Несмотря на середину декабря, день был теплым. В близлежащей кафушке, развернутой прямо на проезжей части, толпились туристы, только спустившиеся с акропольского холма. Вода шла нарасхват. Недалеко, на небольшой площади выстроились автобусы в ожидании групп, чтобы разъехаться по музеям и историческим развалинам, которых в этом городе хватало и хватит еще на столетия, чтобы лицезреть и открывать что-либо новое - для себя и для науки.
Спустя четверть часа толпа рассосалась, а на площади остался лишь двухэтажный автобус с открытым верхом, на синей "морде" которого красовалась большая белая надпись: "Полюбуйся Афинами". До его отправления оставалось двадцать минут.
Истоптав ноги среди камней Акрополя, я решился на чашечку кофе, точнее на картонный стакан с пенящимся "Экспрессо". Усевшись за пластиковый столик, вдруг заметил собаку. Она мирно лежала посреди проезжей части, по которой ничего не ездило. Улица была пешеходной, и на нее изредка могли заехать лишь полицейские, наблюдающие за общественным порядком. Именно в этот момент их машина аккуратно обогнула комок рыжей шерсти, разлёгшийся на истертой брусчатке, и удалилась восвояси.
Увесистый "Фуджи" напоминал о себе давящим на шею ремнем. Я встал и подошел ближе к собаке, снял крышку с объектива и сделал несколько кадров. Приблизился еще и сел на корточки. Заметив меня, пес оторвал от земли голову и открыл глаза. Послав мне короткий взгляд, он снова продолжил сон. Надо полагать, таких как я, на протяжении дня он видел десятками, если не сотнями. В глазах читалось: "Ну вот, еще один..."
Дизель автобуса зарычал. Я сделал десяток кадров, перешел площадь и поспешил забраться на открытый верх, чтобы не тратить лишние полчаса на ожидание следующего "дайбл-декера".
За несколько дней в Афинах я многое успел повидать. Кроме потрясающих музеев и исторических мест присматривался к людям, видел много собак с хозяевами и без, гулял по базару Монастираки, фотографировал людей, поезда метро, исписанные граффити. Нужно было познакомиться с жизнью города и его жителей, чему, например, способствовала забастовка работников электрического транспорта еще в день моего прилета. Пришлось добираться на такси. Почти час мы болтали с таксистом на плохом английском о жизни, о дороговизне продуктов в Израиле и Греции, о низких зарплатах и социальных трудностях.
Впечатлений осталось более чем достаточно. В последний день я уже подумал о том, чего еще не успел посмотреть. Первым в списке оказался музей Акрополя - большой стеклянный павильон среди жилых домов под самим холмом с желтеющими развалинами. Я спустился с подножки автобуса и снова оказался на вымощенной брусчаткой пешеходной улице. К моему удивлению напротив кафе на том же месте лежал тот же рыжий пес. Я снова достал камеру и начал снимать. Лег на землю, чтобы на локтях ближе к нему подобраться. Пес, как и в первый раз, на секунду оторвал голову от земли. Легким жестом показал ему: "Продолжай спать. Я лишь снимаю." И он продолжил свой сон. Стоило поиграть выдержкой и диафрагмой, поискать подходящий ракурс, сев на корточки или встав над псом.
Вокруг нас начал нарастать шум детских голосов. Их было двадцать или даже больше. Что меня удивило, что среди толпы детей был лишь один мальчик, остальные - девочки. Они галдели на греческом. Я продолжал снимать. Вдруг понял: мальчик меня о чем-то спрашивает.
- Сорри, - ответил я. - Я пойму вас, молодой человек, если вы заговорите с мной по-английски.
- Я не говорю по-английски, - сказал он.
- Неправда, - услышал я женский голос за спиной. - Они уже второй год изучают этот язык.
Я обернулся. Позади стояла аккуратно одетая дама лет сорока, очевидно, учительница, выведшая на прогулку свой класс.
- Ты откуда? - продолжил мальчик.
- Из Израиля, - ответил я.
- Не знаю, где это.
Мне это показалось несколько необычным. Говорил только он. Девочки лишь присутствовали, созидая и почти не участвуя, что выглядело чуть ли не патриархатом. Может, я не все знал о греках и их традициях, или ничего не знал? Лишь одна из них заглянула мне подмышку, чтобы увидеть, что я рассматриваю на контрольном экране фотоаппарата.
- Тель-Авив, - подсказал я. - Иерусалим, Назарет. Иисус Христос из этих мест.
Дети загалдели еще сильней. Было бы интересно измерить это в децибелах. Позже я вспомнил об аппликации в телефоне для замера уровня шума. Пес вдруг поднял переднюю лапу, и, будто рукой, закрыл ею ухо, что выглядело по-человечески. Он явно не хотел ничего слышать ни про Тель-Авив, ни Иерусалим. Я поднес палец к губам. Стало немного тише.
- Может, мы мешаем ему? - сказал я. - Слишком шумим? Может, что-то случилось тут с его хозяином, и он ждет его?
Учительница подняла вверх руку, и галдящая детская толпа начала собираться вокруг нее, постепенно забирая с собою шум. Через минуту стало совсем тихо. Пес убрал лапу с уха и открыл глаза. В них не осталось и следа напряжения. "Так-то лучше," - подумал я. Может, и пес подумал также.
Меня ждал музей. Затем предстояло подняться на холм Ликобет и прокатиться на трамвае вдоль адриатического побережья, чтобы побродить по полуострову Пирея.
Утром я улетал домой. Сидя в аэропорту, извлек камеру и начал "листать" сделанные мною снимки: лежащий на брусчатке рыжий пес... ошейник с номером... мирно спит... приподнялся, чтобы послать мне короткий заспанный взгляд... закрывает лапой ухо, чтобы меньше слышать галдящих детей...
Надо было спросить у торговца в кафе, что он знает об этом псе, и что случилось с хозяином. Мне хотелось забрать его с собой, для чего предстояло бы решить немало проблем, связанных с вывозом собаки в другую страну. Оформить санитарные документы. А затем прививки и обследования в Израиле. Да и пошел бы он со мной?
Хатико много лет ждал хозяина, и никто не смог его забрать. Ко всему, с жизнью, вытесненной тяжелой работой, не оставляющей шансов на что-либо еще, у меня не было собаки уже почти десяток лет. Да и не могло быть. Я редко бывал дома.
Я выключил фотоаппарат и убрал его в кофр. Объявили посадку на мой самолет. Через два часа приземлюсь в Тель-Авиве. И снова в омут бесконечной рутины, дорог с пробками, одних и тех же лиц на работе, которая нуждалась во мне гораздо больше, чем я в ней, коротких ночей, вечно хорошей погоды и глаз, уставших от яркого солнца и темных очков.
И я почему-то позавидовал рыжему псу, дремлющему на разогретой солнцем брусчатке.