После нас пустота наполняется исчезновеньем;
осколками наших надежд; бесполезностью всяких стремлений.
Мы сами - пока не ушли - пребываем давно на кладбищах.
И смысл своей жизни мы просто живем, а не ищем.
Я душу свою запираю в скелет, и невольником в жуткой темнице
не думаю даже о том, чтоб сбежать или освободиться.
Как ноль, перекрученный в узел, есть знак бесконечность,
во мне совмещаются жалкие эти мгновенья и Вечность.
Меня осуждают все те, кто схватил это право без спроса,
кто даже не видит и точки от знака вопроса.
Я мог бы и сам... А, возможно, уже и достиг той свободы,
которая средь пустоты превращается снова в природу,
в которой опять возникает возможность Творенья
себя -
Человека, способного для вдохновенья!

...Но жалко звучат мои строки. И пафос в них лживый.
Точнее - беспомощный, запросто уничтожимый
обычною спичкой. И что остается в итоге?
Стихи догорают в душе, опечатанной Богом!
Они на свободе - ненужная вам откровенность,
а в ваших скелетах - чужая злоопухоль, тленность.
Поэты в быту никогда не считались святыми.
Поэтому их выжимали, оставив лишь имя.

А может все проще: терзанье души без порока
совсем невозможно. И нет в этом стане пророка.
И правильно то, что я сам запираюсь в темнице,
и правильно то, что мой взгляд - пустота из глазницы,
и правильно то, что мой смысл исподлобья - лишь череп,
который ни в бога, ни в черта уже не поверит,
лишь знает, что камнем способен разбиться на части.
...И именно так разбивают посуду на счастье.