"Пожалуй, начну с того, что родилась я не там, не тогда и не в той весовой категории, в которой хотелось бы моей матушке. Если вы - женщина, что бы вы сказали, если после тяжелых родов вам показывают красно-сине-толстое тело? (Пять килограмм живого веса "без пелёнки" - назвать тельцем ни у кого язык не поворачивается.) А как вам "милое личико" с заплывшими глазками и отвислыми щеками? Мамуля моя на показ такой дочурки отреагировала вполне логично: "уберите это, видеть ее не могу!" После, конечно, материнское начало взяло верх над чувством недовольства, но... доверие между нами было несколько подорвано.
Оно бы установилось потом, но в двухмесячном возрасте меня отдали в ясли: тогда мамаши не имели права годами рассиживать у колыбелей своих чад. Родина требовала во имя себя самоотверженного труда каждого, предлагая взамен бесплатные соски под лозунгами: "Все лучшее - детям!", "Родина - ваша мать!" На что мы, малыши, должны были хором агукать: "За детство счастливое наше - спасибо, родная страна!"
Благополучно перепачкав положенное по норме количество пеленок, я была переведена из яслей в детский сад. На раздевалочной кабинке - рисунок в виде зонтика, столик - второй от окна, горшок в туалете - Љ34. И если от яслей остались смутные воспоминания, то детсадовские времена стоят перед глазами очень даже отчетливо.
По тем меркам я была героическим ребенком: первая шла в медицинский кабинет на прививки, пила столовыми ложками рыбий жир за себя и за подружек, когда те падали в обморок только от одного его запаха. От рахита эта гадость, кстати, все равно не спасла - выпирающие ребра до сих пор напоминают об этой зверской несправедливости.
Часто брала на себя чужую вину, вернее, не отрекалась, когда ее вешали на меня, поэтому регулярно стояла в углу. Обижалась, конечно, что вот так, не разобравшись, воспитатели выносили свой приговор, но зато использовала "стояночное" время с пользой: рассматривала висящий на стене плакат с "буковками" и к четырем годам вполне прилично научилась читать.
Помню любимую свою игрушку - ватного мишку с полуоторванной головой. Главным достоинством "мишки", кроме того, что он вызывал жалость своей заброшенностью, была его тяжесть. Я говорила, что он тяжелый, "как настоящий" (ребенок). Дети, более чем взрослые, подвержены стадному чувству. Стоило мне обратить внимание на медведя, как тут же находились на него охотники. Я не дралась за него, отдавала спокойно. А зачем? Ведь пока другие бьются за старого бурого медведя, в мое распоряжение переходила целая куча новеньких кукол. Потом все менялось, и я - "хитренькая такая", снова становилась единственной обладательницей своего любимца.
Из воспитателей детского сада хорошо помню двух: первую, к которой тянулись все детки - за то, что она учила нас красиво рисовать зелененькие листочки на деревьях (и это были самые красивые деревья в мире!). И вторую, которая криком заставляла нас засыпать после обеда, а пока мы усиленно жмурились, рассказывала нянечке, как она лихо "застукала" своего мужа-изменника. Наплакавшись, она показывала пальцем на детей, чьи мамы или папы грешны в том же самом. Смотреть на нее было жалко, а слушать - противно.
Еще я любила играть с мальчишками в машинки. Потом, повзрослев, часто помогала отцу в ремонте его старого "москвичка": жала со всей дури на газ, тормоз, проверяла сцепление, крутила руль во все стороны так, что батя начинал переживать за его жизнь... Кстати, мне часто в детстве и в юности снилось, что я сижу за рулем какого-то "Уазика" и несусь по невероятно пересеченной местности с огромной скоростью! При этом обязательно отказывают тормоза, и... А вот в этот момент я старалась проснуться, чтобы не видеть, возможно, самого страшного.
Интересно то, что эти сны перестали мне сниться, когда я получила права и научилась водить машину... Кто знает, может таким способом я поборола свой подсознательный страх перед авариями?
Но самое главное воспоминание из детства - это то, что я не хотела взрослеть, как все нормальные дети. Мои родители не скрывали от меня своих забот, переживаний. И от того, что взрослых я видела чаще хмурыми, чем веселыми, озабоченными, погруженными в свои проблемы, чем спокойными, мне и хотелось, наверное, подольше оставаться ребенком. Как-то не тянуло осложнять себе жизнь".
*_*_*_*_*
Рассматривая себя со всех сторон как бы под микроскопом, Люба пытаќлась разгадать, чьего в ней все-таки больше, маминого или папиного? Иногда ей казалось, что в ней больше папиного спокойствия, всепрощения, вселенского всепонимания, а временами вдруг разыгрывалась не на шутку мамина принципиальность. Эти две противоположные натуры с трудом уживались друг с другом в Любашкиной телесной оболочке. Они вели постоянный спор между собой, а ей самой приходилось часто устраивать их "примирение" путем обстоятельного анализа событий, которые нагло требовали одной и только одной определенной реакции: осуждения, прощения или совершенного неприятия предложенной жизненной ситуации.
В какой-то момент, чересчур увлекшись психологией человека, Люба попыталась отстраненно разобраться в характерах родителей. Причем, совершенно не стоял вопрос: хорошие они или плохие, нет. Тут и так все ясно: конечно, хорошие. Но уж очень разные. И каждую черту их характера можно расценивать двояко.
Получалось следующее:
"Папа, за глаза - "батя". Со слов мамы - беспринципный, "малахольный", "спокойный, аж ленивый"; а с моей точки зрения - именно это его спокойствие не давало разрастись буре, раздуть скандалы, сценарии которых предлагала мама. Все ее претензии разбивались об его неиссякаемые шутки-прибаутки, песенки-частушки "по теме", которыми он все проблемы превращал просто в пыль. Бывало, конечно, он долго "раскачивался" на какое-то дело, но уж если начинал - его уже было не остановить. Не разгибаясь, без обеда и перерывов, батя делал всё неторопливо, но основательно.
Мама, мамуля, мамульчик, "мама Шурик". Человек с четкими понятиями о том, что можно, а что "низзя", где белое и какое оно - черное, разноцветия и оттенки не принимаются, из ответов - только "да" и "нет", и очень редко - "может быть". Вечный ее девиз: "Мне лично ничего не надо". Расшибется в лепешку ради других, даже себе в убыток. Слово "надо" для нее - самое важное слово в словаре. И так далее. Этакий живой портрет идеального коммуниста всех веков и народов.
Вот каково таким разным людям жилось вместе? Наверняка, нелегко. Да только никто из прошлого поколения не мудрил над такой чепухой, как совместимость характеров. Жили да и жили себе, о разводах не думали. Не принято было развоќдиться -"позориться". Хотя поводов, по современным меркам, у каждого набралось бы в избытке. Даже если взять мою семью. Отец не забивал себе голову глобальными вопросами, поэтому мамуле приходилось все вершить самой: что-то где-то доставать, о чем-то договариваться... В любой ситуации ее скрипка играла от первой до последней ноты. Роль отца была несложќной - быть слушателем, громоотводом, иногда - катализатором бурных реакций мамы, когда от его "нет", "ты не права", "все не так, как ты думаешь", она приходила в ярость и, доказывая свою правоту, неожиданно приходила к выводу, совершенно противоположному своему доказательству. То-то папа был рад, когда такое случалось!
Когда "бури" над папиной головой сгущались до синевы, он находил единственный путь к отступлению: увильнуть в лес, где всегда можно найти себе заботу. Зимой - "сидор" на плечо, и на охоту, а летом поводов вообще не счесть: грибы, ягоды, рыбалка, да хоть за вениками, лишь бы подальше от "шумового оркестра".
...Любе, конечно же, больше на душу ложились отцовские шутки, нежели мамины строгие наставления, поэтому она частенько становилась его напарником по лесным походам.
Кроме беззлобной легкой иронии, которую Люба с отцом безнаказанно (а кто в лесу услышит?) отправляли в адрес мамы, дочь в этих походах получала довольно-таки серьезные ценные уроки. Например, по ориентированию. Причем, не столько по солнцу, сколько по ощущениям и приметным местам, а ещё больше, по звукам. Но самым интересным было слушать про забавные случаи на охоте и исторические лекции на тему возникновения переселенческих сёл и деревень в родных краях.
Набегавшись по лесу, уставшая и одухотворенная парочка беглецов садилась в старенький "Москвичок" и с чувством исполненного долга ехала домой. Но перед тем как завести машину, отец доставал из бардачка горбушку полузасохшего хлеба, посыпал ее солью и делил пополам. И это был самый вкусный хлеб, какой только ела Люба в своей жизни.
Кроме того, отец дал Любе некоторые основы знаний по домашней кулиќнарии: как правильно жарить мясо, картошку (первый урок - "как ты чистишь ее, за что так обдираешь, тоньше, тоньше, тоньше шкурка должна быть!"), как варить "настоящую уху", с молоком и без, с непременной "рюмочкой водки на котелок".
Отметим, справедливости ради, что от мамы Любе тоже "перепало" неќмало. Первое и основное - это любовь к книгам и к литературе вообще. Книги Люба читала запоем, не всегда запоминая сюжеты, тем более - героев, составляя только общее впечатление от прочитанного. Первое самое большое "ах!" она произнесла, когда прочитала "Трех мушкетеров" Дюма, второе - после "Графа Монте-Кристо", в восторге была от "Анны Карениной" (но только в девятом классе, в более взрослом возрасте восторг от этой книги почему-то сменился разочарованием).
Из душевных качеств мамы Любе досталась принципиальность. Правда, если у мамы она была возведена в высшую "громовую" степень, то Люба не умела выражать ее так ярко, обычно и молчания строптивой девчонки было достаќточно, чтобы понять: "А Баба Яга - против!"
*_*_*_*_*
Дневник. "Здравствуй, школа!"
"В школе после детского сада жизнь показалась мне веселей. Во-первых, там не надо было спать после обеда. Во-вторых, я научилась драться, и меня стали бояться даже мальчишки. Дрались мы не по настоящему, конечно, так просто, для "расстановки сил". Училась я хорошо, поэтому кое-какой авторитет своими способностями и умением постоять за себя среди "своих и чужих" честно заработала.
В старших классах драться вдруг стало не с кем, и я с удивлением обнаружила, как далеко "отстала" от своих сверстниц. Оказалось, что они уже почти все бегали за мальчиками и даже получали свою долю взаимности, а мне же по-прежнему было "не до пустяков": "спортсменка, активистка, свой парень, сорви-голова"... Наверное, это не совсем вязалось с образом девочки, за которой хотелось бы поухаживать.
И все-таки от понятия "школьная любовь" мне увильнуть не удалось. Правда, когда я это сама поняла, мне стало и смешно, и страшно. Смешно потому, что это означало: я снова "влипла". А страшно, потому что знала наверняка: никто не даст этой любви право на существование. Ни учителя, ни мама - в первую очередь. Ее, эту любовь, будут у меня отбирать, как того "мишку" в детском садике, пока окончательно не покалечат. Или меня, или её. Что, собственно, в итоге и произошло".
*_*_*_*_*
Стайка девятиклассниц шумела около кабинета химии. В глазах, в движениях, в нервном смехе угадывалось нешуточное, хотя и хорошо замаскированное, волнение. Но отнюдь не итоги контрольной работы так взбудоражили "осиное гнездо". Женская половина класса обсуждала последнюю школьную новость.
К и без того шумной компании подлетела Светка - жутко эмоциональная оптимистка и подружка более сдержанной Любаши. Их союз можно было бы назвать "Огонь и вода". Постоянный авантюризм Светки периодически приходилось гасить холодными "расстановками" Любы. Иначе не было бы предела всяким выходкам, а главное - их последствиям.
- Девчонки, идет новенький! Сегодня он у нас будет вести.
Ее, как очевидца, сразу же закидали вопросами:
- Ну, какой он? Красивый? Молодой? Холостой?
- Ой, девочки, - начала "петь" Светка голосом, которым обычно нагло врет. Глаза округлились, руки заламываются так, что хруст слышен: - Девочки, да он - просто принц! Высокий, красавец, мужественный подбородок, мышцы - буграми, и при этом - голубоглазый блондин.
- Светка, ведь врешь, а?
- Кто, я? Да вы что? Вон, смотрите сами. - Отвернулась Светка с обиженным видом, но было заметно, как она еле сдерживает смех.
Все посмотрели.
Люба, сделав серьезное лицо, глянула в сторону идущего, ахнула, закусила губу и прикрыла глаза, как бы сдерживаясь от восторга. С тем же серьезным лицом повернулась к одноклассникам:
- Значит так, он - мой! И только пусть хоть кто-нибудь, хоть пальчиком... - И снова обратила взор навстречу "своей судьбе". Прыскание подружек до последнего не могло изменить ее серьезного выражения лица, отчего те "заходились" еще больше.
Вдоль длинного школьного коридора, скромно огибая другие, не менее шумные группы школьников, согнувшись буквой "зю", шел новый педагог.
То, что он был блондин, Светка не врала. Светло-пепельные волосы легкими волнами укладывались в прическу "под Есенина". Это ладно. Но все остальное... Светка предусмотрительно спряталась за спину подруги.
Первое, что бросалось в глаза - хорошие, добротные, рыжие усы. Такой экспонат в школу еще не поступал. Все мужчины - учителя (все трое из пятидесяти...) были гладко выбриты и коротко стрижены. В портрете новенького педаќгога еще одной яркой деталью выделялись очки с толстенными стеклами, из-за которых рассмотреть цвет глаз с налета не представлялось возможным. (Где и как Светка высмотрела голубизну, не ясно). "Мощный подбородок", может, и задумывался его мамой, но не получился. Вместо этого - какой-то женский овал лица и жалостное выражение на нем.
Нельзя не описать "крупное телосложение". Такое обычно называют "теловычитанием". Пиджак мог бы скрасить его худобу, но как на грех, в данный момент "новенький" был в рубашке, да еще и с рукавами, закатанными по локоть. Худенькие ручки тоже были рыжими, то есть - покрытые веснушками и рыжими волосиками.
Оценено все это "великолепие" девчонками было за несколько секунд, и приступы смеха еле удерживались внутри каждой из них. Всем представилось, как этот "мальчик" будет пискляво объяснять очередную тему. Что может быть другой вариант, никто и не подумал. А какой еще голос может быть в этом тщедушном теле?
Ан - нет. Не угадали.
Молодой человек довольно спокойно подошел к дверям класса, открыл их и пригласил всех войти.
- Прошу, заходите!
Так как, боясь выдать свои эмоции, девочки стояли, скромно потупив глаза, они не сразу поняли, что мощный бас, приглашающий их на урок, принадлежал этой тощей фигуре.
- Звонок уже был, что стоите, все - в класс!
Широко раскрытые глаза старшеклассниц и навостренные уши, наконец-то, после трехсекундного шока, совместили "картинку со звуком". Хохот - как разрядка слишком долго сдерживаемых эмоций, как реакция на нечто неожиданное, еще целый урок сопровождал каждую фразу молодого учителя.
Он был терпелив. Он был чертовски терпелив. Весь класс хохотал, перебрасывался записочками, обсуждал его самого, а он, особо не напрягаясь, объяснял урок. Прозвенел звонок - все с чистыми тетрадями ушли домой. Второй его урок в этом классе шел при таком же шуме, третий обещал быть аналогичным. И вдруг, как гром среди ясного неба:
- К доске идет...
Фраза слегка остановила шум, но появилось недоумение.
- Так Вы же ничего не задавали!
- Задание было записано на доске - это раз. Второе - я хочу спросить то, о чем говорил на предыдущих уроках. Если вы не слушали - это ваши проблемы. Объяснять каждому по три раза я ничего не намерен. Орать на вас я тоже не собираюсь, хотя голос мой, как вы понимаете, мне это позволяет. Итак, к доске идет...
Прочитав почти все фамилии в журнале, и не добившись ответа ни от кого, учитель объявил уже слегка встревоженному классу:
- Пока ставлю точки. Карандашом. Кто не сдает тему - на месте точек будут стоять двойки. Всем понятно?
Конечно, всем было все понятно. Но сдавать позиций никто не хотел. В ход пошла "тяжелая артиллерия" - душевный разговор.
Светка состроила невинные глазки и, как бы совсем ничего не подразумевая, начала первой:
- Сергей Петрович, а сдавать тему только персонально, то есть один на один?
- Конечно, каждый будет отвечать отдельно, сам за себя.
Серега, как его уже окрестили, не понял еще куда попал. Эстафетную палочку подхватила Любаша:
- Скажите, а как Вам удобнее будет принимать зачеты - здесь, в школе, или можно на дом приходить?
Вроде бы простой вопрос, но ряды зашумели. Казалось бы, что тут такого: ко многим учителям ученики ходили на дом, чтобы позаниматься и подтянуть свои оценки. Но в то же время, все прекрасно знали, что молодой учитель за неимением квартиры и даже места в общежитии, живет в гостинице. А в гостинице - ты уже не учитель, а молодой неженатый парень. И никто не поверит, хоть ты три портфеля с учебниками туда принеси, что девушка девятиклассница пришла сдавать какую-то там тему по химии. Ситуация осложнилась. Пришлось Сергею Петровичу выкручиваться. Не такими уж и простыми оказались эти хулиганчики. Зажевывая улыбку и пряча ее в усах, серьезно "подал" исчерпывающий ответ:
- Мой дом пока не готов к приему гостей, поэтому все учебные дела будем решать здесь, в школе.
- Жаль! А может, как-то по-другому двойки отработать?
На немой вопрос учителя "скромные овечки" предлагали, хлопая наивными глазками:
- Например, пробирки помыть... ершиком... Или реакции какие подготовить...
За девичьими партами полушепотом шли свои диалоги:
- Нин, а вдруг заваливать будет?
- Пойду пересдавать второй раз.
- А потом?
- А потом он, как честный человек обязан будет на мне жениться!
- Ленка, ты слышала, что наша биологиня заболела?
- Да. Ну и что?
- А то, что он и ее уроки будет замещать у нас.
- Да ты что? У нас ведь там следующая тема - "оплодотворение"!
- Вот-вот. Нам-то ее задали только прочитать, а он у "ашников" заставлял отвечать у доски.
- Во попали! Что будем делать?
- А попросим "практических занятий" по этой теме...
Месяца два 9 "Б" трепал нервы бедному Сереге. Но, то ли сами устали от революционной борьбы, то ли он начал к ним привыкать, но в конечном итоге обе стороны пришли к обоюдовыгодным отношениям. Класс особо не мешал проводить ему уроки, а он попытался подружиться с основной, определяющей поведение всего класса, силой.
Костяк составляли лучшие ученики. Они же - главные спортсмены и они же - ведущие артисты школы. После того, как у Сереги обнаружили певческий талант и его привлекли к общешкольным и даже поселковым концертам, вся гоп-компания во главе с Серегой стала сообществом "соратников".
Сергея Петровича частенько назначали руководителем поездок ребят на соревнования или концерты, а они (взаимозачетом) помогали ему в лаборантской: проверяли тетради, готовили реактивы к лабораторным работам, оформляли вместе с ним стенды в кабинете... И так вот, полегоньку-потихоньку, между членами нечаянно образовавшегося сообщества установились хорошие, добрые, практически дружеские отношения.
Серега оказался человеком с достаточной дозой юмора в организме, и с ним интересно было разговаривать на любые темы.
В компании "малолетних" друзей Сереги оказалась и Люба. Этот "ерш в юбке" постоянно маячил у него на горизонте. Так получилось, что ей чаще, чем другим "сотоварищи" приходилось с ним общаться, потому что никому тогда не удавалось представить ее занимающейся только одним делом. Она все свободное время проводила в школе, бегая из одного кабинета в другой, успевая на все репетиции, на все тренировки и соревнования. Если ее не было в школе, значит, в клубе - на подготовке очередной программы "агитбригады". (Кто помнит, существовало такое добровольно-принудительное образование во время оно, созданное для просвещения "темных масс").
9 мая Люба запомнила как дату, начиная с которой жизнь ее окрасилась в совершенно другой цвет.
После концерта молодые "артисты" решили сделать небольшой променаж по поселку во главе с Сергеем Петровичем, заодно провожая его до гостиницы. Теплое майское солнышко, начавшие зеленеть акации, а кроме того, удачно прошедшее выступление, все это вместе - веселило и грело молодые души как никогда.
В общем гомоне "стаи" в тему прошло сообщение о наличии в шкафу у Сереги бутылки шампанского. Тут же, доходчиво и без напряжения, "молодь" убедила своего старшего друга в "несомненном факте прокисания вышеуказанного продукта, ежели его не применить тотчас же по назначению".
Поддавшись всеобщей эйфории, Серега привел всю эту "банду" к себе в комнату. Человек восемь оказались за небольшим столиком в малюсенькой комнате гостиницы. Шампанского досталось каждому гостю по чисто символическому количеству, но гвалт стоял такой, что вахтерша пару раз заглядывала в комнату и предупреждала о правилах поведения в общественном месте.
Серега играл на гитаре, чем покорил всех, а прежде всего Любу, окончательно и бесповоротно. Она безумно любила гитару, а на тех, кто умел перебирать струны, автоматически перекочевывала часть этой любви.
Состав гостей со временем менялся. Одноклассники Любины по одному уходили, им на замену прибывали новые гости, которых связывали с Любой разные другие сферы деятельности. Так что она постоянно была занята разговорами с кем-нибудь из гостей и не заметила, как наступил вечер. Спохватившись, засобиралась домой. Сергей, к которому гости приходили отнюдь не с пустыми руками, оказался в состоянии, когда границы дозволенного перестают быть видимыми. Он забыл, наверное, что он учитель, а она - только школьница и, как истинный джентльмен, вызвался проводить даму. Как она не убеждала его в несостоятельности такого предложения, бесполезно. Пришлось согласиться.
Они шли вдвоем по вечернему поселку. Редкие фонари не мешали им оставаться постоянно в полутьме, скрываясь от ненужных глаз. Он держал ее за руку, что-то говорил и говорил, а она думала только об одном: "Хоть бы никто не увидел. Если мама узнает, будет мне "и ванна, и кофе, и какава с чаем"...
И все-таки Серега включил свое сознание. На последнем перекрестке резко затормозил и начал извиняться, что "дальше проводить не может по известным причинам". А Любе только это и надо было. Она хотела отделаться просто рукопожатием, но буквально на чуть-чуть дольше задержала свою руку в его руке и немного пристальней, чем обычно, посмотрела ему в глаза.
Слова вдруг застряли где-то в горле, ладошки в одно мгновение стали влажными, а мир вокруг рухнул и перестал существовать. Видит ли кто-то их, нет ли... Главное, что она уже никого не видела и не слышала. Оглушительно стучало сердце, в ногах появилась противная дрожь, и захотелось прислониться к стеночке. Стена клуба оказалась надежной опорой. Чтобы взглядом не выдать своё состояние, свою непонятно откуда взявшуюся слабость, Любаша закрыла глаза. И в то же мгновение ощутила на своих губах приятную шелковистость усов, нежность прикосновения чужих, хотя нет, уже не чужих, а таких родных, таких замечательных, губ Сереги.
Земля уходила из-под ног, и едва справившись с собой, она ослабшими руками смогла все-таки оттолкнуть его от себя. Он тихо спросил:
- Тебе не понравилось? Я в чем-то виноват?
- Нет. Просто мне надо идти. Дома ждут. - На большее сил не хватило.
Как она дошла до дома, что говорила мама, как легла спать - ни на следующий день, ни после она так и не вспомнила.
Два последующих выходных у Любашки ушли на "углубление" внутрь себя и серьезные размышления.
Наверное, рано или поздно, такой эпизод мог бы иметь место. Ведь не совсем же она бестолковая и видела, что не безразлична этому парню. Его открытые улыбки говорили о том, что он всегда рад ее видеть, его светящиеся от нежности глаза поощряли каждое ее движение и шутку, его руки частенько "случайно" прикасались к ее плечам, лицу, и столько в них было доброты и тепла... Но ни одним словом он не обмолвился о своем отношении к ней, и среди всех в классе - ничем и никак не выделял.
Свое же отношение к нему она точно определить не могла. Что-то вроде интересного, приятного общения. Ни о какой любви вообще не могло быть речи! Просто потому, что этого "не должно быть".
Он, хоть и молодой, но учитель, старше ее на восемь лет. Это же совсем другое поколение!
С другой стороны, она окружена этим поколением с детства. Один ее брат - его ровесник, другой - на четыре года старше Сереги. Их разговоры, их интересы, даже музыкальные пристрастия - знакомы и близки ей. Друзья братьев не сюсюкали с ней, общались вполне на равных, а по "остроте язычка" она им ничуть не уступала. Поэтому, наверное, ей так легко общаться с Серегой. Иногда - даже намного легче, чем со сверстниками.
...Но эти "странные" истории, когда школьник влюбляется в учительницу или школьница - в учителя, не вписываются в норму общественного сознания и, по меньшей мере, являются забавными для окружающих. А общественность, передовой отряд блюстителей морали, категорически призывает к осуждению таких случаев.
А почему? Вот - абсолютно детский вопрос: почему считается, что взрослые точно знают, какую любовь можно разрешить, а какую - запретить навсегда.
Кто-нибудь пусть докажет, что любовь может состояться именно тогда и только тогда, когда соблюдаются все общепринятые нормы морали или "утвержденные правила игры"?
Да и возможно ли запретить любовь? Это ведь такое же чувство, как и другие: как чувство боли, чувство радости, ненависти...
Попробуйте запретить словами боль в ушибленной ноге, попробуйте заставить себя любить человека, которого ненавидите за предательство, попробуйте запретить мамочке радоваться появлению долгожданного ребенка только потому, что он "незаконный"?
Более того, любовь - гораздо сильнее всех отдельно взятых чувств. Только потому, что она объединяет в суровую гремучую смесь все имеющиеся в реестре чувства, все их оттенки, всю их силу. И оттого - она безрассудна, стихийна, практически не управляема.
Она появляется ниоткуда и, если уходит, то без следа. А если же кому-то понадобится заковать ее в цепи, замуровать в ящик с ядерными отходами и опустить на дно морское, она будет только смеяться и обязательно отомстит за такое зверское к ней отношение.
Как ни печально, не каждому она встречается в жизни, поэтому так и хочется на каждом любящем человеке повесить табличку - "Осторожно, любовь!" При этом абсолютно все равно - взаимное это чувство или нет, "правильное" или "ни к селу, ни к городу".
*_*_*_*_*
При следующей встрече с Серегой, Любаша не знала как себя вести и постаралась поначалу показать, что ничего не произошло и все осталось между ними по-прежнему, что граница "учитель-ученица" осталась "на замке". Но когда она перед уроком, исполняя обязанности дежурной, зашла в лаборантскую и с деланно-беззаботќным лицом протянула Сергею Петровичу классный журнал, он неожиданно обнял ее и, закрывая спиной дверь, без слов поцеловал. Люба молчала, безвольно опустив руки.
- Почему ты молчишь? Ты - против? Я очень скучал по тебе эти дни и, извини, не мог удержаться. Но если ты скажешь, что тебе противно целоваться со мной, я не буду.
Люба виновато улыбнулась и покачала головой.
- Нет, ты как-то так вкусно целуешь, научишь?
- Обязательно! - Рассмеялся он с облегчением.
- А тебя кто научил? Наверное, большая практика была?
- Ты начала уже ревновать?
- А я тебя давно ревную. Помнишь, стол по периметру мелом намазан был, и ты весь выпачкался? Моя работа. А газету на твоем стуле с клеем? А доску, всю в парафине?
- Это все ты?
- В общем - да. Или я, или с моей подачи.
- И к кому же ты приревновала?
- А к новенькой биологине. Ты с ней в кино ходил и на концерт последний - тоже.
- Дурочка, она же просто моя однокурсница, надо же кому-то ее поддержать здесь первое время.
- А однокурсницы что - не люди что ли, в них влюбляться нельзя? - Обиделась за биологиню Люба.
- Да она вообще не в моем вкусе, в институте мы почти и не общались.
- А такие "дурочки" как я, значит, в твоем вкусе?
- Ну, извини, я не хотел тебя обидеть. Ты очень хорошая, правда-правда, - начал он ее уверять, увидев в глазах девчонки сомнение в его словах. Обеими ладошками он наклонил ее голову и, перебирая пальцами мягкие волосы, долго целовал их, вдыхая запах.
- У тебя очень вкусно пахнут волосы. А сама ты пахнешь молоком. Это так необычно...
- Ага, это ты намекаешь, что у меня еще "молоко на губах не обсохло"?..
Он снова рассмеялся и поцеловал в губы. Потом нарочито оттолкнул и начал выгонять:
- Давай шагай в класс, сейчас звонок будет. Ты мне голову закружила, я не успел ничего приготовить.
- Кто, я закружила? - Начала возмущаться Любаша. - Да это ты на меня напал и удерживал в заложниках, я даже в буфет не успела сходить. Вот упаду в обморок с голоду, и никакой твой нашатырный спирт мне не поможет!
Увидев притворно-грозное выражение лица Сереги, Люба быстренько ретировалась за дверь.
Практически каждый день они встречались в школе на переменах, а если была возможность, то и после уроков Люба забегала на несколько минут в кабинет химии.
По утрам она вставала на цыпочках на крыльце своего дома и смотрела на четвертое окно справа третьего этажа школы. Это было окно лаборантской. Если оно светилось, значит, ОН уже был там, и тогда в школу она летела, не разбирая дороги. Если нет, настроение у девочки катастрофически падало. Темное окно означало, что у Сереги сегодня нет уроков, и Люба его увидит только завтра.
Все для Любаши потеряло смысл. Всё, кроме того, что тревожило и волновало ее душу больше всего. Это - окно на третьем этаже школы, расписание уроков, где только от одного слова "химия" бросало в дрожь; это - бас, раздававшийся из-за двери кабинета и от которого, казалось, дрожали стекла, а у нее самой душа уходила в пятки; это - смешанный запах всех химических препаратов в лаборантской. А еще - самый лучший, самый вкусный запах, запах табачного дыма от его рыжих усов, когда он целовал ее.
Май пролетел незаметно. Закончились уроки в школе, начались каникулы. Серега с десятыми классами готовился к экзаменам. Виделись они теперь намного реже - Люба всё труднее находила причину сходить в школу.
Однажды Сергей, глядя совершенно серьезно ей в глаза, сказал:
- Тебе сейчас лучше уйти, а то доведешь до греха.
Любаша знала, конечно, что существуют определенные отношения между мужчиной и женщиной, и что "это" когда-то коснется и ее. Пока же "это" представлялось таким далеким и непонятным, неведомым и неизученным миром, что она даже не сразу поняла, от какого греха ей надо бежать подальше.
Мама тоже периодически намекала на то, что поцелуйчики мужчинам не нужны, они требуют большего. От Любы никто ничего не требовал, и ей вся жизнь представлялась таким вот сладким раем: с нежными словами, трогательными воздыханиями и сладостным томительным ожиданием чего-то, доселе неизвестного.
Учителя видели "ненормальность" отношений молодого преподавателя и школьницы и, скорее всего, обсуждали эту тему между собой, но Любе, как ни странно, никто ничего не говорил, никто не воспитывал ее в духе "марксизма-ленинизма". И, хотя сама она даже рада была бы поговорить о своих чувствах с кем-нибудь из понимающих учителей, они не спешили на разговор. То ли слишком уж понимающими оказались, то ли просто решили не связываться со столь щекотливым делом.
Люба пыталась несколько раз завести с мамой разговор-разведку на тему Сереги, но та категорически не хотела его поддерживать. Тема любви для мамы - ярой коммунистки, свято чтившей суровые правила морали, не была ее коньком. А поощрять разговоры на тему "неправильной любви" - равносильно потере партќбилета. (Видели бы кто этот неподдельный ужас в её глазах только при намеке дочки на общение с противоположным полом: "Не приведи, Господи и родная партия!"). Поэтому Люба замолчала и больше не заводила разговоров о своем кумире.
Как-то целый вечер Люба, Серега и еще одна парочка провели вместе, гуляя в березовой рощице недалеко от поселка. Одноклассница Любы - Катька и десятиклассник Олег волею случая оказались с некоторых пор "доверенными лицами" горе-влюбленных.
Катька Яковлева отличалась отменной фигурой, ее точеные ножки вызывали восхищение многих и многих. Даже историк, "старый ловелас", гонял периодически Катю-Катерину к дверям класса ("душно" - открой, "холодно" - закрой), чтобы лишний раз полюбоваться на неземную красоту.
Олег Мишин - тоже "свой человек". Все вместе они "агитбригадили" и мотались по соревнованиям. Теперь вот судьба свела их еще и на "любовно-дружеском поприще". Какое-то время их всех вместе называли "неразлучной четверкой". Правда, если родители Катьки знали о существовании Олега и даже в шутку называли его своим зятем, то родители Олега, напротив, не были в восќторге от его очередной пассии. Почему-то они считали, что Катя ему "ну, совсем не пара". Мама Олега была уверена, что ее любимому сыночку, красавцу и воќобще "такому-растакому", может подойти дочь только очень высокопоставленќного лица, не менее чем генерала.
А родители Любы знали только то, что видели: у дочери вдруг сменилась подружка, и вместо энергичной Светки все чаще в доме стала появляться "малахольная" Катя.
Сами же детки, не спрашивая мнение родителей, развлекались. Вот и на этой лесной прогулке "дуракаваляния" было хоть отбавляй... Слушали кукушку и спрашивали у бестолковой птахи о том, сколько счастливых лет у них впереди, собирали цветы и дарили друг другу охапками... В завершение - костер и песни под гитару. Но красивый романтический вечер закончился, едва Люба переступила порог дома.
Любашкиной маме доброжелатели все-таки донесли, что отношения между ее дочерью и молодым учителем действительно имеют место быть, и она букќвально "в двух словах" (всего минут за двадцать-тридцать!..) научно - популярно объяснила непутевой дочке, что к чему, резко спуская ее с небес на землю.
Мол, парень он вроде молодой, но для нее - взрослый мужик, ему нужна не такая "сикалявка", а девушка его возраста; что ей, пятнадцатилетней школьнице, надо думать об учебе, а не о каких-то похождениях. А если этот "гад" чего натворит, ему места не только в деревне мало будет, а и на том свете. Еще о том, как отрывают ноги лягушке, показывая, что бывает с теми, кто "приносит в подоле" и многое другое.
Люба слушала эту лекцию молча, со стиснутыми зубами и немигающими глазами, а мама все говорила и говорила. С каждым словом Любаше казалось, что ее методично втаптывают в грязь, но точно знала одно: ей обязательно надо выдержать экзекуцию, до конца, не сломавшись.
Вытянувшись в струну, она смотрела своими огромными черными глазами на мать в упор, не оправдываясь, не пререкаясь. От обиды на маму, что она "так вот" о ней думает, у нее самой даже не было слов, чтобы выразить всю боль от незаслуженных упреков. Люба не хотела, не должна была плакать, она никогда еще не плакала ни перед кем, но предательские слезы сами потекли по щекам. Она не вытирала их, не хлюпала носом, она просто не обращала на них внимания.
Через некоторое время Любе показалось, что Сереге слова маминой лекции тоже стали известны. Он стал избегать ее, старательно прятал глаза, улыбку - под напускную серьезность, а она из-за этого равнодушия не решалась к нему подойти.
Как-то, в перерыве между экзаменами, она все же зашла в школу, подняќлась на третий этаж пустой школы, и уже почти дошла до "своего" кабинета, как из-за полуоткрытой двери услышала голоса Сереги и еще двух его друзей. Люба знала их - это были хорошие приятели и одного из ее старших братьев. Совсем недавно нашего учителя приняли в эту дружную компанию.
Они сидели за партой, вернее, вокруг нее и играли "в дурачка". Про между прочим, вели "мужские разговоры". Любе достался интересный эпизод для прослушивания:
- Витек, что я могу сделать? - Говорил Серега. - Она хорошая девчонка, но молодая больно. Да и мамаша ее грозит всеми чертями. Я еще ничего не сделал, а она меня на тот свет готова отправить, но сначала - все поотрывать и собакам выбросить. Оно мне надо с ней связываться? А Любку жалко. Ну, вот как я ей скажу, чтобы больше не приходила, что я не хочу ее видеть и все такое?
- Да ты не переживай, мы чего-нибудь придумаем. Пузырь ставь на стол - живо мозги просветлеют. - Предложил "добрый" Витек.
Юрасик тоже посочувствовал другу в своем духе:
- Чего с ней церемониться, пошли ты ее... далеко, да и все. Ты все с ней "сю-сю-му-сю", а тут надо грубо и резко.
- Ты что, дурак? Нет, я не смогу. С другой стороны - евнухом тоже оказаться не хочется.
- Так в чем же дело?
Потом что-то еще грубое, потом - хохот, движенье стульями...
Больше Люба не могла оставаться рядом. На цыпочках вдоль стены, она как можно быстрее летела прочь от этого кабинета, задыхаясь от слез, возмущения, обиды. При этом больше переживая даже не от грубости, а от того, что Серега выставил их отношения на обсуждение с теми, с кем сама Люба разоткровенничалась бы в самую последнюю очередь.
*_*_*_*_*
"Значит, он не хочет меня видеть, я ему уже надоела. Он не знает, как от меня избавиться. И это обсуждает со своими друзьями. Они смеются надо мной - какой позор!" Все эти мысли только и занимали ее сознание, а грубый хохот за спиной долго еще не мог забыться.
Прошло несколько дней. Люба в школу больше не ходила, Сергей не звонил, не искал ее, и она уверилась в истинности услышанного. Она никак не могла понять, за что он так с ней? Что она плохого сделала? В чем ее ошибка? Почему ее чистую, светлую любовь затоптали грязные сапоги похотливых мужиков?
Умом она понимала, что в чем-то правы и мама, и Серегины друзья. Просто, они слишком рано встретились. Да, она еще слишком молода для серьезных отношений, таких, которые ведут к замужеству, к образованию семьи. Да, первой и основной задачей пока является поступление в институт и получение высшего образования. Так настаивала мама, да и Любины одноклассники, вся их гоп-компания, имели точно такие же планы. А их поколение именно так воспитывалось: всё делать, как все. А потому даже и мысли не возникало, что можно идти по жизни "другим путем", не в ногу.
Ей, пятнадцатилетней девчонке, не под силу было решить кроссворд, где любовь, сохранение чистых отношений и дальнейшая учеба, карьера получались абсолютно несовпадающими понятиями, ни по горизонтали, ни по вертикали. А поддержать, посоветовать, объяснить всё по-доброму никого не нашлось.
Пришлось срочно взрослеть самой и начинать учиться понимать других людей. В частности, мужчин. Для поведения Сергея нашлось оправдание, и Люба приняла его как суровую данность. Она попыталась поставить себя на его место и понять движение мужской логики. И что получилось?
"Я, молодой парень, которому нужна полноценная "мужская" жизнь, не обязан верно и преданно ждать, пока несовершеннолетней девчонке стукнет восемнадцать. И потом, ее учеба в институте может изменить эту девочку-припевочку до неузнаваемости. Это сейчас она смотрит на него с обожанием, а поучится год-два, найдутся другие интересы, возникнет другой круг общения, она повзрослеет и вспомнит когда-то своего учителя только лишь как забавный случай в жизни. Тем более, с ее строгими родителями вряд ли найдется общий язык после всех полученных угроз.
Так почему я должен отказываться от нормальной жизни ради призрачного, никем не гарантированного счастья?"
Внешне смирившись с таким положением дел, Люба попыталась выбросить из головы "всю дурь", как говорила мама, и отдыхала остаток лета довольно-таки весело: с одноклассниками сначала съездила в трудовой лагерь, где труд как таковой практически отсутствовал и дохода не давал. Зато были дискотеки, веселые перепалки со своими мальчишками, заигрывания - с местными. Приехав из лагеря, все они продолжали весело жить "на родной земле".
Несмотря на то, что девчонка сама себе запретила даже поворачивать голову в сторону школы, все-таки по утрам ее взгляд непроизвольно останавливался на знакомом, четвертом справа, окне третьего этажа школы.
Что означает книжное понятие "сладостные муки" и еще - как болит сердце, Люба узнала именно в это лето.
*_*_*_*_*
Недели за две до начала последнего школьного года, Любаша случайно встретила на перекрестке одного из друзей Сергея Петровича, того самого Юрасика, который учил своего друга, как правильно "покидать" надоевших женщин. Любе не очень хотелось с ним разговаривать, она слегка кивнула ему и собиралась идти дальше, но Юрка схватил ее за локоть и, дыша в лицо свежим перегарчиком, повернул лицом к школе.
Она увидела Сергея.
- Что, приехал твой друг? - Равнодушно спросила она.
- Да, я к нему и иду сейчас. - Как будто хотел уколоть, с вызовом проговорил Юра.
- Ну и иди. Привет передавай, счастья пожелай и всего прочего. - С усмешкой, но спокойно сказала Люба.
- Я вот что хотел сказать, предупредить тебя, что ли - ты к нему не лезь больше, ты ему не нужна. Он тебя разыгрывал все время. Проиграл один раз в карты, а на проигрыш поспорил, что "закадрит" тебя. Все получилось легко и просто, тем более, что ты сама ему в руки шла. Мама твоя только помешала дело до конца довести.
- Все? - Также спокойно спросила Любаша.
- Все. - Недоуменно протянул Юрасик.
- Я знаю. Так что можешь меня ни о чем не предупреждать.
- Откуда? - он удивленно округлил глаза.
- Сама догадалась! Не глупее паровоза, однако. Пока. - Махнула ручкой и пошла дальше, еле сдерживая желание то ли закричать, то ли заплакать. Ей опять напомнили о еще не зажившей ране, которую эти двое ей нанесли.
Учебный год начался, а с ним и обычные дела и хлопоты. С Сергеем они больше наедине не встречались, только здоровались при встрече, как все. Уроки у них он больше не вел. В десятый "Б" пришла новая учительница по химии. Общественной нагрузки у ребят поубавилось, все свободное время теперь занимала подготовка к экзаменам.
Про личную жизнь Сергея Петровича говорили, что он получил квартиру, и теперь она, эта жизнь, бурлит у него кипятком. Частенько он приходил в школу "со вчерашнего", а то и не приходил вовсе, и тогда приходилось посылать за ним учеников.
Потом из подслушанных разговоров мамы с ее подругами, Люба узнала, что одна из замужних женщин ждет от него ребенка. Сначала не поверила, а потом вспомнила, что эта женщина - учительница из музыкальной школы - вместе с Сергеем пела на сборных концертах в клубе, что были у них и совместные выездные концерты, а еще говорили, что она частенько бывала у него дома, с подружками и без. "Спелись", в общем.
Старший "женский состав" поселка, как ни странно, эту женщину не осуждал. Оправдывал тем, что она, десять лет прожив с мужем, так и не дождалась от него ребенка. Когда мужчине врачи поставили диагноз "бесплодие" из-за перенесенќной в молодости "плохой" болезни, надежды на рождение малыша от собственќного мужа не осталось. Женщина поступила мудро: решила родить от здорового парня, не предъявляя ему никаких претензий. А мужу поставила ультиматум: не нравится - уходи, согласен - будем считать, что ребенок твой. Муж боготворил свою жену и, понимая, что во всем виноват только он, радовался позже появлению дочки, как своей собственной.
А Люба из этой истории сделала вывод: "Значит то, что нельзя, нехорошо по общим понятиям морали, при определенных условиях все-таки можно?!"
Ближе к экзаменам, учительница химии "скоропостижно" ушла в декрет. Пришлось Сереге возвращаться в класс, где училась Люба. Поначалу, он не совсем уютно чувствовал себя под ее пристальным взглядом, но мало-помалу между ними установилось общение, похожее больше на деловое. Любашка всеми силами держала нейтралитет и старалась ни одним словом, ни одним движением не показать, что в сердце ее по-прежнему сидит та боль, та незаслуженная обида. А еще - страшное желание вернуть все обратно и снова почувствовать себя любимой и желанной.
Экзамены она все сдала отлично. На химии, правда, запуталась в задаче, и уже готова была плюнуть на все и уйти, как Серега сам подошел и подсказал ей правильное решение. Ассистенты сделали вид, что ничего не видели, а Люба подумала с печальной иронией: "Ну вот, хоть какую-то пользу поимела от него. А то все - одни расстройства".
Выпускной бал был прекрасен. Много цветов, много музыки, много хороших слов... Слезы прощания... Только Сергея Петровича не было. Он в этот день уезжал к родителям.
Среди бального веселья кто-то из "своих" кинул клич - пойти на вокзал и проводить Серегу. Времени до поезда оставалось тридцать минут. Стайка девчонок и мальчишек, считающих себя его давними друзьями, полетела на вокзал, бросив родителей на попечение учителей.
Сергей опешил, когда к нему подлетела шумная ватага. Кажется, он даже чуть-чуть прослезился.
- Какие же вы взрослые... - Сказал он, оглядывая всех так, как будто увидел их после нескольких лет разлуки.
Действительно, мальчишки в цивильных костюмах выглядели совсем по-другому, а про девчонок и говорить нечего - длинные бальные платья и прически сделали их неотразимыми.
Люба стояла в толкучке рядом со всеми, но у неё самой создалось такое ощущение, что шум и гам, устроенный одноклассниками, ее лично совсем не касался. Она молча смотрела на Сергея и спокойно думала о том, что прощается с ним навсегда, что это последние минуты их встреч. А вот что говорят в таких случаях, она не знала.
Прогудел тепловоз, и все потянулись сказать последнее "прости" другу-учителю. С мальчишками он прощался за руку, девчонок целовал в щечку. Люба, грустно улыбаясь, подошла последней.
- До свидания, Сергей Петрович. Или прощайте? Ой, и зацеловали же Вас, - начала она старательно стирать следы губных помад на его щеках, - прямо и места живого нет.
- Почему же нет? Губы остались?
- Да кому они нужны? Завесил усами - попробуй, доберись. Целехоньки, не тронуты.
- Ну, так в чем проблема? - Он обнял ее, дрожащую от ночной прохлады, а может, от волнения и поцеловал так, как это делал раньше.
Одноклассники мудро отвернулись и пошли к школе.
- Ты не теряйся, ладно? - Попросил он виновато. - Заходи, не забывай дорогу в мой кабинет.
- Я эту дорогу никогда в жизни не забуду.
- А я тебя... Так уж выходит в жизни... - Он хотел что-то еще сказать, но объявление об отправлении поезда заглушило его слова. Люба заторопила:
- Беги, опоздаешь. Даст Бог - увидимся еще.
Легонько прикоснулась к любимым рыжим усам, теплым родным губам, изобразила, попятившись, прощальный жест рукой. Потом резко отвернулась, зажмурив глаза и закусив губы, и направилась к школе. Одноклассники маячили далеко впереди. Она могла бы их быстро догнать, но не захотела. Так и шла, медленно переступая через ямки и камни на дороге, будто ощупывая почву под ногами.
"Закончен бал - погасли свечи"... Через день после выпускного, те, кто решил поступать в институты, собирали чемоданы. Вот-вот начнутся подготовительные курсы, а Любаша еще не выбрала не то что институт, но даже направление своей будущей сферы деятельности.
Ей было все равно. О педагогике она мечтала только до шестого класса, но быстро поняла, что труд учителя - одни нервы. Потом хотела стать строителем, но мама сказала, что быть прорабом на стройке - чисто мужское и грубое занятие. Медицина светилась как НЛО. Единственное ограничение, которое она поставила для себя чисто интуитивно - не поступать ни в один институт в том городе, где жили родители Сергея, и куда он собирался рано или поздно перебраться.
Она чувствовала, что если будет жить в том городе, то не выдержит, и снова начнет встречаться с Серегой. А это значит только одно - учеба реально может пойти под откос и тогда мама выполнит свои угрозы относительно предмета дочкиной любви. Девочка уже поняла, что "запретный плод" не так сладок, как все думают.
Поэтому пришлось опять "делать как все": друзья поехали в Хабаровск - она тоже. Дружная компания одноклассников подала документы в один институт - она тоже, только чтобы не разлучаться с ними. Факультеты, правда, выбрали разные, кому что больше понравилось.
Люба без всякого энтузиазма поступала на экономический, благополучно и без особых сожалений провалилась и переложила свои документы в другую приемную комиссию, где хватало набранных ею баллов, а самым главным достоинством выбранного факультета являлась преддипломная практика, и не где-нибудь, а в Ленинграде. Насколько Любочка была нетерпелива в получении желаемого, но тут она решила смиренно ждать целых четыре года ради исполнения своей заветной мечты - побывать в этом легендарном городе!
Студенческая суматошная жизнь, новые знакомые, новые впечатления, большой город не то, чтобы не понравились - не захватили, не стали основой ее жизни. Бойкая на язычок, "заводила", она становилась "душой" любой компании; легко давалась учеба - не было проблем с преподавателями. Однако же...
За первый год учебы Люба приезжала домой несколько раз, на каникулах и просто на праздники. Сдавала кровь, чтобы иметь справку об освобождении от занятий, отпрашивалась официально в деканате на пару дней, досрочно сдавала экзамены, чем растягивала свои каникулы до зависти одногруппников. И... боялась самой себе признаться в том, что напрягалась так ради одной цели - не просто быстрее оказаться дома, а для того, чтобы однажды зайти в школу, подняться на третий этаж... Казалось, что только эти моменты и были тем, ради чего она существует.
Встретившись с Серегой в школе, болтала с ним о всякой всячине, делилась впечатлениями о новой жизни. И вдыхала, как последний наркоман, родной до боли запах химикатов в лаборантской.
А Сергей, как в самом начале их романа, был нежен и всегда радовался ее приходу. Если их встреча приходилась на послеурочное время, вечером, то он провожал ее домой. И тогда все ночное небо, всё сияние звезд, все падающие снежинки, весь мир - существовали только для них. Куда пойти погулять в поселке - и так большой вопрос, а тут еще по-прежнему на их отношениях лежало родительское "табу", так что попадаться кому-либо на глаза совсем не хотелось. Прятались, чтобы никто более не смог ни одним словом испортить радость встреч. Под покровом темноты они гуляли там, где тускло светили фонари или не светили вовсе, где прохожие - случайны, и так - до тех пор, пока не замерзали окончательно. Тогда Сергей отправлял Любашу домой.
Он ничего ей не обещал, а она ничего и не требовала. Ей важно было одно, и она это чувствовала: Сергей ее любит, он рад ее видеть, а что будет дальше - судьба распорядится сама.
Судьба прислала весточку ранней весной в виде письма от подруги. Ее школьная подружка Светка не поступила вместе со всеми в институт и дома готовилась ко второй попытке. И именно от нее Любаша узнавала обо всех новостях в поселке. Не тех, конечно, о которых писала мама, а тех, что более всего волновали двух девчонок, понимающих друг друга с полуслова, с полувзгляда.