Шак - воин тени и бывший глава лазутчиков клана Теней - размеренной походкой шел по лесу. Он давно покинул город, потому что знал, если останется - утра ему не пережить. Мастер Хин хоть и совершенно зря, по мнению Шака, не прислушался к советам бывалого воина и потерял способность здраво мыслить, все таки дураком не был. Скорее наоборот, дураком чувствовал себя Шак. Он так и не понял, что подвигло его сказать мастеру Тени те безумные слова, что вылились из него подобно потоку холодной воды из банного ушата на разгоряченного от смертельной схватки предводителя клана. Шак гордо стукнул себя в грудь кулаком и потерял разом все - дом, семью и смертельно любимое дело. Он уже далеко не первый год был правой рукой главы клана Теней и при известной изворотливости давно бы занял его место, но в вопросах власти был совершенным профаном. Может быть, именно потому он до сих пор и оставался жив, да еще и владел десятками доверенных душ теней, что вручил ему в управление мастер Хин. Именно так власть мастера простиралась далеко, что иногда казалась безграничной, ведь даже если вдруг совершенно случайно оказаться в далеком Харане или в Солнечной Лузии, то и там, по условному жесту рук и сплетению пальцев, можно было найти последователей тени. Они были смертельно опасным кланом, может быть и не самым сильным, и далеко не самым могущественным, но связываться с которым осмеливались немногие. Да и то сказать, если такие планы начинали зреть в головах недалеких безумцев, то пара внезапных смертей все расставляла по своим местам. Умные знали, что с Тенями связываться себе дороже, а глупцы..., что ж, с ними обычно не церемонились. "Глупцы умирают первыми!" - так частенько говаривал мастер Хин. Шак глупцом не был, а потому мерил сейчас своими мягкими сапогами расстояние от ворот Славного Харама до причала ближайшего портового города - Сана. Он знал, что вдогонку за ним мастер пошлёт лучших воинов, для которых убийство Шака станет своеобразным экзаменом на зрелость. Убивать его пытались многие, но до зрелых лет никто из попытавшихся не доживал. Шак обладал звериным чутьём на своих собратьев, и даже самые искусные из них не способны были противостоять ему ни группой, ни поодиночке. Он знал все их уловки, которым сам долгое время обучал прибывших из разных уголков страны неофитов, жаждущих приобщиться к славе грозного клана Теней.
Шак на минуту остановился и вслушался в себя. Он всегда слушал тонкий голос своей интуиции и доверял ему безоговорочно. Вот и сейчас он точно знал, что первая рука теней уже вышла на охоту за его головой. Воин внимательно посмотрел вглубь себя и ясно увидел, что они устроят ему засаду на повороте дороги, около излучины реки. Хитрые шельмы, лучшего места для засады не придумал бы и сам Шак. Вопрос был в том, кто доберётся туда первым. Покидая дом мастера, Шак пустил лазутчиков по ложному следу. Тени знали, что он воспользуется одним из своих надёжных вариантов отхода, но вот каким именно - могли только гадать.
Однако и преследователи, и сам Шак понимали - в городе он обречён и оставаться там - значит лишить себя последнего шанса на жизнь. Ни одно из многочисленных тайных укрытий братства не могло быть использовано им ныне. Слухи распространяются быстро и Шак был уверен, что в каждой из них его ждёт засада. Как только он вышел из дома мастера Смерти - игра началась. Он был обречён и знал это. Вопрос был лишь в том, какую цену заплатят Тени за его голову. Отступник считался предавшим интересы всего клана, а потому не мог рассчитывать на снисхождение. Любой, даже самый распоследний бродяга из братства мог лишить его жизни любым способом. В ход годилось всё: и грубые яды, и тонкое искусство дальнего выстрела, и обычные ловушки: вино, кости, женщины. Всё шло в ход, но Шак был неизмеримо сильнее в это игре, а потому начал играть в поддавки.
Он сразу показал всем своим видом, что находится в смятении, и что слово мастера раздавило его совершенно. Казалось, вот он сам прямо на выходе из дома падёт ниц, и привратнику - мастеру-убийце с большим стажем - останется просто вытереть об него ноги и даже не придётся мочить в его жаркой крови кинжал. Привратник и стал его первой жертвой. Когда убийца неслышным шагом подошёл к нему со спины, Шак, не раздумывая, бросил в него тонкую ловчую сеть и, отскочив в сторону, метнул в неё, не оборачиваясь, сразу три метательных ножа. Этому умению его когда-то обучил сам хромой Ваха, тесным кулем сейчас оседавший на землю в опутавшей его сети. Удивительно, но два ножа из трёх он отбил, и только тот, что прилетел последним ему в глаз, смог поразить его. Ваха когда-то сам показывал Шаку этот бросок с обеих рук, он же и говорил, что мастер может уйти от двух ножей, но вот от трёх ещё не удавалось уйти никому. Бросать третий кинжал одновременно с двумя остальными Шак научился сам. Он всегда добивался невозможного в этой жизни, а потому до сих пор был ещё жив. Иначе и не бывало, в клане выживали только сильнейшие, а тех, кто хоть в чём-то был хуже - можно сразу было записывать в покойники. Он был лучшим из лучших, Ваха - лучшим из остальных, а потому Шак был уверен, что право первого удара доверят ему.
И сейчас Шак, не бросив и взгляда назад, мягкой тенью скользнул мимо остолбеневших от страха смотрителей конюшен и растворился в темноте ночи. Он сразу же бросился бежать по направлению к порту, оставляя незаметные постороннему глазу, но очевидные теням следы. Вот несколько капелек его крови упали на мостовую, вот сломанная от неудачного шага ветка... Шак показывал всем, что он сильно ранен, и что его можно было брать голыми руками, без подготовки. На этом строился его расчёт. Кинжал Вахи прошёл на палец мимо его уха, но Шак сымитировал попадание, быстро резанув себя по ладони собственным ножом и обильно полив кровью нож Вахи, накрепко застрявший в деревянной колонне входного портика. Таким же ножом, глубоко вонзившимся в опору дома Теней, вдруг представил себя и Шак, имя которого и означало острейший кхалисский нож, и как знать, может, именно его удар и будет тем первым рубцом, что подрубит колонну этого страшного дома.
Нож Вахи так и остался торчать в колонне. Шак не стал к нему прикасаться, поскольку знал, что привратник мочит свои ножи в настое травы слепого дурмана, привезённого из степей солнечной Лузии, называемого ещё в народе ласковой смертью. Это был очень болезненный яд, и вид его жертв заставлял кривиться даже самых бывалых воинов клана. Поражённые этой отравой обычно так долго и страшно мучились, что просили себе быстрой смерти, и если им удавалось получить - считали её лаской, по сравнению с той болью, что им приходилось терпеть. Свои ножи Шак смачивал в менее экзотическом, но более быстродейственном яде зелёной гадюки, приготовленном умельцами с далёкой родины мастера Хина. Яд был мгновенно смертелен, чего ещё надо было?
Издеваться над жертвами Шак не любил, даже если и приходилось испробовать пытки на каких-нибудь упрямцах, прямо или косвенно не выполнивших волю клана Теней. "Быстрая смерть" - это было клановое имя Шака, и оно подходило ему как нельзя кстати. Клан рос, могущество его членов увеличивалось и в последние годы стало запредельным. Тайная власть клана пронизала своими нитями все формы общественного управления и сплела их в единый клубок. Глава лазутчиков Теней, как никто другой из клана, знал, насколько глубоко запущена сеть, и какая рыба попалась на крючки, умело развешанные мастером Смерти для живых властителей города.
Впрочем, и простым горожанам приходилось зачастую несладко. Чего стоит вспомнить этого нестарого зажравшегося кабатчика, попытавшегося накормить мастера Хина собачатиной. Мастер быстро ушёл с места своего позора, но всё-таки успел подать глазами Шаку сигнал - наказать руку нахала, давшего такую дурную славу тайному властелину этого города. Шак ловко наступил на кисть кабатчика и раздробил кости руки, навсегда лишая его возможности взять в неё предмет тяжелее деревянной ложки. Наказание, по мнению Шака, было достаточным, но мастер был неумолим и хотел оторвать кабатчика от жизни постепенно, начиная с языка, но, по-счастью, тот после неудавшегося обеда от ужаса сам совершенно лишился дара речи и заболел. Шак доложил мастеру, что исполнил его волю и наказал нерадивого повара за его оплошность, впервые в жизни не принимая никаких реальных действий для этого. "Пусть будет, как будет", - решил он. Если кабатчику и суждено умереть, то не от его руки. И может быть, именно это непонятное ему самому милосердие по неведомой прихоти богов и спасло жизнь отступнику Шаку. Кабатчик умер сам, своей смертью заплатив за какие-то неведомые воину грехи, потому что жизнью и смертью людей, как это совершенно точно знал Шак, распоряжалась только всевластная Хозяйка Судьба, и, говорят, даже Единый никогда не оспаривал её решений. Шак сильно рисковал, узнай мастер о неповиновении - и не сносить бы ему головы, но Шак выжил тогда, выжил и теперь, даже не зная, почему.
По дороге в порт ему трижды встречались караулы теней и только один из них, возвращавшийся с дальней окраины города вежливо прошествовал мимо, не пытаясь вступить в схватку. Двое других попытались, но были жестоко остановлены не знавшим жалости бывшим главой лазутчиков. Первую группу воинов Шак подпустил поближе и разделался с тенями в эффективной манере удава, продирающегося сквозь заросли лиан, потратив один удар на человека. Он и был в этот момент змеёй, не знающей жалости и страха. Стерев тени из жизни, он не стал прятать тела, а, напротив, изобразил видимость равного боя, в котором сильнейшим по чистой случайности стал Шак. Он измазал в свежей коровьей лепёшке ногу младшего главы лазутчиков Хима, который, якобы, поскользнувшись, и попал под удар длинного ножа Шака. А остальных двух теней он буквально впечатал друг в друга лбами, оставляя на их головах явные следы неудачного столкновения. "Ну что ж, им просто не повезло, так бывает", - подумал глава второй группы лазутчиков Хам, осматривая место боя, и хотя самый молодой из теней попробовал было что-то показать, размахивая руками, он, усмехаясь, отмахнулся, страстно желая добыть голову Шака первым. И, как оказалось, тем самым отмахнулся не только от сопляка, но и от своей жизни тоже.
Тени бросились в погоню и попались в ловушку, умело подстроенную Шаком. Он когда-то давно приметил этот проулок между двумя домами, отгороженных с одной стороны каменным забором, а с другой безоконной стеной двухэтажного дома. Шак заметил, что кладка забора очень стара и держалась на одном честном слове строителя, когда-то пообещавшим скупому хозяину, пожалевшему скрепляющего раствора, что забор рухнет, если на него заберётся первый встречный. На что хозяин отвечал, что проулок глухой и тут никто не ходит, поскольку выхода из него не было. То ли тут действительно никто не ходил, но Шак был первым, кто попробовал влезть на забор - это точно. Он приметил этот каменный карман давно и всё ждал момента, когда он ему пригодится.
Оставляя извилистый след в пыли улиц, подобный хвосту уползающей змеи, Шак ненадолго смог оторваться от преследователей и добежать до заветного места. Он и был подобен раненой змее, от отчаяния сунувшей голову в каменный мешок. Беглец прямо перед самым носом теней нырнул внутрь прохода и рухнул на землю в дальнем углу под забором. И как только вся группа теней просочилась в узкий проулок и неспешным шагом дошла до его середины, Шак, словно из последних сил запрыгнул на забор и обрушил его им на головы, похоронив лазутчиков под грудой камней.
Лишь только самый юный из всех теней, молодой Рис, первый раз вышедший сегодня на дело, остался жив, благополучно избежав участи старших собратьев. Он неведомым ему ранее чутьём понял, что из этого проулка живым никто не выйдет и на входе замешкался, пропуская вперёд старших, которым при всём своём желании не смог бы объяснить причину своих опасений. И дело было даже не в его немоте, тени особо уважали и ценили дар предвидения, почитая его одним из величайших умений, приходящих с огромным опытом, а потому даже в мыслях отказывали молодняку в праве его иметь. Но ещё более они не любили трусость, а потому проводили новичка насмешливыми взглядами и нырнули в провал между домами. Нырнули, да не вынырнули, а Рис остался снаружи и выплыл из этого ужасного болота, которое чуть не затянуло его на самое дно жизни.
Он в тот миг понял, что этот Шак ему не по зубам, да и никому из тех, кто был рядом с ним, а потому лучшего случая выйти из дела ему и не представится. Рис словно почувствовал - зайди он сейчас в этот провал и его жизнь кончена. И даже если сегодня он останется жив, вот точно также однажды, грузом накопленных грехов и на него обрушатся камни, которые он сам сложит в стену, отгораживающую мир теней от мира живых, если пойдёт по этому пути. Путь Тени - это путь мёртвых, понял он совершенно отчётливо, и это был не его путь. А потому, пока он не замочил в нём ноги, с этого пути надо было сходить. В клане его никто не знал. Лазутчик Хам только вчера вечером, напоив до смерти молодого, безденежного поэта, которым считал себя Рис, предложил ему заработать лёгкие деньги и пойти путём тени, о котором не рассказал почти ничего, намекнув только о власти над жизнью и смертью. Своя жизнь немому поэту до смерти надоела, а потому он и решился попробовать пойти другим путём. Но, как оказалось, совершенно напрасно. Рис помедлил одно мгновение и затем кинулся прочь от этого страшного места. Он справедливо рассудил, что его особо искать не будут, тени сами говорили, что этот Шак не оставляет свидетелей, а потому мог смело рассчитывать и на дальнейшее благоволение судьбы, подарившей ему, как он отчётливо понимал, этот счастливый случай начать новую жизнь.
Шак бросил последний взгляд на промелькнувшую у входа тень и, хмуро улыбнувшись своим мыслям, продолжил путь в порт. Он знал, что выживший укажет, скорее всего, именно это направление, да и сам факт, что кто-то выжил в схватке с ним лучше прочего укажет на его слабость, а потому не преследовал его. А Рис, не ведая своего счастья, быстро двинулся к ближайшим, западным воротам города, намереваясь навсегда покинуть его.
По здравому рассуждению и Шак должен был со всех ног нестись к тем же воротам, но ему ещё надо было принять новый облик и выпустить в порт ложный хвост, который хоть ненадолго, но отвлечёт от него часть обозлённых потерями теней. Он понимал, что теперь за него возьмутся всерьёз и ему не удастся списать на ветхость забора гибель четырёх, не самых слабых воинов клана. Подумав, Шак решился на старый трюк с двойником-обманкой. Он когда-то подобрал на эту роль одного старого пройдоху-актёра, пусть и не очень сильно похожего на Шака, но одного с ним роста и умеющего легко изобразить походку, движения рук и наклон головы любого человека. Пристально в него никто вглядываться не будет, достаточно было и отдалённого сходства, чтобы по нитям теней прокатилась волна-весть, о том, что беглец находится в порту. Для этого Шак оглушил в ближайшем закоулке пьяного матроса, и, переодевшись в его одежду, быстрым шагом направился в известный ему Дом Нетерпения, где и служил зазывалой актёр. Старик встретил его на пороге, провёл внутрь дома, и, получив на руки увесистый кошелёк, вручил воину старое платье и головной убор жрицы несвободной любви.
Затем старик надел одежду матроса и спокойно отправился в обход близлежащих кабаков. А Шак перевоплотился в никому не нужную старую каргу и в этом облике покинул город через южные ворота, а рука теней, во главе с предводителем Саком вышла из них через какие-то четверть часа. И это решило всё.
Время - это тот дар судьбы, растрачивая который понапрасну, можно незаметно лишить себя жизни. Быстрее или медленнее, угасая в чахлой старости от болезней и печалей прожитых лет, или сгорая в буйном веселье вольных гуляний - всё равно, конец был един - умерший превращался в простую горстку пепла, развеянную на берегу океана. И только некоторые, как это совершенно точно знал Шак, могли избежать такой участи. Когда-то он совершенно случайно услышал разговор, явно не предназначенный для чужих ушей. Услышал и замолчал об услышанном навеки. Уж слишком страшной представилась ему правда, в которой избранные главы теней следовали из жизни в жизнь, сохраняя себя, лишь меняя свои тела, словно змеи, сбрасывающие кожу.
Много лет назад путь теней занёс молодого лазутчика Шака в соседний город Сан. Он тогда в первый раз вышел на самостоятельное задание и очень гордился им. Ну ещё бы, именно ему, сыну простого горшечника, самому молодому из послушников, тени первому доверили сдать выпускной экзамен - вызнать о содержании разговоров главы клана Теней соседнего города и его близкого окружения. И на этом задании Шак услышал, как старый мастер Тени Танк поведал своему преемнику, тогда ещё только входящему в силу молодому мастеру Хиру, эту странную тайну, которую избранные главы кланов нёсли через века, неизменно служа делу тени. Миновали года, менялись поколения живущих на Гейре людей, но тень неизбежно присутствовала в людях. Даже более того, она росла и ширилась, и как узнал впоследствии Шак, многократно, захватывая всё новые области, края и вольные страны. Всё меньше свободных народов могли противиться ей сейчас, а в будущем ..., о будущем Шак предпочитал не думать. Ему бы выжить сейчас, как и тогда, когда он завис на кончиках пальцев рук над самым краем пропасти, под балконом верхнего этажа башни Теней и слушал рассказ мастера Танка. Шак только сейчас понял, что он так всю свою жизнь и провисел над бездною, из которой возврата не было и только упорство, да ещё странное чувство надежды, жившее внутри него, так и не позволило ему разжать руки и принять уготованную участь. Возможно именно потому, что он привык сражаться за свою жизнь до конца ему и удастся найти теперь иной выход из положения, в котором никакого другого выхода, кроме смерти, казалось, и не было.
Он висел, напрягаясь из последних сил и страстно желая узнать все до конца, и услышал в самом конце разговора глупый вопрос молодого мастера Хира о том, а существует ли иной путь? - Для нас - нет! - услышал он предельно жесткий ответ мастера Танка, рассерженно хлопнувшего окном, отрезая Шаку возможность понять и услышать большее. Впрочем, возвращаясь впоследствии к этому моменту своей жизни, Шак был уверен, что ничего путного более сказано не было. Но он понял главное - такой путь есть, оставалось только найти его.
Именно с этого момента его жизнь словно разделилась надвое. Одна его половина, которую он, по привычке, именовал тенью, рутинно, но добросовестно, выполняла порученную ему работу, а другая, которую Шак с удивлением открывал в себе, неотступно искала выход из этого замкнутого круга. Он методично собирал самую разную информацию об этом ином пути в бессмертие, поскольку интуитивно чувствовал, что путь, предложенный мастером тени, ведет его в никуда. В попытках получить хоть отдаленно правдивую информацию, он и проводил вторую часть своей жизни. Воин заглядывал в храмы разных богов и беседовал с приверженцами самых удивительных верований, но тщетно, Шак понял, что правда ускользает от него. Она пряталась за фальшью неискренних улыбок жрецов аристиан, сгоняющих свою паству в покорные стада скота, прикрывалась блажью о вечной жизни после смерти и всеобщему воскресению в теле после непременного страшного суда. Правда же была в том, что за всем этим враньём стояло вечное желание жрецов безгранично властвовать над душами и умами простых людей.
Впрочем, другие верования казались ему немногим лучше. Последователи Ха'Ана всерьез полагали, что в посмертии будут жить удивительными животными, заботу о которых примут на себя люди. Шак всегда саркастически улыбался, выслушивая эти бредни, поскольку знал, что все заботы людей о животных обычно сводились к одному - желанию поскорее набить ими свои желудки. Дети Х'арка считали, что их жизнь продолжится в иных мирах, под сенью иных звезд и эти воззрения были ему ближе всего среди прочих, но как найти этот путь, что вел в эти прекрасные миры, Шак не ведал. Как, впрочем, не знали его и те, кто с таким пафосом говорил об этом. Воин чувствовал, или вернее, всегда знал, дальнейшая его судьба решается здесь и сейчас, на этой земле и пока он ходит по ней своими ногами. А мастер Хин, кстати, любил прикинуться простачком-дурианином, свято верующим в то, что жизнь человека несут в себе его колени, а потому, казнь через отсечение обоих ног была у него самой любимой. Так он считал, что лишает человека дальнейшего посмертия и обрекает его на бесконечные муки.
Но Шак знал, что все эти верования были лишь искусной маской, за которой лживые и жадные до всего земного жрецы, прятали свои истинные лица. Они с радостью облапошивали доверчивых простаков байками о своем неуёмном труде в отмаливании грехов умерших и здравствующих обывателей. За немалые деньги, разумеется. Они даже не отказывали себе в праве указывать куда и как отправилась последняя суть умершего. По их россказням получалось, что те, у кого было больше всего денег, чтобы они ни делали, после смерти всегда попадали в блаженное место, дарующее неземное наслаждение для тех, кто и так испытывал его при жизни. При условии, естественно, что все свои деньги, ну или большую их часть, они оставят жрецам, которые и будут поминать покинувшего этот мир вечно. А всех иных ждала страшная участь. Если у умершего не хватало достойных монет, чтобы купить себе неземное блаженство, ну или просто закрыть ими глаза, то их, якобы, в ином мире вечно преследовали ужасные чудовища, всегда стоящие у грешников перед глазами. А у тех, у кого монет и совсем не было, тем и вовсе отказывали в посмертном существовании, уверяя, что такие бедняки сразу идут на корм Матери-рыбе, живущей в бездне Великого океана. Получалось, что бедняки так и оставались никем и ничем, и здесь и там, а потому, как понял Шак, всеми силами стремились заработать и отдать последние монеты жрецам, чтобы хоть в посмертии обрести себе лучшую участь.
Эти жрецы неплохо устроились, решил Шак, который точно знал, что большинству из них ведомо об этом ином мире немногим больше, чем известно ему самому. Он с самого детства считал, что отвечает за себя сам и никому не удастся отмолить его грехи, кроме него самого. Впрочем, молиться он не умел, а потому изредка совершал какой-нибудь странный поступок, по-наитию, пытаясь спасти в себе то, что казалось ему безвозвратно потерянным. Он словно предчувствовал иногда, что ему надо совершить какой-то важный поступок, который и приоткроет ему этот искомый путь в неведомое.
Так когда-то он спас из лап воров молодую девушку, случайно заблудившуюся в портовых закоулках. Другой раз оставил в живых невинных детей родителей, чем-то провинившихся перед мастером Смерти и передал их на воспитание бездетной семье. Но всему этому предшествовал удивительный случай, который что-то изменил в нём самом. Однажды Шак кинул в корзину действительно слепой старухе мелкую монету, которую она униженно вымаливала у проходящих мимо людей, обещая взамен дать важный совет. Впрочем, монету она требовала далеко не у всех, с иных было достаточно и обычной пресной лепёшки, но у Шака она попросила ровно то, что было тогда у него на руках. Это как раз и была та первая награда, что ему вручили тени за удачно выполненное дело в Сане. Монета была единственной и Шак, выполняя задание, перебивался только объедками, но было всё-таки что-то такое необычное в голосе этой безглазой старухи, чему Шак поверил сразу и безоговорочно.
- Не пачкай рук, сыночек. Бросишь свою обузу* - спасёшься, - запричитала она визгливым голосом, когда мимо проходящий Шак замедлил возле неё свои шаги. И в этот миг, он, не раздумывая, кинул ей в корзину единственную монету, которую нёс, крепко сжимая её в кулаке. Старуха тут же ловко накрыла её потрёпанным, но удивительно чистым красным платком из дорогой хинской ткани. "Откуда у этой попрошайки такая вещь?" - мимоходом подумал Шак, уже втайне сожалея о своем поступке, как вдруг старуха поманила его пальцем к себе. Шак нагнулся, а она неожиданно сильно толкнула его указательным пальцем прямо под сердце и сказала каким-то совершенно другим, необычно низким голосом: - Не жалей себя, сынок. Спасён будешь, спасая других. - И пока Шак, глупо моргая, ощупывал свою грудь, она куда-то исчезла вместе со своей корзиной. К слову сказать, Шак впоследствии не раз пытался узнать кто она и откуда, но как оказалось, ни до ни после этого случая её не видели в этом городе. Старуха исчезла, а в груди Шака с тех пор навсегда поселилась непонятная ему уверенность, а точнее - своеобразный внутренний голос, который упорно твердил, что выход есть. И с тех пор он всегда доверял этому тонкому голосу, который, казалось, вошёл в него вместе со словами неизвестной старухи и остался в нём навсегда.
Вот и теперь Шак точно знал, что вопреки всему он останется жив и это знание вселило в него уверенность, позволявшую как и ранее найти выход из самых безвыходных ситуаций. Он падал с обрыва и обязательно цеплялся за куст, он тонул в реке и всегда под рукой находилось бревно, не дающее ему утонуть, а если это была не река, а океан, то непременно его подбирало какое-нибудь проходящее мимо судно, волей неведомых богов отклонившееся от своего пути для единственной цели - спасти ему жизнь.
А потому он был уверен, что выход найдётся. Когда днём на базаре Шак впервые увидел этого странного мастера Аста, как оказалось, с рождения жившего в этом самом городе, он понял, что его замешательству пришёл конец. Он слушал и слушал, как этот невысокий человек необыкновенно звучным голосом говорил о любви, что связывает всех в единую суть. Мастер Аст говорил о том чувстве, что ни разу не тревожило душу Шака. Он говорил и говорил, и Шаку привиделось, что прямо перед ним из голоса мастера рождается исток неведомой реки, бурно несущей свои воды застывшим под палящими лучами солнца и измученным от жажды людям. Шак смотрел на горожан и никого не узнавал, он видел их как разную почву, что жадно впитывала воду слов мастера. Одна почва была каменной и безжизненной, и на такой, казалось, вода сразу испарялась, не успев впитаться, отчего она оставалась сухой и потрескавшейся. Другая, наоборот, представляла собой бурый, коричневый чернозём, щедро впитавший водяное подношение и моментально давший ростки новых зелёных побегов - идей. Редко, но попадалась и настоящая чёрная земля, подобная пуху, в которой даже от нескольких капелек-слов мастера сразу вырастали и распускались чудесные цветы. Но таких людей было совсем мало, но всё же почва была полита и ростки понимания пробивались на свет. Единственное, чего не видел Шак, так это себя, но со стороны могло показаться, что на его сухой и выжженной лучами безжалостного светила земле вдруг неожиданно пробился росток нового смысла всей его жизни. Он понял, что именно в этот миг и сделал свой выбор, который впоследствии так и не смог никому объяснить. Он сразу поверил словам мастера Аста и понял, что дни клана Теней сочтены, а что будет с его жизнью - ему так и осталось неведомо.
Всё это пришло в голову воина, пока он мерил своим лёгким шагом дорогу к увиденному им месту засады. Подойдя к заветной поляне, на которой тени задумали устроить ему тёплую встречу, Шак ясно понял, что его последняя битва состоится не здесь, но сейчас ему тоже предстояло схватиться с одними из лучших убийц этого города. Он перебирал в голове лица преследователей и вот они уже поплыли перед его мысленным взором. Он увидел в одной двенадцатой часа пути позади себя четвёрку теней и пятого, предводителя клана добытчиков - матёрого мастера - душителя Сака. Они легко бежали по лесной тропинке, по которой только что шёл и сам Шак и вот-вот уже должны были появиться здесь.
Шак достал из-за спины небольшой упругий лук, склеенный из плотных ветвей чиуханской лианы и витых рогов литуранского харка-холостяка, натянул на него тетиву и вытащил из кожаного чехла пять толстых стрел с длинными наконечниками. Шак не стал прятаться. Он положил две стрелы на тетиву, а остальные разбросал вокруг и приготовился к бою. Среди тех, кто преследовал его, по крайней мере, двое были обязаны ему в жизни всем, а остальные - половиной того, что имели. И хотя они отправились за ним в погоню сразу, Шак твёрдо решил дать последний шанс тем, кого он считал своими учениками и кто мог бы решиться отступить, если не из чувства страха, то хотя бы из чувства уважения к нему и его былым заслугам.
Время застыло, и как только из-за облаков показалась Ауна, первая из двенадцати лун Гейры, на поляну неслышно упали тени. Они не решились подойти к нему ближе, чем на двадцать шагов, потому что знали, что с такого расстояния Шак никогда не промахивался. Наконец, тонкая линия теней дрогнула и самый молодой из них - послушник Тик размазался в воздухе быстрым порывом ветра и упал, подобно пронзённому листу шута**, на котором тренировались самые меткие стрелки клана. Он не допрыгнул до него каких-то пару локтей, но сейчас лежал у ног Шака и смотрел на него одним глазом, а из другого торчало оперение тяжёлой стрелы беглеца. "Он был очень быстр", - отметил Шак, - "пожалуй, даже быстрее меня". Но в следующий миг ещё две тени звёздными росчерками сверкнули в свете Красной луны и упали пронзённые тяжёлыми стрелами Шака. Он уже не стал ждать и выстрелил в тот миг, как увидел над их головами движение мыслей. И затем сразу же упал перекатом в сторону, уходя от четырёх метательных ножей, брошенных в него оставшимися тенями. Два последних противника не успели достать его и сейчас лежали, широко раскинув в стороны руки, словно всё ещё пытаясь схватить недоступную цель. Шак успел поразить стрелой ещё только одну тень, промелькнувшую ближе всех к нему, а последняя, в которой он с удовлетворением узнал своего давнего врага - мастера Сака, грудью наткнулась на странный гибкий меч, в который превратился пояс бывшего главы лазутчиков. Меч вошёл убийце точно под сердце, но тот всё ещё дышал.
- Ловок, - прохрипел мастер Сак, с бульканьем выплёвывая едкие слова. - Но всё равно сдохнешь! - и когда Шак подошёл поближе, добавил, - вам не жить!
- Кому нам? - спросил Шак. - Или вам ещё кого-то поручили?
- Не нам, - проглатывал в ответ слова убийца, - а отщепенцам из Скалы. А то ты не знаешь, - вздрогнул всем телом Сак и выдавил из себя последнее признание, - этот поганец Аст тоже не переживёт эту ночь. А потом они возьмутся и за тебя! - сказал он и через мгновение умер.
Шак почувствовал, как противный липкий холод пробрал его изнутри. Дело было плохо. Бойцы Скалы были самыми сильными из всех известных в этом мире и ещё ни разу не знали поражения, по крайней мере, так говорили предания. Сведений о них, почитай и не было никаких, так иногда попадались на слух Шаку обрывки странных историй об этих тайных воителях. Тех, кто прошли испытание Скалой, называли частями, или каплями. Но адепты Скалы никогда не проявляли себя явно. Это было братство преданных по духу Единому людей, делу которого они посвятили свою жизнь. Они служили Ему и более никому. Служили так, как почитали правильным, и никогда в их действиях не просматривался денежный интерес и никто не слышал, чтобы они зарабатывали убийствами людей. Но лицом к лицу в бою с ними встречаться ему не довелось. Ходили слухи, что они не оставляют в живых никого и являются только тогда, когда чей-то срок жизни подходил к концу. Их считали проявлением карающей длани Единого, подвергающего смерти тех, кто преступил его закон и исчерпал своё право на жизнь. Мастер Хин когда-то очень хотел заполучить себе на службу этих воинов, но оказалось, что они сами скорее сами пришли бы за ним, если бы он нарушил этот закон Единого. Но изредка попадались и те, кто не прошёл главный экзамен Скалы и был из неё изгнан. Именно эти воины отличались удивительной свирепостью, словно мстили всему миру за то, что было известно только им самим.
Очень редко, но случалось, что некоторые из воинов Скалы оступались на самом верху и маленькими камушками падали с её вершины на земли Гейры. Поговаривали, что они не смогли побороть в себе нечто, что не позволило им стать другими - мягкими и текучими, и открыть в себе воду жизни, а потому они так и оставались твёрдыми и каменными. Осколками. Так они именовали себя сами. Отщепенцами - так "за глаза" именовали их немногие знающие люди. Остальные почитали их несуществующими, но Шак знал точно, что есть и те и другие.
Воины Скалы обычно не вмешивались в дела людей, по крайней мере, явно, но иногда их присутствие ощущалось, а вот отщепенцы, напротив, в последнее время активно создавали свой собственный клан, который так и назвали - Осколки. Они принимали в него только тех, кого отвергла Скала и с течением времени их число достигло пяти воинов. Могло показаться странным, но такую малую группу бойцов ещё никому не удавалось остановить. Если они брались за дело, то заказчик мог быть спокоен - его недоброжелатели или враги расставались с жизнью точно в тот срок, что называли Осколки.
Капли Скалы были поистине бесстрашными и единственными из всех воинов, кто шёл на смерть не за деньги или из-за религиозного фанатизма, а потому что они почитали смерть вратами в иной, лучший мир. Осколки Скалы тоже не боялись смерти, но бились за свою жизнь, скорее, отчаянно и обречённо. Словно они знали нечто, что там, за порогом, их не ждёт ничего хорошего, а потому изо всех сил старались не оказаться там, откуда выхода для них не было. Это и было самым странным, думал Шак. Получалось, что одним воинам смерть открывает дорогу в мир, в который они жаждали попасть, словно малые дети в родительский дом, а другим открывается совершенно иное место. Ведь стремления у всех людей одинаковые, когда-то давно понял Шак. Вот только хотели они разного.
Воины Скалы, прошедшие последний искус, только вчера с горечью рассказывал ему один из бойцов-осколков, приглашённый на переговоры мастером Смерти, не хотели более ничего земного. Они стояли над желаниями тленного мира, который почитали скорее полем боя, чем местом для наслаждения. А отщепенцы жили совсем по другим правилам. И нельзя было сказать, что их не интересовали деньги или власть. Но было у них тайное знание, что ни деньги, ни любая иная власть в этом мире не является тем ключом, что открывает врата в этот удивительный мир, который они называли Домом. А потому, лишённые последней надежды воины были самыми страшными противниками. Они бились за свою жизнь так, как не бился за неё Шак. Они настолько хотели жить, что верили в это истово и сила их веры делала их неуязвимыми. Вот с такими противниками и предстояло сразиться Шаку, и в этой схватке, понял он, у него не было шансов.
Он догадывался, чем сумел прельстить этих самых опасных противников мастер Смерти. Конечно же, он открыл им глаза на перспективу долгого пути. Вот то единственное знание, что могло всерьёз заинтересовать этих лишённых дома бойцов. Так мастер Хин превратил своих самых сильных конкурентов в верных сторонников, да ещё не потратил на это ни единой монеты. И первым заданием у них будет он, мастер Аст. "Вернее, мы", - с улыбкой подумал воин и понял, что именно в этом слове и есть их совместный шанс на жизнь. Осколки собирались напасть сегодня ночью на мастера Аста. Шак посмотрел вглубь себя и вдруг на удивление ясно и отчётливо увидел падающего на рыночной площади со стрелой в груди человека, подарившего всем надежду на новую жизнь.
Его враги скоро добьются своего, понял Шак. И каким бы умелым воином не был мастер Аст, ему ни за что не устоять против пятерки осколков. "Только если в игру не включится кто-то третий", - думал Шак, ноги которого уже сами несли его назад в город. Он вдруг понял, что все в этой битве зависит только от него и все решил для себя. Он вступит в бой с тенями и это даст им двоим тот дополнительный шанс, который компенсирует неравенство сил. Осколки, которых Шак уже мысленно окрестил тенями, охотились, а потому не ожидали, что сами станут предметом охоты. Шак был уверен, что никто из отщепенцев не ждал, что он вернется в город, и более того, решится вступить с ними в бой. Он боялся только одного, что не успеет к тому моменту, как на рыночной площади появится маленькая фигурка мастера Аста, а из башни, стоящей прямо напротив входа, вылетит длинная стрела, от которой ему не уйти. А потому и бежал назад в город изо всех сил, впервые в жизни моля Хозяйку Судьбу даровать ему время, чтобы он успел предотвратить роковой выстрел.
И скоро ему улыбнулась удача. Через какую-то треть часа по дороге Шаку встретился караван, очевидно, запоздавший с выходом из города, а потому идущий и ночью. Воин не успел крикнуть ни одного слова мастеру, прокладывающему путь каравану, как тот сам неожиданно хлопнул в ладоши и громко крикнул в темноту: "Коня воину! Моего коня!" Что заставило немолодого и сильного караванщика из Кхалиссы добровольно расстаться с самым дорогим, что у него было - вороным красавцем ахатом, тонконогим сыном степей Солнечной Лузии? Что такое увидел в глазах бегущего ему навстречу воина этот проницательный "сын ветра"***, знали, наверное, только боги. Шак, не раздумывая, принял этот дар судьбы и, взлетев на коня, бросил в руки караванщику самое дорогое, что у него оставалось - старый кхалисский нож, в свое время давший имя безродному приемышу и стоивший баснословные деньги. Когда-то давно, более сорока лет назад, именно с этим ножом его и нашла жена бездетного горшечника Ниама, который с радостью назвал Шака собственным сыном. Нож и три коротких слова: "Его зовут Ша...", написанные белой краской на куске кроваво-красной хинской ткани****, и определили всю его дальнейшую судьбу. До настоящего момента. Отныне воин чувствовал, что с этим ножом он словно выкинул что-то лишнее из себя и снова стал самим собой, а не безымянным подкидышем, отданным судьбой в чужие руки. Он с самого детства чувствовал, что данное ему имя - не его. Приемный отец, любивший его как родного, перед смертью открыл ему правду и сказал, что решил назвать его именем клинка, вложенного в сверток с младенцем. Он подумал, что недописанное слово "Ша" - это и есть начала его имени и нож-шак как раз является прямым указанием на это. А Шак, когда вырос, понял, что дорогой кхалисский кинжал, с иссиня-черной сталью клинка, весь покрытый сетью паутинных полосок, был лишь щедрой платой родителям, принявших на воспитание младенца.
Быстрее ветра нес жеребец-трехлетка безымянного воина по темной дороге. Он отпустил поводья, доверившись коню, и ахат тотчас понес его напрямик, срезая дорогу через холмы. И вот уже очень скоро перед ним промелькнули ворота постоялого двора, в котором мастера Хина угощали собачатиной, затем показалась высокая стена городской крепости, а вот и врата города... Воин напрасно пригибался к шее коня, опасаясь быть узнанным. На него совершенно никто не обращал внимания, даже хорошо знакомый с ним глава стражи Взыскующих Правое - мастер наставник Ха'Ам мазнул по нему ленивым взглядом, в котором не было и тени узнавания. Воин подивился такому безразличию стражника, но тут же выкинул эти мысли из головы. Его ждало главное дело всей его жизни и он не мог на него опоздать.
Ахат быстро нес его по пустым улицам города, словно сам знал дорогу. Воин с трудом узнавал с детства знакомые ему места, как будто в первый раз вышел на ночную прогулку. Все жители города спали и это было странно. Не гудели в питейных домах развеселые группы хмельных гуляк, не бродили по улицам города с заспанными лицами стражи, и даже ночные тени исчезли с улиц. Казалось, весь город замер в ожидании чего-то странного. Или застыл в предвкушении нового? Того, во что верилось в мечтах, или того, что сбывалось только во снах? И город заснул наяву, чтобы проснуться утром другим, обновленным, словно и не было этих долгих лет, когда в нем правили тени...
И вот, наконец, воин ощутил впереди себя присутствие чужаков, настолько сильно пахнущих смертью, что их запах заставлял его зажимать рукой нос. Всю рыночную площадь окутало смрадом, словно на нем находилось зловонное болото, в котором отчетливо чувствовались точки притяжения смерти. Он мимоходом отметил, что стал видеть в темноте как днем и сразу понял, что знает, где и как расположились убийцы, поджидающие жертву. Двое из них сидели практически напротив друг друга, на входе и выходе из рынка, только находились на разных уровнях. Один стрелок сидел на втором ярусе в надвратной башне, а второй прятался за входной дверью в дома торговца мехами. Воин понял, что убийцы, как охотники, будут загонять свою жертву под выстрел одного из стрелков, а потому решил начать свой бой именно с них.
Умница ахат принес его прямо к дальней стороне рынка, воин легко соскользнул со спины своего нечаянного друга и ласково прижался к его шее. Затем он внимательно посмотрел ему в глаза и представил образ его хозяина, а потом легко дунул ему в нос. Ахат недовольно фыркнул, но тут же развернулся и легким шагом отправился в обратный путь, а воин невидимой тенью растворился в сумраке ночи.
Он хорошо знал это место - дом торговца мехами Канака, знал и то, что у двери, ведущей в дом, есть малое смотровое окно, которое выходило на площадь. Именно там и прятался сейчас один из осколков, который посчитал, что нашел самое лучшее место для засады. Причем воин не остался стоять прямо за дверью, а спрятался дальше, в уголке между двух стен, присев на маленькую и очень удобную ступеньку, которую строители сделали не иначе, как по просьбе застоявшихся охранников торговца. Точно также считал когда-то и сам ныне безымянный воин, что лучшего места для засады не найти. Но он, в отличие от застывшего в ожидании убийцы, знал и то, что в одной из стен, возле которой сидел охотник, как раз на уровне его головы, есть незаметная щель, шириной всего-то в два пальца. Эту щель и, к слову сказать, такую удачную ступеньку, когда-то сделал сам бывший воин Шак, подрабатывающий одно время каменщиком. Ступеньку его действительно попросили сделать охранники, а вот пустой проем в каменной кладке он сделал по собственному желанию. Воин заложил его травой и замазал тонкой корочкой раствора, чтобы при необходимости можно было нанести удар охраннику и через стену. Он тогда не смог объяснить себе зачем это ему понадобилось, но просто доверился внутреннему ощущению, что это надо было сделать. А сейчас воин бесшумным шагом вышел из проулка и стал прямо напротив угла забора. Затем он вполсилы, чтобы не скрипнула тетива, растянул лук, прицелился и выпустил стрелу в незаметную щель забора, пробив насквозь голову неудачливого ученика Скалы. Схватка началась.
Звук спущенной тетивы прозвучал не сильнее обычного щелчка пальцами, но осколки его услышали, или вернее, они почувствовали то, что один из них навеки покинул этот свет. Трое из них, тем не менее, остались сидеть на своих местах, а один бросился в проулок навстречу воину. Бывший глава лазутчиков славился своим умением метать стрелы, но то что увидел он в тот миг, как лёгкая тень вихрем влетела в проулок и кинулась на него, поразило его до самой глубины души. Он стал стрелять еще, не дожидаясь появления тени из-за угла, и как только тот появился бы первая стрела воина должна была пронзить ему сердце, а вторая, выпущенная с маленькой заминкой - довершить начатое. Но обе стрелы пролетели мимо цели, а третья, которую воин выпустил прямо в упор в застывшего перед ним с ухмылкой на лице убийцу, застряла у него между ладонями, не коснувшись кончика лба, на конский волос. И это был бы его последний выстрел, если бы убийца, поймавший стрелу на лету и крепко сжавший её ладонями, не укололся через перчатку о тонкие шипы иглобрюхой рыбы, смазанные ядом зелёной гадюки. Он был невероятно силён, этот убийца. Яд вызывал мгновенный паралич сердечной мышцы и немедленную остановку сердца, но желание жить у осколка было настолько велико, что он простоял на ногах ещё ровно четыре удара сердца, а потом беззвучно упал на землю бездыханным.
А безымянный воин с удивлением почувствовал у себя в правом боку острое жжение и, приложив руку к печени, ощутил, как тяжелеет от крови его куртка. Рана была смертельной, он понял это сразу. Когда убийце удалось метнуть одну из невероятно тонких спиц, пробившей ему насквозь печень, он не заметил, только понял, что у осколка не было желания убить его мгновенно. Он намеренно выбрал такое место для атаки, поражение которого хоть и гарантировало смерть, но давало ещё время насладиться агонией жертвы. И это был его шанс, понял воин.
Осколки снова, каким-то невероятным образом поняли, что ещё один их боец расстался с жизнью и теперь добьют его издалека. Воин только что и успел упасть на землю, да откатиться в сторону привычным наработанным движением, как рядом с ним в землю вонзилась стрела. А потом ещё одна и ещё. Воин дополз до забора и спрятался за углом от стрелка, бившего с надвратной башни, а затем, резко разогнувшись, выпустил из своего лука пару стрел в тёмный проём, откуда в него летели стрелы убийцы. И скорее всего, попал. Вернее, точно попал стрелку в правую руку, пробив её выше локтя. Но и сам воин, на мгновение словно сквозь стену увидевший скорчившегося от боли противника, начал вытаскивать у себя из голени острую стрелу. Удивительно, но стрелы осколка не были смазаны ядом. То ли он считал себя непревзойдённым стрелком, этот убийца, но бывшему главе лазутчиков очень повезло. Как, впрочем, повезло и его противнику. Воин выпустил все свои отравленные стрелы в убийцу, что напал на него в переулке, и других у него не было. "Вот теперь всё только и начинается", - подумал он, почувствовав впереди, возле главного входа на рыночную площадь неясное свечение. От него словно веяло теплом и прохладой, и воин понял, что на площадь пришёл тот, за кого он принял бой.
Пара осколков, направившаяся было к лежащему на земле безымянному воину, резко развернулась лицом к новому противнику и немедля бросилась на него с двух сторон, зажимая того в клещи. Мастер Аст, а это был именно он, как это явно увидел воин, выглянувший из-за угла на площадь, неспешным шагом шёл прямо в расставленную ему ловушку. Он ещё не вышел из портика надвратной башни, как осколки, обежав его по кругу, отрезали ему обратный выход и стали медленно выдавливать его в центр площади, прямо под выстрел лучника, сидевшего на втором ярусе башни. Тот всё-таки может ещё стрелять, понял воин и потихоньку стал подбирать под себя ноги, готовясь к последнему в своей жизни рывку. Жизнь покидала его медленно, но неотвратимо. В своих руках он вдруг почувствовал непривычную ему слабость и, собрав всю свою волю в кулак, поднялся на ноги и побежал прямо на сошедшихся в смертельной схватке противников.
Мастер Аст и два его оппонента, сражались в совершенно одинаковой, удивительно плавной манере. Бежавшему воину показалось, что он даже различает движение кончиков пальцев рук бойцов, которые закручивали в спирали ударов какие-то невидимые обычному глазу потоки света. Из рук мастера Аста лился мягкий голубоватый свет, скорее, похожий на яркий солнечный луч. Руки бойцов-осколков, казалось, излучали красный огонь, яркими петлями заполнивший пространство вокруг мастера. Они были учениками одного мастера, одной школы боя - ясно увидел это воин. И мастер Аст был сильнее одного из его противников, но не сильнее обоих сразу. И это преимущество давало себя знать. Воин увидел, как один язык пламени лизнул мастера в незащищённый бок и словно оставил глубокую проплешину-ожог на его теле. Другая нить задела его за руку и оплела её подобно лиане, но тут же распалась под влиянием голубого света, заполнившего руку мастера. Сверкнула яркая вспышка и один из осколков рухнул на землю, зажимая лицо руками. Мастер остался один на один с последним противником, который стал медленно отступать к центру площади.
Именно сейчас, понял воин, и произойдёт непоправимое. Ему словно на мгновение открылось будущее и он увидел, как из проёма надвратной башни огненным росчерком вылетает стрела, за которой словно бы тянется дымный след. Она перечёркивает наискось пространство и огненной искоркой впивается мастеру Асту под левую лопатку. Воин на бегу вытащил из чехла последнюю стрелу и, наложив её на тетиву лука, быстро выстрелил туда, откуда вот-вот должна была вылететь огненная капля разрушительного света.
Два выстрела слились в один. Стрела безымянного воина летела чуть быстрее, а потому встретила свою соперницу ровно на половине пути к цели и расщепила её пополам. Мастер Аст не отвлёкся и на мгновение, быстрым шагом нагнал отступавшего противника и слился с ним в едином огненном вихре. А бывший воин Шак, сам не понимая зачем, бежал прямо за спины противникам, к надвратной башне, словно пытаясь довершить то, на что у него уже не было сил. Ещё ничего не кончено, понимал воин, вот уже новая стрела лежит на тетиве стрелка-убийцы, который теперь не прятался, а стоял прямо и выцеливал мастера Аста недрожавшей рукой. На еле бежавшего воина он не обращал никакого внимания, понимая, что может убить его в любой момент. Всё-таки они были поразительными бойцами, мимоходом отметил бывший лазутчик, даже со сломанной рукой убийца крепко держал лук. И пусть руки его дрожали в невероятном усилии, но кончик стрелы хищно выискивал любую щель в слившихся в огненном вихре бойцов, чтобы нанести смертельный укол приоткрывшемуся на мгновение мастеру.
И вот этот миг настал. Воин только что подбежал к закрутившимся в вихре противникам и краем глаза увидел, как дрогнула, отпуская стрелу в полёт, рука лучника. Она непременно найдёт цель, понял он. Воин-осколок, сражавшийся с мастером, ценой собственной жизни смог остановить движение его рук и заплести их в смертельном захвате, из которого выйти живым никому бы не пришлось. Ну и пусть, он шел на это сознательно, понимая, что в одиночку справиться с мастером Астом ему не под силу, а потому решился на то, что считал для себя наиболее страшным. Уж если погибать, так обоим, решил он и на долю мгновения неимоверным напряжением сил, порвавшим ему жилы, остановил вращение огненного вихря и принял на себя всю его силу, чтобы затем изломанным кулем упасть на землю. Он погиб, но подставил под выстрел спину своего противника, которому теперь уже точно было не уйти от смерти.
А безымянный воин, который всё это увидел за мгновение до того, как стрела убийцы слетела с тетивы, в последнем броске кинулся под выстрел и принял её себе на грудь, закрывая спину запертого в неразрывном захвате мастера. Удар стрелы был чудовищно силён, но воин вращением своего тела смог перенаправить её движение, а потому она, пробив его насквозь, пролетела мимо сцепившихся в захвате воинов и по оперение вошла в центральный рыночный столб, навеки оставляя в нём свой след. Он не видел, как мастер Аст развернулся и посмотрел на застывшего с растерянной улыбкой на лице стрелка-убийцу, который почему-то опустил свой лук, а потом и вовсе пропал в темноте башни. А мастер быстро побежал к лежавшему на земле воину и, упав на колени, положил ему руки на грудь, зажимая страшную рану.
"Ты будешь жить!" - хотел сказать ему бывший глава лазутчиков Шак, но так и не смог вымолвить ни слова. И вдруг эти же слова слетели с губ согнувшегося в поклоне мастера, только к ним были добавлены ещё пара слов-ответов, которые так и не смог отыскать в себе воин.
- Ты будешь жить вечно, Тхат! - сказал ему мастер Аст и на эти слова безымянный воин ничего не успел ответить, его лицо дрогнуло в последней улыбке и он умер, так и не найдя в жизни ответ на вопрос, который искал. А мастер Аст смотрел в его раскрытые глаза и видел в них, как в яркий белый круг Дома Единого вошел огненный силуэт воина, своей смертью нашедшего, наконец, искомую дорогу домой.
* Обуза - самая мелкая монета в Хараме.
** Шут - дерево с очень мелкими листьями.
*** Сын ветра - клановое наименование воинов могучего племени кочевников-кхалиссов Аш-Шинов, славящихся самыми быстрыми в Солнечной Лузии жеребцами-ахатами.
**** - атрибуты царского рода А'Тхатов А'кхалиссов.