Кормер Роберт : другие произведения.

Мелодии для танцев на медвежьей вечеринке

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Послевоенная Америка. Жизнь становится на прежние рельсы. В Америку переезжают люди, прошедшие ад Лагерей Смерти. За то, что они выжили, многие из них заплатили жизнью родных и собственным здоровьем. Один из таких людей, Джекоб Левин - еврей по национальности, привлекает внимание американского подростка Генри Кассаванта и становится его лучшим другом. Однако жизнь приносит обоим множество неприятных сюрпризов.
  
   Роберт Кормер.
  
   Каждое утро, примерно в восемь, этот старик выходил из сумасшедшего дома и шел по гравиевой дорожке к воротам. В его руке подобно маятнику качался небольшой кожаный портфель. Полоской инея над его губами лежали усы.
   Мальчик, которого звали Генри, наблюдал за этим стариком с веранды, расположенной на третьем этаже, откуда был прекрасный вид на улицу. Его интересовало, куда каждый день уходил этот старик, и был готов следовать за ним, если бы не перелом у него в его колене. Оставалась неделя до того, как гипс будет удален, но после этого еще какое-то время потребуется терпение, чтобы начать более-менее свободно двигаться, чтобы выходить на улицу. Поэтому он не выходил дальше, чем на веранду и наблюдал сверху все, что происходило вокруг. Интересней всего было наблюдать за этим стариком. И было непонятно, почему он жил в сумасшедшем доме, и почему каждый день ему позволяли куда-то уходить, если он сам также был сумасшедшим?
   "Не называйте это здание сумасшедшим домом", - как-то сказала его мать. - "Это просто учреждение для слабоумных".
   "Звучит еще хуже, чем просто сумасшедший дом", - подумал Генри. Так или иначе, старик выглядел ни сумасшедшим, ни слабоумным. Генри мог видеть его лишь непродолжительное время, когда тот проходил мимо. Старик не сильно отличался от окружающих. Во второй половине дня, когда он возвращался, то шел неторопливым шагом, морщины паутиной окружали его глаза, и плечи бесформенно свисали, хотя его щеки все еще оставались гладкими, подобно камням, которые годами шлифовал дождь.
   Генри иногда крутился у ворот сумасшедшего дома и наблюдал за людьми, прогуливающимися во дворе. Они также выглядели обычными людьми, подобно тем, которых каждый божий день он встречал вокруг.
   Генри не чувствовал себя хорошо. Он ни разу не попробовал научиться пользоваться костылями должным образом на протяжении всех пяти недель, пока его нога была в гипсе. Он не занимался спортом и не был так развит физически, как его брат Эдди, неловко ковылял на костылях и поэтому редко покидал веранду.
   Эдди вообще никогда не нуждался в костылях. И если бы ему пришлось, то он, никого не стесняясь, вышел бы на улицу, и, может быть, вел бы себя вызывающе, и каждый улыбался бы ему в ответ. Генри пытался не думать о брате, но это, конечно же, было невозможно. Хотя почти уже год, как Эдди не было - одиннадцать месяцев и три дня, если быть точным, он все еще присутствовал в жизни Генри и его родителей. Иногда Генри ощущал вину за то, что он мог существовать три или четыре часа без какой-нибудь мысли о нем, но родители, казалось, думали о нем каждую минуту, часами нося в себе скорбь, Они редко разговаривали без особой необходимости. Не было спору, что его отец был поглощен горем. Иногда Генри не мог выдержать тишину, царившую в арендуемой ими квартире, и выходил на веранду. Ему хотелось съезжать по перилам на тротуар, но он знал, что это только усугубит скорбь его родителей.
   Он с нетерпением ждал, когда ему удалят гипс, чтобы он смог вернуться на работу в магазин мистера Хирстона, расположенный на углу рыночной площади. Мистер Хирстон не мог наклоняться, и Генри это делал за него. Он делал любую работу, где нужно было нагибаться и приседать, например, расставлял товары на нижних полках так, чтобы они были доступны покупателям, поднимал из подвала пятнадцатифунтовые мешки с картофелем и раскладывал его на витрине, или заносил в помещение доставленные на задний двор свежие салат, морковь, шпинат, пастернак и грибы, чтобы они не портились на ярком солнце. Мистер Хирстон был очень доволен им и ждал его возвращения.
   Генри работал в магазине каждый день после школы, а также в субботу утром, пока не сломал коленную чашечку, сверзившись со ступенек, катаясь на деревянном тарантасе из трех досок. Это было в июне, когда занятья в школе уже закончились. Трещина была небольшой, но доктор сказал, что, хотя и нет ничего серьезного, нужно наложить гипс, чтобы зафиксировать бедро и голень. Мистер Хирстон сказал, что он будет держать рабочее место для Генри, пока тот не поправится.
   - Как же вы будете наклоняться? - спросил Генри.
   - Я не буду загружать самые нижние полки, пока ты не вернешься.
   - А кто будет мыть пол и поднимать из подвала картофель?
   Мистер Хирстон нахмурился и не ответил. Он все время хмурился, и выражение его лица мало отличалось от столь же кислых рассолов в деревянных бочонках около кассового аппарата.
   Генри не хотел, но он должен был это сказать:
   - Вам бы подошел Джеки Антонелли. Он живет по соседству со мной. Мы учимся в одном классе.
   Генри в страхе ждал ответа мистера Хирстона. Он не хотел, чтобы тот кого-нибудь взял на работу вместо него. Он обещал Джеки, что спросит, но сам не сильно заботился о забияке из бедной семьи. Как и любой из этого района Виксбурга, Генри стремился при любой возможности лишний раз подработать.
   - Джеки мог бы неплохо заменить меня, - сказал Генри, возненавидев себя, за то, что сказал это, не будучи уверенным в усердии Джеки.
   - Джеки Антонелли - та еще скользкая рыбка, - ответил мистер Хирстон. - Не хочу, чтобы такие у меня работали.
   Генри почувствовал сильное облегчение, но тут же его наполнило другое чувство, чувство вины за то, что его облегчение никому никак не поможет. И еще, мистер Хирстон сильно рассердил его, обозвав Джеки скользкой рыбкой, но его несильно удивило его отношение к итальянцам.
   Любимым занятьем мистера Хирстона было стоять у окна около большого медного кассового аппарата, наблюдать людей, проходящих по улице, и промывать каждому из них косточки.
   - Посмотрите на него. Сельски. Еврей. Предъявляет претензии к ценам на товары. Всегда старается их сбить и только тогда покупает...
   Или:
   - А вот идет миссис О'Брайен. Ирландка. У нее девять детей. Большую часть своего времени она проводит в постели, но не во сне, - и тогда начиналось нечто странное, что-то похожее на визжание свиньи, которое Генри слышал, когда мистер Хирстон начинал хвататься за живот от жуткого смеха.
   Или:
   - Смотри, это миссис Кармински...
   Генри мог видеть раздраженную пожилую даму и слышать пыхтение ее маленькой собачки, которая напоминала ему плюшевую игрушку, которую волокут следом за собой по тротуару.
   - Слоппи, - сказал мистер Хирстон. - Какая пышная шерсть. Балует собаку. Платит хорошие деньги за питание для нее. Выводит на улицу и повсюду таскает за собой... Глухой. Полак...
   - Я думаю, что ей одиноко, - сказал Генри, делая исключение, потому что он обычно не возражал мистеру Хирстону. - У нее месяц назад умер муж, - это было еще до того, как Генри сломал коленную чашечку. - Я видел, как вчера она плакала, когда шла с собакой. Ее щеки были мокрыми от слез...
   - Позор, - сказал мистер Хирстон, - привлекать внимание, плакать на виду у всех. Плакать нужно дома. А ее муж. Он не мог дышать. Когда он заходил в магазин, его дыхание убивало меня наповал.
   Они смотрели на миссис Кармински. Она тащила свою собаку куда-то за угол.
   - Что за мир! - воскликнул мистер Хирстон.
   - Он печальный, - ответил Генри, размышляя о миссис Кармински и об ее умершем муже, который не мог нормально дышать.
   - Он не печальный, он ужасный. Война давно закончена, но вот теперь бомба. Нас всех в одночасье можно убить одной лишь вспышкой. В мире слишком много людей, и среди них слишком много глупцов...
   Вход покупателя перебил его. Это была миссис Лумпк, которая никогда не ходила без ее красной шляпы, в которой ее голова становилась похожей на цветочный горшок, перевернутый вверх тормашками. Генри был рад ее приходу. Большее время, работая в магазине, он старался быть занятым и избегал компании мистера Хирстона с его замечаниями. И все же Генри был благодарен ему за то, что тот нанял его на эту работу.
   Генри еще не освоился в этом районе, как начал работать у мистера Хирстона. После смерти Эдди его отец больше не работал. Он больше не играл на бирже и редко выходил из квартиры, которую они сняли. Его мать устроилась на работу в ресторане "Мисс-Викбург-Динер" в центре города, Генри бродил по улицам, с тоской вспоминая дом и людей на Френчтаун-Авеню в Монументе. После потери Эдди его родители не могли больше там жить, и переехали сюда, в Викбург, в больший город, расположенный в двадцати милях от Монумента. Они удачно сняли трехэтажную квартиру рядом с сумасшедшим домом, потому что снять хорошее жилище могли только ветераны войны, такую привилегию им предоставляли владельцы. Отец Генри не воевал. С его слухом было что-то не в порядке. Как говорили врачи, в барабанных перепонках обоих ушей у него были отверстия, что делало его неспособным выдержать все ужасные звуки войны. Джеки Антонелли думал, что жить возле сумасшедшего дома было позором, хотя сам жил лишь через три дома от Генри.
   Выслушивая Джеки, Генри пожимал плечами, и ведь только он мог вынести все комментарии мистера Хирстона. Новое место жительства его сильно разочаровало лишь тем, что после переезда в Викбург самочувствие его родителей не улучшилсь. Они, в конце концов, никак не могли оставить Эдди во Френчтауне. Он преследовал их повсюду уже здесь, притом, что стены не были заняты ни его фотографиями и спортивными наградами. Все покоилось в коробках на полке в туалете около спальни Генри. Эдди все время побеждал в спорте. Он бегал и прыгал быстрее и выше всех. Он мог подтянуться пятьдесят раз, и все перед ним трепетали. Хотя его успеваемость в школе была невысока в отличие от Генри, который всегда получал высокие оценки, не имея никаких неприятностей от учителей. Эдди учился плохо, испытывал крайнюю неприязнь к домашним заданиям и часто пропускал уроки. Однако ему это всегда сходило с рук, потому что каждый знал, что на поле с битой и мячом ему не было равных, что рано или поздно он оденет форму "Red Sox" и будет известен на весь мир своими забитыми мячами. Но вместо этого он упал замертво, растянувшись в водосточном желобе на Файест-Стрит во Френчтауне, его шея была переломана как кости цыпленка, ее сфотографировали отдельно, для следствия. Автомобиль, который сбил его, скрылся, и больше никто его не видел.
  
   -----------------------------------
  
   На следующее же утро после того, как с его ноги был удален гипс, Генри последовал за стариком, когда тот вышел из сумасшедшего дома. И когда он шел следом за ним, то был рад, что боли в колене больше его не беспокоили. За день до того в кабинете у врача его просто передернуло, когда после удаления гипса он увидел бледную ногу с шелушащейся кожей. Но ходьба давалась ему легко, поскольку он шел за стариком, который неторопливо шествовал по улице.
   Если старик не был сумасшедшим, то вел себя, по крайней мере, странно. Его губы шевелились, словно вел беседу с каким-нибудь невидимым собеседником. Время от времени он останавливался и какое-то время стоял неподвижно, глядя в пустоту, словно замирая в каком-то необъяснимом трансе. Затем приподнимал свою черную кепку, похожую на берет, но с козырьком, и продолжал идти. По дороге он еще несколько раз приподнял ее, хотя для этого не имелось никакого повода.
   Затем, ускорив ход, он пошел слишком быстро для старика, и от Генри требовалась внимательность, потому что он неожиданно сворачивал куда-нибудь во двор, чтобы сократить путь. Нога Генри начала слабеть, словно внутри прорисовывалась незримая пустота, и он немного начал хромать, но при этом большую часть времени был способен удержать старика в поле зрения.
   Наконец они оказались в той части города, где Генри никогда прежде не бывал. Старые полуразрушенные здания словно облокачивались друг на друга, чтобы не упасть. В конце улицы какие-то парни торчали возле бара. Они пересчитывали деньги, подкидывая монеты в воздух. Старик остановился около магазина, который, как оказалось, не работал. Его окна были закрашены черной краской, а над главным входом не было никакой вывески там, где она должна была висеть. Старик поставил на асфальт свой черный портфель и прислонился к оконной раме, словно переводя дыхание, снова приподнял кепку, взял портфель и открыл дверь. Он зашел внутрь, плотно закрыв за собой дверь.
   Генри почесал подбородок и стал пинать по тротуару пустую консервную банку. Любопытство терзало его, будто укус комара. Он заметил, как парни около бара уставились на него, прекратив свою игру с монетами. Заметив узкий переулок рядом с неработающим магазином, Генри осторожно пронырнул в него. Он оказался в суровом пейзаже ржавых пожарных лестниц, мусорных баков и выброшенной мебели. Все это напоминало последствия урагана или землетрясения. Серая крыса рыскала между двумя грудами старых плетеных корзин.
   Свежевыкрашенная масляной краской дверь притянула его внимание, без сомнения она вела внутрь помещения, куда исчез этот старик. Украдкой, словно актер из кинофильма, показываемого в субботний полдень, Генри подошел к двери и аккуратно попробовал ручку: сначала мягко, а потом приложив силу. Дверь не поддалась.
   Затем он огляделся, чтобы убедиться в том, что за ним никто не наблюдает, или не преследует его, например, те парни у бара. Генри заглянул в замочную скважину, что, конечно же, было глупо. Это многое могло решить на экране кино, но в реальной жизни выглядело нелепо. И он ничего там не увидел.
   Внезапно дверь распахнулась, и Генри почти упал, потеряв на нее опору. У него от неожиданности отвисла челюсть, когда перед ним, в дверном проеме предстал человек внушительных размеров.
   - Что ты здесь делаешь? - заревел гигант, его голос был подобен ветру урагана.
   Генри потерял дар речи, беспомощно оцепенев перед его величием.
   - Что тебе здесь надо? - настаивал гигант, сделав шаг вперед, из-за чего Генри засуетившись, отступил назад и тот час же упал на колени. Его передернуло от боли, взорвавшейся в коленной чашечке. Он испугался, что сломал ее снова.
   Гигант возвышался над ним, удушая лишь одним своим видом. Огромные руки были покрыты рельефом выступающих наружу мышц, а ноги напоминали стволы вековых деревьев.
   Боль в колене стала невыносимой, и Генри побоялся того, что щеки будут влажными от слез.
   - Эй, я не причиню тебе никакого вреда, - сказал гигант, в его голосе внезапно проявилась какая-то мягкость. - Тебе больно, и ты нуждаешься в помощи?
   Генри качнул головой, когда оказался у ног гиганта, смахивая слезы с лица.
   - Может, ты хочешь посмотреть на то, что внутри? - спросил гигант. - Что здесь делают?
   Генри пробовал пошевелиться, но мышцы отказались ему подчиниться. Ему не хотелось иметь дело с этим гигантом, независимо от того, мягкий у него голос или нет. Что, если он такой же сумасшедший, как и тот старик?
   - Я не хотел тебя пугать, мальчик, - сказал гигант, грустная улыбка обнажила его большие зубы. - Но у нас здесь много неприятностей из-за местных хулиганов...
   Борясь со своими ногами, Генри на мгновение заглянул в глаза гиганта - мягкие карие глаза, полные пристального внимания.
   Он, спотыкаясь, куда-то побежал по переулку, когда у него за спиной тянулся все тот же голос гиганта:
   - Подожди... постой...
   Но Генри продолжал бежать, благодаря свою еще за день до того загипсованную ногу вместе с другой здоровой. Они снова с огромной скоростью уносили его куда подальше от этого нечистого места.
   Позже, уже по дороге домой ему стало жаль, что он не вошел в помещение того заброшенного магазина. Он задавался вопросом, сможет ли он когда-либо узнать, зачем этот старик ходит туда по утрам, и что лежит в его черном портфеле.
  
   ---------------------------------
  
   Когда Генри вошел в магазин без костылей, то Мистер Хирстон завизжал как свинья. С этого дня он был готов к работе: был прилизан и причесан, нога была в порядке, несмотря на то, что этим утром ему пришлось проделать длинный путь от дома до магазина.
   - Подними из подвала картофель, - мистер Хирстон показал кивком на покупателя, и Генри спустился в подвал, где его ждали мешки с картошкой. Обычно он старался не задерживаться в темном и сыром подвале, потому что там было много крыс. Они шебаршились по углам или просто бегали по полу, и однажды серая крыса выскочила из мешка с картошкой, до ужаса перепугав Генри. Сердце чуть ли не разорвало его грудь на части. Он боялся многого: быть в туалете с закрытой дверью, фильмов ужасов про вампиров, но больше всего - крыс.
   Когда он вернулся с картошкой, мистер Хирстон прощался с покупателем, с миссис Пирс, жившей на первом этаже их трехэтажного дома. Улыбаясь и кивая, мистер Хирстон проводил ее до двери, которую он мягко прикрыл следом за ней.
   - Отвратительно - бородавка на подбородке и волосы, растущие из нее, - сказал он, возвращаясь к кассовому аппарату. Противная гримаса сменила улыбку. Главное, что улыбка не была настоящей. Простая перестановка губ сразу меняла все.
   Генри поражался вежливости мистера Хирстона в присутствии покупателей. Он улыбался и кланялся, говорил самые теплые слова, пока они находились в помещении магазина, и тому, насколько оскорбительно он о них отзывался, когда они уже были где-нибудь за его пределами.
   - Клиент всегда прав, - как-то сказал он, словно читая мысли Генри. - Но только в магазине, когда кланяешься. Иначе, они всего лишь люди - глупые в своем большинстве, ничего не смыслящие в торговле тем, что видят. И непонятно, зачем они торгуются? - Он вручил Генри разноцветную жестянку с леденцами "Беби-Рут". Генри был в восторге, потому что на работе мистер Хирстон никогда еще прежде ничем его не угощал. - Зажрались, - ворчал он, и затем: - Во время войны с покупателями было проще. Все было нормировано. Все приходили, когда я получал масло или сигареты.
   Генри слушал, его щеки распухли от леденцов, в то время как мистер Хирстон смотрел неизвестно куда. Он как будто разговаривал сам с собой, его голос стал почти мечтательным:
   - Я заставлял их выстраиваться в очередь и ждать, действуя так, словно товар должен прибыть с минуты на минуту. Всегда был порядок, и все ждали. Я был словно диктатор, потому что у меня над ними был контроль, - и тогда он словно обнаружил Генри, вспомнил о его присутствии. - Иди работать. Я не плачу бездельникам.
   Перед самым концом рабочего дня, когда Генри мыл пол, в магазин вошла дочь мистера Хирстона. Она появилась с заднего входа, спускаясь из квартиры этажом выше, в которой жил мистер Хирстон с женой, которую Генри ни разу не видел, и дочерью. Дорис была тихой и хрупкой девочкой, с длинными, черными и вьющимися волосами, которые ложились на ее плечи. Они всегда были стянуты бантами. Но каждый день банты были другого цвета. Они могли быть красными, желтыми или синими, всегда яркими в контрасте с ее бледным лицом и темными глазами, глубоко сидящими в гнездах, напоминающих окна часто посещаемого дома.
   Как и всегда, она внезапно появлялась и внезапно исчезала подобно призраку. Двери бесшумно открывались и закрывались, ее одежда чуть слышно шелестела, и слабые дуновения воздуха сопровождали ее, когда она проходила мимо. Иногда Генри вообще не видел ее, а лишь только ощущал ее присутствие в магазине. Она была на год старше его, и когда они встречались в школьном коридоре, она опускала глаза и смотрела в сторону. В ее руках всегда были книги, взятые в библиотеке. В магазине он иногда чувствовал спиной ее взгляд и почти видел ее где-то позади себя, а затем слышал, как мягко закрывалась дверь заднего входа. Они еще ни разу ни словом не перемолвились.
   Всякий раз, когда мистер Хирстон видел ее в помещении магазина, то приказывал ей, чтобы она исчезла. "Наверх!" - командовал он жестом, его рука показывала на потолок.
   В тот полдень Генри впервые услышал ее голос: "Привет". Это прозвучало так кротко и тихо, что сначала он усомнился в том, что он вообще что-то слышал. Она не улыбнулась ему, но выражение ее лица изменилось, или просто появилось, взамен обычной для ее лица незначащей пустоты. Он и не заметил этого, поскольку Дорис отвернулась раньше, чем он смог поднять глаза и вернуть ей приветствие, если оно таковым было. Он внезапно заметил ушиб на ее поцарапанной щеке, ставшей от этого фиолетовой.
   - Что с твоей щекой? - почему-то спросил Генри.
   - Наверх!
   Голос мистера Хирстона был подобен грому среди ясного неба. Безлюдный магазин содрогнулся со всеми своими прилавками, и Генри аж подпрыгнул от неожиданности, он обернулся, чтобы увидеть потемневшее от гнева лицо хозяина этого магазина.
   Генри начал тихо беситься. Он слышал удаляющиеся вверх по лестнице шаги, осторожное открытие и закрытие двери этажом выше.
   - Споткнулась, - сказал мистер Хирстон, в то время как Генри оттирал одно и то же самое место помногу раз. - Неуклюжая девчонка, вечно где-нибудь исцарапается.
   Вошел последний покупатель, и мистер Хирстон отвернулся, тихо проклиная все на свете. Он ненавидел спешащих все успеть в последнюю минуту перед закрытием магазина.
   Тем вечером Генри ко всем своим молитвам добавил еще одну - о Дорис. Прежде чем лечь спать он становился на колени около своей кровати и читал молитвы каждый вечер, делая это так же, как и монахини в школе Прихода Святого Джуда во Френчтауне, где все учащиеся учились еще и молиться перед сном. Первая его молитва была о матери, о маленькой и нежной женщине. В военное время она работала по ночам и приходила домой только на рассвете, бледная и изможденная. Она пыталась спать среди дневного шума. Теперь она работала официанткой, и все время с утра до ночи проводила на ногах с тяжелыми подносами. Его молитва об отце, живущем в своей глубокой тишине. Он молился о том, чтобы он снова вернулся к азартным играм, даже если они ни разу не принесли ему большого выигрыша. Его отец также работал на фабрике во время войны, но все, что он там зарабатывал, он тут же проигрывал в казино или на скачках. Удача посещала его, но очень редко. Теперь отец больше ни во что не играл, и Генри молился о том, чтобы он поскорее вышел из своей печали, даже если бы это снова означало азартные игры с их проигрышами.
   Он также молился об Эдди, на случай, если он еще не попал на небеса. Но где же еще он мог быть? Конечно же, не в аду. Эдди ни разу не совершил ничего такого, чтобы туда попасть. В чистилище? Возможно. Монахини часто говорили о месте, где души таятся в ожидании, чтобы в дальнейшем быть допущенными на небеса. Каждая душа должна была успешно пройти чистилище, если о ее спасении достаточно молились на земле. И Генри молился о душе Эдди, об исключении всего, что смогло бы ему помешать попасть на небеса, в надежде на то, что с каждым днем он к ним все ближе.
   "...и охрани нас от Лукавого", - бормотал он. - "Аминь".
   Перед тем, как перекреститься по окончании его молитв, он подумал о Дорис, о неуклюжей девчонке, которая может споткнуться и разбить себе нос или разодрать щеку. Он молился, чтобы господь хранил ее от всех бед. И тогда он добавил молитву о старике, прося Иисуса, чтобы тот наблюдал за ним. Любой из живших в сумасшедшем доме, конечно же, заслуживал молитву.
  
   ---------------------------------------
  
   На следующий день, Генри снова пошел следом за стариком. На этот раз любопытство терзало его еще сильней. Его больше всего интересовало, почему этот старик все время снимает кепку, отчего постоянно меняется его настроение, и что это за транс, в который он периодически впадает?
   Когда Генри обогнул угол, то начинал понимать, что старик шел такой дорогой, чтобы никому не попадаться на глаза, и вел себя так, словно он вообще не существует на этой земле.
   Внезапно он появился из тени дверного проема, прижимая к груди свой черный портфель, обняв его дрожащими руками. Его глаза были широко раскрыты, в них светился ужас.
   Сильно покраснев, Генри сказал:
   - Не бойтесь меня, - он никогда еще не видел такого в чьих-либо глазах.
   Старик, раболепствуя, посторонился, будто ожидая удара.
   - Я не причиню вам никакого вреда, - сказал Генри осторожным голосом, не зная, понимает ли старик то, что ему говорят. - Мне лишь одиннадцать лет отроду...
   Вероятно, слова Генри или нотки сожаления в его голосе отодвинули опасения старика, потому что он перестал пятиться назад и расслабил объятия, крепко сжавшие его портфель. Слезы залили его глаза и покатились друг за дружкой по седым усам.
   Генри так был потрясен испугом этого старика, что заплакал сам. И словно со стороны он уже сам слышал свой собственный голос:
   - Я вижу вас каждый день, и мне интересно, куда вы ходите, и это все. Я недавно был с поломанной ногой, и еще, у меня умер брат... - его удивило, что он сумел в этом признаться старику, которого совсем не знал.
   Вытирая щеки, старик сказал:
   - Умер... - или это слово в его тяжелом произношении прозвучало, словно из преисподние. Такого звучания Генри никогда еще не слышал ни от кого прежде, крик дикой тоски из бездонной пропасти: "Ааааййй!.." Такие звуки издаются при адской боли, чтобы хоть как-то ее перенести: от неподъемной ноши, от горячего, обжигающего руки, от страшного холода.
   Генри коснулся его плеча, чтобы больше не слышать этот звук, и сказал:
   - Все в порядке. Моя нога вылечена, и мой брат теперь на небесах, - он не упомянул другую альтернативу или чистилище.
   Старик закачал головой и утих, хотя его крик все еще отзывался эхом в ушах Генри. Они тихо стояли вдвоем, не замечая проходящих мимо людей, с любопытством оборачивающихся на них.
   Старик поднял руку и подозвал к себе Генри. Он больше не защищался портфелем, но и не сказал: "Пошли". Генри зашагал рядом с ним. Он предложил старику нести его портфель, который не был тяжелым, но внутри его что-то грохотало. Генри притворился, что не заметил, как старик очередной раз зачем-то приподнял кепку, хотя на этот раз он ни разу не остановился или не вошел в свой очередной транс.
   Когда они оказались недалеко от того заброшенного магазина, перед ними предстал гигант, заслонив собой весь тротуар - всеми костями и мускулами. Удивительно, как тротуар не содрогался под его ногами. Всем своим рельефом гигант показывал, что он заметил старика. Затем он сказал ему несколько слов на языке, который Генри не понимал, после чего, опустив глаза на Генри, объяснил ему: "Я уже начал волноваться, куда он запропастился. Он давно уже должен был придти. Обычно по нему можно сверять часы". Он тщательно рассмотрел Генри с высоты своего огромного роста: "Так... Ты вернулся... хорошо".
   Гигант завел их в помещение магазина.
   Как оказалось, внутри не было ничего таинственного. В большой комнате была дюжина людей. Каждый из них был чем-то занят. Они сидели на табуретках за столами, склонив головы и что-то делая пальцами, шевелящимися повсюду. Поначалу Генри подумал, что магазин был переорганизован в какую-то фабрику. По углам жужжали станки, наполняя пылью и без того непрозрачный воздух. Кто-то просто сидел за столом и, не спеша, над чем-то работал руками. Отблески зеленоватых зайчиков от водной глади бассейна падали на потолок.
   Старик прошел к столу, накрытому большим листом бумаги, и гигант сказал, "Здесь раньше был плавательный бассейн, а теперь центр художественного творчества. Сюда приходят те, кто не может позволить себе брать уроки художественного ремесла или у кого недостаточно денег на материалы. Некоторые из них - художники, нуждающееся в рабочем месте, а некоторым просто нужно где-то проводить свое свободное время. Муниципалитет Викбурга за все это платит..."
   В дальнем углу высокий, худощавый человек всматривался в еще незаконченную картину, на которой были изображены деревья на фоне синего неба, а в нескольких футах от него полная женщина с синими волосами что-то месила в большом тазике. Когда Генри присмотрелся, то он увидел голову ребенка, появляющуюся из глины.
   Отвлекшись от всей этой кипящей деятельности, Генри увидел, как старик стянул со стола лист, под которым оказалась миниатюрная деревня с домами и сараями, населенными крошечными деревянными фигурками, ростом не более чем с дюйм или два.
   - Мистер Левин - резчик по дереву, - сказал гигант. - Он восстанавливает деревню, в которой когда-то жил в молодости. Она помещается на этом столе.
   - Его так зовут, мистер Левин?
   - Да, Джекоб Левин.
   - Меня зовут Генри. Генри Кассавант.
   - А меня - Джордж Грэхем, - сказал гигант, и его улыбка обнажила большие и белые зубы.
   Джордж Грэхем? Генри подумал, что у гиганта, подобного этому, должно быть яркое, звучное имя - такое, как у героев сказок, например, Тор или Иван.
   Мистер Левин оглянулся на Генри, провел рукой над деревянной деревней и улыбнулся. Но, как показалось Генри, в его улыбке было что-то грустное. Старик открыл портфель и разложил на столе маленькие инструменты.
   - Видишь эти дома и крошечные фигуры? - спросил Джордж Грэхем. - Он сказал мне, что они выглядят точно так же, как и люди из этой деревни, которых он когда-то знал. Он - настоящий художник, Генри.
   Генри стоял около мистера Левина, и наблюдал, как тот работает, делая последние штрихи в фигурке ребенка, ростом всего лишь в дюйм, мягко шевеля пальцами, которые ни разу не дрогнув, надежно и, вместе с тем, бережно держали маленький резец.
   Перед ним на столе развернулась вся деревня: дома, сараи, торговые лавки, стада, пасущиеся на лугу - лошади и коровы, мулы, цыплята и собаки. И все это было окрашено в их естественные цвета. И фигурки людей были почти живыми: женщины в платках, они выглядывали из окон или развешивали на веревках выстиранное белье, мужчины на улицах, в телегах и фургонах.
   Старик работал не отвлекаясь, отрываясь от работы, лишь чтобы положить фигурку и приподнять кепку, снова неизвестно кого приветствуя, и затем продолжал работать. Время от времени он поглядывал на Генри и улыбался. Теперь его улыбка приобрела для Генри знакомый ему оттенок: "не то, чтобы печаль, ну и не радость".
   Джордж Грэхем ходил по помещению центра останавливая, чтобы о чем-то поговорить с людьми. Они кивали. Он мог коснуться чьего-либо плеча, пристально слушая, что ему отвечают. Чаще всего он мог стать на колени около кого-нибудь из художников, и таким образом быть глазами на уровне его глаз. Время от времени воздух наполнял смех, например, когда кто-нибудь мог поинтересоваться работой своего соседа. Мальчик, на пару лет старше Генри, превращал винный кувшин в торшер, в то время как около него молодая женщина, на последнем месяце беременности сшивала кусочки ткани в стеганое одеяло.
   Джордж Грэхем вернулся к столу старика и опустился на колени рядом с Генри.
   - Вы также художник? - спросил Генри.
   - Нет, я руковожу подобными местами в этом городе. У нас есть несколько отделений по Викбургу. Но это - мое самое любимое.
   - Как много нужно времени, чтобы сделать одну такую фигурку? - спросил Генри.
   - Пять или шесть часов на каждую. Он - самый терпеливый, из тех, кого я только встречал.
   Мистер Левин обернулся и подозвал к себе Генри. Он в одну руку взял маленький кубик древесины, а в другую - резец и начал резать.
   - Это липа, - объяснил гигант. - Она мягкая, с ней работать легко, а вот из дуба сделаны домики.
   Генри увидел голову и изогнутую шею утки, а затем клюв. Быстрые движения резца поймали свет. Законченная фигура была груба, но явно выглядела уткой. Старик взял баночку с морилкой и быстро окрасил фигурку маленькой кисточкой. Он рассмотрел ее и вручил Генри. На его лице возникла широкая улыбка, вообще без всякого намека на печаль.
   - Спасибо, - сказал Генри.
   Старик кивнул и что-то сказал на незнакомом языке Джорджу Грэхему.
   - Он говорит, что твое присутствие приносит ему радость, - перевел для Генри гигант.
   - Что это язык? - спросил Генри.
   - Идиш - язык, на котором он говорил в Европе.
   - Вы тоже Идиш?
   Джордж Грэхем мягко улыбнулся:
   - Идиш - это язык, Генри. На нем говорят евреи. Но я не еврей. Мне просто хорошо даются языки, и все. Во время войны в армии я служил переводчиком.
   Утка комфортно расположилась у Генри на ладони. Он продолжал наблюдать за работой старика, который вернулся к фигурке ребенка. Движения инструмента были настолько незаметными, что лезвие резца в его руках было почти невидимым. Выпуклая щека девушки сформировалась одним ударом ножа.
   Генри, наконец, понял, что ему пора уходить. Многое нужно было сделать дома по хозяйству. Уходя на работу, мать написала ему целый список поручений.
   Он коснулся руки мистера Левина.
   - Мне нужно идти, - сказал он. - Спасибо за утку.
   Старик кивнул в ответ и подал ему руку. Их пальцы переплелись.
   Уже у двери гигант спросил:
   - Еще придешь? Мистер Левин один во всем мире. У него нет семьи. Его жена и дети погибли. Я думаю, что ты напоминаешь ему его сына. Он на тебя так смотрит - с нежностью...
   С нежностью... такое чуткое слово из уст этого монстра.
   - Я вернусь, - пообещал Генри.
  
   ----------------------------
  
   Каждое воскресенье Генри с матерью приезжали на автобусе в Монумент, чтобы посетить могилу Эдди. Автобус прыгал по ухабам. Тяжелый и удушливый запах дизельного перегара заполнял салон, несмотря на то, что окна были открыты. После того, как автобус прибывал в Монумент, еще где-то милю им нужно было пройти, чтобы попасть на кладбище Прихода Святого Джуда, расположенное на окраине Френчтауна. Они никогда не посещали тот квартал, в котором раньше жили. "Слишком много воспоминаний", - как-то сказала его мать. Генри знал, что она пропустила еще одно слово: "грустных". Слишком много грустных воспоминаний. Смерть Эдди вычеркнула из их жизни все лучшее из того, что было у них во Френчтауне.
   На могиле Эдди мать сменила цветы, взамен увядшим, принесенным за неделю до того, отчего Генри сделалось грустно. Он никогда не слышал, чтобы Эдди говорил, что он любит цветы, и какой мальчишка
  такое скажет? Но что еще можно принести на кладбище?
   Генри и его мать стали на колени. Беззвучно шевелящиеся губы читали молитву. Генри не смотрел на мать, потому что знал, что ее лицо будет наполнено скорбью. "Зачем мы сюда ездим?" - задавался он вопросом. На кладбище было неуютно. Могила Эдди поддерживалась Приходом Святого Джуда, но выглядела заброшенной и одинокой, выделяясь среди других тем, что на ней не было отмечающего ее камня.
   - Почему на могиле Эдди нет камня? - спросил Генри, хотя он подозревал почему.
   - Однажды будет, Генри, - сказала она. - Когда-то все приходит...
   - Когда отец снова начнет работать?
   - Да, - сказала она, смотря вдаль.
   - А если он снова будет играть в свои азартные игры?
   - Возможно, когда-нибудь ему повезет.
   - Зачем он играет, Мом? - спросил он. Его всегда озадачивали ночные игры в карты, на которых все время пропадал его отец, почему он предпочитал компанию людей в прокуренных задних комнатах семейному уюту?
   - Знаешь, кто он на самом деле, Генри? - и, не ожидая ответа, она тут же выпалила. - Твой отец - мечтатель. Он мечтает о золотом дне, на которое он спустит нас, если сорвет большой куш.
   Слова азартных игр такие, как "золотое дно" и "большой куш" звучали очень странно, когда исходили из ее уст, даже как-то забавно и, вместе с тем, грустно. Она произносила их, о чем-то задумавшись.
   - Но он больше не играет в азартные игры, - сказал Генри, все еще пытаясь разгадать загадку своего отца. - И он весь в печали, Ma.
   - Более чем в печали, Генри. Когда его печаль перелилась через край и стала невыносимой - это превратилось в болезнь. Твой отец, он словно во мраке.
   - Из-за смерти Эдди?
   - Каждый из нас по-своему принимает беды, которые могут повстречаться на его пути, - сказала мать, глядя на могилу. - Доктор сказал, что это пройдет, но не сразу...
   Его поразило то, как с печалью можно было обращаться так же, как и с болезнью, и то, что его отец на самом деле бывал у доктора. Его разочаровало то, что мать хранила это в тайне от него. А что его собственные тайны? Он никогда не рассказывал ей или другим, как он скучает по Эдди, или о его ностальгии по Френчтауну и по старым приятелям, Лео Картиеру и Ники Ла-Фонтейну, или о его жутких видениях, в которых взрывается атомная бомба, и огромный атомный гриб укутывает весь мир.
   - Бедный Генри, - сказала мать, ероша волосы на его голове. Ее рука была ласковой. И вдруг в ее голосе прорвалась решительность: - Смотри, если ты думаешь, что на могиле у Эдди должен стоять камень, то он, в конце концов, будет стоять, - она наклонилась за флягой с водой и подняла ее. Она держала ее так, словно это была ручная граната, которую она намеривалась бросить. - Рано или поздно.
   - Наверное, можно попробовать, - предложил Генри. - Что-то внесешь ты, а что-то я.
   - Наверное, - сказала мать.
   Невозможное внезапно стало возможным, и Генри аж заплясал от волнения перед могилой Эдди. И успокоившись, спросил:
   - А какой камень, Ma?
   Они оглянулись на окружающие их могилы. На них были серые плиты, гранитные блоки, мраморные столбы, отталкивающие своим одиночеством. И даже камень в форме ангела, неподалеку от могилы Эдди, был мрачен и непригляден.
   - Что-нибудь особенное, - ответила она, и в ее глазах, яркими огнями засветилась жизнь. - Хотелось бы что-нибудь присущее Эдди. Как ты думаешь, что бы он хотел, Генри?
   Генри подумал о бейсболе. Эдди предстал перед его глазами в низкой в позе, раскачивающим биту и готовым в любой момент отбить летящий в него мяч. Затем он услышал удар биты, встречающей мяч, свист мяча, отлетающего в самый дальний угол поля, и за этим следующие с трибун крики и овации.
   - Бита и мяч, - сказал Генри, слова повыскакивали у него изо рта.
   Мать с удивлением посмотрела на него, раскрыв рот, затем обернулась, чтобы рассмотреть могилу Эдди. Генри смотрел туда же, воображая себе бейсбольную биту и мяч, установленные на могиле подобно символу всемирной ярмарки 1939 года: бита в готовности и мяч в основании.
   Они посмотрели друг на друга и начали смеяться над идеей такого памятника. После смерти Эдди он впервые услышал ее смех, весело забулькавший в воздухе, и Генри присоединился к ней. Они внезапно оказались беспомощны перед смехом, словно их двоих недавно выпустили из тюрьмы после длинного заключения. Захваченные таким весельем, они прижались друг к другу, упиваясь внезапным порывом радости.
   - Ты сможешь это нарисовать? - спросила его мать, запинаясь, чтобы ухватить ртом воздух. - И что про это скажет Отец Лемиёкс, когда увидит биту и мяч на могиле у Эдди?
   Позже, когда они уже уходили с кладбища по каменной дорожке, извивающейся под их ногами, он взял ее за руку и повел на отдаленный участок, где была вскопана земля. На этом участке были детские могилы, где камни были выложены так, что все это походило на прорезавшиеся зубы маленького ребенка. Генри с матерью как-то рискнули оказаться там, но они больше ни разу туда не возвращались. Памятники были в форме ягненка, медведя Тэдди и голубя. Они были установлены на маленьких могилах. Возле этих камней были оставлены игрушки: красный пластмассовый грузовик, синий мяч, маленькая деревянная лошадь.
   - Если отец Лемиёкс позволил на могиле ягненка или медведя Тедди, то, возможно, он не будет возражать против биты и мяча, - сказал Генри.
   - То, что он думает, не имеет никакого значения, - сказала мать. - Если мы хотим, чтобы у Эдди были мяч и бита, то они у него будут.
   Генри хотел обнять ее руками, но отказал себе в этом. Он побоялся, что она оттолкнет его, что уже иногда бывало, когда она была утомлена и раздражена, или, может быть, ей было одиноко без Эдди.
  
   -----------------------------
  
   В затишье под конец дня, между наплывами покупателей (они всегда приходили и уходили все сразу - толпой) мистер Хирстон часто жаловался на жизнь. В один из таких моментов Генри подошел к нему, когда тот стоял, как обычно, у окна со своими кислыми комментариями, адресованными прохожим.
   - Вам что-нибудь известно о памятниках, мистер Хирстон? - спросил Генри.
   - О каких памятниках? - рассеянно спросил тот, все еще пялясь в окно.
   - О памятниках на кладбище.
   Бакалейщик посмотрел на Генри в узкие щелки глаз и спросил:
   - Что, все о памятниках, или это повод, чтобы на минуту отдохнуть от работы?
   От усердия его щеки налились кровью. Генри схватил метлу и начал изо всех сил мести, хотя весь пол уже был чистым.
   - Ладно, ладно, - хлопнул в ладоши мистер Хаирстон. - Положи метлу. Уборка чистого пола - пустая трата сил, лучше потрать их на что-нибудь другое... Я теперь вспомнил: твой брат умер, и памятник нужен для него, правильно? - в его тоне не звучало никаких извинений или сожалений.
   Кивнув, Генри сказал:
   - Мы с матерью думаем о памятнике над его могилой, и действительно хотим, чтобы он был, но сейчас нам приходится экономить, ведь сразу нам не расплатиться, - о чем, конечно, думать было бы неприятно, тем более говорить вслух.
   Бакалейщик снова отвернулся к окну, словно это больше его не интересовало.
   - Где можно купить памятник? - настаивал Генри.
   - Нужно придти туда, где их продают, - сказал мистер Хирстон, смеясь своим поросячьим визгом, не содержащим ни радости, ни развлечения.
   - И где их продают? - спросил Генри, отказываясь быть обескураженным.
   Мистер Хирстон вздохнул, в недоумении его плечи поднялись и опустились, и он снова повернулся к Генри:
   - Памятник, как и что-нибудь еще нужно покупать - так же, как ты покупаешь все остальное. Возле кладбища на Дубовых Лужайках есть мастерская, которая делает их и продает. Она принадлежит человеку, которого зовут Барстов. Полагаю, он сделал себе неплохое состояние на этом. Должно быть, заказать памятник стоит не дешево - все, что вам нужно: камень, имя на нем, дата рождения и дата смерти.
   - Это далеко отсюда? Можно ли туда доехать автобусом?
   Мистер Хирстон искоса посмотрел на него, в его глазах засверкал неожиданный интерес.
   - Ты серьезно об этом?
   Генри кивнул:
   - Мой брат заслуживает памятник. И мне кажется, что только у него одного на всем кладбище его нет.
   - Как ты думаешь, какой памятник должен быть у него?
   Генри задался вопросом: "Должен ли я ему это говорить? Может, он снова будет смеяться?" У него было крайне неприятное чувство, и он был готов сказать все, что угодно, лишь бы переключить внезапный интерес мистера Хирстона на что-нибудь другое. Но почему бы не узнать у него как можно больше?
   - Эдди был настоящим бейсболистом. Я подумал о мяче и бейсбольной бите.
   Мистер Хирстон не нахмурился и не рассмеялся, не завизжал по-поросячьи, а лишь продолжил смотреть на Генри своими глубокими темными глазами.
   - Я знаком с этим Барстовом, поговорю с ним.
   Генри почувствовал, как его челюсть отвисла в неверии собственным ушам, словно в каком-нибудь комиксе. Он заморгал глазами. Слышал ли он это от мистера Хирстона, или ему показалось? Он не осмеливался переспросить. Вместо этого пробормотал "спасибо", прочищая горло, чтобы произнести хоть что-то еще, и стал подметать то же самое место, что и прежде.
  
   -----------------------------------
  
   На следующий раз, когда Генри пришел в центр художественного творчества, старик работал уже над другой крошечной фигуркой. Его незаметные движения маленьким резцом были точны и кропотливы, все его тело было собрано и сконцентрировано на этой фигурке.
   Высокий табурет, стоящий недалеко от него, он пододвинул к себе и посадил на него Генри. Он кивал и улыбался, очевидно, он был доволен тем, что Генри вернулся. Генри снова почувствовал страх перед вырезанными фигурками этой игрушечной деревни. Они настолько походили на живых, что ему показалось, что вдруг задвигаются и заговорят.
   Подошел Джордж Грэхем и опустился рядом с ними на колени. Старик начал говорить с ним на странном и непонятном языке Идиш.
   Гигант внимательно выслушал и затем обратился к Генри:
   - Он хочет знать, не хочешь ли ты научиться вырезать из дерева?
   Генри никогда не обладал никакими талантами. Он ни разу ничего не достиг в спорте, подобно Эдди. В течение трех месяцев он брал уроки игры на фортепьяно у Сестры Анжелы в Приходе Святого Джуда, и здесь его изначально подкарауливала неудача. В школе по рисованию имел самые низкие оценки, многое мог себе представить и даже хотел это нарисовать, но никак не мог перенести на бумагу даже намек того, что он видел в уме.
   - Я не думаю, что у меня это может получиться, - сказал он.
   - А ты попробуй, - подтолкнул его Джордж Грэхем.
   Мистер Левин взял маленький ножик и вложил его в руку Генри. Тот осторожно взял его в руку. Мистер Левин взял такой же и еще маленький кубик липовой древесины, подобной тому, из которого он вырезал утку для Генри.
   В течение следующих нескольких минут он руководил Генри на его первых шагах в резьбе по дереву, поправляя руки Генри, подсказывая его следующие движения, едва касаясь кожи на его руках.
   Стружки падали на пол. Генри познакомился с некоторыми запахами, царящими вокруг стола, за которым работал мистер Левин, с прозрачными ароматами только что срезанной древесины и с резкими запахами морилки и красок, смесь которых щекотала у него в ноздрях. Древесина начала принимать форму. Может, хоть в чем-то он все-таки был талантлив?
   И когда вдруг острый нож промахнулся и соскользнул, и Генри увидел брызги крови, хлынувшей из его пальца прежде, чем он почувствовал боль. Быстрыми движениями мистер Левин взял откуда-то кусок белой ткани и обмотал ею палец Генри. Боль не была серьезной, хотя кровь просачивалась через ткань, делая ее ярко красной.
   Старик застонал и закрыл лицо руками. Гигант немедленно оказался около их стола.
   - Он вообще не выносит вида крови, - сказал Джордж Грэхем. - Или чужую боль.
   В пальце у Генри начала пульсировать боль. Он вопросительно посмотрел на старика, лицо которого стало белее, чем его усы, а губы стали такими, словно он только что жадно ел чернику. Гигант мягко бормотал, словно успокаивал испуганного ребенка.
   Позже, мистер Левин извинялся:
   - Ему жаль, что так расстроил тебя и смутил, - перевел ему гигант.
   Старик продолжал работать, но его пальцы немного дрожали, и гигант, повернувшись к Генри, сказал:
   - В мире так много зла, Генри. И именно поэтому мистер Левин может упасть в обморок от вида крови. Именно поэтому он приходит сюда и день за днем восстанавливает свою деревню и людей, которые в ней жили, пытаясь вернуть их из ада...
   - А что случилось с его деревней?
   - Нацисты. Они превратили деревню в концентрационный лагерь. Часть домов сожгли, из оставшихся сделали бараки, чтобы содержать в них заключенных. Затем построили ангары, в которых истребляли людей. Кто-то из жителей его деревни был убит, кто-то отправлен в другие лагеря, а кого-то оставили на тяжелые работы. Семья мистера Левина была разделена. Его жену и двух дочерей отправили в лагерь под названием Освенцим. Он больше никогда их не видел. Он и его сын, которому было двенадцать, были оставлены в их деревне для работ - строить ангары. Без необходимой медицинской помощи его сын умер в первую же зиму.
   - А что мистер Левин, он убежал? - спросил Генри, наблюдая за стружкой, вьющейся тонкими спиралями из-под рук старика, когда его резец въедался в следующую фигурку.
   - Он не убежал, остался в живых, был сломлен и истощен. Но он - стойкий старик и не настолько стар, как выглядит. Лагерь и смерть всей его семьи состарили его. Когда война закончилась, войска Союзников освободили заключенных, мистер Левин был среди них. Мир, наконец, узнал, что происходило во всех этих лагерях. Сколько миллионов там было уничтожено...
   Из газетных заголовков, кинохроники и кинофильмов Генри знал о том, как Гитлер ненавидел евреев, и о том, как хотел избавить всю планету от "неполноценных" рас. Он запомнил кадры, в которых человеческие тела были сложены подобно бревнам обугленной древесины - их обнаружили в конце войны. Но все это было настолько далеко от его жизни. Теперь он вздрогнул, когда взглянул на мистера Левина, и внезапно война реально предстала перед ним уже годы спустя.
   - Когда солдаты нашли мистера Левина в лагере, на нем были только кожа и кости. Он весь был в язвах и не мог есть.
   - Почему он живет в сумасшедшем доме? - спросил Генри, понизив голос, в надежде, что мистер Левин не услышит его вопрос.
   - Пострадало не только его тело, - также негромко сказал Джордж Грэхем. - Его сознание и нервы также были разрушены. Он все еще видит ужасные кошмары. Больница помогает ему приспособиться, начать новую жизнь.
   И они увидели, как старик снова снял кепку в приветствии, адресованном неизвестно кому.
   - Знаешь, почему он это делает? - спросил Гигант. - Еще один рудимент жестокости нацистов. У надзирателей в лагере были жестокие игры. Они заставляли заключенных по нескольку часов в день отжиматься на руках или приседать. На открытом воздухе, на ветру или под дождем. На жарком солнце или холоде. Иногда целыми ночами. Они также заставляли их снимать шляпы или все, что у них было на голове. При этом их били, пинали и унижали. Снятие шляпы стало рефлексом. И теперь он снимает головной убор и даже не подозревает того, что он это делает.
   Мистер Левин работал, затерявшись в своем миниатюрном мире.
   - Это - его настоящее лечение, лучшее лекарство, лучше любой больницы, - сказал Джордж Грэхем. - Он возрождает свою деревню и людей, которые в ней жили. Они будут жить снова: его жена и дети, друзья и соседи. Даже толстяк в красной куртке, над которым смеялась вся деревня. Все время, которое мистер Левин здесь проводит, он находится там, в своей деревне. Какое-то время, в конце дня он неподвижно сидит, пристально наблюдает за ней, трогает фигурки. И мне кажется, что в такие моменты он снова приходит к себе домой, общается с теми, кого он все еще любит, или идет по улице, чтобы найти ту девушку, которая станет его женой. Однажды, когда я позвал его - пора было уходить, но он меня не слышал. Я сидел в тени, наблюдая за ним. Он сидел так в течение двух часов, и я знал, что он снова был дома, в другое время и в другой точке земного шара...
   Даже теперь, пока гигант говорил, мистер Левин менял инструменты и брался за следующую фигурку, он, вздыхая, смотрел на свою деревню. Генри и гигант сидели рядом, все также тихо, продолжая наблюдать за ним. Они долго сидели так втроем, пока кто-то их не окликнул. Настало время закрывать центр после долгого дня.
  
   -----------------------------------
  
   Засунув руки в карманы, Джеки Антонелли стоял на углу их улицы около пивного бара "Добро пожаловать". Начиная с того момента, как его уволил мистер Хирстон, он с негодованием смотрел на Генри везде, где только они не встречались. Он словно обвинял его в том, что потерял работу.
   - Все еще живешь рядом с сумасшедшим домом? - крикнул Джеки.
   Генри посмотрел на него, чтобы увидеть ухмылку на его лице. Вопрос был глупый, и, проходя мимо Джеки, Генри не потрудился на него ответить.
   - Знаешь, кто в нем должен жить? - спросил Джеки, ссутулив плечи так, как это делают грубые парни в кино.
   - Кто? - спросил Генри, хотя ответ его не интересовал.
   - Твой отец, вот кто! - его голос был вялым и чахлым. И он противно заныл: - Твой отец не работает. Он не выходит из дому. Место ему в сумасшедшем доме.
   Генри подскочил к нему и схватил за горло. Он был охвачен гневом, которого он еще не знал. Кровь прилила к его глазам. Джеки упал на спину, из его рта доносилось придушенное сопение. Генри оказался на нем верхом, ослабив руки на его горле. Руки и ноги Джеки дергались в воздухе, его поверженное тело извивалось и корчилось в судорогах, пока тот его избивал.
   - Успокойтесь! Прекратите! - откуда-то взялся грубый голос. Сильные руки схватили мальчишек и растащили их по сторонам. Генри упал на четвереньки, отлетев на несколько метров в сторону.
   Джеки, хватаясь за горло, пытался встать на ноги.
   - Ты что, сумасшедший? - хрипло завопил он.
   Человек, который разнял их, был ветераном. Он все еще носил униформу цвета хаки, которая уже выцвела и уже не раз была залатана во многих местах. Он торчал в "Добро пожаловать" днями и ночами. Говорили, что после штурма побережья Нормандии он ни разу ни на минуту не уснул, бодрствовал двадцать четыре часа в сутки.
   Он тяжело дышал и смотрел на них красными, сырыми глазами, словно пробежал самую длинную дистанцию, и бормотал:
   - В чем дело, детки? - в его голосе звучало отвращение. - В мире не хватает зла и насилия?
   - Он напал на меня, - заскулил Джеки. Его голос все еще хрипел. - Я ничего ему не сделал. Мы разговаривали, и вдруг он начал меня душить.
   - Мой отец - не сумасшедший, - ответил Генри, подчеркнув каждое слово, произнеся отчетливо каждый слог, пытаясь внушить правду Джеки Антонелли, ветерану и собравшимся вокруг них. - Он в горе, но еще не сошел с ума...
   - Вон отсюда, оба! - рявкнул ветеран. - Убирайтесь.
   Когда Генри вернулся домой, отец сидел на кухне за столом и одной рукой перетасовывал карты - гармошкой, змейкой, веером.
   - Привет, - сказал Генри, немного повысив голос, чтобы отец смог его услышать. Иногда ему казалось, что его отец не был глухим, и отвечал сразу же, когда кто-нибудь начинал с ним говорить.
   Не спеша, собрав карты в опрятную колоду, отец посмотрел на него.
   - Мне жаль, Генри, - сказал он.
   Жаль о чем? О том, что жара на улице? О том, что они живут в арендуемой квартире? О его беспробудной тишине? Его отец говорил настолько редко, что Генри взвесил все, что он сказал.
   - Ни о чем не жалей, Па.
   - Ты - хороший мальчик, - сказал отец. Генри показалось, что он хочет сказать что-то еще. Он смочил губы языком и набрал воздух, но затем не произнес ни звука и продолжил перетасовывать карты. Не дождавшись момента, когда тот снова заговорит, Генри вышел на веранду.
   Как и следовало ожидать, мать должна была вернуться поздно. Она снова работала в сверхурочное время. Генри выглянул на опустевшую улицу. Он вспомнил Френчтаун и то, как после ужина Лео Картиер имел обыкновение звать его наружу: "Генри, ну ты выходишь?"
   "Я не позволю себе одиночества", - тихо клялся он сам себе.
   Мать пришла домой, принеся с собой двадцать три фунта гнева. В этот день не только не было чаевых, но и кто-то из клиентов ушел, не заплатив за ужин - двое молодых парней в костюмах. Менеджер, мистер О"Уэнс, высчитал это из ее жалования. "Я уважаю Вас, Эгги", - сказал он. - "Но не могу такое поощрять. Иначе обязательно кто-нибудь будет стараться пообедать за наш счет". Все это Генри слышал, когда она обращалась к отцу. Тот ей не отвечал.
   На кухне загремели кастрюли и тарелки, и тишина была нарушена. Генри сбежал вниз по лестнице. Он больше не мог находиться в этом полном тоски доме.
  
   -------------------------------------
  
   - Посмотри на этого старика. Он неизвестно перед кем снимает шляпу, - сказал мистер Хирстон, стоя у окна. - Похоже, он идиот.
   Генри поставил в угол метлу и стал рядом с ним.
   - Это - мистер Левин, - сказал он.
   С удивлением на лице мистер Хирстон спросил:
   - И кто же этот мистер Левин? - вопрос звучал бесцеремонно. - Я знаю евреев, у которых такая фамилия - кто он? - он нахмурился в отчаянии, словно рассердился на Генри, за то, что тот водил знакомство с евреем.
   - Он живет в сумасшедшем доме, но он не сумасшедший, - ответил Генри. - Во время войны он был в концентрационном лагере. Его деревня была разрушена нацистами. Вся его семья погибла: жена и дети, все его родственники, и это - рефлекс, - Генри использовал слова Джорджа Грэхема. - Надзиратели в лагере заставляли его помногу раз снимать перед ними шляпу, и били его, если он этого не делал, и теперь он делает это всегда, - объяснение Генри не было точным. - Он - славный старик.
   - Да, посмотри на них, на этих евреев, даже на славных стариков.
   "Как же он всех ненавидит?" - удивился Генри.
   - Он очень талантлив, - сказал Генри.
   - Талантлив? Ну и какой же талант у старого Еврея из сумасшедшего дома?
   - Он восстанавливает свою деревню, которую уничтожили нацисты. Он вырезает из дерева дома, сараи и магазины. И еще, из маленьких кусочков древесины он вырезает людей, с которыми он вырос и жил - красивая деревня.
   - Хорошо, я надеюсь, что, занимаясь этим, он никому не наносит вреда, - сказал мистер Хирстон. - Никогда не знаешь, что можно ожидать от таких людей.
   Позже, когда Генри закончил вытирать пыль с канистр на полках, мыть и вытирать фрукты, мистер Хирстон подозвал его к окну. Генри надеялся, что все же он поговорил с мистером Барстовом.
   - Расскажи мне про этого старика и как можно больше, - сказал он. - О деревне, которую он делает.
   Поощренный интересом бакалейщика, Генри повторил все, что рассказал ему гигант про нацистов, о том, что случилось с семьей мистера Левина. Он с нетерпением описал кропотливую работу старика над миниатюрными зданиями и над фигурками людей.
   - По пять или шесть часов на каждую фигурку? - спросил мистер Хирстон - очевидно, его это увлекло. - Сколько фигурок, сколько зданий в деревне?
   - Много, - сказал Генри, подсчитывая в уме их количество. - Целая деревня. Маленькие дети, их родители, пепер э мемер. - Генри использовал старые французские слова, обозначив ими дедушек и бабушек. - Дома сделать не так-то трудно, но на маленькие фигурки людей уходит очень много времени. Вы бы видели его работу над ними, мистер Хирстон. Он - настоящий художник. Фигурки выглядят точно как настоящие люди, которых он знал.
   - Интересно, - сказал мистер Хирстон. И больше от него ничего не было слышно. Он отмахнулся от Генри и, в тишине о чем-то думая, замер у окна.
   Генри продолжил работать. Ему было нелегко. Ему почему-то казалось, что он предал этого старика.
  
   ----------------------------------
  
   После того, как Генри помог разгрузить товары, доставленные на грузовике, он задержался на мгновение на платформе заднего двора, дав прохладному воздуху освежить лицо.
   Он обернулся на звук с другого конца платформы и увидел Дорис, стоящую в тени лестницы. Она появилась медленно, осторожно ступая, словно все ее кости переломаются, и будут греметь на всю улицу, если будет передвигаться слишком быстро.
   - Ты в порядке? - шептал Генри. Она была из тех, с кем нужно было говорить шепотом.
   Она кивнула, почти незаметно, вздрогнув, словно боясь шевельнуть больной головой.
   - Твой отец сказал, что ты все время спотыкаешься и падаешь, - сказал Генри. - Ты снова споткнулась? Это то, что мешает тебе ходить?
   - Это не мешает мне ходить, - сказала она с еле заметным вызывающим оттенком, словно она пыталась убедить себя так же, как и Генри. И посмотрев куда-то вдаль: - Да, мешает...
   - А почему ты спотыкаешься?
   Она посмотрела на него резко, раскрыв рот, словно ответить было нечего. Затем ее рот закрылся, и губы сжались.
   - Ты любишь читать? - спросила она, наконец. - Отец позволяет ходить мне в библиотеку всегда, когда захочу, - оттенок хвастовства окрасил ее голос.
   Генри не ответил.
   - Я неуклюжа, - сказала она, ее плечи поднялись при вздохе. - У меня все валится из рук, и иногда это выводит его из себя.
   Генри почувствовал вспышку нежности к ее тонкой патетичной натуре. Он почти был готов поцеловать ее в щеку.
   - Будь осторожен с моим отцом, - предупредила она, снова понизив голос и оглянувшись на дверь магазина.
   - Что, он может причинить какой-нибудь вред также и мне? - спросил Генри, ошеломленный ее словами.
   - Да, и это может проявиться по-разному, - сказала она. - Он ни разу и пальцем не тронул мою мать, но своим языком он иногда ее просто убивает...
   - И что он говорит?
   - То, что она глуха и уродлива, слишком толста, и что она слишком много ест.
   Кем же должен был быть этот мистер Хирстон, чтобы его дочь была так поражена тем, что он мог назвать свою жену глухой и уродливой?
   Возможно, Дорис увидела вопрос в его глазах, потому что она сказала:
   - Отец любит меня и любит мать. Но он хочет, чтобы мы были совершенны, - ее голос снова зазвучал вызывающе.
   - Но сам то он далек от совершенства, - сказал Генри. - Фактически, он...
   Дорис ждала, что он скажет дальше, но Генри еще не знал, что на самом деле представляет собой мистер Хирстон, и пожал плечами.
   Теперь Дорис снова стала робкой девочкой и почти сжалась в комок.
   - Я должна идти, - сказала она слабым, еле слышным голосом. - Я не должна была говорить того, что уже сказала. Постарайся это забыть...
   Она отвернулась, и Генри стал наблюдать, как она медленно и не спеша переваливалась по пути к лестнице. Когда она поднималась по ступенькам, лестница скрипела, и ему показалось, что это скрип ее израненных костей.
   "Бред какой-то", - сказал он самому себе, но этот звук задержался у него в ушах на весь оставшийся день.
  
   ------------------------------
  
   - Не уходи, подожди несколько минут, пока я пересчитаю деньги, - сказал мистер Хирстон. - У меня есть, что тебе показать.
   Обычно, Генри мог свободно уйти домой, когда на другом конце улицы, на часах пожарного депо часы пробивали шесть вечера, обозначив тем самым конец рабочего дня. Когда Генри выходил из магазина, мистер Хирстон всегда был занят у кассового аппарата. Он пересчитывал выручку и отмечал доходы в бухгалтерской книге.
   - Возьми с полки "Беби Рут", чтобы не скучно было ждать, - сказал мистер Хирстон. "Беби Рут" были его любимыми леденцами из того, что иногда мог предложить ему бакалейщик. Он знал, что эти леденцы испортят ему ужин, но он колебался в отказе своему боссу. Хотя ужин, так или иначе, мог быть поздним, потому что его мать часто допоздна задерживалась на работе.
   Генри вяло шевелил языком карамель, все время прилипающую к нёбу, а в это время мистер Хирстон продолжал записывать цифры в бухгалтерскую книгу. Наконец он закрыл ее и посмотрел на Генри со странным выражением на лице. Странным для мистера Хирстона, потому что его лицо выглядело почти приятным, особенным, внезапно мягким - не кислым, как обычно.
   Бакалейщик открыл выдвижной ящик под кассовым аппаратом и извлек оттуда лист бумаги. Он разложил его на клавишах аппарата и подозвал к себе Генри, чтобы тот посмотрел.
   На листе бумаги был черно-белый рисунок каменного памятника, и надпись "Эдвард Кассавант" красовалась в основании причудливыми буквами. Над именем были бейсбольная бита и мяч, возложенные на камень, бита была расположена вертикально, как Генри и предполагал, а мяч был в полете и расплющивался об нее, словно настоящий мяч о настоящую биту.
   В горле у Генри застрял тугой комок. У него не нашлось слов, чтобы описать такую красоту. Он неохотно оторвал глаза от эскиза, чтобы с благодарностью посмотреть на бакалейщика.
   Затем он, мрачно размышляя, отвел взгляд в сторону: "Можем ли мы себе позволить такой памятник?"
   - Неплохо, как ты думаешь? - спросил бакалейщик.
   Генри услышал в голосе бакалейщика какое-то рвение, то, что он никогда не слышал от него прежде. Ему было неудобно, поскольку мистер Хирстон ждал его реакции. Его глаза словно приклеились к Генри. Это был мистер Хирстон, которому прежде он никогда еще не перечил.
   - Красиво, - сказал Генри, слово было неподходящим. - Но во что это нам обойдется?
   Мистер Хаирстон пожал плечами и раскрыл свою бухгалтерскую книгу. Он снова занялся своими доходами и расходами, он что-то изучал, словно искал ошибку, которую он где-то допустил. Он что-то бормотал, Генри не мог уловить, что.
   - Я не думаю, что мы сможем себе это позволить, такой памятник, - сказал неохотно Генри, расправляя набросок на кассовом аппарате.
   Мистер Хирстон посмотрел на него, кашлянул, прочистил горло, и сказал:
   - Возможно, мы над этим поработаем...
   Генри собрался отвернуться, когда ответ мистера Хирстона хлестнул его, подобно движку "молнии". Хлестнул - было точным словом. Не было ни грома, ни шторма, только: "Возможно, мы над этим поработаем..."
   И тогда, обращаясь к Генри с тем самым еле различимым для него мягким выражением, мистер Хирстон сказал:
   - Посмотрим.
   Волшебное слово: Посмотрим. Отец и мать так говорили, когда не хотели сразу же дать ответ на поставленный им вопрос. "Посмотрим" означает ни да, ни нет. Но в этой стране "возможно" и "должно быть" всегда означает "возможно". "Посмотрим" - это было словом надежды, дышащим далеким "да".
   Генри сумел сохранить спокойствие, отчищая масляное пятно, сопротивляясь порыву крика или танца. Он собирался попросить у мистера Хирстона этот эскиз, чтобы показать его матери, когда бакалейщик сказал:
   - Ладно тебе, - его лицо снова налилось привычным уксусом. - У меня наверху остывает ужин. Она - ужасный повар, моя жена, но еда не слишком отвратительна на вкус, если еще не остыла...
   По дороге домой Генри решил не говорить матери об эскизе, только когда "посмотрим" превратится в "да", чтобы не разочаровать ее, если из этого ничего не получится.
  
   ----------------------------
  
   Дома он увидел мать. Она сидела в комнате. На ней было ее лучшее синее платье, на ногах белые туфли на высоких каблуках, а на голове белая соломенная шляпа. Отец также был одет в его серый выходной костюм с красным галстуком, напоминающим кровавый подтек на его белой рубашке. Но это было в не воскресенье, а в четверг, и Генри показалось, что земля внезапно сошла со своей орбиты.
   - Мы куда-нибудь идем? - с опаской спросил он, потому что губы матери своими линиями говорили о чем-то мрачном. Яркая помада резко контрастировала с бледной кожей на ее лице.
   - Твой отец ложится в больницу, - сказала она.
   "В сумасшедший дом?" - хотел спросить он, вспомнив, как его дразнил Джеки Антонелли. Но вместо этого он спросил:
   - Там ему чем-нибудь помогут?
   - Я надеюсь, - сказала она. - Пожалуйста, не расстраивайся, Генри, для него это лучше.
   - В какую больницу? - спросил Генри, понизив голос, боясь того, что его отец мог бы его услышать, потому что сидел за столом лишь в нескольких футах от него. Он должен был знать, в какую.
   - Не в такую, как по следующему адресу, - сказала она, почувствовав его опасения. - В обычную больницу, но имеющую отделение, для таких людей, как твой отец, нуждающихся в особой помощи.
   - Все будет хорошо, Генри, - сказал отец. - Слушайся маму.
   - То, что ты должен помнить, Генри, так это то, что я тебе говорила: его печаль - это болезнь, и есть лекарства, чтобы ее победить.
   - Разве он не может лечиться дома? - спросил Генри, ненавидя свои мысли об отце и о специальном отделении больницы.
   - Неплохо бы, но он нуждается больше, чем в лекарствах, чем просто в пилюлях, которые ему нужны, - сказала мать. И было видно, что ей трудно об этом говорить. Она изо всех сил стала тискать свой белый кошелек.
   - Что еще ему нужно? - спросил Генри. Ему нужна была правда. Он боялся тайн, хотя и правды тоже, и еще в этот момент он боялся поднять на отца глаза.
   - Терапия.
   Зловещее слово, несущее в себе гром, колдовство и угрозу.
   - Что это такое, терапия? - спросил он.
   - Это то, что поможет вывести твоего отца из печали, - сказала она, и ее голос стал мягче. - Не волнуйся об этом, Генри. Это лишь ему на пользу, - ...ему на пользу. Были еще какие-то зловещие слова - те, что употребляла мать, когда она рассказывала о том, что ему нужно пройти, о каких-то неприятных процедурах, о циклах уколов, и все это только ему на пользу.
   - Это будет дорого стоить?
   - Мы справимся, - сказала она. - Я посмотрю, смогу ли я какое-то время работать в две смены...
   С улицы донесся автомобильный клаксон.
   - Такси, - сказал отец.
   - А где находится больница? - почти в панике спросил Генри. - Мы сможем его навещать?
   Его отец посмотрел на мать.
   - Это здесь, в Викбурге, в южной части, - сказала она. - Мы сможем туда ездить на автобусе, чтобы посещать его, но сейчас лучше всего ехать на такси, чтобы въехать прямо во двор больницы.
   Отец подошел к Генри и поцеловал его в лоб. Его губы были холодны.
   - Не обижай маму, - пробормотал он.
   Когда они уехали, Генри начал бомбардировать кулаками диван. Это было лучше, чем плакать. И, вдобавок ко всему, он еще и заплакал.
  
   ----------------------------
  
   На следующий день, когда Генри явился на работу, бакалейщик не обратил на него внимания. Генри поприветствовал его своим обычным "Хай, мистер Хирстон, как поживаете?", но тот, пялясь в окно, просто что-то буркнул в ответ.
   Генри начал работу - ту, про которую ему не нужно было напоминать: мойку полов, раскладку фруктов и овощей, нарушенную утренними покупателями, распаковку шести коробок супа "Кампбелл", разгруженного на заднем дворе. Во время разгрузки грузовика он поглядывал на лестницу в ожидании Дорис, но она так и не появилась.
   Генри старался не думать об отце в больнице. "Думай об эскизе", - сказал он себе. - "И покажет ли мистер Хирстон тебе его снова". Когда хозяйственные работы были закончены, Генри стал посматривать на мистера Хирстона. Как и всегда, если не было покупателей, то тот нес свою бессменную вахту у окна, как обычно, бормоча свои кислые комментарии, адресованные прохожим.
   В полдень, когда покупателей было немного, мистер Хирстон мог исчезнуть за дверью холодильника, где отбивал пласты говядины в бифштексы или перемалывал мясные отходы для гамбургеров. Генри ждал случая, чтобы украдкой открыть выдвижной ящик под кассовым аппаратом и еще раз посмотреть на эскиз. Бакалейщик упрямо торчал у окна, хотя день постепенно стал переливаться в вечер.
   Генри украдкой заглянул в холодильник, и был рад, что остался только фунт или два гамбургеров. Он надеялся, что появится миссис Карсон. Она всегда покупала, по крайней мере, три фунта для ее большой семьи. Когда он чистил полки у входной двери, то с надеждой поглядывал на дверь, когда входили покупатели, но госпожа Карсон все не появлялась.
   Наконец, мистер Хирстон коснулся плеча Генри: "Гамбургеры", - сказал он, кивая на холодильник. - "Позовешь меня", - что, конечно же, означало, что Генри должен был окликнуть бакалейщика, когда кто-нибудь из покупателей зайдет в магазин - негласный закон, от которого мистер Хирстон никогда не отступал.
   Генри был занят метлой. Для него до сих пор оставалось загадкой, откуда изо дня в день берется пыль. Он мел, постепенно приближаясь к кассовому аппарату, делая остановки и поглядывая на холодильник, обрадовавшись тому, что бакалейщик не сразу сможет его разглядеть, если внезапно появится из-за него.
   Генри замер в сладкой агонии, ожидая момент, когда его глаза снова будут упиваться изображением на этом эскизе, но его терзала вина за его намерения за спиной у бакалейщика. А что, если войдет покупатель, и в это же время мистер Хирстон появится из-за двери холодильника? Он помнил, что в этом ящике также лежала и бухгалтерская книга, а также всякие другие мелочи, и мистер Хирстон вероятно должен помнить, куда и как он положил эскиз. Но его тянуло неудержимое желание еще раз увидеть изображение будущего памятника на могиле Эдди.
   Прошла минута, другая, на стене перед глазами Генри висели часы. Покупателей не было. Он смутно слышал жужжание мясорубки. Его пальцы коснулись ручки ящика. Мясорубка умолкла, и он стал поглядывать то на холодильник, то на окно - никого из покупателей в обозримом будущем. Он потянул на себя ящик из-под кассового аппарата, медленно и аккуратно, вздрагивая при каждом повизгивании, когда дерево терлось о дерево. Он заглянул внутрь и подумал о волшебстве, когда эскиз сразу оказался разложенным поверх той самой бухгалтерской книги. И издал странный звук, который не был предсмертным стоном, а скорее чем-то бесконтрольно вырвавшимся через его закрытые губы.
   И было от чего взвыть.
   Страшный "X" лег тяжелыми линиями черного графита на весь лист, отменяя все, что было изображено, отменяя также и все надежды Генри на то, что этот эскиз когда-нибудь станет реальностью.
   Позже, когда Генри уже снял передник и приготовился уйти, мистер Хирстон сказал ему, что в конце недели он его уволит.
  
   -----------------------------------------
  
   - Твоя работа мне больше не потребуется, - важно сказал мистер Хирстон. Он говорил формально, словно с кем-то стоящем выше и дальше, где-то за спиной у Генри. - Сегодня - среда. Последним днем твоей работы будет суббота.
   Поначалу Генри отказался принять значение слов, сказанных бакалейщиком. Его сознание стало пустым, похожим на черную доску, с которой внезапно стерли написанное мелом. Когда их значение дошло до него, то у него в теле все просело, словно он был надувной резиновой куклой, из которой вдруг выпустили воздух.
   - Я что-то сделал не так? - спросил он, в его памяти задерживались любые ошибки, которые он когда-либо совершил. Мистер Хирстон видел, как он тайком рассматривал эскиз? Достаточно ли было этого, чтобы его уволить?
   Мистер Хирстон отвернулся, словно Генри разговаривал не с ним.
   - Почему вы меня увольняете? - упорствовал он. Он просто сердился, но знал, что Генри хорошо работал, не ленился и делал все лучшим образом.
   - Ты исчерпал себя, - объявил бакалейщик, повернувшись к кассовому аппарату. - И больше мне не нужен, - и он поднял на Генри глаза, в которых не было и намека на какое-нибудь милосердие. - У тебя есть оставшаяся часть недели, чтобы еще чуть-чуть поработать, и эти несколько дней продолжай стараться так же, как и всегда.
   Эти слова эхом звучали в голове и на следующее утро, когда он сидел на ступеньках крыльца дома, в котором они снимали квартиру. Он наблюдал за тем, как мать уходила работу. Ее шаги были медленнее, чем обычно. Он слышал, как она всю ночь ворочалась и вставала с постели, но решил не говорить ей о том, что будет уволен до того момента, как это действительно произойдет. В эти дни плохих новостей для нее было уже достаточно. Хотя в магазине Генри зарабатывал немного, но его мать всегда с благодарностью принимала все, что он приносил в дом: "Каждый цент поможет", - говорила она. - "Я не знаю, что без тебя бы делала, Генри". И теперь он оставался без этой работы.
   Мать обогнула угол, и последний раз махнула ему рукой. Издалека она выглядела достаточно симпатичной женщиной, чтобы быть звездой какого-нибудь кинофильма. Он был рад, что она находилась слишком далеко от него, чтобы можно было разглядеть синие тени под ее глазами и проседи, которые начали появляться в ее черных волосах.
   Какое-то время он просто стоял, оглядываясь вокруг. Улица была пуста. Все ушли на работу. Перед тем, как пробило восемь, он спустился в конец улицы. Почему-то ему не хотелось вновь повстречаться со стариком, идущим из сумасшедшего дома.
   Час-другой он вяло блуждал по улицам, часто вздыхая и пиная по тротуару камни - убивая время. Он остановился у рыбного магазина, чтобы через окно понаблюдать омаров, или расхаживал по рельсам железнодорожной компании "B&М", затем, свесив ноги, сидел на мосту через реку Квинсинг, наблюдая за тем, как кто-то внизу красит лодку.
   Он подумал, не навестить ли отца в больнице, хотя мать сказала, что в течение первой недели посещения были запрещены. И до него вдруг дошло, что не знает, где находится та больница, что еще сильнее отдалило от него отца.
   Центр художественного творчества - он решил, что это место будет лучше арендуемой ими квартиры, где на завтрак его ждал безвкусный бутерброд с сыром и, что еще хуже сухого бутерброда, опустевшие комнаты.
   Хлопанье в ладоши и воодушевленные крики поприветствовали Генри, когда он открыл дверь. Он удивился, подумав, что аплодисменты адресованы ему, что, конечно же, было невозможно. Зайдя внутрь, он увидел, как все собрались вокруг стола мистера Левина. Джордж Грэхем заметил Генри еще у двери и подозвал его к себе.
   - Радостная новость, Генри, - начал он. - Мистер Левин получил первый приз от муниципалитета города за создание лучшего произведения искусства.
   Старик скромно склонился над маленькой деревней и коснулся рукой одной из фигурок. Другая его рука приподняла с его головы шляпу, в то время как на его лице засияли гордость и удовольствие.
   - Деревня, которую он создал, пополнит экспозицию в здании муниципалитета, - сказал гигант. - Она будет помещена под стекло. Перед открытием большой церемонии будет перерезана синяя лента. Придет сам мэр и работники муниципалитета, а еще репортеры, и, возможно, прямая трансляция по телевидению...
   - Поздравляю! - воскликнул Генри, обращаясь к старику, на глазах которого появились слезы, но это не были те слезы первой их встречи, потому что в его глазах плясали радость и веселье.
   - Ты - хороший мальчик, - сказал мистер Левин, произнося слова медленно и отчетливо.
   - Ты видишь? - сказал гигант. - Он репетировал, хочет говорить с тобой на правильном Английском.
   - Пригла... пригла... шаю. - сказал старик, умоляюще глядя на гиганта.
   - О, он хочет пригласить тебя на церемонию. В субботу, в полдень. Мы все там будем. В два часа.
   - Ты придешь? - спросил старик.
   Генри кивнул, затем посмотрел на деревню, на крошечные фигурки, в которых теперь он видел старых друзей.
   - Эта деревня, - сказал гигант. - Будет напоминанием каждому о том, что произошло во время этой войны, а также явится образцом выживания. Примером того, как добро побеждает зло. Вот, что символизирует эта деревня, - и затем гигант засмущался и покраснел. - Короче... давайте это отметим, - сказал он.
   И в это время, словно по команде, в помещение центра вошли две леди с большим белым тортом, высотой не менее чем с два фута, верхушка которого была украшена горящей свечой.
   Мистер Левин вышел вперед, в его глазах заплясало восхищение, и Генри на какой-то момент забыл свои заботы об отце, проходящем терапию в больнице.
  
   -----------------------
  
   Когда он вошел в магазин, мистер Хирстон обслуживал госпожу Лумпк. На ней, как и всегда, была ее шляпа в форме цветочного горшка. В этот день она запасалась томатным супом "Кемпбелл". Она купила дюжину канистр. Генри вынес все ее покупки на тротуар и уложил два тяжелых мешка в ее плетеную коляску. У госпожи Лумпк не было ребенка, но она пользовалась ей, чтобы ходить за покупками. "Ты - лучший работник из тех, что были у мистера Хирстона", - улыбнувшись, сказала она, что только сделало настроение Генри еще мрачнее, чем когда-либо еще.
   Когда Генри вернулся в магазин и сказал: "Какой замечательный день, мистер Хирстон", - бакалейщик в ответ что-то хрюкнул себе под нос. Он был занят какими-то документами и кассовым аппаратом, и даже не поднял на него глаза. Генри спустился в подвал, чтобы поднять наверх картофель. Он работал вяло, не испытывая никакой гордости за производимую им работу. Мешки наполнялись автоматически. Он безо всякого интереса добавлял или забирал обратно несколько картофелин, чтобы стрелка на весах остановилась на пятнадцати фунтах. Он даже не обращал внимания на крыс.
   Над лестницей со скрипом открылась дверь, проливая свет на ступеньки. Генри оглянулся и увидел фигуру мистера Хирстона, рисующуюся силуэтом в дверном проеме.
   - Ты хочешь остаться на своей работе? - голос бакалейщика зазвучал громко и раскатисто, словно доносился из туннеля.
   Генри кивнул, глядя на тень, оставляемую телом мистера Хирстона.
   - Говори - да или нет? - скомандовал голос.
   Генри проглотил слюну, прочистил горло и сказал:
   - Да, - и затем снова: - да, - не желая что-либо объяснять бакалейщику.
   - Хорошо, - сказал мистер Хирстон. - Старательно поработай сегодня. Прежде, чем уйдешь, я скажу тебе, продолжишь ли ты у меня работать.
   В этот день покупатели один за другим приходили и уходили. Бесперебойно дзинькал кассовый аппарат. Мистер Хирстон энергично встречал их, меняя шутки о погоде одну за другой, время от времени улыбаясь или смеясь. Генри никогда еще не видел его таким веселым. Не было его традиционных комментариев, адресованных уже ушедшим покупателям. И еще, делая расчеты, он что-то напевал себе под нос.
   Наконец, когда день подошел к концу, мистер Хирстон закрыл входную дверь и перевернул на ней табличку, чтобы надпись "Закрыто" оказалась снаружи. Генри ждал. Мистер Хирстон подошел к кассовому аппарату и выдвинул из-под него ящик, достал из него эскиз и развернул его так, чтобы Генри мог его увидеть. Ужасный "X" был удален, и только пятна от стертого карандаша продолжали напоминать о нем.
   - Ты видишь, что "X" удален?
   Генри озадаченно кивнул.
   - Ты видел его, правильно? Я знал, что ты обязательно постараешься еще раз взглянуть на эскиз. Именно поэтому я его перечеркнул. Ведь ценишь, только когда думаешь, что теряешь. Я хотел, чтобы ты сумел это оценить.
   Мистер Хирстон разложил эскиз на клавишах аппарата, глядя на Генри все теми же беспощадными глазами.
   - Ведь ты не хочешь потерять свою работу, не так ли? - спросил он.
   Генри закачал головой, с трудом глотая слюну, словно что-то застряло у него в горле.
   - И ты также хочешь, чтобы на могиле твоего брата стоял этот красивый памятник, - указал он на эскиз.
   Генри кивнул, не зная, что и сказать.
   - Прекрасно! - воскликнул бакалейщик. - Ты можешь продолжать работать.
   Заходящее солнце заглянуло в окно, прорисовав пятнами пыль, летающую в воздухе - пыль, которая позже уляжется на прилавках.
   - Памятник для твоего брата? Я поговорил с моим другом, с тем, кто нарисовал эскиз. Он сделает его из лучшего камня, который можно найти в карьерах штата Вермонт. Это будет мой тебе подарок.
   В изумлении Генри подумал: "Но за что?" Вопрос повис в уме у Генри прежде, чем он спросил:
   - Но за что?
   - Просто так.
   Что еще за "просто так"?
   - И что я должен сделать?
   - То, что ты должен, сделать очень просто, - сказал мистер Хирстон, прислонившись к стене и прикрыв глаза, словно выбирая, что же поручить Генри. - Это не потребует никакого навыка вообще, только немного усилия. Возможно, придется проявить немного хитрости и, вместе с тем, простодушия. Не надо быть таким хитрым как евреи. У каждого имеется немного такой хитрости...
   Генри ждал, моргая глазами от недоумения, не поняв, о какой хитрости идет речь.
   - Но днем я у вас работаю.
   - В тот день ты работать не будешь. Но все равно я тебе его оплачу.
   - Ладно, - озадачено сказал Генри, с трудом выпуская воздух.
   - Когда в конце дня центр закрывается, я от тебя слышал, что он закрывается в шесть часов вечера, ты остаешься внутри так, чтобы тебя не заметили.
   - Но как это можно сделать? Меня заметят, если я не ушел.
   - Ты должен скрыться, - сказал мистер Хирстон с внезапным нетерпением. Должно быть какое-то место, где можно скрыться. Ты - маленький мальчик. Может, в ванной, или в какой-нибудь комнате, которая там должна быть.
   - Там есть складское помещение, - сказал Генри, и тут же пожалел, что упомянул это место, потому что он не был уверен в том, что ему вообще где-нибудь там захочется скрываться.
   - Прекрасно. Главное, оставаться незамеченным, пока все не уйдут.
   Генри заглянул в окно. Он увидел мистера Сельского в его синем шерстяном костюме-тройке, пересекающего тротуар напротив входа в магазин.
   - Какое-то время тебе нужно подождать, убедиться в том, что все ушли. И тогда ты выходишь...
   Генри вообразил себя в вечернем мраке неосвещенного центра. "Жуть какая-то", - подумал он.
   - И ты находишь молоток. Там должен быть молоток, правильно? Ты сказал, что у них есть разные инструменты. Хорошо, находишь молоток. Или даже топор. Что-нибудь вроде того...
   "Он сошел с ума", - подумал Генри.
   - И что я делаю молотком?
   - Я хочу, чтобы ты взял молоток и разбил деревню старика. Разбей, разломай...
   Генри снова отшатнулся, словно получил от мистера Хирстона удар в живот, отчего у него сперло дыхание.
   - В чем дело? - спросил мистер Хирстон, его глаза стали похожи амбразуры, а брови над ними сомкнулись перемычкой над переносицей.
   Генри оцепенел. Он не мог говорить. Его затрясло, когда представил себе деревню старика, разбитую вдребезги молотком.
   - Ладно, ладно, - продолжил мистер Хирстон. - Звучит ужасно, когда я сказал, что это так здорово. Но нам не нужно разрушать настоящую деревню. Это "липовая" деревня.
   - Я не могу этого сделать, - сумел проговорить Генри.
   - Уверен, что можешь. Тебе не придется уничтожать реальную собственность. Деревня - игрушка. Фигурки людей, которые он сделал - тоже игрушки. Все игрушки рано или поздно ломаются.
   - Но она - подобие той реальной деревни старика, в которой он вырос, где жила его семья. Она означает для него целый мир...
   - Послушай, да для него это будет только лучше, - наступал мистер Хирстон. - Ты мне сказал, что он ее почти закончил, не так ли? И что он будет делать затем? Ему будет плохо, если ему будет нечем заняться. И тогда он сможет восстанавливать свою деревню. Он будет это делать снова и снова, найдя в этом премного удовольствия. Помнишь, ты как-то сказал, что он забывается, когда работает. Это его счастье, когда в его руках инструменты. Замечательно, у него снова будет случай взять их в руки. Ты видишь?
   Генри не видел. Но перед его глазами стояла разрушенная деревня, и это выглядело ужасно, разрушенные дома, разломанные фигурки людей.
   И тогда он торжественно заявил:
   - Деревни больше там не будет,- сказал он. - Мистер Левин получил первую премию на конкурсе, проведенном властями города,- волнение еще сильнее охватило его. - Деревня будет стоять на выставке в здании муниципалитета.
   - И когда же это произойдет? - подозрительно спросил бакалейщик, как будто Генри просто оправдался.
   - В субботу,- ответил он. - Соберется большая церемония. Будет присутствовать сам мэр.
   Конечно, мистер Хирстон и не смог бы допустить момента славы этого старика.
   - У нас есть время,- сказал бакалейщик. - Сегодня - среда. Ты можешь это проделать завтра вечером, или в пятницу - самое позднее.
   - Нет, - крикнул Генри громче, чем он хотел. Слово толкнуло воздух, отозвавшись эхом в его ушах.
   Глаза мистера Хирстона высветились на нем. На мгновение Генри испугался, что бакалейщик вот-вот сразит его наповал. Но вместо этого он вздохнул, и когда он заговорил, его голос был спокоен и почти нежен.
   - Не надо принимать решение сейчас, Генри. Подумай об этом какое-то время. Подумай сегодня вечером. И подумай о том, смогу ли я доверять тебе, если ты не можешь сделать для меня такую лишь малость, и смогу ли я после всего доверять тебе здесь, в магазине, - и теперь наполняя слова сожалением. - Разве ты не видишь, что если я тебя уволю, то больше не будет жалования, которое так помогает дома, и памятника никакого не будет на могиле у твоего брата, - и добавив в голос нежности и мягкости. - И знаешь, что еще, Генри? Я должен буду рассказать о тебе другим торговцам - о том, что ты не благонадежен, и никто тебя больше не наймет, или даже не позволит войти к себе в магазин, - и уже почти шепча. - Директор школы, в которой ты учишься - мой друг. Я должен буду сообщить ему, что за тобой нужен глаз да глаз. Кто знает? Может, ты всех обманываешь в школе. Обманщикам доверять нельзя.
   Генри слушал. Он был ошеломлен ужасными словами бакалейщика и еще ужасней его поручение или просьба (Генри не мог точно определить, что это было на самом деле), и то, как все это произносилось мягким и нежным голосом. Он не сомневался в том, что мистер Хирстон был способен выполнить все точно так, как говорит, и в том, что он сдержит свое слово.
   Бакалейщик прочистил горло:
   - Хорошо, - сказал он так, словно он только что заключил выгодную сделку с покупателем. - Пока все оставим как есть, Генри. Конечно, ничего такого не произойдет. И совершить все это было бы не слишком хорошо с моей стороны. Все, что я хочу от тебя, чтобы ты разгромил эту маленькую игрушечную деревню. Не уже ли я так много от тебя хочу, для того, чтобы для тебя же все потом сделать?
   Прежде, чем Генри сумел хоть что-то сказать, а он в этом не был уверен, бакалейщик поднял руку, словно учитель, призывающий к тишине. - Нет, не говори ничего. Подумай об этом, Генри - о том, что я сказал. Подумай обо всем хорошем, а затем о плохом. Сейчас ты можешь сказать такое, о чем будешь сожалеть позже. Подумай сегодня вечером. Дома. В кровати. А завтра ты дашь ответ.
   Генри кивал, соглашаясь, имея лишь только одно желание - как можно быстрее выйти, прочь из этого помещения, подальше от мистера Хирстона и его предложений, подальше от его жутких планов.
   - И никому ничего не говори, - предостерег его бакалейщик, когда он уже был у двери. - Сделаешь ли то, о чем я тебя прошу, или нет, и если хоть кому-нибудь откроешь свой рот, то случится все, что угодно, и даже самое худшее...
   Бакалейщик продолжал говорить, но Генри уже был за дверью.
  
   ------------------------------------
  
   Он вознес кувалду над головой, огромный инструмент был настолько тяжелым, что его почти отбросило назад. Собравшись с силами, он опустил ее на деревню, разбив два дома и сарай. Щепки полетели во все стороны. Звук был ужасным. Это было похоже на падение бомбы и взрыв. Он сделал паузу, чтобы осмотреть повреждения, прежде чем снова поднять кувалду, и увидел фигурку, вышедшую из коровника. Фигурка была мистером Левиным. Его кепка слетела с головы на землю. Он отчаянно закрылся руками и смотрел в ужасе, как Генри снова поднимает кувалду.
   Стон жалости и страха вырвался у него изо рта, потому что он собрался еще раз ударить по деревне, но на сей раз, тяжелая кувалда увлекла его назад, опрокинув на пол... и он проснулся поперек кровати, сердце молотило изо всех сил, простыня была влажной и прилипла к телу. Подушка была поверх его лица, закрывая приток воздуха. Он отошел ото сна, сел на край кровати. Лунный свет был похож на белую пелену, легшую поверх пола. Его тело покрылось слоем пота. Пальцы дрожали, когда он провел ими по волосам.
   Мать спала чутко, и сквозь сон она всегда все слышала. Она окликнула его из соседней комнаты:
   - Это ты, Генри? Что-то случилось?
   До него дошло, что он, наверное, кричал во сне.
   - Мне приснился плохой сон, Ma.
   Появившись в дверном проеме, она выглядела как привидение.
   - Хочешь какао?
   - Нет, я в порядке.
   Но он не был в порядке. Он боялся уснуть. Не хотелось снова увидеть этот жуткий сон, где он продолжил бы уничтожать несчастную деревню на протяжении всей ночи, и где старик все убегал бы из-под кувалды в его руках.
   - Ma... - сказал он неуверенно, при этом взвешивая, сможет ли он в ночной тиши поделиться с ней предстоящими планами мистера Хирстона.
   - Что, Генри? В чем дело?
   Он не отвечал, он неохотно ерзал под простыней и осознавал, что пока еще не может отделаться оттого, что сказал ему мистер Хирстон.
   - Ты не хочешь рассказать мне, что тебе приснилось? - спросила она, заходя к нему в комнату. В лунном свете ее лицо было еще бледнее обычного, а темные глаза на нем были похожи на две маленькие черные пещеры. - Говорят, что если расскажешь свой сон, то он больше не повторится.
   А ему хотелось рассказать ей о нем, а также, о дилемме, которую должен был решить. Вместо этого, он натянул простынь на глаза, съежившись под ней.
   - Я не могу все вспомнить, - врал он, потому что образ старика, в ужасе выбегающего из его дома, все еще будоражил его ум.
   Она пригладила волосы на его голове, нагнулась и поцеловала его в лоб:
   - Какое-то время спать я еще не буду.
   Он представил себе пустую кровать, в которой нет отца, и ее ожидание его возвращения:
   - Мне жаль, Ма, - сказал он. Ему еще обо многом было жаль, но что он мог с этим сделать? И вдобавок тот ужас, которого от него так добивался мистер Хирстон.
   - Попытайся подумать о чем-нибудь хорошем, - сказала мать, разглаживая простыню, словно проводя рукой по воде.
   Он пробовал думать и о чем-нибудь хорошем, ворочался и пытался уснуть, но мысли, которые только могли его посетить, были о мистере Хирстоне или о его магазине. Он часто задавался вопросом, почему на работу в магазин тот нанял именно его, почему сохранил для него это рабочее место, когда он был с поломанной ногой. Теперь знал. После того, как Генри был уже готов оставить работу, мистер Хирстон потребовал от него ответа звучным "да". "Я запомню это", - сказал он, сверля глазами Генри. Он долго искал такого, как он, и нашел.
   И прежде, чем уснуть Генри впервые подумал: "...но зачем? Зачем мистер Хирстон так хочет разрушить деревню старика?" Усталость незаметно ухватила его нежными пальцами, и он, с благодарностью к ней за это, воспарил в пустоте сна.
  
   ------------------------------------
  
   На календаре мистера Хирстона, висящем на стене рядом с портсигаром, были два окошка - большое и маленькое, в первом из них большими черными цифрами было указано число, а во втором, в маленьком и вытянутом, читался день недели. Глаза Генри автоматически прилипали к календарю, когда бы он не вошел в магазин. Но в этот день его больше поразила маленькая надпись "Четверг", нежели чем большая цифра "28".
   Бакалейщик поднял глаза на вошедшего Генри, затем вернулся к упаковке продуктов, заказанных кем-то из покупателей. Но пока Генри шел через магазин в рабочее помещение, он чувствовал, как глаза бакалейщика сверлят дырку у него в спине. Или это было всего лишь его воображение? Можно ли знать, чьи глаза сфокусировались на тебе? Однако глаза мистера Хирстона были не такими, как у кого-либо еще.
   Генри спустился в подвал, теперь он был рад лишний раз повозиться с картофелем, и с благодарностью слушал шаги покупателей, где-то наверху занимающих внимание бакалейщика. Наконец, весь картофель был распакован по мешкам, и Генри неохотно возвратился с ними наверх.
   Позже, когда он перекладывал фрукты на задних витринах, то узнал тишину, которая означала отсутствие покупателей. Он слышал шаги мистера Хирстона, когда тот оставил кассовый аппарат и пошел в заднюю часть магазина. Наконец его тень упала поверх вырастающей пирамиды апельсинов.
   - Две вещи, - сказал мистер Хирстон, в то время как Генри продолжал работать с фруктами.
   - Смотри на меня, парень, - приказал он.
   Генри обернулся, но, избегая глаз бакалейщика, сконцентрировался на пуговицах его белого пиджака.
   - Сначала о твоей матери.
   Его слова охладили Генри, заставляя содрогнуться даже в жару и пыли магазина.
   - Она работает в "Мисс-Викбург-Динер", - сказал бакалейщик удивленным голосом, словно только что об этом узнал.
   - Владелец этого ресторана - мой друг. Я не говорю об управляющем. Он - выскочка, который обращается ко мне за помощью, словно член его семьи. Я говорю о владельце, который не выносит никакой ерунды...
   Генри ждал, уводя глаза от пуговиц в сторону. Он боялся, что они могут его загипнотизировать, если сконцентрирует на них свое внимание.
   - Не так давно владелец этого ресторана имел неприятности, и нуждался в деньгах - в ссуде. Он пришел ко мне, и я помог ему. Это то, что люди должны делать, помогать друг другу. Ты не согласен, Генри?
   Генри не отвечал. Он на короткое время заглядывал в темные глаза бакалейщика и затем снова фиксировал взгляд на пуговицах. Внезапно он заметил, что вторая пуговица, если считать сверху, надломана и скоро отвалится.
   - И после того, как я помог ему, он сказал: "Если когда-либо о чем-нибудь попросишь, то я исполню любую твою просьбу - только попроси". Ты видишь? - не ожидая ответа, он продолжил. - Так, это касается твоей матери, если попрошу его повысить ее, то он даст ей лучшие часы, и она будет отвечать за размещение, и ей даже не придется бегать между столами, - он щелкнул пальцами. - Вот так.
   Генри оцепенел. Он знал, что он зависит от решений и настроений мистера Хирстона, но не знал, что в такой степени.
   - Иначе, если что-то будет не так, то лишь одно мое слово владельцу этого ресторана, и результат может быть совсем другим. Если я скажу: "Уволь ее", то он тут же пойдет на это. Конечно, я не хотел бы это делать. Владелец сказал мне, что твоя мать - очень хорошая женщина. Хорошая официантка. Она заслуживает повышения и продвижения по службе. Почему бы нет, Генри? Ты любишь свою мать, не так ли? И все в твоих руках... - вздохнул бакалейщик.
   - Я тебя прошу о такой малости, чтобы ты это сделал. Посмотри, что тебя за это ожидает.
   "Если это - такая малость, почему для вас это так важно?" - тихо спросил Генри. Он боялся ответа, боялся того, что бакалейщик мог бы ему ответить.
   - Теперь другое, - сказал бакалейщик, с тревогой глядя на дверь, но никто не входил. - Если ты собираешься это сделать, то сделай это сегодня - сегодня вечером. Ты сказал, что выставка состоится в субботу утром, но они могут передумать и устроить это завтра. Ты никогда и не узнаешь, что у них на уме. Так что я не хочу, чтобы ты ждал. - Он посмотрел на часы. - Сейчас - почти три. Через несколько минут ты можешь уйти.
   Генри притих, вслушиваясь в биение своего сердца.
   - Сделаешь ли ты это или нет, хочу, чтобы ты ушел сейчас, в эту минуту. Если ты сделаешь то, о чем я тебя прошу, то после этого возвращайся. Я буду ожидать тебя здесь, в магазине, ты увидишь в окнах свет. Если не сделаешь, то больше никогда сюда не приходи, - он полез во внутренний карман своего пиджака и достал оттуда несколько двадцатидолларовых купюр. - Это твое недельное жалование, - он засунул деньги в нагрудный карман рубашки Генри. - Я не хочу тебя больше видеть - никогда, если ты не можешь сделать того, о чем тебя прошу.
   Наконец зазвенели колокольчики. Входная дверь открылась, и Генри с облегчением увидел входящую в магазин миссис Кармински с ее маленькой собачкой, которая как обычно фыркала и рычала.
   Через несколько минут, когда Генри был уже у двери, бакалейщик произнес его имя. Генри оставил руку на дверной ручке. Он слышал шаги приближающегося бакалейщика.
   - Сделай это, - шепнул ему бакалейщик прямо в ухо. - Уничтожь эту деревню.
   Генри обернулся и отступил в сторону. Ему было любопытно увидеть выражение на лице бакалейщика, когда его ужасное требование уже произнесено. И он был удивлен, когда увидел не нечто уродливое и отталкивающее, а, как обычно, мягкое лицо мистера Хирстона. И он вздрогнул, снова взявшись за ручку двери, словно в этот он момент коснулся блестящей кожи змеи.
  
   --------------------------------
  
   "Я иду в центр художественного творчества, но не буду разрушать деревню. Я пойду туда и буду наблюдать за стариком, за его работой и разговаривать с Джорджем Грэхемом, но не сделаю того, что так хочет мистер Хирстон".
   Он был рад освободиться от бакалейщика и его магазина. Генри двигался по искривленным улицам, ожидая боль, которая всегда возникала, если он бежал слишком быстро или далеко. Доводя себя до предела, он задерживал дыхание и потел, вызывая ощущение боли. Пот затуманил глаза так, что он видел только размытое изображение. Наконец, остановившись около телефонной будки, разинув рот, он хватал воздух. Его дыхание сопровождалось таким звуком, словно кто-то у него за спиной разрывал надвое тряпку.
   Облокотившись на телефонную будку, он забыл о том, что кто-либо может за ним наблюдать, он продолжал слышать голос бакалейщика: "Я тебя прошу о такой малости, чтобы ты это сделал. Посмотри, что тебя за это ожидает", - памятник для Эдди, продвижение по службе его матери, его собственная работа, помогающая семейному бюджету. Деревня старика - она на самом-то деле всего лишь игрушка.
   Когда он дошел до центра, он снова остановился, чтобы перевести дыхание. Кинув взгляд в конец улицы, он увидел тех же самых парней у входа в бар. На этот раз они уже не играли в монетки, они просто так слонялись без дела. Генри позавидовал их безделью, над ними не висело никаких распоряжений, никаких ужасных дел, которые зачем-то нужно выполнить.
   В центре кипела деятельность и волнение. Кто-то занимался уборкой, еще кто-то мыл стены, в то время как остальные продолжали работать над тем, чем они занимались обычно.
   Старика не было видно, но Джордж Грэхем поприветствовал его, отвлекшись от женщины с синими волосами, которая лепила из глины лицо еще одного ребенка. Она изящно выковыривала в нем глаза.
   Деревня старика не была накрыта полотном. Фигурки людей и дома сверкали переливающимися красками. "Мистер Левин отполировал все, а затем покрыл каким-то секретным составом", - сказал гигант. - "Он сегодня не пришел, отдыхает, ожидает событий ближайших дней". Он развел руками: "Мы наводим здесь порядок. Большие события будут, Генри, большие события..."
   Он помчался на помощь к кому-то из рабочих, а Генри начал что-то искать глазами. Искать что? Молоток, на всякий случай? Он был убежден в том, что не будет искать молоток, пригодный для работы, и таким образом у него не будет подходящего случая, чтобы делать то, чего от него так хочет мистер Хирстон. Он старался не смотреть на деревню старика.
   Каждый был слишком занят, и никому не было никакого дела до Генри. И тот блуждал взад-вперед по центру не замечаемым и невидимым. Он обратил внимание на деревянный молоток, прислоненный к стене около двери, ведущей в складское помещение. Он был похож на клюшку для крокета, но больше и тяжелей, такой же большой, как и кувалда, но только из дерева. Генри огляделся, при этом стараясь не выдавать свое присутствие.
   "Заканчиваем работу", - крикнул рабочий, который нес на плече лестницу-стремянку, чтобы поменять на потолке перегоревшую лампочку.
   Генри отскочил с его пути и тут же оказался у двери в складское помещение, коим была комната, в которой он был один лишь раз. В ней не было окон, по обеим стенам были полки, развешанные в несколько этажей, заваленные разными принадлежностями центра. Оглядевшись еще раз, он рад был увидеть, что до сих пор никому до него не было никакого дела. Он открыл дверь и проскользнул внутрь. В темноте увидел кучу старых коробок, сваленных на пол, изношенных инструментов, канистр из-под краски, мусорных банок.
   Идеальное место для того, чтобы спрятаться.
   У него был и молоток, и место, где можно скрыться. Он задался вопросом, было ли его предназначением, в конце концов, выполнение этой миссии. И была ли эта миссия так плоха? Несколько разбитых фигурок, которые старик смог бы восстановить заново, наверное, стоили того блага, что могло бы произойти. Его мать станет сотрудницей, ответственной за размещение вместо того, чтобы быть официанткой...
   Он долго стоял неподвижно в темноте, пока его глаза к ней не привыкли. Когда формы и очертания предметов стали видимы, он стал медленно и осторожно продвигаться к пятну, где были свалены картонные коробки. Он что-то пнул, и послышался глухой стук, отдавшийся эхом между стенами этой комнаты. Он остановился, затем продолжил двигаться, пока не уперся в угол. Сложив несколько коробок одну на другую, он медленно сел на пол позади них, будучи уверенным, что никто не заметил, как он вошел в эту комнату.
   Он посчитал, что нужно подождать где-то два часа.
   Дверь была закрыта, но он продолжал слышать приглушенные звуки происходящего в центре. До него доносилось, как кто-то кому-то что-то говорил, шаги, скрип сдвигаемой мебели, шорох метлы, а затем тряпки, намотанной на швабру.
   Он обнял руками колени и уткнулся в них лбом, вообразил себе мать в белом переднике, ведущую посетителей к их столам, вручающую им меню и получающую жалованье, уже не так зависящее от чаевых. А затем вообразил себе памятник на могиле Эдди, который бы украсили бита и мяч, говорящие о его мастерстве на поле, и каждый проходящий по кладбищу мимо его могилы видел бы, что здесь похоронен великий бейсболист.
   Он не понял, что уснул, пока не проснулся - им словно выстрелили из орудия. Он оказался нигде - в пустоте и в сырости, а затем узнал рабочее помещение и коробки, сложенные перед ним. Моргая глазами, он вслушался. Его что-то разбудило, но что? Вслушался снова, наклонив голову, и узнал этот звук: мягкий, царапающий, шуршащий - шелестели маленькие лапки. Он вздрогнул, поняв, что по складскому помещению бегала крыса и вспомнил, наконец, что ему рассказывал Джордж Грэхем про крыс, которые приходят ночью и объедают кисточки и холсты. "Отсюда нужно уходить".
   Вслепую продвигаясь к двери, он споткнулся, затем встал и осторожно открыл дверь. Выглянул наружу и увидел опустевший центр, маленькая лампочка тускло светила над входной дверью. Мольберты и столы были накрыты полотнами, превращая их в призраков разных форм и размеров. Его пристальный взгляд упал на молоток.
   Сделать такую малость, как сказал бакалейщик.
   Он взял молоток и пошел. Его ноги все еще были жесткими и непослушными от той позы, в которой спал. Он подошел к столу старика. Молоток был тяжелым, и он держал его внизу. Осторожно, чтобы не сдвинуть человеческие фигурки, он снял полотно. Дав полотну мягко упасть на пол, он пристально вгляделся в деревню, освещенную тусклым светом от далеко висящей лампочки. Деревня и ее жители были пойманы своеобразными сумерками. Он коснулся фигурки человека. Синяя кепка на его голове, и темный жакет, затянутый поясом. Действительно, игрушка. Все фигурки были игрушками. Деревня не была настоящей и люди тоже.
   "Не думай, действуй".
   Он поднял молоток. Вознес его над головой. Вес поднятого молотка слегка нарушил его равновесие, и он немного пошатнулся. Пот внезапно выступил у него на лбу, словно все поры на коже одновременно взорвались маленькими взрывами. Волосы внезапно стали влажными, мокрой связкой упав над глазами поперек лба. Сжав черенок молотка над головой, он смотрел на эту маленькую деревню.
   "Такая малость. Ты не должен ничего делать. Оставь эту работу молотку. Дай ему упасть, подобно атомной бомбе, сброшенной с самолета".
   Кровь осушила его руки, поднятые над головой, и ушла в плечи, затопив сердце, заставляя его интенсивно биться в груди.
   "Действуй".
   Но он не мог.
   Он также не мог и пошевельнуться.
   Он стоял как замороженный, словно статуя в парке или в церкви. Без какой-либо возможности двигаться вообще. Боль распространилась по всему телу, биение сердца замолотило во всех венах и артериях. Его словно безвозвратно засосало в ловушку.
   И вдруг еле заметное, но стремительное движение в левом углу его поля зрения. Взглянув, он больше ничем не мог пошевелить, кроме как глазами, и увидел крысу, прыгнувшую на стол, как она заскользила между домов и человеческих фигурок. Пораженный, Генри также подпрыгнул, задыхаясь от испуга, роняя молоток, затем в ужасе наблюдая, как он всей своей массой опустился на деревню, раскалывая коровник, снося фигурки людей, смяв в труху мать старика, вывалившуюся из окна, затем, круша другие фигурки, включая старика, который еще был мальчиком. Напоследок и весь стол разломался надвое, словно где-то посередине имел трещину, вызванную землетрясением. Дома и людские фигурки бесследно исчезали в ней.
   Звук возник откуда-то изнутри, из его глубин: "Аааааййй..." - подобно звуку, изошедшему из старика в тот день, когда Генри рассказал ему о смерти Эдди. Звук муки и страдания заполнил помещение центра, когда Генри смотрел на разрушенную деревню. Она была стерта с лица земли, как слезы с его глаз.
   Тишина в центре была почти оглушительной.
   "Прочь отсюда и как можно быстрее".
   Неспособный долго и пристально наблюдать сотворенный им ужас, он отскочил от разломанного стола и проследовал к двери на негибких ногах, таких же жестких, как и деревянные костыли, от которых он не так давно избавился. "Я не хотел этого делать".
   Но уже было поздно, он сделал все.
  
   -----------------------------------------
  
   Когда, протиснувшись в дверь, он вышел на мрачную и пустынную улицу, то его поприветствовал с грохотом обрушившийся с небес водопад. Яркие вспышки молний на короткие мгновения освещали дома и мокрую мостовую.
   Он знал, что не мог рисковать, оставаясь здесь. Так или иначе, кто-нибудь бы мог его заметить, запомнить, а затем и узнать, когда он снова зачем-нибудь здесь окажется. Несмотря на то, что молнии продолжали сверкать, а гром греметь, он выскочил на тротуар, съежив плечи от потока падающей воды и внезапного порыва ветра. Он летел сломя голову по утопающим улицам и хватал воздух большими глотками. Влажная одежда прилипла к телу. Обогнув угол, он лицом к лицу столкнулся с мистером Хирстоном.
   - Сюда, - позвал его тот, указывая на дверь мебельного магазина, закрытого на ночь. Гром снова прокатился по небу, и Генри оказался рядом с бакалейщиком, которого никогда еще прежде не видел за пределами магазина. Он был меньше и тоньше, и вдобавок дрожал от холода.
   - Я тебя ждал, - сказал он. В его глазах с нетерпением светился вопрос: - Ты это сделал? Деревня разбита?
   - Разбита, - сказал Генри, и его голос сломался на этом слове.
   Дождь барабанил по стеклам магазина.
   - Превосходно, превосходно, - сказал мистер Хирстон, оживленно протирая руки и смакуя в этот момент. Он даже собрался обнять Генри, но тот одернулся.
   - Да, я разбил деревню, - сказал он. - Но это было случайно. Я не хотел этого делать.
   - И как же такое могло случиться?
   - Я нашел большой молоток и был готов воспользоваться им, но не смог, - Генри увидел сомнение, запрыгавшее в глазах бакалейщика, и надавил на голос. - Я не хотел этого делать, - и вздохнув. - Крыса прыгнула на стол. Я упустил молоток, и тот упал на деревню.
   - И это так плохо? - осторожно спросил бакалейщик.
   - Плохо - дальше некуда, - сказал Генри. - Это ужасно, потому что эта деревня не будет выставлена в здании муниципалитета. Нет ничего хуже того, что я сегодня сделал.
   - Поздравляю. Ты это сделал. Хотел ты того или нет, - он с удивлением захлопал глазами, глядя на Генри, а затем подмигнул, словно между ними был своего рода заговор. Генри отступил, упершись спиной в холодное оконное стекло. - Я - человек слова, Генри. Ты продолжишь работу и будешь получать больше. Я поговорю с владельцем ресторана о продвижении по службе твоей матери. И памятник - при первом же случае я его закажу...
   Впервые Генри был так ошеломлен "великодушием" мистера Хирстона, всеми этими наградами лишь только за разрушение того, что он назвал "липовой" деревней.
   - Зачем? - спросил он, слово почти потерялось в раскате грома.
   - Что, зачем? - бакалейщик посмотрел на него резко, нахмурив брови.
   - Зачем мне все это? Зачем для вас так было важно разбить деревню этого старика? За что вы его так ненавидите?
   - За то, что он - еврей, - сказал бакалейщик, и это сразу объяснило все.
   Генри был сильно озадачен ответом, и он сказал:
   - Вы бы могли нанять парочку хулиганов. Они бы вам все сделали за несколько долларов. Но почему я?
   - Ты - хороший мальчик, Генри. Ты честный, ты упорно трудишься, хорошо относишься к своей матери и переживаешь об отце. Ты хочешь заказать памятник для своего брата и сочувствуешь старому еврею. Какой хороший мальчик, - в его голосе звучала насмешка. - Держу пари, ты каждый вечер молишься перед сном. Какое благо и какая невинность...
   - Но зачем нужно было разрушать деревню? - спросил Генри, признав правду слишком невероятной, чтобы понять. - Вы от меня хотели, чтобы я сделал что-то скверное.
   Бакалейщик улыбнулся. Улыбка не была фальшивой - той, после которой он обычно глумился над уже ушедшими покупателями. Это была ужасная улыбка, подобная той, что на маске Святого Хэллоуина.
   Удивившись, Генри подумал:
   "В конце концов, не просто так выбор пал на меня. Дело не только в старике и его деревне. Мистеру Хирстону не нужна моя порядочность, она ему чем-то мешает".
   Бакалейщик посмотрел на его с такой привязанностью, словно Генри был его любимым сыном:
   - Видишь, Генри, ты, в конце концов, не сильно отличаешься от большинства из нас. Ты не так уж и невинен, не так ли? Да, крыса испугала тебя. Но ты пришел в центр и нашел молоток. Вознес его над головой. Разбил деревню. Ничего такого не случилось бы, если ты не хотел за это никакого вознаграждения.
   - Генри, упершись спиной в стекло, нуждался в движении, чтобы как можно дальше отдалиться от бакалейщика, но закрытая на замок дверь его не пустила.
   - Не нужны мне ваши вознаграждения, - сказал он.
   Бакалейщик отклонил его протест:
   - Конечно, нужны. Ты заработал их. Деревня разрушена. И ты не будешь возражать, отказываясь от них.
   - Нет, - сказал Генри. - Я оставляю эту работу и ничего не хочу. И Эдди также не захотел бы ваш памятник. И моя мать, оставьте ее в покое...
   - Но ты должен все это принять. Мы с тобой заключили сделку.
   - Возьмите ее себе, - запротестовал Генри.
   - Нет, ты должен принять это, - настаивал бакалейщик. - Когда ты разбил деревню, ты выполнил часть ее. Теперь ты должен сделать все остальное. Подойди сюда, Генри, - в голосе бакалейщика появились новые нотки - те, что Генри только начал распознавать. - Сделка не будет закрыта, если ты не примешь вознаграждение.
   Генри закачал головой.
   - Нет, - закричал он, стараясь перекрыть барабанную дробь дождя.
   - Пожалуйста, - умолял его бакалейщик.
   Пожалуйста?
   Он внезапно понял, что для мистера Хирстона это вознаграждение было также важно, как и разрушенная деревня.
   - Нет, - снова сказал он, с уже твердым решением не уступать.
   - Ты должен принять. Ты должен позволить сделать мне это. Это очень важно. Иначе, разбитая деревня не значит ничего... - упрашивал его голос.
   Глубоко набрав воздух, Генри вынырнул из дверного проема. Бакалейщик попытался задержать его, выскочив вслед за ним под поток проливного дождя, который тут же впитался в его одежду. Непослушные, дрожащие ноги несли Генри прямо на почтовый ящик. Налетев на него, он чуть не упал. Восстановив равновесие, он оглянулся, чтобы увидеть бакалейщика, который стоял в потоке воды и обтекал. Его фигура патетично выдавала просьбу:
   - Пожалуйста, Генри, вернись, ты должен вернуться...
   Генри в отрицании качнул головой и побежал снова. Не обращая внимания на дождь, он бежал, пока не выдохся и не остановился на ступенях, ведущих в заброшенный театр. Укрывшись под фигурным навесом, поднятым на высокие колонны, он съежился и задрожал - не от дождя и холода, а лишь оттого, что, наконец, узнал, что собой представляет мистер Хирстон.
   Он, наверное, выглядел жалко, вжавшись в проем высокой двери, ожидая, когда же, наконец, прекратится дождь.
  
   ----------------------------------
  
   Тремя неделями позже они переезжали обратно во Френчтаун через день после того, как его отец был выписан из больницы. "Было ошибкой переселяться сюда, в Викбург", - сказала мать. - "Невозможно уйти от прошлого. Мы попытались забывать Эдди, что было неправильно".
   Его отец, конечно же, не вылечился и все еще продолжал тихо сидеть по нескольку часов без перерыва. Но он стал иногда улыбаться и даже помог упаковать все вещи для переезда обратно домой. "Как хорошо, что мы возвращаемся", - сказал он, закрывая чемоданы. В ответ Генри с матерью с благодарностью ему улыбнулись.
   С того дня, как была разрушена деревня старика, Генри избегал улицы, ведущей мимо бакалейного магазина, и не приближался к центру художественного творчества. Он также проявлял осторожность во избежание встречи со стариком в восемь утра и под вечер.
   Он просматривал газеты. Его интересовало что-либо о выставке в здании муниципалитета или о разрушенной деревне. Но в газетах об этом ничего не попадалось.
   Кошмары больше не снились, но он иногда просыпался от странного звука в его спальне и понимал, что этот звук был его собственным криком.
   Он начал наблюдать за задним двором бакалейного магазина в надежде ненадолго повидать Дорис. Иногда, на веранде второго этажа появлялась женщина, которая развешивала на веревках одежду или обметала щеткой перила, отправляя вниз буруны пыли.
   Наконец, он увидел Дорис, сошедшую вниз по лестнице. Она, как обычно, шла на ощупь. В ее руках были взятые в библиотеке книги.
   Он подождал, пока она не завернула в переулок, затем он возник прямо перед ней.
   Увидев его, она испугалась и отвернулась в сторону.
   - У тебя все хорошо? - спросила она шепотом, несмотря на то, что уже была далеко за пределами магазина.
   - Я оставил работу, - ответил он.
   - Он сказал, что это он уволил тебя.
   Генри закачал головой:
   - Не верь ему. Я знаю, что он - твой отец, но он...
   - Какой? - спросила она. - Кто он? - в ее словах сквозило любопытство. Она хотела знать наперед, словно она впервые что-то о нем должна была услышать.
   Генри избежал слова, которое ему хотелось бы использовать. Смог ли бы он сказать ей, что ее отец - подлец и негодяй?
   - Твой отец - слабак, Дорис, - сказал он. - И он многого боится. Ты должна противостоять ему. Не позволяй больше ему называть тебя неуклюжей, и причинять тебе вред.
   Она отступила шаг назад и с опаской посмотрела через его плечо, и он знал, что ей нужно было увидеть - не следует ли за ней ее отец.
   - Он заставил меня совершить один скверный поступок, Дорис, - сказал он. - Я не хотел этого делать, но сделал. И тогда за это он пообещал мне вознаграждение, но я от него отказался.
   Он видел, что его слова для нее ничего не значили, и знал, что мог бы признаться ей, кому-либо еще или даже священнику в том, что действительно произошло с ним той ночью.
   - Главное, что я смог противостоять ему, - сказал он. - И он ничего не смог бы с этим поделать. Ничего. И ты, Дорис, тоже не должна ему уступать.
   - Он - мой отец, - сказала она, ужасаясь этой простой правде.
   И он знал, что ему нужно было делать. Даже не смотря на то, что переезжал в другой город, он мог помочь ей. Ему только нужно будет вернуться, когда сможет, независимо оттого, как это будет далеко, чтобы просто увидеть ее. Он не знал - как, но был уверен, что у него получится.
   - Я должна идти, - сказала она. - Он ждет, когда я вернусь и помогу ему в магазине. Он сходит с ума, если меня слишком долго нет.
   - Мы переезжаем, Дорис. Обратно во Френчтаун.
   В ее глазах что-то вспыхнуло. Горе или сожаление? Он не смог точно определить.
   - Я еще вернусь, и мы увидимся, - сказал он. - Возможно, мы сможем встретиться в библиотеке.
   Она смотрела на него еще какое-то время, казалось, собираясь еще что-то сказать, затем подняла руку и дрожащим пальцем коснулась его щеки.
   - Спасибо, - прошептала она, затем поспешно удалилась, почти бегом.
   - Я еще вернусь, - крикнул он ей вслед, когда она исчезала за углом.
   Его охватило почти невыносимое одиночество.
   Наконец он набрался храбрости и направился к центру художественного творчества, чтобы попрощаться. Глубоко набрав воздух, он открыл дверь. Джордж Грэхем поприветствовал его веселым криком.
   - Рад видеть тебя, Генри. Где ты был?
   Генри кинул быстрый взгляд на стол мистера Левина и был рад увидеть старика, занятого работой. Его руки, как обычно, двигались изящно. Стол был отремонтирован. Деревня распростерлась перед ним, но она была реже, чем прежде. Дома были еще не все, и между ними было немноголюдно. Старик поднял глаза и улыбнулся ему сияющей улыбкой.
   - Ты слышал, что произошло? - спросил гигант. Он деликатно положил руку на плечо Генри прежде, чем тот смог бы ответить. - Кто-то из хулиганов, вероятно из тех, что собираются в конце улицы, ворвался в помещение и разгромил деревню мистера Левина, но, должно быть, их что-то отпугнуло. Они не закончили свое дело - не успели навредить другим столам...
   - Бедный мистер Левин, - сказал Генри, боясь того, что его глаза могут выдать его вину.
   - Посмотри на него, пропащая душа, - сказал гигант. - Он снова только начал. И ничто не сможет его остановить. Выставка отложена, возможно, до Святок, - тщательно изучив Генри с его большой высоты, он сказал. - Мы скучали по тебе, Генри. Все ли у тебя хорошо, с твоей семьей?
   - Мы переезжаем назад, во Френчтаун, - сказал он.
   Гигант перевел новость мистеру Левину, который посадил Генри к себе на колени и обнял его. Они вдвоем еще долго сидели в обнимку.
   - Подожди, - сказал старик, открывая свой черный портфель. Он извлек оттуда маленькую фигурку и вложил ее в руку Генри. Генри узнал себя, свою синюю рубашку, взъерошенные волосы, которые невозможно было уложить в пробор. Он разглядывал большую улыбку на крошечном деревянном лице. Генри Кассавант - три дюйма высотой, но улыбчивый и крепкий. Он сохранит эту фигурку на всю оставшуюся жизнь, будет иногда смотреть на нее и вспоминать это лето, и каждый раз к нему будет возвращаться улыбка.
  
   -------------------------------------
  
   В первый же вечер, когда они вернулись во Френчтаун, он долго рылся в привезенных из Викбургской квартиры вещах, пока не нашел то, что искал. Генри вышел из дома и сразу же направился на кладбище прихода Святого Джуда. Смеркалось, опустился густой туман. Он воткнул в мягкую землю могилы Эдди бейсбольную биту, и рядом с тем местом, куда она воткнулась, положил истертый и помятый мяч. Он отступил назад, чтобы полюбоваться результатом своего творчества. Он не знал, как долго здесь пробудут мяч и бита, пока их кто-нибудь не заберет с собой, но на данный момент, в этот вечер, у Эдди был памятник.
   Он стал на колени и начал молиться. Он молился об отце и о матери, о душе Эдди, если она все еще была в чистилище, о Дорис и о старике, и еще о гиганте. Когда он шептал: "...сохрани нас от Лукавого. Во имя отца и сына..." - то подумал о бакалейщике. Он сделал то, чего еще никогда не делал прежде - помолился о мистере Хирстоне. "...отпусти ему его грехи", - шептал он. - "...и мне мои тоже..."
   Он продолжал стоять на коленях. Сумрак сгустился и перешел в ночь, принеся с собой холод. Голые руки Генри озябли. И свет появившейся из-за облаков луны упал прямо на мяч и бейсбольную биту.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"