Аннотация: Опубликован в журнале "Реальность Фантастики" # 10, 2005.
Жил некогда в Совином Углу парень, именем Катху. Отца своего, Отхи, не помнил - чужаки убили того в числе первых при Порабощении.
После этой беды ещё многие годы в Совином Углу мужчины были в редкость, пока дети не подросли; а стариков-то - тех и вовсе по пальцем можно было перечесть: рыбак Татху, вождь Коби, да Миду - говорящий-с-ветром.
Катху вырос юношей крепким, красивым, и не бывало такого, чтобы, уйдя в лес, он вернулся без добычи. Когда вошёл в возраст мужа, женился на красавице Уомэ, родился у них сынишка, а после и дочь. За силу и смекалку охотничью многие уважали его.
Но не был спокоен Катху. Всё хотел за смерть отца отомстить. Как застоявшаяся в ложбине вода чернеет и смердит, так год от года копилась в нём злоба к чужакам, отравляя покой.
Мало в Совином Углу нашлось бы семей, где не оплакивали павших при Порабощении.
Ибо явились чужаки с огнём и грохотом, и были одеты в панцири, которых ни стрелы, ни копья пробить не могли, и разили они невидимой смертью из чёрных колдовских палок. После же поставили свой лагерь вверх по реке, и завели порядок в летние месяцы забирать половину урожая тайры, не говоря о том, что приглянется при сборе подати.
Многих жёг огонь ярости, но смирились, ведь за каждого убитого чужака те казнили по десять мужчин, и даже тела казнённых не возвращали семьям. Строго-настрого запретили старики поднимать руку на чужака, дабы не навлечь большей беды на селение, дабы не вымер Совиный Угол.
Покуда их не трогали, чужаки хранили мир. Своим чередом сменялись зимы и лета, раны в душах зарубцевались, дети выросли, селяне свыклись с соседством чужаков, и с податью, и с шумом летящих в небо железных птиц, и с тем, что по весне течение приносит от лагеря чужаков отравленную воду, от которой болеет скот и дети, если станут пить или купаться.
Один Катху не мог простить. Со старшими только и говорил, что об отце своём, да временах до Порабощения, а со сверстниками - ругал и хаял чужаков. А уж когда его сын отравился речной водою, так и вовсе почернел от недобрых дум.
*
...а ещё... а ещё, батюшка... в молодости, когда служил на базе Ормон-3, я... ну... гарнизон там совсем маленький был, все свои, вокруг джунгли, в трёх милях деревня туземцев... и... у меня друг был, Коэн...
*
Катху подолгу следил за чужаками, когда те выходили из лагеря поохотиться. Крался, как тень, незаметнее воздуха, следопыт он отличный был, делу охотничьему обучил его Уби, дядя по матери. Многое узнал, многое подметил, и выносил хитрый замысел.
Но прежде пришёл на совет к Миду - говорящему-с-ветром. Тот был человек мудрый и проницательный, в души глядел, как рыбак на воду.
- Беду хочешь привести к нам? - спросил он юнца, - Разве не знаешь, что за каждого убитого чужаки убивают десять наших?
- Я знаю, как погубить чужака так, что никто не увидит. - ответил Катху.
- Зачем тебе это?
- Они убили наших отцов. Они травят наших детей. Они забирают наш урожай. Разве можно оставить это безнаказанным?
- Хочешь наказывать. - заметил Миду, качая седой головой. - А готов ли сам понести наказание? Ты же ничего не знаешь. Слушаешь глупых старух, да тех, кто застал Порабощение юнцами. А я-то хорошо помню, как оно было.
- Как? - спросил Катху.
- Чужаки сначала пришли к нам с миром. Как гости. Шестеро их было. Много даров принесли. Диковинки показывали. Но вождь тогдашний, Саду, а с ним ещё немало мужей, задумали злое, и ночью перебили всех гостей, всех шестерых, пока те спали, и захватили диковинки их. Был среди этих разбойников и отец твой, Отхи. Учитель мой, Паггин, много отговаривал вождя, дабы не творил тот кровопролития, но тщетно. Говорил Саду: их мало здесь, и они без оружия, ничего нам не будет. И отвечал Паггин: небо всё видит, вождь, не остаётся ни одно злое дело без наказания. Так и вышло: года не прошло, как нагрянули чужаки большим числом, да с оружием, и покарали убийц, и тех, кто одобрял их. И стали мы рабами. И платим подати с тех пор. Таково наше наказание. Если вынесем его, то получим облегчение в свой срок, не я, не ты, так твои дети увидят это. А если будем множить зло, то и наказание наше горше станет.
В крайнем смятении покинул Катху хижину старого Миду, всё лицо его пылало от гнева. Трусом называл он мудрого старца, и на деле вздумал доказать свою удаль, и жажду ненависти вражьей кровью утолить.
*
- ...у туземцев брали пищу и, раз в год, часть урожая тайры, из неё лекарство делают, тайрин, наверное, слышали... чуть ли не всё лечит... в общем, контачили понемногу. Коэн даже познакомился с одним дикарём по имени Барху... Я хорошо запомнил это имя, единственный туземец, имя которого я знал... от Коэна...
*
Барху умел говорить с чужаками, он и подсказал Катху, когда те выйдут на охоту. Так и случилось: пошли двое чужаков в лес, и как только углубились довольно, начал Катху их путать - то шебуршать, то хрюкать по-сапсиному. А те обрадовались, что на сапса попали, мясо-то у него вкусное да жирное... Вот и достали свои диковинные палки с невидимой смертью, принялись обходить Катху с двух сторон.
Он же умело обводил их, то здесь подавая голос, то там, пока не стали они друг против друга, не видя из-за деревьев. Тут же Катху закричал по-сапсиному и громко зашуршал кустами, и выстрелил один из чужаков, и насмерть поразил второго, и много плакал над ним, когда нашёл его мёртвым.
А Катху прокрался мимо и, довольный, вернулся в Совиный Угол. Много же бахвалился перед сверстниками, и те кивали уважительно, и дел никаких не делали, только рассказы Катху слушали, да настойку корня пинны на радостях пили. И всё дивились его ловкости и смекалке, и смеялись, говоря: теперь, наверное, чужаки десятерых из своего числа поубивают; и другие подобные глупости.
Но чужаки всё знали, и пришли перед закатом, были же они все в броне, да с оружием. Взяли десятерых мужчин, среди них и вождя Коби, и Миду - говорящего-с-ветром, и Барху, и многих других. Только Катху не взяли. Он стоял возле хижины и смотрел, как уводят на казнь связанных друзей его, и вождя, и почтенных мужей, и последних старцев.
Обернулся тогда связанный Миду, глянул в глаза убийцы, и не мог Катху вынести того взгляда. И сидел до ночи у себя в хижине, не смея показаться перед овдовевшими женщинами и осиротевшими детьми.
*
- ...я не видел его, батюшка, честное слово... сапс зашумел прямо передо мной, я выстрелил в заросли, и... услышал крик Коэна. Когда подбежал, он уже был мёртв... Я убил его, батюшка... но... это ещё не всё...
*
А ночью всё село собралось возле дома Катху. И заперли снаружи двери, и подожгли стены. Когда пламя перекинулось на крышу, Катху и жена его, Уомэ, стали выбрасывать детей из окон, что спаслись хоть они. Но подбирали их селяне и бросали обратно, в дом, мальчика и девочку. Так стояли все и смотрели, пока не смолкли крики, и не обрушился потолок. И оставили на месте том пепелище даже до сего дня в память для всех, одержимых злобою.
И не было с тех пор в Совином Углу ненависти и коварных замыслов, ибо всякий, замышляющий злое, проходя мимо пепелища, вспоминал, что небо всё видит, и ни одно дурное дело не остаётся без наказания.
*
...испугался трибунала, и сказал полковнику, что во всём виноват туземец. Барху. Единственный, кого я хоть как-то знал... полковник понимал, что если будет разбирательство и узнают про охоту, ему тоже не поздоровится. Так что поверил про туземцев. И в тот же вечер мы арестовали Барху и ещё девять местных, и отправили их пожизненно на плантацию тайры, что в южной оконечности полуострова. Туда ссылали всех провинившихся туземцев. И с нашего гарнизона, и с Третьего, и с Первого... Но местным мы говорили, что убиваем их. Ну, понимаете, для порядку. Это ещё до нас так придумали, в прежние смены. С дикарями иначе нельзя... Лет за двадцать до нас они перерезали первую экспедицию...
И, вроде бы, всё нормально устроилось. Но с каждым годом всё чаще вспоминается эта история, и снится по ночам, и всё тяжелее на душе. Я убил Коэна. А расплачивались за меня десять ни в чём не повинных туземцев. Сколько жизней поломал... и их семьям тоже... а всё лишь бы не лишиться жалованья, лишь бы не выгнали с позором... но потом всё равно выгнали... за чужую провинность... и жизнь вся наперекосяк пошла... и ничего не в радость... и чернота внутри, с того раза, всё больше... будто пепелище в душе... с каждым годом... я уж и к мозгоправам ходил, только всё это временно... вот, решил к вам... батюшка, сделайте что-нибудь, как у вас принято... чтобы черноты этой не было... пожалуйста...