Одночленные конструкции русского языка, такие как как "холодно" или "темнеет" всегда были предметом смущения для языковедов, поскольку не очень понятно, как вписать их в традиционную дихотомию "подлежащего" и "сказуемого", "субъекта" и "предиката", "темы" и "ремы". Сразу нужно заметить, что конструкции эти совершенно не экзотические, не заумно-литературные, а, напротив, весьма обычные в повседневной речи.
Речь именно об одночленных конструкциях, а не "односоставных" (термин как будто заимствованный из отрасли уголовного права, ну да спасибо на том, что хоть такой придумали). "В квартире холодно" или "в саду темнеет" - тут понятно, что реальным подлежащим выступает квартира или сад, сколько бы ни пытались школьные (и не только) учебники выдавать их за "обстоятельства". Зачем нужна такая подмена, и в какой степени можно считать полезным то, она включена в программу всеобщего школьного образования, это вопрос отдельный. Нам же сейчас достаточно отметить, что такого рода конструкции являются, в сущности, классическими субъектно-предикатными. То, что субъект выражен в форме, которая отличается от номинативной, роли не играет. Интерес представляют случаи, когда просто "холодно", просто "темнеет" и т. п.
В английском вместо "темнеет" скажут "it darkens". Тут формально есть подлежащее. В качестве такового выступает местоимение "it", т. е. 'оно'. Но местоимение так и называется в силу того, что оно используется вместо какого-то имени, во избежание повтора или для краткости. Вместо чего оно употреблено в данном случае? Что именно - это "оно", которое темнеет? Почему это "оно" никогда не называется напрямую. Существует ли, вообще, у этого "it" какое-то собственное название?
Всё это, разумеется, риторические вопросы. Мы понимаем, что темнеет по вечерам не какая-то отдельная вещь. Это то, что происходит с окружающим миром в целом. Так же и "холодно", это не состояние отдельно взятой вещи, это состояние окружающего мира целиком. В том и другом случае мы имеем дело с "глобальными" (в перспективе наблюдателя) процессами. Холодно везде, докуда он может чувствовать. Темнеет всё, докуда он может видеть. Или, может быть, не совсем всё, например, зажигаются фонари, свет в окнах. Но в целом темнеет.
Можно сказать, что (в перспективе языка) это нетипичная ситуация. В большинстве случаев наше внимание сосредоточено на конкретных предметах или лицах, которые как раз и выступают в качестве "субъекта", "подлежащего", "темы", а свойства этих предметов или лиц, события, которые с этими предметами или лицами происходят, выступают в качестве "сказуемых", "предикатов", "рем". Например: "нож острый", "сторож обедает", "сарай сгорел". Конкретный предмет или лицо, ясным и недвусмысленным образом вычленяемые из реальности в процессе восприятия, образуют столь же конкретный "субъект" высказывания, противопоставленный "предикату". Но в случае с "холодно" или "темнеет" можно говорить, в лучшем случае, о размазанном "коллективном субъекте", а это уже весьма абстрактная конструкция, не слишком отличающаяся от бессубъектности.
С другой стороны, эта ситуация не настолько редка, чтобы язык мог её игнорировать. Темнеет, например, каждый день. И это событие весьма актуально для нас, даже в эпоху искусственного освещения. Мы не можем не обсуждать такого рода события, даже если наш язык в целом заточен под конструкции с конкретизированным подлежащим.
Справедливо заметить, что когда темнеет в Москве, в Сиэтле может, наоборот, светать, а когда холодно в Берлине, в Мельбурне может, напротив, стоять жара. Т. е. мы имеем дело с событиями, которые затрагивают не определённый предмет, а скорее определённое пространство. Но поскольку нельзя находиться в двух пространствах одновременно, можно смело предполагать, что темнеет или светает там, где пребывает высказывающийся. Уточнять это было бы излишне. Более того, Уругвай, в котором сейчас полдень, находится за рамками моей повседневной картины мира. В последней существует только мой город, в котором сейчас становится темно. Т. е. объективно мы имеем дело с процессами, которые локализованы в том или ином пространстве, но субъективно они воспринимаются так, как будто являются общемировыми, и наш язык исходит именно из этого субъективного восприятия. Я не подразумеваю, что темнеет с такой-то по такую-то долготу (хотя и знаю, что это так). Я подразумеваю, что темнеет везде (хотя и знаю, что это ложно).
То, как мы мыслим "холодно" или "темнеет", существенно отличается от "нормальных" субъектно-предикатных конструкций. При желании мы можем "дописать" в такие конструкции подлежащее, что-то вроде "окружающее пространство холодно" или "окружающее пространство темнеет" - как бы "восстанавливая" пропуск. Но это скорее именно дописывание, а не восстановление. Логически действительно можно рассуждать так, что всякий процесс имеет физические границы, будь то в виде предмета или пространства, и то, что находится внутри этих границ, по определению является подлежащим. Но поскольку абстракции такого рода слишком сложны для нашего воображения, в реальности мы мыслим процесс, который происходит "сам по себе", без субъекта.
Советская педагогическая традиция стояла на том, что "безличные предложения - это односоставные предложения со сказуемым, при котором нет и не может быть подлежащего" (учебник Бархударова, 8 класс, 1985 г., стр. 92). Та же мысль в вузовском учебнике Руднева "Синтаксис современного русского языка" (1968 г., стр. 40): "Следует напомнить, что односоставные предложения являются полными предложениями при отсутствии членов другого состава, поскольку у нас нет оснований предполагать пропуск подлежащего в бесподлежащных и пропуск сказуемого в бессказуемостных предложениях". Также и современная (31.07.22) Википедия гласит, что в безличном предложении "подлежащее не подразумевается". (Жирный шрифт во всех случаях мой.)
Слово "бессказуемостных" я бы предложил высечь в камне и поставить возле соответствующего филфака, как доску позора советского языкознания. Но цитаты, конечно, не ради этого шедеврального термина, а чтобы проиллюстрировать, насколько последовательно советская традиция декларировала, что "второй состав" в односоставном предложении не пропущен, не подразумевается, а что его принципиально нет и не может быть. С таким же успехом можно заявлять, что вода может состоять в некоторых случаях только из водорода, а в других - только из кислорода.
Каким образом классифицировать единственный "состав", это определялось, как нетрудно догадаться, "по аналогии". Если "вечереет" выражено глаголом, то это "бесподлежащное" сказуемое, поскольку (в парадигме традиционного языкознания) глаголы, за исключением инфинитивов, подлежащими не бывают. Если "дождь" выражено существительным, то это "бессказуемостное" подлежащее (иначе говоря, "назывное предложение") поскольку существительное бывает чаще подлежащим, нежели сказуемым. Тут, правда, основание более шаткое, что и послужило причиной некоторых схизм. В самом деле, когда мы говорим "дождь", мы подразумеваем 'дождит'. Как и в случае с "темнеет", мы таким образом сообщаем, что происходит здесь и сейчас с окружающей средой, что это происходящее является именно дождём, а не снегопадом или засухой. Напротив, попытки дописать что-то типа "дождь идёт" абсурдны, поскольку в таком случае подразумевалось бы, что мы хотим сказать о дожде, что он именно идёт, а не лежит или сидит.
Также и предпосылка "глагол не бывает подлежащим" - ложь. В действительности выступает ли глагол в качестве подлежащего или сказуемого (темы или ремы), это зависит в русском языке от порядка слов. Конструкции "Алексей дежурит" и "дежурит Алексей" сообщают разную информацию. В первом случае об Алексее сообщается, что он дежурит. Здесь действительно "Алексей" - подлежащее, а "дежурит" - сказуемое. Напротив, во втором случае мы сообщаем, кто выполняет сейчас функции дежурящего, что таковым в данный момент является именно Алексей, а не кто-то другой. Здесь фактически "дежурит" - подлежащее, а "Алексей" - сказуемое.
Попытки выкручиваться в том ключе, что "подлежащее" - это якобы не синоним "темы", а "сказуемое" - не синоним "ремы", представляют собой лукавство, поскольку никакого другого последовательного определения "подлежащего" и "сказуемого" быть не может.
Если мы всё же захотим обосновать, что одночленное предложение "темнеет" является сказуемым, то основанием этого может служить не его глагольность, а то, что логически мы можем восстановить в это предложении подлежащее. Но одновременно отстаивать, что "темнеет" - сказуемое, и что подлежащее в этом предложении невозможно восстановить, это уже образует логическое противоречие.
Можно ещё заметить, что ничто, вообще говоря, не мешает расположить субъектную и предикатную часть конструкции внутри одного слова. Когда мы обсуждаем "односоставные" предложения, логически необходимо рассматривать такую возможность, тем более, что она не какая-то теоретическая, а вполне себе реализуемая, в том числе в русском языке. К примеру, "обедаю" (как и любой другой русский глагол в первом лице) уже подразумевает, что обедаю именно я.
Если совсем отпустить фантазию, то можно писать не "слон устал", а "слонустал" в одно слово, а дальше рассказывать, что оно содержит корень "слон-" и предикатный суффикс "-устал" или же, наоборот, корень "-устал" и субъектную приставку "слон-". Или, как минимум, объяснять так, что в этом слове два корня, один из которых субъектный, а другой предикатный.
Фактически мы произносим "слонустал" именно в одно слово. Графическое членение на "слова" в принципе имеет мало общего с произносительным. Например, "контрреволюция" или "гидроэлектростанция" не просто длинее, чем "я жду" или "ты спишь", но в первых двух случаях мы делаем выраженную паузу внутри номинального "слова", а в последних - произносим два номинальных "слова" слитно. То есть было бы логичней писать "контр революция" и "гидро электростанция", но "яжду" и "тыспишь".
От членения на слова "по произношению" сдерживает, в сущности, только то, что это сильно удлинит словари. В которых и без того, для краткости, только леммы. А было бы интересно, что бы тогда писали в грамматиках.