседы, мог последовать звонок к кому-нибудь из родителей на работу, а затем, как правило, ожидался разговор дома с отцом или матерью. Однако Фридлянд давно уже не придумывал новых пакостей, за что бы можно было попасть на 'ковер'. Последние месяцы у него на это не было времени, нужно было готовиться к поступлению в художественное училище, и, ко всему, классическая борьба, тренировки по которой он посещал не менее трех раз в неделю.
Они вышли в коридор. Завуч собрал их вокруг себя и начал рассказывать, чем придется заниматься в ближайшие две недели. После уроков каждый божий день, кроме субботы и воскресенья, всем предстояло проводить полтора часа на площади у парадных ступеней Театра Оперы и Балета. '...те, кто старательно будут приходить на площадь, получат 'примерное поведение' в аттестат за восьмой класс, а кто проигнорирует мероприятие...', то можно не сомневаться, что выше тройки на экзаменах никто ему не поставит, особенно по алгебре и геометрии, которые каждый год принимал сам завуч школы Кривоногов Евгений Геннадиевич, что сильно влияло на успех всех дальнейших планов Фридлянда. 'Ладно', - подумал он. - 'Закусим губу. Чем не шанс?'
- И, пожалуйста, без 'номеров', - напоследок сказал завуч, подняв глаза именно на него. - А то мы тебя знаем.
Фридлянд сдержал улыбку, но не ответил.
На следующий день он, Иванов, Петровский и Праскевич приехали к оперному театру. На площади собралось много сверстников из других школ. Все парни на удивление одинакового роста и комплекции. И он подумал, что каждому из них так же не повезло, и что они такие же 'плохиши', как и он, Иванов и Праскевич. Были еще девять парней из других восьмых классов его школы, но он знал, что те 'плохишами' не были. Да и Петровский учился неплохо, по крайней мере, заметно лучше его.
На ступеньках театра с мегафоном стоял все тот же подполковник. Он разговаривал с полной женщиной лет сорока, затем взглянул на часы и смачным щелбаном проверил мегафон.
- Все в сборе? - спросил из рупора пластмассовый голос.
В ответ толпа на площади зашумела.
- Разве вас не учили на НВП отвечать: 'Здравия желаю, товарищ подполковник'? - и, сделав небольшую паузу, продолжил: - Здравствуйте, товарищи школьники!
Толпа чуть более стройным хором четыре раза гавкнула в ответ.
И он начал объяснять, чем через две недели придется заниматься на первомайской демонстрации.
- ...а пока вместо знамен у вас в руках будут лопатные черенки. Разобрать! - скомандовал он.
В конце площади двое военнослужащих расчехлили небольшой прицеп с аккуратно сложенными теми самыми черенками, каждый без острия лопаты.
А затем построилась колона по восемь, в порядке нумерации школ и алфавита классов в соответствии для каждой школы. Помогали учителя физкультуры. Среди них был и Красный. Фридлянд нечаянно вспомнил, что тот собирался вступить в партию, и старательно это 'заслуживал'.
Теперь в руках у каждого был черенок, с которым предстояло маршировать, держа перед собой вертикально на вытянутых руках. Через несколько минут Фридлянд почувствовал, как затекают руки, и медленно, чтобы не было заметно, начал его опускать, и, косясь по сторонам, понял, что устал не он один. 'Отставить!' - скомандовал пластмассовый голос. - 'Напра-а-во'. И все развернулись лицом к ступеням театра. 'Опустить черенки', - продолжил подполковник. - 'Дадим отдохнуть рукам'.
Подполковник продолжал рассказывать со ступеней театра в мегафон о том, что, выходя с проспекта Ленина на площадь, нужно будет повернуть направо, а затем налево, чтобы выйти на прямую, ведущую мимо правительственных трибун и памятника вождю мирового пролетариата. После левого поворота шаг должен стать четче. Затем наступит самый ответственный отрезок марша - между зданием костела и южным крылом Дома Правительства. На каждом повороте будет стоять человек с мегафоном, повторяющий команду: 'Левое... или правое плечо вперед' '...когда площадь закончится, то продолжаем двигаться прямо, по улице Советской. Весь наш марш займет восемнадцать минут. На площади Мясникова можно будет разойтись'.
Он подумал, что не так уж все страшно - всего лишь восемнадцать минут позора. И от последней мысли у него вдруг поднялось настроение. 'Фридлянд, улыбки оставим на потом', - вдруг вернул его в реальность голос Красного - 'Ты, смотрю, не устал'. Он решил, что лучше, не ответить, проигнорировать физрука. Ведь если с ним вступить в пререкания, то неприятностей потом не оберешься.
'А теперь всем встать по стойке смирно, со знаменем в руках', - продолжал пластмассовый голос. - 'Нале-е-во! Шагом... марш!'
И из динамиков с крыши армейского 'газика' снова зазвучали 'Красные гвоздики'.
'Выше ногу... не сутулиться... смотрим только вперед... боковым зрением видим плечо товарища...'
Через полтора часа это закончилось. Все изможденными возвращались домой. Еще предстояло сесть за уроки. Было много задано по алгебре и русскому языку. Они вчетвером давились на задней площадке троллейбуса. Хотелось сесть, но не представлялось возможным. Они почти ни о чем не разговаривали. Их остановкой была конечная. Вся дорога заняла сорок с лишним минут.
На следующий день компанию не составил Петровский. Его мать принесла в школу справку от ортопеда - плоскостопие, и Фридлянд подумал: 'Еще один везунчик'. Трое 'плохишей' приехали к театру, где, как и днем прежде, собралась толпа парней в школьной форме. Они снова маршировали, а иногда, просто стоя по стойке смирно и держа перед собой черенок, слушали очередную речь подполковника, бродящего из стороны в сторону из одного конца строя в другой, будто Кот Ученый из творения известного поэта. Ему вдруг пришла в голову мысль: а что, если каждый приподнимет черенок, когда мимо пройдет тот самый подполковник? И пустил заговорческий слушок впереди стоящему незнакомцу, чтобы тот передал следующему.
'Вот видите', - продолжал подполковник. - 'Сегодня держать в руках черенок намного легче'.
Дальше он дал команду сложить черенки в прицеп, после чего началась отработка поворота колонны налево и направо, для чего сначала в одну сторону, а затем в другую, нужно было маршировать по площади вокруг прямоугольного бассейна с фонтанами, которые на время строевых занятий были выключены.
Шутка удалась на следующий день, когда в руках у всех уже были знамена. Подполковник будто специально ходил вдоль строя, чтобы за ним следовала волна приподнимающихся полотен. К Фридлянду подошел Красный и послал злобный взгляд. Его лицо стало еще красней, чем обычно. И Фридлянд сам почувствовал, что и его лицо также наливается краской. Но Красный ничего не сказал, потому что подполковник поднялся обратно к колоннам театра.
Изо дня в день парней на площадь прибывало все меньше и меньше. И он подумал, что кого-нибудь из его сверстников, наверное, не пугают неприятности, или имеется защита от гнева дирекции школы. У Фридлянда не было никакой защиты. Его родители - лишь простые инженеры, от которых мало что зависело. То ли дело другие его одноклассники: у кого-то мать работала в торговле, или отец возглавлял центр бытового обслуживания. Им можно было рассчитывать на то, что отец или мать договорятся с классным руководителем или даже с директором школы. У Праскевича же родители были заводскими рабочими, а у Иванова - мать водитель трамвая. Что можно было взять с простого водителя трамвая, рабочего или инженера? Ему пришлось две недели не ходить на борьбу. Тренеру все объяснил, когда тот позвонил ему домой после неявки на тренировку. Уроки он также готовил не все. Можно было иногда не заниматься теми дисциплинами, которые не входили в экзамены - это ничем ему не грозило.
За пару дней до праздников он узнал, что его двоюродная сестра также участвует в первомайском параде. За пару недель до того в школах на другом конце города, также по 'трафарету' отбирали девчонок.
Они - трое 'плохишей' и еще несколько его сверстников из других классов шли с окраины в самый центр города на Республиканскую площадь, где собиралась вся их колонна. Первого мая общественный транспорт не ходил, а, значит, нужно было добираться пешком. Физруки раздавали знамена - те самые, с которыми последнюю неделю упражнялись на площади у театра. Все построились в колонну по восемь, но несколько парней были отстранены, чтобы последняя, заключающая 'коробку' шеренга, как и все остальные, также состояла из восьми человек.
Они шли по улице Володарского мимо здания тюрьмы. У гостиницы 'Центральной' остановились, чтобы пропустить колонну военной техники и марширующих солдат в парадной форме с 'Акселями' и большими кокардами на фуражках. Под музыку из динамиков, развешенных по столбам, пластмассовый голос того самого подполковника скомандовал: 'Шагом марш!', затем на углу гостиницы человек с мегафоном каждые несколько секунд повторял: 'Левое плечо вперед... левое плечо вперед...' Они свернули на Ленинский проспект. В стороне построилась колонна одетых в легкие платья стройных девчонок с обручами и ленточками. Все, как одна на подбор, будто куклы в магазине игрушек. Каждая с двумя яркими зелеными бантиками. 'Сестры по несчастью', - подумал он. Среди них где-то затесалась и его двоюродная сестра. Их колонна со знаменами, чеканя шаг, под звучащий марш вышла на площадь Ленина. На повороте на площадь еще один пластмассовый голос продолжал без перерыва: 'Левое плечо...'. Сильный порыв ветра начал вырывать из рук знамена, но упускать их было нельзя, они все изо всех сил удерживали их вертикально на вытянутых руках. А дальше такой же голос на углу площади также вещал: 'Правое плечо вперед...'. Теперь ветер дул в лицо. Стало тяжелей маршировать, но знамена уже не заваливались на бок. Руки Фридлянда онемели от напряжения и утренней прохлады, змеей забирающейся ему в рукава. Но надо было идти. Еще где-то десять минут позора, которые с честью нужно выдержать. Он себя знал - он выдержит, его природная выносливость не подведет.
Первая шеренга поравнялась с трибунами под памятником великому вождю. Из динамиков на фоне звуков марша бодро звучал голос диктора: 'Сейчас мимо трибун движется колонна школьников. Это лучшие ученики своих школ, круглые отличники. Они закончат учебу в этом году с золотыми медалями...'
Фридлянду стало смешно. Улыбка сама помимо воли растянулась через его лицо, которое, наверное, стало красным от напрасных потуг сдержать смех. Это он отличник, и еще Праскевич и Иванов? Главное, было не затрястись от смеха. Он понял еще одну вещь: на протяжении двадцати минут высоко поднимать ногу, держа перед собой четырехметровый шест с трепыхающейся красной материей, и заставлять себя не смеяться оказалось не одним и тем же. Самообладание совсем не напоминало выносливость.
Над колонной свесилась люлька с камерой, за которой ссутулился оператор. 'Выше ногу', - подумал он. - 'Тверже шаг... и не смеяться', - уже скомандовал он себе, отчего стало еще смешней.
Площадь закончилась, и они, ослабив шаг, шли по улице Советской к площади Мясникова. Трибуны, памятник Ленину и сама площадь его имени остались позади.
- Фридлянд, - вдруг он услышал голос Красного. - Все было таким смешным?
Из его губ брызнула слюна. Идущий перед ним незнакомец из другой школы обернулся.
- Смеется тот, кто смеется последним, - продолжал Красный.
Фридлянд продолжал ржать.
- Что же тебя так рассмешило? - продолжал вопросы физрук, несколько снизив надменность, когда они уже расслабились и брели, положив знамена на плечи.
- Меня обозвали отличником, - сквозь неодержимый смех пробормотал он. - И их... - кивнул он в сторону двоих своих одноклассников.
- Наглая ложь, - твердо отрезал физрук.
- Мы что, так и не получим по медали? - вдруг с долей иронии спросил Праскевич. - А в аттестате у меня не будет 'пятерок'?
- Да, обязательно, - с такой же иронией ответил Красный, и сдержал улыбку. - У каждого из вас все оценки будут не ниже 'пяти'. Раскатали губу.
И уже сам физрук корчился от смеха. Прежде они не видели его даже улыбающимся.
Все складывали знамена в кузов военного грузовика.
Их миссия выполнена. Можно разойтись, а можно пару часов подождать, пока не пойдут трамваи и автобусы, или пешком отправиться домой.