Маймистов Виталий Васильевич : другие произведения.

Дезертиры

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На Кавказе, где-то вблизи нынешней Красной поляны, лет этак сорок-пятьдесят назад тихо дремало всеми забытое русское поселение, столетиями собиравшее под своими крышами добравшихся к нему дезертиров всех кавказских войн. Да и не только дезертиров... Попал туда и наш герой, Сашка Дзюба. После солдатского отпуска в часть не вернулся, а решил податься в горы... Но строилась дорога...
  Было это давным-давно. Служил я тогда на Кавказе в неќбольшом уютном городишке. Нет-нет, это не Тамань. Бывалый радист старшина Бородин пытался обучить нас, новобранцев, премудростям передачи мысли на расстоянии. Важному делу мешала караульная служба и кухня. Бытовала даже поговорка, объясняющая тяготы армейского бытия: через день на ремень, через два на кухню.
  Караул мне давался тяжело. Ходишь по территории поста из одного конца в другой с автоматом через плечо да с подсумком на поясе. Ходишь днём, ходишь ночью, и зимой, и летом. А что охраняешь? Как-то выяснили - каски да противогазы. Кому они нужны?
  Читать на посту, конечно, не полагалось. Но тоненький сборничек Есенина я всё же в сапоге таскал. Где-нибудь в укромном месте я просматривал страничку-другую. Затем прохаживался на видных местах и про себя повторял. Потом снова в сапог. Так ещё можно было как-то продержаться два часа.
  Легче было на кухне. Здесь больше свободы. Да и полакомиться можно было. То жареной рыбой, то шкварками. Как-то весь наш наряд собрался возле громадной сковороды и с аппетитом налегал на шкварки. Я, корочкой хлеба расталкивая шипящее сало, чертил круги на сковороде. Вспоминал Гашека. У него сценка на кухне продолжалась всего две-три страницы, а нам такую радость командир роты доставлял с непоколебимой армейской регулярностью. Раз в неделю.
  Вечером, после всех или почти всех тяжёлых кухонных работ, кто-то из нас убегал в самоволку. Так было заведено, а мы, салаги, традиций не нарушали. Остальные пахали ещё часа четыре. Чаще всего отпускали меня. После кухни ребятам было уже не до танцев. А я В ЭТОМ городе бывал и раньше. Здесь у меня имелись знакомые...
  Гражданскую одежду я хранил в столярной мастерской у товарища. Ему разрешалось в свободное время чинить рамы, мастерить табуретки и вообще махать рубанком.
  Был у нас и сапожник. И он занимался своим ремеслом тольќко в те дни, когда его не брали в караул. А вот парикмахера у нас не было, а машинка была. Этот нехитрый инструмент мог взять в руки любой. И это сразу бросалось в глаза, как только кто-нибудь из новобранцев снимал пилотку. Неумелая рука дилетанта просматривалась даже на лысостриженой голове.
  Раз В неделю некоторое разнообразие в нашу унылую жизнь вносила поездка на гарнизонную гауптвахту. Наступала наша очередь нести там караул. Нас привозили во двор этого непременноќго армейского атрибута на грузовике, выстраивали в три шеренги и проводили инструктаж.
  В один из таких приездов я познакомился с обитателями клетушек N1 и N2. За решётчатой дверью с табличкой N1 прохаживался некто рядовой Савельев, ракетчик из части, что располагалась в четырёх кварталах от нашей. Парень был интересным собеседником. Мальчишкой он облазил все горы вокруг своей станицы. Знаком был с обычаями терских казаков. Он уже успел закончить Пятигорский пединститут и даже около года поработал гидом при какой-то горной турбазе. Вот здесь Савельев и применил навыки, полученные в мальчишеских и студенческих походах, да и вузовское обучение тоже, видимо, помогало.
  Такие вещи рассказывал туристам о местах, которые они разглядывали, да с таким азартом и напором, что ошалелый народец при расставании лихорадочно записывал координаты талантливого гида и одаривал его всеми несъеденными продуктами. К чести Савельева, он позволял себе взять только две-три бутылки коньяка, ну и парочку шоколадок.
  - А как насчёт колбасы? - спросил я, почувствовав почему-то в этом месте савельевского повествования приступы голода.
  - Колбаса в походах шла на ура и исчезала в первые же дни, потом приходилось жевать консервы.
  Однако вскоре красивая жизнь у Савельева закончилась. Его призвали в армию. Не было в Педе в те годы военной кафедры. Что-то подобное произошло и со мной. Это нас сдружило. Я с удовольствием проводил время около его каморки.
  - А почему ты выбрал заочное обучение? - как-то спросил он.
  - В школе, Володя, я был лентяем и рассчитывать мог тольќко на заочный факультет, там конкурс меньше, да и работа попалась интересная, а люди вокруг - интеллигенты до мозга костей. Когда тебя одного учат трое - это здорово, а когда один, пусть даже очень мудрый, профессор читает лекции целому курсу, эффект уже не тот. Конечно, профессор ловко пересказывает учебник, всё у него гладко, ни в чём он не сомневается. Лекции последний раз редактировались лет этак десять, если не двадцать, назад... Аспирант или менеэс во всём сомневается изначально. Ему необходимо самому увидеть что-нибудь такое, чтоќбы все ахнули. В этом-то и смысл его существования. И никаких тебе лекций, режим свободный, проводит свои эксперименты когда хочет, по вечерам крутит свой спектрофотометр, что-то прогревает, что-то разбавляет, и всё в своё удовольствие.
  - И знаешь, Володя, то, что я получил в лаборатории, работая с этими людьми, у меня осталось на всю, я надеюсь, жизнь, а те науки, которые я "проходил" только в вузе, уже, считай, выветрились.
  - Да,- помолчав, сказал Савельев,- учись-ка ты и сейчас. Возьми философию или какую-нибудь книжку на английском и потихонечку читай, что-то заучивай, а то отупеешь. Я французский учу. На английском я уже вполне объясняюсь. Работа такая. У нас кто знает языки - тому больше платят.
  "Зек" не вилял...
  Английский и я пытался учить, даже что-то ещё помнил и рассказал Савельеву парочку коротеньких анекдотов. В ответ он выдал такую серию джентльменских колкостей, да с таким лондонским выговором... Я, к чести сказать, почти всё понял, но всё-таки пару раз пришлось переспросить. И был, конечно, потрясён.
  Наш молчаливый товарищ, Дзюба, арестант из каморки N2, таращил на нас глаза. Вонючая гауптвахта, решётки, парень в затёртой до блеска гимнастёрке такие выдаёт речи, да не по-нашему. Но Дзюба зря прибеднялся. Он говорил по-адыгейски и понимал немного абхазский. Я вот тоже, помотавшись с родителями по Союзу, пожив на Украине, в Белоруссии, вдруг стал понимать по-польски. Побывали мы и в Эстонии, и очень скоро, познав всеќго десяток-другой фраз, я, подобно Эллочке Людоедке, легко общался с местной пацанвой. Так что языковые проблемы были мне знакомы. Это была одна из тем наших продолжительных, могу сказать и более точно, двухчасовых (караул длился столько) бесед.
  Как-то Савельев поведал мне, как он очутился на гауптвахте. В начале июня их часть отправилась на ученья, а караул и ещё нескольких человек оставили в казармах. Савельеву повезло. Он тоже попал в список оставленных. Появилась возможность, как это показалось моему собеседнику, смотаться на пару дней домой. Жена соскучилась...
  Ежели скрыть самоволку не получится, то за два дня наказанием может быть только гауптвахта. Всё продумано. А вот если гулять трое суток, то тут уже грозит дисбат. Но Савельев планировал отсутствовать только два дня. С ребятами он договорился. Обещали подневалить за него.
  "Гражданка" у него была припрятана в каптёрке. Рано утром Савельев переоделся, в известном всем самовольщикам месте перелез через забор и отправился в свою станицу на попутках. Все складывалось удачно. К вечеру он уже был дома. В счастье и неге пролетели запланированные и незапланированные часы. В части он оказался через трое суток с небольшим. А там его уже поджидали. И вот он теперь здесь. Скоро будет суд, что-то вроде военно-полевого, и ему - он уже знает - дадут год дисбата.
  Арестант из каморки N2 был привезен из какого-то горного селения, где он лет десять проводил "недельный отпуск". Парень он был хозяйственный, на все руки мастер, и в своей части и столярничал, и малярничал, и сапоги мог кому подбить. Его ценили, и вот как-то, увидев свежевыкрашенный пол в ленинской комнате, командир части, расчувствовавшись, наградил ефрейтора Дзюбу отпуском на целых семь дней. Солдат, естественно, загулял. Он тоже был женат. Ребята из горных казачьих станиц женились рано. В восемнадцать лет почти у каждого уже была жена, а то и ребёнок. В горах спешили жить. Видимо, у них это от дедов осталось. Кавказская война шла столетиями. Надо было успеть и пожить - раз уж довелось родиться.
  Прошло отпущенных семь дней, потом ещё семь... А дело было в октябре. Вскоре выпал снежок, закрыл перевал, и Дзюба со спокойной совестью остался зимовать дома. А весной, понимая, что так просто его не оставят, да и друзья из сельсовета постоянно зудели, Дзюба, попрощавшись с родными, отправился охотничьими тропами дальше в горы. Там, после недельного переќхода, он вышел на хутор, где жили такие же, как и он, дезертиры, оседавшие в этих недоступных властям уютных местечках ещё, наверное, с пугачёвских времён. Там селились, конечно, не только дезертиры. Жил там и люд с прошлым, которое они не имели привычки вспоминать. Добирались туда и женщины.
  На мои ехидные намёки о первобытнообщинном строе Савельев, хорошо знавший уклад этих забытых селений, разъяснил, что живут там семьями, и дальние хутора в горах - это совсем не те благодатные места, где любил проводить время Миклухо-Маклай, а вполне добротные каменные домишки, сакли, и не прижатые друг к другу, а раскинутые на довольно обширном пространстве. И ничего у них общего нет. Ни пастбищ, ни колодцев, ни даже заборов. Но ќдруг друга знают, помогают, ежели что. Играют свадьбы. И новичков устраивают. Принято так. И Дзюбу приняли. Потрёпанный пешеход из пункта А, увидев домик, только и успел присесть на корточки, как откуда-то появился громадный лохматый пёс, негромко тявкнул, и тут же вышел хозяин, мужичок лет пятидесяти с недельной щетиной и, как теперь говорят, славянской наружности. Дзюбу пригласили в дом, накормили, отправили в баньку, а вечером пришли соседи и решили поселить горемыку в заброшенќном домишке.
  Утром эти же люди подправили в домике двери, застеклили окна, подмели, принесли дров и оставили Дзюбу, нет, не одноќго... С ним осталась русокосая, засидевшаяся в девках особа, и парню некуда было деваться. Жена с дочкой остались где-то в прошлой жизни.
  Власти знали о таких потаённых селениях и готовили планы навести там порядок, но пока к ним было не добраться. Шло время, в горах пробивались дороги... Прошло десять лет. Дзюба уже вполне освоился на новом месте. И со второй женой жил вполне счастливо. Пас овец, спускался в Абхазию, где за шкуры вымениќвал муку, кухонную утварь. Список нужных вещей был ДОВОЛЬНО короток. Люди в горах не испытывали тягот цивилизации. Обходились малым.
  Но всё-таки большая жизнь добралась и до них. Где-то уже близко гудели бульдозеры. Вскоре техника прошлась и по их хуторку. Проложили гравийку, провели электричество. Жизнь преобразилась. Появился сельсовет, почта, создали колхоз. Стали выќдавать паспорта... Вспомнили и про Дзюбу и, фотографируя его на паспорт, почему-то сняли и анфас, и в профиль. И вот он теперь у нас на гарнизонной гауптвахте значится как арестант из камеры N2.
  Дзюба постоянно ныл:
  - Что со мной будет? Что со мной будет? У меня на хуторе жена и ребёнок. Девочке уже девять лет. Ей в школу давно пора.
  - Так у тебя и в станице жена с ребёнком,- поддерживал
  разговор Савельев.
  - Да... И там тоже девочка. На меня похожа.
  - Откуда ты это взял? Может, вся в маму?
  - Да я первые годы спускался к ним, а потом уже и в горах пообвык.
  - Сколько ему могут дать? - спрашивал я неунывающего Савельева.
  - Лет пять, пожалуй, а то и все десять.
  Дзюба опускал голову и отходил от решётки. Мы слышали его вздохи, и нам тоже становилось грустно. Мне ещё служить целый год. И у Савельева будущее не радужно.
  Однажды я спросил Дзюбу, что его держало в горах? Зарежь барашка, купи в Абхазии паспорт и живи как человек.
  - А ему на хуторе было совсем недурно,- обернулся ко мне Савельев.
  - Расскажи-ка, Санька, про своё житьё-бытьё в горах.
  - Да, неплохо там,- мечтательно пропел наш товарищ - Настя привела с собой четырёх овец, соседи дали двух козочек. Лужок был рядом, но всё же на ночь скот мы загоняли в сарай. Волки, шакалы. У кого-то, рассказывали, и из сарая вытаскивали... Козочек Настя доила. Овцы и козочки размножались... За этим тоже надо было следить.
  А зимой лыжи, охота. Пару зайцев мог подстрелить прямо в огороде. А пробежишься на лыжах по заснеженному лесу минут этак десять - уже и лису можно встретить.
  - Откуда лыжи-то,- не выдержал я.- В наших южных городках их даже в магазинах не найдёшь.
  - А у них лыжная база рядом,- вставил слово внимательно и уже не первый раз слушающий эти рассказы гид-наставник Савельев.
  - Ну, не совсем рядом. Два перехода. Мы туда барана, молодую картошку, а они нам лыжи, одежду. Да не какую-нибудь из сельпо, а самую что ни есть моднячую.
  Теперь мне стало понятно, почему этот дезертир из глухоќмани так прилично одет. На нём был чёрный костюм из очень прочной ткани (теперь такие называют джинсовый) и громадные на меху оранжевые ботинки.
  - Да, неплохо там ребята устроились,- вздохнул Савельев, крепче ухватившись за решётку. - Прелесть их бытия завораживает. Бросить бы всё. Поселиться где-нибудь рядом, да наслаждаться жизнью.
  - А чем твоя жизнь хуже? - спросил я. - Те же горы, то же небо...
  - Не совсем то. Много обязательств. Ответственность. Мы водим по тропам по двадцать, по тридцать человек. Нет-нет, да кто-нибудь потеряется. Ищем. А то ногу подвернёт. Тащим. Нет, заняться бы простым трудом, как мужики на Санькином хуторе. И ведь ни одного начальника ближе сотни километров нету. Благоќдать. Одно удерживает. Уж очень "простые" лица у этих отшельников.
  Вспомнил и я свою работу. Нет, на неё мне жаловаться грешно. Работаю я в НИИ. Работал, но надеюсь после армии вернуться. Работа интересная. Посещаем с товарищем маленькие опытные станции, что щедро рассыпаны каким-то высокопоставленным любителем виноградного вина по всему черноморскому побережью, определяем там разные параметры.
  Работа, конечно, предназначалась не для нас, но таскать приборы по вокзалам и аэропортам да целыми днями торчать на солнце среди лоз оказалось делом хлопотным и, пожалуй, вредным слишком пожилым и даже ещё совсем не пожилым дамам. Разыскали нас, обучили, и вот теперь не нарадуются.
  А вот вместо армии провести бы время на альпийских лугах... Ночью спать, днём зайцев стрелять. И не вскакивать по команде злорадствующего сержанта в любое время суток, хватать оружие и на пост. А если дождь? А если мороз?
  Косить траву, пасти овец, пить парное молоко. И так день за днём. Хорошо! И летом хорошо, и зимой хорошо. Зимой снег, лыжи, охота. Красота!
  Нет! этих прелестей мне не видать. Мне ещё три года учиться. Но это не пугает. Скорей бы армия прошла. Выспаться хочется. И время жалко: в двадцать лет как раз науками заниматься, потом это уже будет бесполезно. Так уж мы устроены.
  Прошло недельки две, и я снова оказался рядом с дезертирами.
  - Хочешь посмотреть на Санькиных жён? - спросил меня товарищ, сменивший меня на посту.
  - Где они?
  - Возле магазина. Дзюбу мы только привели оттуда. Повидал он своих баб.
  У нас во дворе штаба были очень нужные армии учреждения: волейбольная площадка для офицеров, гауптвахта, туалет, а такќже магазин для всех, имеющих доступ во двор. Санькиных дамочек кто-то сообразил успокоить, приведя их в военторг. И попал в точку.
  Мне и, естественно, Савельеву, чтобы увидеть этих женщин, нужно было произвести некоторые действия. Звонком я вызывал разќводящего, тот выпустил срочно запросившегося в туалет Савельева, а я прямиком повёл его в магазин. Там, кроме продавщицы и жён Дзюбы с сопровождающим, никого не было. Покупая минеральную воду, мы разглядывали горянок. Это были среднего роста стройные русоволосые молодые бабы, и не то чтобы некрасивые, но уж больно лица у них были суровы. К нашему удивлению, соперницы мирно общались, что-то обсуждали. Я посмотрел на Савельева, предвкушая увидеть его изумление, но много повидавший и к тому же женатый "зек" только пожал плечами.
  - Здесь они наверняка даже держатся друг за дружку,- скажет он мне позже. - Неуютно им в городе. Их сюда привезли для того, чтобы на суде было записано в протокол, какой хороший человек этот Дзюба. Здесь и руководители хозяйств, где он себя проявил. И они будут хвалить Дзюбу. Это "твои" полковник с майором стараются. Скучно им, видите ли. Решили позабавиться, да заодно и о себе напомнить.
  Об этих людях надо сказать особо. Как-то у нас в роте на политзанятиях сидели офицеры из штаба. Обычная практика. Делать-то нечего, а зарплата идёт. Совесть мучает, вот и находят работу. Проверяют. А как тут, мол, у вас с политподготовкой? И выезжать никуда не надо. Прошлись по центру города квартала два - и на месте.
  И вот однажды на таких занятиях я покорил проверяющих своими познаниями в диалектике. Я ведь только сдал реферат по законам и категориям. Получил "отл" и загудел в армию. И ВОТ полковник из штаба завёл с нами разговор о философских законах, которым подвластны всё и вся. Я слушал и ждал момента, чтобы выплеснуть на штабистов все выстраданные восемнадцать страниц моего реферата.
  Момент наступил. Полковник умолк и добродушно оглядел наши физиономии. Сидевший рядом майор явно намеревался продолжить марксистскую атаку на наши неокрепшие души.
  - А можно слово? - обратился я к высокому гостю.
  - Давай.
  - А меня, товарищ полковник, покоряет связь русских пословиц с законами диалектики. Вот возьмите - единство и борьба противоположностей. Пожалуйста - нет худа без добра. Или семь раз отмерь - один раз отрежь. Разве это не переход количества в качество? А закон отрицания отрицания - не лезь попеќред батьки в пекло!
  У полковника была фамилия Охрименко. И мои последние сравнения покорили его окончательно. А майор был просто счастлив. Он чаще полковника бывал у нас на занятиях и мой успех явно приписывал себе. Командир взвода, лейтенант Молокоедов, который до прихода "волейболистов" (так мы называли штабистов за их "пристрастие" к этой игре) проводил с нами занятия, а сейчас стоял в углу класса и в каком-то забытьи крутил в руках указку, зауважал меня настолько, что, я уже думал, первым будет отдавать честь.
  С тех пор эти офицеры при появлении в нашей части разыскивали меня, и если я был не на посту, уводили куда-нибудь в сторонку. Для меня любимой сторонкой являлся буфет. Самое подходящее место для задушевных бесед. Обещали помочь продолжить учёбу и в армейских условиях. Практика такая, мол, есть.
  - Мы тебя к себе в штаб перетащим,- как-то пообещали они. И здесь, возле спортплощадки или в магазине, мы тепло приветствовали друг друга, сообщали последние армейские новости, анекдоты. Дружба эта была замечена, и не только на гауптвахте, но и "спортсменами-любителями". Меня стали приветствовать и другие здешние товарищи, скажем, звания до капитана включительно. Полковники, ни тем более генералы, не замечали. Видимо, мешала значимость своей фигуры.
  ... Прошло месяца полтора. Наш батальон благополучно проќвёл учения. Это увлекательное времяпрепровождение. Что-то среднее между туристическими походами и пионерскими играми. Но в армии всё хорошее быстро кончается. Появившись снова на гауптвахте, своих знакомцев там я уже не застал. Стал обходить камеры, разыскивая долгожителей. Бывали здесь и такие. Это, как правило, проворовавшиеся завскладами. В армии даже бытует поговорка - любого интенданта после семи месяцев службы можно расстреливать. Эту вполне справедливую мысль приписывают Александру Васильевичу Суворову. А что, очень по-суворовски сказано. Странно, каски мы охраняли и днём и ночью, да ещё с полной боевой выкладкой, а тушёнку почему-то просто запирали на замок. Хотя интенданты, конечно, ухитряются наживаться как-то более изощрённо.
  Так вот, один из таких долгожителей сообщил мне, что Савельеву дали, как все и предполагали, обещанный год дисбата, а Дзюбу - ты не поверишь!- отпустили.
  - Оправдали?
  - Да!
  - И куда он подался? - спросил я, несколько оторопев от полученной информации.
  - Его забрала вторая жена, а правильней сказать, второй председатель. Их молодой колхоз нуждался в хороших работниках, а Дзюба руководил там животноводством и, со слов председателя, руководил успешно.
  Без бесед с Савельевым торчать на гауптвахте стало доќвольно занудно. Но служба шла. И мне предстояло, как не совсем патриотично говорили в армии, потерять ещё один год.
  Как-то у нас в части во время развода появился один высокопоставленный генерал-лейтенант. Мужичок был довольно пожиќлой, роста ниже среднего, с лицом морщинистым и цвета зеленовато-серого. Необычный генерал. Мы привыкли видеть в штабном дворе генералов-атлетов, двухметровых красавцев, кровь с молоком, а тут - на тебе - полная противоположность.
  Мужичок выпрыгнул из машины и подскочил к нам. Остановился около Русакова.
  - Кто такой?
  Русаков растерялся. Молчит.
  - Как звать?
  - Толик...
  - Ай-яй-яй-яй!!!
  - Кто такой?
  - Русаков,- выдавил из себя перепуганный Толик.
  - Что за бардак?! - оглянулся он на подбегавшего к нему комбата.
  Генерал снова осмотрел строй. И тут наши глаза встретились. Я не то чтобы смеялся, но, видимо, не мог скрыть на лице удовольствия от всего происходящего.
  - Кто таков? - обратился он ко мне несколько удивлённо.
  Я, как положено, как нас учили, хлопнул правой рукой по плечу впередистоящего Генку Рыбникова. Тот сделал шаг вперёд, прямо на генерала и шаг вправо. Затем я сделал два больших шаќга, чуть больше, чем нужно, и почти столкнулся с генералом.
  - Караульный первого поста рядовой, ну и так далее.
  У генерала ярость на лице сменилась, можно даже сказать (с некоторой натяжкой, правда), улыбкой.
  - Молодец! - и, посмотрев на нашего комбата, прохрипел:
  - Службу знают!
  Наш подполковник поблагодарил меня взглядом, и начальники удалились. Но благодарности было значительно больше, чем подобало случаю. "Это своё унижение он мне не простит",- подумал я.
  С Русаковым у нас всегда что-то происходило. Однажды заќбыли его спящим в караулке. Ребята пришли в казарму, сдали старшине патроны, поставили автоматы в пирамиду, и тут увидели, что одно место пустует. Вычислили, кто не поставил оружие. Русаков. Старшина побелел. Он принимал патроны и должен был заметить потерю бойца. Начальник караула тоже был перепуган. "Сбежал!"- крутилось у него в башке. Кто-то догадался позвонить в караулку. Толика разбудили. Явившись в казарму, он заявил:
  - Я же был в отдыхающей смене. Спал! Что же вы меня не подняли?
  Дело замяли...
  Примерно через час меня вызвали в наш местный штаб. В кабинете командира части сидел приезжий генерал.
  - Ну, рассказывай, как тут у вас? Чем довольны, чем неќдовольны?
  Долго расспрашивал. Морщился, когда я ему говорил про охрану ржавеющих касок и музейных противогазов.
  - Там и дневального достаточно! А что-то мне твоё лицо знакомо? - вдруг спросил он. - На ученьях под Моздоком ты был?
  - Был.
  И тут я вспомнил. Летом на ученьях почему-то именно меня послали с пакетом к нашему генералу. Послали не просто так. Вызвали в палатку командира батальона. Там был только один майор из штаба. Один из "волейболистов". Он, как-то нехорошо улыбаясь, сказал:
  - Сейчас прилетит вертолёт, доставишь этот пакет генералу.
  И назвал фамилию тоже одного из штабных "физкультурников". Тут же к нашей столовской палатке подлетел маленький вертолётик. Такой маленький, что там мне даже места не было. Но пилот меня таки усадил на изогнутую прозрачную дверь за своей спиной. Её вполне можно было бы назвать и окном. Когда мы взлете-ли, то под собой я увидел выжженную степь, а за головой пилота покачивающиеся снежные вершины Кавказа. Парень, заметив моё беспокойство, усмехнулся и уверил, что дверь открывается тольќко внутрь. И дал мне какую-то робу, чтобы я постелил.
  - Так удобней,- уверил он.
  "Ты смотри, какой предупредительный, что там дальше будет?". Минут пять я любовался Кавказом. Красотища! Сели.
  - Вон генеральская палатка,- указал мне лётчик. Ты генерала-то своего знаешь?
  - Конечно.
  - А то их там...
  Я пошёл. Всё вроде бы хорошо. Но чувствовалась некоторая напряжённость. С пакетом послали меня, рядового. Майор что-то глаза прятал. Да и пилот как-то вёл себя - будто отправляет в последний путь.
  У входа в палатку меня встретил дежурный офицер. Узнал, в чём дело и приказал подождать. Но тоже что-то болезненно улыбался.
  - Входи!
  Я вошёл. Увидел человек десять полковников и генералов. Кто-то сидел в походных "креслах", кто-то стоял. Увидев своего генерала, я обратился к нему.
  - Товарищ генерал! Вам пакет от четвёртого.
  - А чё ты? Старше не нашлось?
  Я погладил погон. Гимнастёрка у меня была стирана, и, выбравшись из вертолёта, я её расправил. Я смело смотрел в глаза здоровенного красномордого мужика. Он вдруг подобрел, ухмыльнулся:
  - Трусят. А ты молодец. Накормить и отправить восвояси.
  Вот там-то и видел, наверное, меня этот москвич.
  - Не ты ли под Моздоком обедал в генеральской палатке?
  - Я
  - Ну, не будем нарушать традиции, пошли отобедаем.
  Мы прекрасно поели в офицерской столовой в генеральском зале. Зал - это, конечно, громко сказано. Хорошо побеленная комната с высокими потолками, но всего на четыре стола. Видимо, генералов больше, чем шестнадцать, здесь не появляется. Этим товарищам готовили, надо полагать, отдельно. Уж очень все было на высшем уровне.
  Не хочу называть моего высокопоставленного знакомца по имени-отчеству. Пусть это будет просто генерал. Так вот, когда генерал узнал мои проблемы с учёбой, тут же пообещал помочь.
  - Приедешь в часть, тебе оформят недельный отпуск, и езжай в свой институт, договаривайся о продолжении обучения.
  - А сессии?
  - Тебе сколько осталось служить? Одна только сессия и достанется, я поговорю с твоим комбатом. Хотя нет. Сессия может длиться и месяц, и два. Я что-нибудь придумаю.
  Генерал дал мне свои координаты и объяснил, как до него дозвониться.
  - Ежели что,- пояснил он,- а сейчас тебя отвезут в часть, а меня уже ждут на аэродроме. Ты езжай, а я звоню твоему командиру. Считай, год ты выиграл.
  - Спасибо.
  - А всё-таки я тебя где-то видел раньше. И фамилия твоя мне вроде бы знакома.
  Генерал придержал меня.
  - У тебя отец военный?
  - Был. Сейчас в отставке.
  - Родился ты где?
  - В Уссурийске.
  - А в школу пошёл?
  - В Таллине.
  - А ну-ка назови все города подряд, где вы жили.
  Я стал перечислять. Когда я назвал Смоленск, генерал поднял ладонь.
  - В какие годы? - Я сказал.
  - Дальше.
  - Плоешти, Псков, Старые Дороги, Ленинград.
  - Генерал снова поднял ладонь.
  - Год?
  Я назвал и тут же добавил: "А тогда-то отец у меня там учился в танковом училище".
  - Ха! И я в Питере в эти годы бывал. Может, где и сталкивались. Ладно, езжай.
  "Нигде я его не видел,- думал генерал, усаживаясь в машину,- просто он из нашей среды. Рос в военных городках, ударял за генеральскими дочками. Что-то у него чувствуется нашенское. А офицерская среда... неписаные законы, мальчишеские дуэли, один против одного, лежачего не бить, ногами ни-ни, обид не прощать. Да... Это уже уходит. Уходят боевые офицеры, уходит и всё остальное.
  Помогу мальчишке".
  В части меня немного помурыжили, но отпуск дали. Я уладил все дела в институте. В библиотеке (а приходил я туда в солдатской робе, и отказать такому парню было невозможно) мне выќдали нужные для зимней сессии учебники. И я стал заниматься. Вечером, если не был в наряде и если не было ничего сногсшибательного по телевизору, уходил в какой-нибудь пустой класс, где днём мы постигали радиодело, и писал свои рефераты. Но чаще всего я занимался на первом посту. Ночью заходил в офицерскую комнату, включал радиоприёмник и, прослушав последние известия, под тихую музыку постигал свои физиологии и геологии.
  Первый пост был наиболее удобен для занятий. Был у нас ещё один пост. Гараж. Он граничил с городским цирком. По ночам, где-то ближе к часу, там начинали рычать тигры. Им вторыми голосами помогали львы. Слоны включались не сразу, но и они в конце концов не выдерживали и начинали трубить. Обезьяны от переживаемого ужаса пронзительно визжали. Во мне просыпался Киплинг (День. Ночь. День. Ночь. Я иду по Африке...) Но иногда, при особенно пронзительном визжании мартышек, мне вдруг казалось, что я где-то на краю мира в диких джунглях и меня (а я недавно читал Хантера) вот-вот должны сожрать тигры-людоеды.
   Какие тут занятия! Я крепче сжимал свой автомат и тревожно оглядывал ночную темень.
  Однако, в очередной раз оказавшись на первом посту или возле склада с касками, я снова постигал свои науки. Вроде бы как время впустую не проходило. Это меня подбадривало.
  Офицеры, конечно, не знали все мои уловки и относились к моим занятиям снисходительно, но командир роты и комбат стали смотреть на меня как-то нехорошо. То, что высокий гость уделил внимание именно мне, и то, что пришлось ломать уже наработанный порядок в караульной службе, и то, что я теперь вполне официально (они же сами и разрешили...) читаю не только армейские уставы, сделало нас врагами.
  Эти троглодиты стали придираться ко мне по всякому поводу, особенно комбат. То воротничок не так подшит, то сапоги не так вычищены. Не мог простить ни мне, ни себе свою благоќдарственную улыбочку. Помнил своё унижение. Однажды комбат остановил меня и заявил, что я не так отдал ему честь.
  - Кругом! И поприветствуй, как положено.
  Я развернулся, отошёл и строевым шагом прошёл мимо этого фраера, отдавая честь.
  - Кругом!
  Я снова развернулся и, усердно топая ногами, ещё раз проќшёл мимо комбата. Тот гневно буравил меня своими маленькими глазками и как заорёт:
  - Кругом!!!
  А весь этот наш "диалог" происходил на углу казармы. Я опять развернулся и на этот раз зашёл за угол здания, там стал топать ногами на месте, потом вышел и, вытаращив по-швейковски глаза, протопал мимо ошалевшего идиота. Тот, видимо, от гнева не мог ничего выговорить, а я быстро заскочил в подъезд. К моему удивлению, комбат за мной не погнался. Уже, наверное, успокоился. Всё-таки власть калечит людей.
  И, несмотря на придирки, перемены в моей службе расслабили меня. Как-то, занимаясь на первом посту в офицерской комнате, я не расслышал хлопок двери в подъезде, и меня проверяющий посты сверхсрочник застал врасплох.
  Чего тут только не началось. Сверхсрочник потому и сверхсрочник, что сволочь. Утром почему-то радостный капитан, командир роты, топал передо мной сапогами, брызгал слюной.
  - Забрать у него все книги!- кричал он.
  Примчался командир батальона.
  - Семь суток ареста! Книги забрали? И гантели забрать!
  И ещё что-то в приподнятом настроении кричали мне эти поќдонки. Я был ошеломлён и подавлен. Ребята, которые везли меня на гауптвахту, говорили, желая успокоить:
  - Каждый солдат должен побывать под арестом. Только так познаешь все армейские прелести.
  Жалко было прерванную, а правильней сказать, так и не начавшуюся учёбу. Да бог с ней. Выйти бы отсюда живым, а там наверстаем. А на гауптвахте мне почти понравилось. Полноценный сон, никто не будит среди ночи и не отправляет на пост стеречь музейные противогазы. Понравились мне "экскурсии" по городу и окрестностям. Нас возили на работы на какие-нибудь склады. Но приступить к делу всегда что-то мешало. Мы часами грелись на солнышке. А потом наступало святое в армии время обеда, и арестантов отправляли за ним на грузовике с термосами и охраной. Еду нам выдавала та же часть, ребята которой в данный момент бездельничали вместе с нами.
  А так как караул менялся каждые сутки, то за неделю я поќвидал все военные городки местного гарнизона. Уже мог водить экскурсии. Но иногда находилась работа и во дворе штаба. На волейбольной площадке после обязательной для штабистов часовой игры необходимо было что-то подправить, засыпать песочком ямки, убрать окурки. Это было довольно приятное времяпрепровождение. Можно было под конвоем зайти в военторг и, если были деньги, немного повысить калорийность скудного нашего меню.
  Однажды во время такого посещения магазина я встретил одного из своих знакомцев-офицеров, марксистов-ленинцев.
  - О! Как это тебя угораздило? Мы же о тебе боевой листок выпускаем. С фотографией.
  Разузнав все детали, майор успокоился и пробурчал:
  - Ничего не будет. Отсидишь свои семь суток, и всё. Но дураком быть вредно, даже в армии.
  Я почти поверил штабисту. Это ж надо было подготовить листок. Столько работы. Сейчас они его уже, наверное, печатают...
  Но одно томило меня в этом, для солдата прямо курортном, заведении - здешний начальник. Старлей Мананников. Ему уже было лет сорок, а он, как шутили в армии, уже старший лейтенант.Видимо, у генералов в штабе не поднималась рука подписать нужные бумаги. А что это значит? Это значит, что у старлея в прошлом было не всё чисто.
  Глаза у Мананникова были странные. Какие-то тусклые. Мёртвые глаза. И повадки какие-то были нехорошие. Ребята рассказывали, что, если что-нибудь старлею не понравится в одежде арестанта или его поведении, он, имеющий право добавить срок, молча показывал провинившемуся два пальца. Если пальцы были опущены вниз - это означало, что он добавляет двое суток, если они изображали римскую цифру пять понятно - добавляет пять...
  Как-то на гауптвахте несли дежурство ребята из нашей роќты. Мне, конечно, выказывались различные поблажки. В этот день где-то перед ужином я прогуливался по спортивной площадке, изображая озабоченность качеством проделанной работы. В это время во двор заехал грузовичок с караулом, направляющимся для несения службы на дальние склады. Склады были особые, с боеприпасами, и охранять их нужно было особо тщательно, и поэтому инструктаж они получали во дворе гарнизонного штаба у дверей гауптвахты. Чтобы охрана прониклась ответственностью момента.
  Ребята выскочили из машины и под команду молоденького лейтенанта построились. В офицере я тут же узнал Сашку Ржева. В не столь далёкие детские годы в одном из военных городков где-то на украинском полесье мы с ним встречались во время футбольных баталий. Играли мы в разных командах. Играли доќвольно часто. Выигрывали, как правило, мы. Кличка у Сашки была почему-то абсолютно не соответствующая его фамилии. Его прозвали так, видимо, за некоторые особенности натуры. В офицерском звании Сашка пребывал явно неделю-другую, но ходил петушком, задирался...
  Вдруг я услышал, что меня кто-то окликает из строя. Я подхожу ближе и вижу Савельева. Он в строю, ему выйти нельзя, я арестант, у меня тоже некоторые ограничения. Но Ржев отошёл, и мы смогли перекинуться несколькими словами. Савельев, прервав хохот, выдавил из себя:
  - Рокировка!
  - Ты как здесь оказался? Тебе же ещё полгода дисбатить.
  - Скостили! За безупречное поведение.
  - А как там Дзюба?
  - Про него ничего не слышал, но думаю, у него всё в норме. Животноводы стране нужны.
  - А в альпийских лугах,- поддакнул я,- их на один квадратный километр приходится всего по полштуки.
  - Верно. А тебя что привело сюда?
  Я рассказал.
  - Сиди, отдыхай, а выпустят - спокойно дожидайся дембеля. Никуда не влипай. Дисбат не всем показан.
  Раздалась команда:
  - По машинам!
  Машина-то была одна. Всё же кличка Сашке вполне соответствовала. Ребята попрыгали в грузовичок, стал забираться в кабину и их командир. Я не выдержал. Мы всегда после футбола дразнили Сашку. Он страшно обижался, когда мы, прощаясь, поднимая руки, кричали:
  - Сморчок! Не бздо! Жди нас завтра!
  Я не слишком громко, но всё-таки так, чтобы в машине меня услышали, прокричал эти словеса. Ну, только без "жди". Закрывающаяся дверца дрогнула, несколько замедлила свой ход, но затем всё же хлопнула. Машина поехала. "Показалось",- видимо, по-думал мой футбольный соперник.
  После ужина мы с "караулившим" меня Толиком Русаковым улеглись на топчанах в пустующей камере и предались размышлениям. Ежели что - нас должны были предупредить.
  Всё-таки жестоко вот так обижать человека,- занялся я самоедством. В детстве ладно. Но, видимо, мы проходим некие стадии развития. В чреве матери, понятно - от рыбы с жабрами до младенца с писюном, а потом... от первобытнообщинного строя (мальчишеские компании явное подтверждение этой мысли) до рабовладельческого (директор - сатрап, а подчинённые, конечно же, рабы). Где-нибудь развитие, может, идёт и дальше, но я пока таких мест не встречал, и мне даже про них не рассказывали. Даст бог, может быть, и повезёт.
  Подрёмывая, забавлялся я и такой коллизией. Дзюбу, сбежавшего из армии, оправдали, а Савельеву, отсутствовавшему всего трое суток, дали дисбат. Да и мою тягу к наукам опорочили.
  Правы французы. Такова жизнь.
  
  Виталий Май
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"