Аннотация: "Грелка-9", лишь чуть не вышел в финал. Не сложились отношения с темой :(
Вот сидит у изголовья, на высокой спинке кровати, задумчиво постукивая ногой. Кожа белая, почти прозрачная. Ножки у нее, у девочки, тонкие - былинки. Вдруг рассмеялась, упала на кровать, взметнув серебристо-платиновые, будто крашеные, волосы. Точеный носик, удивленные брови, смотрит не мигая, уже серьезно. Молчит.
Приподняться на локте, склониться над ней, поцеловать. И еще раз. И еще. Поцелуи сменить ласками - то робко-бережными, то настойчивыми - и дождаться, пока все исчезнет в бешеном ритме движений, даже тревога...
* * *
Я открываю глаза. Светает. Она примостилась рядом на стуле - сколько уже времени ждет? В серебристых завитках (кудри, как сказали бы классики) прячется шея. Туманный, непроницаемый взгляд мимо меня - и кажется, в зрачках ничего не отражается. За окном шелестит дождь.
Чувствую, как нарастает где-то внизу живота ощущение пустоты и сладкая тревога. И не хочется ни о чем думать, только лежать и смотреть в потолок. Чтобы не вставать и не видеть дождь за окном. Грязь на дороге, обшарпанные дома.
Она - девочка - заметила наконец, что не сплю. Приблизилась, провела рукой по лбу, по щекам. Улыбнулась - какая нежная у тебя улыбка, родная, все-таки я счастлив, что я с тобой.
- С добрым утром, - шепнула. Еще несколько незначащих, но светлых слов - она мне, я ей в ответ. Вскочила... нет, вспорхнула... оказалась у трельяжа, провела, будто чиркнула, помадой по губам - раз, другой, третий. Каждодневный ритуал окончился быстро, и вот уже берет сумочку, маленькую, под стать ей самой. Ремень через плечо - не толще веревочки.
И к выходу. Как быстро!
Это, значит, теперь ждать. До вечера.
* * *
Медленно, медленно натягиваю халат, поднимаюсь. Тащусь по комнате, в зеркале отражается заспанная физиономия. Вялое, скучно-правильное лицо мужчины лет сорока - вот вопрос, сколько мне на самом деле... не упомню.
Умыться, почистить зубы, позавтракать на кухне: завтрак уже наверняка готов, я никогда и не тщился узнать, как это он сам собой приготовляется... Одеться по-уличному. Да, сидеть дома, видимо, скучнее, чем выйти и прогуляться, - тем более, закончился дождь.
Интересно, почему все с давних пор так осточертело? Книги, телевизор... Только она, родная, осталась - гляну на нее, и замирает сердце. И каждый день нестерпимо ждать, пока не вернется с работы.
На улице лужи, в них плавает мусор. Прохожие шагают уныло, боятся поднять глаза. Чаще одиночки, а кто идет парами-тройками - перешептываются, словно говорить в полный голос на улице воспрещено. И серые, древние троллейбусы проезжают, так и норовя обкатить грязью.
- А на лестнице вчера стояли, к соседям приходили, - шепот.
- Тс-с-с... Будешь об этом - и за тобой явятся...
Экие, однако, прохожие суеверные.
Я с удивлением подумал, что почти перестал бояться того, чего боялся когда-то. Нет, не детский страх, а более поздний: те, которые являются, для детей невидимы. Лишь затем, уже повзрослев, точно прозреваешь.
Про Них начинаешь слышать от друзей, знакомых (взрослые и между собой-то о Них говорят вполголоса, а уж с ребенком...). А потом и сам замечаешь: серая тень, безликая. Часами - стоит. Однажды обнаруживаешь на площадке, перед дверью соседа; в другой раз на крыльце, если дом одноэтажный, или перед калиткой. Ждут. Впрочем, можно их увидеть и пересекающими двор, улицу. Идут неторопливо: куда им спешить?
Даже не знаю, почему я назвал их серыми тенями: одежда у них обычно черная, вроде комбинезона - униформа, может. Неприметные, это да. Но в остальном почти как мы, люди. Ощущение, что живая плоть, - хотя я никогда не притрагивался, и близко не подходил. (Только один раз... давно... Но об этом не будем.)
Суеверия суевериями, а лучше действительно держаться от Уводящих на расстоянии. И в глаза не смотреть. Встретишься взглядом - падает в пятки душа или кубарем катится, лишь бы подальше.
Только краем глаза замечаешь - одинаковые, безразлично-сосредоточенные лица.
И приходят они за теми, чей срок миновал. Час ли человеку остался, два, три... десять... Уводящий ждет за порогом, и в нужную минуту - перешагнет, чтобы душу сопроводить. И тогда уже бессмысленно запирать, не помешают ни стены, ни двери.
Зачем приходят? Желают сами - или то, что над ними? И не будь Уводящих, умирали бы люди?
Что-то темное, злобное, как хищный мохнатый зверек, зашевелилось на дне сознания - все же страх? Задушить его, прогнать...
В сущности, мне-то какое дело до Уводящих.
Взвизгнули рядом тормоза. Глупая крохотулька перебегала дорогу прямо перед бампером, но шофер среагировал вовремя, задавить не пришлось.
И опять же, какое бы мне дело до этой крохотульки. Ну, переехал бы он ее, и что? Через пару минут явится Уводящий. Они всегда, как ни странно, вовремя поспевают.
Но вспомнился такой же вот визг тормозов... и падающая под колеса девушка с серебристо-платиновыми, будто крашеными, волосами.
* * *
Стало муторно. Что-то мне часто муторно в последнее время, хотя, казалось бы, не с чего...
Я вернулся домой.
Чайник сам собой вскипел на плите - это очень кстати, электрических чайников у нас отродясь не водилось. И заварочный уже готов, можно наливать. Чертовщина, если подумать - но я привык, и бог с ней, с чертовщинкой.
Налил себе в чашку, бросил сахару, размешал.
Звонок телефона, противный, дребезжащий, вырвал из раздумий, пришлось оставить чашку недопитой.
- Да, я слушаю.
- Алексей, это ты? - сбивающийся голос, до крайности взволнованный. Женский, точнее старушечий.
Да, Алексей, все правильно.
- Он самый. А вы кто?
- Натальей меня зовут, Натальей Семеновной. Помнишь, во дворе такая была, девочка Наташка. В разбойников играли, в комнату страха... клад понарошку искали... с Димкой... - Теперь она сбилась: - Так вот, с Димкой, говорю. Клад искали, в разбойников...
Ну, явно человек чуть не плачет. И что ей, собственно, надо - сказать не может, очень уж не в себе бабуля.
Никаких Наташки и Димки я, кстати, не помню. Но это еще не значит, что неправда, - я всех своих детских приятелей давным-давно позабыл.
- Хорошо, допустим. Что-то стряслось? К чему звоните?
Тут она взвизгнула, как тормоза:
- Что стряслось? Ты еще спрашиваешь? Приходи, и узнаешь! Ты же с Ними на короткой ноге, до сих пор молод и здоров! Про тебя рассказывают!
- Не понял, - сказал я как можно вежливее. - Поконкретнее, пожалуйста. Не обо мне, а о том, отчего звонок.
- За мужем моим пришли! - крикнула она так, что заложило уши. - За Димкой то есть! Под дверью стоят... Сукин ты сын, ты же с нами на качелях катался! - И она зарыдала.
На сукиного сына я, при учете ситуации, обижаться не стал. Задумался, положив трубку на колени - из нее доносились вопли.
Я мог не ехать.
Я совершенно определенно, очевидно мог не ехать.
В случае чего, если помешавшаяся бабка вдруг начнет меня преследовать (после смерти мужа), можно отключить телефон, не открывать посторонним двери.
Да и самим приятелям детства, настоящим или мнимым, я ничем помочь не сумею, даже если приеду.
Но из трубки неслась такая беспросветная, такая моляще отчаянная боль, что я решил: не ехать нельзя.
Вряд ли, что я там ни увижу, это серьезно испугает или растревожит меня...
И я поднял трубку:
- Приезжаю. Где вы живете?
Потянулся за блокнотом и карандашом - они, как это всегда бывает, оказались под рукой.
А вот дом моих знакомцев оказался не совсем под рукой, в пригороде. Минут сорок на автобусе, ч-черт.
Напоследок я спросил:
- А сколько лет вашему супругу?
Оказалось - семьдесят девять. И уже много недель с постели не поднимается. Я чуть было не хмыкнул: давно, мол, пора. Туда и дорога. Но сдержался.
Найти парадную одежду (притом темную, не в белых же брюках по грязи таскаться) - раз плюнуть. Всё под рукой.
* * *
В автобусе тихо, хоть он и набит битком. Люди прижаты друг к другу, ухватились за поручни: трясет машину, и колыхаются взад-вперед, как под ветром. И, словно ветер шуршит, шепчутся.
О смерти, о чем же еще, поинтересней темы у них нет.
Когда кто-то проходит по салону, то шевелятся робко, вроде лишний шаг сделать боятся.
Хорошо, что я вовремя сиденье у окна занял - теперь никто даже случайно не коснется. Опять моя брезгливость, мать ее.
Некстати проснулись воспоминания, наверно в связи с утренним выходом и визгом тормозов.
...Тогда - полвека назад, кажется - я несколько дней и ночей провел в больнице. В палату пускали нечасто. Влада поднимала веки, но меня не узнавала. (Вспомнилось: вот какое имя было у нее тогда - Влада. Когда для нас еще что-то значили имена.)
А потом пришел Тот, совсем обыденно. Человек с невыразительным лицом, как показалось - в черном мундире, пересек коридор, направляясь в палату. И только когда дверь за ним захлопнулась, я понял.
Вскочил, помчался следом, отшвыривая всех, кто был на пути.
Человек сидел на корточках у кровати. Я подскочил к нему, думая вцепиться, бить, рвать, кусать... будь что будет. Но он лениво шевельнул плечом, даже не коснувшись, и я отлетел к противоположной стене. Нет, не отлетел, а так... был здесь, теперь там. Просто переместился.
И с этого момента точно остолбенел - не мог сделать ни шагу.
А человек резко, уверенно запрокинул ей голову и впился губами (зубами?) в шею. Я - помнится - подумал тогда: ха-ха, до чего же смешно, душа, оказывается, в шее, а не где-нибудь еще. И засмеялся вслух.
Как ушел черный, я видел слабо: помутнело перед глазами. Кажется, он уходил волоча за собой нечто невидимое.
...Автобус шатает из стороны в сторону. Одежда, лица пассажиров серы, словно замызганное стекло...
Были дни. И ночи. И дни. А через пять дней и пять ночей вернулась она.
В своем теле, как есть, хотя тело-то, ясно, похоронили на кладбище, значит - новое. Я не спрашивал, откуда взялось. Я вообще мало о чем спрашивал, мне важно было, что она со мной.
Но оказалось (рассказалось, вернее): она - особенная. С рождения не такая, как все, и прежде, чем умерла, это некому было обнаружить. И вот, нужна по какой-то причине Уводящим, поэтому ее не отпускают в смерть.
Что за работа, ни разу не допытывался. Да надо ли знать? Всегда так было, уже много, много лет: уходит на рассвете, возвращается вечером. Я изменился лишь чуть-чуть, она совсем не меняется.
- Ты не думай, они не злые, Уводящие, - сказала однажды. - Я у них выпросила вечность для тебя, согласились. Сказали, никто не тронет.
Я не запомнил, когда умерли мои родители. Когда умерли или рассорились со мной прочие родичи, знакомые. Видно, я был долго зол на людей с тех памятных пяти суток, когда проклинал весь мир, потому что Влада погибла, а он - остался. А может, и еще какая причина, не помню.
Влада рассказывала мне об иной жизни урывками, несвязно. Скорее, просто не хотела, чтобы я обо всем знал.
- Время - оно как круг, - произнесла, помню, голоском тонким, шелестящим... я даже этот странный голос у нее обожаю. - И можно по часовой стрелке, можно против. А можно поперек круга. Но всегда придешь, куда надо. А еще можно сжать круг, чтобы был совсем маленьким. Чтобы все повторялось быстро и без конца.
- Я не понял, - признался виновато. - Хочу подробней... - Но она лишь отмахнулась.
Понятнее было про дверь за гробом. Оказывается, Уводящие, забрав душу, волокут ее по длинному-длинному коридору, а в конце - дверь. Нет, не черная. Серо-коричневая или зеленая, по-разному кажется. Обыкновенная, как дверь подвала; поворачиваясь на петлях, скрипит. По ту сторону - чернота и ничего кроме.
Влада не попала за порог, иначе бы не вернулась. За дверью исчезает все, даже сознание.
...Толстенный мужичина с баулом, усевшись на место только что вставшей женщины, зацепил меня локтем. Я поморщился...
Никогда не пытался додумать до конца: человек ли она, та, которая называлась прежде Влада? А вдруг - нет? Что под этой девчоночьей оболочкой? Но, так или иначе, я ее люблю. А сам я человек или нет? Наверно, да, по крайней мере отчасти; и наверно, больше, чем она...
* * *
Шр-р-р... шр-р-р... шар мягкий, светящийся такой: торчат во все стороны ворсинки... Его отыскать, его вытянуть из оболочки наружу, его по полу катить.
Нелепые люди, не понимают, как сладко это - труд. У них не труд, у них лень. А у меня - катить, катить по полу шар, по воздуху, по земле. И дальше, через пространство катить. Какие легкие, податливые шары... какие мягкие от них мозоли на руках... Шр-р-р.
Если взять и осторожно высосать из тела людского ш-шар, втянуть его в себя, а потом надуть одним сильным, долгим дуновением, как воздушный, - то шар упадет на пол и покатится, а я его догоняй и хватай. Шар боится, шар вскрикивает (мысленно), но ничего, скоро для тебя, светленький, ужас пройдет, я покачу туда, где темнота и лучше. Сладко, славно катить шар.
Но это не сейчас, это позже, а пока я жду. Можно скользнуть вперед, в будущее, и почувствовать, что будет, когда меня подпустит к себе новое тело и новый шар. А можно - назад, когда была прошлая работа, но это неинтересно, ведь тот, прежний шар, я уже испытала... шр-р-р... жаль, что нельзя схватить все шары, которые есть, и покатить их разом...
Вот это хорошо бы, я представляю. Но, правда, есть один шар, которого мне жаль, который лучше, чтобы оставался там, где он есть, в оболочке. Он светится ярче других, этот шар-р, он так сияет, и оболочка сияет вместе с ним. Увы... Он едет сейчас сюда, он близится, и когда придет, то вскоре все будет по-другому, все грустно и иначе...
Если б я могла изменить непременное - лучше б ты оставался дома, шар.
* * *
Двухэтажный дом с двумя подъездами. Лениво скрипят обрывки цепи на облупленных качелях, само сиденье куда-то делось. Наверно, на похожих качелях, только целых, новеньких, мы и катались много лет назад с девчонкой Наташкой, с пацаном Димкой. Чтоб я так помнил...
Убогие, словно бы вручную сколоченные балкончики, на одном треплется белье - дождь намочил... Этакий обветшалый дом.
Поднимаюсь на верхний этаж, как записано. Две двери, мне в дальнюю, правую. Помедлил, не дойдя полпролета. Черная тень с надвинутым на глаза капюшоном маячит в углу.
А что я, собственно, здесь делаю?
Отступить не поздно, на шаг хотя бы. И еще на шаг...
И тут случились почти одновременно два события.
Приоткрылась - на щёлку, с цепочкой - искомая дверь, и старушечий голос истошно завизжал:
- Алексей? Пришел-таки, родимый! Вот кстати, поговори с ней, со стервой!
С ней? - еще успел подумать я, когда черная фигурка - невысокая и стройная, только сейчас обнаружилось, - сдвинула с лица капюшон...
Стук, стук. Это я поднимаюсь по лестнице. Стук, стук. Это задумчиво (или нетерпеливо?) постукивает каблучком ждущая на площадке - такой узнаваемый звук... Как ножка по раме кровати. Четко, дробно - стук, стук. Выбились пряди из-под капюшона.
Да еще - непрекращающийся визг женщины за дверью: о чем именно кричит, сейчас вслушиваться нет желания.
- Заткнись, - холодно бросила фигурка через плечо, и старушка немедленно съежилась, отступила вглубь, щелкнула замком.
- Ну что, даже меня боишься? - с иронией спросила Та, Которая... нет нужды притворяться, но я оборвал мысль.
Мы смотрели - глаза в глаза, и я действительно понял, что не боюсь. Приблизился.
Бывают среди Них женщины? Да, бывают. Но если очень хочется, можно об этом забыть.
Глаза в глаза, и что не сказано вслух, читается во взгляде.
"Ты никогда не говорила мне об этом... Почему?"
"А ты знал. Давно. Думаешь, может быть какой-то третий выход, кроме - люди или Мы? Ну, ты крепко постарался, чтобы себя в этом уверить".
"Только я?"
"Мы оба, и я постаралась. Мне хотелось оберегать тебя, ведь ты - единственная живая душа, которую мне по-настоящему жалко. И очень бы хорошо, если бы ты забыл о том, что увидел сегодня. Тогда все снова будет замечательно..."
"Я не знаю... А Дмитрий, ну тот старик, который умирает за дверью, - ты оставишь его в покое?"
"Ишь придумал! - искорки смеха в глазах. - Нет, об этом уж точно забудь. Во-первых, я должна, по сегодняшнему расписанию. А кроме того, мне в самом деле хочется! Не меньше, чем ему - жить".
И мы замолчали.
Но может, ничего такого и не было, может, обо всем догадался я сам - и тогда не исключено, что неправильно. Уводящая есть Уводящая, как она мыслит и что считает, не понять.
А глаза ее пронзали меня, черные, и на губах змеилась усмешка...
...Маленький, забавный такой пацанчик, черный, будто жук, и будто змейка, вертлявый. Изобретатель наш. Это он придумал искать клад на "горке", то есть груде земли, которая навалена была во дворе из-за строительства. Замечательная горка, с нее зимой можно кататься на санках, а летом в крепость играть.
И вот - клад. Вынесли из дома совочки, они были вместо лопат. Димка, даром что младше меня, командовал. Но и копал, трудился вовсю. Наташка больше отдыхала, барыня, называется.
Разумеется, под конец дня порядком устали, но клада так и не нашли...
- Вспомнил, - прошептала с неожиданно мягкой улыбкой среброголовая, отступив на шаг. - Это я тебе чуть-чуть открыла память.
- А зачем? - сказал я со злостью, с гневом даже - на себя, на жизнь, на проклятых Уводящих и эту в частности. - Тебе-то что?
- Ты не поймешь... - махнула рукой. - Ну, считай, что мне жалко видеть тебя таким, непомнящим.
Я забарабанил в дверь. Там, внутри, - я знал, - тощий маленький старичок беззвучно стонет, вытянувшись в постели. Зовет немым криком жену, которая всего в нескольких шагах, мечется по комнате, как безумная. И меня зовет.
Я должен... что?
"Забудь... забудь... забудь... - прошелестело внутри меня. - Есть люди, и есть Мы".
Страх. Сковывающий душу ужас.
Перед тем, что было прежде и будет всегда.
Шаркающие шаги за стеной - ближе, ближе.
- Прощайте! - крикнул я в открывающуюся дверь и, как мог быстро, сбежал по лестнице.
* * *
Лужи - точно разлившиеся на полдороги озёра мутной воды. Приходится перепрыгивать.
Я трус.
Схватить за руку, закричать, ударить - это можно было бы сделать с обычной девушкой. Но теперь, когда страх...
Притом что бы изменилось? Может, я и выдумал про каждодневный долг, про расписание - но в любом случае, даже уйди Влада, вместо нее явился бы другой.
Не оборачиваясь и, уж конечно, не обладая способностью видеть сквозь стены, я отчего-то твердо знал, что именно в эту минуту на втором этаже умер человек.
* * *
Тоска и уныние. Долгий путь позади, и вот-вот шар утонет в темноте за дверью. А значит, минует наслаждение.
Но тоска не от этого... Ж-жаль. Вглядываюсь через расстояние - сияет другой, не теперешний, а любимый мой шар ровным блеском. Ровным, потому что я его сегодня подправила чуть. Вернула полноту и ровность, и уже новым, печальным светом засиял шар.
И мне его жаль - словно человеку, плакать хочется. И я мыслю сегодня удивительно гладко, так что теперь решено.
Ты прости меня, шар. Я ошиблась, давным-давно. Теперь поправить хочется. Будет лучше, вот увидишь - и лишь мне плата за ошибку.
Работа кончена, я уже спешу.
* * *
Когда она вошла, я сидел на кухне. Не оборачиваясь, чувствовал спиной ее взгляд.
И я уже почти не сомневался, о чем ее попрошу. Уйти в ничто... это и значит спастись.
От себя.
Я думал спрятаться от Смерти, да только Смерть все время ходила рядом, а я не замечал этого, и ее дыхание выморозило меня. Превратило в беспомощную, деревянную тварь, как послушная игрушка "буратино".
И теперь решено - конец.
- Я знала, ты об этом и думаешь, - сказала она звенящим шепотом. - У тебя - совесть. У меня... иное, неважно. Но пришли к одному.
И когда я обернулся, а она скинула с головы капюшон и потянулась губами к моей шее, - я почувствовал, вместо страха, радость.
* * *
Ну, стало быть, теперь и я - шар. Невесомый... кажется, оттолкнешься - и взлетишь. Только вот беда, не получится: вцепилась, то волочит, то катит перед собой ручонками. И еще вторая беда: от чего здесь отталкиваться? Пустота, и двигаемся в пустоте, "не дороги, а одни направления", извилистые межпространственные коридоры. Какие-то точки горят, помигивая, по сторонам. Нет, не звезды. А на тех... существ, которые встречаются по пути, - лучше вообще не глядеть. Такого насмотришься...
Да, кстати, я не просто невесомый, я еще и прозрачный. Когда выбирались из квартиры, взглянул на себя в зеркало (большое, в прихожей) - увидел, что просвечиваю.
А я, представьте, знать не знал, что душа - это шар. Забавно... ха-ха.
Она (девочка-Влада-Уводящая) беспрерывно болтает - как если бы и вправду страшно волновалась. Но почему "как если бы"? Она тревожится на самом деле... Смерть?
- Это волки и овцы, понимаешь, - говорит она. - Есть у вас такие поговорки, я знаю. И если волк полюбит овцу, ничего хорошего не выйдет. Овца не забудет, кто она, она же видит, как уносят ее сородичей...
Не факт, что она говорит именно это, - скорее, наверно, я сам интерпретирую ее мысли, которые звучат у меня в голове (ха! была бы голова у шара... ну, в том, что у него заменяет голову).
И тут она (Уводящая, та, которая Влада) с силой встряхивает меня.
- Ты можешь быть хоть чуть-чуть серьезен? - спрашивает едва ли не со слезами. - Мы почти уже пришли...
Нет, я не могу быть серьезен. Взять хотя бы ту причину, что схожу с ума от страха...
И ненавижу тебя, среброголовая, черноглазая, тоненькая девочка моя.
Проклятый волк по имени Смерть.
* * *
Возвращаться... возвращаться вспять... еще и еще раз... к тому времени, когда мы были вместе. Пересекать круг. Я там - и я здесь, качу шар.
Это для меня возвращаться. А для него? Ведь он не знает возвращений. Сгорит в пустоте...
Но я могу СЖАТЬ КРУГ.
Ах, сладко и больно катить... кошмар и наслаждение.
* * *
Коридор. Сперва он казался бесконечным, но вот вдали появилась дверь. Холодный, тоже стремящийся по коридору ветер раскачивает ее на петлях - и скрип, жалобный и визгливый.
Как старуха Наталья. Как тормоза.
И чернота близится. Вот-вот примет она меня и погасит сознание. Это так просто, Девочка-Влада рассказывала. Когда нет ощущений, не только тела, но даже и (почти) времени-пространства, то постепенно сглаживаются из памяти все понятия, которые ты за жизнь свою знал. А потом исчезает и сама память.
Я спасся от Смерти, но спастись от гибели - это уж слишком.
- И все-таки надейся, - тихо сказала Девочка, подкатывая меня к двери.
* * *
И последним усилием (когда уже отпустила шар, и ветер унес его в дверь), я внушила шару - воспоминание.
* * *
Темнота съела меня. Но если я сознаю это, если пытаюсь рассуждать - значит, еще оставила от "я" хоть капельку, немножко?
Я не могу повернуться, потому что и нечем поворачиваться. А уж тем более сдвинуться куда-нибудь. Помню: шесть главных направлений. Но как они называются? Мог бы я отмерять секунды, да только нечем отмерять, биения сердца и вдохов-выдохов тоже нет.
Помнится слабо, как когда-то - недавно или давно - улетучивались из меня в этой темноте воспоминания... жаль, не вспомнить, какие именно.
Надейся.
Что-то сияет в темноте... вроде бы... Черные глаза - сияют. Это кажется странным, но почему?.. Я не знаю ни что такое "черные", ни "глаза"... Да, все еще способен расчленять слова, звуки. Но понять бы, откуда я знаю, что черные глаза светиться не могут!
А и понимать ничего не надо. Они светятся - вот и все. И серебро твоих... что такое серебро?.. серебристые пряди волос...
Я вижу тебя, родная. Совсем близко, протянуть только... что? А, неважно... Главное, ты рядом, только неизвестный предмет по имени "рука" протянуть.
Ласково смотрят глаза, улыбаются губы. Я уже простил тебя, давно. Да и не винил по-настоящему, ведь я и сам не меньше виноват. Что такое "простил"? Что значит "виноват"? Обрывки мыслей из прошлого... Не буду терзаться, несущественно это.
Главное, ты все-таки здесь.
Нежно-прозрачная кожа, кудри - непонятное слово "кудри" - серебристые кудри до плеч, а значит, есть и плечи.
Вся ты - передо мной. Словно бы изнутри подсвечено лицо. Прекрасна...
Передо? Впереди? Вот оно, направление.
А еще "слева" вспоминается. И слева - вижу - ты.
И справа.
И сзади - нельзя оглянуться, но я чувствую.
И сверху смотришь ты.
И снизу тоже.
И всюду, как бы преломленная во множестве зеркал, в бесконечности, - ты, ты, ты. Я помню тебя, и значит, ты здесь наяву.