Маймистов Виталий Васильевич : другие произведения.

По Крыму на велосипедах

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Группа товарищей: известный учёный, он же преподаватель вуза, его друг детства, шестеро студентов под руководством туриста-"профессионала" - отправились на велосипедах в путешествие по Крыму. Часто ночевали в чистом поле в трёх палатках. Пищу готовили на костре. Чай в котелке с дымком. Были знакомства, были встречи, случались и приключения... Путешественники прочувствовали все прелести природы Крыма, дворцовой архитектуры и русской военной доблести, проявленной на этой земле. "Отдохнувшие", почти без потерь и где-то даже счастливые, вернулись домой в Краснодар, но уже на теплоходе и в поезде.
  
   У меня велосипеды были, наверно, с самого рождения. Как настоящий турист, я начинал, конечно, с трёхколёсного. Но потом, где-то в возрасте Тома Сойера, отец привёз мне из командировки, кажется из Австрии, а может быть из Германии, очень приличный двухколёсный подростковый велосипед с особыми мягкими шинами. Секрет был в том, что их не нужно было накачивать. Внутри была пористая резина. Это мне отец объяснил. Развороченные колёса с такими шинами мы видели на некоторых подбитых немецких грузовиках, свозимых на специальные "кладбища" в послевоенные годы в наших западных городах.
   ...Но бог с ними, с кладбищами, вернёмся к велосипедам. Подходит ко мне одна наша "великовозрастная" сотрудница, лет 28-ми, и предлагает:
   - Вот ты, Виталик, мотаешься всюду на велосипеде, а Жора, муж мой, отправляется через неделю в Крым как раз на велосипедах. Собирает команду. Он командор. Не хочешь ли ты?...
   Видимо, я неосознанно и давно ждал чего-нибудь этакого-го. И вот оно произошло. И Евгения Петровна, так звали тётушку, ответ прочитала по моему дурацко улыбающемуся лицу.
   - Но учти, - предупредила она, - поездка займёт весь твой отпуск. Это где-то дней двадцать.
   Я, конечно же, "недолго колебался".
   Было два предварительных сбора во дворе Владимира Павловича - серого кардинала всей этой затеи. Владимир Павлович - известный учёный, изобретатель да к тому же ещё и преподаватель университета. А значит, сами понимаете - команда студенческая. Правда, Владимир Павлович взял с собой ещё гимназического товарища. (Старики ценят старых друзей).
   С приятелями мы выезжали на велосипедах на рыбалку. Один раз даже с ночёвкой у костра. Уха, печёная картошка. И всё! А тут Крым!
   Не торопясь, за два дня мы добрались до Керченского пролива. Устроились на каком-то судёнышке рядом со здоровенными корзинами и через полчаса, как мне тогда показалось, были уже в Керчи. Наш командор Жора и Владимир Павлович тоже хорошо знали этот город, да и весь наш предстоящий маршрут. Так что очень скоро все мы оказались у подножья горы Митридат, рядом была широкая каменная лестница на вершину, а через маленький проулочек красовалась неоновая надпись: СТОЛОВАЯ. Мы недолго совещались ... Однако мне с Володей, соседом по палатке, пришлось ещё подежурить около велосипедов минут двадцать. Приказ командора не обсуждался... Но это были не потерянные минуты. К нам подошли два пацана и предложили купить у них древние монеты. Один из них развернул ладонь. Боже мой! Там лежало штук пять кругляшек с еле различимыми из-за медных окисей и закисей ликами императоров и полководцев древнего мира. Но одна монета была чиста от окислов, и на металле можно было различить какого-то гостя из прошлого. Над головой оного была выбита звёздчатая метка. Ребята назвали нам и царя и объяснили, что, когда к власти приходил новый правитель, он на все монеты ставил свою метку, и теперь только эти деньги имели цену на его землях. Мы спросили у пацанов:
   - А монеточка-то почему чистая?
   - Технология очистки есть,- был вполне убедительный и неожиданный от десятилетнего мальчугана ответ.
   Мне очень захотелось купить парочку монет, но "искатели сокровищ" заломили непомерно высокую цену, как мне тогда казалось. И ни у меня, ни у Володи на такую покупку духу не хватило. А теперь жалею... Да, денег было маловато... А у нас тогда только Владимир Павлович зарабатывал прилично. В те годы труд учёного ещё ценили. Мог бы на такое дело у него одолжить, но денег никогда ни у кого не одалживал, рука не поднималась. Да и сейчас не могу. Не быть мне олигархом...
   Пацаны отошли, смекалистые ребята, а около наших велосипедов, картинно приставленных чуть ли не к самому Митридату, приостановилась молоденькая девушка, очень симпатичная. Она оценила велосипеды, осмотрела довольно лёгкие багажники, метнула весёлый и одобряющий взгляд на нас и пошла по улочке лёгкой завораживающей походкой. "Балерина? Гимнастка? - крутилось у меня в голове. - А может быть, просто хорошая генетика?" Но тут нас позвали в столовую.
   Отобедав, я спросил у Димки, второго своего товарища по палатке, Володиного брата, поджидавшего нас около велосипедов:
   - Ну как? Было чё?
   - А чё? Да ничё. Разбирайте велосипеды, едем!
   Командор Жора объявил тоном, не терпящим возражений:
   - Ну, в Керчи ничего интересного быть не должно, пока светло, едем дальше.
   Мы с Володькой переглянулись. Да, Жора, чем хотите, не вертите (выбор у Вас, правда, небольшой: педали да колёса), а тутошней Нефертити Вам уже не видать, да и лики древних самодержцев, покрытых многовековой патиной, вы тоже не увидите, по крайней мере на ладонях местных юных старателей. Я позже не раз замечал - на голодный желудок возникают идеи, рождаются замыслы, приходят неожиданные решения. Удача, в общем.
   Мне почему-то эти двадцать голодных минут возле горы Митридат в чёрт-те каком далёком году запомнились.
   Крутили мы педали часа два, а потом стали посматривать по сторонам: где бы найти хорошее местечко для ночлега. Но ни тебе ручейка, ни лесочка не попадалось. Выжженная степь. Июль в Крыму... Кому расскажи... Но вот показалась какая-то неровность и даже кустики. Жора, ехавший впереди, сразу их заприметил, поднял руку и прекратил крутить педали. Мы подъехали и тоже оценили "оазис". Но не мы первыми облюбовали это местечко. К нему даже была пробита тропа. Пришлось проехать ещё немного и остановиться уже прямо в чистом поле. В чистом. Вот как пришлось познать первозданную сущность понятия - чистое поле. Поставили три палатки. Из разбитых ящиков, подбираемых на обочине по приказу командора, соорудили костёр. Всё умеющий Владимир Павлович сварил гречневую кашу, в котелке закипала вода для чая... В палатку залазить не хотелось. Мы лежали на спальных мешках и смотрели на звёзды. В эту ночь их было удивительно много.
   Солнечным утром в хорошем настроении мы подкатили к деревне "Горностаевка", будь она неладна. Там Командор должен был в сельсовете "отметить" наш маршрут. А, может быть, заверить? Жора любил эту канцелярщину. "Мы,- говорил он,- не дикари какие-нибудь, а туристическая группа, совершающая велосипедный поход, о котором знают". И тут он называл какое-то добровольческое туристическое объединение. (Года через два я там даже побывал. В центре города небольшой особнячок, но с громадным холлом. Туристы любят петь под гитару. Иногда поют очень хорошо. Я как раз попал на такой вечер. И был поражён. Мы у костра пели песни из кинофильмов. А здесь был другой мир: звучали песни, которые потом стали называть авторскими).
   А что сельсовет? Я из любопытства пошёл с Жорой. Какие там у них ... физиономии? Выгонят сразу? Или выслушают до конца наши "претензии"?
   К моему удивлению, нас любезно выслушали, сесть, правда, не предложили. Поставили Жоре печать на "документ", и мы поехали прочь. Но на выезде красовался колодец с журавлём. Решили набрать свежей воды в ёмкости, да и напиться. В степном Крыму с водой того: или совсем нет, или она солёная. В одном месте нам из цементной емкости с привезенной водой дали только напиться по стакану:"Больше не можем". "Дальше вода будет",- обнадёжила нас наблюдавшая наше утоление жажды маленькая девочка.
   Я снял с шеи фотоаппарат. У меня тогда был тяжеленный "Зоркий". Повесил его на забор. А вспомнил я о фотоаппарате где-то через час. Я решил вернуться. Жора, скрипя зубами, составил мне компанию. Поехали и ребята. Стариканов мы оставили отдыхать в тени под деревцем и быстренько вернулись в эту неладную Горностаевку. Вижу журавль, вижу колодец, вижу забор. А "Зоркого" уже там нет!
   Жора молча снимает с шеи свой "ФЭД" и отдаёт его мне.
   - Щёлкай! Сделаешь дома себе фотки, потом отдашь мне камеру и плёнки. Плёнок-то теперь можешь не жалеть! Их-то теперь у тебя много.
   "Нет худа без добра",- с горечью подумал я, вспоминая первый закон диалектики: единство и борьба противоположностей - накаркал Гегель, и мы повернули к ожидавшим нас стариканам. Тени под деревцем уже не было. Листья, не желая жариться, пытались, как мне показалось, повернуться к солнцу ребром. Владимир Павлович, дитя революций, натянув на голову носовой платок, завязанный по углам на узлы (тюбетейка), ждал нас сидя, всматриваясь близоруко в сторону, пропади она пропадом, Горностаевки. Зато Юрий Петрович, презирая жару, дрых без задних ног.
   Феодосия. Этот город меня поразил. Во-первых, музей Айвазовского. Долго я там искал хотя бы приличную копию "Девятого вала". Нет! На мои просьбы милая работница музея достала из кипы листов по рубль сорок дешёвенький листочек. Да бог с ним. В Эрмитаже "Девятый вал" великолепен. Там от Невы поднимаешься по лестницам, и в первом же зале сразу - и "Девятый вал", и "Среди волн". Но я уже за себя не ручаюсь. Может быть, это в Русском музее. Но какая-то громадная картина "Среди волн" есть и в Феодосии. Мы были очарованы увиденным. Картин великое множество. На первом этаже и на галерее.
   А потом пляж. Это не песок, а расколоченные веками ракушки. И не мелкие, липнущие к телу частички, нет! Это янтарные, полупрозрачные ядрышки диаметром миллиметров в пять-шесть. Мокрым лёг в них, нагрёб себе поближе, а когда встал - их на тебе нет! Ну, одна - две на память... Красота! Живи и радуйся!
   Но командор держал нас в чёрном теле:
   - Ребята! Собираемся, пора обедать!
   Костёр в Феодосии мы не стали разводить, а прилично "откушалис", как и вся орава вокруг в громадном брезентовом бунгало, и удивительно вкусно. Отбивные и рис к нему были настолько профессионально приготовлены, что вызывало не только недоумение у всей нашей "бывалой" публики, я имею в виду командора и "гимназистов", но и ряд вопросов... Ну вот, например, почему повара такого класса вдруг оказались не в элитном ресторане, где им место, а в какой-то прибрежной кормушке на тысячу посадочных мест? Но нам, юным, белобрысым, с облупленными носами, далёк был Крым прошлый, и мы не задумывались о судьбе его в будущем. Мы жили днём сегодняшним.
   Следующим по маршруту был Судак. Мы крутили педали. А у меня перед глазами маячили лики бронзовых греков с монет, увиденных мною в Керчи. Когда-то в прибалтийском курортном городке Пярну (отец у меня был офицером, и я во многих местах побывал; учился в шести школах, четырёх республиках) в возрасте тех же мальчишек - монетоискателей я на крыше одного одноэтажного особнячка где-то между дымоходами и какими-то оцинкованными трубами нашёл полуистлевшую скомканную гимнастёрку. Когда я её развернул - изумился! На ней красовалась медаль "В память 300-летия царствования дома Романовых". Барельефный портрет Николая II в военной форме и первого царя из семьи Романовых Михаила Фёдоровича в шапке Мономаха. Я проверил медаль на зуб. Не золотая. Дома проверил напильником - бронза. Медаль у меня хранилась долго. Я показывал её друзьям, хвастал. Переезжая из города в город, показывал новым друзьям. Мне стали приносить "старинные" монеты. Самая "древняя" была 1927 года. Серебряных и золотых среди них не было.
   Приносили монеты ценой в полкопейки. Но нумизматом я не стал. А вот как-то уже "работая", правильней сказать, набираясь ума, проходя стажировку, готовясь к настоящему делу, я стал свидетелем торжества на лице истинного нумизмата. Это наш сотрудник принёс в портфеле бумажные деньги времён гражданской войны и несколько монет поры нэповской. Все с интересом рассматривали, задавали вопросы. Геннадий Аркадьевич, так звали сотрудника, был на седьмом небе.
   На следующий день я принёс ему все свои нумизматические накопления и медаль "трёхсотлетия". Если он так это всё ценит - пусть это будет у него. Геннадий Аркадьевич тут же схватил медаль, потом пересмотрел монеты и взял парочку.
   - Э нет,- сказал я,- или всё, или ничего. Это вам и подарок, и на сбережение.
   - Да-да,- спохватился наш нумизмат и сгрёб остальные монеты.
   - Геннадий Аркадьевич, а можно увидеть всю вашу коллекцию? - не унимался я.
   - Да в любой день.
   - Ну когда точно?
   - Да в любой день.
   Коллекцию я, естественно, не увидел. Да и наш нумизмат потом через парочку лет, защитив кандидатскую, забросил науку и ушёл в университет преподавать. Как-то я его встретил с первокурсницами на помидорах. Счастливый...
   Вот так я крутил педали, вспоминая прошлое и не догадываясь о будущем... А гимнастёрка, хоть и поистлела немного, но цвет не потеряла. Не так уж много лет прошло с тех пор, когда русский офицер в спешке прятал свою награду в укромном месте на крыше, а забрать не привелось...
   В этом прибалтийском городке был у меня товарищ, русскоязычный швед Сашка Фредерсон. Синеглазый кудрявый блондин. Кудрявый настолько, будто ему экстра-мастер сделал завивку в столичной парикмахерской. Моя мать приходила в восторг от его "причёски". Так вот Сашка любил лазать по чердакам и таскал меня за собой.
   Однажды мы с ним нашли две стопки негативов, сделанных на тонких стёклах, размером с открытку. Мы тут же на чердаке у окошечка стали их рассматривать. Это были снимки друзей на память. Военная форма. Открытые, молодые, мужественные, но "негативные" лица, и почему-то у всех на пилотках или на фуражках вместо звёздочек неожиданно просвечивались чужие буквы "US".
   - Откуда это здесь? - спросил я у Сашки.
   - Внизу жил фотограф. Видимо, это его пластинки. А буквы - это, наверно, он снимал американцев. В Финляндии может быть...
   . . . До Судака мы не доехали - сделали длительный привал с хорошим обедом и полуденным отдыхом. Запасливый Жора на одном из придорожных базарчиков приобрёл тяжеленную авоську очень хорошей картошки. Кому-то надо было взять ношу на себя: авосек у Жоры больше не было. Этим героем пришлось стать мне.
   И вот на привале я проявил инициативу. Организовал поиск дров: палок, хвороста, сучьев, разбитых ящиков. Костёр был хорош. Хватило жара и для котелка, и для "чайника", а главное - осталось и для картошки. В этот день мы, наверное, поставили рекорд поедания этого индейского лакомства. Жора видел мои "старания", но не мешал. Печёную картошку, как выяснилось, он обожал. И весь ход событий им был продуман от базарного начала и до привального конца. Стратег...
   Судак нас поразил крепостью. Стоит генуэзская красавица 14-го века на древнем коралловом рифе. А? А до того бывали в этих местах венецианцы, пизанцы, на время оставив свою покачнувшуюся башню. Генуэзцев вышибли турки, а турок, естественно, мы. Всё течёт, всё изменяется...
   Ребята, и я с ними, рвались подняться на риф, побывать в крепости. Но деды наши устроились на стульчиках под тентом, попивали холодную газировку, и им на сегодня уже хватало новизны. Владимир Павлович что-то спросил своего товарища по-французски. Тот ему что-то коротко ответил.
   Я языка не знал, но в одном из городков, где я прожил год, мне его преподавали. В классе никто французский не учил, но заходила молоденькая учительница и, невзирая на шум, поднимаемый наглой еврейской пацанвой (да-да, это Бердичев), все сорок пять минут что-то читала и говорила нам по-французски.
   Видимо, уроки эти не прошли даром. Владимир Павлович спросил: "Что будем делать?", а Юрий Петрович ответил: "Володя, мы же с тобой ещё гимназистами облазали здесь каждый камушек. Дай порадоваться другим".
   Вот так и с эстонским языком, и с польским, и с украинским: когда-то почти всё понимал, радио слушал и даже владел, правда, "дворовым". Но языки без практики забываются мигом. Это я о себе.
   Мы уложили велики возле "гимназистов" и весело-весело ... взяли-таки этот рубеж. Крепость, конечно, генуэзская... Меня удивили оконные проёмы. Со стороны моря широкие красивые окна, вверху полусфера, а внутрь крепости смотрят узкие щели. К чему такие ухищрения? "А это чтобы из крепости стрелять удобно было в разные стороны. А в стрелка попасть - щелочка узенькая..."- объяснил мне кто-то рядом. Экскурсантов в крепости хватало.
   Мы вышли полюбоваться с высоты морем и вдруг увидели отчаянно взбирающуюся в гору знакомую фигурку с головой, покрытой самодельной тюбетейкой. Владимир Павлович!
   - Хочу посмотреть ещё раз на крепость!- скромно объяснил он нам свой смелый поступок.
   Мы снова все вернулись в крепость, и Владимир Павлович, так как бывал здесь уже не единожды и знал, по словам Юрия Петровича, каждый здешний камушек, чуть отдышавшись, стал нам, как заправский экскурсовод, рассказывать, показывать, размахивать руками...
   - Это главная консульская башня. Их всего четырнадцать. Эта башня Турселло, это Коррадо Чикало, это Георгиевская, это Бериабо ди Фраки ди Пагано.
   Рядом проводила экскурсию юная девушка, видимо, студентка подрабатывала на каникулах - голосок не затёртый. При указании рукой на старинное строение, сопровождаемое словами "это башня ди Пагано" молоденькая экскурсант встрепенулась и замолкла. Она уставилась на нашего Владимира Павловича и, видимо, в голове у неё промелькнуло "этот старикан так уверенно говорит, а я только мельком просмотрела схему крепости и всё лето пудрю мозги людям. Срочно надо всё перечитать и проработать ещё пару источников".
   Мы с Володькой Красновым с удовольствием наблюдали эту сценку. Потом Владимир Павлович повернулся в сторону гор и указал рукой:
   - А там при ясной погоде можно разглядеть зубцы Ай-Петри.
   Мы посмотрели на девушку, а она улыбнулась нам и показала пальчиком градусов на двадцать южнее. Ага, вот там можно увидеть самое высокое место в Крыму. Давненько наш "гимназист" не посещал генуэзские крепости.
   Всё досконально рассмотрев и потрогав, мы покинули крепость, но, увидев море, остановились. Айвазовский, и даже лучше! Это вам не картина маслом. Это море в июле. Вид с кораллового рифа...
   Около нас появилась стайка экскурсантов, и мы услышали знакомый голосок:
   - А в той стороне можно ещё различить остатки казарм Кирилловского полка, построенных по распоряжению самого князя Потёмкина.
   Вся стайка послушно повернула головки в сторону каменных груд, а девушка глянула в нашу сторону. Мы с Володькой Красновым радостно заулыбались ей. Очень симпатичная девушка. А казармами мы не интересовались. "Что-то нам подсказывало", что их нам всё равно не миновать...
   А вот экскурсанты, вернее, экскурсантки - особы весьма интересные. Все в платьях, как будто бы их штамповал один станок. По цвету, правда, отличались. Но цвета было четыре. Или жёлтые ромбики бегали по красному фону, или белые ромашки красовались на зелёном лугу. Вероятно, и ещё что-то было, но в глаза не бросалось. А вот возраста они были все примерно одинакового - лет сорока, плюс-минус год-два. И причёски у всех были короткими. И все были шатенками. Крутильщицы-мотальщицы. Видимо, профсоюз наградил лучших работниц фабрики путёвками в дом отдыха в старинный город Судак. Я потом встречал "профсоюзные" пароходы на Волге. В Саратове у причала стояло пять таких судёнышек, битком набитых крутильщицами и мотальщицами. Они горланили на палубах, подбадривали себя, создавали себе праздник.
   Да вот ещё. Я тут посмотрел в интернете. Была найдена переписка двух братьев, предпринимателей из Генуи. Один писал из Солодайи, так в ту пору называли Судак, а другой ответы ему слал из самой Генуи. И из писем, по словам вдумчивого переводчика из вульгарного латинского на русский (тексты вышли книжкой), можно заключить, что грабила безбожно Генуя и купеческие суда непомерной данью, и местное население. А начальнички - местные князьки, что поставлены были Генуэзскими правителями в Солодайи и в других мелких городишках вокруг - помогали им в этом деле с превеликим усердием. И себе урвать не забывали. Что с них взять. Древность. Теперь у нас всё по-другому? Жить стало лучше, жить стало веселее...
   Следующей большой нашей целью была Алушта. Но сегодня, вкусив морские дали из бойниц крепости, нам захотелось прочувствовать море полностью, каждой клеточкой своих загорелых телес.
   Долго мы не прохлаждались, и снова дорога, дорога, дорога... Но часика через два натолкнулись на небольшую речушку, сбегающую с гор. Рядом море и великолепная полянка. В то время автотуристов, велотуристов, да и просто людей без определённого места жительства (бомжей) было немного, и полянка была пуста. Даже на тоскливо стоящий у моста указатель "Кемпинг" и узенькую асфальтовую дорожку куда-то за холмы никто не реагировал. "И что нам было делать?" - как сказали бы в Одессе. Мы разбили лагерь. Вечером, полулёжа у костра, наши деды, погрузившись в воспоминания своей далёкой юности, вдруг запели озорные гимназические песенки той поры:
   На заре ты её не у-у
   На заре она сладко так у
   Солнце спит у неё на у-у
   На заре ты её не у-у...
   Пели и ещё что-то. Мы слушали своих интеллигентных старцев и поражались. Что-то "от простуды" у них явно имелось. У нас же, юных велосипедистов, ни у кого никаких пристрастий ещё не выработалось. Ни к алкоголю, ни к курению. Мы были чисты, как стёклышко, обласканное прибоем. В хорошем вине разбирался только я. Но в хорошем...
   Это однажды, как школьников и студентов средней полосы посылают на картошку, а на Кубани - на виноград и помидоры, меня с товарищем из лаборатории отправили на месяц в горячую пору поработать на винзаводик в нашем НИИ. Вот тут-то я и прошёл школу молодого бойца. О том, что хорошее вино можно получить только с юго-восточного склона и только в жаркий засушливый год, и это если повезёт с чистой культурой дрожжей, и если бочки будут новыми и из того дуба, и если... И всё равно "получившееся" вино в продажу не поступает. Его выпивает сам винодел, одаривает им своих друзей, преподносит начальству. Но эти подробности я узнал несколько позже.
   У Владимира Павловича была, правда, трубка. И он вечерами у костра дымил ею, но не затягивался. Лёгкие у него в голодные годы были подпорчены. Потом он их вылечил, но "лошадиных сил" у них поубавилось. А табак у него был отменный. В далёком детстве, лет десять до этого похода, мы с другом открывали большущую табачную шкатулку его отца, а тот, офицер Красной армии, был в это время в длительной командировке в Германии, и делали самокрутки. Мы только пускали дым. Но не успели пристраститься к этому пагубному занятию. Мамаши быстро раскусили наше тайное пристрастие. Тогда я впервые услышал марку хорошего табака: "Герцеговина флор". Аромат дыма из трубки Владимира Павловича был очень похож на запахи из табачной шкатулки, которую тут же спрятали от нас наши бдительные мамаши.
   Я, чтобы огорошить, спросил у старикана, когда он в очередной раз задымил:
   - Владимир Павлович, - а откуда у Вас "Герцеговина флор"?
   Владимир Павлович уставился на меня своими круглыми очками, выдержал паузу и произнёс:
   - Вам знаком этот табак, милейший?
   - Конечно, - ответил я (угадал!), - это же любимый сорт Иосифа Виссарионовича.
   Наш дед сделал паузу подольше, но всё же ответил:
   У нас на кафедре занимаются табаком, да и рядом с нашими участками поля института табака... Друзья меня снабжают. А я много не выкуриваю...
   Разговор мы закончили. Но с тех пор я почувствовал, что наш учёный друг стал как-то выделять меня среди нашей весёлой аравы пацанов, выехавших на очередную забавную загородную прогулку.
   Утром я выбежал умыться к речушке. На обратном пути около меня притормозили две великолепнейшие чёрные легковушки. В марках я не разбирался тогда, не разбираюсь и сейчас. Я хорошо изучил Запорожец 68 и немного покатался сверху на танках. Но помню только тридцать четвёрку!
   Так что я вам скажу об этих легковушках. Из первой выходит громадный, чуть ли не Де Голль, джентльмен и вежливо интересуется, не говорю ли я по-французски. Я вижу идущего к речке Юрия Петровича, держащего в руках полотенце, мыльницу, зубную щётку и что-то там ещё. Я его зову - он же знаток французского. Но наш гимназист остановился и подойти к "Де Голлю" не решается.
   - Это француз, - кричу я нашему полиглоту, - ему надо что-то объяснить.
   Юрий Петрович нехотя подходит. Они поприветствовали друг друга. Две-три коротких фразы - и весь разговор.
   В это время из другой машины выходит очаровательная блондинка лет восемнадцати, очень может быть даже наша, даже с ямочками на щеках, и на чистейшем русском спрашивает:
   - Вы не скажете, как нам проехать к кемпингу?
   - А вот дорожка и указатель, и когда вы переехали мост - тоже был указатель.
   - Ой, спасибо! Мы не заметили.
   - Вы говорите по-русски без акцента, Вы русская? - делаю я девушке комплимент.
   - Ха-ха-ха,- и блондиночка наклоняется к неимоверно веснушчатой даме в машине. Дама улыбается. У неё физиономия простой базарной бабы. Она, вероятно, заметила моё удивление, повернулась в профиль, убрала с лица улыбку, и я увидел то, что и должен был увидеть. Это была женщина, достойная "Де Голля". Но тут уже заулыбался я. Точно так же поступала и наша шефица, когда хотела произвести на кого-нибудь "ошеломляющее" впечатление. Я взглянул на блондиночку - у неё смеялись только глаза.
   - Спасибо за такую оценку. Я русский учу в университете.
   - Но у Вас русские корни!
   - Может быть...
   Но тут "Де Голль" что-то буркнул. Девушка сказала:
   - Мне пора...
   Вот и всё. Нет! Была и концовочка...
   После общения с прелестной француженкой я возвращаюсь к нашим палаткам. Ребята расспрашивают. Я, конечно, в деталях, выдерживая интонации, передаю весь наш краткий "переговор". А Володька Краснов, скотина, присмотревшись к моим трусам, заметил:
   - Ты, когда в следующий раз пойдёшь на встречу с "Де Голлем", надевай хоть плавки, а то ведёшь переговоры в семейных трусах, да ещё одетых наизнанку.
   Прав был Вовка. Но у меня в руках были зубная щётка и полотенце. Меня затормозили по дороге из умывальника... А трусы наизнанку - это знает каждая симпатичная француженка - только придают мужчине шарм.
   - О чём вы вели столь длительную беседу с иноземцем?- поинтересовался Владимир Павлович у своего купающегося во "славе" друга.
   - Да так. Француз, по прононсу истинный парижанин, - уколол он своего однокашку, - спросил, можно ли пить воду из речки. Ну, я сказал, что мы пьём.
   Владимир Павлович снял свои очки-кругляшки. С серьёзным видом протёр их носовым платком-тюбетейкой и удалился в кусты.
   Не спеша, преодолевая по сорок - сорок пять километров дороги вдоль берега морского, делая привалы возле каждого пляжного места или столовой в каком-нибудь посёлочке, мы таки добрались до Алушты.
   Какие дивные места. Не зря отплясывал тайный бандеровец Никита Сергеевич на дачах у Иосифа Виссарионовича гопак, подвязав украинскую рубаху голубым кушаком. Своего часа дождался. Оттяпал у России этот райский уголок.
   В Алуште ребята обедали в кафе, а нам опять с Красновым выпало дежурить около великов. И тут к груде наших велосипедов подъехало несколько "утомлённых" парней то ли на спортивных, то ли на туристских велосипедах. Мы стали их расспрашивать. Едут они из Питера. Делают по двести километров в день. А велики собрали сами из того, что было "забраковано" в велосекции их института.
   - А чё же так гнать? - поинтересовался я.
   - Спешили на море,- был ответ,- теперь будем, как и вы - катить не торопясь вдоль бережка, наслаждаясь природой и юными красавицами...
   А места после Алушты пошли сказочные. Утром мы торопились в Ялту, но командор остановил нас.
   - Посмотрите вниз. Как вам эта бухточка?
   На нас смотрела знакомая с детских лет картинка - голубая бухта, вдали её стережёт гора "Медведь", а прямо среди волн красуются две скалы. Это же Гурзуф! Жора посмотрел на меня.
   - Кто хочет - может спуститься. Мы подождём.
   Я посмотрел на братьев Красновых, соседей по палатке, оглядел всю нашу честную компанию... Одному тоже не очень весело спускаться, подниматься. Да и ради одного фотографа-любителя, студента-натуралиста будет простаивать набравшая ход уже почти одичавшая стая голодных велотуристов? И я махнул Жоре:
   - Поехали...
   Потом, года через два, этот возглас приписали другому... Но я не в обиде. У того, другого, повод был круче...
   Не состоялась моя встреча с Гурзуфом и ещё раз, чем-то похожий на первый. Мы с товарищем, известным селекционером по плодовым культурам, решили из Симферополя - там был симпозиум учёных - смотаться на троллейбусе в Ялту искупаться. Дело было в конце октября, товарищ был из средней полосы... Для него осень в Ялте - это пик лета на его смоленщине. А тем более для меня. У меня родина от Тихого океана до Балтики и от Балтики до Чёрного моря. Адаптирован к любому климату. Проверено многократно - ежегодные научные конференции в разных уголках европейской части страны. Мы поехали. Дорога долгая, часа два. И вот где-то уже к концу пути очередная остановка. Обычное бетонное сооружение, придавленное плоской крышей, рядом переполненная мусорная урна, и, даже не будучи проницательным инспектором лондонской полиции Лестрейдом и не применяя дедуктивный метод уважаемого сыщика Холмса, по бычкам, нервно брошенным и не достигшим цели, элементарно можно было догадаться, что и автобусы, и троллейбусы не просто не притормаживают, а, пожалуй, игнорируют этот сказочный уголок. Да, на торце крыши коричневым по серому крупными буквами было выведено: ГУРЗУФ. Через давно не мытое окно в троллейбусе я разглядел знакомую с детства картинку: бухту Гурзуф, две скалы и гору медведь.
   Но на этот раз троллейбус всё-таки решил остановиться. Вскарабкалась сельского вида тётушка с тяжеленными сумками, и мы двинулись дальше. Мне подумалось, что этим чувалам что Гурзуф, что Сыктывкар - разницы большой нет. Тяни-таскай... Обидно.
   Не состоялась наша встреча с Гурзуфом и на этот раз. А так хотелось спрыгнуть с бережка и кролем обойти эти два камушка посреди дивной бухты у ног медведя... Эх, это вполне удалось бы лет в девятнадцать, да и в сорок, да с таким напарником, как Витька Шевцов. Мы с ним запросто дважды, туда и обратно, проныривали бассейн на стадионе "Динамо". Но на такое дело, конечно, мы бы надели ласты. Да что там...
   Минуя Гурзуф, Никитский ботанический сад, Масандру, мы добрались до Ялты. А там нас ждал сюрприз. У Владимира Павловича в Ялте в одном известнейшем НИИ работал друг и соратник. И вся наша весёлая орава поселилась в его обширном доме с садиком, двориком, но в центре города. Ялтой мы намеревались наслаждаться аж четыре дня.
   Нас ждали, нас отправили в душ, угостили приличным обедом и разместили в двух комнатах. Стариканы и Жора в одной, молодое поколение в другой на раскладушках, видимо, привезенных из института.
   На вечерней прогулке по набережной Владимир Павлович, взяв меня под локоть, негромко спросил, не хочу ли я завтра проехаться с ним в Никитский ботанический сад. Там работает его старинный друг, известный физиолог, и назвал фамилию, ну, допустим, Еремеев. Потом на работы этого учёного я ссылался, но сейчас, в девятнадцать лет, его имя мне ничего не говорило. Я, естественно, согласился.
   Дядька нам очень обрадовался. (Видимо, ждал). У него не было лаборатории. Он сидел за столом в большой комнате в одноэтажном домике. Рядом торчало ещё человека три, и были незанятые столы. Хозяева их вышли.
   Мы тоже вышли. Леонид Иванович, назовём его так, водил нас по саду. Меня поразил ливанский кедр. Вот это махина. И орехи, и древесина. За что и страдает... Там же ведут селекцию персиков. Встречается сочетание: Никитский сад и селекция персиков. Позже на симпозиум в Симферополь привозили из Никитского сада свои персики милые дамы и всем нам давали их дегустировать. Персики были так хороши! Я даже спросил:
   - Из косточек какого персика можно вырастить этот же сорт, а не дичку?
   - А вот из этого, - секунду подумав и переглянувшись с подругой, сказала пухленькая селекционерша. Деревца из этих косточек (уже второе поколение) борются с курчавостью у меня под окном.
   Подвёл меня Леонид Иванович и ещё к одной рощице вроде бы персиков. Но я уже знал, что это миндаль. Горький опыт уже был. В горах, на подъезде к Ялте, на привале я увидел "персик", сорвал зелёный плод, удивился его плотности и показал Владимиру Павловичу.
   - Это миндаль и, по-видимому, дикий. У него ядрышко горькое. А у культурного - приятный вкус.
   Я тут же проверил предположение деда. Точно. Ядрышко имело горьковатый привкус, но это всё же миндаль, и я проглотил. Ребята тоже попробовали вкус дикаря.
   - Можно попробовать? - спросил я.
   - Пока никто не видит,- то ли в шутку, то ли всерьёз ответил коллега Владимира Павловича.
   Я тут же камушком разбил орех. Да! Это настоящий. А какой вкус!
   - Ну, Виталик, понравилось тебе у нас? - прочитав мой восторг, спросил Леонид Иванович.
   - Понравилось! - вырвалось у меня.
   - Оставайся,- пошутил он,- у нас и место лаборанта есть.
   Это приглашение я принял за чистую монету. Что-то стал соображать, но мигом понял, что без родительского крыла не прожить мне на мелкие гроши, что получает лаборант. А институт?
   - Жаль,- сказал я, - но не могу.
   Деды засмеялись, грустно улыбнулся и я. Хорошее место - Южный берег Крыма.
   В тот же день мы заехали в Масандру на физиологическую площадку ещё одного старинного друга Владимира Павловича и, естественно, тоже известного физиолога. Площадка чуть больше баскетбольной, пол бетонный и наполовину рядами уставлен вегетационными сосудами (вёдрами) с виноградными кустами. Этот товарищ, фамилия у него очень боевая запорожская, изучал физиологию винограда и чего-то там ещё, используя вегетационные сосуды.
   Площадка находилась на взгорье. Чуть ниже синело море, но его безупречному обзору слегка мешали макушки кипарисов. И всё это было очень близко. До кипарисов метров пятьдесят, от кипарисов до берега - сто, не больше. "Здесь бы жить и жить, сквозь годы мчась", - думалось мне.
   А стариканы увлечённо тараторили, размахивали руками, то темой разговора был хлорофилл, то прибор по определению интенсивности фотосинтеза, который разработал и уже кустарно производит Владимир Павлович, то что-то совсем из другой оперы.
   Я отошёл, стал смотреть по сторонам, увидел море... Смотрел вдаль и дышал воздухом. Подошёл Владимир Павлович:
   - Ну, на сегодня всё. В Ялту.
   В этот день нам здорово везло с транспортом. Почти в обеденное время мы оказались в прибрежном кафе и, поглощая предложенные меню блюда, наблюдали за разбивающимися о ступенчатый спуск к воде волнами.
   Я предложил Владимиру Павловичу искупаться.
   - Я без плавок.
   А я, после встречи с юной француженкой, был всегда в плавках. Я сделал несколько заплывов кролем, а потом отдался волнам. Они трепали меня, возили вдоль берега. А я выдыхал только, когда голова была под водой, и вдыхал украдкой. Создавал иллюзию утопленника. Один парень клюнул. Схватил меня за руку и стал вытаскивать на берег.
   - Ты чё? - "заинтересовался" я.
   Парень бросил мою руку, выругался и пошёл прочь. Вышел из воды и я.
   Вечером мы с ребятами собрались прошвырнуться по Ялтинским бульварам. Бульваров много мы не насчитали. Набережная и центральный бульвар. Но нам повезло. Мы напали на какое-то народное гуляние, однако во всём этом всплеске ликования чувствовалась режиссура.
   Нас порадовал, не то слово, привёл в восторг поединок двух плясуний. Одна русоволосая баба лет тридцати или чуть больше со свирепым выражением лица вприсядку выделывала что-то русское. Другая, черноволосая, то ли грузинская еврейка, то ли ещё каких-то кавказских кровей, но явная артистка, танцевала мастерски, с веером, но вприсядку не рисковала пускаться. Русская плясунья наконец закончила парад присядок, выхватила из толпы своего мужичка, и они стали такое выделывать! Теперь он пустился вприсядку, а бабёнка выхватила откуда-то белый платочек и стала, размахивая им, кружить вокруг мужичка. Артисточка тут же растворилась. А публика неистовствовала!
   Утром всей компанией, кроме много повидавшего Юрия Петровича и ещё хромавшего инвалида долговязого Сашки, мы отправились на гору в дачный домик Антона Павловича. Терпеливо пёр в гору и наш старший товарищ, Владимир Павлович. В чёрных сатиновых, дома сшитых шароварах и напяленном на голову белом носовом платке-тюбетейке с узелками по углам. Дед мог бы купить себе и спортивный костюм, и приличную белую кепку или сшить всё это дело в мастерской. Я вскользь намекал ему об этом. Но он объяснил, что ему так привычней, а привычек он не меняет. Да к тому же дед жил бобылём. И влиять на него было некому.
   Домик меня поразил своими полами. Они, похоже, не перестилались со времён постройки. Всё чисто, всё хорошо, но выдают сучки. Доски истёрлись-истёрлись, а сучки торчат над ними сантиметра на два. Красота! Нам-то тапки войлочные выдали, да, видать, музейные старушки поздно спохватились. Прямо чувствуешь времена Чехова! Тут и Алексей Максимыч бывал, и сам Лев Николаевич изволили захаживать. Да-с...
   Садик, правда, при дачке небольшой - соток восемь. Да и зачем писателю больше. Сколько дача времени отнимает. По себе знаю. А то, может, и урезал сосед слева, да и справа. Эти случаи нам знакомы. Тем более ежели соседи какие-нибудь уполномоченные...
   А на следующий день командор предложил совершить морскую прогулку на небольшом экскурсионном теплоходе в Ливадию. Пошатаемся по волшебным местам Крыма пешочком. Предложение было принято единогласно.
   Но мы попали не на обещанный Жорой теплоход, а на прогулочный катер. Довольно быстроходный. Дорогу нам скрашивала изумительной красоты молоденькая девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Мы поначалу на неё глазели не отрываясь, пока она не начала хмуриться. Симпатичная интеллигентная мамаша, довольная успехами дочки, иронически смотрела на наши юные рожи, снисходительно улыбалась.
   Ливадия как Ливадия. К сытой вычурности дворцов и вечнозелёной наглости парков мы уже начали привыкать. Ну как здесь без революций? "Зажрались? Маскарадики устраиваете? "Ах! Я буду сегодня бабочкой! Ах! Ах! Каким я была мотыльком на маскараде у князей Зализвацких!" Вот вам! Пах-пах-пах." (За сценой раздаётся звук, изображающий стрельбу из маузера).
   А потом на теплоходе мы попали в настоящий шторм. Так решили стариканы. Стариканам захотелось посмотреть на Ласточкино Гнездо с моря. И мы покинули гостеприимную Ялту и шли на Алупку. Жора не стал возражать. Пытался возразить только я. Мимикой. Мне хотелось облазить этот сказочный замок. Но...
   Мы стояли на верхней палубе. Волны разбивались о нос теплохода. Брызги били нам в лицо. Но через какое-то время я стал замечать, что народу вокруг меня поубавилось. А вскоре я вообще остался один. Я спустился вниз, где были скамьи, и увидел там всех пассажиров. Увидел и наших.
   - Что с ними? - указал я на корчащихся, а минуту назад весёлых людей.
   - Их укачало, - ответил мне кто-то.
   Я вышел на палубу, подошёл к носу корабля, взялся за ограждение и впервые познал всем своим нутром, что такое морская болезнь.
   Где-то я вычитал, что только вступишь на берег - муки проходят. Виг Вам! Красоты Алупки меня радовали до тошноты... Но здесь мы отдышались, повалялись на бережку. Лично я по настоянию Владимира Павловича съел парочку лимонов, и мы покатили искать ночлег где-нибудь возле скалы Дива.
   Есть в районе Симеиза две загадочных скалы: Монах и Дива. Наши стариканы ещё помнят то время, когда у Дивы были густы растрёпанные волосы, и пятерня Монаха вот-вот ухватит эту каменную "красоту". Но время. Что оно с нами делает? Будь мы хоть железными, хоть каменными, да хоть из плоти и крови... Но в скалах, а лучше сказать, в замыслах всевышнего первоначальный набросок ещё угадывался.
   Следующей большой нашей задачей было докатить до Севастополя. Ух-ты! И мы утречком и покатили. Долго и не торопясь добирались. Это мы добирались, а деды даже пешком карабкались до Байдарских ворот. Зато там, дождавшись наших "пешеходов", мы покатили...
   Душе легко: не слышу я
   Оков земного бытия,
   Нет места страху, ни надежде,
   Что будет впредь, что было прежде -
   Мне всё равно - и что меня
   Всегда, как цепь, к земле тянуло...
   Эти строки, написанные А.К. Толстым именно здесь, у Байдарских ворот, очень созвучны нашему небольшому, но всё же кровавому происшествию. Мы все мчались от ворот не тормозя, уже где-то в конце спуска скалы прижимаются к самой дороге, а она, подлюга, делает поворот, небольшой, но его хватило, чтобы наш самый молодой, самый долговязый, самый тяжёлый и, естественно, самый дурной Валера не вписался в него. Он стал тормозить, но поздно. Да к тому же был в шортах. Удар пришёлся по оголённой ноге, и локоть тоже что-то потерял от своей первозданной целостности. Подъехали командор и стариканы. Мигом замазали раны Валеры очень лечебной и, видимо, обезболивающей, мазью, обмотали чем-то хрустящим, поколдовали, забинтовали. Валера встал на ноги, заулыбался, на удивление всем залез на велосипед, и мы въехали в село Орлиное.
   Дальше катили по голой степи. Там же устроили себе и ночлег. Я долго ворочался. Не спалось. Какие дворцы, какое море, вечнозелёные леса. Это у нас-то в России! А вот уже и не в России. Подарил Хрущёв Крым Украине в 1954 году. Дурак или скрытый петлюровец! В те годы особого шороха это не вызвало. Народу объясняли так. У России забот хватает. Ей не до Крыма. А украинцы - хлопцы хозяйственные. Где надо, подстригут, где надо, подкрасят. И будет не Крым, а картинка. А оно вон как обернулось.
   А сколько войн было за Крым. С допотопных времён обитали на этих благодатных землях и скифы, и готы, и сарматы, и хазары, и русские. Лезли сюда с античных времён и греки, и римляне, потом генуэзцы и венецианцы. Есть даже такое "понятие" - крымский еврей. Русские из Киевской Руси широко распространились по Крыму в десятом веке. А в 1223 году здесь впервые появились татары. (Это я и раньше знал, но дату сейчас вычитал в интернете). И со времён Золотой Орды остались на несколько веков, потеснив или истребив другие народы.
   В конце пятнадцатого века Турция захватила крымское ханство и на 300 лет сделала его своим вассалом. Но позволяла грабить северных соседей и была единственным скупщиком захваченных татарами пленников.
   Во время больших татарских походов на Русь в Крыму не оставалось мужчин. Этим пользовались запрожские и донские казаки...
   Наглые набеги на Россию татары продолжали совершать даже при царствовании Екатерины II. И Екатерина отправила князя Долгорукого разделаться с наглыми южными соседями. Князь в 1771 году приубавил пыл у турок и татар и практически присоединил Крым к России. Но непокорных добивали ещё несколько лет. В этих боях участвовал и генерал-поручик Суворов, и подполковник Голенищев-Кутузов, где и потерял под Алуштой свой глаз. На западе гнали турок чуть ли не до Константинополя, на востоке - до Азова. В этих сражениях блистал Суворов. Потом Суворов же гнал турок и за Кубань.
   В крымскую кампанию 1854-1855 годов тысячи конопатых англичан и кучерявых французиков нашли здесь свой последний приют. Татары в ту войну вели себя предательски (а в какую нет?). Указывали англичанам тропы в горах - как зайти в тыл русским батареям, к боеприпасам. Грабили вместе с французами и англичанами помещичьи усадьбы и винные погреба, указывая, где можно что найти.
   Немцы, румыны, итальянцы, венгры - эти засветились уже совсем недавно.
   Столетия четыре, не меньше, крымские татары совершали грабительские походы на Русь. Сжигали наши города и сёла, уводили в рабство молодцев и красавиц. Четыре столетия! Да их не в Узбекистан нужно было сослать, а на Антарктиду! Всех! Что ж Вы, Иосиф Виссарионович, слабинку дали? Лаврентия Павловича рядом не было?
   В 1921 году, когда в Крыму создавались национальные советы, выяснилось, что русских советов требуется 207, татарских - 144, немецких - 37, еврейских - 14, болгарских - 9, украинских-то всего 3, армянских - 2, эстонских - 2.
   Гитлер хотел сделать из Крыма "здравницу" для Германии и гневался на Муссолини, когда тот заводил разговоры о Крыме. Сволочи!
   Крым. Столько здесь русской крови пролилось и слёз... И эту землю взять и подарить? Кто это мог сделать? Идиот? Или скрытый самостиец!
   Да пусть он там в аду крутится!
   Утром просыпаемся. Свежесть, прохлада. Ни одного татарина. Хорошо-то как!
   Жора хотел отделаться на завтрак одним чаем, но Владимир Павлович заупрямился. Нужно приготовить гречневую кашу. Без неё мы до Балаклавы не доедем. Это командора убедило. А стариканам после сна необходимо определённое и довольно значительное время, чтобы проделать все необходимые утренние процедуры...
   Жора, глядя на огонь, занудно затянул:
   Картошечка, картошечка ворованныя. Эх!
   Греет боки в уголёчках тильки для меня. Эх!
   Печёная, печёная - в животе бурчить. Ох!
   То ж без соли, то ж без хлеба - разве ж то еда? Эх!
  Мой товарищ хлебушок солью посыпат, гад!
  Жрёт, скотина, жрёт безбожник. За ушами хруст. Да!
   Раз так можно? А, гад, видел, как давилси я. Эх!
  Дал бы хлебушек, дал соли. Матерь божия. Эх!
   - Наша пионерская походная,- объяснил свои голодные воспоминания Жора и задумчиво заулыбался.
   - Сам сочинил? - поинтересовался я.
   - Да нет,- заскромничал командор,- в отряде пели.
   Я вытянулся на траве, подложил ладони под голову и изобразил на своей физиономии что-то похожее на блаженство.
   "Хорошая песня", - выдавил я из себя и искоса посмотрел на Жору. Но командор, пёс битый и не единожды, не поддался на провокацию. Нахмурился, а потом и вовсе отвернулся к костру. Однако каша уже была готова. Мы позавтракали и покатили в сторону Балаклавы.
   Помните английскую кинокомедию про солдатика Питкина? Там радист нудно вызывал кого-то по походной рации: "Балаклава! Балаклава! Ты меня слышишь или не слышишь?" У англичан Крымская заноза с тысяча восемьсот каких-то годов засела, видать, крепко. Забыть не могут. Крым - уютный уголок! А Балаклава в годы нашего весёлого неторопливого велопробега была закрытым городом. Военный порт. Подарили недотёпы, рассекретили... Теперь умно нужно вести политику. Крыму настоящую автономию, потом русский язык сделать основным. И пусть так поживут лет двадцать-тридцать. А там новые люди, новые веяния, новые товарищи Сааковы...
   И вдруг перед нами появляются слева скромненький указатель "Балаклава" и шлагбаум с будочкой и солдатиком. Всё как положено. Всё как в кино. Я читал у Куприна, кажется, или у Горького, что в дореволюционные годы Балаклава славилась своими рыбаками, рыбачками и, естественно, рыбой. Но тут, возле шлагбаума, ничем этим не пахло. Мы постояли, поозирались, посмотрели в сторону Балаклавы и покатили дальше. Через полчаса въехали в маленькое поселение с магазином и базарчиком. И тут, не желая упустить покупателей, тучная тётка стала прельщать нас свежими бычками, которых она привезла в громадной корзине. Я вспомнил фильм "Белеет парус одинокий", одесский привоз и зычный голос мадам Стороженко:
   - Бички, бички! Звежие бички! Тильки з морю!
   Юрий Петрович тут же подошёл к торговке.
   - Откуда бычки?
   - З Балаклавы.
   Ага! Намеревались подойти и мы, но Жора жестом нас остановил. Всё понятно. Шёл торг.
   Вскоре мы нашли удобную поляну, и работа закипела. Эх, хорошо вот так где-нибудь возле Балаклавы откушать ухи с бычками и помидорами, занюхать дымком и растянуться на травке.
   - Вы пробовали? Хорошо!
   Уха ухой, а мы поехали дальше. Катим, катим, скоро Севастополь. Вдруг командор нас остановил. Вот, ребята, справа Сапун-Гора. Здесь здорово дали мы фашистам пороху понюхать!
   Сапун-Гора - это что-то вроде кургана. Мы поднялись на вершину и на памятной стеле прочитали, что оборона Севастополя во вторую Отечественную войну длилась 250 дней и ночей и после разгрома немцев на Сапун-Горе 9 мая 1944 года город был освобождён.
   Жора говорит, что на земле столько осколков от снарядов, что если внимательно посмотреть, то можно даже и сейчас что-то найти. Мы все уставились себе под ноги. Осколки, которые лежали сверху, конечно, были уже кем-то разобраны на сувениры. Но шли дожди. Они делали своё дело. И вот я увидел чёрный металлический осколок. Небольшой, с палец... И это всё. Удача улыбнулась только мне!
   Въехали в Севастополь. И мне всю поездку казалось, будто Жора и Владимир Павлович Крым знают, как свой родной квартал. И вот сейчас...
   - Куда поедем? - спросил Владимир Павлович.
   - Да в ту же школу. Там рядом таврическая лестница.
   - Да-да. И площадь Нахимова недалеко. Центр. Едем.
   Мы подъехали к школе. Для переговоров с охранником отправились командор и Владимир Павлович. Чтоб казаться значительней, наш большой учёный снял с головы носовой платок с узелками, и они вошли в подъезд. Кто в Севастополе занимает должности охранников? Миссис Хадсон с уверенностью ответила бы: "Элементарно, сэр: отставные мичманы". И была бы права.
   Минуты через четыре из дверей подъезда вышел статный мужчина с седеющими коротко подстриженными усами на кирпично-твёрдом, суровом, обветренном лице и зычным басом приказал провозить велосипеды в спортзал. "Спать будете там же, на матах". Открыл двери и отошел на шаг в сторону. Нам ничего не оставалось, как незамедлительно выполнить приказ.
   Мне потом Жора объяснил, что существует всесоюзная договорённость - летом организованных туристов (имеющих "бумагу") пускать в школу (как в гостиницу).
   Вдыхали мы воздух Севастополя, насыщенный много-много вековыми историями, целых четыре дня. Прекраснейший город. В те годы ещё не было многоэтажек. На окраине я, кажется, заметил несколько хрущёвок - и всё. Весь город, по крайней мере, большой район в центре был застроен, как теперь говорят, таунхаузами. В Севастопольском варианте - это трёхэтажные, не теснящиеся друг к другу, симпатичные домики из светло-серого природного камня. Днём на солнце они казались ярко-белыми, а ночью при свете луны и фонарей - превращались в волшебный серебряный городок.
   Мы ещё успели захватить и такие парадоксы Севастополя. Площадь Нахимова. Мы смотрим на колонны Графской пристани, выполненные в стиле "антик". За спиной, уже за площадью и небольшим сквериком, в море стоит величественная колонна-памятник затопленным кораблям. (Это память о войне с соединённой армией Англии, Франции и Турции в 1853-1856 годах. Тогда у входа в Севастопольскую бухту затопили российские корабли и преградили путь иноземным).
   А справа всё ещё существовал значительных размеров "квартал" одноэтажных домиков с цветами в палисадниках и обязательными огородиками. В ту пору дач и "Магнитов" ещё не было. И, конечно, калитка, скамеечка... Может быть, я "квартал" немного сдвинул и музейные старушки, прочитав эти строки, забеспокоятся. Ведь для них шаг влево, шаг вправо - кошмар! А Севастополь только-только приходил в себя после тяжёлой разрушительной войны. И в центре города попадались и домики, и огородики.
   Первым делом мы отправились поглазеть на известную панораму обороны Севастополя от нападения французов и англичан, а точнее, на панораму штурма 6 июня 1855 года, созданную французом из Одессы Францем Рубо в 1901-1904 годах. Панорама по окружности 115 метров, высотой 14 метров имела ещё и натуральный план площадью 900 кв. м.
   Писалась она в Мюнхене (улавливаете?) с помощью трёх немецких художников и 20-ти студентов Баварской академии художеств.
   Панорама выполнена великолепно. И она нам напоминает такие имена: хирург Николай Пирогов, разведчик Пётр Кошка, "душа обороны" адмирал Ушаков, адмирал Корнилов, адмирал Панфилов. Лев наш Николаевич Толстой тоже воевал здесь, на 4-м редуте.
   Во время Великой Отечественной из горящего здания спасли по одним источникам половину, по другим около двух третей обгоревших фрагментов. После войны они послужили оригиналом для написания копии. Восстановили и здание. Немцы его специально бомбили, сволочи.
   Через 5 лет после создания панорамы "Штурм 6 июня 1855 года" француз из Одессы Франц Рубо стал действительным членом Петербургской Академии художеств.
   После войны реставрацию панорамы проводили русские художники. Строительные работы в Севастополе, да и во многих других разрушенных городах Союза выполняли пленные немцы. Маленьким мальчишечкой был я этому свидетель в Смоленске в 1945-м и в Таллине в 1946-м.
   Вечером, разгуливая по городу, мы дошли до колонны, стоящей на нескольких камнях метрах в двадцати от берега (в те годы - двадцати) - памятнику затопленным русским кораблям. Я предложил нашей компании совершить заплыв до колонны и обратно. Вода в бухте в те времена была кристально чиста, запретов ещё не научились "вывешивать"... Но заплыв отважился со мной совершить только, слава богу, уже не хромающий, долговязый Валера.
   На каком-то банкете, много лет спустя, я хвастал, что доплывал в Севастополе до колонны...
   - Да там от тротуара дотянуться можно! И вода вся в маслянистых пятнах...
   Успели мы вовремя побывать в Крыму...
   Утром, а правильней сказать, поздним утром, когда мы выходили из спортзала в светлый обширный коридор, к нам подошёл наш "отставной мичман" и заявил, что на втором этаже у нас появились соседи, туристы из Эстонии. Так что имейте ввиду. Двери запирайте. Эстонцы люди честные, но среди них попадаются довольно вредные экземпляры. В Крыму кого только нет, есть и эстонцы.
   В Эстонии я прожил четыре года. Первая моя учительница в Таллине была русская эстонка, Анна Августовна. Где я только не жил - отец офицер. До окончания школы успел побывать в 11-ти городах, 4-х республиках. Учился в 6-ти школах.
   Мичман прав. Попадаются вредные экземпляры. Вот вам горестный пример. В Таллине в первом классе на центральной улице мы, мальчишки, идём из школы. Едет здоровенная телега с трубами. Возница смотрит вперёд. Мы лезем на телегу, ставя ногу на ось прицепа, моя нога соскользнула и попала в спицы... Колесо переехало обе мои ноги. Мужик остановил телегу, слез, поднял меня с земли, бурча "куради пойсис, куради пойсис", (чёртовые мальчишки, чёртовые мальчишки) оттащил меня на тротуар, сел на телегу и был таков. Товарищи не бросили меня. Они стали просить помощи у взрослых. Эстонцы подходили, услышав русскую речь, тут же шли дальше. Наконец ко мне наклонилась одна молодая русская женщина. Спросила, где я живу, взяла на руки и унесла к себе домой. А потом нашла военный городок, где мы жили, и за мной приехали родители и отвезли меня в госпиталь.
   Учительницу Анну Августовну я любил, но в госпитале, куда я попал, в хирургическом отделении лечили свои раны русские солдаты и офицеры. Сюда они попадали после боевых операций против лесных братьев, бывших эстонских эсэсовцев. Так что к эстонцам у меня отношение сложное.
   Но в Пярну, куда мы вскоре переехали, после продолжительных летних каникул в Ленинграде я познакомился с несколькими русскоязычными шведскими мальчишками и их матушками и тётушками. Это совсем другие люди. Приходя к ним, я попадал в "ленинградский двор". В одноэтажных, прилепленных друг к другу домишках двор был общим, а вот кухни у всех свои. Если в послевоенном Ленинграде тётушки общались в коммунальных кухнях, то здесь поговорить можно было во дворе при развешивании белья, при походе за дровами...
   Они были вежливы, доброжелательны, улыбчивы. Сейчас-то я понимаю. Они были пропитаны той же культурой, которую я в восемь лет почувствовал в только что пережившем блокаду Ленинграде. Но и коренные русские семьи в Пярну сохраняли ещё эту культуру.
   Как-то так получалось, что меня довольно часто усаживали обедать и в русских, и в шведских семьях. (Я был очень подвижным и общительным мальчиком. Крутился на велосипеде по городу, и круг моих друзей был довольно обширен). За столом я каждый раз убеждался в том, что в этом тихом городке на западных окраинах Российской империи революции, контрреволюции, коллективизации и даже войны не сломили дух домохозяек. Супы подавались в супницах, а затем разливались в двойные тарелки, ложки и вилки были серебряные. Меня мама учила, как держать вилку, как пользоваться ножом... Но трудности были...
   Во дворе у меня даже подружка была эстонка -"Бэкки". А она меня называла "Томом". Или "Геком". Это в том случае, когда я являлся с реки во двор с удочкой, измазанный и растрёпанный, но с полным куканом окуньков.
   ...Но телегу мне не забыть...
   В Севастополе с "двухэтажными" соседями мы контактов не имели.
   Много лет спустя я недельку провёл в Сочи. Хозяин дома, в котором я снимал комнатушку, после третьей рюмки признался, что он эстонец.
   - Тере-тере, - сказал я (что-то вроде "привет").
   Мы разговорились. В Сочи тоже попадаются эстонцы, есть даже целый посёлочек рядом с Красной Поляной - Эстосадок. Как их туда занесло?
   Я спросил об этом хозяина дома.
   - Бедность. Безземелье. А на окраинах Российской империи в Крыму, на Кавказе, в Сибири царь дарил землю.
  Но в Крыму злые татары, на Кавказе надо лезть повыше от малярии и наглых аборигенов, в Сибири суровая зима, а дома нищета. Оставаться дома - значит обрекать и себя, и своё потомство на вечное батрачество у немецких баронов. Вот и выбирай!
   Перевернём эту грустную страницу...
   Мы облазили древний Херсонес, полюбовались красотами Инкермана, вдоволь накупались, наплавались на пляжах, и наш командор, явно через не хочу, позвал нас продолжить путь. А путь наш лежал на Бахчисарай.
   Деды хмурились, что-то бурчали. Понятно, стариканы устали. Сейчас бы им сесть на пароходик - и в Новороссийск! Но тогда у Жоры в документах будут неувязки. Он же в каждом посёлочке ставит в них печати у местных чиновников. А те проверяют наличие велосипедистов и велосипедов. Такая всесоюзная игра. А командору, совершившему столько-то походов, что-то там присваивают. У Жоры одно такое "удостоверение" уже было, и он им очень гордился.
   Напоминание о документах решило вопрос в пользу Жоры, и мы покатили в Бахчисарай. А так не хотелось покидать море... Но вот он и Бахчисарай. Мы подъехали ко дворцу ханов после долгой утомительной дороги... Что мы думали о дворце? Сарай - он и есть сарай. Бахчи, не Бахчи. И со стороны сарай и внутри сарай. Но внутрь нас сразу не пустили - очередь.
   Около входа торчала, кроме нас, небольшая группа жаждущих поглазеть на шик и потухший блеск давно почивших, слава аллаху, ханов - разбойничков. А чуть поодаль от толпы стояли два степенных татарина лет пятидесяти, одетых по-европейски и с иголочки. На их лицах блуждала не то усмешка, не то ирония, но никак не горечь. Я старался уловить смысл этих улыбочек. А смысл был такой:
   - Наши святыни разглядываете? Ну-ну...
   И мне вспомнилась поговорка: " Незваный гость хуже татарина". Да, татары, без Батыя, без Мамая, без Золотой Орды, без хитреньких французиков и коварных англичан, без кровожадных турок да ещё разной сволочи - и Крыма у вас нет. Не мельтешите! Дел вы наделали много, но получили за них, видать, мало. Не мельтешите! Не напоминайте русским, что вы ещё есть!
   В самом дворце я был несколько удивлён видом гарема. Можно было подумать, что жёны последнего хана покинули свои постельки, закрыли занавесочки - и всё. Больше гарем не убирали, полы не подметали, простынки не меняли... Вид своеобразного, но давно заброшенного общежития. Большой зал без окон, свет сверху, вдоль стен диванчики, слегка прикрытые чуть задвинутыми шторами...
   Бахчисарайский фонтан я не сразу увидел.
   - Да вот же он, читай!
   И если верить табличке, то это он - воспетый поэтом Бахчисарайский фонтан!
   Я ожидал увидеть много шумных струй, а тут фонтан слёз. Капли капают, капают, капают...
   А потом мы долго добирались до Ай-Петри. На карте этот горный хребет расположен чуть ли не в двух шагах от моря, но не верьте карте. Это, выходит, гора Ай-Петри высотой в 1234 метра над уровнем моря должна возникнуть стеной перед нами? Э нет. Мы добирались медленно, постепенно и не помню уже сколько дней. Часто шли пешком. На одной из коротких остановок, чтобы отдышаться, Юрий Петрович, прижав голову к скале, вдруг стал декларировать:
   Хорошо, что нет Царя.
   Хорошо, что нет России.
   Хорошо, что бога нет.
   Только жёлтая заря,
   Только звёзды ледяные,
   Только миллионы лет.
   Хорошо - что никого,
   Хорошо - что ничего,
   Так черно и так мертво,
   Что мертвее быть не может
   И чернее не бывать,
   Что никто нам не поможет
   И не надо помогать.
   Я взглянул на Владимира Павловича.
   - Георгий Иванов. Так он передаёт душевные муки изгнанных из России и любящих Россию белогвардейцев.
   А дальше сценарий нашего похода разворачивался прямо как в женском романе. Въехали мы в посёлочек Соколиное - дальше ни единой хижины и только крутой подъём. Единственный в нашей команде бюрократ Жора спешит в сельсовет, довольный выходит, мы ещё где-то часик катим и останавливаемся на ужин и ночлег.
   Утречком во время чаепития около наших палаток и велосипедов, терпеливо ждущих нас, прижавшись друг к другу, останавливается грузовик. Выходит подтянутого вида мачо лет сорока и подходит к нашему костру.
   - Привет, ребята! Издалека?
   Владимир Павлович ответил.
   - Хорошо! И мы любим с друзьями на рыбалочке у костра... А вы вон какой пробег затеяли, да на велосипедах...
   - Присаживайтесь к нам. Чайку попьёте,- предложил Владимир Павлович.
   - С удовольствием. Я теперь на машине мотаюсь. Почти везде побывал.
   После продолжительного чаепития, разговоров, наш знакомец, Александр, так он представился, вдруг предложил:
   - А давайте я ваших ветеранов,- и он посмотрел на дедов,- на Ай-Петри, а то и до самой Ялты отвезу в грузовике. Вы ж уже умаялись! Я везу матрасы в санаторий, и будет комфортно в кузове. Согласны?
   - Согласны! - вырвалось у наших "гимназистов". Да так подозрительно отрепетированно получилось...
   - А у вас есть там где остановиться? - поинтересовался благороднейший Александр.
   - Есть, есть,- ответил Владимир Павлович.
   Такое "человеколюбие", да пусть я буду трижды не прав, на юге встречается редко, если вообще встречается. И я спросил:
   - Александр, а Вы из каких мест будете?
   - Вологодские мы,- был ответ.
   Глубинная Россия...
   Я помню, в Бердичеве мы, пятиклашки, возвращаемся из школы. Во дворе нас поджидает сопливый Фима с мячом.
   - Фима! Сыграем в футбол?
   - Сыггаем.
   Мы бросаем портфели в две кучки, имитируя ворота.
   - Фима, становись в ворота! (Мы же все нападающие!)
   Фима думает, ковыряет в носу:
   - А что я с этого буду иметь?
   Ответ он получил на "ломаном" украинском...
   Труден был этот последний подъём. У каждого мелькала мысль: "А смог бы Александр довести нас всех до Ялты или хотя бы до вершины хребта?" Но мы ползли. Без стариканов мы делали меньше передышек, а кое-где даже садились на велосипеды.
   Перед одним из таких более-менее ровных участков Жора взял у меня свой фотоаппарат, сказав, что хочет заснять наш проезд.
   - Я стану на той стороне, махну рукой, и вы поезжайте.
   Мы всё сделали, как приказал командор, покатили и забыли про него. При подъёме на Ай-Петри ровный участок - подарок аллаха! Но нас догоняет взбешённый Жора и орёт:
   - Я же просил! Хочу заснять проезд!
   - Там плёнки навалом,- сухо ответил я.
   - Как вы ехали!
   - А как мы ехали?
   - Вы с Красновым катили параллельно и болтали. Сашка с Димкой не держали дистанцию...
   Нет. Я не использовал фольклорный запас, приобретённый в возрасте маугли в военном госпитале. Но речь моя была несколько замедлена переводом с солдатского фронтового на доступный ушам и извилинам городского мальчика Георгия Блуднера. Жора всё понял. Успокоился. И почти простил. Но помнит и сейчас то наше короткое объяснение с мельчайшими подробностями и нюансами. Я ему очень спокойно объяснил, что живая картинка велосипедистов на переднем плане с угадывающейся в перспективе голубой горной далью - это шедевр. А его держащие дистанцию велотуристы на асфальте - это Жора... подбери слово сам!
   Дома в НИИ меня попросили вывесить фотографии нашего Крымского велопробега. Институтский фотограф помог мне. Мы с ним были в приятельских отношениях. Качество получилось - хоть в журнал посылай! Картинки похода мы наклеили на листах ватмана или почти ватмана. Жорина фотка, кстати, имела успех. И я на ней на фоне скал неплохо получился. Жаль не в цвете.
   Показ фотографий совпал с симпозиумом учёных. В перерыве в помещении перед конференцзалом я с удовольствием показывал деятелям науки красоты и красоток Крыма. Возле Жориного шедевра я задерживался.
   - Этот снимок был сделан нашим командором. Посмотрите, как здорово он разбирается в живописи. Слева скала, справа громадный дуб. Это оправа картины. На переднем плане свободно и непринуждённо катит группа друзей. Один вырвался вперёд, двое едут рядом и о чём-то беседуют, остальные немного приотстали. Чувствуется перспектива. Много воздуха. Где-то там, на втором плане в дымке угадываются горы. Хорошо-то как!
   Мой трёп заинтересовал "группу товарищей", подошла и Евгения Петровна, жена Жоры. Цель была достигнута.
   Да, видимо, здорово притомились мы тогда.
   Двое дедков стали живо обсуждать снимок "Завтрак на траве", где через спицы велосипедного колеса вырисовывался Владимир Павлович во всегдашнем носовом платке с узелками.
   - Это же Извощиков!?
   - Да, - гордо отвечаю я.
   На других фотографиях они узнали своих ялтинских коллег.
   Выставка наша имела такой успех, что ко дню рождения мне даже подарили взамен оставленной у колодца в деревне, будь она неладна, Горностаевка новую фотокамеру "ФЭД". Но это было потом. А сейчас привал окончился, и мы пошли штурмовать последний подъём.
   Это было тяжело. Хорошо, что с нами не было дедов. Но вот мы вышли на плато. Видим: обычная автобусная остановка, две деревенских скамьи и железный столбик, приваренный к автомобильному колесу. На столбике красовалась надпись: остановка автобуса "Ай-Петри". Пока мы ползли, нас ни одна машина не обогнала! Мы расселись на скамейки. Отдышались. Выпили кофе из термосов и стали разглядывать окрестности.
   Да, зубцы Ай-Петри хороши! Высота 1234 метра. Но нас этим не удивишь... "На Кавказе есть гора - самая большая!" И высоты мы не чувствуем! А через сколько-то там лет построят здесь канатную дорогу, и восторженные экскурсанты, а может быть, и жирные, пресыщенные, будут взлетать на эти красоты и слетать с них прямо в море. Хорошо?
   Отдохнув, перекусив, мы помчались вниз. Вниз легко! Но повороты опасны! А их много! Неразумного Сашку командор поставил перед собой. И чтобы ни-ни...
   В одном месте Жора нас остановил.
   - Здесь знаменитый водопад Учан-су.
   Мы свернули по указателю налево на дорогу поуже, увидели автобус, любопытствующих крутильщиц и мотальщиц, а может быть, и чьих-то секретарш, а за ними вдруг показался и сам водопад, высотою в 100 метров. В свободном переводе Учан-су - летящая вниз вода.
   Вид прекрасен. Да воды в Крыму мало... Увеличить бы поток - публика бы неистовствовала!
   У турок, промышлявших в этих местах не одно столетие и у которых татары были вассалами, звук "ссу" означал воду. На черноморском побережье Кавказа сохранились названия посёлочков - Су-Псех, Сукко. Вспомните наших бабушек и трёхсотлетнее татарское иго. Как бабушки призывают внучат пописать?
   - Пс-пс-пс!
   У народов Кавказа, бывших под татарами, звуковое сочетание "псе" означает воду. Туапсе - город у моря, Афипс - посёлок у реки с тем же названием.
   Я полагаю, что просто "пс" - это вода, "пс-пс" - много воды, а "пс-пс-пс" - это большая вода. А что думают знатоки? Верны ли мои заключения?
   Но вот мы и в Ялте. Подъезжаем к морвокзалу, где, к удивлению, встречаем наших дедов.
   - Спокойно обедаем,- вещает Владимир Павлович,- отход теплохода через два часа. Покупаем палубные билеты, и в должный день в должный час будем в Новороссийске с очень высокой долей вероятности.
   Так оно и получилось.
   В Новороссийске мы погрузили свои велосипеды в грузовой вагон, сами сели в пассажирский и через три, а может быть, четыре часа были дома, в Краснодаре.
   И всё бы хорошо, но, обедая на морвокзале и делая последние записи, я так расслабился (ведь "героический" пробег наш уже завершался), что оставил там на столе свой дневник. Так что вот эти строки я пишу по памяти. Где-то что-то наверняка подзабыл, где-то немного приукрасил... Будьте снисходительны, давно это было.
   Виталий Май
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"