Веселое студенческое время продолжалось. Четвертый курс, всего-то им по двадцать, но их мальчики - сокурсники стали все больше обращать внимание на тех, кто помладше, "школьное сообщество" стало делиться по парам не только дружеским, но и семейным. Все чаще на курсе игрались свадьбы, все больше девчонок уходило в академический отпуск по абсолютно житейской причине - рождение малышей.
А Любе все не удавалось даже завести с кем-либо серьезные отношения. Мужское окружение браковалось за малейший "минус".
Этот слишком мал ростом - вычеркнуть, этот глуп - убрать, этот любит выпить и побуянить - послать к черту, у этого гнилые зубы, а у того кривые ноги - фу, какая гадость! Тот - пошляк и циник, а этот - бабник, ни одной юбки не пропустит, никуда не годится, все - в сад!..
"Свои", одноклассники, в счет не шли, они стали не просто друзьями, а "подружками". Зная их с малолетства, трудно как-то себе представить их в роли возлюбленных.
Сердце, однажды переболевшее любовью, будто получило прививку от тяжелой болезни и больше ни в какую не хотело заражаться этим страшным вирусом.
"Не могу, не хочу, не буду!" - Кричало оно, когда появлялся хоть малейший намек на завязывание отношений хозяйки с мужским полом.
Люба терпеливо ждала окончания четвертого курса. Вот-вот сбудется ее мечта - поехать в Ленинград, а попросту - в Питер. Полтора месяца практики - это целых сорок пять суток проживания в городе, увидеть который она мечтала с детства!
Мечта чуть было не осталась мечтой, когда поползли слухи, что с этого года практика в Питере отменяется. Сердечко затрепетало сильней, когда слухи стали подтверждаться "своими людьми" из деканата.
Студенты, жаждущие побывать в северной столице, во главе с Любашей, каждый день атаковали декана и его замов, заставляя их не сидеть сложа руки, а добиваться положительного решения. И такое решение прибыло за два дня до начала практики. Радость выплескивалась через край. Но, даже сидя в салоне самолета с билетами, в которых черным по белому было написано "рейс Љ.... Хабаровск-Ленинград", Люба до конца так и не могла поверить своему счастью.
Питер "покоряли" оптом и в розницу. В паре со своей одногруппницей Иркой Медведевой, особой, легкой на подъем, они объездили чуть ли не весь Питер вдоль и поперек. Музеи, театры, концертные залы, экскурсии, просто прогулки по городу... Они старались успеть увидеть, ухватить, узнать как можно больше, практически не отдыхая после работы. А на работу, как ни печально, надо было ходить регулярно, иначе зачет по практике могли бы показать только издалека в виде фигового листочка.
Немного они успели за полтора месяца увидеть, но и того, что смогли, хватало для будущих восхищенных рассказов своим детям.
Петергоф. Его дворцы и фонтаны покорили раз и навсегда своей роскошью, достоинством и умиротворенностью; Пискаревское кладбище, как никакое другое, заставляло прочувствовать всю боль и горе той войны, слезы туманили глаза при виде бесконечных плит над братскими могилами. Бабулькам - смотрителям залов Эрмитажа, каждой в отдельности и всем вместе, хотелось поклониться в пояс, каждую облечь в золотую рамку и представлять как самое ценное среди экспонатов музея в тематическом отделе "Блокадницы-петербурженки-ленинградки"...
Эрмитаж, Исаакий, разводные мосты, белые ночи - в самих только этих словах бушевала поэзия самого глубочайшего смысла и потрясающих эмоций...
А самое главное - всё, буквально всё было "настоящим"! Ни одна репродукция в книге не покажет, как ложатся мазки художника на полотно, как удивительно то, что из бесконечного количества разноцветных черточек, полосок, штрихов в итоге получается картина, очаровывающая своей нежностью, загадачностью, реальной нереальностью...
Не побывав в московском или питерском театре, никогда не поймешь магию "настоящего" искусства, создаваемую актерами высшего класса, играющих так, будто они перед тобой свою душу выворачивают наизнанку, а не просто показывают жизнь придуманных персонажей...
...Практика подходила к концу, когда Любаня загорелась еще одной идеей "фикс".
- Ирк, а Ирк!
- Чего еще?
Они только что вернулись с очередного променажа по городу, и Ирка, задрав ноги на спинку кровати, изображала из себя смертельно уставшую шпалоукладчицу.
- Ир, вот смотри, мы сейчас в Питере, да?
- Ну...
- Не в Хабаровске, заметь, а в Питере...
- Ну...
- А отсюда до Риги - рукой подать, ночь пути, десять рэ - туда, десять - обратно, ты как?
- А что там делать?
- Ой, бестолковая... Рига - это же классно, почти заграница. А еще там есть такой собор, Домский называется. А в нем - орган, настоящий, понимаешь? Я читала, что таких в мире только два - в Домском соборе и еще где-то в Австралии. Ир, ты же знаешь, - Люба потихоньку превращалась в "нытика", - что я до смерти люблю орган, Баха, я так хочу послушать его именно в этом соборе... Ты себе не представляешь! Так, как музыка на пластинке звучит или в маленьких концертных залах, совсем не то...
Ирка молчала, закрыв глаза. Она раздумывала. Люба терпеливо ждала.
- У нас какой сегодня день? - Продолжая лежать с закрытыми глазами и сложив руки на груди, спросила "усталая подлодка".
- Среда, а что?
- Значит, ехать надо завтра. Пятница-суббота там, в воскресенье - здесь. Так?
- Точно! Значит, едем? - Не сдерживая радости, подскочила на месте Любаша. - Ирка, дай я тебя поцелую!
- А прогул на работе?
- Да черт с ней, с работой! Чего мы сюда, пахать приехали? Нас и так уже бабульки не понимают: все работаем и работаем, как порядочные... Если что, девчонки прикроют, наплетут чего-нибудь.
И "понеслась душа в рай". Все удавалось, все шло как по маслу: погода - чудесная, настроение - выше потолка, билеты в кассе - без проблем.
В Ригу приехали рано утром. Попытались было найти места в гостиницах, но поняли, что только зря теряют время.
В Питере знатоки инструктировали девчонок, что вряд ли кто-то им поможет из латышей, мол, русских там не очень любят, то есть, совсем не любят. Поэтому девчонки еще на вокзале купили карту города. Попытались по ней сориентироваться, но тут же заблудились в трех соснах. То есть, вроде бы Домский собор рядом, а как до него добраться по этим извилистым узким улочкам - не понятно. Куда бы ни шли, всё в какие-то тупики попадали.
Бурно обсуждая дальнейшие варианты подхода к искомому месту, они остановились посередине небольшой площади. И чуть не онемели, когда услышали за спиной русскую речь с прибалтийским акцентом:
- Девотчки, вам помотчь?
Ирка еще стояла с открытым ртом, а Люба уже спрашивала нужное им направление. Почти седой, симпатичный дяденька-латыш членораздельно объяснил и как до Собора добраться, и как проще потом попасть на автовокзал. Кажется, даже скромно напрашивался в попутчики. Но подружки, приятно удивленные неожиданным гостеприимством, "не смели более его задерживать".
Еще одна удача - билеты на концерт в Домский Собор есть!
- Ура! А что в программе? Ирка! - Почти орала Люба на всю Домскую площадь. - Сегодня Бах, прикинь, Бах! Господи, за что такое счастье?!
- Бах, Бах, успокойся. А то я сейчас тебе самой сделаю и бах, и трах одновременно, если не замолчишь. Давай сначала решим, где мы ночевать будем?
- Ир, ну нет мест в гостинице, придется - на вокзале. Как-нибудь перекантуемся, а там видно будет. - Целуя билеты на концерт, не раздумывала особо любительница органной музыки.
С каким трепетом Любаша входила в стены Домского Собора!
То, что места достались не самые лучшие, за одной из колонн, не беда. Пусть не очень хорошо виден сам орган, хоры и артистов, зато можно было, закрыв глаза, не отвлекаясь ни на что, полностью уйти в мир музыки.
Сам Собор сразу и навсегда покорил своей мощью, красотой витражей, своей монументальной строгостью и внушительностью. Внутри него, наверное, каждый чувствовал себя маленькой пылинкой, забившейся в трещину на полу.
Зазвучали первые звуки органа. Медленно, тихо, потом все громче, все сильней... С нарастающей силой басы, казалось, раздвигали стены зала, заставляли гудеть мощные колонны, и этот гул доводил общее звучание органа до ощущения приближения конца света.
Каждая нота, каждый звук будто проходили сквозь тело, превращая его в какую-то иную субстанцию, которая только и могла, что полностью раствориться в музыке. Мозг работал только на прием и не вырабатывал никаких посторонних мыслей.
Душа, как легкоплавкий металл от большого огня, растеклась по всем жилкам и стала вполне осязаемо испаряться со всех пор кожи, а собравшись над головой в облако, взлетела ввысь и вихрем заметалась под самым сводом купола...
Когда утихли последние вздохи органа, зрители ещё несколько минут сидели молча. Только потом раздались крики "бис!", "браво!".
Душа, виновато, крадучись, пробралась обратно в свое тело и, еще трепещущая и неспокойная, прилегла на свое место.
Люба вышла из здания Собора с таким ощущением, что вот только что ей просто так, ни за что подарили все сокровища мира. Да что там сокровища - сам мир.
- Ну что, довольна? - Спросила Ирка, оценивая по-своему затуманенные глаза подруги.
- Не то слово. Одно плохо: мечта - сбылась. Я ее десять или двенадцать лет в себе холила и лелеяла. Честно говоря, даже не верила, что она когда-нибудь сбудется. И что теперь? Чем жить? Какую-то новую мечту придумывать? Я только сейчас поняла, что совсем без мечты жить нельзя. Скучно и вроде бы - незачем. Если уж "вся жизнь - борьба", то пусть она будет "борьбой за исполнение мечты"! Главное, чтобы она, мечта, была чистой и благородной!
- У-у-у, понесло тебя, однако! Мечты должны быть реальными: окончить институт, получить хорошую работу, выйти удачно замуж, нарожать здоровых детишек...
- Фу, какая проза! Это - не мечта, а пятилетний план производства. Мечта, она потому и называется мечтой, что сбыться ей очень трудно, почти невозможно. А ты - замуж, дети... Что это - самое главное в жизни?
- Для женщины - да!
- Ничего себе, предел мечтаний - закопаться в пеленки и мужские носки... Я валяюсь с этих русских!
Но Ирка была на два года старше Любы и, кажется, чувствовала себя уже "старой девой", поэтому Люба не стала давить ей на больную мозоль и от темы отошла. Она переживала святой момент - только что "Слу-чи-лось!!!", а беспросветная "проза жизни" на данном этапе ее мало интересовала.
Гостиничный номер их нигде не ждал, поэтому подруги, не торопясь, обследовали близлежащие кафешки и магазинчики. Пройти мимо кафе было практически невозможно, так как уже за пять-десять метров до входа веяло чудесным заварным кофе, а внутри маленьких уютных заведений напрочь отстутствовал приторный запах "общепитовской" кислятины. И всё-то кругом чистенько, всё-то благородненько,.. Так, как они видели только в заграничных фильмах.
Ощущение пребывания "за бугром" усиливалось, когда они бродили по улицам. Вывески на незнакомом языке, мощеные булыжником дороги и площади, какие-то совсем "другие" дома... И люди, опять же, "другие": не так одеты, не так разговаривают, на лицах - спокойствие, уверенность. Они совсем никуда не спешили... Погоня за благами мира их будто совсем не интересовала, а значит, следовал вывод - у них уже все есть, что нужно для счастья.
Ночь, проведенная в зале ожидания вокзала, поубавила сил путешественницам. Тем не менее, с утра они начали строить планы: куда податься бедному крестьянину, чтобы убить время до вечернего поезда.
У входа в здание вокзала они наткнулись на экскурсионное бюро. Выбрали четырехчасовое путешествие на катере по Даугаве "с вылазками на берег по историческим местам".
Посожалели, что не бывает катеров с лежачими местами, потому как пятая точка и так чувствовала себя "не очень" после многочасового ерзания на пластиковых креслах вокзала.
Через час экскурсоводша слегка притомила своими рассказами и фразой: "А теперь встанем и быстренько-быстренько пробежимся до следующего памятника..." Но они терпели, терпели до тех пор, пока не пришло осознание того, что "быстренько пробежимся" - было бы неплохо, если бы не по булыжникам и не на каблуках.
Такие же мученики, расположившиеся в креслах напротив - семейная пара преподавателей из Киевского университета, а по совместительству - жуткие юмористы, предложили девчонкам-студенткам совсем другой расклад.
- Девоньки, чого вам тут маяться, туточки вже недалеко - Юрмала, море, песочок... И ихаты на электричке двайцать хвилин. Тикайте звитцы, поки ножки ходют.
Любаша выросла в поселке, который был основан потомками тех украинцев и белорусов, что в давние времена приехали осваивать дальние земли матушки-России. Поэтому перевести смешанную русско-украинскую речь для Ирки ей не составило труда.
- Садимся на электричку, двадцать минут в пути, и мы на море. Могу сказать только одно: Юрмала - это уже сверхмечта.
"Сверхмечта" встретила их... А, впрочем, никак не встретила. Разнаряженные отдыхающие маячили по улицам Юрмалы, сплошь и рядом напоминая собой Дом моделей на отдыхе.
А наши студентки, в своих вроде бы и "парадно-выгребных" одеждах, казались холопами, случайно попавшими на праздник к барину. Их это смущало, конечно, но не настолько, чтобы сильно отчаиваться.
Никого ни о чем не спрашивая, по нюху, добрались до пляжа. Сожалея лишь о том, что нет с собой купальников, побродили вдоль берега, помочив ножки в морской воде.
Ирке, которая родилась и выросла на Сахалине, видеть море было не в диковинку, а вот Любаша на время даже потеряла способность мыслить и шутить. Она как ребенок смотрела на всё своими, ставшими еще больше, огромными восторженными глазами, устав вслух превозносить окружающие красоты.
Высоченные корабельные сосны, под которыми - ни травинки, ни соринки, только песок и хвоя; море, которое ленивыми волнами набегало на берег и, вопреки ожиданиям, на вкус было практически несоленым, золотистый песок, яхты и большие морские корабли, уходившие за горизонт - все это казалось приснившейся сказкой.
Когда первые впечатления чуть-чуть притоптались, Люба посмотрела многозначительно на Ирку.
- Знаешь, что я думаю?
- Приблизительно. - Ирка улыбалась, совсем как ясновидящая.
- Что мы будем совсем дураками, если не приедем сюда снова, хотя бы на недельку.
- Я тоже об этом думаю.
- Правильно, Шарик, думаешь... - Голосом кота Матроскина протянула Люба. - Нам бы домик теперь найти. Пусть даже без коровы, без теленка, лишь крышу над головой.
- Ну, так давай, поищем, проблем - то.
Время поджимало, поэтому к поискам "домика" приступили тут же. Пришлось обращаться к прохожим. И вроде подробнее некуда объясняли девчонкам, где находится нужная им контора, что выдает адреса сдаваемого жилья, но какой-то рок не давал им ее найти. Как будто глаза чем замазали, чтобы нужную вывеску они так и не увидели. Погрешили: "Видно, "лукавый" мимо водит..." Какой там лукавый?.. Как можно найти что-то определенное, если ходить с открытым ртом и глазеть по сторонам, отвлекаясь на разные разности и интересности?...
Уже на перроне, в ожидании электрички в сторону Риги, они увидели киоск, в котором торговали билетами на автобусы.
Они решили испробовать этот последний и самый, казалось, ненадежный шанс. Наклонившись к окошечку, постарались медленно, но верно объяснить сидевшей там девушке свои трудности с поисками жилья. Девушка почему-то сильно раскраснелась, разволновалась и где жестами, а где на ломаном русском стала зазывать их к себе в будку.
Ира с Любой удивленно переглянулись и по очереди втянулись в узкое пространство.
- Вы ищете жить? - Спросила девушка с потрясающим акцентом.
- Да, но нам ненадолго и не сейчас. Где-то через две недели мы хотим приехать сюда снова, и тогда нам нужно будет жилье... - Наперебой затарахтели гостьи.
- Ой, девочки, помедленнее, я так быстро не понимаю... - Четко проговаривая каждую букву, морщила лоб молодая женщина, не успевая переводить быструю речь говорливых дальневосточниц.
Приходилось медленно повторять уже сказанное.
Хозяйка киоска, с трудом подбирая слова, говорила о том, что она сама хотела бы "пускать к себе жить" русских девочек на взаимно выгодных условиях. Девчонки были близки к очередному шоку, когда поняли, что их "берут" бесплатно и только потому, что хозяйке хочется немного пообщаться на русском языке, чтобы не забыть его совсем.
Из последующих слов Дайны, так звали девушку из киоска, они поняли, что живет она одна. Была когда-то замужем за русским, но он пил, и они расстались. Она его до сих пор любит, хоть он и пьяница, но его мама против их дальнейшей жизни по непонятной причине. Скорее всего, из-за того, что Дайна из бедного сословия, а Сережина русская семья - довольно обеспеченные люди, из партийных(!), обкомовских работников.
- О! А говорят, русская душа - загадочная. В латышской, однако, загадок не меньше! - Удивлялась Любаша, когда они с Иркой снова оказались на перроне с записанными номерами телефонов и адресом Дайны. - Наверное, женщины всего мира одинаковы. Что бы ни было, наперекор всему - вечно готовы жалеть, любить, прощать, понимать...
*_*_*_*_*
Далее события замелькали, как картинки в калейдоскопе. Последние дни пребывания в Питере заполнялись написанием отчетов по практике, прогулками по городу в дневное нерабочее время и восхитительными белыми ночами, прощанием с полюбившимися местами и людьми, с которыми работали, искренними обещаниями приехать сюда снова...
Потом - снова Рига, Юрмала, "странная", любящая русских Дайна, холодная, но безмерно красивая Балтика, восхищение ювелирных дел мастерами, что превращали кусочки янтаря в целые произведения искусства...
Напоследок - Москва, которую нельзя было не посетить, раз "пошла такая пьянка"...
После ярких впечатлений Ленинграда, а тем более, Риги, Москва показалась серой, слишком деловой и чересчур суматошной. Тем не менее, и там "нашлось место подвигу". За полтора дня, что подруги там пробыли, они успели посетить парочку театров, поулыбаться караульным у Мавзолея, пробежаться по храму Василия Блаженного, обойти кучу магазинов, побывать на выставке мод и с грустью, но с чувством исполненного долга, сесть в самолет, возвращающий их в Хабаровск.
В Хабаровске подружек должен был встречать Александр Иванович. Любаша заранее, позвонив еще из Питера, договорилась о такой милости с его стороны. И хотя самолет задержался на два часа, Шурик Иванович добросовестно ждал на привокзальной площади.
Видно было, что он недоволен, что он торопится, но девчонкам было мало дела до этого. Они-то счастливы!
Открывая дверцу машины, Люба увидела на заднем сиденье букет цветов, и со святой наивностью определила:
- О-го! Нас встречают, как героев, с цветами!
Шурик слегка покраснел, но пресек эту нечаянную радость:
- Не совсем...
- То есть, не для нас? - Уточнила Люба. - Но ведь для женщины? Так, и кто же она?
- Я еду на День рождения и уже опаздываю. Между прочим, из-за вашего самолета. И цветы, боюсь, повянут при такой жаре...
Шуриковы оправдания методом "наезда" не сбили Любу с намеченного курса.
- Так для какой женщины цветы? Сколько их у вас на данный момент? - Продолжала Люба с естественной (пока) веселостью.
- Цветы - для жены. Она уже с гостями ждет в ресторане... - Не стал более выкручиваться "шеф".
- Ах, ну да, ну да, как же... Конечно, любимой женщине обязательно надо дарить на День рождения цветы! И на восьмое марта тоже, кстати, не забывайте!.. - Все это Люба произнесла с таким "пониманием и проникновением", что Шурика передернуло от того количества ехидства, что Люба постаралась вложить в подтекст сказанного.
Он все понял и замолчал, зло и обиженно. Любе тоже больше нечего было сказать. Ирка попыталась было разрядить обстановку, но ее никто не поддержал. Так, молча, и доехали до общежития. Люба с вежливой улыбкой поблагодарила Александра Ивановича за "неоценимую помощь" и, не удержавшись от душившего сарказма, пожелала ему "быть хорошим мальчиком, не обижать жену и деток". На душе снова заскребли черные кошки.
*_*_*_*_*
Шурик Иванович исчез из Любашкиной жизни тихо, будто растворимый осадок при химической реакции. Особых впечатлений, что он оставил после себя в нежной девичьей памяти, оказалось при подсчете не так уж и много. Это, конечно же, внешность. Да, красив, чертяка, но так жаль, что эта положительная черта легко превращалась в отрицательную. ("Ален Делон - секс-символ?", "Нет, просто - символ!") Что ещё? Тот злосчастный букет цветов, предназначенный жене (А я, значит, так себе - грязь из-под ногтей...) и дырявые носки, увиденные однажды. (Мужчина, идете покорять женщину - посмотрите сначала на свои ноги и только потом - в зеркало...)
Пока Любаша с Иркой Медведевой "прорубали окно в Европу", другая, "хорошая" Ирка Шилова, вышла замуж и ушла с мужем "на хату". В "камере", таким образом, стало свободней на одно спальное место и чуточку спокойней.
*_*_*_*_*
Надо сказать, что новое звание "пятикурсник" обязывало вести себя соответственно рангу. Легкое пренебрежение к младшеньким, моложе их самих на курс-два: "Я на вас удивляюсь, племя молодое и наглое!.." На самом низком уровне - интерес к "абитуре", то есть, к 1-му курсу: "Откуда дровишки? Понятно. Из лесу..." Отношения с преподавателями - практически запанибрата: "Доброе утро, коллеги!"
Глаза "пятака" обязательно должны быть прикрыты печатью вселенской усталости, а собственно лицо - иметь хотя бы пару мазков-морщин, как след касания проходившего мимо интеллекта. Походка - спокойная, движения - вялые, никакой суеты. И тем более так должно быть, если первые два-три года ты "работал на зачетку", а вторую половину срока, соответственно, она - на тебя. Закон, проверенный и утвержденный целыми поколениями студентов, многим позволял особо не напрягаться на последнем курсе.
Спокойное течение событий несколько нарушилось, когда между лекциями Любу вызвали к парторгу факультета. На столь высокой должности стояла шестидесятилетняя тетка, этакая гром-баба, по прозвищу "замполит". Она без стеснения курила "Беломор", благоволила к мальчишкам и не переваривала девчонок.
Вызов к "замполиту" не обещал ничего хорошего. Никаких вариантов, кроме проработки по комсомольской линии, не высвечивалось. Люба умудрилась в свое время согласиться быть комсоргом группы, а соответственно, быть в ответе за все промахи в личной и общественной жизни своих подопечных.
Но все оказалось гораздо проще. Торжественным голосом, чуть ли не плача от волнения, Валентина Ивановна сообщила Любе, что ей оказывается "великая честь" - стать членом великой и могучей Коммунистической партии Советского Союза.
Патриотизм и светлые чувства Валентины Ивановны Люба почему-то не разделила.
- Да ну, Валентина Ивановна, не хочу я никуда вступать!
Парторгша онемела на некоторое время и потянулась к "Беломору". Её обида за такое пренебрежение к родной партии была столь велика, что маленькие бесцветные глазки быстро-быстро замигали, бровки поползли вверх, а губки под вислыми щеками сложились морщинистой гузкой.
Любин отрицательный ответ был тем более непредсказуем для Валентины Ивановны, потому как буквально год назад эта девчонка сама приходила к ней и просила, умоляла прямо-таки, дать ей рекомендацию. Любе тогда было вежливо отказано, и все ее благие помыслы посвятить свою жизнь "непримиримой борьбе с бюрократизмом и общегосударственным враньем" на этом закончились.
Обиднее всего было то, что "путевка в жизнь" Любе тогда не улыбнулась не из-за наличия у нее самой каких-либо грехов и скрытых пороков, а по абсолютно банальной причине: в том году в партячейку поступила "разнарядка на мальчика". Поэтому следующая реплика Любы была вполне обоснованной:
- А что, в этом году вам поступила "заявка на девочку"?
Невинный взгляд претендентки на место под солнцем вызвал в ответ резкую вспышку злости в глазах Валентины Ивановны. Но она быстро справилась с собой. План по приему молодежи в стройные ряды партии с нее ведь спросят!
- Да что ты, Любочка, такое говоришь? Да, у тебя было в прошлом году желание вступить в партию, но ты тогда была не совсем готова...
Однако, увидев скепсис на лице "молодой, но ушлой", забросила свой наигранный патриотизм куда подальше и попыталась подойти с житейской точки зрения:
- Ну, подумай: тебе в этом году выпускаться. На любом предприятии тебе с партбилетом гарантирован рост по служебной лестнице. А если останешься здесь, мы тебя поставим освобожденным комсоргом факультета. А это - оплачиваемая должность, хорошая отдельная комната в новом общежитии, комсомольские путевки куда хочешь, ну и так далее... Усекаешь?
- Усекаю. Я подумаю.
- И думать нечего. Приходи завтра, будем писать заявление. - Настойчиво давила "замполитша".
Но Люба еще решила поупорствовать. ("А вот теперь вы за мной побегайте!")
- Сначала я маме позвоню, посоветуюсь.
- А она у тебя член партии? (Можно подумать, "не члены" обязательно посоветуют не то, что надо!)
- Еще какой! Если бы все были такие, как она, коммунизм уже давно в нашей стране прописался, а не шлялся бы "призраком по Европе".
Валентина Ивановна оглянулась, не слышал ли кто, и погрозила Любе кулаком:
- Ты сильно-то не богохульствуй! Рамок держись!
- Ну, так я пошла? - Хватая "дипломат" и направляясь к дверям, спросила на прощание Люба.
- До завтра! - С нажимом, многозначительно посмотрев на уходящую "занозу", произнесла Валентина Ивановна.
Мама, правда, без особого энтузиазма, но одобрила поступившее Любе предложение. И, как доктор, бывает, нищему больному прописывает травы и витамины, добавила: "Пользы, может, и никакой, но вреда, однако ж, тоже никакого". Как удачно, а главное - вовремя процитировала она Володю Высоцкого, не зная при этом ни одной его песни! Люба провела параллель между героем упомянутой песни и любимой маминой партией. Получилось забавно.
Вот что значит, когда "верхи" хотят, а "низы" - не против... Принятие в кандидаты, а после - и в члены партии, прошло без сучка и задоринки. По крайней мере, намного легче, чем, помниться, вступление в комсомол. Сценарий отрепетирован: вопрос-ответ, вопрос-ответ, если что забыл, тетеньки из парткомиссии, мило улыбаясь, подсказывают, отвечают за тебя. Потом хвалят словами из "рекомендаций", что писались для всех практически одинаковыми, как под копирку. Цирк, да и только! И весь этот спектакль - только для того, чтобы у тебя, молодой и зеленой, была уверенность в светлом будущем, а в составе партии - не нарушался баланс процентного отношения рабочих, крестьян и этой, ненавидимой многими, "прослойки" - интеллигенции.