Аннотация: Повесть о техниках сновидения в условиях большого города. О любви, жизни и смерти. С продолжением.
Ночь тянется бесконечно долго. Темная аллея незаметно перешла в закрытую галерею. Плавно покачивающиеся тела перламутровых колон наполнили темноту волнами холодного свечения. Невозможность соразмерить длину шага с преодолеваемым расстоянием изматывает. Казалось, что он никогда не сможет подняться на эти три ступени, а до едва различимой арки дошел за один шаг. Сердце гулко забилось. Удержаться: " Я все еще здесь". Может быть, всего этого нет? И аллея, и колонны, и длинная, заросшая лопухами, пустынная тропинка - все это только мое воображение? И достаточно закрыть глаза, представить скамью, себя сидящим на ней - и все! Но нет. Мир реален. Пространство косно, но измеряемо, а потому преодолимо. Главное - не оборачиваться. Идти только прямо. Белые тела колонн слились в пульсирующие студенистые стены, сходящиеся где-то на недоступной взору высоте. Повеяло сыростью, песок под ногами вспучился и, медленно опадая, образовал ряд правильных холмов. Знак. Пространство реагирует на воздействие. Не дать убедить себя в том, что я его часть. Я вне него. Ощущение своей эмульсивности -- лучшее средство защиты. Под ногами забулькала пузырящаяся болотная вода. Запах растительной гнили мешался с острым запахом сырого дыма. Край поляны накренился, оплывшие стволы деревьев мотнулись влево. Вытянутые вперед руки по локоть провалились в отвратительное болотное месиво. Луна, гримасничая и колыхаясь, огромным желтком расплылась в чернильной воде канавы. " Здесь... здесь... вот и тропинка". Ноги подгибаются. Ниже, ниже. Сухой гравий. Пальцы нащупали тонкие стебли травы, шероховатые края камней, смятый комок сигаретной пачки. "Все как прежде. Я все еще здесь. Только бы вспомнить слово... "Ватные ноги не слушаются. Тонкая не отступная, как комариный звон, мелодия, стеклянные голоса. " Не думай об этом! Это все только кажется. Этого нет". Тропинка. Три огромных шага. В ушах шумит. Дальний край поляны придвинулся вплотную. Листья мокрыми лоскутами висят на лиловых скользких сучьях. "Медленнее. Слишком быстро". Голова клонится ниже, ниже. Теперь слышны шорохи листьев, скрип песчинок под ладонью, журчание подземных струй - холодных, прозрачных. "Вот камень. Это - камень. Со всеми свойствами твердого тела. Он часть целого. Высокая, крепкая скала. Величественная, неподвижная, вечная. Я держу в руке часть реальной скалы. Я - реален. И мир вокруг меня - реален". Темнота со свистом и грозным шипением упала на запрокинутое лицо. Глаза открыты. "Я все еще здесь...".
Вчера был день. Сегодня уже утро. Серый свет, длинные тени на потолке. За окном шум машин, стук входной двери - гулкий, одинокий. Утро. И чувство - это не день. Но уже и не ночь. У каждого есть Имя. Его слово. Имея силу, можешь любого заставить сказать его Имя. Зная Имя - властвуешь. Это закон ночи. И тут все средства хороши. Плохо, что не сразу начинаешь это понимать. Ну, ладно. Первые две пары пропускать нельзя. Скверное слово "нельзя". "Я не хочу"- так лучше. Белый кефир. Сборище ацидофильных бактерий, создавших свой мир. Цивилизация преобразователей. Часы отстают. Ключ - хорошее слово. Открывающий двери. Запирающий секреты. Ключ - хранитель. Замок - страж. Суть сокрыта, ее не замечаешь, пока не задумаешься. Табачная вонь в лифте. " АС\ДС", "Установлю двери "Супер лок". Падение на дно лифтовой шахты. Стук входной двери. Гулкий, одинокий. Запах асфальта, тополиного пуха, пыли. Конец семестра. Через неделю экзамены. "Я помню это". Гулко стуча на рельсовых стыках трамвай вышел из пункта А в пункт В. Подбородок вперед. Скрип щетины. "Брейся чаще, хочешь, купим тебе хороший лосьон?". Трамвай идет по рельсам. Самое время для риторических вопросов. " Ты знаешь, что тебя ждет?" "Ухудшение здоровья, разрушение внутренних органов, головного мозга, деградация личности". "У таких нет будущего, либо - либо". "Я знаю".
Длинный чугунный забор Ботанического сада. Верхний край решеток ступеньками поднимается все выше, выше. Арка входных ворот. Теперь ниже, ниже. Медленнее. Остановка. Впереди девушка сидит. Лица не видно. Волосы красивые. Темный пушок вдоль шейных позвонков. Вниз за вырез ворота. Немного продвинемся и посмотрим на ее грудь... Лучше бы не двигался. "Для тебя существуют только красивые, а некрасивым как быть? Ведь они тоже хотят счастья". Ну, а я-то тут при чем? Лозунг: " Все хотят счастья". Адепты учения о всеобщем счастье несчастны по определению. Не может быть всеобщего счастья, оно индивидуально, конкретно, единично. Только ему, ей, им. Только мне. Каждый имеет право на счастье. Дайте ему возможность быть счастливым, а о своем счастье он позаботится в меру своего понимания о нем. Счастье - плохое слово. Определи счастье, как наличие в коре головного мозга набора химических и электромагнитных процессов, воздействующих на определенные его центры. И все - имя теряет свою силу. Пустота. Поэтому его так любят употреблять паразитирующие на психических заболеваниях специалисты. Что там Фауст нашел в конце своей жизни? Общественный труд на общественное благо? Мироустройство муравейника? Старый, мудрый человек, проживший долгую, насыщенную событиями и чувствами жизнь. Что он понял в ней, что хотел передать нам перед своей смертью? Тающий фосфоресцирующий след черного пуделя над белой поверхностью сыпучего снега. Если он и видел сны, то ничего в них не понял.
Все началось с толкования снов. " Ах, ничего они не значат. Просто ночной кошмар. Не ешь на ночь". Нет. Все имеет причины и следствия. Не может сниться " что угодно". Во сне мы видим определенные, строго обозначенные образы. Осмысливая прошлое, прогнозируя будущее, освобожденные сном от жесткой конкретики дневного сознания, мы наши мысли, ощущения, эмоции преобразуем в ряд последовательно возникающих образов. Бывает, что этот ряд связан между собой некой логикой, сюжетом, но это не главное. Эмоциональные оттенки имеют гораздо большее значение. Яркость образов, выпуклость, их необычность, странность. Классика: огромные глаза, красные, блестящие губы, большой половой член, толстый нос, волосатые руки, странные, неземной красоты птицы, гигантские лестницы, всевозможные мифологические персонажи, ведьмы, черти, ангелы. Замороченные бытовыми проблемами, придавленные поведенческими стереотипами, мы порой не понимаем сути происходящего даже в реальном "дневном мире". А что говорить о "пространстве сна" с его запредельными для понимания взаимосвязями, прихотливостью сюжетов, тонкой вязью эмоциональных оттенков. Культы сновидений, обрядовые традиции многих народов, целые цивилизации стоились на объяснении мироустройства посредством логики сна. Чего стоит только понятие "блужданий души" человека во время его сна. Отсюда всего один шаг до реинкарнации и вечной "бессмертной" души большинства религий мира. Но именно эта кажущаяся отделенность сновидений, эфемерность взаимопроникновения реальности и сна, помогает отказаться от" дневного" способа познания бытия, приводя в действие звериные силы нашего подсознания. И сон разума рождает не чудовищ, он освобождает скрытые в нас первородные сути разрушения и созидания. Они лишены свойств культурологического детерминизма Добра и Зла. Эти понятия неизмеримо узки для понимания вселенских процессов, заставляющих содрогаться мироздание в чередующихся пульсациях сжатия и расширения. Одно ясно, и это очевидно, сон разума освобождает "темные", слепые силы. Венский сластолюбец обобщил свои, довольно однообразные сновидения, и, применив новое учение, так сказать, расширительно, заставил еще не отошедшее ото сна человечество краснеть, осознавая свои многочисленные комплексы. Мне интересно не то, почему во сне люди видят "это или то". Меня интересует именно "это и то". Но об этом завтра.
После универа заехал к Марине. Родители ее были дома. Мать все время толклась рядом. Отдал Марине журнал с деньгами. Она его бросила на тумбочку под зеркалом. Чего я боюсь? Смотрю на свое отражение. Темное ночное стекло. Свет настольной лампы. Сонный уютный мирок письменного стола, клавиатура с "мышью", монитор. Оранжевые руки, желтое пятно лица, на столе яркий круг от лампы. Границы мира. В детстве боялся темноты, боялся огромного шкафа, стула с одеждой на спинке - неизвестность пугала. Воображение, освобожденное отсутствием зрительной информации, с жуткой готовностью населяло темноту страшной нежитью. И вот уже я слышал чье-то осторожное дыхание, скрип открываемых дверей, постукивание когтей, шорох одежды. Ночные существа окружали меня. В любой миг они могли броситься и растерзать мое пропитанное страхом тело. И я замирал, парализованный немым ужасом. Глаза вытаращены, сердце колотится. Нельзя ни пошевелиться, ни вскрикнуть. Я закрывал глаза и осторожно забирался под одеяло. Постепенно страх сменялся дремотной настороженностью. Ночные существа переползали, перелетали из темноты моей комнаты в сумрак предсонного бреда. Я начинал яснее различать их фантастические личины. Они смотрели на меня, но я уже не испытывал прежнего ужаса. Я просто смотрел в их мерцающие глаза.
Страх темноты свойственен всем детям. Чуть повзрослев, я понял, что темнота сама по себе не несет опасности, что в темноте я сам ее часть, одна из многих составляющих, действующая полноправная ее сила. И страх прошел. Я чувствовал, лежа в своей детской кровати, что упругие холодные струи пронизывают все невидимое пространство вокруг меня. И все оно наполнено медленным тяжким движением. Вспышки холодного внутреннего света на мгновения открывали передо мной что-то невообразимо далекое, сумрачно прекрасное. Тогда я, конечно, не мог понять всей глубины и значимости происходящего, но сознание сопричастности навсегда избавило меня от детского страха темноты. И сейчас, достаточно вызвать в памяти то ощущение силы и покоя, представить закрученные в огромную спираль туманно-черные, пронизанные сиянием пульсирующие массы, и я вновь чувствую свою нерасторжимую связь с этим вечным движением. Я закрываю глаза. Вдох, выдох - покой и сила темного пространства как сферой покрывают меня.
Этой весной произошел смешной случай. Родители Марины были на даче или еще где, не знаю. Целовались мы с ней со страшной силой. Глаза у нее потемнели, глубокие, губы горячие, влажные. Вся она такая маленькая, худенькая, а груди большие, упругие, с темно-коричневыми острыми сосками. Завалились мы в ее кровать. Снял с себя рубашку, джинсы, раздел ее. Сатиновый халат, трусы, лифчик. Все внутри кипит и замирает. И только где-то на краю сознания, как сквозь слой ваты - звонок. Марина опомнилась, глаза осмыслились. Изогнувшись белой тонкой спиной выбралась из моих рук, накинула халатик. Это соседский пацан- первоклассник из школы пришел. Дверь свою открыть не может. Я лежу, в висках стучит распаленная кровь. Слышу, входная дверь хлопнула. Марина вернулась, глаза дикие, темно-зеленые, бездонные. Скинула она свой пестрый халат, упала на меня. Только все наладилось - опять звонок. Длинный, требовательный. Марина выскочила из кровати, волосы спутанные, на груди красные пятна от поцелуев. " Родители!" И тут на меня нашло такое ощущение покоя! " Быстро одевайся!" А я лежу с идиотской улыбкой на лице. Соломенная шляпа на стене висела, сомбреро, я накрылся ею, а Маринка просто рассвирепела. В этот миг по дну сетчатки моих глаз, краем, скользнула тень огромной темной спирали. И весь окружающий мир наполнился неведомым, скрытым смыслом. И наши молодые забавы, и кровать ее истерзанная, сваленная набок подушка, молочная белизна ее грудей, темные вьющиеся волосы, весеннее солнце за окном, и даже тот пацан, а это опять был он, не мог закрыть ключом замок своей квартиры - все засияло, ожило. Ощущение полноты жизни захлестнуло меня. Но, как оказалось, этого было мало.
Дочь Ковалевых умерла в 86-ом. Пневмония. Похоронили ее на Семиреченском кладбище. Желтая глинистая лента просеки под высоковольтной линией. Голубые, белые кресты, низенькие скамейки, жестяные и пластиковые венки. Кладбище новое, ему лет пять. Поэтому вид оно имеет неухоженный, унылый, сиротский. Павел Артемьевич сварил в авторемонтной мастерской нехитрую оградку из стального уголка и катанки и памятник с фотографией. Выпускница 8-го класса 105-ой школы Ковалева Юлия. "Дорогой доченьке. Мы любим тебя". Горе, безысходное родительское горе.
Тамара Тимофеевна работала на часовом заводе бухгалтером. После смерти дочери здоровье ее резко ухудшилось: сердце, давление, ноги стали опухать. Да и годы. В 86-ом осенью ей шел 52-ой год. Юля - поздний ребенок. Долгожданный, выстраданный. Замуж вышла, когда уж и не надеялась. Все как-то не получалось, а потом и время. Павел Артемьевич - водитель. Познакомились у подружки на новоселье. Приглянулись друг другу. Расписались через полгода. А через три года, в 71-ом, родилась Юленька, радость и утешение. Близкие слезы медленно стекают по увядшим щекам женщины. Жить стало незачем и жизнь будто кончилась. Весна, лето, осень и долгая- долгая зима. Павел Артемьевич все чаще стал прикладываться к бутылке и дома редко бывал трезвым. Тихий он. Добредет до дома, молча поест на кухне и ляжет на диване в юленькиной комнате. С грузовика его сняли, работал слесарем. Так и жили. Тамара Тимофеевна стала ходить в церковь. Каждый день ходила - была она недалеко. Идет после работы домой, зайдет. Постоит перед Божьей Матерью, помолится, а когда и свечку поставит. Игумен говорит: "Не убивайся так, женщина, это грех. Ведь дочка твоя в раю. Проси у Бога успокоения, помощи проси, примирения".
Однажды давно, когда я учился еще в школе, лет 16 было, приснился мне сон. У северо-американских индейцев есть такое понятие - "Сон жизни". Видевший его размышляет над ним всю жизнь, снова и снова перебирает в памяти его символы, слова и знаки. В нем он черпает веру в свое предназначение, в свою Судьбу. Видевшие сон и сумевшие растолковать его - мудрые люди. Это я не о себе, в двадцать три мудрость почти недостаток. Но я понял, что только вера порождает власть и зависимость. Уверовав в Бога человек открывает для себя огромный сияющий мир торжества Добра и Порядка. Вся история человечества, освященная незыблемостью религиозных догматов, предстает перед ним во всем великолепии своей стройности и гармоничности. От начала мира и до его конца. Верящий в Бога вместе с верой получает способность соотносить себя и то предопределенное, что называет он "волей божьей". Если же человек атеист, то и это сути не меняет. Атеизм ведь в большой степени основан на отрицании веры, на "неверии", то есть на вере, что "Бога нет". И, как всякая вера, атеизм требует безоговорочного принятия своих "незыблемых" истин. Именно это учение отрицания стало у нас общегосударственной религией. С "Кодексом строителя коммунизма" один к одному списанным с Нагорной проповеди Христа, с неприятием "космополитов", распявших когда-то Спасителя, с огнем в молодых сердцах, с верой в светлое будущее. "Каждый хозяин своей судьбы!". Верил ли кто-нибудь до конца в это? И скольких эта вера погубила? Огромным катком прокатилась Судьба по целым поколениям, по миллионам маленьких хозяев с их маленькими судьбами. С хрустом черепов, с грязью и кровью, слепо, необъяснимо, зловеще. Это было жертвоприношение богу Атеизма. Видимо, крайности действительно сходятся. Но во всем остальном атеизм, как вероучение, не хуже других религий, философских учений, психологических и политических доктрин. Всех их связывает понятие - "разделенная реальность". Вот он - действительный Символ веры. То, что разделяется и признается значительным числом людей некого сообщества - действительно и реально в рамках этого сообщества. Психологи называют это психологическими эпидемиями. Хотя, надо заметить, что и наука психология со всеми ее течениями и школами, не более чем разделенная реальность "посвященных".
Реальны ли миры сновидений? Люди видят разные сны. Попытка связать их общностью архетипов - всего лишь предложение разделить реальность существования Ночного Мира. Но меня это интересует в более узком смысле. Толкование снов - именно здесь связываются желание познания Мира сновидений и стремление проникнуть в тайну предопределенности, предсказать Судьбу. Люди видят разные сны. Но все они об одном и том же.
Отвез Марине деньги. Все правильно. Все так, как и предполагал. Но если раньше было ощущение полноты контроля, то теперь я не могу отделаться от зябкого чувства необратимости. И это можно назвать страхом. Я боюсь, до мурашек по коже. Сознание услужливо подсовывает классические примеры "исследователей Ночного Мира". Но где та грань, у которой необходимо остановиться, почувствую ли я ее?
На прошлой неделе были на вечеринке у ее знакомых. Набрались до полной дури. Глаза у всех блестящие, какие-то стеклянные. Расползлись по углам. Как слепые ощупывают друг друга. Все это на фоне хип-хоповой лабуды, звона бутылок, запаха травки и ацетона. Запомнилась одна девчонка, наверное, нет еще и восемнадцати. Руки подняты вверх, покачивает бедрами в обтягивающих джинсах. Глаза закрыты, на пухлых алых губах полуулыбка. Веки по-детски гладки и выпуклы. Голубая короткая майка с "пасификом". Бронзовая бархатистая кожа живота с вертикальной впадиной пупка. Плавный изгиб талии от параболы последнего ребра до бедер. Тонкие загорелые руки со светлыми ладонями и белыми ногтями качаются в только ей слышимом ритме. Вошла ли она в Ночной Мир?
Вот он ведет ее за руку. Тонкая, сияющая в луче света, рука из-под бежевой накидки. Он идет уверенно, быстро, не оглядываясь. Черный костюм, плотное тело, широкие плечи, крепко посаженная голова с круглой белой лысиной. Черное отражается в лужах перед входом. Длинные загорелые девичьи ноги, высокие каблуки. Голова опущена, челка на глаза. Жестяной шелест нагретых тополиных листьев. Кроны деревьев прикрывают вход сверху. Стрелок с крыши соседнего дома работать не может. Решает отработать вход в казино. Жарко. На краю козырька лифтовой шахты сидят сонные голуби. Мастика покрытия прилипает к подошвам кроссовок. У него еще три дня. Стеклянные блоки оконного проема лестничного марша. Две женщины в коротких юбках курят наклонившись к перилам. Лучик солнца через приоткрытое окно на белой тонкой сигарете. Струйки синеватого дыма. Ступени ведут вниз, в полутьму, сумрак, тьму. На женщинах парики. Черный и рыжий. Волосы прямые и жесткие. Отделившись от конца сияющей белизной сигареты пепел падает вниз. Легкий, серебристый.
Говорит Серый: "Ты трахался с кокаином, нет? Правда, нет? Неужели?". Говорит, что мочку уха ему отстрелили при передаче товара. Один из прикрытия не поставил ТТ на предохранитель. Случайный выстрел. Видел на пляже, как он и еще двое менялись сумками. Пили пиво, глазели на девчонок. Серый говорит, что завязал, как только стал курьером. Что совмещать работу с дурью нельзя. Сразу сойдешь с круга. У Серого мать и две сестры младше его, отца нет. Я посоветовал ему бросить это дело совсем. Он посмотрел с любопытством. Сейчас у него БМВ, прикинут, цепи, все такое. Но ему не долго осталось. Видит ли он сны? Черт его знает! Хранитель снов угнетен. Он исчерпал все возможности остановить, изменить его Дневную Жизнь. Но он не оставит его, он будет с ним до конца.
Хочу понять, действуют ли дневные законы в Ночном мире? Есть ли действительно что-нибудь по ту сторону Добра и Зла? Что определяет ту ось, на которой вращаются сияющие сферы Ночного Мира?
Вдруг стало скучно... Надо попробовать писать на бумаге. Когда делаешь записи на компьютере теряется ценность ручного труда, неповторимость изделия. Видимо, есть некая связь между видом рукописных строчек, написанием букв, пустотой пропусков и тем, что ты пишешь. Видимо, написанное гусиным пером отличается от написанного шариковой ручкой. Представляешь, человек выбирал перо, срезал конец перочинным ножом, расщеплял его, окунал заостренный конец в бронзовую чернильницу, осторожно переносил его на лист бумаги и ...Буквы одна за другой стекали в плавные строки. Остановился, обмакивание пера, и снова строка. Буквы написаны с нажимом, мелкие точечки брызг - это перо зацепилось за шероховатость бумаги. И эта неспешность, несуетная ритмичность - полет пера к бронзовому великолепию и обратно к белой поверхности листа - оставляла простор для мыслей. Человек мог обдумывать то, что он пишет, как пишет. С шариковой ручкой время сжалось, появилась судорожная неразборчивость, невнятность написанного. А компьютер умертвил непосредственность связи пишущего с написанным. Ну, да ладно. По крайней мере, в эту записную книжку заглянуть могу только я. Это к вопросу о скрытности моего характера. Не люблю случайно любопытствующих проктологов. Хотя сам не прочь по локоть залезть в чью-либо душу.
С чего я начал? Вдруг стало скучно. Сегодня ушел из общаги вечером часов в восемь. Разговоры: деньги, преферанс, кто с кем спит и снова деньги. Накурили - дым слоями. Принесли пакетик дряни. Забили косяк. Сказал, что пойду в булочную на проспекте. Там до 10-00. Во рту горечь. Отравление. Такое состояние - как будто хочешь спать, но сосущее ожидание подходящего момента никак не дает расслабиться.
Марину в детский дом привела соседка. Сирота. Родных не сыскалось. Была, помнится, тетка Мария где-то в Тюменской области. Да, где ее сыщешь. Отец Марины ушел от них когда ей еще и года не было. А через полгода, говорят, попал под поезд. Мать - хорошая. Только пила сильно. Мужчин водила. Много их было. Дядя Вася долго ходил. Добрый. Принесет бутылку водки и Марине - конфет или пряников. На руки ее брал... "Идет коза рогатая за малыми ребятами...". Грубая мозолистая ладонь приглаживает волосы на рыжей макушке. Было ей тогда четыре года. Выпьют они с мамой бутылку, мать идет к соседке за самогонкой, да и Марину несет. "Пусть у тебя переночует". Старуха поворчит да и дело с концом. Постоянная покупательница, как откажешь. А ночью опять шум. Крики. Дядя Вася маму бьет. А через день опять приходит. Низкий, плотный, до глаз заросший иссиня - черной щетиной. Синие татуированные руки достают из кармана китайского пуховика апельсин. "Коза рогатая...". "Сам ты козел",- кричит мать из-за дверей кухни. "Сонечка, не злись, прости меня". "Да иди ты!". "На апельсин". Холодный оранжевый шар выскальзывает из детских рук и катится под кровать. Тихо звякают пустые бутылки. За дверью мать гремит посудой, долго и нудно воет водопроводный кран. Марина сонно щурится на голую электрическую лампочку под потолком коридора и вспоминает об апельсине. Под кроватью темно и пыльно. Серые валики пыли облепили старый рыжий чемодан с ржавыми наугольниками, коробку из-под обуви и огромную сетку с прелым луком. В углу у шкафа в темноте притаились старые домашние тапки с турецкими загнутыми носами. Апельсин закатился за пыльные бутылки и здесь в темноте он не оранжевый, а черный, и пахнет прелым луком. "Оставь меня в покое!". "Сонечка, ну что ты". "Оставь меня в покое... Вот-вот посмотри какой синяк... И здесь, вот...". "Сонечка, ну прости". "Ты зверь, зверь". Мать тихо плачет. Марина видит из-под кровати босые белые ноги матери и серые потертые ботинки дяди Васи. "Соня, ну не надо, прости. Давай, за мировую. Вот тут у меня...". Из кармана пуховика появляется бутылка и кусок колбасы в серой оберточной бумаге. "Ты, Вася, больше не ходи ко мне. Не надо". "Как, не надо! Может я жениться хочу! Да, вот возьму и женюсь на тебе! Не веришь?". "Трепло ты, Вася". "Нет, ты мне верь. Мариночка, иди ко мне. Огромная рука в наколках шарит под кроватью. Падают пустые бутылки. Мать заглядывает под кровать. Глаза красные, на щеке возле левого уха багровый синяк.
- Иди ты ! При ребенке, кобель! - Мать вскидывается.
- Ну, ладно, ладно... Дядя Вася хитро ухмыляется.
Мать ловит ее за рукав кофты и вытягивает из-под кровати.
-Мариночка, грязная какая, вся в пыли. Что дядя Вася-то скажет?
- Да,- мужчина по-хозяйски устроился за столом. Бутылка водки подернулась туманной пленкой осевшей влаги. Старый ободранный стул скрипит под его тяжелым раскинувшимся телом.
- Руки перед едой надо мыть.
- Вот видишь,- мать ведет ее в ванную, моет руки, белые щеки, выбирает пыльные хлопья из волос.
- Вот-вот, красавица ты моя.
Движения ее порывисты, торопливы.
- Соня, а я уже и рюмки достал.
Мать режет колбасу, кладет ее на тарелку. Раньше, до Марины, она работала официанткой на вокзале, а сейчас где-то в столовой, посудомойкой. Болгарские помидоры с огурцами, хлеб, холодная лапша с тушенкой.
- На, колбаску, бери, бери, моя хорошая.
Мать целует Марину. Дядя Вася уже налил рюмки.
- За мир и дружбу,- ловит мать за талию - ну и за любовь!
- Ну, скажешь тоже.
Вечером Марина спала у соседки.
Весной, когда Марине исполнилось пять лет, мать отравилась газом. То ли чайник огонь залил, то ли жить стало невмоготу. Девочка, как всегда, была у соседки. Милиция, скорая, люди с носилками, покрытыми белой простыней. Мать увезли. А о ней никто не вспомнил. Была, вроде, у потерпевшей дочка. Через три дня хватились. Нашли. Участковый, седой уже, долго кряхтел, не зная что сказать. Да и как скажешь малолетнему ребенку, что мать ее непутевая руки на себя наложила, что одна она осталась. Одна.
- Вот что, Марина, пойдем со мной. Есть, наверное, хочешь? Да, ты не плач, не плач. Вот ведь горе.
Случись что, у самого трое таких. Соседка суетилась в комнате, боязливо поглядывая на капитана. Вещи Маринины собирала в тот самый рыжий чемодан. А после обеда отвела девочку в приемник детского дома N 7.
Равнина, Выжженная глинистая земля в сетке трещин. Пучки засохшей травы, каменистые россыпи. Мелкие песчинки поднимаются в воздух, скручиваются в жгуты, разлетаются пылевыми воронками от впадины высохшего озера. В ушах нескончаемый свист ветра. Во сне бывает трудно сосредоточиться на чем-то одном. Часто все происходящее в нем ограничено рамками эмоциональных переживаний. Поэтому второй план остается затертым, статичным, иногда грубо-бутафорским. Но некоторые детали вдруг неожиданно выступают из этой мути с какой-то запредельной хрустальной ясностью. Вот и тогда, я увидел устремленную в бледно - голубое небо сияющую скалу - двухступенчатый останец, возвышающийся над ровной поверхностью желтой земли. Перст, указывающий в миражную зыбь раскаленного неба. Камень скалы темно-серый, с кварцевыми прожилками, края его остры, вертикальные полосы теней уходят высоко вверх. И я слышу вой ветра, огибающего тело каменного обелиска.
По руслу высохшего ручья, по мелкой разноцветной гальке движется колонна людей. Они идут по двое. Лица их скорбны. Идут медленно, повинуясь выполнению непонятного действа. Их широкие белые одежды развевает сухой ветер. Головы опущены. Они идут к скале. Вот они уже у подножия. По узкой тропинке между сухих кустов- колючек первая пара поднимается вверх по вырубленным в скале ступеням. Все выше и выше. Их маленькие фигурки в белых одеждах оказываются на самой вершине. Плоская поверхность ее имеет два уровня, две ступени, одна выше другой метра на три. У самой вершины цвет скалы становится ослепительно-белым. Острые грани сверкают, переливаются, преломляясь в струях раскаленного воздуха. Белые развевающиеся одежды почти сливаются с очертаниями камней на краю плоской вершины. Свист ветра, слепящее сияние белесого безоблачного неба. Песок и соль. Два силуэта отделяются от края скалы и медленно начинают падать вниз. Все быстрее, быстрее... И вот они уже лежат, раскинув руки, на куче камней у подножия. Залитые кровью белые одежды, черные дыры ран. Ни вскрика, ни стона, ни даже звука падения. Свист ветра в ушах, шелест песка по раскаленным камням. Следующая пара начинает свое восхождение. Чувство роковой неизбежности, неодолимой предопределенности. И страх. Вот еще два окровавленных трупа лежат на камнях. И снова кто-то начинает подъем. А вот и мой черед. Я беру за руку девушку, стоящую рядом, и мы направляемся к скале. Я чувствую ее страх, я вижу ужас в ее глазах, вижу, как дрожат ее губы. Ветер треплет длинные распущенные волосы, мы начинаем подниматься. Вот мы на верху. Здесь не чувствуется жара раскаленной, потрескавшейся земли, пронизывающий холодный ветер рвет одежду. Миг за мигом истекает время. Сила Судьбы толкает нас в пропасть, в пустоту, навстречу смерти. Что можем мы противопоставить ей кроме своего страха? Я должен сделать это. Должен. С бешено бьющимся сердцем я смотрю вниз. И вот весь сжавшись, закрыв глаза, боком я падаю. Падаю. Тугие потоки холодного воздуха с ревом мчат меня к земле. Выгнутая желтая поверхность равнины заваливается вправо. Рот открыт, но ни кричать, ни дышать я не могу. Тяжкий удар. Огненный шар с треском лопнул в моей голове. Я чувствую страшную силу, влекущую меня куда-то в темноту, липкий мрак беспамятства... Очнувшись я увидел белое небо. Я жив! Я все еще жив! Внутренним знанием, как часто это бывает во сне, я понял что падение с такой высоты редко бывает отвесным, поэтому меня отнесло в сторону на длинный песчаный язык у основания скалы. Пологий склон его смягчил удар падения. И вот, превозмогая боль, я поднимаюсь и смотрю на вершину скалы. Она еще там! И я кричу: "Нет! Нет!". Но уже поздно. Девушка подгибает колени и срывается с острого края скалы. Она медленно невесомо скользит на прозрачных воздушных струях. Ее падение убыстряется, и вот она камнем летит навстречу иссохшей растрескавшейся земле. Я закрываю глаза и падаю лицом в песок. Жгучие слезы льются из глаз. Я опять поднимаю голову и сквозь туман вижу, как ее несут на изодранном белом пологе. Белая одежда в кровавых пятнах, лица не видно. Только с фотографической четкостью вижу, как по белой свисающей руке стекает струйка крови. По запястью, по внешней стороне кисти, по указательному пальцу. Капельки крови срываются и падают в сухую желтую пыль. И это все. Я отворачиваюсь. Слезы заливают мне лицо. Чувство тоски и отчаяния переполняют меня. Теперь я один. Вот такой сон.
Если его подвергнуть психоанализу, то результат будет один. Если его толковать в терминах бытового сонника, то выводы будут другие. Если попытаться подойти, если это возможно, к событиям во сне с точки зрения дневной логики - совсем другое. Но что-то подсказывает мне, и я хочу что бы это было именно так, что этот сон не поддается объяснению, толкованию, анализу. Объяснение этого сна - сам сон. Надо принять его как данность. Он реален. Это было на самом деле. И реальность его в ценности испытанных чувств и мыслей. И этот выжженный солнцем мир - во мне самом. Но не буду ничего объяснять. Объяснения разрушают сладкое чувство одиночества, страха и боли, которые неразрывно связаны с приятием этого жестокого, неизбежного, неодолимого мира.
Холодный ветер налетел внезапно. Дождевые капли сорвались с острых краев черных листьев и дробно застучали по черному лакированному металлу автомашины. За ветровым стеклом качнулись лиловые тени ветвей, и полная луна вдруг вспыхнула в темно- синем просвете ночного, затянутого тучами неба. Поляна осветилась. Тонкие ветви ивы образовали призрачный светящийся ореол вокруг луны. Травы налились колышущимся коллоидным светом, осколки бутылок блестели в темноте, как россыпи алмазов. Дверь бесшумно открылась и я упал лицом в сырую, пахнущую осенней прелью, траву. Ноги поднялись вверх и, описав дугу, упали где-то далеко в зарослях крапивы. Перед тем как закрыть глаза я увидел свое отражение в блестящей тарелке колесного колпака. Огромное сплющенное лицо олигофрена с непомерно длинной шеей. Отражение дрогнуло и медленно беззвучно закатилось за край видимого пространства. Черная тень машины исчезла, сразу стало легче дышать. Показались, невидимые до сих пор, желтые песчаные полосы тропинок, белые скелеты молодых березок и красные сигнальные огоньки ретранслятора. "Я еще здесь". Я уперся ладонями в мокрый осклизлый слой прелой листвы. Тело неожиданно легко взлетело вверх и плавно закачалось над землей. Судорожно пытаясь удержаться на поверхности, я ухватился за тонкие ветки сирени. Подтянул ноги. Они показались из темноты, как два длинных пожарных рукава. Одна мысль попробовать опереться на них казалась невозможной. Даже вдох и выдох влияли на мое равновесие. Вдох - и я чувствовал, как мое тело неудержимо поднимается вверх. Мне приходилось торопливо выдыхать, и тогда земля притягивала его обратно. По какую сторону сна и яви я нахожусь? Теперь это не так волнует меня, как раньше. Тогда мне казалось, что если я перестану чувствовать границу Дня и Ночи, то просто сойду с ума. Так это было важно. Когда в первый раз я понял, что бессилен различить мнимое и реальное - меня охватил ужас. Мне показалось, что плита склепа, куда я, влекомый любопытством и тщеславием, неосторожно забрался, упала и навеки погребла меня под собой. Волосы зашевелились на голове. Но вместе с ужасом я почувствовал леденящее приближение гибельного восторга. Острое желание дойти в своем ужасе до возможного предела, до дна. Исчерпать это чувство до конца, до саморазрушения. И это было так ново, так необычно, что Ужас отступил. И едкая смесь любопытства и страха завладела мной. Что-то подсказывало: "Отдайся течению, созерцай"... Что я теряю? Что ждет меня впереди?
Легкая боль где-то в затылке, ватная вялость, даже перевод взгляда с одного на другое требует усилий. Дышать тяжело, воздух втягивается в легкие через толстый слой мешковины, во рту ее прелый вкус. Пальцы рук ноют от холода. Тактильные ощущения присутствуют. Зрительные образы устойчивые. Попробую взлететь. Кусты сирени отклонились вправо и, легко скользнув по их тонким ветвям, я плавно поднялся над поляной. Березы протянули свои белые могильные длани в мою сторону. Кресты и плоские могильные надгробия прижались к земле. Серебристый свет струился с холодных молчаливых небес. Ноги, подобно хвосту воздушного змея, удивительно точно повторяли траекторию моего полета. Холодный ветер принес тонкий запах древесной гнили, прелой листвы, сырого песка. Полет продолжился. Медленное покачивание сменилось плавной быстротой скольжения. Внизу пролетели ряды темных могил, со слабыми огоньками призрачного света у изголовий. Матово-серое в своей безупречной ровности загородное шоссе. Рубиновые огни мачт ретранслятора. Высота полета заметно увеличилась. Самое время появиться страху. Я чувствовал, как что-то тугое, бархатно-маслянистое, обтекает мое тело. Я раздвигал его плечом, взрезал острым подбородком, толкал локтем. Но не ощущал встречного сопротивления. Даже шума в ушах не было. Я почувствовал, как что-то мягкое коснулось моего лица. Ассоциация сработала. Поверхность внизу покрылась колышущейся бело-черной меховой мантией. Бессчетное количество бегущих горностаев устремилось в долину. Горностаи - это реакция на "мантию". Это могут быть песцы или белые медведи. Нет, все-таки горностаи. Но вот белые волны стали резче и круче. За горностаями появились белые полярные волки. Синие холодные искры пробегают вдоль их хребтов, голубое льдистое свечение, словно шлейф, тянется за ними. Свет Сириуса отражается в их сапфировых глазах. Символов так много, что я не успеваю определять их дневной смысл. Выхватываю детали, то что бросается в глаза, а значит сильнее действует на воображение. Стараюсь запомнить ощущения. Плоская поверхность лунного диска налилась яичной желтизной, стала вдруг зловеще-выпуклой. Серые пятна морей хаотично перемещаются, уползают на ее невидимую сторону и вновь появляются. Я подтянул колени к груди, они были в липкой ржавой грязи. Осенняя некротическая забава природы. Распад, тление, холод и смерть. Я перевернулся на спину. Холодный, потусторонний волчий вой поддерживает мой полет. Я буду лететь пока воют волки. Темная зелень хвойного леса сменилась лиловыми, изъеденными дождями, оврагами. Потом показались грязно-серые речные плесы, темные коробки домов, змеиная путаница дорог, опять глинистые холмы, редкие пятна лесов и до горизонта - черная пустота мертвого моря. Сонное воображение вяло попыталось вытащить из густеющего тумана памяти все эти халдейские манускрипты, назареев в верблюжьих плащах, прыгающих, как пробки в плотной соленой воде, туристов из сытой анемичной Европы... Даже символы христианства не смогли пробиться. Пустая холодная поверхность стального цвета. И я понял - падения не будет. Для этого нужна энергия. Страха, восторга, просто желания жить. А раз этого нет - не будет и того, что питается этой энергией. Разрушитель Шива грызет просяные лепешки с сушеными финиками. Он изможден, измучен голодом и одиночеством. Даже произнесенное в Ночи имя не сделало мутный расплывчатый силуэт его синего тела яснее и подвижнее. Скоро конец. И это признаки его приближения. Пора.
Не понимаю, что нас с Мариной удерживает вместе? Я звоню ей раз в три месяца, раза два захожу. Нет, секс нас не связывает. Это скорее следствие, чем причина. В прошлом, да и в этом году, у меня были подружки. Она, я знаю, тоже не отличалась постоянством. Сейчас у нее какой-то вахтовик - нефтяник. У него квартира в Восточной парковой зоне, на Сиреневом бульваре, "хонда", разведен. Марина говорит, что он интересен метафизически. Дура, если б она еще понимала, что это значит. А я думаю, все дело в его деньгах. Да, милая, есть у тебя такая страстишка. Любишь ты чужие "бабки". Да и зелье денег стоит. Из родительского кармана много не вытащишь. Марина месяца три как колется, может и больше. Ума хватает, чтобы брать чистый продукт. Суррогат пережигает вены за полгода. А за навороты надо платить. Чистота - залог здоровья. Недавно вычислил ее дилера. Но я думаю, это подставка. Фанера. Подонок капитально прикрылся. Может это вахтовик дурь ей возит? Сам-то он явно этим не злоупотребляет. И это не такое уж редкое явление среди тех, кто связан с наркобизнесом. Наверное, есть и такие, которые не пьют и не курят. Любят детей, ходят в церковь, подают нищим, читают стихи, по утрам пьют кефир и раз в неделю делают очистительные клизмы. Жен водят на премьеры в театры, выращивают на подоконниках лимонные деревья, разводят аквариумных рыбок. Собакам нравится запах наркоты от их рук. Они обожают своих хозяев. Гнусные, мерзкие подонки, убивающие детей своей отравой, насилующие невменяемых девок в угаре свального блуда, режущие вены сошедшим с ума от ломок пьяным малолеткам, заражающие все вокруг себя, убивающие все живое, злобные полуразложившиеся некрофилы. Читал, одному наркодельцу кто-то выстрелил в лицо из дробовика. Это меньшее, что я бы делал с этими ублюдками.
Так ты говоришь, метафизически? Ведь тебе всего семнадцать. А ему - тридцать четыре. Он вдвое старше тебя. У него за плечами жизнь. Что ты знаешь о нем? Можешь ли ты хоть на секунду представить ужас и боль, которые он испытал в следственном изоляторе, куда его, двадцатилетнего парня, только что пришедшего из Афгана десантника, усадили за злостное хулиганство? Пьяная драка, сломал ключицу, пару ребер сыну какой-то шишки. Там на него наехали блатные и он защищаясь проломил голову местному "чаку норрису". Охранники избили дубинками до полусмерти, а ночью блатные обитатели бокса едва его не задушили. Они натянули ему на голову полиэтиленовый пакет, навалились потными жилистыми телами и долго, чередуя совокупление с побоями, истязали его, избитого в кровавое мясо. А на зоне его "петушиный" статус снова пытались узаконить. И он едва не убил особо резвого любителя анусов. Всякая попытка изменить свой статус в криминальной среде должна оплачиваться кровью. Своей или чужой. И это было почти чудом, что на свободу он вышел живым и здоровым. После этого он завербовался на Север. Три сезона тянул трубы, потом перешел к буровикам. Получил специальность. Появились деньги. В Свердловске умерли родители. Сначала мать, через год с небольшим - отец. Осталась квартира. Он ее продал. Обосновался в Сургуте. Прожил там пять лет. Был женат, развелся. Пробовал заняться перепродажей, возил водку, сигареты, автомобильную резину, ковры, хрусталь. Не сказать, чтобы очень разбогател. На жизнь хватало. Пятнадцать дней командировка: Уренгой, Ямбург, работа на морозе, летом еще хуже - тучи гнуса, невозможно рот открыть. Пятнадцать дней дома, в Сургуте. Потом перебрался в Свердловск. Родина. Теперь летает с вахтами. Все было. И тушение нефтяного факела. Не сработала автоматика. Буровая вышка в этом пекле сложилась, смялась, скрутилась винтом. И однажды вертолет, на котором вахту забрасывали в тундру, аварийно сел на заснеженное болото. Началась пурга и они почти трое суток просидели в замороженном чреве занесенной снегом машины. Он подморозил пальцы ног. Легко отделался. Опять повезло. Наверно, обо всем этом он тебе не рассказывал. И знаешь почему? Потому что он знает, тебе нет места в его жизни. Но еще яснее он видит, что ему нет места в твоей. Ты хорошая девочка, красивая, нежная. Только вот распутная, жадная до удовольствий, да и наркозависимость. Он знает, что ты сидишь на игле? Думаю, что да. О наркотиках он знает не понаслышке. Ведь это у него еще с Афгана. Были годы без зелья. Были срывы. Не наркотой ли он удерживает тебя? Как ты хороша наверное под кайфом! Я закрываю глаза. Бесплотный дух тонкой блестящей спицей пронзает холодное тело осеннего тумана, взлетает ввысь, замирает, звонко вибрируя, в хрустальной чистоте ледяного неподвижного воздуха. Неслышно, мгновенно пронзает дома, парки, рейсовые автобусы, сырые от копоти и смога улицы, железнодорожные мосты, сосновый лесок. Опять коробки высотных домов, ниже, ниже. Вот его дверь. Я просачиваюсь в щель у косяка, она так узка, что и бритва не войдет, но мне этого достаточно. Я уже внутри. Надо оглядеться. Вот его логово. Здесь обитают тени его видений. Холодные хрупкие, как лед, сиреневые пятна одиночества. Форма сферическая. К центру плотность увеличивается. Тонкие алые зигзаги. Пресловутые руны. Архетипы арийской культуры. Как свастики на древнеиндийских храмах. Но это все пока неважно. Длинные волосы. Белые. Лежат "солнцем" вокруг лика. Не хватает воздуха, трудно дышать. Наверно, у него проблемы с сердцем. Яркие вспышки, грозный подземный гул. Я легко проникаю сквозь нагромождение каменных глыб. Вижу длинную, грязную дорогу, уходящую вглубь зеленоватого мрака Круглого озера. Сверху падает занавес. Символ окончания. Тяжелые бархатные складки. Язычки пламени, как огни святого Эльма, взбегают по ним наверх. Сферический купол прогибается. Мне необходимо видеть и понимать. Из молочной пульсирующей зыби вдруг проступает лицо. Глаза закрыты, губы плотно сжаты. "Скажи мне твое имя...". Молчит. Мои губы онемели, не могу пошевелиться. Нужен знак преодоления. Без этого в этом мире так и останешься косноязычной, лишенной своей воли марионеткой. Маска приблизилась вплотную. Я медленно поднимаю руку. Она вяло упирается в холодное желеподобное вещество. Значит это чужой морок. Прочь! "Хранитель, подай мне знак". Видение медленно растаяло. В сфере образовалось круглое, величиной с кулак отверстие. Бледно-розовое свечение усилилось. Алые руны легли под ноги. Светящиеся треугольники покачиваются на уровне глаз. Я подошел к отверстию и каплей ртути перелился наружу. Образы исчезли. Только свет и тьма. Слишком много действий. Во сне лучше всего наблюдать. Просторная комната, широкое окно. На стене ковер. Коричневые листья, желтые, черные стрекозы. В ушах легкий звон. Пол гладкий, теплый, чистый. Ступени вверх, тонкие, нога еле умещается, приходится идти боком. Гамаки, один в углу, другой висит вертикально. Оба покачиваются из стороны в сторону. Будто с них кто-то только что встал. Кресло старое, грубое. Спинка и сиденье покрыты черной плесенью. Видно, что оно сырое, ветхое. На полу матрас, грязный, полосатый, из разорванного угла торчат клочья желтой ваты. На нем лежит он. Я знаю, что это он. Я знаю, что он ждет тебя. А вот и ты. Связана черными тонкими ремешками. На глазах белые квадраты лейкопластыря. И ты улыбаешься. Странная улыбка, никогда я не видел у тебя такой улыбки. Верхняя губа приподнята. Длинные белые зубы плотно сжаты. Это скорее хищный оскал, а не улыбка. Ты лежишь на полу, медленно перекатываясь с боку на бок. И волосы твои не темно-каштановые, а черные. Прямые, жесткие. Словно пластмассовые. Он пьет молоко. На его руке, держащей стакан, наколка. Не могу разобрать что. Ты перестала кататься по полу. Раздвинула ноги, легко прогнулась, встала на колени. Твои глаза закрыты, но ты все видишь. Или делаешь вид, что видишь. Он рядом, он за твоей спиной. Вместо кистей рук у него длинные острые крючья. Он лижет твою спину между лопатками. И кожа пузырясь отстает от тела, повисает лоскутами. Тогда он цепляет ее крючьями и медленно стягивает вниз. Ты тяжело дышишь, тебе приятно, сладкая дрожь пробегает по твоему телу. Я смотрю его глазами, смотрю на твою тонкую спину. Теперь его руки вполне нормальные, только очень грязные. Въевшаяся машинная грязь. От этого на твоей коже остаются черные полосы. Да, и не кожа это, а белое обтягивающее платье. И не грязь это, а темная, почти черная, спекшаяся венозная кровь. Похоже на ритуальное действо. На ковре качаются желто-коричневые тени цветов и листьев, мелькают слюдяные крылья блестящих стрекоз. На полу у твоих ног чернильно-фиолетовая лужа. Жидкость впитывается в пол, уходит в трещины и щели. И это действительно ритуал. Он начинает кружить вокруг тебя. Но это уже не ты. Другое лицо, зеленые, приподнятые к вискам глаза, вытянутые кверху острые кончики ушей, тонкие губы, бугристые, круто загнутые назад рога скрытые длинными рыжими локонами. Острые сосцы грудей, узкие бедра. Он кружится, подняв свои черные руки, все быстрее и быстрее. В ушах стоит низкий гул, скрип старого, долго не работавшего механизма. Все приходит в движение. Пол медленно отрывается от основания и, тяжело поворачиваясь, уходит вверх. Но это для меня вверх. Я сижу в том старом, заплесневевшем кресле, стоящем на потолке. Круг пола ввинчивается, погружается все глубже. Пора возвращаться. Я видел, но пока ничего не понял. Но время еще есть, голуби. И я узнаю все. Гул усиливается. Сфера уменьшается, стягивается, перламутровая поверхность становится матовой, почти белой. Воздуха не хватает, я испытываю легкое удушье, сердце замирает. Беззвучно, мгновенно образ сферы схлопывается, исчезает. Все нормально. Пора возвращаться. "Хранитель, благодарю тебя". Голос тих, пространство огромно. Но я знаю, я не одинок. Он всегда со мной. Откуда тогда это смутное беспокойство? Какое-то предчувствие... Всему свое время.
Ночь. Время упырей и маньяков. Ночь - время охоты. Зверь ищет свою жертву. Добыча распаляет воображение ожиданием погони, слабости и падения. Тот, кто видит в темноте, видит другой мир. Для одних ночь наполнена страхом и ожиданием смерти, для других - это власть, жажда разрушения и насыщение. Маньяк в своем логове ждет знака свыше. Он готов, в кармане плаща резиновый жгут и опасная бритва. Он ждет голоса, который скажет куда идти и что делать. Сладкое чувство боли и страха. От ужаса предстоящего действа немеют губы, закатываются глаза. Жуткий захлебывающийся смех сводит горло. По его жилам прокатывается едкая смесь страха, боли, похоти и ненависти. Он готов. Одевает свой плащ, гасит голую лампочку под потолком и выходит из Света во Тьму.
Ночь пылает потоками неоновых огней. Ночные автомобили сверкают и переливаются в разноцветных огнях рекламных щитов, названий ресторанов, гостиниц, кафе, магазинов. Ночь пульсирует в звуках музыки, доносящейся из пурпурного дыма ночного бара, в криках пьяных рокеров и звуках милицейской сирены. Ночь в глазах лениво ждущих проституток. "Вам скучно? Я разделю с вами ваше одиночество". Ты нуждаешься в этом? Возьми ее, сделай себе приятное. Люди богемы, те что начинают жить, вывалившись из транса, только к часам к трем пополудни, приобрели вполне сносный живой вид. Длинные, как железнодорожные вагоны, лимузины. Они окружены стаями девиц, прихлебателей, всевозможных дельцов шоу-бизнеса, как акулы прилипалами и лоцманами. Яркий блеск фальшивых и настоящих бриллиантов, дорогие меха, дорогие костюмы, дорогие сигареты и золото, золото, золото.
Вход в казино ярко освещен. Яркие разноцветные блики водопадом стекают по белым широким ступеням. Подъезжают машины, служащие казино быстро отгоняют их на стоянку. Удачливые бизнесмены, культовые певцы, газетные магнаты, вальяжные наркодельцы, нефтяные короли, высокие госчиновники - вот они, хозяева жизни. Эта ночь - для них. И все вокруг - для них. Ночь свежа. На темной вороненой стали винтовки начинает оседать туманная влага. На нем черная стеганая куртка, вельветовые джинсы, кроссовки "рибок", перчатки. Куском бинта он протирает линзы бинокля. Он ждет. Но нетерпения нет в его движениях. Ждать - его работа. Хочется курить, но он легко подавляет это желание. Оставлять лишние следы ему ни к чему. Кусок брезента не дает холодному бетону вытянуть тепло из лежащего на нем тела. А вот и он. Вернее - его машина. За ней " джип" с охраной. Охранники быстро осматриваются. Один из них, с большим сложенным, зонтом бежит к машине. Время взрывается. За считанные секунды темп, плотность событий увеличивается неимоверно. Перекрестие оптического прицела пляшет у задней правой двери " Мерседеса". Дверца приоткрывается. Палец лежит на спусковом крючке, дыхание задержано. Сердце бьется ровно. Он весь там - на залитой неоновым светом площадке перед казино. Из темноты салона появляется женщина. Он это понимает раньше, чем видит ее. Кто-то из охраны подает ей руку. Мужчинам руки не предлагают. Она выходит, быстрым неуловимым движением поправляет облегающее платье, прическу, меховую накидку. Оборачивается. Он видит улыбку на ее губах. В прицеле блеснула широкая лысина, короткая шея, плечи. Охранник с зонтом приготовился раскрыть его над целью. Стрелок замер, перекрестие жестко легло на нижнюю часть затылка. Пошло вверх вместе с поднимающимся из машины. Указательный палец плавно спустил курок. Привычное ощущение отдачи. Он знал - выстрел был точным. Он видел, как изменилось лицо женщины, ее открытый рот, белое лицо забрызганное кровью, присевших на колено телохранителей, их сжатые двумя руками пистолеты. За машиной он не видел своей цели, но внутренним зрением почувствовал лежащую ничком мешковатую фигуру с неестественно вывернутыми руками, лужу крови под головой, лишенной трети черепа. Сунув бинокль и кусок бинта в сумку на поясе, он пригибаясь, на четвереньках отполз от края крыши. За спиной внизу послышались женские крики, шум автомобилей, крики охранников. Винтовка и брезент остались на краю. Все - дело сделано. Осталось чисто отойти. Мягко ступая по бетонной крошке, он быстрым шагом обошел выводы вентиляционных каналов, трубчатые остовы телевизионных антенн, спрыгнул на нижний уровень крыши, Открыл люк лифтовой шахты, по железной лестнице спустился вниз, прошел мимо электродвигателей лифта, открыл двери на лестничную площадку. Внизу тихо. Двери лифтовой он закрыл приготовленным ключом. Сейчас дорога каждая секунда. Лифт медленно, завывая и вздрагивая, ползет вверх. Двери открылись. Пахнуло его неистребимой вонью: смесь никотинного перегара и мочи. Кнопка - второй этаж. Двери открылись в темноту, тусклая лампа лифтовой кабинки осветила исцарапанные синие стены, окурки и мелкую бумажную дрянь на полу. Он быстро шагнул в темноту. Вдруг навстречу ему из пещерной тьмы лестничной площадки выплыла сутулая бледная фигура в плаще. Сердце замерло, дыхание перехватило. Это продолжалось всего один миг. Он увидел белое бескровное лицо, высокий с залысинами лоб, короткий вздернутый нос и бледно-голубые, как вареный белок, глаза. Руки в карманах широкого плаща. На лице привидения не отразилось ни удивления, ни интереса. Оно просто смотрело на него. Все произошло в течение 2-х секунд. Что-то его уберегло. Он сработал автоматически, повинуясь своему чутью. Чуть присев что есть силы врезал туда, где под плащом предположительно находился пах. Затем слева - в солнечное сплетение. И когда нелепая бледная фигура начала заваливаться вперед - внешней стороной кроссовки, как футбольный мяч - удар в белое, сморщенное от боли лицо. Привидение откинулось и рухнуло на спину. Все произошло стремительно, в полной тишине, только звуки ударов и падения. Двери лифта закрылись и тьма поглотила их. Перепрыгнув через лежащее тело, он быстро начал спускаться по лестнице. Все тихо. Вышел из подъезда, не спеша огляделся. Поднял воротник куртки и пошел вглубь квартала. Незаметно оглянувшись он скорее почувствовал, чем увидел, как из черноты приоткрытой двери подъезда за ним наблюдают холодные глаза смерти. "Проклятый извращенец". Он принял его за эксгибициониста, веселящего женщин и девушек неожиданной демонстрацией своих антропологических особенностей. Он не знал, что сегодня смерть, как никогда близко, подошла к нему, что она у него за спиной. Смотрит ему вслед. И чутье подсказывало, что это не безобидный "голыш", что это зверь равный ему по крови и жестокости. Но сейчас он отметил - чистого отхода не получилось.
В соседнем дворе стояла белая "девятка". Ее он получил вместе с винтовкой от "фирмы". Минут пятнадцать он колесил по городу. Затем заехал на вокзал, дал телеграмму на адрес торговой базы, где работал экспедитором. Отпуск по семейным. Уезжает к родственникам. Около получаса наблюдал из окна привокзального кафе, как двое кавказцев "пасли" его машину, Вот они подошли к ней и через минуту белая "девятка" круто развернулась и бесследно исчезла в потоке спешащих машин. Допив кофе, он направился в автоматическую камеру хранения, где из ячейки достал дорожную сумку с одеждой, новыми документами, деньгами. Все, теперь его нет. Появился новый человек, с другим именем, другим прошлым и, возможно, с другим будущим. Тут же в сумке он нашел билет на автобус до соседнего городка, где есть железнодорожная станция, а оттуда - в Питер, Прагу, Кипр. Все, адиос. Автобус отходит через пять минут.
Маринка - приемная дочь. Настоящего отца не помнит, говорит - попал под поезд. Мать- алкоголичка отравилась газом, когда ей было пять лет. Потом детдом. Приемные родители удочерили ее в девять лет. Говорит, что родная дочь у них умерла в 86-ом. Вот они и взяли девочку из детдома. Чтоб не было одиноко в старости. Вырастили. Почему же все так сложилось? Почему любовь и сострадание обернулись равнодушием и жестокостью? Старик как выпьет, а это случается почти каждый день, к ней: "Дочка, дочка". Марина: "Отстань, старый. Иди спать". Или еще чего покрепче. Стыд, как состояние души ей не знаком. Мать: "Марина, как ты разговариваешь с отцом?!". "Как вы мне надоели!". Накрасится, сумку за плечи - "Чао, старые". Соседки, плотоядно ухмыляясь, рассказывают. Видели ее с одним, двумя, пьяные, в машину садилась с "черными". Стыд и страх. Не об этом мечтали они, когда брали из детдома маленькую худенькую девочку. Почему же все так вышло? Наследственность?
В некоторых странах совершеннолетие наступает, в юридическом смысле, в 21 год. Почти четверть своего срока человек готовится к самостоятельной жизни в обществе. Усваивает правила игры, постигает законы человеческих взаимоотношений. Воспитание - вещь тонкая. И ничего общего с педагогикой не имеющая. Как можно воспитать сердечность, если между родителями и детьми нет добра? А ведь все просто. Вот он ваш ребенок. Он слушает вас. Он видит это мир вашими глазами. Пока он ничего не может. Учиться у вас жить - это заложено в нем на уровне инстинкта. Не надо мешать этому естественному процессу. Не надо принимать героические позы, не надо морализировать. Если вам лично отвратительны грязные побирушки на улицах, то незачем убеждать вашего ребенка, что помощь ближним - ваш первейший долг. Прочитал то, что успел напечатать, Хотел убрать, такой скукой повеяло! Просто - Бенджамин Спок. Какое мне дело до всего этого? Да плевать мне на все на это! Я - сторонний, равнодушно зевающий наблюдатель. Родители ее, сама она, как она живет, с кем спит, что у нее на уме. Без-раз-лич-но.
После того, как Дракон открыл мне второй ларец, дневной мир вдруг сжался в крошечную каплю маслянистой жидкости. Такую маленькую, что она без труда поместилась бы на предметном стекле микроскопа. Так же отстраненно, как наблюдатель рассматривает судорожные конвульсии каких-нибудь инфузорий, в ярком бестеневом свете я увидел знакомых мне людей, и других, которых я не знаю, и которых никогда не увижу. Все они двигались, шевелили жгутиками рук и ног, поглощали друг друга, размножались, умирали. Мир пульсировал, сверкал и переливался. И я увидел себя - крошечную субстанцию жизни, почувствовал неразрывную общность со всем этим копошащимся, суетным миром. Вот он - великий смысл и божественный замысел. Создав это стареющее, разрушающееся тело, разлагаемое болезнями, пороками, страстями, наделить его жизнью и волей. И дать ему самому в меру сил и способностей выбирать свой путь ведущий к смерти. Жизнь, как и смерть - прекрасна.
Дракон был огромен и неподвижен. Голубые молнии с треском пробегали по его блестящей кремниевой чешуе. Свежий запах озона мешался с отвратительным запахом сероводорода. Волны раскаленного воздуха то и дело обдавали меня с головы до ног. Грозный клокочущий жар струился из ноздрей чудовища. Из-под его полуприкрытых век вытекали струи расплавленного серебра. Земля под ногами дрожала, как от проходящего рядом железнодорожного состава. Стены пещеры нависали надо мной. С потолка сыпались мелкие камешки. Стараясь перекричать этот нескончаемый грохот, я заорал: "Скажи мне свое имя!". И тут же вспомнил: "Не все близко, что далеко, и не все громко, что тихо". Закон обратной перспективы. Логика сна идет отпротивного: чтобы победить - надо быть побежденным, если ты в беде - позови слабейшего, если хочешь быть услышанным - прошепчи. И я тихо сказал: "Назови мне свое Имя". Но и на этот раз Дракон не ответил мне, только веки его пылающих голубых глаз приподнялись, и я почувствовал запах паленых волос, на лбу выступил пот а я сам был вынужден закрыть глаза и прикрыть лицо ладонями. Лучи исходящие из его глаз обжигали. И если бы он захотел испепелить меня, то ему было бы достаточно одного взгляда. Я понял, что услышан. "Прошу тебя, дай мне то, чего я достоин". Впервые за все время, что мне довелось провести в ночном мире, эта просьба далась особенно тяжело. И не потому, что Дракон символ богатства, а голубой свет сулил большие неприятности. Даже вялым разумением загипнотизированной куклы я понимал, что это не символ. Это сонная Реальность. И что это истинный обитатель Ночного мира. Усталость и апатия овладели мной. Я медленно упал навзничь, но падения не почувствовал, а увидел себя сидящим в огромном резном кресле. Подлокотники его, нагретые близостью Дракона, обжигали предплечья, но я не мог пошевелиться. Мог ли я проснуться, выпрыгнуть из этого сна? Наверное, да. Ведь там нас никто и ничто не держит. Но если падаешь - падай до дна. Тогда я об этом не думал. Я сидел и смотрел себе под ноги. Пыль веков оседала на моих плечах и коленях, и я превратился в неподвижную каменную статую. Пылающий диск солнца бессчетное количество раз освещал землю над моей головой. Она то покрывалась зеленой травой, то белым снеговым саваном. Разрастались леса, которые потом уничтожали пожары и суховеи. Лицо земли покрывалось морщинами оврагов, камень скалистых гор трескался и рассыпался щебнем. Я видел, что жар солнца идет на убыль, что диск его утрачивает былую яркость. Огромное красное, как воспаленный глаз, оно устало пересекало выцветшее земное небо. И тогда Дракон открыл первый ларец. Он был пуст. Но я понял - в нем была Пустота. И стены пещеры растворились. Я увидел вокруг себя Пустоту. И величественного сияющего Дракона в этой хрустально чистой всеобъемлющей Пустоте. Тогда Дракон открыл второй ларец. И мир изменился, потому что изменился я сам. И еще я понял, что пора уходить, что я получил все, что должен был получить. И еще я почувствовал, что если бы вдруг Дракон захотел открыть третий ларец, то сердце мое разорвалось бы от счастья и нестерпимой жалости к этому огромному и прекрасному миру, который так жестоко обделен добротой и пониманием.
Вчера встретил Серого. Он с очередной куклой был в "Джангл". Вышел из ВИП- зоны. Какой-то взъерошенный, красный. С Серым мы учились в одном классе. Потом я - в университет. Он - в армию. Года два назад Серый вдруг выломился из дерьма. Что, откуда - я не знаю. Но повел он себя большим боссом. Иду я себе по тротуарчику, осенний дождик, слякоть, ветер, руки в карманах. Слева останавливается машина. Кто-то зовет меня по имени. Серый. Из окна рукой вяло так: иди сюда. Я его сразу узнал. Та же самодовольная полуулыбка, сонные рыбьи глазки, короткие рыжеватые волосы, чем-то напоминающие поросячью щетину, наверное, розовой кожей, просвечивающей через редковолосье. Ладонь широкая, лопаткой - манит. Подошел. " Садись, подвезу". Сел. В салоне тепло, накурено только. Но пахнет дорогими сигаретами. И сам Серый приодет. Пиджак какой-то переливающийся, рубашка с перламутровыми пуговицами. Из карманчика пиджака шелковый платок торчит. И весь он такой ухоженный, гладкий, вымытый до скрипящей чистоты, выбритый, одеколон, запах приятный. Серый потянулся пожать руку. Кожа сиденья тихо скрипнула. "В центр? Куда?". Машина мягко отошла от тротуара и одним ловким мощным движением влилась в быстрый поток транспорта. Кондиционер окутывал меня потоками теплого воздуха, тепло сиденья приятно перетекало на замерзшие ягодицы. "Куришь?". "Нет". Он ловко достал из пачки тонкую коричневую сигарету с золотым ободком. "Египетские... слабоваты, но вкус...". С минуту ехали молча. Учишься? Работаешь? Филолог?". Я смотрел вперед и не мог понять, зачем я ему понадобился. То, что он нуждается во мне - бесспорно. "Как живешь? Все так же, у тетки?" Ищет, чем можно меня купить. И это что-то такое, что за деньги не купишь. "Гляжу - идешь. Не виделись сто лет...". Лукавишь, рыжий, месяца три назад встречались на пляже. Он и еще двое стояли за столиком у пивной. Тихо разговаривали, смотрели на играющих в волейбол девчонок, пили пиво. Я только что прикатил на велосипеде. Через весь город - это километров десять. Велосипед - старый боевой конь. Свидетель моей неудачной спортивной карьеры. Причина постоянных ссор с теткой. С ранней весны и до поздней осени он прописывается в моей комнате. Стоит, упершись рогами руля в двери книжного шкафа. "Ты посмотри, на дверце царапины. На инкрустированном антикварном шкафу ( тетка права, шкафу лет двести) царапины. Разве нельзя не прислонять к нему это железо?". Я люблю ездить быстро, включая самую большую передачу. Люблю гонки с троллейбусами. Особенно на тех маршрутах, где расстояние между остановками большое.
Водитель - молодая девчонка. Я догнал ее троллейбус на Онуфриева, ехал то сзади, то обгонял и делал ей рукой "привет". На Малышева она меня достала. Дорога с горки. Скорость километров 60 в час. Слышу - за спиной нарастающее гудение электродвигателей. Она пошла на обгон. На краю дороги стояли машины. Рога троллейбуса развернуты вправо до предела, но все равно мне места не остается. С одной стороны припаркованные машины, а слева в десяти сантиметрах от плеча - горячая боковина троллейбуса. В ее правое зеркало заднего обзора вижу круглые от страха глаза. Я и сам испугался. Инстинктивно, чтобы не упасть, придержался рукою о троллейбус. Вот его задняя дверь. Впереди у обочины стоял микроавтобус. Прикидываю - не впишусь. На боку микроавтобуса повторитель сигнала поворота. Оранжевый колпачок размером с пачку сигарет. И девица эта, вместо того, чтобы заканчивать обгон, начинает тормозить. Затерла. Короче, я снес плечом этот поворотник. Удержался, не упал. А падать на такой скорости - хреновато. Проскочил между троллейбусом и черным джипом и ушел вперед. Интересно, что удара я почти не почувствовал, видел разлетающиеся осколки оранжевой пластмассы. И следа на плече не осталось. Наверное, это было что-то вроде удара ребром ладони по стопке кирпичей. Концентрация. Наездишься до дрожи в ногах, тело легкое, почти невесомое. Волосы дыбом - заломило ветром, соль на лбу, на щеках, на руках. Приятно после этого окунуться, полежать на песке, прислушиваясь к ровному гудению во всех мышцах расслабленного тела.
Вот тогда я и встретил Серого. Он узнал меня, я видел, что узнал. Но тогда я был ему не нужен. "Хорошо, что встретил тебя, выглядишь неплохо..." " А я, видишь, наследство получил. Родственник в Америке загнулся. Дедов брат. Дед, понимаешь, под Москвой ногу потерял. А брат его в это время через Литву перебрался в Швецию. После войны - в Америку. Там развернулся. И знаешь на чем? Обыкновенные почтовые конверты! Два года назад мать вызывают в управление внутренних дел. Она сама не своя от страха. Я говорю: "Мать, не бойся, сейчас не 37-ой". Там сперва долго расспрашивали кто родители, да кто где живет, да нет ли родственников за границей. А мать-то и отца своего плохо помнила. Умер он в 52-ом. Ей тогда и двух лет не было... А в Соединенных Штатах Америки родственников не имеете? Мать говорит, чуть со стула не упала. Тогда ей этот гэбист и сообщает. По просьбе американского посольства мы разыскали вас для того, чтобы вы получили по завещанию... И называет такую цифру! Мать в шоке. И не от этой кучи денег, от страха. Гэбист намекает, что надо бы эти деньги провести через такие-то счета, в таких-то банках, бумаги подсовывает, подпишите. Но мать не по умыслу, от страха: "Нет, нет я ничего подписывать не буду". Гэбист покрутился, помялся, но и то верно, не 37-ой год. Через неделю мы с матерью были в Москве, в посольстве. Там солидный такой Джон Американский и говорит, что деньги, вся сумма в долларах США за вычетом налогов, находится на ее лицевом счету в банке города Цюрих, согласно пожеланию завещателя - мистера Айвена Петрака. Мать-то до замужества Петраковой была. Теперь раз в два месяца идет в коммерческий банк и там получает... И это только проценты за два месяца! Дед Айвен умер бездетным, но перед смертью вспомнил о брате. Отписал в завещании то, что осталось после раздачи денег всяким благотворительным фондам, организациям, спортивным командам, церквям и т.д. " И если брата нет в живых, то его детям". От себя добавлю: " И внукам". Всю эту галиматью Серый рассказал в "Соколе". Это дорогущий кабак на Центральном проспекте. Денег у него действительно много. Это у него байка для внешнего пользования. Для лохов вроде меня. И для молодых потаскух, которые в мужчине еще видят не только кошелек с членом, но и просто собеседника.
А для чего я ему понадобился - это я уже понял. Серый одинок, депрессивен, он напуган. Тонатос сосет его мозг. Он не понимает, что с ним происходит. И я нужен, чтобы объяснить ему это. Это было неделю назад. И вот вчера в "Джангл": " Здравствуй, есть разговор..." Он махнул рукой, отправляя проститутку к стойке бара. Вялая, холодная рука. Волна пробежала по спине и свела кожу на рыжем затылке. Недоумевающие глаза вареной рыбы. От постоянной улыбки на лице не осталось и следа. Ассиметрично растянутые дрожащие губы, наморщенный лоб под бледно-рыжей щетиной, втянутая в плечи голова. Судя по всему, он уже перешагнул черту. Запах распада исходит от него. Тоска смертельного предчувствия гложет его. И он не может понять почему. И продолжает идти дальше, как животное, по узкому дощатому коридору, пропитанному запахом мочи и пота тысяч и тысяч других, прошедших перед ним. Вот уже показался конец коридора, слышны властные крики забойщиков, Глухой стук падающих тел, хрип и влажное бульканье перерезанных глоток. И запах крови. Одуряющий, разящий, неотвратимый. Можно ли помочь ему? Когда Судьба запустила в него свои стальные когти, когда она с наслаждением смотрит в застланные предсмертной пеленой глаза, жадно ловит тоскливые тихие вскрики? Нет, этот человек уже потерян, судьба овладела им. Теперь он в ее власти, он сделает все, что предписано ему Судьбой. Ураган событий, роковых причин и неотвратимых следствий несет его. "Есть разговор"... Он опять, уже раздраженно, махнул рукой девице и она обиженно повернулась к своему коктейлю. " Пойдем, сядем..." Мы сели в низкие по-жабьи распластанные кресла, разделенные сверкающим стеклянным столом, башнями бутылок, рвами салатниц, зубчатыми стенами хрустальных фужеров. Окружающее пространство отступило в непроницаемую бархатную тьму. Музыка стихла. Песчинки прекратили свое падение из верхней колбы в нижнюю. Время остановилось.
И опять я о Судьбе. Неуемное желание людей проникнуть за плотную завесу между прошлым и будущим порождает огромное количество всевозможных приемов и способов достижения желаемого. Все это многообразие можно подразделить на две части. Непосредственно гадания и предсказания, сделанные с помощью футурологических наук.
Гадание на бобах, на кофейной гуще, на картах, на внутренностях жертвенных животных, по взаиморасположению брошенных костей или камешков. Гадания такого рода своими корнями уходят в глубь веков. Еще люди каменного века пытались предсказать свою судьбу, опираясь на систему знаковых событий: гроза перед большой охотой, движение столба дыма от ритуального костра. Все они имели случайный характер. И прогноз в большой степени зависел от субъективности толкователя. Главным инструментом в предсказании будущего являлся сам человек. Подсознательно выстраивая причинно-следственную цепь он аппроксимировал ее в будущее. Работа проводилась действительно огромная, учитывалось колоссальное количество разнообразной информации. Для этого оракулы и медиумы погружаются в особое состояние транса. С этой целью используются отравляющие испарения вулканического происхождения, токсические вещества, природные галлюциногены ( якутские шаманы перед своей пляской жуют мухоморы), яды, Другой способ достижения "провидческого" состояния - способы физиологического свойства. Изнурение организма лишением сна, еды и питья, воздействие на психику ритмическими звуками, дыхательные методы, гипноз. Не случайно большинство медиумов - люди с неустойчивой психикой, а порой откровенно душевнобольные. Шизофреники - предсказатели по определению. Освобождая свой мозг от контроля дневного сознания, погружаясь в сумеречную зону, медиум из бесчисленных кусочков прошлого и настоящего подсознательно находит единственный способ сложения мозаики. Любая магия использует гадательные приемы, особенно это относится к симпатической магии ( бытовая магия, магия предметов). Следующий способ проникнуть в неведомое - это науки. Их много, они различны по предметам изучения и по сфере приложения. Но все они в предсказании судьбы отталкиваются от какой-либо строго индивидуальной человеческой сути. Астрология оперирует звездными характеристиками. При рождении человек получает свой астрологический код. Оттиск, звездную печать. Это и является предметом изучения астрологии. Еще конкретнее в этом смысле хиромантия - гадание по руке. Рисунок папиллярных линий на ладони человека строго индивидуален. Эта неповторимость с точки зрения хиромантов - знак судьбы, ее визитная карточка. Не зря говорят: "Все видно, как на ладони". Таким образом, судьбоопределяющим фактором футурологические науки считают взаимосвязь исходных данных с цепью последующих событий. Ко всему вышеизложенному можно относиться с большой долей скепсиса. Материалист не примет ничего из перечисленного, идеалиста оскорбит такая трактовка первичности сознания. Действительно, искать ответы на вопросы Мироздания в чьей-то ушной раковине или на ладони, не всегда, к слову, чистых - достойно скепсиса и даже сарказма. Но если задуматься о цели исследования, то выбор средств, их эффективность и состоятельность отступают на второй план. Если опиумные гадания используют одурманивание сознания человека, его "подвальные" структуры, то астрология действует по принципу " разделенной реальности". Исходя из постулата взаимосвязи расположения звезд и светил с Грядущим, астрология имеет гармонично сложенную доктрину. Она красива и самодостаточна. И чем больше людей верит в ее истинность, тем реальнее эта взаимосвязь, тем очевиднее влияние звезд на наши судьбы. Я думаю, человек сам строит свою судьбу. И "на роду" ему ничего не написано. Но в силу неповторимости своей личности ( еще один оттиск судьбы) он выбирает строго определенные варианты своего поведения, своей жизни. И в этом он, конечно, фатален. Избежать неблагоприятной судьбы можно, если изменить структуру своей личности, стать другим человеком. А это не каждому по силам. Некоторым проще умереть, нежели поступиться своими нравственными, личностными, культурологическими или религиозными принципами. Ну чем не Фатум? Снотолкование - древняя наука. Сны, видения, галлюцинации - вот среда, на которой она произрастает. Очень много общего между одуревшей от сернистых испарений дельфийской пифией и погруженным в сон сновидцем. Оба они бродят в глубинах своего подсознания, в Долинах Ночного Мира. И мир этот не безлюден. Он ярок и плотен. Он населен ночными существами. Здесь действуют особые законы. Магические законы, ибо они являются основой любой магии. И основополагающий закон - закон равенства Знака и Предмета, равновесности Имени и Вещи. Любое слово, произнесенное в Ночном мире, имеет магическую силу. Любое желание, прозвучавшее ясно и громко, немедленно овеществится. Поэтому любое Слово, сказанное во сне, становится заклинанием, а говорящий - всесильным магом. Но во сне нам трудно преодолеть машинальность своих действий. Во сне мы безвольны, косноязычны, статичны. Это нормально. Каждый помнит непослушность своих ног, когда с кошмарной неотвратимостью нас настигал овеществленный монстр бредового сновидения. Если же во сне нам удается вспомнить, что мы спим и, собравшись с силами, произнести Слово, то все сказанное исполнится. И не только в Мире Грез. Бывает, что от этого меняется и Дневная жизнь сказавшего Слово.
Сейчас ночь. Полчетвертого. Сперва хотел по быстрому набрать текст о событиях прошлой недели. Не получилось. Вчера с Мариной отправились в кино. Кинотеатр "Салют" на Центральном проспекте. Уютный, домашний. Без "Долби", конечно, но чистый, с хорошим буфетом. Марина скучает. Вахтовик улетел. Да и подсела она капитально. То молчит, то тараторит без остановки. Перед сеансом ели мороженое, в баре пили джин с тоником, я ел попкорн, Марина курила. Потом сыграли партию на электронном бильярде. Фильм старый. Я его видел года три назад. Поэтому невнимательно следил за тем, что происходило на экране. В перерывах между экспедициями под маринкину джинсовку ( "не щекоти меня!" ), упражняясь в безобидном петтинге, я занимался киносадизмом. Холодность Марины, если не равнодушие, настроили меня агрессивно. А суть этого занятия в комментариях по ходу фильма. Чем циничнее, тем лучше. Фильм хороший и мне было тяжело. Посмотрел на Марину - стало стыдно и гадко. Она смотрела куда-то сквозь экран и плакала. Я дал ей в руку носовой платок - тетка положила в карман. Тетке Марина нравится. Что бы она сказала, узнай вдруг о наших забавах? Сказал, что иду с подружкой в кино. "Мариночке передавай привет, купи ей шоколадку от меня. Вот платок". Слезы проложили на щеке две блестящие мокрые дорожки. Экранный свет дрожал и переливался в наполненных слезами глазах. Боже мой, как я любил ее в эту минуту! Жалкий потерянный зверек, грустная несчастная девочка, печальная, милая. И сам я - такая скотина. И покаянное чувство накрыло меня.
После сеанса пошли к Городскому пруду, там в парке играл духовой оркестр пожарной академии. Его бравурные марши разлетались над темно-серой, осенне-свинцовой поверхностью пруда. Вечерние огни качались цветными дорожками на мелкой водной ряби. На другом берегу в свете прожекторов парило белое здание театра драмы. На крыше высотки областной администрации горели красные сигнальные огоньки. Куранты пробили четверть десятого. Я поцеловал ее в холодную щеку. Она смотрела на идущие по мосту машины и трамваи. На людей, на засыпанные мокрой листвой аллеи. Звуки оркестра, чистые и ясные, вдруг стали тусклыми и глухими. Холодный туман окутал верхушки столетних лип в парке. Стало неуютно, промозгло и тоскливо. "А не выпить ли нам кофе?" Услужливая память моментально вытащила на свет омерзительную рекламную шайку молодых кофеиноманов от "Нескафе". "Поедем домой". Я намотал ей на шею свой шарф и она стала походить на нахохлившегося бройлера. "Поедем". Троллейбус подошел не сразу. Мы развернулись на кольце и начали подъем по улице Малышева, ныне Кафедральной. "Слушай..." Я посмотрел на ее тихое, спокойное лицо. Ее рука медленно вылезла из кармана "навигаторки". Бледные восковые пальцы разжались. На ладони в ее розовом свечении, блестел никелированный ключ. Чем в чем, а в умении сделать приятное она знает толк. Только теперь я понял, как я хотел ее весь сегодняшний день. "Что это?"- прикидываюсь валенком. Но Марина знает, что я все понял, поэтому игру не поддерживает. "Я так замерзла там у воды". "А я тебя согрею...". Глаза у нее повеселели. На остановке в ларьке купили бутылку молдавского хереса, шоколадку, сигареты.
- Так, ждем 24-ый. Без пересадок. Марина спрашивает:
-Откуда ты знаешь, где он живет?
-А я следил за тобой, крался сзади, читал твои мысли, копался в твоем белье, сидел под вашей кроватью.
Не скажешь ведь ей, что я просто на просто влез в их сны, что я знаю то, чего они оба о себе не знают. Марина смотрит подозрительно, с сумрачной улыбкой на покрасневших губах.
- Любишь подсматривать?
- Это мое любимое занятие после выдавливания прыщей.
- Хочешь меня поцеловать?
- Скорее укусить.
- Ты, оказывается, извращенец.
- Нет, скорее, вампир, а ты такая аппетитная.
- А что бы ты сделал, если бы он вдруг вернулся и застал тебя на мне?
- Я бы сперва закончил, а потом...
- Дурак, он сломает тебе шею. Он этим занимался там в Афгане. Говорит, это просто.
В Марининых глазах запрыгали лиловые черти.
- Ты по сравнению с ним щенок.
-Поэтому я так люблю сосать женские груди.
- Но тебя он не станет убивать. Он просто раздавит тебе яйца.
-. Это так меня возбуждает. Ты, конечно, будешь ему помогать?
Марина свирепеет.
-Хочешь узнать правду?
Секундная пауза, будто раздумывает, говорить мне или не говорить.
- На самом деле я сплю с ним только потому что хочу, чтобы он убил меня. Прирезал, задушил, забил до смерти.
- Значит ты тоже извращенка?
- Я сказала правду, а ты не поверил. Правильно сделал.
-Нет, почему? Я тебе верю. Он не зарежет тебя, он хочет живьем содрать с тебя кожу.
Черт дернул меня за язык! Губы у Марины раскрылись, уголки поползли вниз, глаза расширились и тень страха промелькнула в них.
-Ты испугалась?
Булавочные зрачки оливковых глаз придавали ее лицу что-то змеиное. Она вся подобралась, как кобра перед прыжком. Надо спасаться.
- Хочешь шоколадку?
Марина отвернулась к окну, Мы пересекали Восточную. Свет автомобильных фар на перекрестке осветил ее белое красивое лицо. Я пальцем провел от ее виска вниз по темному мягкому локону, около уха, похожего на тонкую розовую раковину, по щеке, по ребру нижней челюсти к подбородку, вверх к пухлой нижней губе. "Ам!"- Марина поймала мой палец зубами и больно прикусила его. "Голодная!". Мы распотрошили шоколадную плитку, набили рты шоколадом. "Шоколадный поцелуй!"- теплые, пахнущие ванилью губы коснулись моего рта. Еще и еще раз. Потом она прижалась крепче и я почувствовал влажную спелость ее губ. Быстрый сладкий язычок скользнул по моим зубам. Я обнял ее, поймал ее нижнюю губу, потом поцеловал в уголок ее смеющегося рта. За спиной послышалось старушечье ворчание: "Бесстыжие, стыда нет...". Марина хотела повернуться и вломить пенсионерке. Я поймал ее за воротник:
- Скоро выходим.
Свет в троллейбусе мигнул и погас. Мы вышли. После убогого транспортного тепла ночь охватила нас зябким влажным запахом осеннего леса. Здесь начало восточной парковой зоны. Коробки многоэтажных домов стоят среди сосен и берез. Очень дорогой район. Чистый и спокойный. Мы прошли в глубь квартала. Марина пытливо вглядывалась в мое лицо, стараясь понять, действительно ли я следил за ней. Но я не притворялся незнающим. Во сне другая перспектива. Я уж не говорю о цветах или размерах. Там все другое. Наконец, мы подошли к длинному, как крепостная стена, шестнадцатиэтажному дому. Марина набрала код. Вошли в подъезд. Лифт поднял нас на восьмой этаж. Здесь еще один кодовый замок. После этого прошли по небольшому коридорчику с тремя входными дверями. Последнюю Марина открыла тем самым ключом.
- Ты еще днем знала, что мы вечером будем здесь?
- Может быть. Что бы ты хотел услышать? Да или нет?
Марина включила свет в прихожей. Мы сбросили холодные куртки и вступили в темноту комнаты. Да, это было здесь. Конечно, ни гамаков, ни пропревшего дырявого кресла не было. Но я чувствовал - это было здесь.
- Располагайся.
Марина пошла на кухню. Хлопнула дверь холодильника. Послышался звон посуды, стаканов и через пять минут в темноту комнаты вкатился блестящий никелем и стеклом сервировочный столик на колесах. Его круто загнутые боковины сверкали холодным металлическим блеском. "Боже мой, вот они - его крючья!". Марина тоже что-то почувствовала. Нахмурилась.
- Дай зажигалку
Комната осветилась пламенем высокой розовой свечи.
- А вот и винцо!
- Уколешься?
Марина никогда не употребляла сленга наркоманов. "Ширево", "ширнуться", " задуреть".
- Нет, а ты как хочешь
"Как хороша ты наверно под кайфом",- как заевшая виниловая пластинка.
- Ну, хорошо, наливай вино.
Мы молча выпили холодного сладкого хереса. Терпкий полынный привкус, приятная спиртовая горечь. Марина села рядом со мной на диван.
- На нем ты с ним и...
Она приложила кончики пальцев к моим губам.
- Помолчи...
Я откинулся на спинку кожаного дивана. Марина подобрала ноги и, как змея, свернулась у меня на груди. Ловкие маленькие пальцы расстегнули пуговицы на рубашке.
- Не люблю волосы на груди. Вот ты такой гладкий, бархатный.
Теплые женские губы начали целовать мою грудь и шею.
-А я люблю волосатых женщин. Знаешь, у меня была одна, так у нее были волосатые бедра и икры, как у козы.
-У царицы Савской были волосатые ноги.
- Нет, ты себе не представляешь, до какой степени она была волосата. Маленькие усики, пушок...
-У жены Андрея Болконского были усики.
- Так еще и бакенбарды на скулах, волосатые руки, Живот и дальше вниз.
- Ну, тебе, с твоей склонностью к зоофилии, не привыкать.
- Но волосы на ее теле были не жесткими, наоборот, они были мягкими, шелковистыми, очень приятными на ощупь.
- Тебя это возбуждало?
- Нет, было такое чувство, будто гладишь звериную самку, волчицу или пантеру. А на груди у нее волос не было.
- Ты все это придумал.
Она поцеловала меня в губы. Я взялся за низ ее свитера. Марина подняла руки и я стащил с нее это шерстяное чудовище с мудреным кельтским орнаментом.
- А здесь тепло.
- Раздевайся, не замерзнешь.
- Пойду, осмотрю местный сортир.
Включил свет. Сливной клапан бачка слегка протекал и из-под крышки унитаза слышалось тихое журчание. Я порылся в карманах безрукавки. Она такая, с кучей карманов, внутренних, накладных. Нашел булавку. То, что нужно. Открыл ее и всадил острие иглы в косяк двери сверху. Теперь, если будет необходимо, она послужит мне "якорем". Если во сне я сумею вспомнить о ней, то переход будет моментальным. Из соседней ванной слышен плеск воды. Марина моет свое тело. Приятно, когда вокруг тебя такие хлопоты. Пока она была в ванной, я быстро осмотрел квартиру. Богато. Он любит удобство и комфорт. Кругом чисто. Не думаю, что Марина занимается здесь уборкой. На кухне встроенная техника, микроволновка, стиральная и посудомоечная машины. Дорогая керамика, мебель, домашний кинотеатр. Вообще, есть у меня такая страсть. Западаю я на дорогие ящики с электронной начинкой. А здесь было что рассмотреть. Я едва добрался до середины стопы компакт-дисков, когда Марина вернулась из ванной. Не думаю, что кто-нибудь из его музыкальных кумиров еще жив.
Не вытерпит, уколется, пока я буду мыться. "Как хороша ты, наверно, под кайфом...". Быстро сполоснулся, прополоскал с зубной пастой рот, пригладил мокрые волосы. Вперед. Свеча заметно оплыла, в воздухе пахло горячим парафином.
- Иди ко мне.
Марина в моей рубашке. Кисти рук спрятаны в длинных рукавах. Лукавый Пьеро. Оставляя мокрые следы подошел к ней.
- А ты уже, как пионер, всегда готов.
- А вот ты еще нет, ты еще спишь, сейчас я разбужу тебя.
"Как хороша ты, наверно, под кайфом...". После того, как все закончилось, она еще долго что-то говорила, целовала меня. Я взял ее руку и провалился в беспамятство сна. Не знаю, может мне что и снилось, я не помню. Это был тот случай, о котором говорят: "Уснул, как умер".
Серый, он же Слава Серегин, школьный знакомец, случайный человек в сфере моих интересов. Тучи над ним сгустились. Особое ощущение дает знание того, что сам он об это еще не догадывается. Лишь легкая тень внутреннего беспокойства, зябкий холодок потустороннего. Наверно, это страшно - чувствовать за спиной гулкий звук шагов и стук когтей.
- Сегодня настроение паршивое. Пью и водка не берет... Помнишь, ты сказал, чтобы я бросил это дело. Почему ты тогда это сказал?
Раньше я думал, что такое сверхзнание дает реальную власть. Ни деньги, ни страх, ни слава, нет. Только знание будущего. Предчувствие грядущего. Только оно дает свободу выбора, а значит и власть. Потом я понял, что это только видимость. Пока ты жив, тебе не преодолеть инертности предопределенного. И тот крохотный миг в потоке его движения, который, как тебе показалось, ты смог проконтролировать, тут же оказывается погребенным под невероятно косной, неуправляемой лавиной Прошлого. Жирные красные черви расползаются из-под лопаты Землекопа.
- Я что-то не помню. Так в чем дело?
- Не пойму, заболел, что ли? Тоска, ничего не хочется, уехать, что ли, в Штаты?
Скажу я ему то, что знаю. И то, что его ждет. Но ведь это бесполезно. И дело не в том, поверит - не поверит, а в том, что ему уже никуда не деться. И информация, которую он сейчас услышит от меня, непостижимым, дьявольским образом еще крепче затянет петлю на его шее. А все потому, что и это укладывается в многовариантный план его судьбы.
- Беги.
- Что?
- Беги, что есть сил, брось все - деньги, шмотки, мать, умри и родись заново.
У Серого глаза вылезли на лоб. Натуральный столбняк. Кривая улыбка пропала под личиной неподдельного страха.
- Закрой глаза, обратись к самому себе. Что ты слышишь? А слышишь ты - беги.
Вся выпитая водка, наконец-то, бросилась ему в голову. Он покраснел. Злобная ухмылка расплющила его и без того широкое лицо. Розовая кожа глянцево поблескивала сквозь редкие рыжие волосы.
- Ну, ты, придурок... Ты хоть понял сам, что мне сейчас сказал... Ты, гнида ученая, я тебя свое говно заставлю жрать.
Бутылки на столе опасно покачнулись. Это он задел столик мотающимся коленом. Из-за соседних столов на нас с интересом начали поглядывать разряженные девки. Пьяные джентльмены бычили свои схваченные шелковыми галстуками и бабочками шеи. Делали вид, что им на все происходящее наплевать. Подлетел официант в жилетке. Но это только подлило масла в огонь. Серый бросил перед ним на стол смятые купюры. Строгое лицо работника клуба озарилось холуйской улыбкой и он, схватив со стола пустые бутылки, скрылся в лиловом полумраке.
- Я к тебе как к человеку, душевно... Ты дешевый лох, таких я имею пачками...
Пора его остановить.
-Ты помнишь Землекопа?
Серый по пьяной инерции еще что-то пытался сказать. Замолчал. Вспомнил.
- Землекоп стоит по пояс в яме... На дне ямы ползают жирные, красные черви. Землекоп смотрит вниз... Лопата вгрызается в плотную черную землю... Из-под нее выползают огромные, с толстым багровым ободком, скользкие черви.
Это называется монологом в режиме "рубленой капусты". Не важно, что ты сказал. Важны интонация, ритм, позволяющие проникнуть в подсознание, и ключевое слово, чтобы овладеть им.
- На огне ты жаришь куски оленины. Дым клубится вокруг тебя... Под ногами упавшее птичье гнездо. Ты запомнил, как хрустела под каблуком тонкая скорлупа?.. К тебе приходила ведьма с удавом?... Ты летишь на Зов. Летишь в небесах. Перед тобой яркое голубое свечение. Летишь на Зов Неведомого... Ты разбил зеркало, ты пропал, твоя жизнь завершена.
Серый оцепенело уставился на меня. Белые поросячьи ресницы задрожали и бессмысленные голубые глазки закатились, высматривая что-то под сводом черепной коробки. Рука, которой он пытался делать " пальцы", замерла на пол движении. Хранитель встал на защиту своего хозяина. Оберегая от неизбежного он отключил его.
-Обращаюсь к твоему подсознанию. Спасайся, беги. Белая игральная кость. Черные точки. Беззвучно падает в круглое черное озеро. Слово "пять"- знак пробуждения. Пятерка - твой знак. Отсчет. Раз- два... Помни, ты в беде... три-четыре... Не верь никому. Пять.
Я долго искал встречи с ним. Иногда казалось, еще немного и я его настигну. Ощущение того, что он рядом, не проходило. А началось все с того, что в своем сне я столкнулся с чужеродным образом. Плотность его структуры была необычайно велика. На ощупь она походила на поверхность полированного металла. Холодная и непроницаемая. Форма: усеченный конус, цилиндр, полусфера. Геометрическая завершенность придавала дополнительную силу его вторжению. Он начал появляться в самых разных ситуациях. Чужеродный и неустранимый. В своих попытках избавиться от него я опустился до примитивного перемаргивания. Моргнешь - картинка сменится, изменится образный ряд, география сна, его энергетика. Не меняется только его смысловая ткань. Но потом я подумал о целях, которые преследует этот агрессор. Оставаясь индеферентным по отношению к моему Ночному Миру, "чужак" не мог и взаимодействовать с ним. То есть, его присутствие по сути ничего не меняло в его структуре. Но тогда как, а главное, зачем он так настойчиво обозначает свое появление в моих снах? Объяснять все это с помощью дневной логики было бы бессмысленно. Почему? Да потому - Что. "Чужак" есть, он приходит, значит он необходим. Хранитель впускает - значит он безопасен. Дневная логика рисует этакого троянского коня. Полусфера раскрывается и выползшее "нечто" пожирает меня изнутри. Нет, суть противоборства не в уничтожении, а во влиянии. Суггеренд видит лишь то, что определяет Суггестор. Образы рождены подсознанием, а структура чужеродна, навязана извне. Строго говоря, чистых снов, то есть снов без следов постороннего влияния, очень мало. Так же, как мало в природе чистых химических элементов. Сонные миры пронизывают друг друга, они переплетаются, взаимообогащаются, усиливаются. Есть много способов определения "свой - чужой". Засланная величина, как правило, непроницаема, неконтактна. Главная цель таких посещений - повлиять на Судьбу спящего. И в таких случаях лучше доверять своему Хранителю.
Наконец, я понял, что металлическая поверхность и геометрическая форма - это мое собственное восприятие "чужака". И что его истинный облик мне не определить. Интересно, когда я сам проникаю в чей-нибудь сон, как я выгляжу в нем? Конечно, это не важно, но интересно. И я начал экспериментировать. Прошло довольно много времени, я научился чувствовать его присутствие в моем Ночном Мире. Я сокрушал его, повергал во прах, заклинал Словом, отдавался ему, звал на помощь Точильщика. Мне было интересно, радостно оттого, что в Ночном Мире я не одинок, что есть в этом безбрежном океане, по крайней мере, еще один навигатор. Да, вот так. Но у этой сказки грустный конец. И эта грусть сродни чувству человека, забытого на необитаемом острове, который вдруг в минуту тихого помешательства принимает след своей босой ноги на песке за признак присутствия на этом диком острове еще одного человека. Он радуется, прощаясь со своим одиночеством, он торжествует, он ищет встречи, он облазил свой островок вдоль и поперек. Все тщетно. Боже мой! Это был я сам!.. Эта мысль так потрясла меня, что великолепное здание моего Ночного Мира содрогнулось. И с его стен посыпались позолота, каменная резьба, гнутое железо флюгеров. Да, я одинок. Но у меня есть огромный бескрайний мир. И весь он мой. Слабое утешение. Я переоценил свое значение в нем. Я просто статист, зритель, кричащий "Браво!", бросающий на сцену цветы и, в редких случаях, допускаемый за кулисы. От высоты кружится голова. Настоящие обитатели Ночного Мира всемогущи, они прекрасны и непостижимы. Их образы отражают состояния души. Это окрашенное эмоциями, отношение спящего к действительности. Юнг называл их архетипами. Сила этих образов велика, сознание наделило их сверхъестественной мощью. Они могут излечить больного, дать силы отчаявшемуся, одарить гениальной мыслью. Дьявол Тартини оказался меломаном, а Сонный Дух Менделеева - великим химиком. Надо принимать этот мир, как данность, вне зависимости оттого, что мы думаем и знаем о нем. Живые и мертвецы, люди и звери, сказочные существа, духи, привидения - его обитатели. У разных людей они разные. Они добрые и жестокие, коварные и преданные, прекрасные и уродливые. Все они - слепок подсознания, его анатомическая карта. Их многообразие и фактурность - производные от глубины внутреннего мира. Подсознание питает их своей энергией, наполняет их тела светом и тьмой. Только здесь Рай спускается с небес, и я чувствую росисто-медовый запах его спелых яблок. Нигде Ад не подступает ко мне так близко. И я слышу треск ледяных глыб и вой адского пламени.
Моя булавка работает. Марина позвонила, сказала, что Игорь нашел в постели крошки шоколада, обозвал шлюхой, забрал ключ. Что она боялась даже слово сказать в оправдание, придумать что-нибудь. Боялась, что он убьет ее.
- Ты знаешь, иногда я думаю, что он когда-нибудь прибьет меня, он ведь псих, ненормальный. У него все запястья изрезаны. Сам говорил, что у него голова в двух местах проломлена.
Звук охотничьего рожка в темном мокром лесу. Тени ночных животных. Лоснящееся, будто смазанное маслом, тело большой кошки. Прячется в высокой прибрежной траве. Бледно-желтые пятна на поверхности пруда - мертвая рыба качается на тихой зыби. Стая ворон с карканьем кружит над расщепленной вершиной черного дерева.
- Ты сегодня не приходи. Позвони через неделю. Деньги принесешь потом. Мне кажется - он за мною следит...
- Старая достала - когда найду работу. Опять рыдала - дочь свою вспоминала... Но я ведь не просила забирать меня из детдома... Надоело.
О себе надо знать все или ничего. В первом случае будешь представлять, что ожидать от себя. Во втором - не окажешься в плену дурных предчувствий, порожденных скудностью информации. Психологи утверждают, что человек формируется до пяти лет. С этим трудно согласиться, хотя доля истины в этом, конечно, есть. До пяти лет Марина видела картины далеко выходящие за рамки детского мира. Спившаяся мать, ее истеричная ласковость, сменяющаяся полным равнодушием. Вереница сожителей, собутыльников. Омерзительная своей открытостью пьяная похоть. Брань, слезы, побои, голодные дни, когда мать куда-то пропадала. Отец бросил их, когда Марине не было и года, почти сразу после этого попал под поезд. Об этом, по ее словам, она знала всегда. Маленькая светловолосая девочка в грязном, заношенном платье. Сидит на стуле перед директором детдома. Рядом участковый, который ее привел. Девочка сидит прямо, грязные ручки на коленях - прикрывают дырки на линялых колготках. Спокойно и тихо рассказывает об отце, который их бросил и за это его задавил поезд. О матери:
-Она хорошая, купила мне мармелад и газировку. Дядя Вася маму бил, а как напился и упал, тогда мама стала его бить тапком по лицу.
Чему научилась она за эти пять лет? Всему, что определяет ее как личность сейчас? Неужели правы психологи и теперь агрессия для нее единственный способ взаимоотношений между ней и всем остальным миром? С годами приходит понимание того, что агрессия многолика. Даже забота, даже желание счастья может быть агрессивным. И ее наркотики - это агрессия направленная вовнутрь. Если она не может найти объект агрессии во внешнем мире, то неизбежно начинает заниматься саморазрушением. Был ли я объектом нападений? Был. И косвенно, и непосредственно. Я думаю, когда-нибудь будет до конца понято неудержимое желание одних - созидать и, не менее сильное, желание других - разрушать. Идея равновесности Добра и Зла.
Один продвинутый маньяк-убийца, насиловавший старушек, малолетних детей, убивавший просто так, походя, в камере смертников составил своего рода пояснительную записку, в которой подробно рассказывал, как он стал зверем. После медицинского института он работал в геологической партии где-то на Магадане. Там в горах они наткнулись на озеро с удивительно чистым, прозрачным льдом. Образовалось оно недавно. И в геологическом смысле интереса не представляло. В 30-е годы в тех местах работали заключенные Гулагов, что-то добывали, то ли алмазы, то ли золото. Люди умирали от голода, болезней, холода. А с захоронением в условиях вечной мерзлоты были проблемы, поэтому и решили сбросить несколько сот умерших людей в небольшое озерцо, оставшееся от размыва пород горячей водой. Потом это озеро замерзло, промерзло до дна, навечно. Так вот этот, серийный убийца с жутковатыми подробностями описывал, как он ходил к этому озеру и сквозь прозрачный, как хрусталь, лед рассматривал тела, а порой и лица, убитых полвека назад людей. Мало того, он утверждал, что ходил туда на "подзарядку". Мертвецы неохотно отдавали ему "свою энергию", но он требовал, он был силен и они давали ему то, что он хотел получить от них. Конечно, этот ублюдок уже тогда был больным, с большим приветом. Потом он стал врачом "скорой помощи". Тогда и появились первые оскверненные и убитые. Так вот его теория. Являясь носителем Зла, он аккумулирует в себе соответствующую энергию. Как только он умрет, равновесие Добра и Зла нарушится. И поэтому его смерть будет означать рождение нового носителя Зла, нового, еще неведомого монстра. Как тут не вспомнить о родовых проклятиях. О детях, которых Судьба поражает за грехи родителей. До седьмого колена. За чьи грехи ты расплачиваешься? И в силах кто-нибудь снять это проклятие? Это если объясняться в терминах мистицизма. Естественнонаучное объяснение лежит в сфере генетики и психологии. Плохая наследственность, дурное влияние. Но как бы не толковать это - вывод один. Человек зависим, ущербен, инертен. Он орудие и в тоже время объект подавления. Они вивисектор, и жертва жуткого опыта. Почему я вдруг связал Марину с этим маньяком? Потому что почувствовал приближение чего-то неотвратимого.
Булавка не дает мне спокойных снов. По утрам встаю разбитый. Голова тяжелая. После того, как приехал вахтовик, решил разобраться с его рунами. Академический случай. Свастики и руны - это графические символы религиозных философий древних Ариев. Говорят, что свастика - это изображение строения Галактики, символ цикличности бытия, ритуальное изображение солнца. Почему во сне буровика арийские символы? Надо сказать, что арийская свастика не имеет с нацистской ничего общего. У древнеарийской свастики концы лучей креста загнуты влево. То есть, графически вращение символа определено по часовой стрелке, вправо. Гитлеровская свастика - в обратную сторону. И если первая - знак порядка, гармонии, созидания, то вторая - знак разрушения, хаоса, распада. Как тут не вспомнить, что Гитлера кое-кто считал и считает черным магом, а кое-кто и Антихристом.
Дождался появления свастики и активизировал ее. Полезла мешанина из немецких маршей, поднятых рук, штурмовых колонн. Все это поверхностные, сопутствующие образы. Именно с этим ассоциируется свастика у большинства людей. Лишь однажды из темноты всплыл древнеиндийский храм и ступени к нему, испещренные маленькими паучками свастик.
Видел Марину в его снах, видел и ее змеиные сны. Змеиные - это мой термин. Это сны извивающиеся, изменчивые. Переливающиеся перламутром и ониксом, яркие, гипнотизирующие, разящие. Когда часто влезаешь в чьи-то сны - накапливается груз стереотипов. А это мешает. Свои и чужие образы вьются, переплетаются. Слипаются в один ком. Поэтому более трех-четырех раз работать с одним и тем же сновидцем не стоит. Но булавка, хочу я этого или не хочу, втягивает меня в мир его снов. Известный трюк шаманов от психологии. В течение пяти минут не думайте о белом медведе. Забудьте о нем. Ведь о скольких, действительно важных, вещах вы забыли. Неужели вы не можете забыть ненужного вам белого медведя? Забыть о том, что в косяке двери торчит моя булавка, я не могу. Даже если физически там ее уже нет. Вахтовик сел на свой унитаз с протекающим клапаном сливного бачка и под тихое журчание предался фекальному трансу. Вдруг увидел - торчит. Откуда? Вытащил, закрыл, подумал и бросил в унитаз. Все. Но в моем мозгу она осталась. Попробовать "взмахнуть" картинку? Святой Джон и святой Дик, помогите мне. Надо "мысленно" избавиться от этой булавки, иначе придется проникать в его квартиру и делать это наяву.
Последнее время Игорь близок к принятию важного решения. Его афганские сны стремительны, кровопролитны и он всегда одерживает верх. Запомнился один, где он изнемогая несет на спине маленького скулящего оборвыша в пуштунской шапчонке, в пропитанных кровью шароварах. Спускается по черным, вылизанным зноем и ветром камням склона. На разноцветной гальке дна высохшей речки он вдруг сбрасывает его со спины, срывает автомат, переводит флажок предохранителя на одиночный и лепит ему пули в лоб, в грудь, в живот, в бок, в спину. Выстрелы рвут теплое мясо, рубиновые брызги теряются в пестроте галечника. Сухая пыль, мелкий серый песок моментально впитывают ручейки кровавой влаги. Афган и тюрьма - вот те места, где он собрал богатый урожай подсознательных образов.
Автобус остановился на пустой площади в центре какого-то поселка. Дверь открылась и влажный вечерний воздух потек по узкому проходу между рядами автобусных кресел. Вошли двое. Мужчина пристроился на своем чемодане в начале прохода, а женщина прошла дальше, на задних сиденьях было свободное место. После выстрела у казино прошло чуть более 2-х часов. В автобусе он незаметно, но внимательно осмотрелся. Ничего не показалось ему подозрительным. Дело, которым он занимался, научило его скрытности и осторожности. Недоверие - главная составляющая его взаимодействия с миром. Он не доверял никому. Заказчикам - потому что хорошо понимал, какую опасность он для них представляет, заговори он вдруг. Посредникам - потому что с ним они делят немалые гонорары за проделанную работу. Клиентам - потому что знал, при неудачном стечении обстоятельств он из охотника сам превратится в добычу. И если говорить в терминах сафари, они не глупые парнокопытные, они - хищники. Жестокие и беспощадные. Не доверял окружающим его сонным пассажирам автобуса, потому что любое его движение, любое слово, неизвестно почему оставшееся в их памяти, метит путь его отхода. Вот и сейчас смутное беспокойство заставило его обернуться. Маленькие испуганные глаза на круглом одутловатом лице, приоткрытый рот. Женщина от неожиданности моргнула сначала одним, потом другим глазом и спряталась за спины впереди сидящих пассажиров. До Сторожевого еще час дороги. Километров 70. Стрелок досадливо поморщился. Чистого отхода не получилось. Что-то там не заладилось с самого начала. Скорее всего, у заказчика сдали нервы. Начал дергаться - клиент всполошился. Посредник рискует своей репутацией, деньгами. Он же - своей жизнью. Дело просчитывается до мелочей, до секунды, с резервированием подходов и отходов. И если его охрана построена толково, со знанием дела, то проходить приходится до трех ее уровней. Внешний - это осведомители в среде конкурирующих групп, в посреднических фирмах, уличные и гостиничные проститутки, бармены, работники клубов, купленные менты, адвокаты, менеджеры казино, продавцы наркотиков - на улицах много чего можно услышать. Чем шире сеть, тем больше информации. И как только появляется слушок о намерении - "тело" начинают охранять особо тщательно. Второй уровень незаметен, но имеет огромное значение. Здесь задействованы специалисты слежки, аналитики, стрелки экстра-класса. Спектр их действий необычайно широк. От прослушивания телефонов, просмотра электронной почты, до отслеживания потенциальноопасных персон и снайперского прикрытия. Третий уровень - пресловутые "шкафы", в нужный момент в ловкости превосходящие обезьян. Это цепкий, натренированный глаз, мгновенная реакция, а если понадобится, то и живой щит. Бороться с защитой можно лишая ее информации о себе. Никаких прямых контактов с посредниками. Система условных знаков и тайников. Минимум передвижений. Сведения о теле собираются самостоятельно. Выбор времени и места с надежными дублями. Винтовка тщательно осматривается и пристреливается. В зависимости от продолжительности выбирается и прикрытие. Это может быть и грузчик в магазине, и частный таксист, и коммивояжер, и свободный фотограф, продавец мороженого, мойщик окон. На тот случай если его прошлые дела где-то всплыли, в "отстойнике" приняты меры, чтобы его отсутствие не бросалось в глаза. За потенциально опасными наблюдают. И если ты попал в поле их зрения - приготовься прикрыться. И самое разумное сейчас - тихо, без плеска упасть на самое дно, отлежаться, отползти в сторону.
До истечения срока выполнения дела оставалось три дня. Выбрал четыре точки. Все взвесил и остановился на месте с самым надежным отходом. Стрельба по движущемуся "телу", вечерняя темнота, блики огней казино, глушоный выстрел - все это затруднит охране сразу вычислить место "лежки". Неожиданность. Клиент остается неприкрытым при выходе из машины секунду, полторы. И поэтому особенно зачищать это место не будут. Никто не подумает, что кто-то решится сделать это именно здесь, где стрелять придется на пределе. Он все точно рассчитал. И если бы не пьяный чудак в лифте - все было бы хорошо. Недобрые предчувствия - заиграла старая язва. Стрелок сморщился и сглотнул слюну. Ночь набирала силу. Лес по обочинам слился в плотную черную массу. Огни встречных машин, слабые огоньки редких деревень, ровное гудение двигателя. В Полдневом, это поселок перед Сторожевым, вышла половина пассажиров. Вышла и та женщина. Когда она проходила мимо него, он отвернулся и внимательно осмотрел ее отражение в черном стекле автобуса. Самая заурядная внешность, нигде ее не видел, за это он мог поручиться. Она быстро прошмыгнула мимо него, не поднимая головы, крепко прижав к груди потрепанную кожаную сумку. Только на выходе она мельком взглянула на него и ужас заплясал в ее круглых глазах, губы дрогнули и она почти выбежала из автобуса. Двери закрылись, автобус тронулся. Усталость накатилась на него. Он закрыл глаза. Мысленные картинки одна за другой вспыхивали в его голове. Мозг искал объяснения. Язва огромной пиявкой присосалась к желудку. Смертельно хотелось спать. Напряжение последних трех дней не могло не сказаться. Ровно гудел двигатель, автобус мерно покачивался, сон легкой пушинкой опустился на темя. Он заснул, Заснул, казалось, на минуту. И проснулся, как будто его разбудили. Открыл глаза и почувствовал приближение опасности, как тогда у дверей лифта. Он почувствовал это сейчас, здесь. Автобус подъезжал к Сторожевому. Из темноты выплыл ярко освещенный вокзал, пыльная привокзальная площадь, черные неподвижные тополя, белая кирпичная коробка сортира, железнодорожные склады. Автобус остановился. Дверь впереди открылась и в салон поднялся бодрый усатый старшина милиции. Прищурившись оглядел пассажиров, поиграл дубинкой и вышел. Он заставил себя не спеша взять сумку, куртку, вытащить из пачки сигарету и вставить ее в рот. И вот он выходит. Милицейский УАЗ, рядом с ним четверо ментов. Двое с автоматами. В кабине хрипит рация. Не спеша он достал из кармана зажигалку, милиционеры спокойно наблюдали за ним, положив руки поверх автоматов. Добрый знак.
- Гражданин, минутку.
Усатый мент подошел сзади.
- Ваши документы.
Стрелок поставил на пыльный асфальт сумку, одел куртку и молча достал из внутреннего кармана "новый" паспорт.
- Соколов?
- Да.
- Иван Сергеевич?
- Да
- Откуда едете?
Не спеша подтянулись другие милиционеры. Он назвал поселок, мимо которого проезжал.